— Он не сказал ни слова. — Пальцы Вероники стиснулись вокруг клочка ресторанной салфетки, клочка, который она вот уже минут пять как безотчётно комкала рукой. — Вообще ни одного слова, вы представляете?
— Чего ты ожидала? — трезво спросила Галина. — Что он немедленно во всём раскается и станет на коленях просить у тебя прощения?
— Мужики обычно предпочитают в таких случаях всё отрицать, — вставила Настя. — Если же это невозможно — делают вид, что их здесь нету вообще.
Пальцы женщины дрогнули вновь. Она стиснула зубы и сглотнула слюну, не то борясь с ознобом, не то подавляя всхлип.
— Нет, я всё понимаю. Я не... — в голосе её проявилась злость. — Я не идеалистка. Не маленькая девочка. Но он даже не был в шоке. Он просматривал распечатки тех снимков, найденных мною в его компьютере, а на лице его читалось «Клёво я поразвлёкся». Он только что не ухмылялся мне прямо в лицо, понимаете?
— Да, Ника, — протянула Галя, туша сигарету в сымпровизированной из-под бокала шампанского пепельнице, — повезло тебе, ничего не сказать.
— А в глазах его, — вспоминала Вероника, — читалась некая смесь невинного озорства и ироничного любопытства. «Что ты теперь сделаешь?»
— И что же ты сделала? — поинтересовалась Настя.
В глазах собеседницы полыхнуло мрачное пламя.
— Мне следовало просто положить эти распечатки на стол и выйти со спокойным лицом, не устраивая шоу. Но я не смогла.
Вероника пригубила шампанского, мыслями явно пребывая в недавнем прошлом.
— Я огрела его этими бумагами прямо по физиономии. И уже после этого вышла — со спокойным лицом, без всяких признаков волнения.
Подруги, сидящие напротив неё за круглым ресторанным столиком, оживились, на лице Насти появилась усмешка, Галина же стиснула понимающе её руку.
— Ну, не переживай. Главное, что всё уже позади.
— Пять лет, — еле слыша себя, проговорила Вероника. — Целых пять лет, преисполненных надеждами непонятно на что.
Она потянулась к столу поставить бокал, пальцы её дрожали. Вдруг рука её замерла в воздухе, взгляд её вперился недвижно в блестящую поверхность стекла. Губы её беззвучно задвигались.
— Что случилось? — спросила непонимающе Настя.
Вероника закрыла рот. И вновь приоткрыла его.
— Девочки, — выдохнула она, — скажите, если мне не мерещится... Она сидит за пятым столиком позади у окна, не так ли?
Галя осторожно кинула взгляд за спину собеседнице.
— Там только какая-то сгорбленная старуха в красном платке. Вся в обносках, кстати, удивительно, как её вообще пустили в ресторан.
— Это она.
Дно бокала со звоном соприкоснулось со столиком.
— Та самая тварь. То самое существо.
В голосе Вероники стояла ненависть, ненависть и омерзение, раз в пять или шесть превзошедшие даже её недавние чувства при описании размолвки с «бывшим».
— Не позволяйте ей исчезнуть, — попросила она, почти моляще. — Пусть кто-нибудь из вас держит её взглядом, не отпуская ни на секунду. Она может испариться в любое мгновение.
— Но кто... что она? — спросила с тихим ужасом Настя. Уже догадываясь смутно, что речь теперь не об изменах и адюльтерах.
Вероника отодвинулась от столика, готовясь встать.
— Не знаю. Я видела её несколько раз на протяжении всей своей жизни, но мне ни разу не удавалось её поймать. Надеюсь, — голос её сверкнул сталью, — что хотя бы сегодня я сумею выцарапать этой сучке глаза.
* * *
Первая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась не менее двадцати лет тому назад, ещё во время посещения ею детского сада.
Маленькая Ника ревела, её всерьёз обижали подколки и унижения со стороны окружающих, спровоцированные всего лишь избыточной любовью родителей, заботливо снабжавших её разными вкусностями перед отправкой в садик. Мальчик по имени Глеб сказал что-то очень гадкое, сказал, что она никогда не станет принцессой?
Размазывая по лицу слёзы, содрогаясь в рыданиях, Ника отвела на миг взор от травы под собственными ногами и увидела вдруг её.
И вздрогнула.
Маленькой девочке показалось поначалу, что она видит Бабу Ягу. Дело было даже не столько в крючковатом носе, не столько в горбу или морщинистой коже этой старухи, сколько в более чем специфическом выражении её лица.
Старуха улыбалась, наслаждаясь созерцанием плачущей девочки.
Это не выглядело улыбкой, направленной на утешение хнычущего ребенка, как осознала Вероника годами позже. Это было приватной улыбкой, улыбкой для себя, преисполненной глубочайшего острого удовольствия.
Почти что экстаза?
Новая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась пятью годами позднее, когда Ника уже посещала школу. Ситуация была чем-то похожа на предыдущую, но к мотивам травли добавились лирические моменты, слышать насмешки по поводу твоих предполагаемых отношений с парнем с соседней парты особенно мерзко, когда нечто похожее на тень этих отношений едва только зарождается. Дурное настроение Ники усугублялось полученной на предыдущем уроке тройкой, влепленной практически ни за что.
Глотая слёзы над раковиной школьного туалета, девочка случайно подняла взгляд к зеркалу и увидела позади себя обжёгшую воспоминаниями фигуру.
Как и в прошлый раз, старуха явственно наслаждалась чужим горем, чуть ли не смеясь маленькой Нике прямо в лицо. Она погрозила юной школьнице пальцем.
Ника отшатнулась от рукомойника.
Уже не видя никого в зеркале из-за смены угла обзора, девочка не без тайного трепета заставила себя оглянуться. Старухи в туалете не было. Причём её уже не было как в обычном посюстороннем туалете, так и в туалете зазеркальном.
Третья встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась после выпускного бала, когда состоялся первый интимный опыт Ники, оказавшийся не вполне добровольным. Какая-либо западная феминистка однозначно назвала бы произошедшее изнасилованием, но русских девушек приучают относиться к подобным вещам спокойней.
Четвёртая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась несколькими месяцами позднее, когда в авиакатастрофе погиб летевший из Севастополя брат.
Пятая — когда парой лет позже, на волне захлестнувшего мир финансового кризиса, Веронике во избежание потери работы пришлось наступить на горло собственным принципам.
Это не было последней подобной встречей.
Чем дальше, тем большим счастьем, большей радужной эйфорией наливались глаза старухи. Её образ как будто становился всё вещественней, всё реальней от впитанных ею страданий?
Уже после пятой встречи Нике хотелось подойти к загадочной преследовательнице вплотную и высказать все свои мысли о ней, но некий потусторонний трепет её останавливал.
Старуха испарялась, как призрак, стоило отвести взгляд.
Прежде она избегала объявляться в общественных местах, словно предпочитая быть тет-а-тет с объектом своих наблюдений. Будучи же одна, Ника чувствовала свою беззащитность и не решалась перейти к действиям.
До сегодняшнего момента.
* * *
— Дрянь.
Настя и Галя встали по бокам от пятого ресторанного столика, подстраховывая Веронику на случай, если загадочная старуха захочет исчезнуть вполне материалистическим способом. Настя неловко покусывала при этом губы, то ли не будучи уверена в психическом здоровье подруги, то ли сама испытывая мистический страх, — хоть Ника и описала им всю предысторию произошедшего крайне скупо.
Старуха, словно очнувшись только что от каких-то своих размышлений, вздрогнула и окинула взглядом женщин, обступивших столик. Привычная улыбка с её губ не сошла полностью.
— Тебе нравится это, правда? — Ника почти что кричала, кричала шёпотом, хотя никогда прежде не считала это возможным. Суеверного ужаса она уже не испытывала, как не испытывала и боязни ошибиться, лицо старухи было прекрасно знакомо ей, никакой путаницы быть не может. — Питаться чужими страданиями, наслаждаться чьей-либо болью, да? Таких, как ты, много, да, в этом вашем вшивом зазеркалье, астрале или ещё каком Нигде-Никогда?
Вероника схватила старуху за плечи, встряхнула её, словно желая не словами, так действиями согнать эту ненавистную усмешку с её уст.
— Что молчишь, сука? Думаешь, я не смогу выколоть тебе твои наливные глазёнки?
В этот момент она и вправду готова была пойти на преступление, хоть и неясно, относится ли защита Уголовного Кодекса к мистическим сущностям. Её даже не особенно волновало, будет ли это её намерение одобрено Галей и Настей.
— Ошибаешься, я это сделаю с превеликим удовольствием, даже если мне это понадобится сделать прямо здесь и сейчас, — злобно прошипела Вероника. — Ты ведь и сама любишь наблюдать, как кто-то корчится, извиваясь от боли?!.
Взгляд старухи встретился во взглядом Вероники, улыбка её приугасла, из эйфорической став скорее печальной. Голова её еле заметно качнулась из стороны в сторону.
— Не совсем.
Ника от неожиданности выпустила плечи противницы.
— Я люблю вспоминать.
Вероника открыла было рот, думая что-то спросить или что-то сказать, — но тут же закрыла его, ошарашенная тенью тусклого озарения в глубинах себя самой.
— Моменты детских переживаний, когда ты способна распрощаться навеки с существованием лишь потому, что секунду из любопытства подержала во рту ягоду, которую тебе запретили пробовать взрослые, назвав ядовитой. Моменты школьных триумфов, когда высокая оценка в табеле в силах вознести тебя на пьедестал. Пики, падения, мгновения радости и мгновения скорби — кто виноват, что боль переживается гораздо острее счастья?
Старуха смолкла на несколько мгновений, облизнув пересохшие губы. Ни Галя, ни Настя, ни сама Вероника не решались её перебить.
— Но, знаешь, грань между болью и счастьем субъективна во многом. Когда организм ощущает, что жив, сильнее всего, как не когда болеет?
Ника открыла рот, но тут же закрыла. Черты её лица заострились, она сцепила зубы.
— Ты ещё поймёшь, — мягко сказала старуха. — Ты ещё обязательно это поймёшь.
— Нет, — решилась наконец сказать в ответ Вероника. Ненависть не ушла из её голоса, но звучала теперь как-то обречённо-спокойно. — Никогда.
Старуха в красном платке усмехнулась.
— Поймёшь, когда окажешься на грани бытия и небытия — чуть ли не единственной грани, реально имеющей смысл. Поймёшь, когда, встав на краю черноты, получишь возможность окинуть взглядом со стороны былые моменты существования. Поймёшь, когда, стоя бесплотной тенью за кадром своего восприятия, будешь видеть свои собственные действия времён юности. Когда будешь вспоминать, как рвала своими руками письмо от своего бывшего парня. Когда будешь вспоминать, как общалась годами на дружеской ноге с человеком, не признаваясь ему в симпатии романтичного толка, причём, как ни странно, это было хорошо и правильно. Когда будешь вспоминать, как изменяла себе, как страдала от предательства близких, как терпела лишения и подводила под монастырь всю свою жизнь. Тогда ты поймёшь, что всё это — жалкое и нелепое, обжигающее и мучительное, болезненное и бесцельное? — было в действительности едва ли не самыми осмысленными мгновениями твоего существования.
Вероника снова открыла рот, вновь закрыв его. И тут же опять открыв.
— Ты...
— Я, — подтвердила собеседница.
Она откинулась на спинку ресторанного стула, взор её коснулся застывших безмолвными изваяниями Гали и Насти — не то дружелюбно, не то с тоской.
— Как это ни печально, мир не делится прежде всего на счастье и боль, Вероника, — изрекла старуха. Губы её при произнесении последнего слова чуть дрогнули. — Он делится — в первую очередь — на бытие и небытие. Мне пора.
Чувствуя, как у неё слезятся глаза, мешая задуматься над формулировкой хотя бы одного вопроса, Вероника сморгнула. Когда она открыла глаза, сиденье за пятым столиком было пусто.