Что заставило нас с Максом переться в тот вечер в заброшенную больницу на окраине города, одному чёрту ведомо. В тот злополучный день Максу удалось стянуть у старой карги, приходящейся ему по недоразумению бабкой, её заначку. Эта выжившая из ума беззубая верблюдица копила, видите ли, «на гроб». Макс был отличный парень, а так как я — его лучший друг, то своим трофеем он по-братски поделился со мной.
Начали мы с пива. В захарканном, заваленном собачьим и человечьим калом «Парке победителей», сидя на раздолбанной скамейке, мы прихлёбывали блаженный напиток, разглядывали проходящих мимо бабёнок и строили планы на вечер. Погода в тот день была на редкость пакостная. Вовсю светило окаянное солнце, и жара стояла, как в крематории. Всё это привело к тому, что нас слегка развезло. Пиво закончилось, и нас потянуло достать чего-нибудь покрепче.
По дороге в ближайший магазин Макс ржал так громко, представляя себе обнаружившую пропажу своих деньжат бабку, что встречные в панике шарахались от нас. Взяв в магазине «флакон» и какой-то поганой жратвы в консервной банке, мы без долгих раздумий поехали в мою скромную обитель, так как пить водку на улице — дрянное пижонство.
Предаваясь низкому греху пьянства в моей берлоге, мы и не заметили, как время стало клониться к вечеру. Надо было что-то предпринимать для продолжения развлечений. Отдыхающий на моём старом добром диване Макс подал мысль, что неплохо-де было бы поймать каких-нибудь подруг на ночь. На моё замечание, что вместе с подругами можно поймать и ещё что-нибудь, он только раздражённо махнул рукой и заявил, что намерен веселиться по полной программе. Видимо, конфискованные у бабки деньги придали ему уверенности в себе, а выпитое как следует тюкнуло в голову, и он возомнил себя прожигающим жизнь весёлым миллионером. А вообще, мне на это было наплевать. Я и сам не дурак повеселиться, соблюдая, впрочем, осторожность.
Когда Макс и я, слегка пошатываясь, вышли на улицу, мы оба как раз находились в той кондиции, когда душа требует приключений, любви и подвигов. Заходящее багровое солнце слеповато освещало кривую улочку, усаженную покоцанными, безобразными деревьями. Кроны этих странных деревьев были похожи на головы, которые обкорнал пьяный парикмахер.
Найти «подруг» на сей раз оказалось проще, чем я ожидал. Две какие-то дуры из тех, что обожают шляться по вечерам в поисках приключений на свои безмозглые головёнки, привлечённые возможностью халявной выпивки и дешёвых ласк, составили нам с Максом компанию. Как их звали, я уже не помню. Одну, кажется, Юля, а другую — то ли Жанна, то ли Оксана.
Старая заброшенная больница располагалась на самой городской окраине, за полуобезлюдевшими, допотопными «пролетарскими» кварталами. Ещё с самого детства я слышал об этой больнице столько разных историй, что их хватило бы на средней толщины дрянную книженцию — из тех, которые всякие засранцы любят полистать, дабы пощекотать нервы. То там якобы находили отрезанные человеческие уши, то кишки, то ещё какую-нибудь «расчленёнку». Теперь, по слухам, заброшенная больница превратилась в убежище «деклассированного элемента» и в место сходок подростковых банд.
Я сейчас уже не помню, кто первый из нас с Максом предложил отправиться в это колоритное местечко. Наши подруги, с которыми мы к тому времени успели распить пару бутылок какой-то дешёвой отравы, с идиотским хихиканьем оценили идею прогулки на окраину.
Когда мы очутились под больничной оградой, солнце уже почти село. Но это нас совсем не смутило… Наоборот, всё вокруг казалось до глупого романтичным, как выразился бы какой-нибудь горе-писака, — «преисполненным волшебных тайн». Так, во всяком случае, казалось мне. Макса уже достаточно развозюкало. Он завывал и блеял какую-то похабщину, то и дело лапая девиц и рискуя обжечься их сигаретками.
Старое, местами обрушенное, местами слегка обгорелое здание главного корпуса, окружённое непроходимым полумёртвым кустарником, встретило нас равнодушной тишиной. Заваленная грязью, столетней листвой и прочим мусором асфальтовая дорожка вела от ржавых ворот к ободранному высокому крыльцу с выломанными дверями, наполовину рухнувшим козырьком и дурацкими бетонными шарами по краям лестницы. Эти шары почему-то произвели особое впечатление на Макса, и он с радостным рёвом кинулся сдвигать их с мест, возмущаясь, что никто ему не помогает. Наконец, девчонкам удалось отвлечь перепачканного Макса от его работы, и мы вошли в больницу.
Больница, как я уже говорил, была очень старая и очень большая. За четырёхэтажным главным корпусом располагались другие корпуса и ещё какие-то непонятные больничные постройки, утопавшие в зарослях клёнов, карагачей и прочей неопрятной городской флоры. Пробраться через эти джунгли, не лишившись части одежды и волос, было просто невозможно.
Выкрикивая пьяные глупости типа «Фредди Крюгер, ау!», или «а вот и зомби!», мы недолго бродили по тёмным пыльным коридорам. Вскоре мы с удобством расположились в бывшей операционной на третьем этаже. Помню, какое-то дурное предчувствие кольнуло меня тогда в левый бок. Я не обратил на это внимания. Как выяснилось потом, напрасно.
Уютно расположившись за поломанным операционным столом, на котором, надо надеяться, немало несчастных испустило дух под ножом мясника-хирурга, мы приступили к пиру. Наступившую темноту разгонял свет изготовленных на месте четырёх импровизированных факелов. Макс, по обыкновению, вовсю нёс какую-то бессвязную ерунду. Помнится, он обещал пристукнуть свою бабку.
…Совсем не помню, откуда он взялся. Я не видел и не слышал, откуда он пришёл. Удивительно только, что его присутствие я принял как что-то само собой разумеющееся. Да, он просто сидел рядом с нами — высокий, худощавый, в медицинском халате, заляпанном буро-зелёными пятнами. Я помню, что мне бросился в глаза длинный изломанный шрам, пересекающий пепельное лицо сверху донизу, от лба до подбородка — через нос. В свете факелов его глаза, как бы затянутые плёнкой, временами мерцали, словно ёлочные лампочки. Он сидел среди нас, ничего не говоря, ничего не делая… Оглохший и ослепший вконец Макс всё что-то спрашивал у него, девицы болтали наперебой. Голова у меня гудела, как трансформаторная будка, перед зрачками плыли клочья какого-то тумана. Вспоминаю, что перед тем как вырубиться, я поймал на себе взгляд затянутых плёнкой, по-змеиному немигающих глаз…
Очнулся я от странного, весьма гадкого звука — будто кто-то размеренно и чинно стучал по пустой кастрюле. Кроме меня, в операционной никого не было. Макс, девки и тот таинственный тип, если только он не был плодом пьяного воображения, куда-то исчезли. На память о них остались одни пустые бутылки и догорающие вонючие факелы. Преодолев земное тяготение, я поднялся с ветхого стула и направился к выходу. О том, что произошло дальше, я вспоминаю с таким ужасом, какой мало кому знаком. Я никогда не баловался наркотой, и потому то, что я тогда пережил, нельзя объяснить галлюцинацией. Психика у меня, во всяком случае до того дня, была крепкой. С похмелья я видениями не страдал.
Выйдя с факелом в руке в коридор, я услышал позади себя тяжёлые шаги, сопровождавшиеся довольно фальшивым посвистыванием. Я резко обернулся, и едва не ткнул факелом в морду… тому самому типу со шрамом. Не успел я рта раскрыть, как тот гнусаво произнёс:
— Пойдём, твои друзья ждут тебя, — и весьма крепко схватил меня за локоть. Рука у него была сильная, холодная и какая-то мокрая.
— Ты кто? — хрипло выдавил я.
— Санитар, — прозвучало в ответ.
Идиотизм ответа был очевиден — настолько, что я неожиданно испугался.
— Какой ещё санитар?! — спросил я, меж тем соображая, где и что делает Макс.
— Санитар больницы. Я здесь работаю. Помогаю врачам.
Мне всё стало тут же ясно. Я всегда говорил, что ночные приключения никому не идут на пользу! Предельно сконцентрировавшись, я резко вырвался из противной лапы и обрушил факел на патлатую башку «санитара». Вмиг она исчезла в роскошном фейерверке искр, и вслед за тем «санитар» с утробным рычанием метнулся на меня. У меня не было желания упражняться в единоборствах с этим психом. Рискуя разбить собственную коробку для мозгов, я бросился вдаль по коридору, перепрыгивая через ломаные кушетки, размахивая факелом и вопя «Макс, Макс!!» Повернув за угол, я неожиданно увидел зеленоватый свет, льющийся из-за большой железной двери.
Бросившись к ней, я распахнул её и…
Огромная комната была залита болотно-зелёным свечением, исходившим от странного длинного светильника под потолком. На большом мраморном столе лежало то, что осталось от Макса. Весело улыбающаяся знакомая голова находилась не там, где ей бы положено находиться. Она покоилась в эмалевой чашке, стоящей на подставке перед странного вида статуей — я не успел её толком разглядеть. Вокруг стола с максовыми останками орудовали — о, боже правый! Я не знаю, смеяться сейчас или плакать, — четыре в прямом смысле слова скелета в изодранных и когда-то белых халатах. Из-под докторских шапочек свисали остатки мерзких, пропитанных гноем волос… Эти пародии на хирургов срезали с костей моего приятеля его свежее кровоточащее мясо и бросали его прямо на пол. На полу, помимо прочего, валялись, словно забытые игрушки, головы Юли и Жанны-Оксаны.
— Вот ты и у друзей, — мягко и весело произнёс подкравшийся сзади Санитар, — сейчас тебе будет хорошо. Верь мне.
Это последнее, что я запомнил. Очнулся я уже в камере. Как я потом узнал, проезжавший мимо старой больницы милицейский патруль был привлечён лучами зелёного света, вырывавшимися из разбитых окон третьего этажа. Зайдя в больницу, менты обнаружили зрелище. Небольшая комнатка была снизу доверху перемазана кровью. По полу были разбросаны жалкие изрезанные человеческие останки, а посреди этого безобразия, счастливо улыбаясь, сидел на четвереньках вымазанный чужими кишками идиот и ржавым скальпелем выковыривал глазные яблоки из отрезанной головы. Как вы уже поняли, этим идиотом был я…
На суде бабка Макса горестно вопила и требовала четвертовать убийцу её «единственного внучика», который мало того, что спаивал Максимку и заставлял его красть бабушкины деньги, так ещё и угрохал мальчика «по злобе своей»…
Единственное, что менты так и не смогли объяснить, так это зелёный свет в окнах. Меня признали невменяемым, и теперь я здесь, среди самых страшных психов и монстров, каких только рожала Русская земля. Вчера ночью ко мне приходил он, Санитар. Долго шептал мне, что всё будет в порядке. А когда он ушёл, я обнаружил, что сжимаю в руке старый скальпель.