Прежде чем я поделюсь с вами этой зловещей историей, стоит сказать пару слов о моём товарище, ставшем её главным героем. Звали его Михаил Корвин. Он с детства увлекался различными народами мира. Сперва — тривиальные пёстрые флаги разных стран, знания о географическом положении и столице любой страны в мире. Затем последовала культура различных народов: национальные обычаи, история, фольклор и многое другое...
Он поступал на дипломата — хотел как можно ближе сойтись со всем этим многообразием людей нашего мира, но погорел на каком-то экзамене и смог выучиться только на переводчика. Тем не менее, своё призвание Михаил в землю не закопал: в институте он взялся за различные иностранные языки и к моменту выпуска вплотную приблизился к гордому званию «полиглот». После института Михаил завёл прекрасное хобби: сидя в международных чатах, он знакомился с иностранцами, приглашал их в гости в Москву и водил их по маршрутам, лежащим сильно в стороне от обычных экскурсионных рельс. Предлагал также скромное угощение в недорогих, но приятных ресторанчиках, о которых тоже знал. Мишку за это любили и друзья, и гости нашей страны, которых он принимал.
Но вот однажды поздно ночью он примчался ко мне. Разбуженный бешеным трезвоном звонка, матерно бубня под нос, я отправился открывать. Острое слово так и застыло у меня в горле, когда я увидел Мишку: он был бледен, как смерть, ноги его тряслись, а глаза были полны животного ужаса. Придя в себя, мы направились на кухню, где выпили по стопке коньяка. Это помогло Мишке окончательно совладать со своим языком, и вот что я узнал (далее — с его слов):
— Сам знаешь, мне попадаются всякие типы: весельчаки, любопытные, угрюмые... Но этот мне словно судьбой назначен был. Он с самого начала внушал мне смутное недоверие...
В чатах я познакомился с одним румыном. Григораш Дореску, из какой-то горной деревушки (не помню названия). Получил образование в Тимишоаре (румынский аналог Санкт-Петербурга), но почему-то вернулся домой, откуда в другое время почти никуда не отлучался до недавнего времени. А тут вдруг собрался...
Когда я спросил, как его узнать в аэропорту, он ответил, что оденется по-простому — как ходят все в его селении. Так и было: он был в высоких сапогах, вышитой сорочке, а на голове — мохнатая шапка. А лицо-то какое — вроде и рубаха-парень с карпатских гор, а что-то в нём было такое зловещее...
Заселил я его к себе в квартиру: завезли вещи, путём успели словом перемолвиться. Он рассказывал мне о силе и крепости южнокарпатских гор, красотах Тимишоары и братании римлян и даков, а я ему — об Иване Грозном, турецких походах (здесь гость слушал особенно жадно) и войне с Наполеоном.
Чуть позже мы вышли на экскурсию по городу. Побродив по разным улочкам и прокатившись в трамвае, зашли в ресторанчик, где закусили и выпили по бокалу хорошего красного вина. И здесь я заметил первую странность: Григораш подсолил своё вино — мол, такая у него семейная традиция.
Вечером он попросил притворить дверь в его комнату поплотней и утром не будить — ещё одна странность: я никогда не устраивал гостям побудок по утрам. А утром я почувствовал что-то совсем нехорошее: Григораш проснулся очень рано и совсем не был сонным. На его щеках играл странный, неестественно яркий румянец. По телевизору тем временем передали жуткую новость: в одном из дворов был найден труп с разорванным — не разрезанным, а именно разорванным — горлом. На ране различили следы острых клыков, не похожих на собачьи, а сама рана была нанесена после полуночи.
После завтрака мы вновь отправились в город. В этот раз заговорили о Дракуле. Я сразу вспомнил, какая слава о нём ходит у нас — что он был знаменитым вампиром. Но Григораша такое мнение задело: он заметил, что и Иван Грозный не отличался особой добротой. Это мы-то знаем, что у него не во всём и не всегда проявлялась жестокость в характере. Осознав, что сболтнул лишнего, я поспешил замять этот неуместный спор и найти другую тему...
Этот день кончился так же, как и предыдущий: Григораш снова заперся в своей комнате до самого утра, а утром я снова видел новостной репортаж о человеке с порванным горлом — уже втором. И вновь Григораш с утра был весел и румян. Перезвон тревожных звоночков не утихал. Подсоленное вино, ночные затворничества, две практически одинаковые смерти и этот багровый румянец... Все ниточки неумолимо сматывались в один клубок, и что всё это значит — догадаться нетрудно...
Поэтому сегодня, в третью ночь я решил войти в комнату, отведённую Григорашу. Там его не было — только распахнутое настежь окно. На столе лежала толстая записная книжка, раскрытая на той странице, где оканчиваются записи. Это оказался дневник, в который Григораш скурпулёзно записывал всё, что с ним происходило. Последние записи подтвердили мои опасения: это он совершал те убийства. Более того, он пил кровь своих жертв.
Исполняясь недобрых мыслей, я открыл первую страницу. Читая, я приходил во всё больший ужас...
Оказалось, Григораш не спроста оборонял честь Влада Цепеша Дракулы, но лицемерил, утверждая, что тот не пил крови: Дракула на самом деле был вампиром, а Григораш оказался его потомком. Когда венгерский король Матьяш заточил господаря Валахии в плен, придворные укрыли маленького сына Влада Цепеша от козней венгров и турок в дальнем селении. Под чужим именем выросла целая ветвь румынских вампиров, хитро укрывавших от соотечественников свои злодеяния. И так уж случилось, что именно Григорашу во сне явился его кровожадный родич и призвал к мести.
Последний потомок турецкого султана Мехмеда II, к счастью Григораша, оказался румыном и к тому же затесался в число студентов Западного университета в Тимишоаре. Григораш так же легко, как и ко мне, втёрся к нему в доверие и однажды ночью отрезал ему голову и досыта напился его кровью.
Потомок короля Матьяша от его внебрачной дочери во времена Екатерины II попал на службу в Российскую Империю, и его ветка прожила дольше остальных. Помнишь, как звучало полное имя венгерского короля? Матьяш Корвин. Фамилия сохранилась в веках, и теперь, как выяснилось, я — потомок венгерского короля, а Григораш приехал в Россию не просто так. Он приехал за мной. Если бы он был готов скрываться на чужой земле так же ловко, как делал это на родине, я бы ничего не узнал...
Дочитывая дневник вампира, я случайно оторвал от него глаза и выглянул в окно. И застыл в ужасе: из тьмы высветилось два красных огонька. Они вперились в меня и, казалось, пришпилили меня тому месту, где я стоял. Опомнившись, я прыгнул к окну и плотно задёрнул шторы. Затем, выключив свет, я бросился к выходу. Я знал, что выходить на улицу опасно, но оставаться дома ещё опасней.
В лифте я перевёл дух и задумался: куда бежать? Метро не работает в такой поздний час. Пока вызову такси, мне настанет конец. Пешком я тоже далеко не уйду... И тут я вспомнил, что ты живёшь совсем рядом. Я хотел позвонить тебе и предупредить, что сейчас прибегу и что мне угрожает опасность, но телефона в кармане не было — я в спешке оставил его дома. Потому и примчался к тебе так внезапно. И всю дорогу не забывал о Григораше: он мог следить за мной...
* * *
Я не знал, что ответить Мишке: мне ещё не приходилось устраивать укрытия от вампиров. Было решено лечь спать, а утром обсудить создавшееся положение. Мы проверили, хорошо ли закрыта дверь, закрыли и зашторили все окна и легли спать...
Не прошло и пары часов, как меня разбудил оглушительный грохот выбитой оконной рамы, затем крик смертельного ужаса, резко сменившийся плотоядным чавканьем. Схватив с тумбочки керамическую пепельницу, я метнулся к соседней комнате. Там творилось страшное: над грудой обломков и осколков, некогда бывших окном, высокий худой урод с бледным лицом с ярко-алыми губами и чёрными глазищами впивался острыми зубами в Мишкино горло, а тот бился в предсмертной конвульсии. Не успев, однако, как следует испугаться, я изо всей силы врезал пепельницей по вампиру, целясь в висок. Тварь потеряла равновесие, но устояла. Отбросив пепельницу, я подхватил снаряд получше — осиновый стул — и обрушил его на голову вампира. Стул разлетелся в щепы, но как будто не причинил ему особого вреда. Но именно теперь мне и понадобился острый кусок осины — один из обломков стула как раз подходил мне. Кровь всё ещё приливала к голове, но сил было уже меньше. Кровопийца как раз приготовился к броску. И мой небольшой колышек легко вошёл в его грудь. И свет перед глазами погас...
* * *
Я очнулся в больнице. Надо мной склонились доктор и полицейский. Соседи, услышав шум, вызвали полицию. В моей квартире обнаружили два тела и меня в бессознательном состоянии в куче битого стекла и деревянных обломков. Я был исцарапан острыми когтями и ранен осколками. Михаил Корвин погиб от рваной раны на горле и обширной кровопотери, а второй труп привёл сотрудников полиции в сильное замешательство, поскольку со смертью вампир так и не принял человеческий облик — тощий и бледный, с торчащими из пасти острыми клыками и смурными маслинами вместо глаз.
Потом ничего интересного не было. Я долго давал показания, чуть не сел по обвинению в двойном убийстве. Потом Мишку хоронили... А что стало с телом вампира, я, поверьте, не знаю и не хочу знать.