— Следующей весной обязательно выберемся. И заживём! — староста улыбнулся мальчонке. Он лгал.
* * *
Морозы тут всегда лихие, за что деревню все Лихой кличат. Сначала соседи начали, затем уж и за нами повелось. Да только вот с оттепелью каждый восстановлением быта занят. Староста распоряжается: подсчитать сколько домов погибло, трупы свиньям на корм пустить – пущай толстеют, имущество перераспределить, сколько женщин необрюхаченных осталось, хватит ли топлива, забот невпроворот.
За лето стараются свиней откормить, поросят выходить: часть на обмен, часть себе на прокорм. Запасы, конечно, тоже делают, но на скотине всё держится. Староста даже в былые времена пристройку в сарае сделал, чтобы лично всё контролировать. Ну а что? Там всегда тепло, уж для животинки все на совесть стараются, это о себе можно не позаботиться, а свинка без ухода не проживёт.
Меня и ещё пару мужиков ближе к осени в лес шлют — кабанов ловить. Дело опасное, так как зверь шальной и покалечить может, а деревне он нужен относительно целый. Его потом в отдельный сарай запрут, подкармливают, чтобы привык. А к зиме, как гон начинается, мы к нему свинюшек водим — нам потомство сильное нужно, чтобы зиму следующую переждать.
Толку от мужиков не особо, так, связать кабана да дотащить до деревни. Поимка вся на мне. Я щенка выходил несколько зим назад. Его мать забодал зверь какой. От остатков трупа неподалёку щенок хрипел — скулить, видать, пытался. Даже не сопротивлялся, когда на руки брал. Мохнатый оклемался со временем и в здорового волка вымахал. Норовистый, конечно, всё огрызаться пытается, но главенство моё признаёт. Даже любит. Пока хворал зимой, он сам из дому выбрался и сквозь метель до старосты добрался (тот потом бахвалился, что, дескать, чуть не убил монстра, но вовремя волчару моего разглядел; только хрен бы что он сделал, я потом просмотрел — дверь его чуть ли не выбита была). Вернулся с бутылью самогонки навозной. Мало того, что продукт дефицитный, хорошо, если четыре чеплышки на всю деревню наберётся, так ещё и ветра такие, что с ног человека взрослого сшибают и не видно ничего дальше руки вытянутой. А ведь хрен пойми какая нечисть по морозу шляется. Иногда слышно как под окнами кто-то возится, только вот прибитые головы тварей разных отпугивают. Так что заботится он обо мне по мере возможностей.
Так и охотимся с ним. Я кабанов выискиваю, отвлекаю их, а Волчок из засады набрасывается, рвёт, пока зверь из сил не выбьется. Когда уж на последнем издыхании животное, мужики выскакивают и связывают его. Потом тащат в деревню. А кабану чего? — жратвы да покоя, выкарабкается. В лесу выжить смог, в тепле подавно оклемается.
Помимо запасов мы ещё и деревню перестраиваем. Главное здание у нас — это свинарник. Без хрюшек прожить летом-осенью ещё на грибах каких можно, но вот зимой-весной всё на них и держится. Сначала староста у свиней поселился, бабку свою юродивую с дочкой в старом доме оставил. Затем пристройку сделал, перетащил семью. А за ним и остальные так делать стали. В одиночку перестроиться сложно и долго, так что вся деревня трудится, чтобы за полгода дом соорудить. Ведь сколотить — полдела, нужно утеплить его и укрепить, чтобы нападения и морозы лютые выдержал. Один дом падёт — все под ударом окажемся, тепло — наружу, нечисть — внутрь.
Но ядро всей деревни — не свиньи, а ге-не-ра-тор. Так его важно староста кличет. Давно здесь стоит. Меня ещё тут не планировалось, а штуковина уже работала. Включаем только на зиму, чтобы тепло поддерживать. Ну как <<включаем>> — всем староста заведует, только он обучен. Говорит, что преемнику своему знание передаст. Но мне всё же кажется, что это для гарантии всё, что не скормят его свиньям, что хату не отдадут кому. Для генератора этого нужно топливо — жидкость специальная, горящая. Взять её можно только поменявшись с соседями нашими. А уж откуда они берут каждый раз — не знает никто. И навозом, конечно, топим, но не то.
По осени мы ходим по ближайшим деревням, меняемся. Мяса у нас поболее, спасибо Волчку, вот мы и засоленные запасы им на зиму предлагаем. К тому же по осени бабы разродятся, как правило, нужно стол накрывать, а тут как раз поменять свинку на топливо предлагают. Запасаются впрок, на всю зиму, так что можно и кабана живого приволочь им на заклание. Как раз зима, народ по домам сидит, баб приходует (а что ещё по морозу делать?), еды много требуется.
А можно и поросятку молодую. Соседний староста, по слухам, падок на свинок молоденьких. Вымоет их, откормит, потом уж пользуется вовсю по личным нуждам. Здоровская тема, говорит, мол. Он, значится, свинку тыкнет в мягкое, она хрюкнет — он смеëтся. Он её, значит, тыкнет, а она хрюкнет, и он смеëтся. И так вечер цельный балуется. Тыкнет — хрюкнет — смеëтся. Тыкнет — хрюкнет — смеëтся…
Но ходим мы всегда только к тем деревням, что рядом. В дальние не лезем. Это у наших-то одна дорога, всё связывает, а до тех путей, как тварей ночью. И хрен пойми как добраться нормально. Дед наш самогонщик, перед тем, как его свиньям скормили, травил байки, что дороги меж собой меняются постоянно, мол, не дороги это, а корни деревьев, которые людьми питаются. Звучит дико, конечно, но в лесу и не такое возможно. Бабка старосты-то вообще постоянно всем про грибной мор талдычит, что помрём однажды от хвори, и ничего, живём которую зиму.
Выхода нет из леса, хоть главный наш и обещает каждую весну выбраться. Попасть можно. Как-то иногда попадают к нам люди оттуда. Кто сразу с ума сходит, кто-то приспосабливается. Но это ещё дожить надо и до людей выйти. Тут охотники-то не всегда путь знают, другим-то куда. Парочку таких непутёвых лично повстречать удавалось. Одежда чистая, светлая, прочная, с собой вещи странные, светятся. С парня я штаны лично снял, до сих пор хожу, его всё равно кабан порвал, к счастью, по пояс только. А девка его всё кричала, не хотела со мной идти. Я её с дерева снял, она по лицу била. Ну баба умом тронулась, что поделать? Добил её, потом попользовал там же, а то криками привлечёт ещё кого. Жаль, красивая была, с собой поселил бы.
Один как-то к нам сам вышел. Всё твердил, что прилететь должны за ним, грозился, что людей вышлют в подмогу. Сам весь такой непонятный, как девка молодая, пока от работы не попортилась. Вот и он такой же — жизни не нюхавший, холёный... У нас тогда генератор забарахлил, паренёк говорил, что починить может. Ну староста того в оборот взял, суетились они, заработало всё. А потом помер малой. Говорили, что в свинарнике уснул, покуда мест не было, свинья на горло наступила, вот и помер. Но я-то лично тех свиней откармливал, не могли мои хорошие так поступить. Староста, небось, починил генератор и побоялся, что власть отнимут. Вот и свалил все грехи свои на хрюшек.
С дальних деревень тоже иногда приходят. Собирают поход из леса путь искать. Вроде не первую зиму тут живём, а ещё ходят дурные, тешат себя надеждой, что выбраться можно. Уж как глубоко я с Волчком ходил, всё одно выбраться нельзя. Один раз пару недель шли, охотой одной жили, а лес всё не кончался. Ежели мы в центре, то самый густой лес должен быть там, где мы. Если с краю, то выберемся когда-нибудь. Но в какую сторону мы не шли потом — везде только идти труднее. Да и ночь едва ли, что переживёшь. Один раз Волчок просто затрясся и зарычал в темноту. Я остатки топлива в костёр бросил, сам вскочил с ножом. Никого, только тени вдали шумели. Под утро только угомонились. Хотя утро под такой плотной листвой не больно-то светлее ночи.
Так что нет отсюда выхода. Но попадает сюда шальной люд иногда. Это вон в дальних деревнях им рады. Они вообще любой диковинке счастливы будут. До них дойти один раз довелось, то ещё место. Дереву кланяются, свиней просили, в жертву пустить хотели. Другие вообще топливо делают, так что их никто не трогает, как жить-то будем без тепла зимой? Отправят пару молчунов меняться на мясо или ещё какой продукт, а потом уже перекупы и до нас доходит.
Ещё по лесу несколько деревень разбросаны да только туда не ходил никто из наших. Может ещё где есть, только не знаем о них. Тут не всегда понятно за окном что происходит, а то – деревни. Самим бы выжить. Наша-то не особо большая, семей пятнадцать до зимовки, как староста говорил. Женщин только свободных мало. Дочка старосты да бабка старая, из ума выжившая. Всё талдычит и смерть на нас накликать пытается, грозится, что после смерти все выход найдём.
Дочурку свою бережёт старый. Работать только по своему дому заставляет, навозом руки пачкать на даёт, к свинкам не подпускает, боится, небось, что хряки на красоту позарятся. Грибов собрать не даёт неподалёку, меняться и того подавно. Украдут ещё или деревню ограбят из-за красоты такой. В жинки хочу её себе. Дом просторный, детям место хватит. Свободных мужиков у нас мало, против меня никто не попрёт. Я сильнее, у меня Волчок. Они только связывают, а я убиваю. Я добытчик, без меня пропадёт деревня.
Сейчас как раз зима уже скоро, на кабанов отлов пошёл, ну и как он без меня? Ничего, принесу ей вепря живого, скажу старосте, что пускай дочь свою отдаёт, либо выпущу зверя, сами пусть разбираются. С бабами обходиться умею. Той непутёвой понравилось бы, если б жива осталась. Не пропадёт дочка старостина. Заживём.
Уже к делу ближе я места заприметил, где выводки прохлаждаются. Стад больших в лесу не водится — не мы одни любители сочного мяса. А так, повезёт — самца-одиночку поймаешь, на пожрать или продажу. Если на выводок охота, то нужно ухо востро держать: поросята хоть и подросшие, не на один день хватит, если забить, но мать-веприха всё равно рядом. С детьми рядом дуреют, вырываются до последнего.
Подношение старосте за дочку его хочу из двух частей сделать. Секача старого найти, который уже не первый год все деревни терзает. Он уже виды видавший, опасный. Клыки здоровые. На первый взгляд тупые, но он этими тупнями не только людей — медведя порвать может. Ещё ближе к гону калканом обрастает из хрящей и сала. Шкура и так прочная, не каждый волк прокусит, так ещё и защищён по самое не балуй.
Со свиноматками дикими тоже проблем по уши. Клыков таких лютых у них не водится, но дури хватает. С ног сшибают на полном ходу и затаптывают. Я по неопытности поросёнка забил как-то в лесу, не додумался, что родительница рядом шляться будет. Ничего не понял, но будто дух выбили, вдохнуть невозможно. Вижу, что сейчас топтать начнёт, голову прикрываю, встать пытаюсь. Так бы и погубила меня свинья поганая, если бы Волчок не подоспел. Вот.
А вторую часть — тот самый выводок и в дело пустить. Веприху и поросей всех выловить и живыми дотащить. Часть на вырост оставят, а часть на свадьбу нашу, с дочкой старостиной.
— Гр-р-р, — тихонько рыкнул Волчок. Почуял добычу.
Долго мы секача выслеживали. Кабан-то старый уже, ума понабрался, не одну облаву пережил. Собаками пытались загнать — никак, раскидал их, как котят. Заколоть пытались, засаду сделать — везде выживал зверь лютый. Я же решил пойти иначе.
Секач умён только в выживании. Во всём остальном — такой же тупой зверь. Пожрать, поспать да самку попользовать. Я нашу свинку одну втихую выкрал. Хорошая свинья, хоть и небольшая, но весу как во взрослом мужике. В лесу никогда не бывала, спокойная, тихая. Ведёшь её — она за тобой. А если брыкаться начинает, то Волчок направит в нужную сторону. Вот и идёт она покорная.
Нашли мы давеча следы кабаньи. По отметинам поняли, что здоровый зверь тут оставался и, самое главное, возвращался всегда. Обустроил ямку, в которой днём спал, под ночь выползал на пропитание.
Рядом с ямой, по ночи, я свинью привязал к дереву. Крепко, чтоб не сбежала. Еды рядом ей бросил, хоть и кормил перед выходом, а рядом ещё сластей всяких. Всё логово сухим хворостом огородил и сделал ровный проход к хрюшке, аккурат, чтобы кабан поместился
К утру секач вернулся, свиньёй заинтересовался. Я Волчка отправил подальше, ибо у кабанов нюх чуткий. Сам я для животного сошка мелкая да и как меня учуять, ибо рядом такая самка сочная, у которой ещё совершенно случайно гон начался. Бери и пользуй. Тут у мужика нашего перед бабой страшной мозги отказывают, а уж у зверя тупого подавно.
А как попользует, так жрать захочет. Еда-то вот она, рядом лежит. Мясо, орехи, ягоды разные. После своего грязного дела секач на явства накинулся. Я специально принёс полную сумку, брюхо набил он знатно. Спать лёг там же, около свиньи. Я всё ждал.
День шёл долго. Комары и прочий гнус всё пытались залезть под одежду, так и хотел вскочить и отряхнуться, как мокрый пёс, из стороны в сторону, лишь бы эта гадость не кусала так больно. Но зверь спал, спал рядом. Опасно.
Ближе к вечеру кабан подскочил с обеспокоенным повизгиванием. Пора! Я поджёг хворост, что предварительно облил топливом. Вспыхнуло пламя. Сквозь стену жара кинул в секача бутылку с горючим. Запаниковавший зверь не чувствовал боли да и не смог бы, ибо шкура его выдерживала и не такое. Но секач был туп, он боялся огня и в страхе бежал прочь. Он всё продолжал визжать и пытался дойти до водоёма.
— Волчок! — по команде тот бросился в атаку. В любой другой ситуации, один на один, секач попытался бы прогнать Волчка, но сейчас зверь, нет, не зверь — свинья, паниковала и убегала в глубины леса. Я поспешил за ними.
Кабан упал в овраг с грязью, чтобы потушить огонь, ему удалось. Но вся сухая осенняя листва, все кустарники потихоньку разгорались и наводили страх на разум тупого зверя. Из-за стены жара рычал Волчок, пока я наблюдал издали. Секач уже не мог бежать так долго, всё останавливался перевести дух, будто что-то пожирало его изнутри. То сработала ловушка.
В шматки солонины я распихал пружинок с гвоздями и на костре сплавлял разные железки в острых ежей. Секач сожрал еду мигом, буквально всасывая её в себя, и не заметил подвоха. Еда переварилась, позволив пружинкам выпрямиться и начать драть ему желудок. А постоянный бег и падения кубарем приводили к тому, что паникующий и некогда бывший грозою леса вепрь погибал от ран изнутри.
Лес не загорелся. Деревья росли тут долго, обросли корой, как тот кабан жиром и калканом — чтобы пожар распространился дальше, нужно что-то серьёзнее. Но горящей листвы и кустов, удушливых облак дыма вполне хватило зверю, дабы запаниковать и позволить железу ранить его изнутри. Волчок всё подгонял вепря, пока последний просто не упал. Тогда я подобрался ближе. Убедился, что животное больше не в силах что-то делать, и с усилием воткнул нож в глотку.
Старый секач, гроза деревень, убийца людей и байка, которой стращали бабы своих непослушных детей, умер. Даже не в бою. Свинья и есть.
Тушу в этот раз пришлось тащить самому. Волчок помогал, конечно, но умаялись мы знатно. Пока до тачки дотащили — семь потов сошло. Ночью добрались до дома. Весь люд спал. Я пока не в свинарнике живу, хата моя чуть поодаль стоит, зимой топлю навозом. Ну и ко мне даже в моё отсутствие никто не заходит — Волчка боятся.
С выводком управились быстрее. Свиноматка понять ничего не успела — Волчок стал драть её. Пока та сопротивлялась, я ей горло перерезал. Свинтусы поменьше разбежаться попытались, но грозный рык, как приказ, остановил их. Связал шесть хрюшек, дал конец верёвки Волчку, сам на тачке тушу матери потащил. Привезли в деревню.
— Старый! СТАРЫЙ! — я бросил тачку у дверей его дома. Отовсюду повылезали люди поглазеть что происходит. Работа и выживание, обсудить даже нечего.
— Раскричался! Чего надо? — прокряхтел старик, выходя за порог. От него пахло мясом и самогонкой. Вот бес старый, такой продукт переводит без повода. — Свиней привёз? Так чего орёшь, шальная ты башка, иди в свинарник.
— Дочь свою давай мне, — дед опешил от такой внезапной смены темы. Народ притих, выжидая что же случится дальше. Наконец он перестал хватать ртом воздух и покраснел. Жилки на шее вздулись, толстая вена на лбу того и гляди скоро лопнет.
— Да ты морда бандитская чего удумал! Чтоб я дочку свою за тебя, за разбойника отдал? Я её с пелёнок растил, берёг как преемницу свою, а ты завалился с пустыми руками и ещё её себе требуешь? Да пропади ты пропадом со своей шавкой! — и лишь потом притих, понимая как далеко он зашёл, оскорбив Волчка. Но я подготовился.
— Ты — пень старый, того и гляди помрёшь, я и буду преемником. А руки-то не пустые, я подарок тебе привёз. Вон свиней выводок, — я кивнул на хрюшек. — Накормить всю деревню хватит, ещё и на зиму останется. И тебе лично, старый, подарок заготовил. Зайди-ка в мой дом, ждёт там тебя.
— Заготовил ты мне там ловушку, знаю тебя, чёрт блохастый… — бурчал под нос староста. Но больше своей дочки любил он только себя. Любопытство пересилило, дедок открыл дверь.
«Секач! Секача убил!», — староста упал наземь, продолжая пятиться сидя. Все тут же подскочили к дверям, чуть ли не топча главу деревни, заохали и заахали бабы, мужики угрюмо переглядывались: от «Ну даёт» до «Надо выпить».
— Ладно, ладно, — старик встал, отряхнулся и прошёл сквозь толпу. Встал на огромный старый пень и крикнул. — Забивайте свиней! Тащите самогон! Бабы, за готовку, мужики — за работу. Дочь свою отдаю в жёны! — затем повернулся ко мне, собирался было сказать свысока, но спустился. — За то, что уважил старого, отдаю её. Голову себе повешу, трофеем будет и оберегом. Никакая тварь не тронет теперь. А тушу его мы на топливо поменяем. Те шальные за него много дадут.
По итогу хватило не только на топливо, но и на ящик самогонки. Те безумные ещё грибов в бутылках хотели всучить, однако никто не горел желанием помереть лишний раз во славу их больной башки.
Жратвы немало заготовили. По правилам нашим девку к себе забрать можно только на второй день после стола накрытого. До этого времени должна в доме отчем сидеть плакать, прощаться с родителями. Все по большей части опускают это, сразу селят на новое место, но тут случай непростой — не абы кого, а дочку старостину в жёны берут, лицо не последнее в деревне.
Бабы где-то лепёшек достать умудрились, блюдо редкое, ибо никто не растит у нас ничего. Ягоды, орехи, грибы всех видов засоленные. Ну и мясо, конечно, его-то полно было. Каждый мужик ещё сподобился достать пойла себе. Староста недовольно щурился, так как полагал, что на всю деревню несколько бутылок. А тут второй день пируют уже.
Но на день второй гости появились. Издали человек показался. Все напряглись, головы пьяные, шальные, а деревню не сторожит никто. Но Волчок не пустил бы бандитов. Подумали, что новость громкая, пришли отмечать свадьбу, начали привечать, а он возьми и упади мордой в стол. Его подняли и тут же снова бросили. Мужики повскакивали, бабы в крик — бледный был, в отметинах мелких. Сначала на гнус подумали и успокоились, но не тут-то было. С этого и завертелось.
Его в дальнюю избу оттащили, сразу поняли, что не местный, с той стороны леса пришёл. Вся одежда порвана, самого жар кошмарит, аж руку обжигает. В сознание не приходил. Я его осмотрел тщательно, но зря, карманы пустые, только в укусах весь. Уж уходить собрался, как он в меня вцепился и глаза открыл:
— Помоги мне. Я знаю как выбраться, — и снова в забвение.
Тут меня проняло до дрожи. К себе в соседнюю комнату бросил, там койка лишняя была, семья тут до меня жила. Влил ему самогона треть бутылки, мяса кусок в зубы воткнул и водой ещё залил. Бедолага аж сквозь жар захрипел, так и не приходя в сознание. Но еду съел, всё так же в бреду. Я же пить вернулся.
Все уже успокоились, снова стали праздновать, только общий настрой уже сменился. Бабка старостина пришла, начала всё говорить, что вот, принёс чужак болезнь страшную, пока мы тут брюхо набиваем. Народ посмеялся, отправил её домой обратно в угол, пусть там бухтит. Но подпортила празднество.
Ближе к ночи мужики расходиться стали, мол, всё, хреновастенько уже им. Я ещё тогда посмеивался со слабаков этих. Сегодня выпить нормально не смогут, а завтра и на бабу залезть. А утром и до меня добралось.
Голова гудела, будто всё нутро из самогона состояло. От любой воды тошнило, с еды рвало, трясло и жар лютый. Кое-как добрался до крыльца воздуха свежего хапнуть, а там та ещё картина. Кто прямо на улице валяется, кто смог доползти до дома и теперь стонет страшно. Бабы ещё как-то через силу еду готовят, чтобы детей накормить, а те орут и плачут, им страшно от непонятной хвори. Свиньи визжат истошно, их не кормит никто, а дойти до них сил нет.
Я палку взял как посох, потихоньку дополз до хаты старосты, чтоб предупредить, что не смогу пока на охоту ходить и дочку его к себе взять. Дверь мне бабка его открыла. В глазах огонёк, от самой жар идёт, похлеще, чем от печки, а на лице улыбка бешеная. Так наш слепой дед-самогонщик перед смертью улыбался.
— Я к старому, — собирался было оттолкнуть бабку, но рука еле поднялась. Из меня будто все силы разом высосали, в дрожь кинуло.
— Плохо ему. Всем плохо. Вот и мор грибной пришёл, вот и мор пришёл! — и дверь захлопнула. Тогда я понял, что никто помочь ничем не сможет, все помирают. Доковылял до свинарника, там солонины набрал, свиньям жратвы кинул и домой завалился. Только сел и отрубился сразу.
Не знаю сколько проспал. Может день, может два. Больной хрипел. Пятна не укусами оказались, а грибами мелкими. Они на нём лопались, а рядом новые нарастали. Он всё твердил: <<Помоги, помоги>>. Я помогал, сам не знаю почему. Кормил и поил его. Волчка в лес пустил погулять, делать ему тут нечего было, хоть и не коснулась его хворь.
Появились трупы первые. Бабка сначала померла. У кого силы были — свиньям кинули. Те набросились голодные, разорвали одежду. Кто видел — говорил, что вся грибами поросла старая. А свиньи лопали, пачкались.
Народ с ума сходить начал. Все покрылись мелкими грибками. Те чесались и лопались, заражая всех и вся. Бабы мужиков били, те баб, дети работать пытались, свиней кормили. Организм молодой, быстро оклемался. На дурную голову один мужик семью зарубил, кричал, что демоны по его душу пришли. Увидели как он тела покалеченные свиньям скармливал да и сам упал туда, в теле сил не было.
Меня кошмарило ещё какое-то время, не могу сказать точно — все дни смешались в один бесконечный болезненный туман. Закинуть жратвы, чтобы какие-то силы были, напоить парнишку и отключиться дальше. Кто-то кричал, в дверь ломился. Я не знаю, мысли никак не могли думаться. Тяжко.
На день какой-то полегче стало, вышел на улицу. У моего дома лежало тело, орали свиньи. Тело всё так же ломило, но голова работала чуть лучше. Я громко свистнул, подавая Волчку знак. Скоро должен быть.
— Мужик. Помоги, — я обернулся. Парень отощал, вонял похлеще свиньи и еле держался. Но по глазам видел, что рассудок вернулся. — У меня сил нет. Я знаю выход отсюда. У меня дядька лесник… Ну охотник по-вашему, — пояснил он, видя моё непонимание. — У него лекарства, можно будет очухаться. У нас этой болезнью дети болеют, а тут она во что-то нехорошее превратилась. Мы помрём так.
— У меня тут дом, жинка тут осталась, ты бросить предлагаешь?
— Нет, ты что, — он закашлял кровью. — Я вон уже какой, видишь. И с каждым днём всё хуже. Можем потом помощь привести. Чем раньше доберёмся, тем быстрее спасёшь жену свою. Ну, решайся!
Я сильно сомневался. Слушать чужака, после прихода которого всё и началось. Но, если он не врёт, то не только жинка моя, тут вся деревня помрёт. Я тут главный следующий, я в другие деревни не пойду, приживусь-то, конечно, но главным не стану, не поставят чужака. Скажут, что прокажённый. Зима скоро, никто переболевшего не возьмут. Сожгут и делов-то.
Я решил идти. Если и врёт он, то на месте прихлопну. Волчок подсобит.
— Ладно. Пойдём. Жди здесь, я скоро.
Староста хвастался, что любую нечисть, пришедшую на тепло, отогнать сможет вы-стре-лом. Есть у него штукенция особая. Её я и решил забрать. Она сейчас нужнее.
Волчок подталкивал, когда меня заносило. Короткий путь отнял столько сил, будто преследовал добычу дни напролёт. Я облокотился на стену пристройки и с усилием открыл дверь. Никого.
Воняло грязью людской: потом, гнилью и мочой. Отдавало самогоном. Я тихо двинулся на поиски оружия.
Пристройка состояла из трёх комнат. Кухня около двери, его с бабкой спальня и дочуркина. У входа ничего не оказалось, значит нужно мне лежало дальше.
Я услышал возню за плотными дверьми и прислушался.
— Нет, папа, не надо, стой, хватит, — девичий голосок дрожал, я буквально видел как она ревела и закрывала лицо ладонями.
— А ну замолкни! — старик кряхтел, по голосу слышно было как он напряжён, с каким усилием произносит слова.
— Хватит, мне плохо, — хлёсткий звук пощёчины прервал её речь. Старик запыхтел сильнее.
— А ну заткнись! Я тебя растил, я тебя и попользую. Я под себя тебя растил, моей ты быть должна. Чтоб какой-то охотник тебя касался? У тебя лицо, как у матери твоей, фигура та же, — плач прерывали стоны. — Всё равно щас помирать уже скоро, так старой девой и останешься. Да заткни ты пасть! — снова пощёчина. Громкая. Тишина прерывалась шумом на койке, всхлипами и стонами. Меня трясло: то ли от хвори, то ли от ярости, что этот старикашка посмел покушаться на мою женщину. Я был в шаге от того, чтобы ворваться и убить его, что я сделал бы в любое другое время, но сковывающая слабость и жар, а также страх перед оружием сдерживали меня.
В следующей комнате повсюду валялись пустые бутылки, воняло потом и отходами. В небольшом ящике у кровати лежало оружие. Продолговатая металлическая труба с ручкой и непонятным крючком. Внутри неё что-то лежало. Пахло странно. Я поспешил покинуть дом, поклявшись убить старосту по приходу.
Парень сидел на крыльце с каким-то отрешённым видом глядя на трупы на улице.
— О, ты ружьё принёс?
— Что? Я не знаю что это.
— А ну это оружие такое. Хотя это больше на самопал похоже какой-то. Но ладно. Помоги мне встать.
Мы пошли. Поковыляли, вернее. Мысли всё ещё роились в голове, отвлекая от тумана и жара в теле. Сквозь дурман чесался. Под ногтями лопались грибочки. Чудились кабаны, звери, твари разные, тени страшные. Ничего, скоро придём.
Шли мы даже ночью. Парень уверенно, насколько это возможно при его состоянии чуть ли не тащил меня за руку. Говорил, что в детстве часто тут бегал, хоть дядька запрещал. Мол, с лесом нечисто что-то, люди пропадают. Но бог миловал не заблудиться. Приехал дядьку навестить, решил прогуляться, как в детстве, и пропал. Так к нам и вышел.
— Почти пришли. Вот тут сейчас лес пореже будет, — я промолчал. Силы покидали меня.
Парень не соврал. Через густые заросли постепенно всё больше и больше света проникало. Дышалось легче, отступило чувство, что кто-то постоянно смотрит тебе в спину. Волчок удивлённо смотрел по сторонам и принюхивался, всё выжидая подвоха.
Мы дошли до какого-то холма, с трудом забрались на вершину. А дальше я очнулся в кровати.
Пахло едой. Воздух был сухим и тёплым. Я чувствовал себя в безопасности.
— Ах, — в горле пересохло, и вместо просьбы дать воды раздался хрип. Зарычал Волчок.
— Очнулся! Очнулся. А ну цыц! Цыц, кому говорю! Эй, особо здоровый! — я с усилием повернул голову. Ко мне пытался подойти старик, нет, дедушка, со стаканом. — Угомони своего волка, он меня не подпускает. Надо ж было — волка приручить! — нет бы немца какого.
— Спокойно, Волчок. Свои. Щас помру, и чё ты делать будешь.
— То-то же. На, пей, касатик. Не говори ничего, ты несколько дней в бреду пролежал. Понятия не имею как вы вообще живые вышли. Племянник мой пропал чуть более двух недель назад. Уже и приезжали сюда с собаками, не нашли ничего. Я похоронил его уже, сколько раз говорил не лезть в ту часть леса. А тут вы вышли! Ветрянку где-то хапнули, причём какую-то ненормальную. Наверное, потому что вы уже лбы здоровые, она такими пятнами пошла. Давай-давай, пей, потом расскажешь откуда ты. И волк у тебя откуда. А, да, железяку твою самопальную я выбросил, там порох давно промок, всё уже проржавело. Дай бог, если стрельнёт и только руки оторвёт, а не всего тебя. Дурень ты совсем с таким ходить.
Живительная влага слегка придала сил. Тогда я ощутил голод. Дедок покормил нас с Волчком и выходил. Как он сказал, племянника отправил лечиться куда-то. Про деревни он и знать не знал. Говорит, что живёт тут всю жизнь, ничего такого не слышал. Следит он, чтобы лихие люди не захаживали, живёт охотой понемногу. Показал оружие своё. Ружьё называется. Похоже на то, что у старосты, только внушительнее. Больше и длиннее. Предложил пострелять. Говорит, что не только волка, можно медведя завалить. Звал тут остаться, мол, помощник пригодится, а тут ещё и волк ручной. Я согласился, но предупредил, что уйду по весне.
Дед всё расспрашивал про деревни, про то как мир устроен. Всё кивал, как кивают бабы детям, пока те несут чепуху. Но позже во взгляде пропала насмешка. Слушал он долго: и про охоту, и про быт наш, и про то, как из лесу не выбраться.
— М-да, ну ты и наговорил мне. Вроде не врёшь, но всё равно не верится. Про ту часть леса мне ещё батька мой говорил, царствие ему небесное, мол, не ходи туда. Я периодически по долгу службы захаживаю. Если потерялся кто в лесу, дак в той чаще. Там заблудиться на раз-два. Сам плутал, чудом выходил, но я-то местный почти что, а кто городской? Потерян бедолага, всё.
Зимы за лесом оказались не такими страшными. Ветер не сшибал с ног, только мелкие звери прибегали к избушке, ожидая, когда лесник выбросит им остатки еды. Обход сделаешь, побродишь с Волчком живность попугать, и домой. Там и дед уже еды состряпал, настоя налил местного, чай называется. Потом разговоры травить.
За лесом, оказывается, не так страшно. Жизнь лучше, народ может не прятаться. Говорит, что у каждого дом тёплый, жратвы полно, выбор большой. Не только свиньи. От болезней лечат. Не как у нас, где захворал от холода — прощай, дядя. Охранять самому ничего не нужно, для этого специальные люди существуют.
Старик предлагал в этот самый город отправиться. Про прописку говорил, лечение бесплатное. Внучку свою отдаст мне в жёны, лес я здешний уже успел выучить. Да и Волчку комфортно. Так и болтали до весны.
Как снега сошли — я в лес вернулся. Не мой тот лес, слишком привык уж к своим свинкам и домам. Да и без зим и тварей разных не то уже.
Деревня хоть и померла вся, но дома целые, прочные, от души строили. Людей позвал отовсюду жить, мясом заманивал и Волчком-сторожем. Свиней новых наловили. Спасибо деду за то, что научил генератором пользоваться. Я у него топлива ещё взял, пока нам хватит. Всем деревням рассказал, как из лесу вышел и обратно вернулся живым. Меня боятся, деревня растёт. Теперь я тут староста главный. Внучку дедову себе в жинки взял. Ревела сначала, потом привыкла, молчит. А большего мне и не надо, ещё мне бабий трёп слушать.
Ружьё у деда забрал. Всё равно ему уж больше не нужно. Не хотел старый отдавать кровинушку свою, драться полез, так Волчок сразу порвал его. Жалко его, хороший мужик был.
— Следующей весной обязательно выберемся. И заживём! — я улыбнулся мальчонке. Я лгал.