Человеку необходимо не так много времени, чтобы привыкнуть к чему-то. Даже если это «что-то» очень назойливо пытается перевернуть всю его жизнь. В конце концов, оно всего лишь пытается.
Я размышлял об этом, сидя в капитанской каюте подле трупа Джефферсона и рассматривая запачканные кровавой крошкой фото работников месяца. Две тысячи тридцать пятый: Мейсон Шрайер, «За выдающиеся заслуги». Две тысячи тридцать шестой: Кейтлин Венди, «За ослепительную улыбку». Хмпф. На любителя. Две тысячи тридцать седьмой: Мейсон. Снова. «За то, что вел себя, как мужчина». Дальше список обрывается.
Ведь на Землю упал метеорит.
Моя вторая жена сказала мне перед разводом, что мне бы не помешало научиться вести себя, как мужчина. Именно поэтому мы с ней и разошлись. Она не в состоянии была увидеть мои мужские качества, даже когда я тряс ими у ней перед лицом, избитой и связанной, беспомощной, как Золушка…
Моя третья жена сгинула в пламени катаклизма. Я не особенно переживал из-за нее, рассматривая спутниковые снимки, спрессованного, обращенного в пыльную кашу Рио-де-Жанейро. Мы разные были с ней, как огонь и вода. И символично получилось, что в конце концов ее поглотила родная стихия, а я оказался здесь, под толщей морской.
Я всегда чувствовал единение с водой, с ее нежным, спокойным нравом, раскрывающимся только в глуби. Впервые я почувствовал ее душу в тринадцать, когда старый чердак стал слишком очевидным для бегства, а крики и улюлюканья загнали меня в лес, к мрачному озеру Блэкуотер. Оно обошлось со мною строго, дав потрогать себя лишь мгновение.
— Ты еще не готов… — шептало оно мне в заложенные водой уши, пока смазанные фигуры выбивали из меня эту и другие жидкости. – Ты еще недостоин меня…
Когда в тридцать четвертом объявили набор персонала в комплекс, я был готов, как никогда.
Но остальные… Я неодобрительно поцокал языком, осуждающе смотря сквозь пулевое отверстие в черепе своего капитана. Вспоминая бившуюся в судорогах на моей постели девчонку… Остальные не смогли понять воду, даже когда сделали так, что суши не стало.
— Шейн… — на пороге офиса вдруг показалась Лейла. Смущенная и милая, как обычно, она стояла, потупив взгляд, смотря на меня со смесью страха, надежды… и возбуждения. – Кажется, та рептилия появилась. Снова.
— Так-так-так-так-та-аак… – беззаботно протянул я, лихорадочно вспоминая высказанную уже сотню раз шутку. – Кажется, динозавры все-таки прилетели за местью! Пойдем. Посмотрим на твою «рептилию».
Мы идем по коридорам из прозрачного стекла, матового под мглою и бедным светом алебастровых ламп, а фосфоресцирующий изумрудным блеском желтоватый глаз неспешно сопровождает нас, хлюпая по ушам влажным, склизким веком. Краем глаза я замечаю толстую чешуйчатую тушу, трущуюся о запотевшие стенки, и розовые ладони, скребущие изодранный акрил.
Но Лейла идет рядом со мной, и кто я такой, чтобы игнорировать ее формы! Осиная талия, точеная фигурка, в меру пухлые губы. Мечта любого мужчины... Моя. Когда на Землю упал метеорит, а вода забрала заблуждающихся, только мы вдвоем остались жить в этом грешном мире. Тогда я, наконец, получил, чего заслуживаю. Я стал Новым Адамом. Сверхчеловеком, достойным возродить род людской. А она – моей идеальной Евой.
Наконец мы доходим до капитанского мостика, звонкого и глубокого, как трель кита. Сетчатые ступени больно отзываются на резкие шаги, жестоко бередя царствующую здесь тишину. Я смело подхожу к главной панели управления и стираю пыль с матового экрана гидролокатора, пока Лейла жмется рядом, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну, что там? – подгоняет она меня, забавно морща мордашку.
Я запускаю систему, и панель управления загорается мириадой огоньков и лампочек, оживляя локатор, зажигая софиты, освещая пыльную бездну, колеблющуюся под нами, и гигантское плоское лицо, застывшее в нескольких футах от лобового стекла. Детское, невинное личико; чешуйки на нем облупились, обнажая кровоточащую желтоватую кожу, а изумрудные с крапинками алого глаза на месте висков сместились чуть ближе ко лбу, старательно силясь сфокусировать раскосые зрачки на том, что было впереди. На нас.
— Трусишка, — рассмеялся я, показывая на молчащий локатор. – Нет здесь никого. Видишь?
— Правда-правда? – переспросила она, чуть ли не плача.
— Правда.
— Ты мой герой!
Я чувствую, как часто начинает колотиться мое сердце, и в следующее мгновение моя рука грубо сжимает ее толстые груди, другая начинает водить по крутым сегментированным бедрам, щипать широкий холодный зад…
— Я разобрался, — говорю я сквозь пелену похоти, облизывая ее лакированную щеку. – Теперь герой хочет получить свой приз…
— Он полностью твой, — игриво хохочет она. Смех спотыкается о дефект голосового аппарата и выходит чуть хриплым, что мне совершенно не нравится. Но я не останавливаю ласк, чувствуя, как ее бедра скользят вдоль моей штанины…
— Ан… дерсон… — доносится вдруг из ее голосового аппарата.
— А?
Я тут же отстраняюсь от нее. Сердце бешено колотится, под одеждой выступает холодный пот.
— Что ты сказала, дорогая?
— Ан… дер… сон… — обрывки слов хрипло скрежещут по ее горлу, будто сломанные ногти, цепляющиеся за гладкие камни колодца. – Ан… дер… сон… Я… сл… шу… От… ть…
Я поворачиваюсь обратно к стеклу. Огромное лицо угрожающе искажается, выпучивая глаза, обескровленные губы кривятся, выплевывая те же слова, что силится произнести любовь всей моей жизни. Тем временем на панели управления, между разноцветным ассорти других огоньков, настойчиво мигает алая лампа радиостанции…
— Вот дерьмо! – восклицаю я и дергаю за рычаг, обесточивая панель… и весь комплекс целиком. Затем бью по кнопке, и лобовое стекло капитанского мостика плавно покрывается стальными жалюзи, навсегда отрезая нас от ужасов омертвевшего внешнего мира.
— Ан… дер… сон…
Лейла стоит, виновато выкручивая запястья. Она снова стала такой же милой и утонченной, как прежде. Ее не испортит ни время, ни обстоятельства. Моя Ева. Мой идеал.
— П-прости… — мямлит она в пол. – Это все из-з-за меня… П-прости… Не подумала…
— Ничего, — я беру ее за подбородок, снова беззаботный, снова веселый, и крепко, нежно целую. – Со всеми случается. Мы что-нибудь с этим сделаем, обещаю. Слово мужчины. А теперь…
Мои руки вновь возвращаются на ее бедра и груди. Холод железа приятно колет ладони…
Мы прожили еще несколько месяцев. Несколько спокойных, счастливых месяцев — королями всего человечества. За это время радио еще несколько раз включалось, и голос упорно звал кого-то в этой безмолвной, холодной тиши, но… Человеку ведь необходимо не так много времени, чтобы привыкнуть к чему-то. Даже если это что-то очень назойливо пытается перевернуть всю его жизнь. В конце концов, оно всего лишь пытается.