Старый диван Сашка любил. Ну, может, любил не совсем правильное слово, но относился к нему очень тепло. Так, как только ребенок, все еще балансирующий на переходной грани между детством и юношеством, может относиться к неодушевленному предмету. Диван добыл еще Сашкин дедушка, в допенсионном прошлом — комендант местной администрации. Когда-то самые высокие чины Города, выходя на перекур, протирали штаны именно на этом обтянутом черной кожей красавце. А потом сменилась эпоха, а вместе с ней — стиль.
Следуя новым веяниям, государственные служащие принялись искоренять не только пагубную никотиновую зависимость, но и десятилетиями культивируемую привязанность к массивной мебели. Резко, как опасный вирус, в госучреждениях развилась любовь к чему-то среднему между «евро» и «хай-тек». Причем, как это обычно и бывает, бралось от обоих стилей только самое худшее. Мебель, покупаемая для кабинетов, странным образом сочетала в себе неудобство и низкое качество, щедро приправленные псевдороскошью. А старые шкафы, стулья, секретеры, кресла и, конечно же, диваны, попали под тотальное списание. Под шумок одной из таких ликвидаций Сашкин дедушка, да будет земля ему пухом, и добыл этот чернокожий, слегка потертый и чуть-чуть продавленный, трофей.
Еще когда Сашка был совсем салагой, он мечтал, что со временем этот диван будет стоять в его комнате. Не точно такой же, а именно этот. Только на этом диване все мышцы расслаблялись, а позвоночник распрямлялся с приятным хрустом. Только на этом диване Сашке снились самые безоблачные и яркие сны. Ни одна кровать, ни одна тахта, ни одна, даже самая мягкая перина не могли соперничать в удобстве с потертым кожаным диваном.
По Сашкиному разумению, это был самый лучший в мире диван.
Был. До тех пор, пока на нем не умер Барабек.
* * *
- Сашуль, дуй вниз, - мама вошла в комнату без стука, что в последний год с ней случалось крайне редко. Родители уважали право сына на частную жизнь, пусть даже в этой частной жизни пока еще не было ни одной особы женского пола. Если мать входила без стука, значит, повод имелся достаточно серьезный.
– Дядя Вася приехал, посмотри, вдруг помощь понадобится.
- Дядька Васька приехал? – оживившись, Сашка подскочил с дивана, и тот разочаровано скрипнул. Иногда Сашке казалось, что диван взаправду тоскует, когда его хозяин уходит на учебу или тренировку.
- Приехал, приехал, - подтвердила мама. – Давай бегом, а то Роберт плакать начнет.
Увидев, как вытянулось лицо сына, она подошла к нему и нежно взъерошила волосы.
- Сашик, это ненадолго, я обещаю. А теперь – будь умницей, дуй вниз и помоги мужикам, хорошо?
Понуро кивнув, Сашка поплелся в коридор. Напялил стоптанные кроссовки, накинул на плечи ветровку и вышел в подъезд. Ткнув пальцем в обожженную кнопку вызова, с облегчением услышал гудение заработавшего подъемного механизма.
- И на том спасибо, - пробурчал он под нос.
Лифт, в последние полгода взявший дурную привычку ломаться в самый неподходящий момент, решил не капризничать, что было по-настоящему хорошо. Значит, предстояло тащить Барабека только до первого этажа, а с этим дядя Василий и отец справятся сами. Сашка припомнил, как пару месяцев назад, когда дядька привозил Роберта на очередное обследование, лифт, как назло, оказался сломан. Это был просто форменный ад. Носить Барабека вверх-вниз приходилось, как минимум, четыре раза в сутки. На анализы, и обратно, а затем на процедуры и обратно. Бывало, что процедуры проходили два, а то и три раза в день. Если дядьке Ваське не удавалось согласовать с врачами время (а учитывая полную провальность его как дипломата, такое случалось не так уж и редко), приходилось отвозить Роберта домой и вновь затаскивать на шестой этаж. Хорошо еще, что у дядьки имелась старенькая «Нива», в которой он и катал своего отпрыска по больницам. От одной мысли о перевозке Барабека общественным транспортом, Сашку передергивало.
Скрипя и дребезжа, лифт раскрыл прорезиненный рот, обдав мальчика затхлым запахом мочи, который не перебивала даже рассыпанная по полу хлорка. Шагнув внутрь, Сашка, не глядя, утопил кнопку первого этажа. Мысленно, он уже репетировал радушную улыбку. Не для дядьки, - дядю Василия он действительно очень любил, и радовался каждому его приезду. А для Барабека, которого терпеть не мог и… немного побаивался. Столь противоречивые чувства всякий раз сильно смущали и мучили Сашку, но к счастью, дядька приезжал нечасто. Роберт нуждался в постоянном уходе, и даже с сиделкой, которую им выделило государство, Василий оставлять его не рисковал. Не удивительно – поднять Барабека, тут не каждый мужик справится, не говоря уже о престарелых медсестрах. Мама Роберта умерла при родах, однако Сашка иногда подумывал, что ни одна земная женщина не могла бы породить такое чудовище. Он куда охотнее верил в коварных пришельцев, подбросивших дядьке Василию, добрейшему человеку, это воплощение злобности, раздражительности и ненависти. Сашка искренне не понимал, отчего дядя не сдаст сынка в специализированное заведение, но спрашивать не решался.
Опустившись на пружины, лифт дернулся, и, скрипнув суставами, выпустил нацепившего дежурную улыбку Сашку. Вприпрыжку выскочив из полутемного, наполненного летающей в воздухе пылью подъезда, он с разбегу вскочил на спину крупному лысоватому мужчине, копающемуся в багажнике престарелой «Нивы», припаркованной прямо у входа. Дядька Василий от неожиданности выпрямился, с глухим стуком ударившись затылком о багажную дверцу. Сдержанно матюгнувшись, он сунул огромную волосатую лапищу за спину, цапнул Сашку за ремень и легко перетащил вперед.
- Ну, привет, орел! – держа весело трепыхающегося племянника на вытянутой руке, дядька довольно улыбнулся. – Чет ты растолстел, братец! Чуть спину мне не поломал! Чем тебя там мамка кормит? Скоро совсем опухнешь, на пирожках-то!
Сашка, оставив всякие попытки высвободиться из дядькиной хватки, весело рассмеялся. Тут же, точно по сигналу, из салона «Нивы» донесся недовольный то ли стон, то ли всхлип. Барабек очень не любил, когда кто-то радуется в его присутствии. Сам он радоваться разучился давным-давно…. Если, конечно, вообще хоть когда-нибудь умел. Дядя и племянник помрачнели одновременно. Точно кто-то выключил ярко сияющие лампочки, освещавшие лица изнутри, вместо этого погрузив их в серый унылый полумрак. Василий осторожно поставил Сашку на землю, зачем-то отряхнул ему ветровку и, подтолкнув к машине, попросил:
- Давай-ка… поздоровайся с братом.
Очень серьезно кивнув, Сашка, точно приговоренный к расстрелу, шагнул к машине. Барабек предстал перед ним во всей своей ста пятидесятикилограммовой красе. Неподвижная ожиревшая туша, состоящая из складок нездоровой землистой кожи и маленьких, злобных глазок, занимала все заднее сиденье. Там, где с относительным комфортом могли разместиться трое, с трудом помещался один только Барабек. Без слов становилось понятно, откуда в руках дяди Василия богатырская силища, - потаскай-ка такое тело ежедневно, станешь сильным поневоле.
Вообще-то, Барабеком Роберта называл только Сашка, и исключительно за глаза. Повелось это еще с детства, когда он, едва открыв магию печатного слова, листал книжку со стихами и наткнулся на незабвенное: «Робин-Бобин-Барабек, скушал сорок человек…». Книжка радовала богатыми иллюстрациями, и Сашка с ужасом рассматривал гигантского толстяка, удивительно похожего на его двоюродного брата. Великан кидал в свою зубастую пасть маленьких человечков, коров, и даже «кривого мясника». И даже звали книжное чудовище похоже! Роберт-Робин – для тогда еще шестилетнего Сашки звучало одинаково. Он никогда не любил оставаться с двоюродным братом наедине. Будучи старше и сильнее, тот никогда не упускал возможности поиздеваться над Сашкой. В те годы Барабек еще не был полностью парализованным, и его толстые руки подарили Сашке немало оплеух, подзатыльников и бессчетное количество болезненных щипков. Глупая книжка довела обычный страх до состояния чистой паники. Даже мама не сумела полностью развеять его опасений. Она попросила Сашку никогда не называть Робина Барабеком, особенно при дяде Василии. И Сашка не называл. По крайней мере, вслух. Внутри он по-прежнему не очень любил дядькиного отпрыска, все еще немного побаивался его, и чтобы хоть как-то побороть страх, называл как хотел. Роберт ненавидел всех и вся, и ничуть не стеснялся демонстрировать свои чувства: плевался, дрался, кричал и ломал вещи. Сашка иногда даже радовался, что Барабек не может говорить, и теперь уже почти не двигается. Иначе, кто знает, какие гадости может натворить двадцатишестилетний жирдяй, с мозгом трехлетнего ребенка? Поправочка – озлобленного на весь мир трехлетнего ребенка. Барабек и без того достаточно портил жизнь окружающим.
Задержав дыхание, Сашка нырнул в раскрытую дверь, разрезая лицом теплый липкий воздух салона, точно лайнер воду. Внутри машины была своя собственная экосистема, сформированная промаринованными потом телесами Барабека. Содрогаясь от омерзения, чувствуя, как липнет к лицу источаемая порами больного тела вонь, Сашка, все еще стараясь не дышать, доброжелательно просипел:
- Роб, привет!
В подтверждение испытываемой им беспредельной, ничем не замутненной радости, Сашка помахал рукой. Барабек тяжело повернул голову, вперив пылающие злобой глазенки в двоюродного брата. Жирные щеки при повороте тяжело качнулись, из уголка рта свесилась, потянувшись вниз, ниточка вязкой слюны.
- Аааэээмыыыыым! – разлепив толстые губы, недовольно промычал он вместо приветствия, и вяло дернул рукой в попытке ударить брата по носу.
Поспешно вынырнув обратно, Сашка с наслаждением втянул пахнущий выхлопными газами от незаглушенной «Нивы», но при этом такой чистый и здоровый воздух. Дядька тем временем вытащил из багажника объемистую спортивную сумку, с грохотом захлопнув заднюю дверцу. В салоне обиженно замычал Барабек. Словно большая собака он тряс головой, разбрасывая вокруг капельки пота и слюны. Сашка с тоской глядел на объемистую дядькину сумку, разочарованно размышлял о том, что маминому обещанию не суждено сбыться.
- Мы денька на три, - перехватив его взгляд пробормотал дядя Василий. – Можно было бы быстрее управиться, да на анализы очередь сумасшедшая. Никак не поспеваем… А возить его туда-сюда, сам понимаешь…
И он, извиняясь, развел свои большие волосатые руки в стороны.
- Да порядок, дядь Вась, - по-взрослому, неосознанно копируя отца, ответил Сашка. – Че ты, как не родной-то?
Дядька смущенно улыбнулся. Легко вздернув сумку на крышу машины, благодарно хлопнул племянника по плечу.
- А вон и папанька твой! – разбивая едва возникшее неловкое молчание, Василий пальцем ткнул куда-то перед собой. – Ты давай вот что: забирай у бати пакет, хватай сумку, и беги нам двери открывать. Мы Робку сами доволочем.
Привычно не замечая царящего в машине тяжелого запаха, он залез в салон, осторожно подтаскивая протестующе мычащего сына к выходу. Мысленно выругавшись, Сашка снял с крыши сумку. Предстояло настроить себя на трехдневное пребывание Барабека в его квартире. В его комнате. На его диване.
* * *
Сколько Сашка себя помнил, «нашествие Барабека» он всегда переносил стоически. Не желая расстраивать дядьку, он ни разу даже не пожаловался на Роба. Единственное, с чем мальчик никак не мог смириться, к чему не смог привыкнуть, это засыпать не на своем месте. После ужина отец достал с антресолей старый матрас, покрытый вылинявшими синими полосами, и чуть менее старое одеяло. Судя по так и не споротым биркам, постельные принадлежности когда-то находились в подотчете у некоего д/с №632 «Ежевичка». Каким образом дедушка, никогда не имевший к детскому саду «Ежевичка» никакого отношения, смог добыть эти трофеи, оставалось загадкой. В кладовых, на антресолях и гараже, до сих пор можно было найти запасы, сделанные неугомонным стариком. Впрочем, даже все они вместе взятые не шли ни в какое сравнение с чудным диваном, узурпированным Барабеком.
Года три назад, у Сашки с матерью состоялся довольно серьезный разговор, в ходе которого он четко понял, что моменты, когда дядя Василий приезжает в гости «с семьей», нужно пережидать, как плохую погоду, например.
- А отца даже не думай донимать, - строго сказала ему тогда мать. – Он тебе скажет то же самое, да еще и ремня всыплет. И абсолютно заслуженно…
- Ну, маааа! – попытался надавить на жалость Сашка. – Роб же под себя писает! Я больше на этот диван не лягу!
Мать дернула щекой, но сына перебивать не стала. Молча выслушала все жалобы, а потом ответила, довольно жестко:
- Значит, будешь постоянно на полу спать. А не захочешь, - так возьмешь губку, порошок, и все отмоешь. Доступно объясняю?
Красный от стыда Сашка кивнул.
Больше они к этому разговору не возвращались. Барабека селили в «детской», на широком диване, выдворяя законного владельца на пол. Всякий раз после этого Сашка просыпался разбитым, точно всю ночь таскал холодильники. Вот и сейчас, лежа на жестком ватном матрасе, он безуспешно ожидал прихода сна, непроизвольно вслушиваясь в беспокойное сопение накачанного лекарствами Роберта. Пружины дивана постанывали в такт гоняемому могучими легкими воздуху. Скрип-скрип-скрип-скрип – вдыхал Барабек. И с долгим протяжным скрежетом выдыхал переработанный воздух обратно – скрииииииип!
Раздраженно перевернувшись на бок, Сашка сунул голову под подушку. Это было невыносимо! Даже ночью Роберт отравлял ему жизнь. Он кряхтел, плямкал толстыми губищами, шумно выпускал газы, постанывал, даже подвывал во сне. Но самое ужасное, - невероятно громко дышал. Тишина, находись она в одной комнате с Барабеком, давно уже сошла бы с ума и выбросилась в окошко. Ночь в одной комнате с сипящим, словно Дарт Вейдер, паралитиком, обещала быть длинной.
Последняя мысль внезапно обеспокоила Сашку. Заставила обратить внимание на нечто, что ему совершенно не понравилось. Приподнявшись на локте, мальчик замер, прислушиваясь. И то, что передали ему уши, заставило Сашку вмиг покрыться холодным потом, несмотря на разлегшийся в комнате душный летний воздух.
Диван не скрипел. Роберт перестал дышать.
Откинув ставшее вдруг неподъемно тяжелым одеяло в сторону, Сашка на четвереньках пополз к дивану. По позвоночнику, волнами от затылка к копчику, расползались мурашки. Перепрыгнув широкую резинку боксерских трусов, они двинулись вниз, к самым пяткам. Туда, где уже несколько долгих секунд находилась Сашкина душа.
- Роб? – остановившись у дивана, Сашка изо всех сил напрягал глаза, чтобы рассмотреть Барабека. – Роб, ты как?
Он не ждал, что Роберт внятно объяснит, но искренне надеялся, что тот хотя бы рассерженно замычит, дав понять, что по-прежнему ненавидит своего младшего родственника. То есть покажет, что находится в своем обычном состоянии. Но чем дольше Сашка стоял вот так, силясь сквозь темень разглядеть заплывшее жиром лицо Барабека, тем больше он понимал – ответа не будет. Вообще.
Сердце колошматило в грудную клетку, как перевыполняющий план молотобоец, – гулко, часто, ритмично. Точно пыталось проломить хрупкую реберную клетку и сбежать отсюда подальше. Преодолевать отвращение пришлось почти физическими усилиями. Проглотив скопившуюся во рту слюну, Сашка глубоко вдохнул густой запах Барабека и приложил ухо к неподвижной черной куче. Туда где по его предположениям за килограммами жира прятался «мотор» двоюродного брата.
Ухо прижалось к насквозь промокшей безразмерной футболке, облепившей торс Роберта. Пропитавший ткань пот оказался абсолютно холодным, а грудь, качнувшаяся под нажимом Сашкиной головы, напоминала студень. Содрогаясь от омерзения, мальчик задержал дыхание, прислушиваясь. Внутри Робертовой грудной клетки было тихо. Тихо и пусто. Сашка почувствовал, как холодеют ладони.
И в этот самый миг, умирающее сердце в последнем усилии с грохотом толкнулось Сашке в ухо, а на затылок, больно прихватив отросшие на загривке волосы, опустилась тяжелая, напоминающая вязанку сосисок, рука. Тут же совсем рядом с лицом раздался сиплый выдох, и что-то отвратительно забулькало. Прижатый огромной ладонью, не в силах оторвать голову, Сашка скосил глаза, и… наткнулся прямо на тонущие в складках жира, светящиеся от переполняющей их ненависти глаза Барабека. Отчего-то сейчас темнота совершенно не мешала разглядеть каждую складку его отвратительной опухшей физиономии. Напротив, она выгодно подчеркивала все черточки, впадинки, все морщинки, делая лицо Роберта похожим на чудовищных размеров жабью морду.
Жабью морду, которая как раз сейчас раскрывала широченную пасть.
- Робин-Бобин-Барабек… - пронеслось в свихнувшемся от паники мозгу Сашки. – Скушал сорок человек…
Барабек собирался сожрать его. Осознав это, Сашка наконец-то сбросил оцепенение, вырвался из толстых пальцев, и заорал, что было мочи.
* * *
Скорая уехала уже минут сорок как, а мама все еще плакала. Белая машина с красными тамплиерскими крестами увезла Барабека, дядьку Василия и отца. После того, как последний человек в белом халате, словно призрак исчез за дверью, в квартире наконец-то наступила тишина. Лишь редкие мамины всхлипы приглушенно раздавались из кухни. А еще оттуда резко тянуло сладким сигаретным дымом. Сашка впервые видел маму курящей.
Стоя в коридоре, робко глядя на сгорбившуюся над подоконником мать, он не решался подойти к ней. Бездействие оправдывал тем, что маме нужно выплакаться. Но на деле Сашка боялся, что мать своим поразительным чутьем уловит его облегчение, почти настоящее счастье от того, что больше никогда он не увидит жирную физиономию Барабека, не почувствует на себе его пристальный, прожигающий злобой взгляд. Не будет беспокойно ворочаться по ночам, слушая, как поскрипывают в ночи напряженные пружины. Не будет вглядываться в беспросветную темноту, боясь увидеть медленно подползающую к нему жирную тушу. Сейчас Сашка чувствовал себя средневековым крестьянином, которому вдруг сообщили, что оборотень, сожравший половину деревни, убит храбрым рыцарем. Лишь заплаканные мамины глаза не давали ему радоваться открыто.
Фигурка у окна внезапно вздрогнула. Увидев сусликом застывшего сына, мать торопливо затушила сигарету в жестяном блюдце-пепельнице. На Сашку уставились мокрые, покрасневшие от слез и дыма глаза. Невеселая улыбка чуть тронула бледные губы, - все в порядке, ничего не изменилось, пыталась сказать она, но выходило не очень убедительно. Мама всхлипнула, шмыгнула носом, и, вытянув руку вперед, поманила Сашку.
- Ты чего там прячешься? Давай, иди к мамке…
Сашка послушно подошел. Не зная, что делать, как себя вести, просто остановился рядом. Горячая мамина ладонь схватила его за локоть, больно защемив ногтями кожу, с силой потянула вниз. Сашка, впервые с, наверное, лет девяти, уселся к маме на колени. Почувствовав, как в плечо уперлось мокрое лицо, как стиснули пальцы его руку, он вдруг сильно разволновался, и, по какому-то наитию, осторожно погладил светлые мамины волосы. Странно, он впервые заметил у них седые корни.
- Ма, ну ты чего, а? – промычал он. – Все хорошо будет…
- Не будет, родной мой. Не будет… Папа сейчас звонил… не довезли Робку.
К Сашкиной шее прижались мамины глаза – мокрые, обжигающие. Он гладил ее волосы, как заведенный повторяя, - все хорошо, все хорошо, все хорошо… А когда мама разревелась в голос, тяжело всхлипывая и вытирая слезы о его футболку, Сашка не придумал ничего лучше, как прижать ее голову к своей груди и, мерно покачиваясь, шептать, все так же, рефреном:
- Тише-тише-тише… тише-тише-тише… тише-тише-тише…
Он внезапно осознал, что мать плачет вовсе не из-за Роба. Просто она очень боится потерять его, Сашку.
* * *
Утро не радовало. Каждый новый день оно припозднившимся гулякой входило в дом - шумно, громко, ярко, нисколечко не считаясь с тем, что кто-то еще спит. Оно бесцеремонно лезло в лицо горячими солнечными лучами, громко разговаривало о чем-то птичьими голосами и нагло пыталось согнать людей с мягких перин и матрасов. Но сегодня Сашка встретил утро, что называется «на ногах» и увидел, как оно приходит на самом деле – уставшее, не выспавшееся, серое после долгой, наполненной различными излишествами ночи. Да, утро определенно не радовало.
Весь остаток ночи трезвонили телефоны; металлическим звонком – домашний, и какой-то старой песней Пугачевой – мамин мобильный. В промежутках между звонками мама много курила но больше уже не плакала. Не знающий куда себя приткнуть Сашка приносил ей воду, поминутно разогревал куриный суп, в надежде, что мама проголодается, а под утро, по собственной инициативе, даже сгонял в ларек за минералкой и сигаретами. Увидев блестящую запечатанную пачку «Мальборо», мать вполсилы отвесила Сашке подзатыльник, но сигареты все же взяла.
Когда окончательно рассвело, вернулись отец и дядька Василий, - мрачные, смурные, отяжелевшие взглядом и осанкой. Отец сразу отправился переодеваться – второпях он уехал со «скорой» в одних лишь старых спортивках, майке и тапочках. Смотреть на дядьку Ваську, сгорбившегося, свесившего огромные руки едва не до пола, было просто невыносимо. Он все стоял и стоял посреди прихожей, бессмысленно глядя под ноги, и нижняя челюсть его то и дело начинала трястись, точно этот великан силился что-то сказать. Машинально сграбастав подошедшего племянника, он прижал его к твердой бочкообразной груди так сильно, что у Сашки затрещали кости. Племянник обнял дядьку в ответ и, стараясь не обращать внимания на ноющие ребра, терпеливо ждал, пока родители не отведут Василия в сторону.
- Сашуль, мы с папой к дяде Васе поедем. Ему сейчас помощь понадобится, нужно… - мама замялась, не дав сорваться с языка неприятному слову, - слову, за которым остаются только подгнившие цветы, тлен и медленное забвение.
- …похороны… - выдавила она наконец, - нужно похороны организовать, поминки, сам понимаешь. А за тобой бабуля присмотрит, хорошо?
- Мам, ну что я, маленький?
- Большой, большой, - грустно улыбнулась мама. – Не спорь, ладно? Баб Катя тебя хоть покормит по-человечески. Мы, скорее всего только завтра вернемся.
Взрослые собрались и уехали. Осунувшийся дядька Василий даже забыл попрощаться с племянником; так и вышел, повесив голову, по пути сильно ударившись плечом о дверной косяк, но, кажется, даже не обратив на это внимания. Сашка смотрел в окно на отъезжающую «Ниву», похожую на грустного четырехколесного жука, и тихо радовался, что не останется один. Он вообще любил, когда бабушка Катя приходит в гости, - единственного внука старушка холила, лелеяла, и, судя по всему, собиралась откормить до размеров покойного Барабека, - а сегодня общество близкого человека было Сашке просто необходимо.
Есть мнение, что бабушки существа медлительные, почище иных черепах. Так вот бабушка Катя это утверждение опровергала одним своим существованием. Не прошло и четверти часа с момента отбытия взрослых, а баба Катя уже стояла в дверях квартиры, с двумя холщовыми сумками, забитыми различной снедью.
- Горе-то, горе-то какое! – вместо приветствия пробормотала она, на ходу целуя внука в щеку и скидывая стоптанные туфли. – Отмучался Робка, земля ему пухом.
Не смотря на рост сто шестьдесят сантиметров и «птичий» вес, баба Катя умудрялась занимать очень много места. Позволив внуку дотащить сумки до холодильника, бабушка решительно отправила Сашку отсыпаться, и в момент заполонила собой все пятнадцать квадратных метров кухни. Сашка еще не дошел до своей комнаты, а вслед ему уже неслась сопутствующая каждому бабушкиному появлению симфония, лидирующие партии в которой исполняли гремящие кастрюли. Никакие катастрофы не в силах изменить бабушку Катю, подумал Сашка, улыбнувшись впервые за бесконечно долгие сутки. И это, наконец, убедило его в том, что мир в порядке, возможно даже большем, чем был раньше. Что все действительно хорошо, и горе дяди Василия не бесконечно. Что вскоре все вернется на круги своя, и чтобы процесс возвращения прошел как можно быстрее, ему действительно необходимо выспаться. Хотя бы немного.
Прикрыв за собой дверь, Сашка привычно плюхнулся в, отныне навсегда свободный от посягательств Барабека, диван. Прыгнул спиной назад – так, как это делают легкоатлеты, берущие заветную планку. Дальше обычно следовало мягкое, упругое соприкосновение спины с кожаной обивкой, жалобный скрип пружин, и блаженное откидывание головы на подушку. Обычно, но не в этот раз.
Раздался знакомый грохот, - это внезапно открылся диван, без посторонней помощи откинув вниз заднюю половину, и подняв вверх переднюю. Не было радостной встречи уставших за день мышц спины с мягкими подушками. Сашка с грохотом рухнул в отсек для белья. Сильнее всего досталось голове, стукнувшейся о дно дивана так сильно, что клацнули зубы. Правая рука вошла идеально, и ударилась даже почти не больно. Но сверху на нее всем весом навалилось Сашкино тело, заставив сустав болезненно хрустнуть. Очень плохо пришлось левому локтю, который угодил точно в бортик нижней полки. Боль электрическим разрядом, в мгновение ока взлетела до самого мозга, взорвавшись там вспышкой сигнальной ракеты.
Сашка замычал, торопливо прижав ушибленную руку к груди. И внезапно замер. Ему вдруг отчетливо привиделось, что он лежит в огромном черном гробу, идеально подогнанном под его, Сашкин, рост. Лежа внутри дивана, он беспомощно наблюдал, как медленно опускается крышка и закричал лишь тогда, когда левая лодыжка взорвалась невыносимой болью. Возвращаясь в исходное положение, диван с силой давил на оставшуюся снаружи ногу. Сашка почувствовал, как напрягаются, не в силах сопротивляться, сухожилия, услышал громкий щелчок ломаемой кости, ощутил, как острые осколки прорывают кожу. Диван отгрызал ему ногу.
Ощущая себя погребенным заживо, Сашка орал, как сумасшедший. Свободной левой рукой он, забыв про боль, колошматил в мягкую податливую фанеру, пытаясь пробиться наружу. Правая рука, как назло, застряла намертво. Как-то резко стало тесно, будто сомкнулись стенки, будто сжался гигантский желудок. И еще – душно, точно захлопнувшаяся пасть выдохнула весь воздух. Задыхаясь, Сашка выгибался мостиком, безрезультатно толкая крышку животом и бедрами. Извиваясь почище любого ужа, по непонятной причине попавшего на раскаленную сковородку, мальчик бился внутри дивана, медленно сползая в темноту беспамятства.
Пасть раскрылась так же внезапно, как в первый раз. Широко распахнув веки и рот, Сашка сделал несколько глотков воздуха и света за раз. Настолько глубоких, что заболели легкие, а глаза плаксиво заслезились. Над ним, окруженная летающими в лучах света пылинками, точно каким-то магическим ореолом, склонилась бабушка Катя. Морщинистые руки держали крышку дивана, на манер циркового дрессировщика, смело разжимающего пасть льву. Сказочный вид спасительницы портил только старый перепачканный мукой передник, - баба Катя стряпала пирожки.
Кое-как высвободившись, Сашка нерешительно взглянул на ногу, внутренне готовясь к самому худшему. На секунду он даже действительно увидел кровоточащий обрубок, из которого во все стороны торчат лохмотья пережеванного мяса, разорванные сухожилия, и мраморно белый слом перебитой кости. Сашка мотнул головой, проступившие слезы слетели с ресниц, возвращая ногу на место. Все та же ступня сорок второго размера, в синем носке не самой первой свежести.
- Ты чего орешь, оглашенный!? – запричитала баба Катя. – Всех соседей, поди, на уши поднял!
Сашке невыносимо захотелось подпрыгнуть вверх, чтобы, обвив руками морщинистую шею, разреветься бабушке в плечо. Он даже сделал попытку привстать навстречу своей нечаянной спасительнице, но «укушенная» диваном нога коварно подогнулась, заставив Сашку неуклюже плюхнулся обратно.
- И чего ты в диван залез? Совсем ума нет? – продолжала разоряться старушка.
И Сашка понял, что ничего ей не скажет. Потому что в обезумевшего внука старушка поверит быстрее, чем в диван-людоед. Для виду потерев глаза руками, Сашка грубо ответил:
- Так я это… круто я тебя напугал, ага?!
Отговорка была совершенно нелепейшая. Говорить другому человеку, что хотел его напугать, когда у самого такой вид, словно вот-вот в штаны наложишь от страха, не самая лучшая идея. Но Сашка знал – прокатит. Без очков подслеповатые кротовьи глаза бабы Кати вряд ли разглядят, что лицо внука бледнее свеженакрахмаленной простыни.
- Напугать? – бабушка удивленно заморгала. Пристально глядя на Сашку, она молча жевала губы. Так долго, что он поверил, будто бабушка все же почувствовала плохо замаскированную ложь... Но тут баба Катя взорвалась.
- Напугать? Ах ты ирод малолетний! В гроб бабку загнать решил, да?! Напугать! Ты погоди, паршивец, отец приедет, я ему все скажу! Неделю на стул сесть не сможешь!
Последние слова старушка крикнула уже с порога комнаты.
- Пугать он меня вздумал, щенок! – она с силой хлопнула дверью и, продолжая ругаться себе под нос, удалилась в сторону кухни. Но еще до того, как бабушка покинула комнату, Сашка поспешил вылезти из злополучного дивана. Он с опаской разглядывал раскрытую пасть, казавшуюся сейчас совершенно безобидной, по-своему даже уютной, и вряд ли услышал, как приглушенный дверями и расстоянием, донесся из кухни голос бабы Кати.
- Ужин готовить не буду! Как тебе такие пугалки, паршивец маленький!?
Поглощенная праведным возмущением, бабушка Катя начисто забыла, как испугалась, по-настоящему испугалась, когда вбежала в Сашкину комнату. Глупость, конечно, но на секунду ей показалось, что диван заживо пожирает ее единственного внука.
* * *
Первое время баба Катя еще шумела на кухне кастрюлями, демонстративно звеня и грохоча даже громче обычного, а затем, не выдержав ссоры с бестолковым, но все же любимым внуком, зашла его проведать. Старушка принесла кружку морса, а к ней - целую тарелку свежих дымящихся пирожков, с луком и яйцом, Сашкиных любимых. Странно, но отчего-то она чувствовала себя виноватой. Внук сидел за компьютерным столом, заваленным учебниками, толстыми тетрадями, компакт-дисками, канцелярской мелочью и немытыми чашками. Завалы эти баба Катя разбирала регулярно, но всякий раз после ее ухода они мистическим образом возникали вновь. Сашка не играл, что было несколько удивительно, и даже не сидел в сети, что было совсем уж странно. Подобрав под себя ноги, внук облокотился на стол, хмуро глядя в одну точку. Баба Катя как-то не придала значения тому, что острие линии взгляда упиралось прямиком в огромную лоснящуюся тушу старого дивана.
Локтем сдвинув в сторону скопившийся на краю хлам, угрожающий осыпаться, словно подточенная водой скала, бабушка аккуратно поставила на стол тарелку с пышущей жаром выпечкой. Отыскав среди хлама исцарапанный до невозможности компакт диск, поставила на него кружку с морсом. Внук даже не шелохнулся. Не улыбнулся, не схватил пирог, не пробурчал с набитым ртом «Фпафиба, ба!». Казалось, он вообще не замечал ее присутствия.
Баба Катя так и не решилась ни о чем спросить. По-старушечьи покачав головой, она тихонько покинула комнату. У двери остановилась на секунду и робко-робко, так, как умеют только старенькие бабушки, всем сердцем любящие своих непутевых внуков, сказала:
- Сашенька, я к Тамаре Васильевне схожу, хорошо? Ты покушай пока, касатик мой, ладно? Пирожочки твои любимые…
Не дождавшись ответа, бабушка Катя осторожно прикрыла дверь. Сашка слышал, как она возится в прихожей, позвякивает ключами. Потом трижды клацнул дверной замок, и входная железная дверь с грохотом отрезала Сашку от всех живых людей этого мира. Оставив один на один с кошмаром.
Молчание затягивалось.
- Ну что?! Так и будем друг на друга пялить?! – не выдержав, выпалил Сашка наконец. Голос звенел от напряжения, и даже, как будто, обладал небольшим эхом. Был голос слегка надтреснут, точно Сашке вживили голосовые связки вороны, а звучал – на редкость глупо. Собственно, как еще может звучать речь человека, разговаривающего с мебелью?
Диван отмалчивался, всем своим монолитным, массивным видом показывая, что Сашка – не самый интересный собеседник. Обладая всем временем мира, диван никуда не торопился. Словно матерый хищник, он готов был ждать столько, сколько потребуется, чтобы однажды, когда добыча потеряет бдительность, оттяпать ей голову. Представив, как деревянная пасть сильным ударом переламывает его тощую шею, Сашка вздрогнул.
- Я тебя не боюсь, - сказал он.
Сказал и сам понял, что соврал – безбожно, совершенно бездарно соврал. Слишком уж ощутимо дрожал голос. Мальчику сразу стало казаться, что диван приобрел самодовольный вид. От безвыходности ситуации Сашке хотелось расплакаться. Ведь стоит сказать кому-нибудь, что диван пытается его убить, и все! «дурка» обеспечена! А угроза, между тем, останется дома, чтобы рано или поздно сожрать кого-нибудь из Сашкиных родителей. Даже если допустить самое благоприятное развитие событий, в котором мать с отцом просто выкидывают диван на свалку, а сына отправляют на курсы принудительного лечения… Даже в таком случае…
На миг перед глазами мелькнула картина – старый диван стоит возле мусорных ящиков, намекая, что он все еще очень даже неплохо смотрится в спальне, или в зале, перед телевизором. И ведь возьмут же! Кто-нибудь обязательно польстится на черную кожаную обивку, и притащит к себе в квартиру убийцу. Хорошо если это будут дворовые «бичи», роющиеся по помойкам в поисках бутылок, - их Сашке было не жаль. А ну как диван заберет какая-нибудь бедная, но хорошая семья? А что, если в этой семье будут дети? Сашка похолодел.
Неизвестно трагедию каких масштабов он успел бы вообразить, не ворвись в его панические мысли громкий скрежет. Вскинувшись, мальчик подозрительно посмотрел на диван. Так и есть. Между кожаной спинкой и стеной образовалось пространство, сантиметров в десять. Не слишком умело, почти не скрываясь, диван подкрадывался.
Соскочив со стула, Сашка трусливо отбежал к двери. Готовый в любую секунду дать деру, застыл там, настороженно наблюдая за чернокожим чудовищем. Прямо на его глазах диван двинул вперед сперва правую часть, а затем подтянул левую. За массивными деревянными ножками протянулись рваные борозды сорванного лака. Отшатнувшийся Сашка больно ударился лопатками о закрытую дверь. Не выпуская диван из вида, он поспешно нащупал ручку, и, рванув ее на себя, пулей вылетел из комнаты. Стоя в коридоре мальчик переводил дух, ожидая, когда успокоится бешено бьющееся сердце. Только почувствовав, что голос больше не дрожит, твердо сказал:
- Я тебя сожгу! Понял?! Сожгу к чертовой бабушке!
В ответ диван угрожающе раззявил «пасть», - Сашка впервые обратил внимание, что внутренняя сторона сиденья густо усеяна вылезшими шляпками мебельных гвоздей. Или быть может, ему это показалось – «пасть» тут же с треском захлопнулась.
- Что, не нравится?! – Сашка злорадно улыбнулся.
Диван вновь приоткрыл пасть, и аккуратно закрыл ее. И еще раз. А потом – еще. Часто-часто. И Сашка, наконец, понял, что тот просто смеется. По своему, но очень издевательски, прекрасно понимая - разводить костер в квартире Сашка не посмеет. Как завороженный, мальчик следил за тем, как диван придвинулся еще на полметра, встав ровно посередине комнаты. Точно дворовый задира, он вызывал Сашку на драку. Молчаливо подзуживал. Упрекал в трусости, зная, что ни один нормальный мальчишка этого не стерпит. А Сашка был нормальным мальчишкой.
- Ну, погоди, падла! – ругнулся он, и помчался в прихожую. Найти на полке с инструментами плотницкий топорик было делом пары секунд. В следующую минуту Сашка уже вновь стоял в дверном проеме своей комнаты. Приглашая войти внутрь, диван со скрипом отодвинулся назад на пару сантиметров. По-бычьи наклонив голову, Сашка нырнул в комнату и закрыл за собой дверь, отрезая все пути к бегству.
Но весь боевой задор, весь кураж вдруг куда-то испарились. Им на смену пришел леденящий холод, приморозивший Сашкины ноги к полу. Диван менялся. Черная обивка вспучилась, подобно гигантскому пузырю на маслянистой пленке нефти. Распавшись на три неравномерных вздутия, - одно большое в середине, и два маленьких, по краям, - выпуклость пошла рябью. Миг, и на спинке дивана проступили знакомые черты, - сплюснутый нос, будто упершийся в твердую поверхность, вислые бульдожьи щеки, маленькие впадинки глаз. Самих зрачков видно не было. В этих местах черная кожа вдавилась глубоко внутрь, образовав пустые, лишенные всякого выражения глазницы. Все это двигалось, менялось, вздымалось и опадало ежесекундно, отчего было похоже, что лицо по настоящему живое.
- Барабек… - изумленно прошептал Сашка.
Завороженный нервными гримасами уродливой морды, Сашка едва не прозевал, как из двух меньших выпуклостей выросли огромные ладони, увенчанные толстыми сардельками пальцев. До предела натягивая кожаную обивку, они потянулись к мальчишке, сжимаясь и разжимаясь. Вздрогнув от неожиданности, Сашка проворно отскочил назад. Клацнув приподнятым сиденьем, диван сделал рывок вперед, нещадно царапая пол, собирая в гармошку потертый палас. Странно, но страха Сашка не чувствовал. Лишь злобу на глупого Барабека, отравляющего ему жизнь даже из могилы.
- Что, падла, руки коротки? – злорадно воскликнул Сашка.
- Робин-Бобин-Барабек скушал сорок человек! А на утро говорит – у меня живот болит! – прокричал он обидную скороговорку.
Опережая очередной рывок дивана, Сашка вскинул топор под потолок, едва не задев люстру, и с размаху опустил его прямо на исходящее рябью лицо мертвого Роберта. Кожаная морда не брызнула кровью. Не развалилась пополам, обнажая сахарящиеся лицевые кости и хрящи. Она просто исчезла. А Сашкин топор, ударившись в упругое диванное сиденье, спружинил обратно. Обухом прямо в лоб незадачливого вояки.
От удара подкосились ноги и Сашка рухнул на колени. Перед глазами плыли лиловые амебы, пальцы рук подрагивали, из последних сил стискивая топорище, в ушах стоял приглушенный гул – это, обдирая краску с пола, скрежетал подбирающийся к нему вплотную диван. Сашка попытался вслепую оттолкнуть от себя приближающийся ужас. Осознание опасной ошибки пришло, только когда его пальцы ударились о гладкую поверхность фанеры. Диван только что открыл крышку. Он, Сашка, самостоятельно запихнул руку в раскрывшуюся «пасть».
Деревянные челюсти перехватили его предплечье, сжимая добычу, угрожая расплющить, разломать и, в отсутствии зубов, – перетереть. Боль, незамутненная, яркая, в одно мгновение начисто смыла все остальные ощущения. В голове прояснилось, туман перед глазами рассеялся. Даже пульсирующий лоб, стремительно набухающий лиловатой шишкой, отошел на второй план. Свободная рука с силой сжала прорезиненную рукоять топорика. Перед самым лицом корчащегося от боли Сашки вздыбилась обивка, образуя ненавистное Барабеково лицо. Черные руки, блестящие вытертой кожей, тянулись к Сашкиному горлу, но лишь бессильно хватали воздух в сантиметрах от цели. Долго так продолжаться не могло. Сашка терял силы с каждой секундой – от невыносимой боли, от усталости… от страха. Но именно страх позволил ему, собрав остатки мужества, с воинственным криком обрушить топорик на подлокотник дивана.
Треск фанеры прозвучал, как хруст ломаемой кости. Подлокотник шатнулся, но выдержал. Однако сам диван при этом как-то странно вздрогнул. И тогда на Сашку снизошло озарение – существо, кем бы оно ни было, тоже испытывает боль! Поняв это, он яростно всадил топор в то же самое место, с облегчением почувствовав, как слабеет хватка «челюстей». Руку высвободить не удалось, но Сашка, ловко извернувшись, лихо срубил переднюю правую ножку. Диван на мгновение качнулся вперед, но тут же вернул себе устойчивое положение. Мальчик перегнулся через зажатую руку, и ударил по другой ножке, заставив своего врага повалиться вперед.
Диван послушно рухнул. Выбитая ножка отлетела в дальний угол комнаты, звонко ударившись о стену, упала на пол, где застыла, точно обрубленная конечность. Окрыленный успехом, Сашка победоносно заорал:
- Так тебе, сволочь! Что, съел?! Робин-Бобин-Барабек, скушал сорок человек! Хрен тебе, падаль! Не сожрешь! Подавишься!
Разгоряченный боем, Сашка чувствовал себя сильным и неуязвимым, способным с легкостью загнать Барабека в самое пекло. Да что там – хоть целую сотню таких Барабеков! Расплата за самонадеянность последовала мгновенно. Вновь нефтяным пятном вздулась обивка, трансформируясь в жирные руки, обретшие свободу движения только после смерти. Огромные, неуклюжие, но цепкие и сильные пальцы впились Сашке в горло, больно передавив кадык. Сдавленно пискнув, мальчик с размаху врезал топором в расшатанный подлокотник. Раз за разом он впечатывал свое оружие в ненавистного Барабека – эти движения стали единственным возможным сопротивлением. Взгляд начинала равномерно застилать мозаика из черно-серых пятен.
Задыхаясь, Сашка из последних сил перехватив топор за лезвие, принялся яростно пилить черное запястье. Из-под лопнувшей кожи в лицо ему брызнула теплая и соленая кровь…
* * *
Первое, что заметила бабушка Катя, вернувшись домой, была тишина. Неестественная, вязкая, немного жутковатая. Такую не встретишь даже на кладбищах, хоть их и считают средоточием безмолвия. Каждую секунду что-нибудь да издает звук – шелестят ветви кустов и деревьев, каркают вездесущие вороны-могильщики, мертво шуршат ленты искусственных венков, пластиковых букетов. В квартире, казалось, умер сам Звук, - вскрыл себе вены в ванной и теперь лежал, истекая кровью, широко раскрыв стеклянные глаза. Погрузив весь мир в беззвучие.
Не на шутку разволновавшаяся бабушка Катя, не разуваясь, прошла в ванную комнату. Спроси ее кто, она и сама, пожалуй, не смогла бы объяснить, что толкнуло ее именно туда. Морщинистые пальцы схватились за угловатую стеклянную дверную ручку, сжались. Сжалось и сердце, - старое, немощное, но все еще любящее и переживающее. Перед тем, как открыть дверь, баба Катя мелко перекрестилась.
Ванная оказалась пустой. Щурясь от яркой лампочки, баба Катя впилась глазами в кофейного цвета кафель. Возле извивающегося змеем полотенцесушителя угрюмо притулилась ледяная глыба стиральной машины. Под раковиной тихонько тухла корзина с грязным бельем. Уныло склонили свои небритые лица измочаленные зубные щетки на полке у зеркала. Из самого зеркала на бабу Катю уставилось отражение – бледное, перепуганное. Единственным вероятным суицидником в этом помещении был душ, повесившийся прямо над ванной.
Старушка так и не заметила, что вся раковина покрыта бледно-розовыми разводами. Лежащая под ванной мокрая половая тряпка, вокруг которой собралась розоватая лужица, также ускользнула от подслеповатых глаз.
Сообразив, что не дышит уже почти минуту, бабушка Катя шумно втянула влажный, отдающий хлоркой воздух. Все хорошо. Ничего не случилось. Так отчего же сердце не на месте? В квартире по-прежнему было тихо, а ведь так быть не должно! Когда Сашка дома, это слышно сразу. Его присутствие ощутимо. Это раскатистые выстрелы вперемешку с довольными криками, когда он играет в свои военные игрушки. Это дикая, кошмарная музыка, что исполняют парни в страшных масках, чей плакат висит над рабочим столом. Это миллион маленьких движений, которые внук совершает, когда занят уроками, или ест. Сейчас бабушка Катя была готова, молчаливо заткнув уши ватой, со спокойной душой удалиться на кухню – только бы Сашка включил этих жутких крикливых клоунов. Но квартира оставалась беззвучной. Мертвой.
Длинный коридор, тянущийся от ванной до «детской» комнаты, вдруг показался ей невыносимо страшным, наполненным жуткими тенями, которые в старости видишь все чаще и отчетливее. Поспешно нащупав пальцами выключатель, баба Катя залила коридор светом, заставив перепуганные тени торопливо утечь под плинтуса. После этого старушка прошлась по всем комнатам, зажигая лампы, где только возможно. Включила даже ночник над изголовьем кровати в спальне Сашкиных родителей, хотя толку от него было немного. Баба Катя сознательно оттягивала поход в комнату внука.
Только когда вся квартира засияла новогодней елкой, только когда заработал маленький телевизор, стоящий в кухне на холодильнике, а из зала ему стал вторить его крупный собрат, с диагональю втрое большей, только когда зашипел электрический чайник – лишь тогда старушка решилась подойти к спальне внука. Пальцы дрожали. Бабушка Катя суетливо вытерла руки о блузу и, отбросив сомнения, рванула дверь на себя…
Сашка сидел на полу, по-турецки скрестив ноги, упершись ладонями в колени. Перед ним грудой переломанного бруса, разодранной кожи и выдранного поролонового наполнителя, лежал старый диван. Их разделяла эфемерная граница в виде плотницкого топорика с желтой прорезиненной рукоятью. В верхнем углу лезвия, точно скальп чернокожего врага, застрял приличный кусок диванной обшивки. Сейчас Сашка напоминал индейца-ирокеза, отдыхающего после кровавой битвы. Весь он был какой-то помятый, взъерошенный, но при этом собранный, как взведенный курок заряженного ружья.
Только когда баба Катя облегченно выдохнула, приваливаясь к дверному косяку, Сашка обернулся. Вполоборота развернув тело, вонзил глаза в бабушку, и та невольно заметила, что рука внука как бы между делом скользнула к рукоятке топора. Однако, поняв, кто перед ним, Сашка улыбнулся. Впервые за весь день баба Катя увидела его настоящую улыбку – искреннюю, широкую, и открытую. Во все лицо.
— Ба, ну ты чисто ниндзя! – Сашка, закряхтел, поднимаясь с пола. – Крадущийся, блин, тигр! Я даже не услышал, как ты пришла.
Чтобы скрыть волнение, бабушка Катя подпустила в голос строгости. Она всеми силами старалась не показать, что войдя в комнату, увидела… нет, не увидела — ей почудилось… да, точно, почудилось…
— А ты чего это, Сашка? В темноте сидишь… – строгости не получилось. Вышло нечто среднее между робким любопытством и испуганным недоумением. – Диван зачем-то разломал…
— Да это не я! – не моргнув глазом соврал Сашка. – В смысле, и я тоже, но вообще – он сам! Я на него сегодня прыгнул, так у него ножки подломились… Рухлядь! – он ткнул в деревянные обломки топором.
— Так а чего ж ты хотел? Вон кабан какой вымахал, на родительских харчах. Но доламывать-то зачем? – старательно проглатывая ложь, баба Катя даже не морщилась. Что бы здесь ни произошло, она чувствовала – знать об этом ей совершенно не хочется.
— Чо сразу доламывать-то?! Там еще спинка почти пополам сломалась! И крепления вылетели! – затараторил Сашка. — Еще и пружины вылезли! Во, зацени… — он ткнул себя пальцем в бок.
В этом месте на футболке зияла рваная дырка, сквозь которую просматривалась довольно глубокая, кровоточащая царапина.
— Ишь ты! – переполошилась баба Катя. – Взрослый лоб, а ума, как у дитяти! Чего йодом-то не смазал? А ну пошли…
Сашка с готовностью шагнул к бабушке, и та охнула. От виска до самого подбородка тянулся красный след, который мог быть только…
— Ох! Это что такое?! А, Сашка? На голове-то откуда? Тоже пружиной что ли?
Смущенно улыбнувшись, внук провел пальцами по щеке, стирая подсохшую кровь.
— Неа… — он спрятал глаза и, как-то стеснительно добавил. – Это я сам уже… Когда разбирал его, щепка отлетела, ну и…
— А ну-ка марш на кухню! – бабушке наконец-то удалось найти достаточно строгости, чтобы отчитать этого здорового балбеса. Не дожидаясь, когда внук соберется, она стремительно, насколько позволяли ей вечно ноющие ноги, двинулась за аптечкой. Страхи исчезли, уступив место обычному беспокойству, в котором не нашлось место для кровавых видений.
— И кружки захвати, — не оборачиваясь, крикнула бабушка Катя.
Едва она покинула комнату, как с Сашкиного лица вмиг слетела улыбка. Поудобнее перехватив рукоять топора, он двинулся следом за бабушкой. Перед тем, как выйти из комнаты, Сашка обернулся к куче, бывшей некогда старым кожаным диваном.
— Только шевельнись мне тут еще! — угрожающе прошипел он.
Обломки и не думали шевелится. Сашка, удовлетворенно кивнув, прикрыл дверь. Сунув топор подмышку, бодро потрусил на кухню. Там, тихонько ругаясь себе под нос, возилась с аптечкой любимая старенькая бабушка Катя, вкусно пахло пирожками, уютно балаболил из телевизора ведущий вечерних новостей. А еще там, в ящике для инструментов хранится удобный вместительный мешок и пластиковая бутылка с бензином. Да, выносить мусор к ночи – плохая примета. Но чтобы избавиться от трупа – лучше времени не придумать. До заросшего бурьяном пустыря пять минут ходу. Никто не станет особо переживать, если среди ночи там вспыхнет небольшой костер. Придется, конечно, сделать несколько ходок, но из всех неприятностей сегодняшнего дня эту Сашка считал наименьшей.
* * *
Едва тяжелая дверь обрубила льющийся из коридора свет, с кучи изрубленного хлама скатился обломок бруса, на котором, намертво пришитый мебельными скобами, болтался кусок порванной обивки. С несвойственной бездушному предмету целеустремленностью обломок подкатился к большому двухстворчатому шкафу и, ударившись о его кривую ножку, замер. Кусочек черной кожи при этом по инерции обмотался вокруг нее, отчего стал похож на ладонь, из последних сил цепляющуюся за спасительное дерево.
Прошло еще несколько мгновений, и платяной шкаф попеременно открыл и закрыл обе свои дверцы. Затем осторожно, стараясь не шуметь, выдвинул все полки с бельем, после чего так же тихо задвинул их обратно. Зеркало, занимающее почти всю площадь одной из дверей, внезапно дрогнуло, поплыло, будто нечто плавило его изнутри. На мгновение в глубине тающего стекла мелькнула улыбающаяся жирная физиономия… но уже в следующую секунду все вернулось на свои места.
Шкаф стоял непоколебимым, монолитным гигантом, которому вдруг вздумалось ненадолго поразмять мышцы. В темноте и тишине шкаф ждал своего мальчика.