Стоял погожий летний денёк, температура в квартире приятно грела изрядно плешивую голову Бориса Олеговича, насколько это было возможно. Даже испортить настроение кому — то из соседей не сильно бросалось навязчивой идеей в его морщинистую макушку. Он надел свой серый ободранный кожаный плащ, который в один из таких же деньков был пожеван его кошкой, за что шерстяная морда легонько получила по мокрому носу свежим свертком жёлтой прессы. Кто-то скажет, что это «жёстко», ведь животное не особо поймёт такие резкие жесты любви, но Борис Олегович был специалистом в области сферы исполнения наказаний. Ему так казалось.
Скверный характер в купе с глубоко обиженной личностью, что он терпеливо пронёс через года сыграли с его соседями и всеми людьми в области его взора злую шутку. Казалось, вредные люди есть везде и никуда ты от них не денешься. Когда это происходит с тобой, почему — то немного теряешься и сразу сдаешься. Если дать в рожу старому скандалисту, ничего хорошего не выйдет, а вот скромный и молодой участковый найдёт в этом небольшой состав преступления. Борис Олегович будет торжественно праздновать оправдание своей деятельности через букву закона, что ещё больше укрепит его веру в то, что он явно знает, как жить правильно, не то что вы. «Умные все стали дохуя!»
Выйдя из своей уютной квартирки, из которой вечно пахло чем-то приторным и сладким, словно мыши, которые тоже частенько получали в лоб за воровство овощей из ящика на кухне, решили помереть с голода, объединившись в один мерзкий и шерстяной комок мяса, который уже пованивал, вместе с теми же овощами. Был еще усатый рыжий спецназ, который проникал этажом ниже, из-за чего склоки с соседкой были обеспечены.
Закрыв дверь, непременно на всё возможные замки, которых было три, он спускался ниже и ниже, внимательно осматривая стены на предмет новых надписей и нарисованных в стиле минимализма — писюнов, которые явно оставляют после себя те самые «невоспитанные мрази» из тридцать восьмой квартиры. Как-то раз Борис Олегович обвинил их в том, что они докучали старику ночью, когда ребята остались одни. Родители не стали слушать своих же детей, а открыто пожурив их, доставили старику потрясающее удовольствие.
— Доброе утро, Борис Олегович, как здоровье? — поинтересовалась соседка из 37ой, которая всегда рано вставала на работу. Ей он один раз залил в замок монтажной пены, потому что она в одно утро хлопнула дверью чуть громче, чем обычно.
— «Не дождёшься, сука драная!» — подумал он. — Доброе утро, Олечка. Спасибо, всё хорошо! — произнёс его нескладный и кривой рот, потревоженный соседом из тридцать второй.
Сосед из тридцать второй, кстати, после этого, из дома переехал. Нет, не в места, не столь отдалённые, а куда подальше, лишь бы больше не видеть атакующих его небезразличных к проблеме граждан и заебавшегося участкового, который стал приходит в дом на улице Дёмина, как к себе в квартиру, в которой его всегда ждали возмущённые граждане, вместо красивой и молодой жены.
* * *
Вообще, конечно, дом на улице Дёмина был довольно образцовым местом, казалось бы, куча трудовых пенсионеров, что жизнь положили на благо советского союза, который в ответ положил на них хуй, в виде сложившихся в разрухе кирпичей этого государственного строя. Потом до дома дошли бандиты, но поняв, что нечего здесь ловить, а у старичья денег едва хватает на продукты, ушли в закат и больше не появлялись.
Но, время неумолимо шло, поэтому в этом доме сменилась не одна пара поколений. Вместо лиц участников молодости Бориса Олеговича, стали проглядываться незнакомые ему личности, которые получили наследство или же вернулись под доброе крыло скучающих пенсионеров. Ярость паскудства и детское шило в жопе по части различных склок завелись в Борисе Олеговиче с пущей злостью и нарочитой уверенностью в «правом деле».
Всё вокруг вдруг стали «непроходимыми тупицами», которых надо было навести на путь истинный, ибо «даже работы ни у кого из них нет нормальной, дома всё сидят, бляди сытые!». Он сначала крал лампочки из подъезда, потом слегка выкручивал их, чтобы свет в подъезде не горел, ведь тарифы ЖКХ уже влетают «в копеечку», а ему этого совсем не нужно. Плюсом, иногда, в темноте кто-то обязательно спотыкался и нередкие фразы раздражения, брошенные другими людьми во тьму, радовали старое и черствое сердце.
Пробираясь дальше вниз родного подъезда, он начал подмечать тонкие запахи жжёного табака, что в мгновение момента возбудили обеспокоенный воспоминаниями разум — »Опять этот пидор с двадцать шестой курит". Взяв себя в руки он направился к злополучной квартире и принялся долбит в дверь своими облезлыми ботинками, что остались у него со времен совка.
- Добрый день! Чем обязан? - сосед в майке с пятном на груди и потертых трениках смотрел на плюгавенького скрюченного старика с каким-то подлинным недоумением.
- Молодой человек, мы же с вами обсуждали, чтоб вы не курили, у меня слабые лёгкие, я могу умереть, задохнувшись от вашего дыма! Тем более, дом и так старый, вы можете спровоцировать пожар! – слабым местом в организме Бориса Олеговича была лишь его простата, но это свойственный бонус для людей этого возраста.
Немного взвесив в голове за и против, сосед из двадцать шестой вежливо извинился и дабы не идти на поводу у старого скандалиста вежливо хлопнул дверью перед носом оскорбленного подобным хамством старика. Мгновенный ответ в смачном плевке на чистую дверь соседа слегка порадовал Бориса Олеговича, и он двинулся дальше. Сосед из двадцать шестой не курил.
На втором этаже опять горел свет с самого утра. Почему-то экономия электричества, общедомового, беспокоила его ещё больше, чем нарушение его спокойствия разными "выблядками, которые постоянно орут под окнами". Щёлкнув выключателем и сделав ещё одно хорошее дело для общего блага, он наконец то вышел на улицу и ощутил тёплое дуновение ветерка. На встречу шла "шалава драная" из квартиры на первом этаже.
- Доброе утро, Борис Олегович! Давно Вас не видела, как Вы? - миловидная рыженькая девушка словно порхала, идя навстречу соседу. Лето. Молодая студентка после сессии возвращалась в родное гнездо.
"Опять в Москве мандой своей торговала!" — промелькнуло в мозгу.
— Доброе утро, Сонечка! Вот, старые кости решил погреть, всё хорошо, спасибо. – вырвалось из уголка его рта.
Когда девушка прошла мимо и стала открывать дверь подъезда. Он мельком глянул на её упругую попу, обтянутую в тонкие летние джинсы и легонько крякнув испытал что-то вроде мерзкого и липкого удовольствия вперемешку с отвращением. Даже оставаясь скрюченным стариком, он всё еще думал, что он мужчина, поэтому никогда не отказывал себе в редком удовольствии поглядеть на «проституток.».
* * *
Солнце с каждой минутой жарило всё сильнее вгоняя в пот деда, который в свою очередь занял всю лавку и почитывая свою любимую желтую газетенку «Вестник Правды», стрелял глазами на «мразей», что охотно выглядывали на солнце из своих подъездов. С каждым годом в его хрущёвке становилось все больше молодых семей и это сильно пугало его. Казалось, что вот-вот придёт и его черед кому-то вверить своё жилище. Вот только унаследовать его квартиру никто не сможет.
Конечно, у Бориса Олеговича был один единственный сын, который в виду закидонов отца и скверного характера поспешил ретироваться из родительского гнезда, в тот самый момент, когда ему исполнилось восемнадцать. Никто из них не поддерживал ни дружественных связей, ни тем более родственных. Ведь на каждую фразу – «я тебя, долбоеба, без наследства оставлю!», следовала вполне себе ёмкая «нахуй тебя и твою халупу!». Сынок, конечно, оказался той еще тварью, но от осинки не родятся апельсинки.
Мимо проплывали разношерстные парочки, от которых пахло приторно розовым и отпугивающим тонкий нюх Бориса Олеговича. «Ни с одним из них в одном поле срать бы не сел!» — но вот в одном доме – это запросто. Странная штука. Борис Олегович больше любил тараканов, нежели своих соседей, но когда ноги перестали двигаться дальше соседнего магазина, вдруг начал приспосабливаться. Словно паразит он брал людей измором. Сочинял про каждого из них гадости в своей старой морщинистой голове, но если ему требовалась помощь, он знал к кому обратиться.
Так же он знал, кто, во сколько и как уходит на работу, чтобы потом подергать ручку двери – «авось не заперто» и что-нибудь прикарманить. Такое удавалось пару раз за год. Он не уносил ничего значимого, но уносил какую-нибудь мелочь, отсутствие которой точно вызовет чье-нибудь раздражение. Потом он садился в чужой квартире на кухне и пил чай не стесняясь заглянуть в холодильник.
Конечно любой здоровый человек удивиться и разозлиться на незваного гостя, однако он ловко оперировал тем – «а я вот тут шёл, увидел у Вас дверка открыта была, я и сел приглядывать!». Взглянув на поношенного старика, они, конечно умеряли свой пыл и пытались благодарить, но осадочек оставался и дверь впредь запиралась на всё, что только можно.
* * *
Вдоволь насладившись солнышком и новостями про разного рода людей, про которых Борис Олегович знал больше всех, он вновь пошёл бороться со своим главным врагом. В доме был подвал, который в один момент превратился в подобие колясочной. Новые жильцы завалили ЖКУ своими просьбами организовать им места хранения всяких габаритных вещей и ввиду того, что лифта не было. Управляйка пошла им навстречу.
Бориса Олеговича такой исход событий крайне расстроил и разозлил из-за чего он в пылу гнева написал в районную администрацию о том, что ЖКУ в сговоре с бандитами отдала общедомовое помещение под криминальные нужды. «Это ж где такое слыхано!». Ответ пришел быстро и молниеносно, правда от жильцов, которые не могли мириться с нарастающим маразмом старого и «уважаемого» человека.
Он перепробовал на этой двери всё. Первым был излюбленный метод заливания монтажной пены в замок. После этих манипуляций и недовольства жильцов, управляющая поставила камеры, чтобы поймать злостного нарушителя. Выход был найден в тот же день. У соседнего дома были подкуплены шпионы в количестве трех человек возраста двенадцати лет, которые за обещанную награду должны были залить в новый замок универсального клея. Оплаты за вандализм не последовало.
Поэтому он, кряхтя и сопя мчался вдоль розового дома к слесарям, у которых было отдельное помещение в доме. За пару бутылок водки и пятитысячную купюру он договорился на то, чтобы те отключили камеры, а вдобавок открыли тому дверь и впустили его на десять минут. Сказано, сделано.
Борис Олегович рвал и метал. Крушил и ломал. Доминировал и властвовал. Над жестяными колясками с розовой и синей тканью он откровенно издевался, распарывая их старым ржавым ножичком. Прокалывал заготовленным шилом колёса велосипедов. Ненавистные ему самокаты он брал и бил о ближнюю стенку, ломая им раму и колёса и когда вся его «работа» была выполнена, он заметил странную штуку в углу, которая походила за собачью будку.
«Ахуеть! Еще и блохастого какая-то тварь завела! Ну я им покажу!». Подойдя на расстояние вытянутой руки, он действительно увидел собачью конуру. Она была сколочена из каких-то трухлявых досок, рыжие обломки гвоздей торчали наружу, а изнутри неприятно пахло каким-то приторным животным запахом. Поморщившись от какого-то неприятного ощущения чужого взгляда, он грубо пнул странную поделку ногой.
Боль была моментальная, яркая и всепоглощающая. Немного повыв, словно сраженный лев он уставился на ботинок из которого торчал ржавый гвоздь. Уничтожить будку было необходимо. Взяв один из поломанных самокатов, он наотмашь ударил хрупкую хибарку. Издав вафельный хруст, она развалилась и принесла с собой адское зловоние, отчего сознание Бориса Олеговича сделало полных два оборота вокруг своей оси.
* * *
Он не помнил, как оказался дома, но явно добрался до квартиры своими ногами. Со лба капал пот и сняв плащ, он уставился на ботинок из которого торчал рыжий виновник его ноющего большого пальца. Вытащив его и бросив в мусорное ведро, Борис Олегович поспешил к домашней аптечке и сняв ботинки принялся обрабатывать рану. У него был опыт работы медицинского сотрудника, и он мог бы стать хотя бы медбратом, но стал тем, кем являлся.
Закончив с этой досадной неприятностью, он прошел в жилую комнату и завалился на старый диван. Сердце наливалось кровью от пережитого удовольствия и резкого сильного стресса. В висках ухало и било от поднявшегося давления, но эти ничего в сравнении с этим экстазом паскудства и превосходства. «Будут теперь свою херню в квартиры таскать!». С этой мыслью Борис Олегович забылся глубоким сном.
Ему снилась его жена, которая походила больше на ссохшийся скелет. Он бы ни за что не узнал в этом костяном изваянии свою благоверную, однако та поспешила заговорить. Вальяжно двигая челюстями и громыхая костьми, Тамара Павловна вырвала поток бессвязных мыслей в сон Бориса Олеговича, который сию же секунду превратился в кошмар.
— Будешь. Теперь. Ты. Да. Он. Тебя. Отомстит. Жди. – хрипела и надрывалась его покойная супруга.
В дверь постучали. Борис Олегович забыл про палец и резко встал. Боль вернулась с новой силой и на задворках сознания отразилась в мыслях о том, чтобы вызвать врача.
— Иду-иду! – прокричал он в пустую квартиру. За окном было пасмурно, и темнота захватила свою территорию.
— Добрый день. Участковый Иванков. Борис Олегович, к нам поступил звонок обеспокоенных граждан. В колясочной кто-то выломал дверь и разрушил большую часть имущества жильцов. Я знаю, Вы часто сидите на лавочке возле дома, может быть заприметили что-нибудь?
— Мальчик мой, видишь палец поранил, нож случайно уронил на кухне. Не выходил никуда. То, что конечно произошло – ужасно, но мои года уж не те. Помочь не могу. – Борис Олегович жаловался и почти театрально заплакал.
— Хорошо, извините Борис Олегович, всего Вам доброго, поправляйтесь. Может быть Вам врача вызвать? – врёт, как потерпевший подумал про себя Иванков.
— Было бы очень любезно с твоей стороны. Ты позовешь, дак быстрей они приедут! – Борис Олегович льстиво улыбнулся.
* * *
Участковый врач приехал и правда быстро. Где-то за полчаса, пока Борис Олегович пытался сам осмотреть рану он обнаружил неприятный факт, бинт, намотанный им днём, никак не снимался с пальца. Он раздосадовано ходил из угла в угол комнаты и проклинал всё, на чём свет стоял. «Видишь, что ты наделал. Я этого так просто не оставлю!». Что-то кольнуло его под лопатку скверным холодком. Мысль и голос в голове были не его.
Стук в дверь заставил его вернуться в реальность сразу же и он, забыв об этой несуразице, протопал к двери на пятках.
— Добрый вечер, Борис Олегович. Рассказывайте, что случилось. – приятная женщина лет за сорок прошла в открытую дверь.
— Добрый вечер, да вот, нож уронил утром, а тот мне в палец впился. Я по старой памяти его обработал, дак тот еще пуще болеть начал потом. – про то, что бинт ни в какую не снимался, Борис Олегович трусливо умолчал.
Усевшись на диван, старик закатал штанину. Врач, нашарив в своём саквояже маленькие ножницы принялась разрезать бинт. Борис Олегович был рад данному факту и даже облегченно вздохнул, но увидев свой палец угольно чёрным невольно вскрикнул.
— Это ж какой Вы нож уронили, Борис Олегович? – её тон голоса изменился. Стал каким-то квакающим и низким, в комнате запахло псиной. – Тут только ампутация! – адский крик пронесся по комнате и ударил по перепонкам Бориса Олеговича, от чего того истошно замутило. Он окинул взглядом женщину врача и ужаснулся.
Её волосы были словно обожжены, а кожа на открытых руках и шее ходила ходуном, словно кипела изнутри, источая зловоние человеческого жира и волос. Уродливая рука потянулась к ноге старика, и он ощутил ужасающий жар, а когда рука сомкнулась на его ноге он услышал, как прижигается его кожа.
— Ампутация! – женщина раскрыла рот полный черных и гнилых зубов. Из пасти твари падали черви и опарыши прямиком на грязные полы квартиры Бориса Олеговича. – Ампутация! – женщина резко впилась в палец и сочный хруст вместе с агонией, оборвали хлипкое сознание Бориса Олеговича.
* * *
Очнувшись в своей квартире на диване и заметив сгущающиеся сумерки за окном Борис Олегович не сразу понял, что произошло. Он резко поднялся с дивана и посмотрел на свою ногу. Палец все так же ровно и аккуратно был забинтован. Тогда кто же приходил? И приходил ли? Ответов на подоспевшие вопросы не было.
«Что? Понравилось? У меня для тебя еще припасено!». В голову опять ворвалась чужая мысль отчего рассудок снова неприятно повело. Палец на ноге зудел и чесался, однако, больше не ныл. Надев тапочки и пройдя на кухню Борис Олегович сначала сильно удивился, а потом и разозлился. На табуретке рядом со столом располагался тот самый сосед из двадцать шестой. В его губах была зажата большая сигара.
— Здорова, старый! Хули дверь не запираешь? Авось зайдет кто? Хотя, я тут посмотрел и взять то у тебя нечего, дак дай думаю хоть покурю. – его радостный и издевающийся голос звонко скакал на пустеющей кухне.
— Я милицию вызову, убирайся отсюда! – Борис Олегович хрипло закричал.
— Да зови, зови. Всё равно никто к тебе не приедет. Ты и так уже всех заебал. Да, кстати, я тут узнал, что ты, паскуда, подвал разгромил, дак я тебе щас в челюсть дам, чтобы она у тебя не косила никуда. – сосед мрачно засмеялся.
В груди Бориса Олеговича похолодело. Мужчина встал с табуретки и поигрывая сигарой в зубах стал подходить ближе к нему. От него несло какой-то псиной, каким-то грязным запахом. Вдруг уголёк сигары стал светить ярче и Борис Олегович увидел тоненькую струйку пламени, словно мужик, выпуская воздух из легких разжигал пожарище.
— Давай – ка я рану твою боевую прижгу, авось пройдет! – сосед подбирался все ближе и ближе, и с каждым шагом был всё меньше похож на человека. Он покрылся какой-то шерстью, а челюсть подалась вперед и стала похожа на звериную, в которой нелепо торчала сигара, прикушенная клыком.
Схватив Бориса Олегович за ногу, тот упал на все четыре конечности и ловко ткнул пламенем сигары в забинтованный палец. Пламя схватилось быстро, словно старик принимал ванну бензина, а затем решил сделать вместо своего большого пальца ноги факел, замотав его маслянистым бинтом.
Огонь быстро зашел на ногу и растекался дальше вверх, стремясь поглотить всё тело. Жар и боль были неумолимыми. Пахло жжеными волосами, какой-то гнилью и почему-то прелой листвой вперемешку с фекалиями. Борис Олегович бросился к ванне, которая была справа. Включив кран и сунув ногу в ванную, старик почувствовал облегчение и понял, что никакого огня и соседа больше нет.
Кухня всё так же была нетронута, неприятные запахи пропали и ощущение боли уже не преследовало Бориса Олеговича. Всё, что было сейчас в квартире это тишина и самый настоящий ужас, который забирался под старую кожу и выворачивал ребра наизнанку с помощью бьющегося сердца. Открыв полку в ванной комнате, старик выпил пару таблеток анальгина и вышел в коридор.
* * *
«Так, быстро, нужна водка. Водка поможет!» — водки у Бориса Олеговича был годовой запас. Работа на заводе по производству спиртных напитков не прошла даром. Открыв бутылку с ярко-красной эмблемой, он сделал пару глотков, затем сильно поморщился и занюхнул рукав рубашки.
Моментальное тепло разлилось по телу и стало как-то легче. В голове вдруг прояснилось и ужасный морок начинал понемногу развеиваться. Кажется, даже свет стал гореть ярче, чем прежде, до тех пор, пока в дверь не постучали.
— Не открою! Уходите, коновалы! – обращаясь к двери и угрожая той кулаком Борис Олегович топал здоровой ногой. Он явно не шутил.
— Борис Олегович, помогите, какие-то хулиганы в квартиру забрались, я через окошко выбралась и обратно в подъезд зашла, думала к соседям убежать, а никто кроме Вас не отвечает! Пустите, а? – напуганный девичий голосок сладко врал.
— Не пущу! Уходи! Знаю я, опять издеваться надо мной хочешь! – кричал старик.
— Ах, не пустите значит? Я сама зайду. – голос мгновенно стал томным и высоким. Дверь распахнулась сама по себе и в свете лампы показалась довольная рыженькая студентка Соня.
Она шла вперед, вышагивая словно на подиуме, к дрожащему Борису Олеговичу. Она была в легком летнем платье и сквозняк из-за открытой двери оголял стройные девичьи бедра. Борис Олегович нервно сглотнул, деваться было некуда. Он знал, что всё это наваждение, что всё, что было раньше просто шутки старого разума, не более. Может быть это и вовсе сон? Какой-то странный кошмар? Нужно проснуться, сейчас же.
Он ударил по столу бутылкой, разбившись та образовала заветную «розочку» и ощущая в руках какое-то смутное подобие оружия, Борис Олегович выставил её вперед надвигающейся Соне.
— Не подходи! Убью! – дрожащий голос выдавал старика с лихвой.
— Ну, ну, что Вы. Я думала Вы всегда хотели другого. Я же знаю, как Вы на меня смотрите, а я Вам, между прочим, в дочери гожусь, если не во внучки! Мне всего-то двадцать лет, а Вам, небось, все восемьдесят? – девушка слегка повысила голос, но он оставался таким же приторно сладким. Она продолжала медленно подходить.
Борис Олегович ударил наотмашь, Соня ловко перехватила его запястье и надавив на старые кости вырвала оружие из его рук. – Ну что Вы, не стесняйтесь, вот она я тут, перед Вами. – от неё несло каким-то животным и слежавшейся пылью. Её кудрявые рыжие волосы вдруг начали выпадать, а веснушки вываливаться из лица в виде каких-то жуков, оставляя зияющее дыры из которых текла какая-то черная слизь.
Губы превратились в какое-то подобие черных кожаных полосок, которые были треснуты от времени и источали всё ту же черную зловонную жижу. Подвинув остатки своего лица ближе к Борису Олеговичу, она впилась в него своими губами.
Во рту у Бориса Олеговича мгновенно скопилась рвота. Тошнотворный привкус перебивался каким-то жжёным кофе, а в нос ударил запах гнили. Казалось, что он сейчас просто-напросто захлебнется, иллюзия развеялась так же быстро, как и возникла.
Его стошнило на старый линолеум и закашлявшись, он опустился на колени и сдавшись, упал в черную пучину бессознательного.
* * *
Когда Борис Олегович очнулся снова и ощутив запах рвоты попытался встать. Всё тело болело, за окном брезжил рассвет, не понятно сколько он пролежал на твердом полу, но много ему и не нужно. Старые кости давали о себе знать. С трудом поднявшись и ухватившись за стенку, он поплелся к раковине в кухне. Наспех умылся, как смог – прибрался и твердо решил вызвать знакомого батюшку, потому что произошедшее вчера – «проделки ёбаного сатаны!».
Поэтому сев на свой любимый диван, который был чуть моложе своего хозяина, Борис Олегович достал старую записную книжку и отыскав вычурное имя «Вася Богомол», стал набирать потускневшие цифры на своём простом кнопочном мобильном телефоне. Вася ответил не сразу, спустя три гудка шипящий динамик разразился злобной матерной тирадой, на тему того «кто там такой блять звонит в девять утра в субботу, ебнулись что – ли нахуй?».
Вася чем-то напоминал Борису Олеговичу самого себя. Такой же старый пердун цепляющийся за обидное старое и ненавистное новое. Они отличались только одним, Вася был человек религиозным, даже был попом в церкви, а вот Борис был старой советской закалки, но от этой закалки не осталось уже и следа.
— Вася, хули ругаешься? Это ж я, Борька! – хриплым голосом проговорил он в трубку.
— Борька! Вот уж кого не ожидал услышать! Хуль надо, любезный? – голос из динамика значительно приободрился и подобрел.
— Слушай, Вась. Дело такое. Чертовщина какая-то творится, можешь приехать, квартиру освятить? – почти умоляюще произнес Борис Олегович.
— Ха-ха! Чё тебе на старости лет кукушку совсем свело? Ладно, так уж и быть, приеду, только обожди до двух дня. – крякнул Вася.
— Идёт. С меня пузырь! – радостно бросил Борис.
— Два! – довольно гаркнули в трубке, а затем последовали гудки.
Время ожидания Борис Олегович провёл в каком-то коматозном состоянии. Не хотелось ни пить, ни есть. Во рту царствовал привкус жженого кофе, глотку сводило от спазмов, а в квартире смердело псиной и гнильём. Запах словно въелся во всё, что только мог. Трель дверного звонка раздалась внезапно и уколола Бориса Олеговича прямо в мозг. «Вчерашние не звонили!».
Посмотрев в дверной глазок, он увидел бородатое лицо своего старого друга, хотя, дружба, завязанная на ненависти ко всему остальному, вряд ли самая крепкая. Борис Олегович распахнул дверь и увидел карикатурного попа в черной до пола рясе.
— Сколько лет, сколько зим. Ну давай рассказывай, какие у тебя тут черти завелись! – Вася Богомол был лишь пародией на молниеносное и смертельное насекомое.
Он был похож больше на жука навозника, который катил перед собой не кружок говна, а жирное брюхо. Щеки двигались в такт произносимым словам, а бородка мерзко подрагивала, довершая картину нарушения одного из семи смертных грехов. Вася Богомол любил хорошо кушать. И водку.
Борис Олегович бегло пересказал прошлую ночь, избавившись от деталей того, как ему было страшно. Рассказал и о скверном запахе, от чего поп начал тут же принюхиваться и действительно скривил противную рожу в гримасе отвращения. Затем достал из своего черного пакета полторашку воды и стал ловко окроплять каплями воды все стены, и малочисленную мебель. Затем, обрызгав и окрестив своего друга, он начал бубнить что-то на подобие молитвы.
Странным образом жуткий запах стал растворяться и потихоньку исчезать. Вероятно, причиной тому были открытые настежь окна, но Борису Олеговичу хотелось верить в то, что молитвы и окропление святой водой действительно помогут ему и кошмары в виде его соседей больше не придут. Рассчитавшись со священнослужителем парой бутылок водки и тысячной купюрой, Борис Олегович закрыл дверь и прилег на диван.
* * *
Проснулся он уже под вечер. Запаха и правда не стало, появилась какая-то уверенность в том, что всё наваждение ушло, а «коммунисты, пидарасы, запретили в бога верить! явно бесовскими делами воротили из-за этого то страна и рухнула!» — подумал про себя старик. Придя в кухню, он выудил из старой Бирюсы залежавшуюся колбасу, отрезал пару кусков, затем положил это всё на хлеб и поставил на плиту старый добротный чайник. Казалось, жизнь налаживается, но сев на табуретку в ногу Бориса Олеговича впился ржавый гвоздь.
Похожая на собачью конуру – будка, которую он разломал еще вчера днём в подвале, теперь была у него на кухне, прямо под столом. Она была ровно такой же из прогнивших насквозь досок, скрепленная ржавыми гвоздями невпопад она издавала изнутри такой смрад, что казалось здесь поработал скунс. Из черного зёва последовал жуткий голос.
— Ты ведь, Борька, зря так со мной. Дом мой разрушил, дак думал я новый не построю что ли? Но вот ведь какое дело, оскорбил ты меня, до глубины души оскорбил. Всё тебе в этой жизни не нравится, ни люди, ни волки, ни-че-го. Как же ты все еще живешь то?
Борис потрясенный этим ударом попятился к раковине и больно приложился головой о кухонный шкаф.
— Что тебе нужно? Ты кто вообще? – просипел он.
— Я кто? Книжки надо читать добрые. Домовой я, кто ж еще. Ты, паскуда старая, зачем людям жизнь травишь? – холодный голос из будки продолжал задавать свои вопросы.
— Домовой? Ты ж, вроде, добрый, не чёрт какой с рогами! – удивился Борис Олегович.
— Добрый я к тем, кто мне миску молока и краюшку хлеба оставляет на столе! Да пусть даже не оставляет, лишь бы человек хороший был. Ты же, Борис Олегович, говно ещё то. От тебя ни крошки не допросишься, только одна грязь и гнильё от тебя. Чувствуешь, как в квартире смердит? Думаешь это от меня так пахнет? Нет, Бориска, душа твоя мерзкая так пасёт. Как тебе, кстати, понравилось ли вчера ночью? – из будки прокатился злобный смех.
В груди у Борис Олеговича похолодело. Воспоминания прошлой ночи коснулись его с новой силой, и он уже был готов упасть, как из будки показалось лицо, отдаленно напоминающее человеческое.
Челюсть была вытянута слегка вперед в подобие животной пасти. Руки покрывала густая шерсть, а вместо ногтей были острые черные когти. Его тело помимо черной шерсти, покрывал какой-то тёмный халат изрядно прохудившийся, но всё же держащий форму. Глаза блестели словно у готовящегося к прыжку хищника. Он улыбнулся Борису, обнажив острые и белые зубы.
— Думал поп тебя спасёт? Ха! Да ты же бездушный, Бориска! Нет в тебе ни бога, ни чёрта. Знаешь какую услугу я другим сделаю? Дом с твоей смертью только задышит полной грудью! – домовой ехидно улыбался и клацал зубами.
Борис попытался нащупать за своей спиной какой-нибудь нож, но всё было тщетно. В мгновение ока черные когти разорвали глотку Бориса Олеговича, и тёплая кровь ударила домовому в лицо. Фонтан крови заляпал стену и пол, и стекая каплями вниз образовывал маленькую лужицу. Крепкие лапы домового взяли бездыханное тело хозяина квартиры и домовой унёс его в своё жилище. Из будки тотчас же раздался хруст костей и звуки отрывающейся плоти, вперемешку с чавканьем.
Первой забеспокоилась соседка из тридцать седьмой, которая не смогла достучаться до своего престарелого соседа. Хоть он ей и не нравился, и изрядно потрепал нервы, она всё же была открытой и доброй женщиной. Вызвав участкового, а затем и слесаря, они вскрыли квартиру, не обнаружив никого внутри. Только глубокая тарелка и крошки от хлеба на столе напоминали о том, что здесь недавно кто-то был.