Капитан-лейтенант Вальтер Швигер, командир субмарины U20. 6 мая 1915.
К чему я так и не смог привыкнуть, так это к запаху. Он непередаваемо отвратителен: пахнет мазутом, соляркой, электролитом, немытыми телами, сыростью и еще чем-то неопределенным, но не менее гадким. О, Бог мой, до чего ж ужасающа эта вонь! Как невыносимо мерзостен смрад, царящий внутри уродливых железных коробок, гордо именуемых субмаринами! Как чужд он вечно свежему дыханию океана! Именно потому, каждый раз, когда мы всплываем для перезарядки аккумуляторов и вентиляции отсеков, я первым устремляюсь вон из удушающей тесноты лодки и дышу, дышу, дышу, стараясь без остатка вытолкнуть из легких этот затхлый могильный запах...
А еще я стараюсь хотя бы на пару минут забыть о том, что рядом со мной есть люди, и побыть наедине с морем.
Жан Дюруа де Шомарэ, капитан фрегата «Медуза», 30 июня 1816.
Нет предела изумлению моему — Великий Боже, что за сброд! До чего ж ублюдочные рожи! «Африканский батальон»! Две сотни законченных висельников: будь моя воля, я каждого второго самолично вздернул бы на рею, а оставшихся отправил на пожизненную каторгу. Но на все воля Твоя, Господи, и если Тебе угодно, чтоб все это отребье продолжало жрать, пьянствовать и сквернословить на борту моего судна, то так тому и быть. Ибо знаю: всем им уготована иная судьба, и изменить ее не в моей власти.
Жрец.
О, Бог мой! Мое знание о Тебе бесконечно мало. Но я знаю главное — Ты был, есть и пребудешь вовек, до тех пор, пока существует Океан. И у Тебя тоже было много имен. Древние вавилоняне звали Тебя Тиамат-Мумму, финикийцы именовали Дагоном, греки — Тритоном. Евреи величали Тебя Левиафаном, славяне — Морским Царем, а викинги — иногда Кракеном, иногда — Великим Змеем Йормунгандом. Мне не ведомо, есть ли во вселенной другие боги — Христос, Аллах или Иегова. Миллионы поклоняются их именам, миллионы веруют в них, но Ты не нуждаешься ни в чьей вере, ибо я знаю, что Ты есть.
Боги требуют жертв, и Тебе они нужны тоже. Я знаю, чаще Ты берешь дань свою сам. Ты налетаешь на корабли в виде урагана, оборачиваешься рифом или айсбергом, а иногда предстаешь перед смертным в своем истинном обличии, которое неведомо даже мне, и тогда среди мореходов появляются легенды о кораблях-призраках, брошенных командами. Но раз в столетие Ты требуешь исполнения Ритуала, и тогда Ты призываешь меня. Я слышу Твой призыв в нежном шепоте бриза, в неистовом вопле шторма, в шорохе прибойной пены, в яростном реве волн, разбивающихся о прибрежные камни. И тогда я вновь получаю свое земное воплощение. Только затем, чтобы исполнить Ритуал.
Вальтер Швигер, 7 мая 1915.
Я часто задумываюсь о своем предназначении. Какую роль в этой жизни выбрал для меня Ты, Господи? Зачем Ты надел на меня форму германского морского офицера? Какая высокая миссия уготована мне и тем тридцати душам, что заперты вместе со мной в стальной коробке и смердят, подобно стаду эльзасских свиней? Высокие слова «отечество», «долг» и «честь» мало что значат меня. В конце концов, это просто слова. Я верю, что когда наступит мой звездный час, я почувствую это. Вчера мы пустили на дно два парохода, но я не испытал по этому поводу ни малейшего удовлетворения. Равнодушие, будничное, холодное равнодушие.
Жак Дюруа де Шомарэ. 2 июля 1816.
Ночью мне доложили, что топовые огни «Эха» исчезли, и я позволил себе изобразить некоторое недоумение. На самом деле я внутренне улыбнулся в тот момент, ибо понял, что все идет как нельзя лучше. Еще раньше отстали «Луара» и «Аргус». Теперь «Медуза» одна среди бескрайних вод Атлантики, а значит, никто не помешает осуществить задуманное. Губернатор назвал это халатностью, но я возразил этому зарвавшемуся немцу, что ходовые качества у всех судов разные и лишний раз напомнил ему, что капитан пока я.
Сегодня утром многие обратили внимание на то, как изменился цвет моря: тьма вод рассеялась, и это говорило о том, что глубины стали опасно малы. Мы приближались к банке Арген. Офицеры принялись роптать, но кто обращает внимание на блеяние ягненка, ведомого на заклание?! Я непреклонен и твердой рукой веду фрегат навстречу судьбе.
Я должен исполнить свое предназначение.
Вальтер Швигер, 7 мая 1915.
«Дымы на горизонте, герр капитан!» Вот оно! Вот слова, которые ласкают мой слух, а картинка, видимая в перископ, — вот зрелище, ласкающее мой взор. Я вижу судно, у которого дым валит из четырех труб. Четыре трубы — значит, это очень большое судно. В мире всего три парохода подобных размеров — «Мавритания», «Лузитания» и «Олимпик». В любом случае, на борту десятки сотен пассажиров.
Я думаю о том, как удачно складываются обстоятельства: всего две недели назад наш посол в Вашингтоне заявил, что теперь мы будем топить любые суда, находящиеся в зоне боевых действий, а теперь я вижу перед собой одно из величайших судов современности, и оно вот-вот превратится в величайший из трофеев немецкого подводного флота. Наверное, это должно льстить мне, как морскому офицеру, но тщеславие военного моряка чуждо мне, ведь в мире есть только одно, ради чего я существую...
Жак Дюруа де Шомарэ. 3 июля 1816.
Сегодняшняя ночь была великолепной! Для меня. И ужасной — для всех остальных. Фрегат нашел свою смерть, прочно сев на мель у северо-восточного побережья Африки... Почему-то мне запомнились именно звуки: глухой скрип днища о песок, треск ломающихся мачт и досок обшивки, пронзительный звон рвущихся вант. И крики, крики, крики... Истошные, полные боли и отчаяния, и так ласкающие слух! Как капитан, я должен был покинуть судно последним, но в таком случае, мне пришлось бы разделить судьбу «Медузы», а я не могу позволить себе умереть, не увидев...
Жрец.
... как прошел Ритуал. О! В те дни Ты принял славную жертву! Я помню не все, ведь при каждом перерождении часть воспоминаний бесследно исчезает, иначе я сошел бы с ума под их чудовищным грузом, но главное я помню. Я помню полные небывалого презрения взгляды, которые бросали в мою сторону, те, кому посчастливилось оказаться в шлюпке. Я помню отчаяние на лицах людей, кому не хватило мест в лодках, и кого мы пытались буксировать за собой на плоту. Я-то знал, что они обречены.
А потом я читал воспоминания моего корабельного хирурга, одного из тех немногих, кем Ты побрезговал. Помню, я искренне улыбался, когда читал все эти его «бушующие волны», «жуткое состояние», «страшная картина», «безумец с топором», «бешеная рать». Я улыбался, зная, как Ты понемногу, по десять-двадцать человек за ночь (а в один из дней, на рассвете, не досчитались более шести десятков), брал то, что Тебе причиталось. Я улыбался, представляя тот ужас, который царил на плоту, когда Ты насылал на них волны, жажду, голод, солнце, акул и сумасшествие. Как бы то ни было, но в тот раз Ты остался доволен.
Тело капитана Дюруа де Шомарэ умерло спустя двадцать пять лет после Ритуала, а имя его навсегда осталось покрытым позором. Я умер вместе с ним, но только затем, чтобы вновь появиться на свет и стать тем...
Вальтер Швигер, 7 мая 1915.
... кто я есть ныне.
Сейчас 15.10 по среднеевропейскому времени. Торпеда уходит, и те секунды, что отделяют ее от цели, тянутся подобно патоке. На лодке воцаряется тишина, и теперь я могу...
Жрец.
...воззвать к Тебе:
Море — храм Твой,
И волны его — алтарь Твой.
Прими, Господь мой, эту скромную жертву,
И даруй мне частицу благодати Своей!
Вальтер Швигер.
Взрыв был чудовищный. Я думаю, что взорвалась угольная пыль. Как бы то ни было, но обломки взлетели выше труб, а в борту сейчас зияет безобразная пробоина, похожая на рваную рану. Судно стремительно заваливается на правый борт, одновременно погружаясь носом. Я вижу панику среди пассажиров. Отсюда их предсмертная суета ничем не отличается от возни червей в выгребных ямах матросских казарм — она столь же отвратительна и бессмысленна. В перископ теперь видно и название судна, выполненное золотыми буквами на его носу: «Лузитания».
Я не знаю, как расценят мой поступок, когда мы вернемся назад, в Вильгельмсхафен. Имперское командование, скорее всего, назовет меня героем, а все остальное человечество заклеймит как последнего подонка. Но это не имеет для меня никакого значения. Главное, чтобы я выполнил свое предназначение, главное — ...
Жрец.
... чтобы был исполнен Ритуал.