Всему виной, должно быть, стал мокрый снег; даже, если точнее, снег с дождём. Обычное явление для здешней зимы — но когда температура на улице ниже нулевой отметки, а владелец машины вдобавок ещё и забыл о зимней резине, можно ждать беды.
Владимир Геннадьевич Проскурин, простой и, по каким-то меркам, скромный судья среднего звена, даже не осознал момент столкновения. Только что летел по практически безлюдным городским улицам на вполне себе пристойной для вечернего времени скорости — всего-то сотка в час — шансон в машине играл, а сердце и душу приятно грела «Царская» водка, распитая под шашлычок на даче с друзьями. И вдруг — удар, толчок и пара секунд головокружительной круговерти до спасительного бордюра.
Желудок мерзко стиснуло спазмом, холодный пот прошиб в одночасье. Не будь Владимир Геннадьевич тренирован годами застолий и поездок, весь праздничный ужин неминуемо расплескался бы по салону, и привет, новенькая «Тойота».
Ещё каких-то пара минут потребовалось судье на то, чтобы понять относительный порядок: он не только не блеванул — его «Тойоту» не пробило и не опрокинуло, и даже на лобовом стекле никаких трещин нет. Просто занесло на скользкой дороге, с любым могло случиться.
«Завтра же поставлю зимние шины», — подумал Владимир Геннадьевич, массируя не ко времени затёкшую шею. Крутые повороты, серпантины и любые дорожные «карусели» — вот единственное, что он по-настоящему ненавидел в нелёгком ремесле водителя. Грыжа в шейном отделе — это, всё-таки, не шутка.
Бросив рассеянный взгляд на пустую дорогу, судья вздрогнул, ощутив, как тысячи ледяных иголок вонзились в тело, обдавая лицо испариной.
Там, на освещённом тусклыми фонарями асфальтобетоне, скорчилась маленькая изломанная фигурка.
«Твою ж мать...» — подумал Владимир Геннадьевич опустошённо. Руки до боли сжались в кулаки, и словно бы забрали всю остальную силу из тела. Оно стало ватным и слабым, как тряпичная кукла.
Он потряс головой, поморгал, залепил себе пару оплеух; всё напрасно — видение не думало исчезать. Тогда он чертыхаясь, принялся отстёгивать ремень безопасности — ставшие непослушными, пальцы никак не хотели освобождать его от защитного плена. Кое-как выбравшись из салона, он медленно, на негнущихся ногах, приблизился, подсвечивая себе фонарём, встроенным в айфон.
На блестящем и скользком дорожном покрытии лежал мальчик лет семи. В том, что он мёртв, Владимир Геннадьевич убедился сразу, едва лишь заметил закатившиеся глаза и безвольно провисшую нижнюю челюсть. От этого открытия желудок судьи подскочил к горлу, и лишь гигантским усилием он удержал себя от постыдного приступа тошноты.
Мальчик перебегал дорогу, перебегал в абсолютно неположенном месте — ни светофора, ни пешеходки поблизости не наблюдалось. Тупо уставившись взором в тёмно-синие зимние сапоги ребёнка, Владимир Геннадьевич подумал, что мальчик возвращался из какого-нибудь кружка, или, быть может, от приятеля, тоже с какого-нибудь дня рождения. При мысли об этом, его снова затрясло — да так, что застучали зубы.
«Возьми себя в руки, быстро!» — приказал он себе. Трястись и пускать сопли, и правда, времени не было. В любой момент могла появиться какая-нибудь другая машина.
Сдерживая отвращение, Владимир Геннадьевич присел подле ребёнка и осторожно дотронулся до его лица. Тело мальчика ещё не успело остыть, и от соприкосновения с пунцовой от мороза щекой судью передёрнуло.
Не понимая, какой в этом смысл, он положил пальцы на узенькое запястье, отыскивая пульс. Несколько мгновений томительной пустоты, а потом...вдруг...робкий толчок, лёгкий удар — совсем слабый, но всё-таки ощутимый.
Владимир Геннадьевич почувствовал, что асфальтобетон уходит из-под его ног. Его снова заколотило, кровь яростно застучала в висках. Только теперь он понял, что челюсть мальчика просто немного приоткрыта, только тогда он вспомнил, что закатившиеся глаза — это признак потери сознания. Он приник ухом к груди ребёнка — да, дыхание есть, только неровное, затруднённое.
Весь алкоголь давно выветрился под воздействием стресса, но, когда судья встал на ноги, его неслабо шатнуло. В голове метались панические, бессвязные мысли. Вызвать скорую? Самому отвести мальчишку в больницу? А если его вдруг начнёт тошнить, и он перепачкает дорогую обивку сиденья? А если он умрёт в дороге? Как тогда ездить на новенькой «Тойоте»?
Владимир Геннадьевич вздрогнул от резкой боли — оказалось, он вцепился зубами в собственный кулак. Оглядевшись по сторонам судья с облегчением отметил, что дорога была на редкость пустынной. Он вновь присел рядом с мальчишкой, с какой-то бессильной яростью глядя на яркую жёлтую курточку, на рюкзак с Бартом Симпсоном, на отлетевшую от удара ярко-красную шапку.
Около головы мальчика нерастаявший снег стал красным от крови, потемнели на макушке светлые волосы. Похоже, он очень сильно ударился затылком.
«А сколько ещё у него переломов?»
Решение надо было принимать как можно быстрее, и Владимир Геннадьевич решился. Сцепив зубы, он поднял тело ребёнка, оказавшееся на удивление лёгким. Сделал несколько шагов к машине, морщась от яркого света фар. И вдруг замер, поражённый простым, как условный срок, откровением.
Спасая мальчишку, он погубит себя.
Естественно, ему придётся объяснятся с врачами. Нет никаких сомнений, что в травмпункте хорошо запомнят и его, и номер машины. Сто процентов, выйдут и на него, и на друзей, с которыми он отмечал. Допустим, факт пьянства не докажут. Но пойдут разговоры... Эти паскудные перешёптывания за спиной... О карьерном взлёте можно смело забыть, хорошо ещё, если оставят в должности.
Ну, а если пацан умрёт по дороге... Судья представил, как открывает заднюю дверь, и врачи достают уже бездыханный труп...
Нет, такого допустить нельзя! Это будет конец всему.
Действуя на инстинктах, он торопливо опустил ребёнка в багажник, запихнув туда и шапку, и рюкзак с Бартом Симпсоном. Затравленно озираясь, плюхнулся за руль и повернул ключ зажигания.
Как же повезло — ни одной машины за это время!
* * *
Водохранилище находилось от города недалеко — всего в паре километров. Промозглой зимней ночью здесь было совершенно безлюдно.
Открывая багажник, Владимир Геннадьевич Проскурин надеялся, что достанет оттуда коченеющий холодный труп. И как удар под дых — проклятый мальчишка оказался ещё жив. Глаза его были закрыты, грудь слабо вздымалась.
Судья чертыхнулся. Холодный ветер кусал лицо, мокрый снег противными хлопьями забивался за воротник. Ноги всё ещё мелко подрагивали, а разум ужасался тому, что предстояло сделать.
Но другого выхода не было.
Чтобы преодолеть страх, сначала он пустил ко дну ранец. Пара больших камней отлично поместились в его кармане, сминая разноцветные тетрадки и комиксы. Барт Симпсон прощально булькнул и скрылся под тёмной водой.
Владимир Геннадьевич выдохнул, снова сплюнул, чувствуя, как начинает опять противно ныть шея. Потяжелевшие и будто ватные руки несколько раз сжали и разжали кулаки.
— Соберись, блять! — сказал он себе.
Мальчик всё ещё дышал, и это было страшней всего. Чтобы не видеть его лица, судья натянул на него ярко-красную шапку. Тело ребёнка всё ещё было лёгким, и он по-прежнему был слишком слаб, чтобы как-то сопротивляться... Да он даже вряд ли понимал,
что с ним происходит! Это вселило в судью невольное облегчение, и он торопливо зашагал к воде.
— Ма...ма...
Владимир Геннадьевич будто споткнулся о воздух, застыл, напряжённо прислушиваясь. Может, на психе примерещилось? Нет, дыхание под шапкой стало немного чаще, и до него снова донеслось:
— Ма...ма...
Судья опустился на колени, положив ребёнка рядом с собой. Снова затрясло, как будто это его должны были сейчас утопить. Он проклинал погоду, проклинал идиотов-друзей, которым приспичило именно сегодня обмывать дачное новоселье, проклинал этого злосчастного мальчишку, попёршегося перебегать дорогу, где не следовало. Снегопад усилился; мокрые колючие капли словно кололи его иглами — а рядом с ним тихо, прерывисто звал маму мальчик, по-прежнему, как пишут в протоколах, в полубессознательном состоянии.
Владимир Геннадьевич снова ощутил ненависть. У него-то самого никогда не было никакой мамы. И папы тоже не имелось — а может, он был каким-нибудь спившимся алкоголиком, или даже насильником из ночного парка. Всё его детство прошло в интернате — среди мелких злобных крысёнышей и волчат, у которых не было ни ярких шмоток, ни забавных мультфильмов. И единственный способ выжить в стае был очень прост — самому стать её частью.
Вытравить страх, выжечь слабость. Самому стать беспощадным к тем, кто слабее.
Пошло оно всё.
Подходящий камень отыскался совсем рядом, большой и тяжёлый. Владимир Геннадьевич порой посещал качалку, и потому поднял его без труда. Мальчишка не пришёл в себя полностью, лицо его было закрыто, а бессвязный шёпот... Мало ли, что ребёнок лепечет там, в бреду.
— Прости, пацан, — прохрипел судья и с силой опустил камень. Раз, другой, третий.
После третьего он как-то сразу понял, что больше ударов не требуется. Отшвырнул камень как можно дальше в воду. А перед тем, как отправить туда же мальчишку, приспустил на нём джинсы — и, преодолев новый всплеск омерзения, трусы. Если даже тело найдут — пусть ищут маньяка-педофила, на здоровье.
Уже собираясь закрыть багажник, Владимир Геннадьевич вздрогнул, когда ночную тишину и вой ветра внезапно прорезала весёлая песенка, словно из ниоткуда.
Мобильник, чтоб его. Видимо, вывалился из куртке по дороге. Судья двумя пальцами поднял телефон — и сразу же гадко ёкнуло в животе. «МАМА» — чётко высветилось на дисплее.
Он сбросил звонок, сам не зная, зачем. Чертыхнулся, увидев ещё несколько пропущенных. А потом швырнул телефон на землю и решительно раздавил каблуком ботинка.
Уже в машине подумал, что, пожалуй, можно было швырнуть мобильник туда же, в воду. Ну да чёрт с ним. Главное, вовремя услышал. А то потом мало ли — мусора нашли бы его по спутнику. Хорош судья был бы.
Предусмотрительно выключенные ранее, фары вспыхнули с новой силой, рассекая ночную мглу. Берег водохранилища продолжал оставаться пустынным, равнодушным, словно бы всеми забытым.
Какое, сука, везение.
* * *
Дорога была по-прежнему практически чиста — лишь изредка проносились такси и грузовики. Небесная морось становилась всё сильнее и гуще, понемногу превращаясь в настоящий снегопад.
Владимир Геннадьевич Проскурин ехал медленно — не больше сорока в час — и в полнейшей тишине. Противно ныла и шея, и голова, во всём теле была свинцовая усталость, мыслей не было совсем.
Странно, но отсутствовали и какие-либо терзания. Судья прислушивался к себе, но не находил ничего кроме тупой пустоты. Где-то поблизости маячило и гаденькое ощущение успокоения: как минимум, никто ничего не увидел. Ну не пришёл ребёнок домой — так сколько детей по стране пропадает... Это уже работа для другого ведомства.
Больше всего хотелось только одного — доехать до дома и повалиться спать. Что будет с утра, какие мысли и чувства нахлынут — об этом размышлять не хотелось, да, пожалуй, и не было моральных сил.
В который раз подавив зевок, Владимир Геннадьевич бросил взгляд на стрелку спидометра, подтверждающую, что он едет в пределах допустимой скорости, а потом поднял глаза к зеркалу заднего вида.
Оттуда на него недвижно смотрел маленький мальчик с чёрными глазами.
Крик застрял в глотке вместе с выдохом. Владимир Геннадьевич судорожно надавил на тормоза, и его снова с силой бросило вперёд. Лоб обожгло болью, в глазах на миг вспыхнули искры. Он рванул ремень безопасности, ещё полуослепший от боли и ошалелый от шока, не понимая, куда хочет бежать, но он не поддался — и в один миг сила вышла из тела, руки упали плетьми, ноги онемели. Он хотел хотя бы зажмуриться, но веки не послушались, а голова против воли медленно повернулась в сторону заднего пассажирского сиденья.
Это был тот самый мальчишка, которого он сбил на дороге часом ранее. Та же жёлтая куртка, те же потемневшие от крови волосы, то же мертвенно-бледное лицо с маленьким чуть вздёрнутым носом. Только вот глаза... Тогда судья не удосужился даже проверить зрачки, не то, что рассмотреть их цвет, но теперь...
Глядя на гостя с того света, он, леденея, осознал: ни у кого не может быть таких глаз. Чёрных, неподвижных, лишённых белков и зрачков.
Это было невозможно, немыслимо и дико. Этот мальчишка должен был сейчас лежать на дне водохранилища, а не сидеть в его «Тойоте». Владимир Геннадьевич попытался вдохнуть, это получилось с огромным трудом. Сердце колотилось выброшенной на берег рыбой.
Мальчик поднял руку и провёл ей по волосам, откинув с мокрого лба прилипшую прядь. На кожаной обивке остался отвратительный влажный след.
Владимир Геннадьевич тоже хотел поднять руку — перекреститься, протереть глаза, отогнать ужасное видение. Но смог лишь на миг оторвать её от колена, после чего она снова упала безжизненной плетью.
Мёртвый мальчик меж тем открыл заднюю дверь и проворно соскользнул со своего места. Дверь захлопнулась с резким щелчком, и судья остался один, окоченевший от ужаса, по-прежнему не способный пошевелить даже пальцем.
Две маленькие детские ладошки погладили боковое стекло. Владимир Геннадьевич забыл, как дышать, в горле встал мерзкий ком. Маленькое бледное личико с чёрными глазами смотрело на него с той стороны.
А потом дверца открылась — медленно и с мягким щелчком.
Из груди судьи вырвалось что-то среднее между хрипом и писком, он забился, вжался в кресло, чувствуя, как по ногам течёт тёплое и мокрое. Сердце пропустило удар и затрепыхалось заполошно, панически.
Мёртвый мальчик забрался с коленями на сиденье. Дверца захлопнулась.
— Ааааа... — провыл Владимир Геннадьевич, глотая слёзы и сопли. — Не нааадааа...
Мальчишка проворно и словно бы с издёвкой шлёпнул судью по губам. Прикосновение обожгло холодом, и судья позорно взвизгнул.
— Что, не нравится? — поинтересовался гость с того света. — А мне, думаешь, приятно было в ледяной воде на дно идти?
Бледные плотно сомкнутые губы мертвеца не размыкались, а голос звучал точно в голове у судьи. Голос как голос, детский и совсем не страшный — вот только интонация была какая-то неправильная. Впрочем, Владимир Геннадьевич был слишком парализован ужасом, чтобы отдавать себе в этом отчёт.
— Трясётся он тут, — продолжал мальчишка, — сопли пускает... А мне, думаешь, приятно было камнем по голове получить? А до того – в багажнике вонючем трястись? Ты мне в глаза глядя, скажи, что, много тут удовольствия?
— П-па-па-па-па... — пролепетал судья нечто среднее между «пожалуйста» и «помогите». Панические обрывки мыслей метались, не в силах собраться хоть во что-то связное и цельное.
— Ладно, сделанного-то не воротишь, — с неожиданным спокойствием признал ребёнок, аккуратно устраиваясь на пассажирском сиденье. — Давай кончай истерику — и заводи мотор.
Спустя несколько немыслимо долгих секунд судья понял, что отрывать голову или выпускать кишки ему пока точно не собираются. Он кое-как утвердился за рулём и стал растирать онемевшие руки. Сила потихоньку возвращалась в них.
— Давай быстрее, — поторопил его мёртвый мальчишка. — А то как ребёнка камнем забивать — всегда пожалуйста, а как исправлять ошибки — так мы нюни распустили? Смотреть противно, ваша честь.
«Откуда он...» — мелькнула мысль, слишком робкая и бессвязная, чтобы продолжить её.
С третьей попытки ключ, наконец, отыскал замок зажигания.
— Куда…куда едем? — поинтересовался Владимир Геннадьевич, внутренне содрогаясь.
— Пока двигай в центр, — велел голос в голове. — Дальше скажу.
Трогая машину с места, Владимир Геннадьевич даже испытал что-то вроде дикого облегчения. Хотя бы не придётся возвращаться к водохранилищу, не придётся нырять в ледяную воду... А, значит, возможно, даже без явки с повинной удастся обойтись!
Вот только... Что тогда нужно этой дохлой дряни?
— Ещё раз дрянью назовёшь — яйца оторву, — бесстрастно предупредил мальчишка. — Дохлым я по твоей милости стал, так что веди машину и молитвы про себя читай. Пригодится.
Вот уже много лет никто не говорил с Владимиром Геннадьевичем в таком тоне. За это время он провёл несколько достаточно громких процессов, отправив за решётку кое-кого из некогда весьма известных фигур. Правда, до него доходили слухи, что как минимум один из осуждённых был невиновен и тяжело болен, да и вообще вскоре скончался в колонии. Но Владимир Геннадьевич предпочитал быстро выкидывать из памяти подобные разговоры. В конце концов, мало ли, что болтают по углам и в курилках? Он строил свою карьеру, не думая об отработанном материале, которыми становились люди после прочтения приговора.
Какое-то смутное предчувствие подсказало судье, что мёртвому ребёнку лучше не перечить. Молитв он не помнил, но попытался наскрести памяти хотя бы на извечное «Отче наш». Получалось с трудом.
Мальчишка спокойно сидел на пассажирском сиденье, так похожий на простого ребёнка, возвращающегося домой с родителем — если б не мертвенно-белая кожа и мертвенно-чёрные глаза. Он молча смотрел вперёд на дорогу, иногда проводя пятернёй по мокрым волосам. Всякий раз с них капало, и судье казалось, что в эти минуты в салоне становилось всё холоднее и холоднее.
Владимир Геннадьевич поёжился, чувствуя, как ноги покрываются противной «гусиной кожей». Отважился прибавить «печку», но облегчения это не принесло.
* * *
Они выехали на центральную улицу, в этот час совершенно пустую, если не считать небольшие группки подвыпивших компаний.
— Сбрось немного скорость, — приказал голос в голове.
Владимир Геннадьевич послушно выполнил приказание и с тревогой покосился на пассажирское кресло в ожидание новых распоряжений.
— Видишь там, впереди, шестеро?
Владимир Геннадьевич посмотрел — и увидел небольшую группу парней, неспешно направляющуюся в сторону городского парка. Судя по движениям и неестественно громким голосам, все они были пьяны.
— Тарань их, — коротко бросил мёртвый мальчишка.
— Что?! — задохнулся ужасом судья. — Зачем?!
— Свои ошибки надо исправлять, ваша честь, — показалось, или в бесстрастном голосе скользнула насмешка? — Ты присмотрись, это ведь Антоха Чуев со своими дружками.
Владимир Геннадьевич лихорадочно вытер пот со лба. Дело Антона Чуева и его компании он рассматривал больше пяти назад. Мягкий приговор возмутил многих, однако, как это часто бывает, дальше возмущений ситуация не продвинулась.
— Что, сыкотно? — нет, он определённо усмехнулся, дёрнул уголком своих, по-прежнему сомкнутых, губ! — А от папочки-бизнесмена на лапу брать не сыкотно было? За условный-то срок для насильников?
— У них не было до того проблем, — попытался оправдаться судья. — Антон и ещё один — они вроде спортсмены были, и характеризовались хорошо...
— Ну так я и не спорю, — мёртвый ребёнок пожал узкими плечиками. — Да только тем двум девчонкам их характеристики как-то не помогли. Одна в итоге осталась инвалидом, вторая — до сих пор из дому боится выйти и заикается теперь. А красивые девочки ведь были, умницы, не шалавы какие, — в его голосе, таком бесстрастном, на миг словно что-то дрогнуло. – Просто не посчастливилось в парке вечером пересечься с плохой компанией.
Судья рванул на себе воротник рубашки. Дышать стало уж очень тяжело.
Один из парней выкрикнул матерное — и шарахнул об асфальт пустой пивной бутылкой.
— Не сцы, ваша честь, — подбодрил мальчишка. — Это тебе не школьников камнями месить.
— А это...это точно они? — хрипло выдохнул судья.
— Они, они, — успокоил мальчишка. — Я ж говорю: сегодня у тебя вечер работы над ошибками.
Владимир Геннадьевич до боли стиснул руль. В голове снова застучали молоточки крови, а перед глазами встало ухмыляющееся лицо Антона, перечёркнутое прутьями скамьи подсудимых.
А, пошло оно всё!
Он яростно надавил на педаль газа, изо всех сил рванул вперёд коробку передач. Взвизгнув шинами, «Тойота» рванулась вперёд, нарушая все правила движения.
На этот раз удар вышел сильнее. Владимира Геннадьевича с силой приложило лбом о стекло. Он услышал вопли и краем глаза успел увидеть разлетающиеся, как кегли, фигуры. Не отдавая себе отчёта, судья резко дёрнул руль вправо. Ознобный хрусткостей и нечеловеческий вой слились в ушах воедино. Ещё один рывок — и машина проволокла по асфальту два искорёженных тела, оставив позади ещё столько же.
— Неплохо, — одобрил мальчишка. — Теперь давай сваливай отсюда по-быстрому.
— Двое отскочили, — выдавил судья сквозь звон в ушах.
— Пусть их, — мёртвый ребёнок дёрнул плечом. — Главное, Чуева хорошо приложил. Если и выживет, детей не будет точно.
Сзади вопили, надсаживались, истошно визжали. Ревели автомобильные гудки. Судья оскалился загнанным зверем, вдавив педаль газа в пол. Миг — и улица с изломанными телами осталась за квартал позади.
* * *
Снегопад усиливался; теперь он уже не походил на дождь, и совсем чуть-чуть по интенсивности оставалось ему до метели.
Судья завёл «Тойоту» в какую-то подворотню в нескольких кварталах от места, где он только что хладнокровно снёс четверых.
Хотя, почему хладнокровно?..
Владимир Геннадьевич откинулся на сиденье, пытаясь сохранить остатки рассудка сквозь молот в висках. Поганый день, какой, мать его, поганый день...
Улица, с которой он только что сбежал, была одной из центральных, не главной, но оснащённой видеокамерами. Система «Безопасный город» не делала город безопаснее, но фиксировала всё с бесстрастной достоверностью механизма.
Судья вспомнил, как бил себя жирным кулаком в не менее жирную грудь глава местного ГАИ — и клялся, что теперь с беспределом на дорогах будет покончено. С того банкета прошло меньше недели, и судья понимал, что, возможно, именно ему теперь суждено стать первой ласточкой, которая сложит крылья в борьбе с ростом дорожно-транспортных происшествий.
— Оклемался? — холодный детский голос ворвался в голову без предупреждения, возвращая в чувство.
— Что, не всё?.. — тупо простонал Владимир Геннадьевич, сжимая виски ладонями. — Ещё что-то...?
Фразу он не договорил, она прошлась по хребту холодным колотьём. Где-то на задворках воображения по его следу уже летели полицейские машины, а фамилия уже была оглашена десятком новостных криминальных хроник.
— Конечно, не всё, — подтвердил мёртвый мальчишка с каким-то даже торжеством. — Ты за свою карьеру, ваша честь, не одну ошибку наделал. И сегодня исправить нужно будет все.
Ладони судьи сами собой сжались в кулаки. Вспышка ярости пронзила, бросилась кровью в лицо. Не думая, он со всей силы обрушил на пассажирское сиденье удар — но рука лишь ощутила тусклый холод кожаной обивки. В следующий миг тонкие детские пальцы, ледяные и твёрдые, словно железные прутья, сжали горло, запрокинули голову кверху. Прямо перед собой судья увидел чёрные туннели глаз на белом неподвижном лице, и, заглянув в эту черноту, судья завыл от невыразимого ужаса, пробравшего его до костей, от ужаса осознания себя в реальности — в серой мглистой реальности до боли знакомого города, в реальности, от которой никакое пробуждение уже не спасёт.
Потом пальцы разжались, и он на несколько минут — целую вечность — скорчился, ткнувшись лбом в руль, не в силах отдышаться, слыша лишь, как истошно колотится траченое никотином сердце.
— Сопли выбей, и поехали, — приказал проклятый мальчишка. Он как-то незаметно снова оказался на пассажирском сиденье, всё с тем же мёртвым спокойствием глядя на судью своими чёрными дырами глаз. Владимир Геннадьевич судорожно втянул носом воздух и передёрнулся от склизкой гадости, скользнувшей на вдохе в горло.
«Тойота», послушная, как и всегда, завелась мгновенно. Странно, но руки на руле совсем не дрожали.
* * *
Спустя полчаса метель стала полновластной хозяйкой в небе над городом. Ветер уже не свистел, и даже не выл, он словно пел мрачную погребальную песнь, словно провожал в иной мир замерзающих на лету птиц.
Ну, или словно оплакивал уничтоженную за пару часов карьеру.
Владимир Геннадьевич Проскурин вышел из круглосуточного магазина, на ходу пряча табельный «ярыгин» в закреплённую на поясе кобуру. В пустом помещении остался остывать труп Вахи, хозяина торговой точки. Садясь в машину, судья отметил, что ноги не трясутся тоже, и криво ухмыльнулся очередному везению. Пока он всаживал в корчащегося Ваху пулю за пулей, ни одной живой души в магазине больше не было.
А вот одна неживая — была.
— Хорошо стреляешь, ваша честь, — не похвалил, скорее, просто констатировал мальчишка с пассажирского сиденья. — Это ведь более подходящее наказание, чем простой штраф за избиение того старика, согласись.
— Да, — вырвалось у судьи раньше, чем он успел осознать сказанное и внутренне поморщиться от осознания правоты мёртвого ребёнка. Тот старик, которому не посчастливилось задеть своим «Запорожцем» BMW Вахи на рынке, умер в больнице через месяц, так и не придя в сознание — но на момент вынесения приговора был ещё жив...если, конечно, это можно было назвать жизнью.
— Брательник-то неплохо тогда тебя отблагодарил? — поинтересовался мальчишка, буравя чёрным взглядом.
— Какая, нахрен, разница, — прошипел судья сквозь вновь всколыхнувшийся страх. — На мне минимум три трупа...
— Четыре.
Владимир Геннадьевич затравленно усмехнулся, и вырулил в новую подворотню.
— Что дальше? Надеюсь, теперь всё? — он огляделся, но метель, похоже, разогнала по домам весь город. — Все ошибки исправлены?
Мёртвый мальчишка несколько мгновений смотрел на судью, не говоря ни слова. Владимир Геннадьевич ощутил, как ёкнуло и обдало холодом где-то на уровне желудка. Гадкие струйки пота скользнули за воротник.
— Осталась одна ошибка. Последняя.
Облегчение и страх обожгли нутро.
— Кто? — хрипло выдохнул судья.
Мальчишка чуть улыбнулся уголком сжатых губ. Или показалось?
— Баринов. Помнишь такого?
* * *
За тёмным окном мела белая муть. Стон ветра в вентиляционном отверстии под потолком кухни резал прямо по нервам. Владимир Геннадьевич Проскурин держал в руке стакан, почти до половины заполненный водкой и понимал: один глоток — и его вывернет прямо на стол.
Этим вечером водки было, определённо, слишком много.
Гостеприимный хозяин столь же мощно, сколь и панибратски хлопнул судью по хребту и опрокинул в себя содержимое своего стакана. Владимир Геннадьевич скосил глаза на мёртвого мальчишку, замершего в дверном проёме.
— Эт-то ты хорошо сделал, что заехал, Вовчик, — в который раз раскатисто изрёк Валерий Баринов, частный предприниматель и лихой водитель, чьё дело судья рассматривал примерно пару лет назад. — Эт-то ты прямо вовремя нарисовался, ну вот как будто сам бог послал!
Владимир Геннадьевич попытался улыбнуться — получилось жалко и криво. Два года назад, аккурат под новый год, Валерий Баринов, мертвецки пьяный, снёс на своём «Лексусе» беременную девушку. Её парень, или кажется, муж, по слухам, сошёл с ума и вскоре повесился. Баринов, по всей видимости, ухитрился подмазать и следствие, ибо итоговая картина выставила виноватой саму девушку, переходившую дорогу уже после зелёного света.
То заседание Владимир Геннадьевич помнил как-то скомкано и слабо. В сторону близких погибшей он, назначая штраф и условный срок, старался не смотреть. Как не смог заставить себя посмотреть и в глаза самому Баринову, который долго тряс руку своей жирной ладонью с короткими обрубками-пальцами. Тогда же бизнесмен оставил свой номер и предложил звонить, «если что». Судья постарался забыть и о номере, и о самом Баринове — и, вроде бы, это удалось вполне без труда.
И вот теперь он сидел напротив своего «старого знакомого», всё такого же здоровенного, мордатого и плечистого, на его роскошной кухне не менее роскошной загородной дачи. Сидел — и не мог себя заставить даже пригубить проклятый стакан с водкой, а сам Баринов выглядел каким-то слишком оживлённым.
Неестественно оживлённым.
— Ты пей, Вовчик, пей, — напирал он с доброжелательной снисходительностью. — Тут у меня дело к тебе есть. Кореш мой, в ментовке, что тогда помог, совсем плох щас, рак, туда-сюда... Может, даже до праздников не дотянет. Ну, а ты судья, закон знаешь, значит, подскажешь как нормально сделать...
«Сделать что?» — хотел спросить судья, но тут из коридора послышались лёгкие шаги.
Владимир Геннадьевич повернулся на звук и оцепенел.
Из полумрака коридора на кухню ступила девушка, на вид не старше двадцати. Высокая, стройная и обнажённая. С неестественно посиневшим лицом и синяками на мертвенно-белой шее.
И глаза у неё были чёрные-чёрные.
Ни белков, ни зрачков.
В следующее мгновенье в ушах у судьи раздался звон, а руку обожгло резкой болью. Колени обдало холодным и мокрым, и он запоздало понял, что это лопнул стакан с водкой у него в руке.
— Бля, Вовчик, ты чё-то совсем плохой, — донеслось до него сквозь звон в ушах. Мёртвая девушка стала рядом с мёртвым мальчишкой, положив тонкую руку на его плечо. Ребёнок прижался щекой к её обнажённому бедру. Теперь на судью неотрывно смотрели две пары чёрных глаз.
Владимир Геннадьевич вытянул руку. Рука тряслась, как тонкая ветка на ураганном ветру.
Мёртвый мальчишка и мёртвая девушка смотрели на него и улыбались. В голове звучало уже два голоса, и они повторял всего два слова.
«Исправь ошибку»
— Так, Вовчик, двигайся, твою налево, — сильной рукой его оттеснили от стола. — Ты чё такой зашуганный? Стресс на работе или помер кто?
Судья скорчился на стуле, чувствуя, как внутри вновь становится очень холодно и как начинают шевелиться волосы на затылке. Бизнесмен стоял перед ним, мрачно созерцая осколки и кровавые пятна на белоснежном кафеле.
«Исправь ошибку»
— Ладно, хрен с ним, — Валерий Баринов повёл борцовскими плечами, обернулся. — Ты мне вот лучше что скажи...
«Исправь ошибку»
— У меня в спальне тёлка... — бизнесмен глупо ухмыльнулся, провёл ладонью по бритой голове. — Подцепил в клубе, напоил, как положено, трахнул пару раз, а она чё-то истерить стала...
Мёртвая девушка медленно опустилась на колени возле мёртвого мальчишки, и тот обнял её за шею.
«Исправь ошибку»
— Ну я, короче, её придушил слегка, — голос Баринова доносился словно сквозь вату. — Чтоб угомонилась... – он как-то странно, невесело всхохотнул. – Да, видно, перестарался.
Табельный пистолет по-прежнему был в кобуре. Владимир Геннадьевич надавил на кнопку негнущимся пальцем.
— Пошли, покажу, что ли, — хохотнув, Баринов шагнул в сторону коридора. — Полюбуешься. Ты таких девчонок и не валял, поди.
Пистолет в этот раз оказался лёгким, точно ключи или авторучка. Судья рванулся со стула, задел его ножку, опрокинул — но удержался на ногах.
Глаза обернувшегося на звук Баринова расширились
— Э, ты чё?!
Когда он успел перезарядить своего «ярыгина»? Три выстрела прогремели в пустом помещении, прокатились по комнатам звонким торжественным эхом.
Владимир Геннадьевич медленно, волоча внезапно потяжелевшие ноги, приблизился.
Валерий Баринов, бизнесмен и в прошлом, возможно, бандит, два года назад получивший от него второй шанс — незаслуженный, неправильный — с ужасом смотрел на него, пытаясь не то отползти, не то приподняться. Изо рта по небритому подбородку стекала струйка крови.
— Вов... Вовч... ааа... — хрипел и булькал раненый бизнесмен. — Вов...чик...за...чё...
— Да у меня тут, это, работа над ошибками, — сообщил судья и вдруг разразился хохотом.
Он хохотал, запрокинув голову к яркому потолку, хохотал, не чуя подгибающихся ног, хохотал, не слыша новых выстрелов от судорожно дёргающегося на курке пальца. Он хохотал до слёз, до икоты, хохотал, чувствуя неимоверное облегчение, понимая, что всё, работа его закончилась, что теперь никто не накажет его за не сделанную домашку, что никакая мама не полезет ему в дневник, потому, что и мамы-то нет, что теперь он снова строгий, но справедливый судья, и может снова выносить приговоры спокойно, без всяких ошибок и нервотрёпки. Он хохотал, не замечая слёз, текущих по щекам и другого, столь же мокрого, вновь текущего по ногам.
Потом до судьи донёсся булькающий хрип, и он с испугом осознал, что Баринов ещё жив, что работа не закончена. В «ярыгине» не осталось патронов, и Владимир Геннадьевич, присев над бизнесменом, обрушил ему на голову рукоять пистолета. А потом ещё раз. И ещё раз.
После третьего он как-то сразу понял, что больше ударов не требуется. Поднявшись на трясущихся ногах, судья попытался отыскать глазам мёртвого мальчишку и мёртвую девушку, сказать им, что работа выполнена, что ошибка исправлена, что он сделал всё так, как было нужно — но кухня, не считая трупа хозяина, была пуста.
Владимир Геннадьевич напряг все силы, что ещё оставались, прислушался к себе. В голове тоже было пусто, даже — опустошённо. Ничьи голоса там больше не звучали.
Тогда судья медленно опустился на кухонный кафель, ткнулся в него лбом и с огромным облегчением зарыдал.
* * *
Стрельба в элитном дачном посёлке не могла остаться незамеченной даже на фоне бури и ветра.
Прибывшие на место происшествия полицейские и сотрудники скорой помощи обнаружили в доме предпринимателя Баринова два трупа — хозяина дачи и некоей девушки, чью личность ещё предстояло установить. Сотрудникам скорой помощи передали ещё одного находившегося там человека — мужчину, в практически невменяемом состоянии. Его личность была установлена очень быстро, благодаря документам, обнаруженным в припаркованной рядом с дачей «Тойоте».
Вскоре в выпусках вечерних новостей и в сводках интернет-порталов появилось сообщение о высокопоставленном судейском чине, убившем за одну ночь, по меньшей мере, пятерых. Было также сказано, что в самое ближайшее время к расследованию подключатся психологи-криминалисты.
Но Владимир Геннадьевич Проскурин об этом не знал. Всю дорогу сначала — до ближайшего отделения БСМП, а потом — до ближайшего отделения полиции, судья смеялся и плакал, не видя ничего вокруг. Он плетью висел в руках тех, кто вёл его сначала — до полицейского «бобика», потом — по длинному коридору, до двери с медной табличкой. И даже оказавшись там, в тускло освещённом одной лишь настольной лампой кабинете, перед человеком, чьё лицо было скрыто в тени, продолжал повторять:
— Я выполнил работу над ошибками, я выполнил, выполнил, выполнил, сука, выполнил, теперь я снова свободен, всё, всё, свобода! Снова судья, снова сам всё решаю, да, да, сука, да! Я выполнил работу над ошибками...
Сидящий напротив медленно подался вперёд, и слова застряли у судьи в горле, сковав язык, перекрыв дыхания.
Он увидел его глаза.
И были они чёрные-чёрные.
Автор: Snow Den