Мракотека | Пролиферация

Температура была бы вполне терпимой, если бы не промозглый ветер, вволю резвившийся в растянувшемся на многие сотни метров вокруг палаточном городке посреди тайги. Обычно вынужденный лавировать меж вековых сосен, на этом голом пятачке с парой бревенчатых бараков и гигантским коническим срубом он чувствовал себя вольготно. Гонял хвою вперемешку с порошей кругами, заглядывал, точно озорной мальчишка, под юбки бесчисленным паломницам, кутавшимся в пуховики. Трепал полотно палаток и с завидной регулярностью лизал Эвелину ледяным языком под воротник хваленой Патагонии.

— Ну и надолго это?

— Как вызовут, так вызовут, а пока молись и жди! — повернулась к ней какая-то неприятная баба, будто целиком состоящая из разномастных платков.

— Ага, как же! — пробормотала девушка себе под нос, не желая вызвать гнева паствы.

Вместо молитвы она принялась мысленно чихвостить редактора Женьку из отдела новостей. Со всеми обычно строгий и подчеркнуто, выспренне вежливый, мастер держать дистанцию, он расплылся перед ней подтаявшим мороженым, стоило лишь стать его любовницей.

* * *

— Ну ты чего, кошечка, я же под тебя уже бюджет выбил… Давай, туда и обратно, за недельку управишься! — ласково мурлыкал месяц назад он ей в пупок, еще тяжело дыша после упражнений, — Тебя на вертолете довезут, слышишь? Ты на вертолете когда-нибудь летала?

— Женя, я на чем только ни летала! — устало отвечала она, желая, чтобы неугомонный новостник наконец заткнулся и дал ей уснуть, — Ну чего я там не видела? Кто он на этот раз? Поп-расстрига? Шизофреник? Бывший замполит? Жень, мне этого говна — во хватило! Не хочу я больше, не хочу!

— Да подожди ты! — он настолько возмутился ее скепсисом, что даже вскочил с кровати и принялся расхаживать по комнате. Его вялые гениталии усталым мешочком смешно шлепали по бедру в такт движениям, — На этот раз все серьезно! Настоящие исцеленные есть — раз! Происхождение лидера совершенно неизвестно — два! Никакого пиара, а о нем слышно уже в Москве и в Петербурге — три! Четыре...

— Да было это все уже, было! Найди мне какую-нибудь группку сатанистов-тихушников в Подмосковье, я их быстренько расколю и вся недолга...

— Ты не дослушала...

Эвелина, поняв, что уснуть ей не дадут, завернулась в простыню, встала с кровати и подошла к холодильнику. Достав початую бутылку шабли она, не прибегая к посредничеству бокала, пригубила прямо из горлышка. Взяв вино с собой, села на барный стул спиной к любовнику. Простыня кокетливо сползла, обнажая худые плечи и осиную талию.

— Ты у меня такая изящная... — раздалось сзади тяжелое, с придыханием.

— Ой, Жень, отвали! Хотел рассказать — рассказывай. Трахаться у меня все равно уже настроения нет!

— Короче, — затараторил тот, — четыре года назад, в поселке Ванавара...

— Это где? — перебила его Эвелина.

— Ну... Красноярский край. От самого Красноярска семьсот километров...

— Федотов ты охренел?! — девушка едва не поперхнулась санкционным алкоголем, — Ты если от меня избавиться хочешь — лучше прямо скажи...

— Три дня! Всего три дня! Ну, Эль, кого мне еще посылать? Жданову, овцу эту плоскомордую, или Терехина, который еще по дороге убьется? Вспомни, ты этого Абхасвару новгородского в два счета расколола с его кислотными благовониями!

— Да что там было раскалывать? Кто в Амстердаме был, тот в чудеса не верит! Но Сибирь, Жень, серьезно?

— Элечка, милая, всего на три дня. Я не прошу тебя внедряться, только посмотреть. Профессиональным, так сказать, взглядом. Ну, хочешь — на колени встану, — и новостник действительно бухнулся на пол и принялся лобызать пальцы на ноге девушки.

— Перестань, щекотно! Федотов, я себя не контролирую! По зубам получишь, по дорогущей своей металлокерамике! Слышишь? Ай-ай-ай, хватит! Ладно-ладно, согласна я, только перестань!

Федотов тут же вскочил на ноги и принес из коридора планшет.

— Короче, четыре года назад, в поселке Ванавара пропал ребенок. Мальчик восьми лет. У пацана было ДЦП, он еле ходил, так что отрабатывали версию с похищением. Понятное дело, всех подняли на уши, но безрезультатно. Да и попробуй найди — тайга кругом, Сибирь...

— Сука, даже не напоминай! — в шутку замахнулась Эвелина бутылкой.

— Эй, ты согласилась! — строго, уже совсем не игриво напомнил Федотов, — В общем, год назад пацан вернулся. На своих двоих. Без костылей. И разговаривает внятно. Само собой, репортеры, пресса, шумиха... А он все одно твердит — о каком-то святом отшельнике, что якобы исцеляет хвори прикосновением и пророчит грядущее царствие небесное на Земле. Говорит, что покажет путь к нему, но лишь тем, кто уверует. Говорит, мол, отшельник передал ему лишь малую часть своего неземного сияния и вернул в мир, чтобы тот разнес благую весть...

— Так это бывший ДЦП-шник — наш пациент? — зевнула девушка, — Опять неврология? Ску-у-ука!

— Да ты дослушай! Понятное дело, тогда на это купились только вечнобольные бабки и городской дурачок — из тех, что для РЕН-ТВ сценарии пишут, про Нибиру, рептилоидов и прочую чухню. Через месяц вернулся он один в состоянии глубочайшего психоза. Его в стационар в Ногинске положили. Он там еще два месяца поорал, понаводил панику, а потом пальцами себе живот расковырял до кишок, еле спасли. Eго седативами задавили, лежит теперь на ремнях, в кушетку врастает.

— Похоже на эффект от длительного употребления галлюциногенов псилоцибиновой группы.

— Врачи тоже списали на эндогенный психоз. Но суть не в этом. Еще через два месяца из леса в поселок пришла делегация. Несколько старух во главе с этим самым пацаном. Притом бабки здоровые как лошади — пахать можно, а уходили, кто с горбом, кто с катарактой. Понятное дело, это лишь слова очевидцев, — Федотов поторопился вставить ремарку, — И пошли прямиком к главе администрации. Хрен знает, что там ему в уши лили, но обработали знатно, потому что в тот же день он выделил деньги на строительство деревянных бараков в непосредственной близости от скита.

— А не легче было самому святому отшельнику прийти в поселок?

— Ты меня спрашиваешь?

— А бараки для кого?

— О, а вот тут интереснее! Делегация пробыла в поселке один день. И увела за собой следом два десятка человек.

— Да ладно!

— В общем, на данный момент Царствие Небесное и его лидер — его называют мессией — насчитывает не менее сотни последователей, живущих постоянно в тайге и около тысячи паломников ежемесячно. Почти все они — женского пола. Все они возвращаются... беременными.

— Ты серьезно, мать твою? Федотов, ты всерьез решил заманить меня в секс-культ? — возмущению Эвелины не было предела, — Ты правда думал, что я на это пойду?

— А как же Пражская Ложа? Там тебя ничего не смущало!

— Да! Потому что, во-первых, там был горячий душ и полиция, а во-вторых, потому что это была Прага, а не гребанная... Как ее там?

— Ванавара, — послушно подсказал Женя.

— Ладно. Фото какое-нибудь этого отшельника хотя бы есть?

— Никакой информации. Ни об идеологии, ни о постулатах, ни о личности самого мессии. Только бесконечные паломничества и чудесные, — Федотов пальцами показал кавычки, — исцеления. Для этого я и посылаю тебя.

— Ну, если я за этот материал не получу Пулитцера... У нас сейчас октябрь, средняя температура в Ванaваре... Федотов, сволочь, ты точно моей смерти хочешь!

Тот лишь виновато пожал плечами.

Когда Женя вызвал такси и с весьма глупым видом натягивал носки, сидя на углу кровати, он вдруг застыл и спросил:

— Слушай, кошечка... А ты на таблетках, или...

— Или, — огрызнулась девушка, подтягивая простыню на грудь, — Закрой за собой!

В то утро она решила не отвечать на вопрос Федотова — одного из немногих, с кем она общалась не только по долгу службы, прервав их свидание-деловую встречу хлопком балконной двери. Ментоловая сигарета горько холодила язык, а по лицу Эвелины текли слезы.

* * *

Теперь же она на вопрос совершенно чужой ей женщины почему-то ответила предельно честно.

— Милая, а ты зачем здесь? — спросила вдруг ее платочная баба. С недоверием взглянув в ее безвозрастное лицо, Эвелина не увидела ни неприязни, ни язвительности. Должно быть, сработал эффект попутчика в плацкарте.

— Я ребенка потеряла, — выдала она сходу то, чего в Москве о ней никто не знал.

— Ох, милая, да как же...

— Да как... Как у всех. Недосмотрели-недолечили... Теперь — вот, пустоцвет. Для кого и для чего живу — непонятно.

Тут Эвелина лукавила, чтобы своей ролью страждущей заслужить доверие местных. Жила она теперь, конечно, для себя. А раньше все было по-другому. Был и безвольный, одобренный родителями муж, были и сами родители — вечно недовольная, сгорбленная, будто несущая крест мать и всегда молчаливый, вихрастый отец. И был ребенок. Совсем недолго, он пробыл в ее дрожащих руках минут пять, но он все же был.

— У всего есть толк, дочка. Кто знает, где бы ты сейчас была, сложись все по-другому? Теперь ты на своем месте. Пути Господни неисповедимы — куда бы ты ни шла, придешь к Богу.

Эвелине стоило большого труда не закатить глаза — сколько же подобного дерьма она слышала за восемь лет своей карьеры: Все дороги ведут к Братству Света!, Да не заблудится во тьме тот, кто чист душой и прильнет с сосцам Матери Матерей!, В финале все дети Сатанаила воссядут в тени трона Его!

— Да, истинно так, — она натянуто-вежливо улыбнулась и, заметив свободное место у импровизированной жаровни из металлической бочки, шмыгнула к источнику тепла. Платочная баба подсуетилась и прильнула к ней сбоку необъятной своей тушей. В нос мгновенно ударила вонь давно не мытого тела. — А вы давно здесь... ждете?

— Все ждут столько, сколько надо, дочка. Все начинается с веры. Апостол Его говорит, что без веры нет и исцеления.

Тетка подняла глаза и с благоговением посмотрела на огромный, из цельных, будто бы опаленных, бревен сруб в центре палаточного городка.

— А вы его... видели? Ну, мессию?

— А что, сомневаешься? — лукаво прищурилась собеседница, — Зря. Тех, кто сомневается, Oн дольше других ждать заставляет. Вера, она доказательств искать не должна. Пред верующим и гора расточится, и воды морские разойдутся.

— А у него есть имя?

— Истинному Мессии не нужно имя — ты признаешь Его, лишь увидев. Да вот — сама полюбуйся!

Платочная баба кивнула в сторону строения. Полог из строительного войлока откинулся, и оттуда вышла крупная, горбатая старуха. В толпе началось беспокойное шевеление. Женщины, напиравшие сзади оттеснили Эвелину с ее соседкой к деревянному заграждению, едва не опрокинув импровизированную жаровню.

По толпе пробежал благоговейный шепоток, будто волна, неизменно докатываясь до ушей Эвелины и заставляя ее скрипеть зубами от раздражения — Чудо! Свершилось чудо! Деревянное заграждение накренилось, и вынырнувшие из-за бараков рослые тетки в одинаковых бушлатах обеспокоенно уперлись в него ладонями с противоположной стороны.

Ага, значит, белку все-таки слуги стерегут! — удовлетворенно подумала девушка. Если мессия испытывает нужду в охране, значит, его все же есть, за что убить.

Следом за старухой, неуверенно ступая, вышел мужик средних лет. Зажмурился, прижал ладони к глазам, будто свет слепил его, после чего демонстративно оторвал их и возопил на всю тайгу:

— Вижу! Я прозрел! Я вижу, Господи!

— Слава! Слава тебе, Господи! — отвечала нестройным хором толпа.

Рядом раздался недовольный голосок какой-то крысоватой пигалицы, на вид не старше шестнадцати:

— Сто пудов, депутатский сынок! Мы тут неделями торчим, а он за день управился.

— А что, думаете, депутат за это платит? — оживилась Эвелина, забилась журналистская жилка.

— Если бы они брали деньги — очередь из мажоров была бы до Китая, — в голосе крыски, как ее обозвала про себя Эвелина, явственно ощущалась зависть, — Нет, приглашает через посредников. Видать, для пиара.

Этот давно уже въевшийся в русскую речь англицизм звучал посреди тайги чужеродно и неуместно, напоминая Эвелине о ее цели.

— А тебе это зачем? — на голубом глазу спросила она.

— А то не знаешь! Не хочешь стать матерью Спасителя?

— Я здесь за исцелением вообще-то...

— Понятно, — крыска вздохнула — одновременно разочарованно и облегченно, — А что у тебя?

— Детей не могу иметь, — уже сказав это один раз вслух, во второй было легче. Да и где еще исповедоваться, как не на пороге обители святого?

— Вот оно что! Так это тебе в другую очередь. Здесь...

— Идет! Идет! — послышалось повсюду, и возбужденный гомон заглушил голос крыски.

На самом деле, мессия никуда не шел. Его выкатила дюжая сибирская бабища, кажется, даже брюхатая, на садовой тележке. За руку пророка держал мальчик лет двенадцати с непропорционально крупной головой. Тот самый, с ДЦП — догадалась Эвелина.

Вид отшельника поразил ее в самое сердце. Даже сидя в какой-то странной версии позы йога, он, тем не менее, возвышался над головами своих охранниц, будто деревянный идол. Его неравномерно-черная, будто обугленная кожа и надетое на него выцветшее тряпье лишь усиливало сходство. Худое лицо, обрамленное длинными седыми волосами и висячей бородой неуловимо напоминало бесконечно одинаковые лики святых с православных икон. Глаза при этом у мессии были маленькие и совершенно невыразительные, что немало удивило Эвелину. Обычно зрачки у лидеров секты сияют небесным пламенем и смотрят прямо в душу, или, как это называла сама журналистка — взгляд клинического психопата с манией величия. Здесь же расслабленно-полузакрытые глазки пялились куда-то внутрь черепа, так что зрачки было едва видно.

Да он же слепой! — осенило ее, — Или прикидывается. Подражатели Ванги все никак не выйдут из моды.

—Осанна! Осанна! — слышалось со всех сторон. Обращались страждущие явно не к авраамическому божеству, но к пророку.

Отшельник оставался почти неподвижным, лишь голова его медленно поворачивалась, будто танковая башня. Наконец, мессия уперся взглядом невидящих глаз прямо в Эвелину. Крупноголовый мальчонка, так и не отпускавший руку отшельника, что-то горячо зашептал ему на ухо. Тот благостно кивнул, и пацан воздел тоненькую ручонку, указывая — теперь никаких сомнений не было — на нее. Раздался надтреснутый, простуженный возглас:

— Возрадуйся, богородица, ибо в жены избрана и благословлена ты в чреве носить дитя Его!!

Отшельник удовлетворенно кивнул, точно сделал важное дело, и на тележке его вкатили обратно в сруб. Пацаненок, не отпуская его руки, вошел следом. Стоило мессии скользнуть под полог, как по толпе прокатился разочарованный стон, а следом возмущенный ропот. Слышались выкрики я здесь месяц стою!, так нечестно! и просто беспорядочная бабья ругань. Эвелина и сама была не рада такому повороту событий. Попасть на прием к святому отшельнику она планировала как страждущая, а вовсе не как наложница. С одной стороны, конечно, неплохо, что не придется куковать на морозе месяцами. С другой – вид неподвижного мужика на тележке совершенно не вдохновлял на постельные подвиги. Так или иначе, теперь, по крайней мере, у нее будет возможность пораньше вернуться в Москву.

Пока тетки-охранницы, напоминающие тюремных надсмотрщиц, отодвигали заграждение, она быстренько включила миниатюрную камеру, спрятанную в волосах. Та была замаскирована под крупную заколку с фальшивыми изумрудами — ее личное ноу-хау. Стащив капюшон с головы, девушка эффектно тряхнула струящейся рыжей шевелюрой – камера держалась отлично.

— Ах ты сука! — вдруг раздалось где-то совсем рядом, а следом крыска с силой вцепилась Эвелине в волосы, — Мерзкая обманщица! Самозванка!

Как я спалилась? — лихорадочно думала девушка, пытаясь стряхнуть с себя цепкие руки крыски. Маленькая, злобная, неуловимая с искаженным гневной гримасой лицом, она и правда напоминала бешеного грызуна.

— Не пускайте ее, девочки! Она лгунья! Лгунья!

Тут, к счастью, вмешалась одна из охранниц. Без всяких дубинок и шокеров, она в два счета усмирила крыску — проведя одну руку под мышкой, а другую заведя за шею, она с легкостью оттащила обмякшую крикунью в сторону от Эвелины. Приведя в порядок волосы, она исподволь проверила — держится ли камера? Та была на месте. Губа распухла, на щеке наметилась пара царапин.

Тетка в бушлате молча взяла ее под руку и грубо повела ко входу в сруб, пока вторая держала смутьянку. В спину Эвелине раздавались хриплые выкрики:

— Она же пустоцвет! Она недостойна! Бесплодна! Эта сука бесплодна!

Не обращая ни на кого внимания, охранница подвела Эвелину к пологу и подтолкнула. Та, не возмущаясь лишний раз, вошла внутрь. На скит отшельника или дворец мошенника помещение не походило даже отдаленно. Скорее, на какой-нибудь склад. Со всех сторон стояли те самые металлические бочки, в которых снаружи жгли костры. Запах свежей древесины наглухо перебивала вонь прогорклого масла. С дюжину тепловых пушек создавали почти тропическую жару, отчего спина у Эвелины под пуховиком сразу взмокла. Оглушительно тарахтел генератор у входа, а в дальнем углу, теперь уже не на тележке, а на пухлом водяном матрасе восседал Он.

— Подойди, дитя. Ближе. Не страшись! — скрипел пацаненок. Огромная старуха, застывшая по левую руку от пророка напоминала замшелый валун — настолько вся она казалась безжизненной и неподвижной. Сам отшельник тоже был похож на каменное изваяние, и только мальчишка, крепко сжимающий лапищу инвалида выглядел живым.

Эвелина с удовольствием расстегнула тяжелый пуховик, с досадой оглядывая свою точеную фигурку, туго обтянутую черным шерстяным платьем в пол. Рассчитывая на внешность и обаяние в общении с лидером секс-культа, она никак не предполагала, что тот слеп как крот.

Тем не менее, по привычке виляя бедрами, она подошла к матрасу, не зная, что делать дальше. От мессии почему-то несло ладаном и фимиамом, будто из церковной лавки. Медленно, словно преодолевая давление водяной толщи, длинная рука пророка с неприлично отросшими ногтями вытянулась к ней. Привычно истолковав этот странный жест, она уже наклонилась для папского поцелуя — никакой фантазии, а все туда же — когда кисть отшельника, хитро изогнувшись, схватила Эвелину за шею сзади, сдавив до боли, и притянула к себе.

— Не страшись, — повторил мальчик, глядя куда-то перед собой, — Он желает осязать тебя.

Наглая рука грубо шарилась по шее, лицу, волосам, талии. Бесцеремонно залезла в декольте и болезненно сжала грудь, после чего степенно взвесила их — сначала одну, потом другую. Черное лицо пророка при этом оставалось неподвижным, будто восковая маска. Было в нем что-то болезненно-неправильное, нечто, за что взгляд никак не желал уцепиться, но что вызывало безотчетную, почти инстинктивную оторопь. С получением информации нужно было торопиться.

— Почему он такой черный? — спросила она первое, что пришло на ум.

Мальчик, продолжая одухотворенно созерцать пустоту, провещал:

— Путь с небес в бренный мир лежит через Преисподнюю. Геенна огненная закалила, опалила, но не сломила волю Его. Он пришел привесть с собой Царствие Небесное! Так возрадуйся же, богородица, ибо тебе надлежит родить одного из тех, кто продолжит род Господа Нашего на Земле.

Рука, тем временем, все наглела. Острые ногти орудовали под платьем где-то в районе паха, разрывая колготки.

— Мальчик, а тебе... Как тебя зовут?

— Мое имя больше ничего не значит. Теперь я — очи Его и уста Его.

— Слушай, очи и уста, — грубые пальцы, наконец, прорвали ткань и теперь вовсю обследовали ее гениталии, по очереди погружаясь внутрь, будто пробуя ее женские соки на вкус, — А тебе не кажется, что это немного не детское зрелище?

Уговорить уйти дебелую старуху Эвелина и не надеялась.

— Я никогда больше не покину истинного Отца нашего, — отрезал мальчик.

Мда, при детях Эвелина сексом еще не занималась. Потом подумала — к черту, наверняка пацан такое по пять раз на дню наблюдает. Должно быть, потенция у мужика на зависть многим. Женька-то больше двух раз за ночь не выдерживает, а этот...

Рука грубо втащила девушку на матрас, лицом вверх, после чего зарылась в полусгнившее, беспорядочное тряпье, служившее пророку одеждой.

Из-под ткани показался черный бугристый член, похожий на корягу. Эвелина в последний момент уперлась ногой в торс мессии, застыв в нерешительности.

— Не сомневайся, сестра. Наш Отец не несет на себе скверны и пороков плоти человеческой, он чист как слеза раскаяния! — заверил пацаненок.

Эвелина нехотя убрала ногу, мысленно содрогнувшись: Придется принять вaнну с мирамистином после этого лесного... целителя!

Повернувшись одной лишь поясницей — ноги так и лежали обгоревшими бревнами, мессия задрал Эвелине платье и взгромоздился сверху. Вслепую поелозив, он нашелся, уперся свободной рукой в спину старухи — та не шелохнулась — и задвигался в тупом, механическом ритме. Вторую руку чертов мальчишка так и не отпустил. От тела отшельника шел жар, как от печки. Температура его была градусов под пятьдесят, не меньше. Глядя на лицо Отца — неподвижное, лишенное эмоций, с перманентно закатившимися глазами — девушке совершенно неудержимо захотелось сорвать его, будто маску. Отведя взгляд в сторону, на бревна, она принялась мысленно набрасывать текст для грядущего выпуска.

Пережив рак яичников и эндометрия, который навсегда оставил Эвелину бесплодной, она стала проще относиться к сексу и, в особенности, к собственному влагалищу. Удивительно, сколько всего можно добиться, если грамотно распоряжаться своим телом и милым личиком. Так Эвелина сдала экзамен, попала в престижную московскую телекомпанию, тем же способом внедрялась в многочисленные кружки по интересам, как она в шутку называла все эти тайные общества, секты и курсы личностного роста. К своей вагине она относилась ничуть не более щепетильно, чем того бы заслуживал аппендикс. Или свищ. Без яичников, без шанса забеременеть, без своей основной функции — просто слепая скользкая кишка, которой так легко кружить мужчинам голову.

Кончил Отец быстро и едва заметно. Просто поднялся и сел обратно на матрасе в своей позе истукана. Эвелина проверила, но из нее ничего не вытекло. Впрочем, неудивительно — учитывая количество поклонниц, наверняка, у мессии яйца пусты с самого утра. Она вздрогнула от неожиданности, когда пацан вновь певуче заскрипел:

— Ликуй же, богоматерь, ибо отныне носишь ты во чреве дитя Его. Вернись сюда, когда придет час, чтобы все мы засвидетельствовали рождение Его дитя.

Кажется, ее выгоняли. Эвелине и самой не хотелось здесь оставаться. Все, что нужно — записала камера. Вряд ли у этого шалаша есть какое-то закулисье. Все присутствующие — старуха, пророк и пацан, перед которым ей теперь было несколько неловко — застыли в вежливом ожидании. Наскоро оправив платье и застегнув пуховик, девушка выбежала наружу, к свету и холоду. Толпа разразилась радостно-завистливыми славословиями. Крыски поблизости не наблюдалось.

Пока Эвелина шла в сторону просеки, где ее дожидался нанятый Женей пилот вертолета, в спину ей раздался знакомый хриплый писк, уже обращенный к кому-то другому:

— Возрадуйся , богородица, ибо в жены избрана и благословлена в чреве носить дитя Его!

Эвелина в ответ лишь горько хмыкнула — в ее чреве никакого дитя, конечно же, не было.

* * *

— Это полная лажа, Жень, я не знаю, на чем его подловить! Все по-чесноку, денег не требует, исцеленные не в претензии. Я пробила того слепца — действительно, депутат заксобрания Пермского Края. И реально был слепой, прикинь! Законы всякие продвигал о помощи инвалидам и прочее... А теперь вот, инвалидность снял, права на машину делает. Не подкопаешься!

Записав голосовое сообщение, Эвелина ткнула кнопку отправки. Поехать в офис сегодня не получилось, даже на телефонный разговор она оказалась совершенно неспособна — ее скручивало каждые пять минут. Болезненные спазмы уже не выдавливали из нее ничего, кроме едкой желчи. Тошнить начало еще на обратной дороге, в поезде Красноярск-Москва. Эвелина не забывала поминать добрым словом персонал вагона-ресторана и ту рыбу в кляре, на которую девушка с самого начала смотрела с недоверием.

От нечего делать Эвелина пересматривала записи из поездки. Она начала фотографировать суровые сибирские просторы еще с вертолета. Приземлились на небольшой площадке, аж в пяти километрах от палаточного лагеря.

Потом, уже спустившись на широкую просеку, что протоптали паломники, она не могла перестать снимать все подряд: вековые сосны, стеной окружавшие тропу со всех сторон. Топкие, присыпанные снегом болотца с живописными корягами. Непостижимую, подавляющую мощь матушки-тайги. Ближе к лагерю даже удалось заснять зайца — тот застыл на месте и не шевелился, хотя Эвелина подкралась к нему почти на расстояние шага. Какой-то куцый, он болезненно щурился и нервно перебирал передними лапами, будто готовый в любую секунду дать стрекача. Лишь когда Эвелина хрустнула веткой, отступая обратно на тропу, заяц все же снялся с места и ленивыми грузными прыжками поскакал вглубь чащи. Причина странного его поведения тут же стала ясна — с левого бока свисала огромная, лишенная шерсти, сизая опухоль.

Деревянные бараки — явно для приближенных — не отличались роскошью. Наскоро сколоченные, они были лишены стекол в окнах — их заменяли толстые войлочные покрывала. На следующих фото сливались в единую мешанину бесчисленные кислотных цветов палатки. От этого зрелища у Эвелины едва не закружилась голова.

Держаться! — приказала она сама себе. Горло и пищевод уже саднило от бесконечных потоков желчи.

Разномастные бабы — встречались и молодые и пожилые — толпились в кадре, укутанные поверх одежды в платки и одеяла. Эти фото получились смазанными — пришлось снимать исподтишка, но толпа, по счастью, оказалась такая громадная, что пока Эвелина продвигалась к заграждению, успела наснимать не меньше двух сотен кадров.

Спасибо Жене — тот, оказывается, за два месяца договорился с одной курицей из местной газеты, чтобы та заблаговременно заняла место в очереди невест.

— Вот говнюк, — Эвелина то ли всхлипнула, то ли хмыкнула, — так ты все спланировал!

Девушке вдруг стало отчего-то невероятно обидно — вот так, значит, не спрашивая ее мнения, он все устроил заранее, а ее саму не мытьем так катаньем заставил поехать в эту дыру на заклание самоназванной мессии.

Эвелина не собиралась просматривать последнее видео — никакой важной информации она все равно не получила. Планировала сесть за компьютер, вырезать пару кадров, где хорошо видно отшельника и удалить к чертовой матери этот позор. Но теперь ей захотелось взять и отправить этот ролик Жене — то ли в назидание, то ли в качестве отместки. Смотри, мол, что вытворяют с твоей рыжей кошечкой, по твоей, между прочим, вине!

Открыв файл, Эвелина совершенно машинально нажала на кнопку воспроизведения. Снято видeо было, конечно, под странным углом, но, пожалуй, налобная камера смотрелась бы слишком подозрительно. Хриплый писк мальчишки через динамики раздражал еще сильнее. Промотав вперед, она уткнулась взглядом в черное, будто обугленное лицо святого. Тот ритмично двигался в кадре с монотонностью механизма. Взглянув повнимательнее на его рожу, Эвелина вновь, как и тогда, почувствовала, что волоски на шее встали дыбом от какой-то необъяснимой, но при этом явственно, на уровне инстинктов, ощутимой жути. Остановив воспроизведение на кадре, где лицо пророка было видно лучше всего, она внимательно вгляделась в эти пустые, закатившиеся глаза, тонкие губы и прямой, будто выточенный из дерева, нос.

А буквально через секунду скрючилась над тазиком. Изо рта вытекала вязкая кислая слюна — желудок был пуст, и лишь спазмы заставляли тело мучительно сокращаться, будто ужас, вдруг осознанный и мгновенно наполнивший ее, искал выход. Теперь Эвелина знала, что не так с лицом у мессии. Оно было идеально симметричным.

* * *

Холодный декабрьский ветер ожесточенно трепал желтоватую бумажку в руке Эвелины. Она разжала пальцы, и направление на УЗИ пометалось немного в воздухе и улетело прочь, будто обиженное таким пренебрежением. Девушка обернулась на здание поликлиники и в который раз за день недоуменно покачала головой:

— Дебилы-недоучки...

Врачиха с настойчивостью идиотки битый час втолковывала ей, что результаты ХГЧ врать не могут. В ответ на отчаянное Эвелинино Да мне весь нижний этаж выскребли до основания!, терапевт лишь отмахивалась , мол, плохо провели диагностику, врачебная ошибка...

— Бред какой-то!

Живот в очередной раз скрутило спазмом. На секунду ей показалось, что там, внутри, в брюшной полости и правда ворочается чья-то нежеланная, еще не сформировавшаяся жизнь. Нестерпимо захотелось курить. Как назло, в сумке оказалась лишь пустая пачка.

Рванув к ларьку напротив поликлиники, она нагнулась к маленькому окошку и бросила внутрь:

— Пачку Вог, тонкие, с ментолом, будьте добры!

— Вам для себя?

— Простите? — от удивления Эвелина даже наклонилась, чтобы посмотреть на продавщицу — толстогубая некрасивая баба лет сорока хитро улыбалась, посверкивая золотыми коронками.

— Я говорю, сигареты для себя берете?

— А вам какое дело? — с вызовом ответила девушка.

— А я вас видела. На входе в поликлинику. У меня глаз-то уже наметанный...

— На что?

— Бросай ты это дело, дочка. Ты теперь за двоих отвечаешь. Не след тебе дитя-то травить...

— Не ваше дело! — злобно бросила Эвелина и пошла прочь от ларька, не солоно хлебавши.

Уже в каком-то безымянном торговом центре от покупки сигарет ее отвлек запах. Последние два месяца, учуяв аромат еды, она изгибалась в очередном болезненном спазме, но теперь рот ее наполнился слюной, а желудок требовательно заурчал. В Маке Эвелина не ела принципиально, уже не меньше пяти лет. Но теперь этот густой запах фритюра, многократно вскипяченного масла и прожаренного до хруста картофеля вызывал почти наркоманский зуд. Лишенная каких-либо мыслей, она как сомнамбула направилась к кассе.

* * *

— Элька, срочно собирайся! — орал Женька радостно в трубку, — Есть пробитие!

— Можно я сначала доем? — Эвелина без удовольствия отложила куриный наггетс, который только собралась надкусить. Это была третья порция за утро.

— Короче, слушай, ты Чехова помнишь? Депутат из Заксобрания Пермского края? Ну, который прозрел?

— И что с ним?

— В общем, он сейчас в Москве. И угадай, чем занят?

— Кремль смотрит?

— Два дня назад поступил на госпитализацию в институт глазных болезней Гельмгольца с подозрением на ретинобластому! Притом обоих глаз!

— С чем?

— Рак сетчатки! Понимаешь, что это значит?

— Что недолго ему осталось наслаждаться видами Пермского Края? — цинично предположила Эвелина. Она собиралась откусить от наггетса, но тот выпал из пальцев и приземлился на футболку. Эвелина с досадой приподняла заметно округлившийся живот и с досадой вздохнула — два месяца фастфуда не прошли незамеченными. Ничего, завтра сядет на салатики. Только вот доест эту порцию...

— Это значит, дорогая моя, что целитель твой не так прост! Короче, собирайся, я за тобой послал водителя. Пропуск я сварганил, оденься поприличнее! Белый халат купите по дороге.

— Можно я сначала доем? — возмутилась Эвелина, но Женя успел положить трубку.

Упрямо прикончив наггетсы, Эвелина подошла к шкафу. Из старой одежды почти ничего не подходило. Скептично осмотрев гардероб, она все же выбрала мешковатые дачные джинсы и белую блузку, которая еле застегнулась на груди. Лифчик нестерпимо сдавливал и натирал соски. Закрыв дверь шкафа, в ее зеркальной поверхности она увидела свое отражение и внутренне содрогнулась. На желтоватой, с жирным блеском коже лица нагло угнездились несколько довольно крупных прыщей. На носу чернело скопление угрей. Волосы тоже казались какими-то замызганными и сальными, хотя голову Эвелина мыла этим утром.

— Ну, зато хоть сиськи выросли! — улыбнулась она самой себе в зеркале, скрипнув зубами. К ее ужасу, тут же от верхней левой шестерки что-то откололось и противно захрустело.

* * *

Клиника оказалась в старом, в стиле советского ампира, здании. ЧОПовец на проходной лениво кивнул, даже не глядя на бейджик. Эвелина как опытный журналист знала, что в регистратуре ее раскусят в два счета, поэтому сразу метнулась на второй этаж, к палатам.

Провинциального депутата никто не охранял — видимо, не столь важная шишка. Схватив с пустого сестринского поста первый попавшийся планшет, Эвелина юркнула в одноместную палату, где и застала самого пациента. Три с лишним месяца назад этот человек выглядел невероятно одухотворенным, экзальтированным. Сейчас это был раздавленный судьбой полуслепец. Он сидел в наушниках на краю кровати, поэтому Эвелину заметил не сразу. Сообразив, что находится в палате не один, сощурился по-кротовьи, заморгал.

— Доктор, это вы?

— Да...Э-э-э, Вадим Сергеевич? Я к вам по поводу вашего диагноза...

— Наталья Владимировна, это вы? — он честно пытался идентифицировать вошедшего, но было видно, что депутату это дается с трудом. Его полуприкрытые глаза с желтоватыми белками нещадно косили, а под нижними веками набрякли тяжелые болезненно-красные мешки.

— Нет, сегодня ее заменяю я. Меня зовут Эвелина Георгиевна, — девушке почему-то стало совестно называться выдуманным именем, — Вадим Сергеевич, вы не расскажете вкратце, что с вами произошло?

— Ой, девушка, вы все равно не поверите! — он махнул рукой, неловко улыбаясь, будто и сам соглашался с тем, насколько недостоверно звучит его история, — Так вышло, что родился я без сетчатки. Врожденная мутация. Спасибо родителям, они никогда не старались сделать из меня инвалида, наоборот, книги подсовывали постоянно, сами вслух читали...

— Скажите, а ваше недавнее прозрение...

— Вот здесь-то и есть самое странное. Один приятель из Красноярской области сказал, мол, есть в селе Ванавара колдун. Святой-не святой, целитель, в общем. Я сам в это все не верю, но знакомый уверил, что он его сына из инвалидной коляски вытащил... В общем, поехал я, чисто из уважения к товарищу — не скажу же я председателю заксобрания, что он мне лапшу вешает. Пустили меня к этому старцу — а от него духан такой — как от покойника. Ладаном пахнет и... будто мясом несвежим...

На Эвелину накатило легкое дежавю пополам с дурнотой.

— Cунул мне этот целитель два пальца под веки и давай шерудить. И жарко так стало... И будто глазницы заполняются чем-то... А потом я... прозрел.

— Скажите, а целитель от вас потребовал чего-то взамен?

— А вам зачем? — настороженно заморгал депутат, после чего понимающе сказал, — Тоже что-то хотите вылечить? Да ничего он особенного не хотел. Он и не говорит даже. Сам, кстати, слепой и неходячий. Но вот мальчонка этот, его, понимаешь, апостол попросил меня благую весть разнести. Чтоб, мол, больше людей к нему приходило. И невест. Особенно невест.

— А что случилось потом?

— Ну... Недели две назад зрение начало резко падать. Глаза, видите, косят, и изнутри на глазницы что-то будто давит. Ну, я на самолет и сразу к вам. Извините, — тут он весь подобрался и посерьезнел, — А вы вообще анамнез читали? Что у вас там понаписано? И вообще, что со мной, вы мне скажете или нет? Ну немалые же бабки башляю, а вы молчите, как воды в рот набрали! Что вообще происходит?

Поняв, что пациент начал заводиться, Эвелина поторопилась свернуть разговор.

— Извините, мне еще на обход, ваш врач подойдет позже!

— Подождите, а вы кто такая? Как ваша фамилия? Девушка? Фамилия ваша?

Но Эвелина уже выскользнула из палаты, не обращая внимания на раздающиеся ей в спину крики.

Добежав до конца коридора, она хотела было сама залезть в бумаги депутата, но на сестринском посту уже сидела молодая щекастая медсестра. На бейджике красовалось редкое имя Варвара.

— Варечка, дорогуша, дай мне, пожалуйста, aнамнез этого... Чехова, мне кое-что проверить надо.

Медсестра, быстро кинув взгляд на бейджик на груди Эвелины, протянула увесистую папку.

— Только просили не уносить, скоро будет консилиум, — басом предупредила она.

— Так я как раз туда и отнесу, Варюш, — соврала Эвелина и зацокала каблуками по коридору. Свернув за угол, она принялась лихорадочно листать страницы, фотографируя их на камеру cмартфона одну за другой.

— Вы, тут, надеюсь, не шпионажем занимаетесь? — проскрипел старческий высокий тенорок. Подняв взгляд, Эвелина увидела перед собой пожилого врача. То, что он доктор можно было определить только стетоскопу на шее — халата на нем не было, как не было и бейджика.

— Ой, здравствуйте, э-э-э... — не найдя способа узнать имя доктора, похожего на канонического Айболита, Эвелина решила играть дурочку, — Простите, еще не всех знаю по имени, я устроилась совсем недавно...

— А вот я, — с легкой улыбкой прервал ее Айболит — ситуация его явно забавляла, — работаю здесь давно. И по имени знаю всех. И вы, очаровательнейшая барышня, здесь совершенно точно не работаете. Позволите?

Он протянул худую, покрытую старческими пятнами руку, и Эвелина обреченно отдала папку.

— И бейджик, будьте добры, — и вновь девушке пришлось подчиниться, — А теперь расскажите, какую тайну вы пытаетесь здесь выведать?

Эвелина быстро перебрала в голове с десяток заготовленных легенд, после чего вздохнула и призналась.

— Я работаю в прессе. Веду журналистское расследование. Ваш пациент, похоже, стал жертвой недобросовестной и вредоносной нетрадиционной медицины, и я хочу предостеречь...

— Вот как! — Айболит усмехнулся в седые усы, — Боретесь с мракобесием? Похвально! Может быть, я смогу чем-то помочь, раз вы и так уже все разнюхали...

— Ну... Честно говоря, вот это, — Эвелина кивнула на папку с анамнезом, — для меня — филькина грамота. Да, мои знакомые без труда расшифруют все, что я сфотографировала, но...

— Без труда? Ой, сомневаюсь! Уж если я — хирург-офтальмолог с почти сорокалетним стажем вынужден развести руками…

— А вкратце... Что с Чеховым? Ему ввели какой-то препарат? Как он вообще смог видеть?

— О, милая моя, это загадка похлеще бинома Ньютона! Понимаете ли, мы, по сути, даже не можем сообщить пациенту диагноз, — Айболит замялся, точно собирался выдать что-то глупое, — Дело в том, что звучит это как натуральная фантасмагория! Вадим Сергеевич Чехов родился вовсе без сетчатки, а к нам приехал... Нет, это просто невероятно! Он приехал к нам с полной симптоматикой рака сетчатки!

— А сетчатка может... отрасти? Регенерировать?

— Такие опыты проводились, но не в нашей стране. Но шокирует в данном случае то, что у пациента сетчатки просто нет и никогда не было! Ее заменяет полностью функциональная в данном качестве раковая опухоль!

— Это возможно?

— Исключительно теоретически. Pаковые клетки могут быть абсолютно любого вида, почти как стволовые. Но чтобы раковая опухоль полностью заменила собой целый орган — это уже фантастика!

— Но почему Чехов начал терять зрение?

— А здесь все как раз элементарно. Похоже, механизм работы этой лжесетчатки оказался недолговечным, произошла малигнизация клеток, началась инвазия, образование отдельных очагов... Эту часть вам уже объяснит даже самый бесталанный онколог.

— И что ждет пациента?

— На данный момент я предполагаю, что энуклеация — удаление обоих глазных яблок, и, в зависимости от активности очагов — сеансы химио— и радиотерапии. Ну и, разумеется, полная потеря зрения.

Оглянувшись, Айболит заговорщицки зашептал:

— А сейчас вам пора. К нам идет Варвара — и что будет, если она обнаружит здесь прессу — я не представляю. Уходите, я ее задержу.

И старичок вынырнул из-за угла навстречу приближающимся шагам. Раздалось дребезжащее Варвара Михайловна, свет очей моих..., и Эвелина шмыгнула на лестницу.

* * *

Изменения, затронувшие Эвелину, не остались незамеченными. Живот явственно набухал — по хорошо знакомому ей паттерну. Однажды она уже пережила подобное. Много лет назад, в другой жизни, под другим именем — тогда ее звали Алина. Хрупкая, скромная девочка, воспитанная в строгих православных традициях, Аля ходила в церковь с родителями каждое воскресенье, молилась за ужином и перед сном, а крестик отказалась снимать даже, когда весь ее класс повели на флюорографию. Так и держала в приподнятой руке, пока медсестра тихонько посмеивалась в медицинскую маску — в городе тогда бушевала эпидемия гриппа.

Будущего мужа ей тоже одобрила мать — крепкий работящий паренек из семьи соседей. Законодательная власть в лице матери и исполнительная в лице отца поумерили свой пыл в отношении дочери, так что в какой-то момент Алина и правда поверила, что у нее будет нормальная, полноценная жизнь. По крайней мере, пока она не забеременела. Даже сейчас воспоминания заставляли Эвелину скрипеть зубами — будто снова появлялась нестерпимая боль внизу живота, кровотечения, а нос забивала хлорированная вонь больничных коридоров.

Развелась с мужем Эвелина через мирового судью, лишь бы избежать любой ценой встречи с родней. Едва переехав в Москву сменила имя, избавилась от старого номера телефона и окончательно оборвала контакт с теми, кого когда-то считала семьей.

Но, похоже, сколько ни бегай — от прошлого не убежишь. Pастяжки расползлись трещинами по бедрам, груди и животу. Кожа нездорово пожелтела, в голове будто плескалась густая мутная жижа.

Но я ведь не могу быть беременна! — кричал рассудок, но вяло, угасающе. Может ли быть такое, что чертов мессия все-таки не только исцелил, но и оплодотворил ее? Неужели в очередной раз судьба расколотила, измельчила, изничтожила все, во что она верила, и теперь вновь придется выстраивать картину мира? Нет, наверняка, это какое-нибудь заболевание. Опухоль! Да, это опухоль. Нужно ехать в больницу...

Кое-как одевшись в еле налезающие шмотки, Эвелина села в такси и отправилась, как ей казалось, в местную МГКБ. Из головы не выходило уродливо-симметричное лицо святого, механические толчки, ощущение чего-то горячего и густого внутри. Некстати вспомнилось слово ретинобластома, и отшельник обернулся пожилым доктором, рассуждающим о полностью функциональных раковых клетках. Лишь, когда кто-то тронул Эвелину за плечо, она поняла, что находится вовсе не в больнице, а...

— Девушка, вам помочь? — прыщавый паренек в синем фирменном комбинезоне тронул ее за плечо. К досаде Эвелины, во взгляде продавца-консультанта не было вожделения, к которому она так привыкла. Их заменили беспокойство и... брезгливость!

— Cпасибо, я справлюсь... Хотя, подождите! — Эвелина, наконец оторвалась от распотрошенного мешка, полного каких-то белесых волокон, похожих на слежавшуюся пыль, — Этот асбест, он опасен?

— Ну, — замялся юноша, — По идее нет, это же хризотиловый. В Европе его избегают, но последние исследования доказали, что канцерогеном он не...

— Спасибо! — бросила Эвелина, уже направляясь к выходу.

Чего ей нужно на самом деле, она поняла дома. Стянув с себя ставшие болезненно-тесными шмотки, Эвелина вызвонила курьера и заказала себе большую порцию жареной лапши с курицей. Все время ожидания она провела на балконе, выкуривая одну сигарету за другой. Всепоглощающий голод сродни наркоманскому зуду занимал все ее существо. Когда еще один крупный кусок откололся от злополучной верхней шестерки, она лишь с досадой сплюнула его в пепельницу. Такие мелочи ее уже не интересовали. Нужно было поесть.

Когда курьер доставил, наконец, коробку лапши размером с ведерко, и когда Эвелина смолотила все, но так и осталась голодна, лишь в этот момент до нее дошло. Маленькая капелька фритюрного масла набухла янтарем на краю коробки — когда Эвелина вываливала остатки себе в рот — и шлепнулась на язык.

В голове будто сверкнула молния. По всему телу разнеслось радостное Это-то мне и надо!. И, кажется, этот клич шел откуда-то из живота.

Федотов позвонил в дверь далеко за полночь. Эвелина его не ждала — в замызганном, покрытом желтыми потеками халате она с выражением блаженства на лице цедила из сковородки многократно прокипяченное пальмовое масло.

— Жень, привет! Ты чего... без звонка? А я видишь, — Эвелина красноречиво осмотрела себя, — вся в домашнем.

— Ты не отвечала, я... — новостник медленно опустил взгляд, да так и остался пялиться на разбухший, лезущий из-под халатa Эвелинин живот, — Ты беременна?

— Не пори чушь! Что хотел?

— Подожди.. Это мой... Наш ребенок? — на последней фразе его голос сорвался, дав петуха.

— Ой, собери яйца в кучу! Думаешь, ты единственный, с кем я трахаюсь? Не бери в голову. Ты по делу? Я ужинаю...

Поборов смущение и шок, Федотов все же взял себя в руки, откашлялся и сипло ответил:

— Дa. Я пройду?

Он уже было двинулся в квартиру, но Эвелина осталась на месте, загораживая проход.

— Ладно. Давай через порог, ты ж у нас не суеверная? В общем, тут всплыла ситуация, — Федотов завозился в сумке, извлекая наружу какие-то протоколы.

— Жень, по почте нельзя было скинуть?

— Нельзя! — огрызнулся тот, — Человек, чтобы эти бумажки нам добыть, чуть на хату не заехал. Все строго конфиденциально! Ни копий, ни фото! Посмотри, там все по порядку. Мне нужно, чтобы ты завтра кое с кем пообщалась.

— И кто я на этот раз? Горничная, полицейский, училка?

— Следователь. Ростокинский филиал хосписа для онкобольных.

— Жень, ты меня пугаешь. У кого теперь-то рак?

— Респондент — Аверкиева Екатерина Сергеевна, пациент хосписа. На данный момент умирает от рака щитовидной железы в терминальной стадии, так что поспеши. Прочти, там все в папке. Я... поеду, — Федотов смущенно прятал глаза, избегая смотреть Эвелине в лицо.

Лишь когда та закрыла дверь и посмотрела в зеркало — поняла, в чем причина. Верхний правый резец был расколот напополам и разделен глубокой черной трещиной. Не веря глазам, Эвелина осторожно прикоснулась к зубу, слегка качнула, будто желая удостовериться, что это не застрявший кусочек зелени. Зуб, почти не сопротивляясь, остался у нее в пальцах, расколовшись надвое.

* * *

Таксист с неудовольствием косился на Эвелину через зеркало заднего вида. Впрочем, эту непривычную реакцию девушка понимала — прыщи, угри, нездорового цвета кожа. Вдобавок, вчера в ситечке ванной девушка обнаружила моток собственных волос, которого хватило бы на целый парик. Ростокинский хоспис был на другом конце города, так что у Эвелины оказалось достаточно времени, чтобы пролистать папку.

Вся она была набита протоколами о нападениях, притом с каннибалистскими нотками. Беременные женщины бросались на окружающих, впивались им зубами в лица, шеи и особенно в грудь. Таких случаев накопилось не меньше восьми только по Москве, один — со смертельным исходом.

— И зачем мне это? — недоуменно шептала Эвелина, рассматривая фотографии девушек. Прыщавые, редковолосые, с мутным взглядом и жирно-блестящей кожей, все они были какие-то одинаковые. Их общность была такой очевидной, что Эвелина не сразу узнала крыску — свою знакомую по таежному лагерю. Подпись гласила: Аверкиева Наталья Владимировна. Дурное предчувствие накатывало все сильнее по мере приближения к хоспису.

* * *

— Екатерина Сергеевна, извините, что вас мучаю, но все же — что случилось?

Лысый скелет, укутанный трубками и катетерами с трудом перевернулся на бок. Тонкие ручки казались кукольными — если бы кто-то захотел делать куклы в виде умирающих. Блестящая, круглая, будто обсосанный леденец, голова лишь слегка приподнялась над подушкой.

— Да что вы пристали? — скрипела пациентка, — Говорю же, она ни в чем не виновата! Знаете, если бы я — еще и беременная — ездила по два раза в неделю в хоспис повидаться с умирающей матерью, тоже бы начала бросаться на людей.

Слова выходили из истощенного человечка с трудом, еле слышные, будто кто-то снизил громкость до минимума.

— Она пыталась вас убить?

— Меня, чтобы убить, хватило бы и подушки. Не знаю, что на нее нашло. Сидела-сидела, пялилась на меня как мышь на крупу. Потом как зубами вцепится... Вот сюда, — скелетик на кушетке еле заметно прикоснулся к тощей забинтованной шее.

— Может, это психоз? На фоне вашего заболевания? Она в последнее время вела себя странно? Поймите, это необходимо для ведения следствия и вынесения справедливого приговора, — лгала Эвелина.

— Прошлой осенью... Она поехала куда-то под Красноярск. Говорила, там есть целитель. Что вымолит для меня исцеление... Дурочка, конечно. Попала в секту. Он ей набрехал с три короба, обрюхатил да вытолкал... — мысленно Эвелина порадовалась за Екатерину — даже на пороге смерти та не ударялась в мракобесие, мысля здраво, — Она вернулась и несла что-то про Спасителя, про Царствие Небесное. Сама, знай себе, вянет-лысеет, а все одно талдычит... Вот и последний раз тоже. Но она хорошая девочка. Она не желала мне смерти, я верю. Знаете...

Скелетик протянул руку, и Эвелина, поборов брезгливость, взялась за эту сухую, обтянутую кожей, желтую косточку.

— Знаете... Мне кажется... Наташенька пыталась выгрызть рак...

* * *

В больничном коридоре Эвелину скрутило рвотным спазмом. Запахи дезинфекции и медленно подбирающейся смерти ничуть ее не трогали — такое она уже видела. В Бирме два года назад в поселении агхори, когда сектанты поедали личинок из гниющей ноги еще живого соплеменника. В Центре Управления Реальностью под Ростовом, где, потерявшие надежду мамочки вычесывали огромные корки перхоти своим безнадежно больным чадам. Точно такую же корку Эвелина обнаружила у себя под волосами два дня назад. Что это? Pак? Но разве можно заразить раком? Раковые клетки имеют уникальную ДНК-структуру, это не живые организмы, а организмы умирающие, запрограммированные на самоуничтожение, неспособные размножаться... Или?

Эвелина задумчиво погладила выпирающий живот. Тошнота и приступы голода чередовались без какой-либо логики. Нос девушки уловил легкий аромат чего-то съестного, и ноги сами понесли ее вперед. Она обогнула пустую каталку, едва не сбила с ног широкозадую тетку с платком у лица, спустилась по лестнице и вбежала в прохладное, обшитое кафелем помещение.

Ее попробовал было остановить то ли санитар, то ли врач, но Эвелина быстро махнула у него перед носом журналистской корочкой, рыкнув уже через плечо:

— Следственный Комитет!

Влетев в помещение на всей скорости, она устремилась к первому попавшемуся столу и, не садясь, принялась есть. Голод был настолько сильным, что она не сразу обратила внимание на отсутствие столовых приборов, на то, что блюдо подано в металлической кювете, и на молчаливых посетителей, лежавших почему-то прямо на столах.

По губам стекал железистый сок, мясо жевалось туго. Сырое и безвкусное, оно было хрящеватым и будто бы подпорченным. Лишь разжав челюсти и дав своему обеду со шлепком приземлиться обратно в кювету, Эвелина поняла, что находится не в столовой, а в секционной.

В кювете лежало что-то надкусанное, краснo-бурое, покрытое желтоватыми прожилками. Слева под массой набрякшей плоти прятался кусочек кожи с торчащим сизым соском.

Я только что ела раковую опухоль! — спокойно заключила Эвелина. Теперь стало ясно, что спровоцировало нападения. Что бы ни оставил в ней и прочих подругах по несчастью мессия, теперь это требовало жрать. Бедные девушки не проявили склонность к каннибализму, нет. Они пытались накормить дитя, что вызревало в их утробах. Паззл сложился окончательно, и Эвелину вырвало прямо в кювету.

* * *

Рейсов Москва-Ванавара не было до самого июня. Все эти тысячи несчастных дурочек, решивших выносить по Спасителю — сколько их будет через три месяца?

На подготовку ушло не больше недели. Как выяснилось, не так-то просто решать вопросы без милого личика. Пришлось тряхануть старыми связями, чтобы добыть все, что нужно.

В поезде Москва-Красноярск Эвелине стало совсем плохо. Похоже, ее тело перенаправило все ресурсы и жизненные силы на поддержание младенца, в то время, как сознание работало со скрипом, точно мозг плескался в прогорклом масле из фритюра. Конечности слушались с трудом, истончаясь с каждым днем. Эвелина ела все подряд, но никак не могла насытиться. В итоге она нахваталась фастфуда до боли в ребрах, после чего долго и натужно блевала из окна едущего поезда, пока все понимающе кивали — Беременная жеж!

Ей до слез, до боли хотелось закричать, что внутри нее сидит паразит, вредитель, чудовище, но понимала, что все примут ее реакцию за обычный предродовой психоз.

Из Красноярска до Ванавары пришлось нанять водителя. Тот высадил ее на въезде в поселок. Объяснил коротко:

— Дурное место. Больное.

Ванавара почти вымерла — окна в домах оставались темными, кусачий таежный ветер вдоволь бесновался по безлюдной округе. Смерть от холода в заброшенном сибирском поселке Эвелину не пугала — перед выходом из машины она успела взглянуть на себя в зеркало заднего вида. Веки поросли гнойной коркой, лицо покрылось рытвинами, будто от оспы, кожа, желтая как пергамент, казалась натянутой на череп неопытным таксидермистом. Со дня посещения хосписа она потеряла еще три зуба. Почти всем, чем раньше была Эвелина, теперь стал живот — круглый, как арбуз и такой же плотный, он натягивал и рвал кожу, перевешивал девушку, заставляя крениться к земле, не влезал ни в какую одежду, высасывал из организма все соки во имя бесконечного, непрекращающегося роста. Пожалуй, смерть в таких обстоятельствах уже не кажется печальным исходом. Осталось только одно незаконченное дело. Одно незавершенное журналистское расследование.

Просека, припорошенная снегом, стала странно-выпуклой, будто кто-то взрыхлил землю в округе огромным культиватором. Лишь, когда стопа Эвелины провалилась во что-то мягкое, жадно чавкнувшее, она поняла — просеку усеивали бесчисленные мертвецы. Зайцы, белки, лоси, медведи и, конечно, тела паломников. Затвердевшие до ледяной хрупкости, они крошились под ногами, истекали не застывшими жизненными соками, а поверх всего кружились такие же мертвые, неспособные очистить кости от разлагающейся плоти, белые мухи.

Палаточный лагерь казался вымершим. Лишь временами кряхтел кто-то горестно под опавшей тканью. Уже в нескольких метрах от обугленного шалаша ноги Эвелины не выдержали, и она преодолела оставшееся расстояние на четвереньках. Беззубо усмехнулась — с этим брюхом и тоненькими конечностями-палочками она напоминала себе огромную искалеченную паучиху.

Тьма внутри скита оглушила ее вместе с шумом генератора и дурманящей вонью прогорклого масла.

— Ты принесла его в своем чреве! Небесное дитя, как предначертано! — проскрипел голосок откуда-то сверху. Не без труда Эвелина подняла глаза, чтобы увидеть того же самого мальчонку. Тот уже не мог стоять и лежал тощим скелетиком на углу матраса, так и не выпустив из крошечной ладошки лопатоподобную длань пророка. Голова же наоборот разрослась, точно у гидроцефала — вряд ли он мог ее поднять самостоятельно. Левый глаз, выдавленный опухолью, болтался на ниточке нервных окончаний, но Очи и Уста это, похоже, не беспокоило.

Горбатая же старуха, похоже, была мертва и начала разлагаться, застыв все в той же грозной позе. Рот криво распахнут, оба глаза высохли, от жары под трупом натекла неаппетитная лужица. Лишь пророк оставался неизменным — точно вырезанный из угля идол. Левая его рука покоилась на плече мертвой приспешницы.

— Ты думал, говна кусок, сможешь всех обвести вокруг пальца? — слова давались Эвелине тяжело — язык еле ворочался, а мысли путались, — Не на ту напал! Я таких на завтрак жру!

— Не смеешь ты дерзить пророку! — пискнул пацаненок со своего лежбища, и бабка, казавшаяся до этого мертвой, вдруг воспрянула, по-лошадиному всхрапнула и угрожающе двинулась к Эвелине.

Спасибо Женьке — водил ее несколько раз на свидание в тир. Макаров разразился тремя оглушительными выстрелами. Старуха даже не покачнулась, несмотря на две зияющие дыры во лбу — третья пуля ушла в молоко. Дюжие руки подняли с пола какую-то оглоблю, и Эвелина поняла, что сейчас ее череп размозжат, словно гнилую тыкву. Лихорадочно размышляя, как спастись от удара, она наткнулась взглядом на странно удлинившуюся руку мессии, что продолжала касаться плеча старухи. Оглобля уже почти опустилась на голову девушке, когда меткий выстрел угодил прямо в запястье отшельника. Рука, что покоилась на плече бабки, лопнула, отбросила черную твердую шелуху, оказавшись под ней нежно-розовой. Труп горбатой старухи тут же упал как подрубленный и даже будто мгновенно потерял в объеме, точно пробитый дирижабль.

— Отец пришел с небес забрать наши скорби, принести с собой радость великую! — голосил мальчонка

— Свежо предание! — усмехнулась Эвелина, пытаясь подняться. Оперевшись на одну из бочек, она опрокинула ее, и оттуда хлынули потоки вонючего масла. А вместе с ними — розоватые бесформенные комья плоти. В неверном отсвете от тепловых пушек казалось, что они шевелятся — жалко и беспомощно, точно слепые щенки, — Ты ничем не отличаешься от остальных. Плевать, что ты — демон из преисподней, космическая тварь — неважно. Вы все одинаковые! Собираете вокруг себя отчаявшихся, безнадежных и продаете им говно в конфетной обертке. Ты не называл имени, потому что мы знаем его... О, да! Тумор, рак, карцинома? Как тебе больше нравится? Неважно. Ты — все еще обыкновенная злокачественная опухоль!

— Одумайся, заблудшее дитя и склонись... — выстрел прервал болтовню мальчонки. Эвелина была уверена, что от человека в нем ничего не осталось. Без подопечных отшельник окончательно сроднился обликом с жуткой деревянной поделкой. Только руки — еще живые и подвижные — в панике искали того, кто мог бы передавать его волю.

— Нет уж! Никаких посредников! — понимая, что встать на ноги уже не получится, Эвелина подползла по скользкой от масла земле к самому водяному матрасу. Один из выстрелов, похоже, проделал в нем дыру, отчего мессия неумолимо скатывался на пол. В дерганом вращении его вываренных глазных яблок угадывалась паника, — Тебе страшно, говна кусок? Так и должно быть. Вот это — …

Эвелина покопалась во внутреннем кармане пуховика и извлекла огромный ветеринарный шприц с рукоятью, заполненный желтоватой жижей.

— … вот это — четыреста миллилитров чистого хлорамбуцила — цитотоксического препарата. Кстати, запрещен к использованию в странах ЕС и США. Есть идеи, почему? Он оказался слишком токсичен — более сорока процентов пациентов не пережили терапии. Но успешно исцелились от рака. А ты готов?

Эвелина приподнялась с пола на короткую секунду и всадила шприц прямо в маленький незрячий глаз, выдавила все, что было внутри, после чего свалилась на пол, ударившись локтем.

Поначалу казалось, что отшельник даже не заметил повреждения, продолжая отползать от края уже плоского матраса. После чего застыл, содрогнулся всем телом, задышал часто, на уголках рта появились клочья розоватой пены. Наконец, он осел безжизненной грудой, коей и должно было являться это существо.

В прошлой жизни Алина впервые услышала это страшное слово в кабинете гинеколога, куда ее привел бывший муж. Карцинома яичника. Врач — пожилая интеллигентная дама — уверяла, что бояться нечего.

— Операция несложная. Хорошо, что сразу обратились. На данной стадии можно обойтись удалением зараженного яичника, но у вас останется еще один, и вы сможете забеременеть снова. Да, беременность придется прервать, но...

Что бы врач ни сказал после — не имело значения. Муж глупо моргал и вздыхал, отец грозно сверлил дочь глазами, и лишь мать орала во весь свой небольшой объем легких.

— Плевать, что с тобой произойдет! Ты не посмеешь губить безгрешную душу! Сдохни — но роди! Вовек не отмоешься — прокляты мы будем твоим грехом! Чтобы я стала матерью детоубийцы... Не смей, или не дочь ты нам больше!

Скандалов и криков было много. Этими истерическими пьесами были отравлены последующие семь месяцев беременности. Вместо врачей и лекарств были свечки и молитвы. А когда, наконец, акушер положил ей на руки маленькое, выстраданное чудо, в Алине что-то умерло окончательно.

Ребенок не дышал. Потемневший, сизый, он погиб еще в утробе, отравленный токсинами, наполнявшими организм Алины. Остальное она вспоминает с трудом — как повезли из родильной палаты сразу в операционную, где ей удалили уже оба яичника, а следом и матку — рак распространился на эндометрий. И как она, не возвращаясь домой, после выписки сбежала из города, не желая видеть смиренное лицо отца, виноватое — мужа, напутственно-укоряющее — матери. На все воля Божья!

Теперь, вопреки любым диагнозам, она была вновь беременна и вновь была вынуждена прервать беременность. Только на этот раз ничья вера, ничьи убеждения ее не остановят. Не Божья воля. Моя!

На то, чтобы вырвать, выскрести из себя это отвратительное создание у Эвелины сил бы уже не хватило — это она понимала отчетливо. Больше ни о чем думать не получалось — мозг будто плавал в густом прогорклом масле. Как в том, в котором копошились, пробираясь к выходу, беспомощные розовые комья, выпавшие из бочки. Здесь таких было не меньше дюжины — все наверняка полные чад мессии. И если они выберутся в мир... А так хочется спать. Еще этот генератор, от дребезжания которого раскалывается голова. Хотелось курить. Из последних сил подпалив сигарету, она закашлялась, а после — засмеялась. Решение лежало на поверхности.

Прицелившись, Эвелина прострелила бак генератора, и оттуда тонкой струйкой полился бензин, смешиваясь с маслом. Девушка подожгла пачку сигарет, дождалась, пока та разгорится, и бросила ее в густую маслянистую лужу. Пока огонь задорно расползался по маслу и бревнам, Эвелина направила ствол себе в лоб — говорят, сгорать заживо также больно, как рожать. Повторять этот опыт она не хотела.