I
I
Пруссия. Конец XVIII века. Кёнигсберг.
Солнечный свет заливал город. Он был настолько ярким, что булыжники, которыми были вымощены улицы, казалось, сверкали как драгоценные камни, а белизна стен каменных домов стала почти нестерпимой для глаз. Все тени, даже те, что отбрасывали наличники на окнах, стали ярко черными и обрели предельную ясность и строгость контуров. Летнее небо, нависшее над городом, имело темно-синий оттенок.
Философ наслаждался этим видом из окна своего кабинета и пил чай из своей любимой чашки из мейсенского фарфора. В Университете сегодня не было лекций, а, значит, до ежедневной прогулки он мог спокойно поработать над своим новым трактатом, а сейчас позволил себе несколько мгновений отдыха. Рядом с окном находился огромный резной шкаф со стеклянными дверцами. Там были аккуратно, с четким соблюдением симметрии, выставлены многочисленные благодарственные и поздравительные письма и специальный рескрипт от Короля Фридриха. Там же лежал инкрустированный драгоценными камнями бильярдный кий, подаренный ему самим бургомистром. Он медленно пил чай, любовался красотой мира за окном, время от времени, на всякий случай, касаясь шейного платка, проверяя, не покосился ли бант.
Краски стали меркнуть очень быстро. Вначале, ему показалось, что стены близлежащих домой и мостовая как будто чуть-чуть поблекли, но затем наползающая серость стала очевидной.
— Солнце зашло за облако, — только успел подумать он.
Но уже через несколько мгновений на улице стало стремительно темнеть – похоже солнце закрывало не облако, а огромная грозовая туча. Но на небе по-прежнему не было ничего, хотя оно продолжало стремительно превращаться из темно-синего иссиня-черное. И вот уже контуры домов и деревьев стало уже трудно различать, а затем (Философ даже не успел подойти к окну еще ближе, чтобы лучше рассмотреть, что происходит) мир за окном и кабинет погрузились в абсолютную тьму и абсолютную тишину. Несколько мгновений Философ стоял в оцепенении, не слыша даже собственного дыхания.
Небо разорвала ослепительная молния, а следом за ней мир содрогнулся от оглушительного удара. Мгновенно солнечный свет вернулся, залив и город, и кабинет. Пространство за окном вновь наполнилось обычными звуками лета.
— Какая странная гроза, – подумал ошеломленный Философ, — или же это мой разум, наконец, попросил отставки?
Но увидев, как из соседних домов выбегают испуганные люди и начинают вглядываться в небо, он понял, что произошедшее явно не было грёзой.
В дверь постучали три раза, очень громко и как-то неумолимо. Медленно, нехотя Философ повернул голову в сторону лестницы, ведущей из комнаты вниз. Ничьих визитов сегодня он не ожидал. Внизу послышались шаги – слуга Мартин шел узнавать, кто пришел. Скрип открываемой двери, звуки голосов и шорох торопливых движений – Мартин почему-то суетился. Но вместо слуги, спешащего доложить своему господину о госте, наверх поднялся сам Гость. Слуга, показавшись на мгновение снизу, испуганно поглядел в спину поднимавшемуся и тут же скрылся на первом этаже.
Философ застыл на месте, смотря на Гостя. Этикет, который он так ценил, требовал велеречивых взаимных приветствий, уместных при знакомстве, но в данном конкретном случае в них не было никакого смысла.
Он прекрасно понял, кто пришел к нему.
Заполнивший дом запах серы и хромота Гостя были лучшими визитными карточками.
Да и на само приветствие у него не было никаких сил. Философ буквально остолбенел, чувствуя как внутри него все оборвалось. Страх, конечно, прогуливался где-то на задворках его сознания, но не он был главной причиной его состояния. Глубочайшие разочарование и расстройство накрывали его все более мощными волнами.
— Трансцендентная сущность, которая-то и теоретически весьма вряд ли могла существовать, и которую рассудок просто не в состоянии воспринимать, пришла ко мне так… так… по-простецки, со всеми атрибутами, которые ей напридумывали варвары, — с горечью подумал он.
Гость тем временем снял свою черную треуголку и черный плащ, галантно поклонился и с улыбкой сказал:
— Прошу меня простить за театральные эффекты, которыми я возвестил Вас о своем прибытии, но они – моя слабость. Без них иногда так скучно.
Философ еле-еле смог заставить себя поклониться в ответ. Ему пришла в голову, казалось, абсолютно неуместная мысль: «Как? Какими словами потом рассказывать своим друзьям, коллегам, в особенности докучливым профессорам-теологам о том, кто ко мне приходил?».
Растерянность и жгучий стыд наполняли его.
— О, не извольте беспокоиться, — как будто прочтя его мысли, произнес Гость, — Вам все равно никто не поверит. Да и как в такое поверить? Как такое вообще представить можно? Разве что, какому-нибудь писателю подобная фантазия в голову придет.
— Ну и где же моя желчность и мой сарказм, коими я так известен среди коллег и студентов? – грустно подумал Философ, — Моя голова как пересохший колодец – на дне не осталось ни одной мысли, не то, что слова. Но ведь нельзя же просто стоять перед ним столбом с учеными степенями и беспомощно слушать его.
— Зачем Вы пришли? – шепотом, едва шевеля губами, спросил он.
— Ваш трактат получает все большую известность, — с усмешкой начал Гость. – Эти дворецкие, возомнившие себя настоящими хозяевами душ, то есть Ваши друзья и недруги-философы не только в Пруссии, но уже и за ее пределами, восхищаются Вашим трудом так, как не восхищались трудами никого из своих предшественников и современников. Они говорят, что в нем изложено первое в истории неопровержимое доказательство существования Бога! Я тоже прочел его и тоже не удержался от искреннего восхищения. И потому лично решил прийти и засвидетельствовать свои восторги перед Вами, а также преподнести небольшой подарок.
Философ чуть откашлялся, стремясь пробудить голос, и пытаясь изобразить улыбку произнес:
— Возможно, мне следует предложить Вам воды, ведь там, откуда Вы прибыли, как говорят, весьма жарко.
На более тонкий сарказм он сейчас определенно способен не был.
Лицо гостя выразило разочарование, кольнувшее Философа в самое сердце, а затем его тронула снисходительная улыбка:
— Ну что Вы! Не утруждайте ни Мартина, ни, тем более, себя этим. Я совершенно не измучен жаждой, но кое о чем я Вас действительно намерен попросить. Не окажете ли Вы мне честь и не сыграете ли со мной в шахматы? Всего одну партию.
— Ну почему не бильярд? – тоскливо подумал Философ.
II
II
Россия. XXI век. Будущее. Где-то в Подмосковье
— Я сколько раз тебе должен повторять: играть отрезанной головой в футбол нельзя!!! Это паскудство, так уроды только делают! — кричал на свою десятилетнюю дочь Аньку Матвей, за ухо таща ее домой. Остальные ребятишки разбежались по кустам – старосту общины в Саблино побаивались все.
Анька плакала, пыталась вывернуться и повторяла: «Папа, папа, ну мы только чуть-чуть совсем поиграли. Это Витька предложил…».
Матвей был встревожен и раздражен. Встревожен он был найденными останками Егорки, чьей головой решили поиграть дети, в редкие часы отдыха решившие выйти за периметр общины. Сейчас безопасно — рядом со входом находился вооруженный патруль, который и обнаружил расчлененное тело.
Праведники, конечно, — подумал Матвей, — их рук дело. Сектанты чертовы! Хотя Егорка сам виноват. Не надо было из общины выходить! Душно, ему, видите ли, в коллективе стало! В результате, и себя погубил, и семью свою. Звереют, однако, уроды! Третье за месяц нападение.
Штурмовать саму общину праведники, конечно бы не решились. Охрану Матвей с товарищами организовали-то как следует. А вот ближайшие окрестности становились в последнее время все более опасными. Фанатики раз за разом атаковали группы охотников, выходившие в рейд раз в несколько дней. Раньше им почти всегда удавалось отбиться, но нападения становились все ожесточеннее и организованнее, и за последние месяцы община потеряла четверых мужиков. А теперь вот Егорка.
Его тихо, не дав издать даже крика, убили почти у самого входа на территорию общины, предварительно ограбив, и разрезали на части. Праведники в этом деле были мастера. Правда, в этот раз, останки не были выложены в аккуратный круг, как того требовал их культ, а просто брошены в кучу прямо на месте казни. Видимо, торопились — боялись, что чем-то выдадут себя и по ним откроют огонь местные. Матвей, по правде, думал, что дело было так: праведники (возможно, сразу несколько групп), решились атаковать егоркины землянки. Пока грабили и убивали его семью, тот успел сбежать и ринулся в общину за подмогой. Те пустились вдогонку и достали его у самого периметра. А просто в живых его оставить после ограбления – это для них совсем не вариант. Без расчленения не будет очищения души перед встречей с Всевышним – так считали праведники. Мужики по приказу Матвея уже снарядили группу проверить землянки Егорки, где он жил со своей семьей. Благо, идти было недалеко. Егорка с семьей поселился рядом с головачом, который возвышался над лесом буквально в километре от общины. Проверить было необходимо, но Матвей не сомневался – ничего они там не обнаружат, кроме выложенных в семь аккуратных кругов части тел его родителей, жены, двух детей и двух братьев.
Но казнь Егорки не была главной причиной тревоги Матвея. У него на сердце и так последние недели лежала черная глыба.
Община была обречена на физическую погибель.
И озверение праведников не сильно меняло состояние дел. Еще год назад казалось, что жизнь стала постепенно налаживаться – община легко справлялась с атаками праведников, а старики (самая главная и страшная опасность) и так уже очень давно не приближались к ней ближе, чем на пару километров.
Но случилась беда – еще в начале лета полностью пропала связь с общинами из Пушкарево, чудом уцелевшего после первых ударов и последовавших за ними атак стариков, города-спутника Москвы. Уцелел, конечно, не весь город, а пара кварталов и несколько прилегающих поселков, но общины, сформированные там, играли ключевую роль в обеспечении пищей и нелегальным оружием юго-западных районов Подмосковья. Саблинская община, в числе прочих, в обмен на еду и оружие поставляла в Пушкарево магнолии – главную защиту от стариков для небольших населенных пунктов. Но уже почти пять месяцев оттуда не было никаких вестей. Ни обозов, ни отдельных гонцов. Снаряжать экспедицию, чтобы выяснить, что случилось, не стали – слишком опасно. Оставалось только ждать. Да, видать, уже не дождутся. Никогда таких перерывов не было. Неужели старики их все-таки одолели?
На гогумы (так в общине называли государственную гуманитарную помощь) надежды тоже не было. В последних ящиках, сбрасываемых с пролетавшего раз в две недели над землянками вертолета, еды было ничтожно мало. В последнем, сброшенном в мае, ее не было вовсе. В ящике была только стандартная, как ее здесь называли, информиловка – листки с краткой характеристикой текущей международной обстановки, новостями с фронтов, а также список ближайших в данном регионе. Это был последний ящик. Ни гогумов с тех пор, ни даже вертолетов, община более не видела.
У них были свои хилые огороды. Но, как назло, именно сейчас случился неурожай. И даже этот скудный источник пропитания иссякал.
Собственно, голод уже начинался – вся община недоедала последние три недели. Запасов, при очень сильной экономии, могло хватить еще на месяц. Кто-то все еще надеялся, что вот-вот придет обоз из Пушкарево с мясом, хлебом и другими продуктами, но большинство уже смирилось с простой мыслью – как и в начале Войны, они все на краю практически неизбежной гибели от голода.
Раздражен же Матвей был на Аньку, которой, как впрочем, и старшей своей дочери, он старался прививать какую-никакую, но культуру. Да, время сейчас не нежное! Да они на краю гибели! Но разве это причина становиться животным? Какие-то принципы человеческие должны же соблюдаться! Пусть убили и разрезали нехорошего человека. Егорка, конечно же, гниловатым был. Не был бы таким — из общины бы не ушел. Но его головой в футбол играть – это уж слишком! Матвей относился к отцовству серьезно.
Они прошли сквозь длинный ряд цветущих магнолий – периметр общины. Все цветы были в горшках. Практически все население, включая даже самых маленьких детей и почти немощных стариков, посменно трудилось над тем, чтобы выращивать магнолии. Чтобы круглый год, в каждое время суток, по периметру в несколько километров всегда находились горшки с цветущими растениями. Это был поистине адский труд. Ведь цветы должны были стоять даже зимой, даже в самый лютый мороз. А, значит, в теплицах постоянно должны были выращиваться новые цветы. Зимой иногда периметр приходилось обновлять каждые сутки. И все вручную. Агрономов среди них не было. Соответствующего оборудования тоже. И как назло, это был самый капризный для здешнего климата цветок. Его место на юге, а не в Подмосковье. Попробуй вырасти!
А ведь нужно было растить цветы и для Пушкарево для того, чтобы обменять на еду. Но выбора не было. Хочешь жить? Выращивай магнолии. Хочешь есть – выращивай магнолии? Единственный цветок… да нет. Единственная вещь на свете, которую старики в поселениях близ крупных городов боялись и обходили за километр. Почему? Никто не знал.
Когда они по тропинке, пролегавшей сквозь небольшую рощицу, уже почти подошли к их землянкам, Анька вдруг перестала всхлипывать (будто забыла, что сейчас ей еще и от матери за «футбол» влетит) и, показав пальцем вправо, воскликнула:
— Папа, смотри – дядя Леня сбежал!
Матвей повернул голову и увидел Леонида Сергеевича. Леонид Сергеевич был уже совсем пожилым человеком, которому семья Матвея позволяла ночевать в одной из своих землянок и есть с их стола. За это он помогал им с выращиванием картошки на их огороде. Леонид Сергеевич успел повеситься за те полчаса, пока самого Матвея не было рядом, и сейчас слегка покачивался на веревке, привязанной к толстому суку старой березы. Что ж, это должно было случиться не сегодня, так завтра. Надвигавшийся голод и старость окончательно лишили Леонида Сергеевича способности радоваться жизни. Последние две недели он почти не разговаривал ни с кем, ходил хмурый, и совсем плохо стал работать – больше отдыхал на грядках.
Ну, хоть одним лишним ртом поменьше, — подумал Матвей. Гораздо больше залезшего в петлю Леонида Сергеевича его сейчас беспокоило нечто другое. На бревне рядом с березой сидел Макарыч, тоже пожилой и сильно сдавший уже человек, хотя и куда более работящий. Он сидел и, казалось, мечтательно смотрел на чуть раскачивающийся от ветерка труп.
— Зараза, тоже ведь сбежать хочет! Вот гад, — подумал Матвей и направился к Макарычу, — Слушай! Сейчас не время, давай хоть огород до конца обработаем. Анька с Ольгой и так с утра до ночи помогают! Совсем тяжело без тебя будет!
Макарыч ничего не ответил и даже не удостоил Матвея взглядом. Он, не двигаясь, как завороженный, продолжал смотреть на висельника, правой рукой сжимая висевший на шее нательный крестик.
Матвей размышлял несколько мгновений о том, уместно ли уговаривать Макарыча. Потом, внимательно оглядев того, произнес:
— Слушай, дело, конечно, твое. Уговаривать не буду! Но прошу тебя. Если вешаться полезешь, то штаны сними хотя бы. Они ж хорошие у тебя, не порванные, чистые относительно. Посмотри, щёголем каким ходишь. А так петлю затянешь, да дерьмом своим и ссаниной их и уделаешь. Ну, правда, жалко.
Макарыч все также молчал.
— Макарыч, не подведи, а? – напоследок обратился к нему Матвей и, подумав про себя – С паршивой овцы хоть шерсти клок, — вернулся с дочерью на тропинку, ведущую к их землянкам.
Он размышлял – правильно ли поступает, что дает членам общины вот так добровольно убегать. В основном, это были пожилые, окончательно потерявшие надежду, люди. Раньше в этом сомнений у него не было. Опять же – негодный работник – лишний рот. Но сейчас, разве не правильнее было бы дорожить каждым…
Он знал – подавляющая часть общины опыта людоедства не имела и готова к нему не была. Его детям, его супруге, коренным саблинцам и пришлым временами приходилось жить в условиях хоть и трудных, но все же позволявших находить пищу хоть раз в двое-трое суток. А вот у него такой опыт был. У него и еще человек пятнадцати из всей общины, у тех, кто вместе с ним в начале Войны оказался заперт в бункере, в Реутово. Когда в течение двух месяцев они были вынуждены жить без еды, пока не пришла помощь. Вот тогда Матвей узнал, что такое голод. Нет, не голод, не состояние, когда проголодался, когда ощущение в желудке может даже доставлять удовольствие от предвкушения трапезы. Он узнал, что такое Настоящий Голод, когда убийство себе подобного, с целью съесть его, становится простым и естественным поступком.
Они никогда не обсуждали между собой то, что делали в бункере, не спешили рассказывать другим, и не особенно любили вспоминать об этом по одиночке.
Смогут ли они, в случае чего, повторить этот опыт? Наверняка, смогут – инстинкт спрашивать не будет. Да и остальные будут готовы к людоедству, когда Настоящий Голод охватит их. Хотя в бункере были те, кто нашел в себе силы из принципа отказаться от поедания человечины. Их съели во второй заход.
Возможно, другого способа, кроме как сохранить жизнь детям, молодым мужчинам и женщинам из общины и не будет.
Поэтому Матвей и не знал, правильно ли он поступает.
— Ладно, — подумал он, — пусть пока «убегают» так, кто может.
Для себя Матвей уже давно решил, что уйдет добровольно из жизни только в самой безвыходной ситуации. И уж, конечно, не вот так, не в петле.
Пуля. Для себя и для жены. На такой случай у него уже давно заготовлен пистолет. Не тот, что он всегда носил с собой, а, так сказать, оружие для особого случая, с полной неприкосновенной обоймой. Матвей думал, что в критической ситуации, когда людоедство станет единственным способом продержаться, а вокруг никого не будет пригодного в пищу, он застрелит жену, застрелит себя, а дети смогут некоторое время ими питаться. Хоть месяц продержатся. И никаких повешений. Мысль о том, что дочери будут отмывать его и жены тела от кала и мочи, была ему неприятна.
— Сейчас об этом думать, только себя расстраивать, — сказал про себя Матвей и постарался сосредоточиться на другом.
В его, старосты общины, землянке его ждала встреча с чужаком. Вчера патруль из четырех мужиков, с магнолиями по карманам и автоматами наперевес, принесли из леса почти бездыханного человека, которого они нашли рядом с бывшим Архангельским шоссе. С ними в общину пришла собака в ошейнике, немецкая овчарка. Она сидела рядом с лежащим без чувств человеком и, увидев патруль, завиляла хвостом и пошла к ним. Рядом с человеком лежал огромный рюкзак, в котором оказалось множество непонятных вещей и солидный запас еды и воды. Сам он не выглядел голодным, скорее просто невероятно уставшим. Одежда его вот что было странным. Вначале мужики, пока еще его не разглядели толком, подумали, что он был из Пушкарево. Были случаи, что оттуда приходили «гонцы» с собаками – ведь четвероногие великолепно чувствовали приближение стариков, да и в охоте были незаменимы. Но потом патрулирующие поняли, что он явно не оттуда. На чужаке была новая военная экипировка: сапоги, защитного цвета брюки и куртка. Да брюки и куртка были порваны в нескольких местах, но совершенно точно, их сделали совсем недавно. Новой фирменной одежды в этих краях не видели уже лет десять. При нем также были автомат и пистолет с пустыми магазинами.
Матвею хотелось задать гостю несколько вопросов о том, откуда он, и кто он, но еще более хотелось удержать его в общине и уж, тем более, удержать здесь его собаку. Помощь в охоте, в охране. И, к тому же, ее-то, в случае чего, точно можно съесть без лишних беспокойств.
На участке их ждали четверо – его жена Людмила, старшая дочь Ольга, а также его фактический заместитель Игорь со своей женой Ниной.
Они стояли немного поодаль от входа в первую землянку, где с сегодняшней ночи восстанавливал свои силы гость. Люда варила похлебку в котелке, негромко говоря о чем-то с Игорем и Ниной. Ольга, чей лоб буквально сверкал от выступившего пота, прислонившись спиной к лежащему рядом со входом в землянку бревном и прикусив язык, что-то сосредоточенно пыталась сшить. Матвей со вздохом бросил на нее грустный взгляд:
– И что ж она такая неуклюжая и безрукая? И старается вроде же по хозяйству и в теплицах помогает, но толку от нее меньше всех. За что не возьмется, все вкривь и вкось получается.
— Что стряслось? – спросила Люда мужа, увидев заплаканные глаза и покрасневшее ухо младшей дочери.
— Опять, поганка, с дурнями этими головой играть стала, — ответил тот.
— Гость твой, кажется, просыпается, — сказала Люда кивнув в сторону землянки, после того как влепила дочери крепкую затрещину, от чего та заревела и убежала по направлению к огороду.
— А собака?
— С ним сидит, не отходит, но она – мирная. Гладить себя дает, миску похлебки с удовольствием съела (Матвей недовольно посмотрел на жену).
Матвей кивнул Игорю и двое мужчин направились ко входу в землянку.
— Ну что? – тихо спросил староста.
— Ни хрена непонятно, ни кто он, ни что у него в рюкзаке, — начал Игорь полушепотом. – Думаю, никакой он не военный, хотя и экипировка у него армейская. Да и вид его. (Матвей кивнул). Хилый он какой-то для военного, не худой – хилый. Стрижку ты сам видел. Откуда такие патлы у военных? Да, что там, никто из нас уж так лет пятнадцать не стригся – вшей же не оберешься же. Ну и, в целом, (уверен, ты заметил), он какой-то ухоженный. Да, по лесам-то ему побродить пришлось, но все равно – руки не загрубевшие, зубы белые. Ты у кого в последний раз белые зубы видел? Не военный он и явно не здешний, не из окрестных общин точно. Не удивлюсь, если выяснится, что и с оружием он обращаться толком не умеет. Но и на праведника он, конечно тоже, сам понимаешь, не похож – клейма на лбу нет.
Матвей слушал молча, лишь периодически кивая. Он и сам с первого взгляда на парня, которого ночью без чувств притащили в палатку, понял, что к ним прибыл крайне необычный гость.
— Видел бы ты еду у него в рюкзаке! – продолжал Игорь. – Консервы, термос, сухой паек, да в такой упаковке, какую я, по-моему с довоенных времен не видел. Такого не достать даже в городах сейчас нельзя. Да что там! Там у него в одном отсеке я пакетики нашел. На них ничего, кроме номеров Вскрыл. Чую запах знакомый. И тут до меня дошло – да это ж еда для собаки! В отдельных таких пакетиках, как до Войны продавались? Еда! Для собаки! Это мы уже все по общине распределили.
— А что за штуки в рюкзаке у него мы нашли? Разобрались? — задумчиво спросил Матвей.
— Нет! И это самое странное! Хрен пойми, что это. Какие-то… я даже сказать-то и не знаю как – как будто он в рюкзаке что-то вроде… как это называется-то, штуки разные для экспериментов каких-то таскал – чемоданчик, какие-то в нем бутылочки, приборы со стрелочками. Как они работают? Что за вещества? Я – без понятия. Вскрывать бутылочки не стали – вдруг траванемся! Ну и помимо чемоданчика, там в рюкзаке отдельно лежал еще сверток, помнишь? Ну мы изучили его. Это пузырчатая пленка, упаковочная была. Ты такую, кстати, когда последний раз видел? Вот и я не помню. Мотя, клянусь, как будто этот парень к нам из прошлого прилетел. Ну так вот. Пленку развернули, а в ней, оказывается, завернуто что-то типа фонаря. Металлическая штука, цилиндр, только больше и длиннее обычного фонаря. Он почти в метр длиной. По бокам какие-то кнопки, лампочки маленькие разноцветные. А вместо фонарной ламы – зеркальная воронка. Шибко они боялись этот прибор разбить, раз так обернули. А и еще футляр с десятью бутылочками с жидкостью, такой же пленкой обернуты.
Знаешь, Мотя, — помолчав немного, добавил Игорь, — я не думаю, что он – вор. Я думаю, что он ученый какой-то, который от группы своей отстал.
— А что? Вполне, — произнес все так же задумчиво Матвей, — отстал или случилось чего с его сопровождением. Вряд ли бы он один ходить стал. По правде сказать (Матвей мрачно посмотрел на возвышавшийся над лесом головач), поисследовать тут и впрямь есть что, вот только никаких ученых и экспедиций с самого начала Войны я тут не видел и не слышал ничего о них.
— А знаешь, что еще странно? — с тревогой в голосе спросил Игорь.
— Догадываюсь, — кивнул Матвей, — Вы у него ни одной магнолии не нашли.
— Именно! Ни одного цветка, даже давно завядшего. Ну как так можно? Предположим, с праведниками ему повезло. Либо не наткнулся, либо отстрелялся, но мимо стариков-то он как без цветов прошел?
— Ладно, — резюмировал Матвей, — тащи-ка его вещи сюда, пора его будить, голубчика, да потолковать с ним.
Он решительно спустился в землянку и внимательно оглядел лежащего на старом матраце в дальнем ее конце человека. Тот явно приходил в себя.
Николай (так звали человека) постепенно выплывал из глубин тревожного забытья, в которое он, будучи полностью обессиленным, не помнил, как провалился. Сил было еще мало, справа ему в глаза бил неприятный свет, от которого хотелось спрятаться, и он снова начал погружаться в сон. Однако реальность удержала его частым дыханием, облизыванием его носа влажным и шершавым языком и взглядом огромных темно-карих глаз, родных глаз.
— Герда, — прошептал он, — родная моя, хорошая. С трудом подняв руку, он начал гладить собаку по холке – та радостно заскулила и еще сильнее прижалась к нему черным мокрым носом. Герда не давала ему утонуть в новом забытьи. Постепенно сумрак вокруг стал проясняться. Николай стал различать контуры предметов, и, наконец, осознал, что источником света было какое-то убогое подобие дверного проема.
Приподнявшись на локтях, он вгляделся – рядом с проемом кто-то был, он разглядел силуэт высокого человека.
— Где я? – прошептал Николай.
Человек молчал, но чуть наклонил голову, не спуская с него глаз, видимо, раздумывая, отвечать или нет. Собака с любопытством смотрела на него, виляя хвостом. Николай повторил вопрос погромче.
— Ты в Саблино, в саблинской общине! – негромко произнес Матвей, наконец, — а скажи ка друг, кто ты такой и что ты у нас забыл?
«Саблино» – это слово разлилось внутри Николая теплым и радостным чувством. Он все-таки добрался.
— Я жду, — ледяным тоном произнес человек.
— Я… Я… как бы это сказать, — запинаясь, начал Николай, — я вообще-то… ну как сказать, я инженер-химик и мы, я тут…
— Мы? – уточнил человек.
Ну да… мы. Тут просто так не объяснишь, извините, пожалуйста, я все еще без сил. Скажите, пожалуйста, Вы знаете, где здесь находится Институт химической физики? Институт имени Марковникова?
— Институт химической физики… — Матвей уже давным-давно не слышал этого словосочетания. Хотя, конечно до войны все местные знали, что неподалеку от Саблино, посреди лесного массива находится закрытое заведение, целый научный городок – морковка, как они называли его промеж себя. После ядерных ударов по Москве институт эвакуировали, а до персонала, кто в нем остался довольно быстро добрались старики – как рассказали Матвею саблинцы, когда он вернулся в поселок, чудом уцелев в бункере. Территория института и то, что там находилось, саблинцам были неинтересны. Возможно, там ошивались старики, да периодически наведывались сумасшедшие праведники.
— Ну был тут такой, — ответил, немного помолчав Матвей, — а ты-то кто и зачем он тебе?
Глаза собеседника буквально вспыхнули огнем. Сделав усилие, он сел. Тотчас, собака тут же лизнула его по щеке.
_ — Вы сможете меня туда… меня, кстати, Николаем зовут, — начал он, -, понимаете, в общем, задание у нас, у меня, мне бы передохнуть, а потом с вами в институт попасть. Я не смогу один – поможете?
Матвей недоуменно смотрел на него. Сзади послышался шум, в землянку ввалился Игорь, держа в руках огромный рюкзак Николая.
— Вот что, Коля, — не оборачиваясь на Игоря, произнес Матвей, — давай ка ты для начала нам расскажешь, как ты тут очутился, откуда пришел с такой едой и объяснишь подробно, что это за штуки ты с собой носишь.
— Вы ничего не повредили? – испуганно спросил Николай.
— Нормально все с твоим барахлом! — сердито сказал Игорь.
— Отвечать собираешься? – спросил Матвей.
— Ой, простите меня, пожалуйста, просто за последние несколько дней я уж совсем измотался. И огромное Вам спасибо, что помогли мне, спасли меня. Без вас погибли бы мы оба с моей Гердой.
Парень говорил искренне. Матвей это чувствовал, но постепенно в нем росло раздражение – на свой вопрос ответа он не получал. С шумным вздохом он сложил руки на груди.
— Я, я…. – Николай явно подбирал слова, — если вкратце, мы теперь вроде понимаем, как победить стариков. Как сделать, чтобы они исчезли, наконец, все.
— Чего? – удивленно спросил Матвей.
— Ну я, мы, в смысле институт есть один закрытый в Екатеринбурге, я там работал и жил, — заговорил парень, — мы выяснили недавно, как их можно устранить. А теперь мне уже в ваш институт нужно. Только без вас я не справлюсь, я пока шел несколько раз чуть не погиб.
Игорь недоуменно посмотрел на Матвея. Тот не сводил глаз с гостя и его собаки.
— Там, понимаете, хранится, как бы сказать… вещество одно. Особое вещество. Нигде больше в России, а, возможно, и в мире его больше нет. Но оно крайне важно, сейчас, возможно, это самый важный и ценный предмет на планете. Только с ним можно победить стариков. Там в моем рюкзаке, Вы, наверное, уже нашли, есть аппарат. Этот аппарат… — Николай стал отчаянно жестикулировать, пытаясь подобрать слова, — это излучатель, он – как бы оружие против них. Не совсем правильное слово, но считайте, что это оружие. Так вот, чтобы оно работало и нужно это вещество. Мы во время экспериментов в Екатеринбурге израсходовали все его наши запасы. То, что находится в вашем Институте – это последние образцы, но их хватит… должно хватить. Не считая, конечно, того, что у меня в рюкзаке лежит. Мы когда вылетали из Екатеринбурга взяли то, что осталось от экспериментов, двенадцать капсул, одной на два залпа хватает, но пять я уже израсходовал, пока к вам шел, на стариков истратил. Боюсь, остальное потратим, пока с вами до Института дойдем.
— Ну да. Истратил ты на стариков! — язвительно прошипел внутренний голос Николая. — Да ты же в обделавшееся от страха животное превратился, после того как вертолет рухнул и таким все эти дни и оставался. Из вертолета выбрался, и припустил, никому больше не помог, хотя крики слышал, только собаку вытащил. И потом в лесу от каждой тени шарахался. На стариков ты, мой хороший, от силы одну капсулу потратил, а остальное по теням, да по кустам. Ведь собака же ведь даже не лаяла, когда ты палил.
— Так, стоп! – резко сказал окончательно запутавшийся Матвей. — Давай по порядку: что за институты, что за излучатель, причем здесь старики и что за вещество?
— Вещество это, – начал отвечать нервничающий Николай на последний вопрос, — дает излучение особое, с помощью которого можно избавиться от стариков.
— Что за излучение-то такое? – подал голос Игорь.
— Излучение, — Николай запнулся, — излучение нормальности. Мы так и прибор назвали – излучатель нормальности, ИН-1 сокращенно. В рюкзаке, опытный и пока единственный образец.
В землянке повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Герды.
— Мы его даже ласково, Инной, Инкой называли, — потупив взгляд, тихо добавил Николай.
— Боже, как же по-идиотски это прозвучало, — пронеслось у него в голове, — а ведь тогда в институте казалось, что термин «излучение нормальности» — самый точный.
Собственно, так оно и было, но брови Матвея и Игоря поднялись почти до корней их волос – настолько изумленными стали их лица.
Представьте себе мир без стариков, — тихо забормотал полностью лишенный какой бы то ни было уверенности Николай. – Вы куда угодно направиться сможете, взять что угодно, делать что угодно, как раньше.
Матвей был в полном недоумении, но старался не показывать этого. Излучатель нормальности? Устранить стариков? Парень говорил что-то фантастическое, даже сказочное, нечто, во что поверить было нельзя.
— Вот что, парень, — сурово начал он, — в институт никто не пойдет. Это опасно. А вот ты для начала, расскажи-ка нам вот что…
Он сделал полшага к Николаю и в этот момент Герда поднялась и посмотрев, на него зарычала.
— Псину свою быстро усмири – приказал Матвей, — а то сейчас пристрелю ее.
Николай в недоумении начал гладить собаку, приговаривая — Гердочка, ну ты чего? Сидеть, спокойно!
Но собака продолжала рычать.
— Ну что ты, хороший мой, устал небось, — послышался со стороны входа скрипучий, но мягкий старушечий голос. — Отдохни.
Матвей и Игорь резко повернулись и увидели, как в землянку вошла невысокая старушка, одетая в длинное серое пальто с повязанным на голове серым меховым платком. Овал ее лица был ненормально вытянут вниз. У нее был длинный с небольшой горбинкой нос и огромные синие, смеющиеся глаза. Старушка улыбалась.
Герда перешла на свирепый лай, готовая в любой момент вступиться за хозяина.
— Мой, хороший, это я, отдохни, — с улыбкой промолвила та.
.— Невозможно! – эта мысль на долю секунды оглушила Матвея (ведь магнолии никогда не подводили), но тут же, собрав всю свою волю, он заорал:
— Людка, Анька, Ольга, бегите!!!
— Раз криков снаружи еще не было, — успел подумать он, — значит, либо старушка их не заметила, либо они, надрессированные им лично, уже как можно тише убегают со всех ног прочь.
Сзади старушки показалась испуганная Нина.
Вышедший из оцепенения Игорь даже не успел крикнуть, когда старушка, схватив Нину за руку, мгновенно развернулась, и обняла ее – оглушительный ор женщины раздался практически тут же.
— Милая, отдохни. Устала ведь.
— Нина!!! – Игорь бросился на бесполезную (хотя он об этом забыл) подмогу жене. Матвей осторожно двинулся за ним. Старушка с улыбкой продолжала обнимать Нину, проводя кистями по ее спине, оставляя на ней огромные кровавые каналы.
Чтобы полностью съесть взрослого человека, старику, как правило, требовалось не более пятнадцати секунд.
Люды, Аньки и Ольги нигде не было видно.
Игореша, помоги! – захлебываясь кровью уже хрипела Нина, отчаянно извиваясь в стальных объятиях старушки.
Тот подбежал к ним и, схватив супругу за кисть, что есть мочи рванул ее к себе. Но безуспешно. Матвей, сам схватил Игоря за руку, и прошипев, — бежим, — рванул его на себя. Игорь поддался, хотя взгляд его был все еще прикован к поедаемой жене. Матвей продолжал его тащить за собой. Они двинулись вглубь участка — староста надеялся уйти через огород. Почти дойдя до ограды, Матвей, резко бросился в кусты, пытаясь повалить рукой и Игоря, но это ему не удалось, и тот сделал еще шаг вперед.
На старой ограде, свесив ноги, сидел, чуть покачиваясь, пожилой человек. Он был одет в распахнутую черную телогрейку, серый свитер и покрытые ржавыми пятнами, штаны. На ногах его были разваливающиеся башмаки. У него был непропорционально огромные челюсти и щеки, плоский и широченный нос, обрамленные седыми бородкой и усами, малюсенький лоб, потная лысина и маленькие с хитринкой глазки.
Человек блаженно улыбался, глядя вверх. Он как будто наслаждался чистым воздухом, пением птиц и видом крон деревьев и неба.
— Хорошо-то как, хорошо-то как, — мурлыкал он, а потом, посмотрев на застывшего в оцепенении Игоря произнес:
— Родной, ты чего? Спокойно, спокойно, это ж я.
Легким движением он оттолкнулся руками от ограды и пролетел вперед метров пять, чтобы обнять и прижать к себе Игоря.
На лице того, вначале возникло замешательство, тут же сменившееся отвращением. Игорь почувствовал, что касается не ткани телогрейки, свитера и штанов, а искусно подражавшим им образованиям из плоти. Он даже успел разглядеть, как в глубине грязная телогрейка приобретает красноватый оттенок и соединяется со свитером и шеей старика прожилками. А еще он успел разглядеть как на ладонях улыбавшегося человека раскрываются челюсти со множеством рядов мелких зубов. Старик, обняв его, начал быстро водить по нему кистями рук.
— Спокойно, спокойно, это же я, — улыбаясь, продолжал повторять он.
Уже крик Игоря оглушал убегающего в обратную сторону, к тропе, Матвея. Помогать Игорю, как и Нине, как и любому, кто попадал в объятия старика, было бессмысленно. Тут надо было бежать.
Куда бежать? Вот вопрос. На тропу в метрах пятнадцати от бегущего старосты прямо сверху приземлились еще трое стариков. Двое мужчин и одна женщина. Точные копии тех, кто расправлялся с супружеской четой у землянок.
— Летают они теперь что-ли? – промелькнула мысль у Матвея.
— Ты, чего родной? Это ж я, — с улыбкой произнес один из приземлившихся.
— Куда, вправо? За дерево, успею? Потом попытаться через чащу – лихорадочно соображал Матвей. — Надо попытаться!
Он прыгнул. Старик, видимо, прыгнул за ним, преодолев в долю секунды расстояние до дерева, поскольку Матвей увидел его прямо перед собой.
— Рискнуть ударить? Терять более нечего? А общине-то конец, – мысли с чудовищной скоростью, неслись в его голове.
И вдруг старик исчез. Без следа. Не развалился, не упал. Просто исчез.
Еще не понимая, что происходит, ошеломленный Матвей, на всякий случай побежал к чаще. У первого здорового куста он остановился, чтобы все же оценить обстановку – стариков нигде не было. Он встал как вкопанный.
Стариков не было. Неподалеку от дерева, где он попытался несколькими секундами ранее, укрыться от преследования, стоял на полусогнутых ногах Николай. В руках он держал предмет, напоминающий фонарь, видимо тот, который Игорь нашел в рюкзаке. Лицо Николая было перекошено, рот приоткрыт, глаза бегали, он тяжело дышал. Его руки тряслись, когда он вставлял в излучатель капсулу. Собака жалась к его ноге. Внезапно, она развернулась в сторону землянок и зарычала
Оттуда вышли те двое стариков, что съели Игоря и Нину.
Николай дернулся, закричал, но все же направил «фонарь» на них.
Старики исчезли. Без следа.
Он тяжело выдохнул и обессиленно сел на землю. Собака стала облизывать его лицо, успокаивающе скуля.
Матвей в изумлении смотрел на него. Такого он не то, что не видел никогда в своей жизни. Такого он даже не мог себе представить. Непреложной, выученной с самого начала Войны истиной было то, что стариков убить невозможно. Мощнейшие военные подразделения не могли справиться с ними. В отчаянии, когда количество жертв стариков уже перевалило за десять миллионов, правительство приняло решение нанести по их скоплениям удары вначале тактическим, а затем и стратегическим ядерным оружием. Старики прекрасно пережили эти удары.
Их нельзя было убить. Можно было только остановить, отпугнув магнолиями. И то не в больших городах. Этот парень же просто заставил их исчезнуть.
Община наполнилась шорохом. Никто не кричал. Большинство было хорошо натренировано. Они просто бежали из своих землянок подальше от главного ужаса всех пятнадцати последних лет.
Стоять! – заорал Матвей. — Старики исчезли! Он остановил! – он показал рукой на сидевшего на земле и тяжело дышавшего парня.
Те из бегущих, кто сохранил в панике остатки рассудка, остановились, огляделись и принялись останавливать других.
Матвей подошел к Николаю. Тот с трудом поднял на него глаза, продолжая тяжело дышать. Герда села рядом с ним и почти торжествующе смотрела на Матвея.
— Магнолии уже бесполезны, — прошептал Николай. — Когда стариков становится в том или ином месте больше определенного количества, им уже глубоко наплевать на магнолии. Даже если вы все ими засадите.
— Это мы знаем, — медленно произнес Матвей, — но откуда же их столько здесь?
— Их становится все больше. Они стягиваются к Москве, и не только к ней. Другие регионы тоже под ударом. Мы и раньше сообщения получали о том, что их больше становится, а когда летели сюда из Екатеринбурга на вертолете, сами увидели. Их становится очень много. И сильнее они теперь. Вы видели, как они прыгают?
Матвей кивнул.
— Раньше такого не было. А теперь они прыгают так, что вертолет сбить могут. Скоро, наверное, и самолеты будут сбивать. Мой вертолет так и сбили где-то неподалеку отсюда. Вся моя группа погибла. Я и Герда чудом, понимаете, чудом выжили. Уж простите, но дни Вашей общины сочтены.
Парень замолчал, продолжая тяжело дышать, потом продолжил:
— Есть только одно средство теперь, чтобы их остановить (он взглядом показал на прибор рядом с ним, и погладил его), но зато самое надежное. Излучатель нормальности способен заставить всех их исчезнуть. Всех.
— Меня Матвей Григорьевич зовут, — Матвей протянул ему руку, и, помолчав, добавил. — Так значит, тебе в Институт нужно?
Николай с улыбкой закивал.
— Значит, достанем твое вещество и всех этих мутантов раз и навсегда победим?
— О нет, Матвей Григорьевич, они вовсе не мутанты… — начал было парень, но Матвей уже не слушал. Он резко повернулся и пошел прочь с участка. Надо было найти и вернуть жену и дочерей, а потом собрать группы из мужиков для вылазки в институт.
Управившись за час, он решил на всякий случай кое-что проверить.
Точно! Гад Макарыч сбежал все-таки. Теперь он покачивался на березе, рядом с Леонидом Алексеевичем.
— Наверное, услышал шум, понял, что дело – дрянь и, решив не ждать объятий, полез в петлю, впопыхах штаны забыв снять – подумал Матвей.
Он подошел, чтобы проверить.
Ну конечно! Конечно, он загадил штаны, пока в судорогах бился.
— Макарыч, сволочь! Ведь просил же! — мрачно в сердцах про себя воскликнул Матвей. — Просил же: не подведи!
III
III
— Путь барана: от маленького, трогательного ягненка, тянущегося к руке хозяина, до жаркого, приправленного острым соусом и спускающегося по пищеводу в Ваш желудок. Не думали написать об этом исследование? – Гость произнес это, поднеся к своему лицу длинными бледными пальцами правой руки свою резную белую пешку. Он задумчиво ее разглядывал перед тем, как сделать ход.
Философ бросил на него короткий мрачный взгляд и вновь уставился на доску. Дела обстояли плохо. Потеря ферзя, кажется, была неизбежной. Он старался сконцентрироваться на двух делах одновременно – на игре, и на беседе с Гостем. Когда игра только началась, он пробовал еще и читать про себя молитву. Но когда увидел, каким разочарованно-насмешливым стал взгляд Гостя, то оставил эту затею. Решив сосредоточиться только на игре и разговоре, он не преуспел ни в ней, ни в нем.
Путь барана, вероятно, извилист, но, признаться я никогда не находил в нем интереса, – сухо заметил Философ.
— И потому проглядели, что именно путь барана есть ключ к пониманию бытия, — ответил Гость, пристально посмотрев на него. – Барашек рождается в стаде, и все условия для него уже созданы. Фермер купил землю, завел стадо, построил загон и приобрел собак для охраны. Фермер решил, для чего это стадо будет жить – для шерсти или для мяса. Смысл жизни животного предрешен. А много ли в самом ягненке, да и вообще в стаде самостоятельности? – задал он вопрос, делая ход слоном вперед.
— Довольно много, — тихо пробормотал визави, видя, что теперь-то его ферзь уж точно обречен.
— Именно! – продолжил собеседник. – Барашек будет расти, а учить поведению в стаде его будут старшие овцы и бараны. Но он будет иметь свой вкус и стараться есть побольше силоса или побольше травки на лугу – смотря, что ему больше нравится. Он сам будет выбирать овечку, чтобы овладеть ею. Он будет сам стремиться к очень простым, но таким важным целям – к ласке, к сытости, к теплу, к движению.
— Ферзем дело не кончится, конечно, — мрачно подумал Философ, — атака Гостя ферзем и слоном слишком хороша. И это только если повезет, я потеряю, ферзя. Не повезет – придется проститься и с ладьей. А и впрямь, как бы хорошо было бы сейчас быть барашком в такой-то погожий денек поедающим любимую травку на лужке. Лучше только — стать беззаботным майским жуком. Кажется, я начал понимать персонажа из той глупой книги (как она там называлась?) который хотел стать майским жуком. Летаешь, жужжишь – никаких тебе шахмат, и каверзных разговоров о жизни.
— Мое самое любимое во всем этом, — продолжил Гость, — моменты, когда фермер кормит барашка. Какие же в этот момент у него, и у барашка разные цели. Барашек хочет быть сытым и согретым. Фермер же хочет, чтобы у барашка лоснилась шерсть, либо чтобы он набирал вес. Но это только на первый взгляд, не правда ли?
— Правда, — ответил Философ, выводя ладью из под удара и обреченно посмотрев на ферзя.
Именно, — мурлыкнул гость, съев ферзя. – Их цели только кажутся разными. На самом деле, частично они очень и очень похожи — и барашек, и фермер оба хотят, чтобы быть сытыми и согретыми. Даже если барашек и остальное стадо заведены фермером только чтобы давать шерсть, в итоге, все равно, он продаст ее, чтобы купить еды и теплой одежды на зиму. Но сходство целей не так важно, как различие. И речь не только о различии в способе и масштабах, а в ее восприятии. Баран никогда не поймет, даже не приблизится к пониманию, целей фермера. Эта цель будет для него неожиданна и абсурдна. Вот он научился жить в стаде так, чтобы ему было всегда комфортно. Научился ходить с другими овцами так, чтобы ему не сильно доставалось от собак на пастбище, бежать первым к фермеру, когда тот приносит силос. Есть цель – есть способ. И тут, внезапно, его берут и начинают стричь. И это в лучшем случае. В худшем – наш барашек, полный сил, чувствует, что по его шее, провели чем-то холодным, а теперь по его груди и копытам течет что-то теплое и вот все окружающее погружается в темноту.
Он ничего даже не успевает понять, а жаль.
Чтобы он ощущал и о чем думал, когда его разделывают, когда везут куски его мяса на продажу, или жарят прямо в доме фермера, когда он по кусочкам проваливается в глотку своего хозяина. Вы хотя бы можете представить себе его изумление, если бы он все это ощущал? Он наблюдал бы нечто, что вообще не укладывалось бы в его скудную картину мира. Увиденное и почувствованное просто бы разорвало его маленький разум, не будь он мертв.
Философ молча убрал короля из под удара ферзя.
— Я попробую пояснить, — чуть улыбаясь, продолжал Гость, продолжая смотреть на хозяина дома. — Вот человек. Долго и упорно учится, этикет осваивает, а как подрастет — ремесла или науки. То к чему он больше склонен. А все ради чего? Ему ведь с самого начала скармливается идея будущего блага. Не груби матери и она будет тебя хвалить. Честно трудись и ты заработаешь много денег, а еще тебя будут уважать. Человек в большинстве своем, каждый день, кем бы он ни был, в каком возрасте бы не пребывал, всегда идет к заранее известному благу заранее известными путями.
И самым главным деликатесом здесь является идея Бога.
Представьте, что это самый лучший силос, который когда-либо скармливали человеку. Правда, в последнее время пагубные случаи отступничества участились, но ведь и гарнир к главному блюду тоже хорош. Это – мораль, Им созданная. Человеку скармливают мораль. Она не так питательна, как идея Бога, и часто вызывает отвращение. И что-то человеку в ней нравится, что-то не нравится, но скорее всего, ему совершенно не понравится быть паршивой овцой и он, так или иначе, начинает ее принимать. Ну а уж если он верующий, так тем лучше. Спасение души, Рай, вечная жизнь – главные ингредиенты, делающие блюдо неподражаемым. Рецептов и блюд становится все больше – религия, личная вера без воцерковленности, здоровый скептицизм, сдобренный твердыми моральными устоями и много чего еще. И хорошо. Главное – чтобы было вкусно, и человек ел. Чем больше ел, тем лучше. Человек, наевшись этих идей, стал священником? Изумительно. Сам верит и ведет к поглощению идеи Бога других. Но может быть он далек от церкви и предпочитает искать Бога сам. И это тоже приемлемо. Если он художник и создаст картину, прославляющую Бога, это прекрасно, она укрепит дух невоцерковленной паствы. Он – правитель и начнет войну во славу Бога — так лучше и не придумаешь! Война увлечет сотни тысяч и понесет славу Бога во все концы земли. Но вот человек умирает. Он, конечно, побаивается смерти, но еще более надеется, что все то, о чем ему рассказывала религия, правда.
— Бесспорно, — усмехнулся Философ, — конечно, правда: старик с ключами, ворота, за ними зеленые кущи под солнышком, а посреди всего этого яблоня, охраняемая ангелами от плюющихся в нее праведников.
— Полноте, — назидательно произнес Гость, не глядя на доску и делая ход вперед пешкой, – может, Ваши заумные теории и запрещают так конкретно и, между прочим, красиво, представлять Рай. Но Бог-то согласно им реальнее всех и вся. Просто понять его рассудком невозможно, а так Он существует. И добро существует, и зло. А уж то, что без идеи награды или наказания на небесах Вашей философии и вовсе нет, так это и Вашему слуге, Мартину, понятно.
Но, вернемся к баранам, то бишь к людям. Так или иначе, человек надеется, что после смерти с ним все будет так, как он учил, что его будут судить. Сразу или после Чистилища, это неважно, это уже юридические тонкости. Важно, что он думает, что его дела – это причина того, что он будет наказан или награжден на небе. Лучше, конечно, чтобы награжден. Барашек тоже надеется, что всякий раз, когда он будет правильно ходить и блеять, фермер будет его кормить.
Но вот человек умер! И представьте, что после смерти он попадает в ситуацию абсурдную настолько, что ничего подобного не рассказано не только в Писании, но и вообще ни в одном трактате, ни в одном мифе за всю историю.
К примеру, умираете Вы, – Гость хитро подмигнул Философу. – Ведь может же такое статься, правда? Вы умираете и вдруг обнаруживаете, что никакой сверхсложной сущности рядом нет. Что Вы, то есть Ваша душа стоите на огромной скотобойне, рядом стоит усталый фермер, деловито Вас рассматривает и бормочет: «Мда… человек был ученый, высокомерный и немного занудный, но, ничего не скажешь, — в Бога верил искренне и с пользой для других, потому душа и пахнет так приятно. Значит, любезнейший, Вас надобно подавать в обед в качестве горячего лакомства». Достает кинжал и вонзает его в Ваше ментальное горло. И все. Далее Вашу душу разрезают, вытаскивают из нее мелкие грешки, которые портят вкус, как следует, зажаривают до хрустящей корки и съедают за обедом. Ну как Вам картина?
Философ молчал, обдумывая услышанное, даже забыв на несколько мгновений о шахматной доске.
— Довольно смешная картина, — ответил он Гостю, — предположу, что и сам Господь иногда искренне смеется над Вашими шутками.
Тень сочувствия пробежала по лицу собеседника.
— А ведь все, что я Вам только что рассказал чистейшая истина, — уже без всякого намека на улыбку произнес он. – Мироздание организовано именно так.
— Как огромная ферма? – спросил Философ.
— Как невероятно огромная ферма.
— Простите, ферма с навозными кучами или без? – уточнил Философ.
— Я удручен тем, как Вы обесцениваете ясность, простоту и конкретность Божественного творчества, — вздохнув и выдержав паузу, заметил Гость. – Именно это меня больше всего расстроило в Вашем трактате. Абстрактные категории, сложные формы. А ведь все просто – все вокруг, вся Вселенная – это просто огромная ферма, в которой вы – люди, суть стадо, старательно откармливаемое и разводимое тем, кто все это создал, для Его нужд, и для еды, в первую очередь. Тот, кого Вы называете Богом – просто фермер, который скармливает Вам разные идеи, чтобы ваши души, становились насыщеннее и вкуснее, да что тут уж скрывать – разнообразнее, для разных блюд.
Вначале своего пути Он был так себе фермер и так себе кулинар, если честно. Души людей из древних племен с их примитивными верованиями, годились разве что для приправ, души язычников, неизменно вызывали у Него изжогу. Он упорно перестраивал ферму и искал лучшие ингредиенты для силоса. И вот нашел – ведущие религиозные концепции, отчаянно совершенствующиеся самими людьми – возможно, лучшее его изобретение. Души католиков отличаются сочностью и остротой, души протестантов – на вкус простоваты, но при этом хорошо насыщают. Души православных – пьянят, равно, впрочем, как и души мусульман. А со временем вкусовых оттенков становится только больше. Из душ атеистов, грешников и нигилистов от морали получается вполне себе неплохое удобрение…
Философ немного воспрял духом. Ему все больше нравился этот разговор, он почувствовал себя свободнее.
— К сожалению, Вы – ненадежный свидетель, — сказал он Гостю. – Злые языки поговаривают, что ложь – Ваша дочь. Но главное – боюсь, что я могу предположить, о чем пойдет разговор дальше. Сказав, что Бог – всего лишь пожиратель наших душ, Вы, скорее всего, заявите, что, в отличие от Него, Вы и есть тот, кто может предложить альтернативу, тот, кто по-настоящему может даровать спасение души. Если так, то это очень старая ложь.
Философ заметил, что Гость смотрит на него с печальной улыбкой.
— Ничего подобного я не собирался Вам говорить, — сказал тот. – Я хотел сообщить Вам нечто совершенно иное.
Что же? – спросил Философ.
— Только то, что я и есть фермер – спокойно произнес Гость. – Я создал мир, я создал идею Бога, которую скармливаю вам.
Несколько мгновений Философ молча, вперившись в доску, осмысливал услышанное.
— Позвольте, — спросил он собеседника, — но тогда Вы и есть Бог.
— Боюсь, не совсем в том смысле, который Вы вкладываете в это понятие, — чуть скривившись, ответил тот.
— Погодите, — сказал Философ, — но если это так, то зачем был весь этот маскарад с серой и хромотой?
— Ну, если бы я предстал перед Вами с атрибутикой вашего Бога, — начал гость, — то услышав все, что я сказал, Вы бы, наверное, расстроились куда сильнее. В таком же обличье принять мою истину Вам будет проще. Также, думается мне, что по ряду своих черт я действительно куда ближе антиподу Бога, о котором рассказывается во множестве религий. Кроме того, а как мне следовало явиться к Вам? Вам же не угодишь. Влететь в окно на облачке? Так все равно бы замучили меня занудством: слишком примитивно, слишком просто, слишком ясно.
Философ молчал. Мысль, пока еще не до конца сформировавшаяся, но все сильнее давящая на все его нутро, поднималась из глубин сознания. Он пока гнал ее прочь, сидя напротив Гостя, вперившись в доску и сжав челюсти. Ему казалось, что он покраснел. Жар охватил его голову. Его взгляд упал на съеденного Гостем ферзя, лежащего рядом с доской. Какой же старой казалась эта резная фигурка. Как отвратительны были испещрявшие ее трещинки.
— Мне пора на прогулку, — пробормотал он, делая ход пешкой. – Вечером я занят, прошу Вас продолжить партию завтра.
О последствиях хода он не думал. Сейчас важно было остановить партию хоть на какое-то время.
— Могу ли я Вас просить отменить прогулку? — чуть удивленно спросил Гость.
— Я никогда не отменял ее, — проговорил тихо Философ.
— Ложь, — с улыбкой ответил Гость, — Вы отменили ее один раз, когда начали читать книгу настолько интересную, что она полностью захватила Вас. И тем, что тогда не вышли на прогулку, Вы удивили город, который по Вам часы привык сверять. Неужели я менее интересен, чем книга?
— Мне нужно на прогулку, — упрямо процедил Философ.
— Вздорный мальчишка, — снисходительно произнес Гость, — вначале глупая шутка о том, как жарко в тех краях, откуда я прибыл, чтобы хоть чуть-чуть самоутвердиться передо мной, потом все эти твои остроты, а теперь, не желая поизучать страшную для тебя мысль, которую я преподнес, в пику мне уходишь гулять. Как же я был прав, что не стал появляться перед тобой в божественном обличье! Ведь ты со своими четырьмя диссертациями…
— Пятью, — сухо отметил Философ.
— Вот именно! Ты со своими пятью причинами каждого, кто приветствует тебя с недостаточно на твой взгляд учтивой улыбкой, представлять в образе полудохлой мыши, наверняка бы попытался унизить меня еще сильнее. Полагаю, если бы я явился к тебе в образе Бога, ты громогласно бы объявил, что от моей белоснежной бороды пахнет нафталином и настежь открыл бы окна.
— Ты – ненадежный свидетель, — обреченно пробормотал Философ.
— Возможно, я действительно ненадежный свидетель, — тихо сказал гость, — но проблема заключается в том…
И он высказал ту мысль, которую Философ старался гнать от себя.
— … проблема заключается в том, что надежный свидетель – это ты. И как таковой ты можешь свидетельствовать, что я существую. А вот относительно Него (гость с улыбкой показал взглядом куда-то вверх) ты так свидетельствовать не можешь. И не сможешь никогда.
— Мне пора на прогулку, — сказал Философ и, не поднимая головы, направился к лестнице.
— Мальчишка, — тихо сказал Гость.
IV
IV
— Хочу жить, очень хочу, клянусь, что хочу! – почти визжал лежавший на земле чумазый, оборванный парень, ко лбу которого, прямо к выжженному клейму, Матвей приставил дуло автомата.
— А ну заткнись! – рявкнул на лежащего стоявший рядом Михаил и пнул его ногой по ребрам – парень заскулил.
Николай с рюкзаком на спине и излучателем наизготовку, стоя чуть поодаль, растерянно смотрел на избитого и скулящего от боли лазутчика праведников. Леха сидел рядом с ним на корточках и чесал за ухом Герду, напряженно вглядывавшуюся в происходящее.
— Да уж, — весело проговорил он, обращаясь к собаке, — а глаз и нюх у нашего Мишки, почище, чем у тебя будет. Да, псина? Во как углядел!
Собака с укором посмотрела на него.
Высоченный, жилистый Михаил, шедший первым из их группы, за час до этого, обнаружил в перелеске ловушку – спрятанный праведниками капкан, а несколько минут назад, мгновенно среагировав на еле заметное движение в кустах, несколькими мощными ударами обезоружил незадачливого шпиона.
— Вот так они и сидят, гаврики, по кустам да по рощам, поодиночке, — продолжил Леха, обращаясь уже к Николаю, — высматривают кто из какой общины, куда идет, что несет, чем вооружен, один или группа – добычу выбирают. Присмотрят кого и со всех ног в лагерь, а оттуда уже головорезы на перехват выходят. Так что шпионить они самых быстроногих посылают, но и самых, слава Богу, тупых. Ни прятаться, ни драться толком не умеют.
— А лагерь где? – спросил Николай
— Каждый раз в новом месте. Больше двух суток на одном месте, ни одна из группа еще не стояла.
— Что теперь с ним мы делать будем? – не отводя взгляда от лежащего парня, произнес Николай.
Леха хитрО улыбнулся и пожал плечами.
Николай сделал шаг вперед и поднял с земли несколько соединенных древней ржавой скрепкой листков бумаги, вылетевших из лохмотьев парня. На первом рисунке карандашом в неумелой руке было выведено лицо. Несмотря на то, что рисунок был ужасен, это лицо Николай узнал мгновенно. Любой бы узнал. Старушка, любящая ладонями поедать людей. Как и в жизни, на рисунке старушка улыбалась. Под рисунком была надпись – «Радость – в покаянии, радость в очищении».
— Так значит, ты хочешь жить? – спокойно обратился к скулящему парню Матвей. Тот закивал головой.
— Это возможно, — произнес староста. — Вначале давай вот что проясним. Ты умеешь держать слово?
Парень закивал еще ожесточеннее.
Матвей вплотную приблизился к нему и очень медленно повторил:
— Скажи мне – ты умеешь держать слово?
— Да, да, да! – выпалил парень.
— Хорошо, — разгибаясь, произнес староста, — я тоже умею. И я обещаю, что ни я и никто из наших тебя не убьет, если ты дашь слово, что прямо сейчас отползешь вот за тот куст и будешь за ним тихо-тихо лежать до утра, пока мы за тобой не вернемся. Ни к своим в лагерь не поскочишь, ни кругами здесь ходить не будешь, а просто тихо лежать. Поспать можешь, кстати.
— Опять твои игры, — недовольно пробурчал Михаил.
Сделав знак тому замолчать и не сводя глаз с парня, Матвей продолжил:
— И так же я даю слово, что если ты рыпнешься отсюда хоть сейчас, хоть под вечер, то не проживешь и минуты.
Михаил закатил глаза.
Парень закивал.
— Ну что, ты даешь мне слово?
— Да, да, да, я даю слово! – прокричал парень и с влажными от безумной радости глазами, пополз к кусту.
— Пошли – сказал староста. Леха, кряхтя, поднялся с корточек, Герда подошла к ноге облегченно выдохнувшего Николая, и группа двинулась вперед по тропинке, шедшей через луг к пролеску. Пройдя метров пятьдесят, Матвей сделал знак остановиться и прижал палец к губам, призывая всех к полной тишине. Они тихо повернулись.
Прошло минут пять или семь. Из-за постоянного напряжения последних дней Николай внезапно отрешился от своих спутников и мыслей о путешествии, от необходимости постоянно проверять показатели излучателя, и полностью окунулся в созерцание и слушание. Он видел и слушал колышущуюся луговую траву, качающиеся кроны деревьев, некоторые из которых уже были тронуты желтизной, дуновения ветерка, пение редких птиц, темные очень темные для сентября тучи на востоке. Все это сейчас воспринималось им особенно остро. Он наслаждался природой и даже вздымавшийся вдалеке над лесом головач не мог этому помешать.
Он не заметил, как стали затекать его ноги. В чувство его привел выскочивший из под куста, где его оставили, парень-праведник, который, пригнувшись, стремглав помчался прочь от них в сторону рощи. Расстояние стремительно увеличивалось.
Матвей, меланхолично смотря ему вслед, дважды громко свистнул. Со стороны рощи раздался треск автоматной очереди, и парень, как-то комично взмахнув руками, упал в траву. Из-за дерева показался стрелок – Семён — командир третьей группы. Матвей ему кивнул и повел свою группу дальше.
— А нельзя его было на месте пристрелить? – недовольно спросил Михаил. – Ясно же было, что он к своим побежит при любом раскладе, это ж праведник – мозги отшиблены напрочь. Нет, ты опять спектакль устроил.
— Шанс надо всегда давать, а слово – всегда держать, – назидательно ответил староста.
— Оглохнем от свиста раков, когда найдешь праведника, который сдержит данное тебе слово – заметил Михаил.
Николая зазнобило. Во рту появился кислый привкус. Тяжелая, но спокойная жизнь в екатеринбургском институте, превращенном сразу после войны в изолированную от внешнего мира неприступную крепость, ему теперь казалась ему теперь чем-то бесконечно далеким — или сном, или неправдой.
Еще он беспокоился о стариках. С каждым шагом все сильнее. Когда они летели из Екатеринбурга, то он успел посчитать, что большинство скоплений – это одна-две, максимум, три группы. Не больше. Они не собирались на площади в квадратный километр в областях крупных городов, больше трех небольших групп. У самих городов, в частности у Москвы их были полчища, но не в областях. Да в сравнении с предыдущими годами количество увеличилось существенно, и трех групп на такую площадь было достаточно, чтобы магнолии утратили эффективность, но нигде не было большей их плотности.
На общину вчера напала только одна. Если им не повезет, то сегодня они встретят максимум три группы, зарядов хватит. Лишь бы не сплоховать. Но вчера же вроде не сплоховал…
Легкий толчок в ногу. Он опустил глаза, Герда пристально смотрела на него. Он на ходу погладил собаку.
Беспокойство было чувством, к которому он давно приспособился. А вот к кошмару смерти рядом с собой он привыкнуть не мог. Там, в Екатеринбурге, смерть была за неприступными стенами Института, на обслуживание которых, тратили огромное количество и он сам, и его коллеги, и оставшееся население. Внутри было спокойно. А здесь смерть была рядом и происходила постоянно.
Но хотя бы он стал привыкать к обилию оружия вокруг него.
И если к оружию в руках военных, сопровождавших его в вертолете, он относился нормально, как к неприятной необходимости, то арсенал, который был в Саблино, его поначалу шокировал. А ведь он думал, что Государственная программа поддержки миролюбия у населения, развернутая сразу после начала войны, была эффективной. После первых ударов, когда транспортная сеть еще не была полностью выведена из строя, но правоохранительная система каждую секунду все больше теряла контроль, правительство, понимая, что наступает анархия и огромная часть населения превратится в бандитские формирования, провела ряд масштабных рейдов по изъятию у народа огнестрельного (легального и нелегального) оружия. К тому же в оружии, пусть даже это были охотничьи ружья, отчаянно нуждались южный и дальневосточный фронты. Акция была масштабной и эффективной. Николаю казалось, что благодаря ей уровень насилия хоть насколько-то, но был снижен. Но, видимо, где-то недоработали…
Группа на своем пути держалась подальше от старых заброшенных дачных поселков и уж тем более от района в Саблино, где были немногочисленные разваливающиеся бетонные и кирпичные жилые дома. двигаясь преимущественно по полянам и полям рядом с пролесками и рощами, если они убеждались, что там безопасно. На открытом пространстве праведникам их было сложнее атаковать, но, главное, что на открытом пространстве куда проще было заметить приближение стариков.
В пролеске до путников донесся грубый зычный звук, как будто кто-то решил сыграть ноту на разбитой трубе — идущая впереди метрах в пятистах первая группа сигнализировала, что путь чист. Когда они вышли на опушку Матвей скомандовал сделать привал.
— Так что же, приходим в морковку, забираем эту вашу, как ее там, возвращаемся и что дальше? Все? Рай земной? – спросил Леха, поудобнее устраиваясь у ствола упавшего дерева.
— Дойти и забрать – это только полдела, — ответил Матвей.
Он, Николай и Герда тоже сели на траву. Михаил стоял чуть поодаль и внимательно смотрел по сторонам.
— Далее нужно вернуться и сделать какое-то варево из этого вещества, я правильно тебя понял? – уточнил он у Николая. Тот кивнул.
— И сдается мне, — сказал староста, — сделать это, когда старики в любой момент нагрянуть могут, будет посложнее, чем до морковки дойти.
— Что за варево? – поинтересовался Леха.
— Понимаете, — начал Николай, вещество, за которым мы идем в Институт химической физики, требует обработки — его в обычном состоянии бессмысленно помещать в излучатель. Здесь нужна термическая обработка, потом нужно добавить ряд других веществ. Процесс довольно долгий и сложный, прерывать его нельзя и, главное, его нужно постоянно контролировать. Потому что и изменения температуры, и добавление других веществ – все должно происходить в строго определенном порядке. В идеале, здесь нужна круглосуточная работа целой команды. Впрочем, справлюсь и я один – по несколько часов на сон каждый день у меня все же будет. Оборудование для этого и необходимые «ингредиенты» у меня с собой. Все есть – времени нет и безопасного места нет.
— Угу, и как обеспечить тебе безопасность приготовления, я пока слабо себе представляю, — озабоченно произнес староста. – Может разместить на какой-то повозке все оборудование, чтобы в случае чего постараться сбежать, не прерывая процесс? Капсул-то всего ничего осталось. И боюсь, тебе придется просветить нас, как готовить и как с излучателем управляться, если с тобой, что случится, да поскорее – резюмировал Матвей.
Николай опустил глаза и вздохнул – думать ему об этом не хотелось, хотя он и понимал, что Матвей был прав.
— А варить-то долго? – поинтересовался Леха.
— Да, — ответил Николай. — Необходимые свойства вещество приобретает за сорок пять дней.
— А имя-то есть у этой штуки? А то «вещество» да «вещество» — ухо режет, – донесся голос Михаила.
— Название есть, но оно странным вам может показаться, — смущенно произнес Николай.
— Ты еще чего-то стесняешься, после своего излучателя нормальности и Инны? – поинтересовался Матвей,
Николай вздохнул:
— Мы назвали его мертвой водой. Да, как в сказках.
— Не так уж странно по сравнению с лучами нормальности, — заметил Матвей, — а почему так назвали?
— Из-за свойств, — ответил Николай. – Понимаете, в начале двухтысячных в одном из лесов под Ишимом, что в Сибири, было найдено что-то вроде озера, заполненного неизвестной до сегодняшнего дня смесью. По всей видимости, смесь была природного происхождения, но с таким составом дел раньше никому иметь не приходилось. Обнаружили случайно. Ну как случайно – энтузиасты из фольклорной экспедиции решили подробно изучить местную легенду о целительных источниках, услышанную в одной из деревень, в которой они остановились на несколько недель. Пока остальные участники экспедиции старательно записывали народные песни и снимали местные обряды, трое ушли на несколько дней бродить по довольно глухому лесу. В какой-то момент, они обнаружили небольшой и весьма необычный водоем, заполненный плотной и черной, а главное теплой субстанцией.
— Жижей? — хмыкнул Леха.
— Да, — подумав, сказал Николай, наверное, жижей тоже можно назвать. – И вот, что, прежде всего, их удивило. Представьте: прямо в глухом лесу, посреди столетних елей, где солнце сквозь ветви еле-еле пробивается, находится абсолютно черное озеро, а от его краев исходит слабое мягкое свечение. Поначалу подходить побоялись – думали, может газ ядовитый или радиация. Но один, вероятно, самый сорвиголова из них, осмелился, подошел и опустил туда руку: ничего – вязко, тепло. Если бы не его глупость, то ничего бы мы про это озеро не узнали, и никакой надежды сейчас бы не было.
Увидев, что ничего страшного на первый взгляд с ним не случилось, он уговорил двух своих товарищей остаться на озере на сутки, благо снаряжение у них с собой было. Ничего особенного они за это время не заметили, разве что свечение от озера ночью ярче становилось и приобретало серебристый оттенок. Один из них, тот самый смельчак обошел за это время окрестности, но ничего необычного больше не нашел. В общем, за время, фольклористы эти там пробыли, они не только руки в это озеро опускали, но даже и обтираться жижей пробовали. Более того, с собой они забрали две пластиковые бутылки этой жижи. Благополучно вернулись в деревню, затем в город. Насколько я знаю, никому из них это озеро не вылечило даже насморка, впрочем, и вреда здоровью тоже не причинило. Но важнее другое — тот самый смельчак…
— Ты с ними, что ли в тот поход ходил? А какого цвета сапоги у них были не расскажешь? – хохотнул Леха.
— Нет-нет, — не сразу понявший сарказм, ответил Николай. – Меня еще тогда и на свете-то не было, но нас в Институте информацией обеспечели максимально. Потом объясню. Так вот — тот смельчак из этой группы отдал одну из бутылок со смесью своему другу — химику. А вот тот уже составом жижи заинтересовался серьезно, доложил куда следует, и к фольклористу-смельчаку очень скоро пришли за второй бутылкой и с расспросами и не только ученые пришли. Почти полгода его и его друзей вызывали на допросы и брали подписки о неразглашении. Просто его мучили больше всех из-за того, что с образцами из второй бутылки было что-то не так. (Николай вспомнил поразительно длинные и дотошные протоколы допросов бедного фольклориста на предмет того, что он делал с содержимым бутылки). Ну да не суть.
Важно то, что Тюменский, наш Екатеринбургский и тот, что здесь (крупнейший Институт химической физики в стране) заинтересовались этой смесью. Не меньший интерес проявили и, скажем так, вышестоящие структуры, в первую очередь. Была организована большая экспедиция к тому озеру и уже совсем не фольклорная. Место было труднодоступное, я помню, как мне старшие коллеги, рассказывали, что все удивлялись, как этим песнярам удалось тогда вообще дойти до озера. Но в итоге новой экспедиции образцов удалось набрать достаточно. Москва эксперименты с ними провела быстрее нас и направила запрос не просто на еще одну научно-исследовательскую экспедицию а на целый проект о выкачивании всего содержимого озера.
И они выкачали озеро полностью, все его содержимое было отправлено сюда, в Подмосковье.
Ни мы, ни Тюменский Институт вначале не поняли, почему деньги на это были выделены моментально.
Потом, когда был проведен второй этап экспериментов, а сам процесс исследований Москвой еще не был засекречен, мы поняли.
Результаты экспериментов с этой смесью, с этой жижей сулили не усовершенствование, не развитие, а настоящий переворот в медицине.
Москва засекретила исследования, но при этом образцы у нас и из Тюмени никто не забрал. Когда через много лет, когда уже шла Война, Тюменский и здешний Институты были уничтожены, я, ну то есть мы, почти что случайно поняли, что вещество из озера может воздействовать на стариков. Мы отправили запрос Руководству, которое и открыло нам доступ к абсолютно всей информации о тех исследованиях. Благодаря чему, и удалось создать излучатель.
Здесь, в, как вы ее называете, «морковке» из смеси было выделено вещество, имеющее естественное происхождение, но абсолютно уникальное в своих свойствах, целительных свойствах: от почти моментального заживления всевозможных ран до лечения рака.
— Ну так какая же это мертвая? Это настоящая живая вода – заметил Леха.
— Хреново, ты, Лех, сказки знаешь, — донесся голос Михаила, — живой водой воскрешают, жизнь в человека возвращают, а вот раны лечить – это, правда, – мертвая вода нужна. Я когда еще до Войны срок мотал, с нами в камере, как раз, профессор-фольклорист был. Веселый был дядька, хороший, за сбыт наркоты студентам сел. Хотя уверял, что это они так народную медицину, то бишь знахарство, изучали. Вот он нам много интересного о русских сказках рассказал, помню еще про кикимор говорил, что…
— И что дальше? – прервал воспоминание Михаила Матвей. – Нашли воду, которой побрызгаешь на рану, а она заживет, а старики тут причем?
— В том-то и дело, что не побрызгаешь, — ответил Николай, — если бы так все было просто, то у членов той первой фольклорной экспедиции что-то хорошее со здоровьем случилось бы. Нет. Не сама жидкость, а люминесценция от нее действует на организм.
— Люмине… че? – хохотнул Леха и достав из кармана кусок лепешки, завернутый в бумагу и положил его на траву рядом.
— Люминисценция – это, ну если просто совсем, свечение самого вещества, после того, как оно энергию поглотит. Ну как светлячки, у них внутри происходит химическая реакция, в результате чего они светится начинают, – объяснил Николай. — Но тут свечение было совершенно особого рода, а кроме того, при разной температуре, с добавлением разных компонентов эффект от него менялся. Потом уже при более детальном изучении местности, всплыли подробности легенды, что жижа эта не просто так действует, а после нагревания и под солнцем. Почему на первую экспедицию жижа и не подействовала – они видели излучение, но оно было слишком слабым.
Если опять же совсем просто, то нагреешь ее до одной температуры и люминесценция ускоряет процесс заживления ран, до другой – рак может уйти, соединишь с другими компонентами – другой эффект будет.
— Целебные лучи, — пробормотал Матвей.
— Опять же, не совсем, — сказал Николай, — здесь в «морковке» выяснили, что не сами лучи лечат. Они активируют в организме разные… как бы это сказать, программы, которые в свою очередь, задействуют разные ресурсы. Действовать его заставляют так, чтобы рана или болезнь уходила.
Спутники напряженно вслушивались в слова Николая, силясь его понять
Ну вот вот… помните раньше светофоры были, чтобы движение на дорогах регулировать, — продолжил он. — Зеленый горит – вы идете. Красный – стоите на месте, потому что красный свет означает запрет – идти нельзя. Не сам луч вас остановил, но он донес до вас информацию, что идти нельзя, и вы остановились. Также и зеленый свет не сам вас притягивает, а доносит информацию, что идти можно. Понимаете? Цвет стекол разный, поэтому и информация отличается – зеленый – иди, красный – стой. Также и тут, разное состояние мертвой воды – разная люминисценция, а значит разная информация, которую организм считывает и начинает действовать. Одно состояние мертвой воды – одна люминисценция – один эффект – заживляем раны. Другое состояние – другая люминисценция – другой эффект – вылечиваем рак.
А со стариками интереснее всего. Мы ведь только недавно, не более четырех лет назад стали понимать, что они такое.
— В смысле недавно? – спросил Леха. – Известно же, что это биологическое оружие. Вроде же за бугром их вывели и клонировали и к нам забросили.
— Кое-кто в руководстве страны до сих пор придерживается такой точки зрения, — вздохнув, сказал Николай, — хотя изначально преобладала теория, что это последствия радиационного заражения.
— Я до сих пор так считаю, — заметил Матвей, — говорю же: мутанты.
— Уверяю вас, — не мутанты, и не биологическое оружие, — горячо заговорил Николай. – Во-первых, за рубежом, во множестве стран точно также возникли близкие по силе разрушения аномалии. Только другие по форме и воздействию. Но количество их жертв тоже исчисляется сотнями миллионов.
— Так это наши ответили! — выпалил Леха.
— Подобного уровня биологических разработок не было и нет ни у кого, — заверил его Николай. – Во-вторых, в России мы знаем о двух аномалиях, проявившихся после ударов: старики и АЗОНТы, то есть аномальные закрытые области низкой температуры. Вы их тут, как я понял, головачами называете. В принципе понять можно, они действительно похожи на грибы-головачи, только в высоту от ста до трехсот метров. Природа их неизвестна, возникают за считанные минуты.
Помните, когда и как стали появляться головачи и старики?
— Я был в убежище, — пожал плечами Матвей. – Пришел, так сказать, на готовенькое, когда головачи уже стояли тот тут, то там, а старики бродили и людей жрали. Как появлялась эта нечисть, только по рассказам знаю.
— А я помню, — сказал Леха, — на моих глазах вон тот головач появился, через сутки после удара возник.
Он показал в ту сторону, где через десять километров находился головач, рядом с которым жил убитый со своей семьей намедни Егорка.
— А стариков я уже тоже готовенькими только видел, — добавил он.
Николай собрался вскочить, чтобы уже в привычной себе манере, расхаживая взад вперед и жестикулируя, продолжить свой рассказ, но Матвей жестом попросил его сидеть, и говорить потише.
В общем, — продолжил он, — я этот вопрос – появление и эволюцию аномалий изучил подробно. В информации недостатка у нас не было – нас Москва ею завалила, когда узнала, какие перспективы у наших исследований.
Если по порядку, то произошло это примерно так. Уже через сутки после ударов стали появляться АЗОНТы, то есть головачи и то, что потом превратилось в стариков. Процесс до сих пор продолжается. Но первые случаи были зафиксированы как раз через сутки. Из донесений следует, что происходить это стало далеко не только в зонах радиационного поражения. Ни при чем здесь радиация. Да и не могла она за двое суток так подействовать ни на что.
Аномалии стали появляться вокруг крупнейших городов, как попавших под удары, так и не попавших, а также вблизи военных объектов. Вот ближайший к нам головач, он на месте чего возник?
— Да там вроде часть была военная, — сказал Матвей, — что-то с ракетными войсками связанное, по-моему.
Именно! – воскликнул Николай. – Именно такие объекты как будто эти аномалии и притягивали. Про многие места информация была засекречена. И только в процессе работы, когда нас данными обеспечили, мы узнавали, что посреди тайги тот или иной головач не просто так вырос, а прямо над шахтами, откуда должны были межконтинентальные ракеты полететь. Причем возникали они, эти головачи всегда очень избирательно. Только над объектами, непосредственно связанными с ядерным вооружением или каким-нибудь еще оружием массового поражения. И только на суше.
Пробить или разрушить головач невозможно. В том числе и самой мощной ядерной бомбой. Попасть в головач и выйти из него может только газ. Но не более, никакая жидкость и никакой твердый объект. Кстати, благодаря этому мы смогли измерить примерную температуру внутри головача. Примерно минус тридцать семь градусов по Цельсию. У человека, который находится внутри головача, шансов выбраться нет. Если на объекте есть автономная система обогрева, то он не умрет от холода, но рано или поздно умрет от голода.
— А подкоп? – предположил Леха.
— Не-а, вы видите только верхнюю часть головача, но сам он уходит иногда на сотни метров под землю и там изолирует пространство.
— Ух ты, — только и сказал Леха.
— Не выбраться. – Николай покачал головой и продолжил:
— Одновременно с первыми головачами в районе больших городов начали возникать скопления небольших объектов. Возникали они примерно также как и головачи – сохранилось несколько случайно сделанных видео. Яркие электрические разряды над областью проявления, во время которых в пространстве материализуются контуры, или каркасы объектов, которые затем заполняются веществом.
Объекты эти были органическими, как быстро выяснилось. То есть, проще говоря, состояли из плоти, хотя и весьма необычной. Каждый такой объект, напоминал по форме камень высотой около метра и имел белесый оттенок. Таких объектов возникало везде сразу много на большой площади. Стоят рядышком друг с другом и все соединены друг с другом тоненькими трубками. Я видел снимки, сделанные дроном, — сверху их скопления очень напоминали белую сыпь.
То, что эта органика смертельно опасна, стало ясно почти сразу. Первый задокументированный случай атаки – гибель военных рядом с военной частью как раз рядом с моим Институтом, под Екатеринбургом. Один из офицеров, заметив такое скопление неподалеку от части, решил его осмотреть. По всей видимости, только ему до него и было дело. Понятно – полным ходом шла подготовка ко второй серии ядерных ударов, ну и операция по спасению людей из зон поражения шла. Каждая секунда на счету!
Судя по отчетам, он взял с собой двух срочников. Когда на уазике они подъезжали для осмотра к одному такому скоплению, из ближайшего куска плоти вылетело что-то вроде щупальца, пробило лобовое стекло, вцепилось в лицо офицеру и оторвало полчерепа. Водитель нажал на тормоз, третий выскочил из машины и открыл огонь из автомата – из объектов вылетели еще щупальца и в мгновения ока разодрали того на куски. Все это мы знаем из рапорта водителя, который успел развернуться и уехать. И в той суматохе на этот сигнал никто внимания не обратил. И это обидно, хотя и понятно – крупнейшие города мира подверглись бомбардировкам, всеобщая паника, а тут какой-то галлюцинаторный бред – руководство именно так рапорт восприняло, мне кажется.
Не обратили внимания и на последующие сигналы, когда стало ясно, что объекты разделяются и приходят в движение. А через три дня пришло донесение, кстати, из Подмосковья, о нападении ночью на военный патруль. Даже видео сохранилось – один из военных снимал последствия ударов в том районе. Вот он и заснял, как к ним в брошенном коттеджном поселке из-за поворота вышло белесое существо, напоминающее огромную в метр в диаметре голову старика на двух толстых и коротких ногах. В том патруле выжил только он — убежать успел, пока голова своими толстыми ногами повалила двух его сослуживцев и ими же стала их пожирать. И двигались эти аномалии тогда не так быстро.
Так прошли две важнейшие фазы эволюции того, что мы называем стариками, во время которых их, возможно, еще можно было уничтожить. Только когда сигналы об атаках стали приходить буквально отовсюду, на них обратили внимание.
Но уже было поздно. На пятые сутки объекты уже приняли свою окончательную форму. Два типажа на всех – старик и старушка. Улыбчивые, пожирающие людей и неуязвимые. Тогда же стали доходить слухи, что за границей происходит тоже нечто подобное. Какие-то свои аномалии. По форме не похожие на наши, но столь же смертоносные. У нас же старики обрушились на крупнейшие города и на районы, где располагались секретные убежища военно-политического руководства. При этом они уничтожали не людей на конкретных объектах, а всех в пределах огромного радиуса. За несколько недель они уничтожили людей по всей стране намного больше, чем первая серия ядерных ударов, сведя практически к нулю результаты эвакуаций и спасательных операций.
Чем кончились попытки их остановить, вы и без меня, наверное, знаете: масштабные военные операции, потом удар тактическим ядерным оружием с совсем малым зарядом по одному из скоплений, ни к чему ни привели. Они вышли из кратера, все также улыбаясь и повторяя все тот же набор фраз. Ни на одном не было зафиксировано ни намека на повреждение.
Удар более мощной бомбы по скоплениям в районе Северодвинска также не дал никаких результатов. Наконец, наступил «Черный день», как его официально назвали, когда правительство в отчаянии приняло решение нанести ядерный удар стратегическим оружием по огромному скоплению стариков, доедающих население Нижнего Новгорода. А ведь это был один из немногих городов, который не подвергся военной ядерной бомбардировке. Этот удар положил конец Нижнему Новгороду, но не старикам. Ни одного повреждения, ни на одном из них.
— Да я помню, — закивал Леха, — это по радио передавали, у меня тогда еще приемник работал, помнишь (кивнул он Матвею).
— Природа стариков абсолютно уникальна, — произнес Николай. – По идее, их существование невозможно, но они существуют.
Спустя примерно полгода после «Черного дня» был открыт эффект магнолий и некоторых других цветов для небольших поселений, а в остатках крупных городов стали строить оборонительные сооружения, стены, проще говоря.
— Помнится, сталь стариков неплохо задерживала – произнес Матвей, думая о том, что на заброшенный металлургический завода в районе Ахросимово, может быть стоит снарядить группу, чтобы вытащить как можно больше стали и из нее построить ограждения для землянок в Саблино.
— Это было раньше. Уже два года как перестала задерживать – разрушил надежды Матвея Николай. – Полчища стариков облепляли стену из стали, возведенную вокруг уцелевших районов крупных городов, и начинали потеть. Конечно, это был не пот, а жидкость, разъедающая металл, сильнейшая кислота, но визуально было похоже, что они потеют. Так вот этот пот разъедал сталь со скоростью пять сантиметров в сутки. Теперь же на это у них уходит не больше полуминуты. Ясное дело, что защитные костюмы из стали потеряли свой смысл. Стены стали возводить из титана. Ограниченное количество защитных костюмов для военных делается тоже теперь из них. Но носить такой костюм невероятно тяжело. Стену каждые сутки нужно достраивать, иначе старики прорвутся. А это чудовищно сложно (произвести, смонтировать), тем более, что количество стариков возрастает. Санкт-Петербург потерян навсегда. Новосибирск тоже, как стало ясно из последних радиодонесений. Екатеринбург тоже. Там только наш Институт еще держался, когда я улетал. Его обеспечили титаном в силу важности нашей работы. Но в любом случае, почти половина оставшегося населения сейчас круглосуточно трудится на ремонте стен почти также как вы над выращиванием магнолий.
— А вот мне всегда было интересно, почему у этих уродов такой облик. Вот ты говоришь, что за кордоном они по-другому выглядят, — снова подал голос Михаил. – Почему так?
Есть гипотеза, — ответил Николай, — что аномалии принимают облик, который упрощает атаку. То, что их создает, как будто изучает местную биосферу и из нее заимствует подходящий образ. Это и у нас, и за границей.
Оттуда после начала Войны информации очень мало идет, но мы, например, знаем о детском плаче. Не знаю, как сейчас, а раньше он действовал так: в разных местах — в городе, в лесу, неважно где, главное, чтобы там были люди — вдруг раздается надрывный детский плач, как будто от страшной боли ребенок кричит и плачет. Люди поблизости со всех ног бегут спасать ребенка – а как мимо-то пройти? Как не помочь? Но никого не находят. Ясно слышат, что источник плача перед ними, но ничего не видят. В тот же момент плач начинает усиливаться и за несколько мгновений достигает такой силы, что сосуды и внутренние органы подбежавших просто не выдерживают. Вот такая ловушка. А у нас больше на маскировку похоже. Что может быть безобиднее ласковой старушки и улыбчивого старика?
— Хороша маскировка, когда на все эти полчища только два рыла, — заметил Леха.
— Думаю, что и в странах, где орудовал детский плач, эту ловушку тоже распознавать быстро научились, — заметил Николай. – Полагаю, то, что их создает, не обладает разумом и сознанием, а, следовательно, не способно к стратегическому планированию, хотя и обладает огромной силой. Оно действует, скорее инстинктивно, но и эффективно. Вот, например, теперь оно создает скопления объектов, которые потом превратятся в стариков, не рядом с поселениями, где их сразу заметят, а в лесных массивах, чтобы даже дрон их не разглядел.
— Что же это за черт такой их создает? – спросил Леха и потянулся за куском лепешки. Пошарив по траве и не найдя его, он посмотрел и увидел явно довольную морду Герды, внимательно слушавшую Николая.
— Сука! – закричал он.
— Остынь! – спокойно, но твердо произнес Матвей. – Собака правильно сделала — тебе бы отучиться клювом щелкать.
— Нет, ну вы видели? – обиженным, но более спокойным тоном, произнес возмущенный Леха.
Герда лизнула его в щеку. Тот почти рефлекторно почесал ее за ухом.
— Она у тебя совсем не служебная ведь? – заметил Матвей.
— Нет, домашняя, — ответил Николай, я ее четыре года назад на улице щенком подобрал, когда еще за стены Института можно было выходить и вырастил. Прожила со мной все это время.
— Слушайте, собаководы! – резко заметил Михаил. – Про стариков договорите, а?
— Так вот, — продолжил Николай. Что мы имеем? Старики и головачи нейтрализуют военные стратегические объекты и центры принятия решений на суше. Возможно, учитывая темпы их эволюции, скоро они научаться настигать водные, а то и подводные цели. Но и того, что аномалии умели раньше, хватило, чтобы заставить державы отказаться от второй серии ядерных ударов и перевести Мировую Войну в более привычный формат. Автоматы, пистолеты, напалм, дроны, танки – все, что не связано с ядерными бомбами и другим оружием массового поражения стариков, как выяснилось, не волнует. В итоге уже полтора десятилетия идет вялотекущая Мировая Война.
То есть, старики и головачи, а также зарубежные аномалии — это по сути абсолютное оружие против человеческой активности, направленной на быстрое массовое уничтожение. Мы в Екатеринбурге смогли достать двух стариков и посадить их, на время конечно, в титановые кубы. Эксперименты над ними показали, что они лишены разума, как лишена разума самонаводящаяся ракета. Они как будто подчиняются идущему откуда-то извне импульсу – атаковать. Но делают это только там, где возможна военная ядерная активность или может быть отдан приказ о пуске ракет Индивидуального сознания у них, конечно, нет, но есть зачатки сознания коллективного. Через него импульс заставляет их двигаться в то или иное место в разном количестве и атаковать.
А теперь самое главное. По своему поведению они похожи на антитела при иммунной реакции организма. Хотя это сравнение и очень неточное.
Не видя в глазах собеседников никакого понимания, Николай продолжил:
— Представьте – вы заболели. Что с вами происходит?
— Температура высокая, — ответил Матвей.
— Правильно, а что еще может быть? Насморк, боль в горле. Организм сопротивляется. Для войны с вирусом им вырабатываются антитела, которые воюют с ним. По всей видимости, стариков и головачей создала некая глобальная экосистема, чтобы предотвратить новый виток Войны. Только мы не вирус. Мы часть этой экосистемы, которую она собирается частично изничтожить.
— Ясненько, — усмехнулся Леха, — осточертело человечество матушке планете, ну знамо дело. Сколько кино раньше про это снимали, — вздохнул он.
— Не совсем так, — произнес Николай, — на Земле и до человечества катастрофы происходили. И многие из них были куда страшнее, чем Война, но следов вмешательства, подобного этому мы не обнаруживаем. Почему? Пока никто не знает. Хотя у меня есть гипотеза на этот счет. Впрочем, на данный момент без прямых доказательств. Подозреваю, что человечество не осточертело, как Вы сказали, а, наоборот, полюбилось глобальной экосистеме.
— Да, я как руки стариков вижу, только про любовь и думаю, – протянул Леха.
— Да, это звучит странно, но ведь экологические кризисы, запущенные в XX веке в нашем столетии стали быстро преодолеваться. Охрана природы, очищение рек, уничтожение и переработка гигантских скоплений промышленных и бытовых отходов из океанов, сохранение вымирающих видов – это же почти религиозным культом стало. Каждый второй голливудский фильм – я еще ребенком помню – про эко-угрозы был. Синтез воды и продуктов питания, перспектива колонизации Луны и Марса, должны были решить проблему перенаселения, если бы не Война…
— Которая и так прекрасно ее решила, — заключил Матвей.
— Да, — вздохнул Николай, — но я считаю, что при всех проблемах, тенденции к оздоровлению глобальной экосистемы были беспрецедентными. А тут беспрецедентная Война и угроза полного уничтожения поддерживающей инфраструктуры. И экосистема взбунтовалась.
— Так какого хрена, если она так любит человечество, его же и уничтожает? – задал резонный вопрос Матвей.
— Она блокирует и уничтожает возможности для войны, но вовсе не все человечество – ответил Николай. Атакам подвергаются центры принятия решений, военные базы, города и области, где находится военно-политическое руководство. Но ведь отдаленные регионы, а также страны, не участвующие в Войне, стариками не затронуты. У нас были данные, что в Австралии, которая с самого начала придерживалась нейтралитета, и которая сейчас стала главным местом, куда эвакуируются из Европы и США, не зафиксировано ни одной аномалии, сходной с теми, что возникли на других континентах. Да что Австралия, в России полно мест, как правило, малонаселенных, где стариков вообще никогда не видели. И никаких магнолий там не нужно. Цветы нужны только для населенных пунктов вблизи крупных центров. Кроме того, Война же продолжается, пусть и не так интенсивно, как могло бы быть. Против затяжной позиционной войны с танками и автоматами старики ничего против не имеют.
Я бы даже так сказал – они не видят ее.
Есть и совсем странные вещи, вернее места. Например, у нас в России, согласно тем данным, что нам дали, есть небольшая область, в которой нет не только стариков, головачей, но даже войной оно никак не было затронуто. Что интересно, находится эта область у Иши…
— А в Саблино, ты считаешь, центр принятия решений? Чего к нам старики лезут? – перебил его Матвей.
— Повторяю: нас атакует не разумное существо и не компьютер, — заметил Николай, — реакция экосистемы охватывает целые области рядом с центрами принятия решений и военно-промышленными комплексами, она не может быть точечной и точной. Они не Саблино атакуют, они атакуют Москву, но под угрозой весь регион…
— Угу, чтобы наверняка, — заметил староста.
— Именно! Я думаю, что конечная цель заключается в том, чтобы лишить человечество возможности вести войны подобного масштаба на очень долгое время, но сохранить при этом его остатки, чтобы они могли возродить эко-сберегающую инфраструктуру.
— Погоди, я не понимаю, а наверху-то, что об этом только недавно, что ли узнали? – спросил Матвей.
— О чем именно? О цели стариков или об их природе? – уточнил Николай.
– О том, что есть регионы, в которые они не суются.
— Логику их поведения правительство понимает уже довольно давно, а про такие области стало известно уже в первый год Войны – ответил инженер.
— Стоп! – сказал староста. – До нас доходили слухи о таких местах, хотя мы им и не верили. Да и добраться до них, чтобы хоть проверить возможности у нас, да и у других небольших общин, никогда и не было. Но в центрах-то ресурсы другие. Какого ж черта, не было эвакуации мирняка в области, куда, ты как говоришь, никогда стариков не видели? Ну мы-то понятно уйти не можем толком дальше миллиметра от…
— А кто ракеты и стены строить будет?! – встрепенулся Леха. – Мотя, ты чего? Если не победим, то зачем вообще все оно?
У нас тут (обратился он уже к Николаю) раньше мобилизационные рейды были жесткие, я тебе скажу. Ну да ты, наверное, и сам знаешь. Людей, пока транспорт на длинные поездки еще был, по нашей области ой как гребли. Особенно когда старики лютовать начали.
Правильно, в общем-то. Нам тут, правда, повезло чутка. Дважды эти молодцы к нам приезжали, и мы их тут в общем… ну как бы…
Под испепеляющим взглядом Матвея Леха отчаянно попытался уйти с неправильной темы.
— Ну, в общем, потом все реже приезжали, — продолжил он, — а лет пять назад и вовсе прекратились. Даже сюда уже дотянуться не могут. Вот.
На несколько мгновений повисла тишина.
— Конечно, я знаю о мобилизационных рейдах, — прервал тишину Николай. Первые я застал еще подростком. В таких безопасных областях их проводили с особой тщательностью, поскольку, пока еще было можно, люди сами потянулись туда, как можно дальше от центров. До ближайшей такой области отсюда больше тысячи километров. Но что было делать? Люди стали на вес бриллиантов. Война же шла, а без людей оборонное производство бы просто встало.
— Вот! Я о том же! — авторитетно заявил Леха. — И стены эти хороши, в общем-то, – и от стариков как-то, но берегут и народ хранят от брожения и разложения.
— Но, к сожалению, по этой причине все такие безопасные места, области, регионы, сейчас пустуют, — заметил Николай, а масштабная эвакуация бессмысленна. Один раз пробовали. Если в безопасное место перевозить людей, то приходится перевозить и военные заводы и руководство и старики уже начинают атаковать это место.
Вновь повисла тишина.
— К чему я все это?! – наконец, сказал Николай. – Какое ко всему этому отношение имеет мертвая вода? Если ее привести в определенное состояние, добавив туда несколько компонентов и, нагреть ее, то ее люминесценция станет для стариков и головачей чем-то вроде красного света на светофоре. Все! Стоп! Враждебной жизненной активности здесь больше нет. Среда здесь стала н о р м а л ь н о й.
Вот почему такое название. Экосистема считывает этот сигнал и отменяет процесс уничтожения. Как человеческий организм отменяет после воздействия определенных типов люминесценции процесс саморазрушения. Тоже самое делает после этого воздействия и наш планетарный глобальный организм, правда пока только в небольших локациях. Инфракрасная люминесцения, которую дает излучатель, охватывает сектор круга в сорок пять градусов и радиусом в два с половиной километра. Впрочем, увеличение мощности, я считаю не слишком серьезной проблемой. Я думаю, что смогу усовершенствовать излучатель. Но даже с тем, что есть, результат мгновенный. Сами видели. Старики отменяются тут же.
— Я-то в сказках может и не разбираюсь, но вот ты – точно сказочник еще тот, — зевая, заметил Леха. — Я все равно думаю, что за бугром этих стариков сделали, такое-то страхолюдство сделать, кто еще мог? А вот скажи мне, а почему их все-таки магнолии отпугивали?
— А вот этого мы не знаем, — развел руками Николай. – Почему в больших городах они не давали эффекта понятно – там всегда военные объекты есть, и тогда старикам на цветы плевать. Но почему в городах и областях поблизости именно магнолии действуют, никто не знает. Даже предположений нет. Более того, это в нашей полосе они работают. А, например, на юге нет. В Краснодарской и Ростовской областях, к примеру, нужно выращивать арктическую кастиллею…
— Чего? – удивился Леха.
— Цветок такой есть, – ответил Николай.
— Северный цветок, судя по названию? – уточнил Матвей.
— Именно, — улыбнулся инженер-химик.
— То есть в северных широтах, чтобы защитить поселки близ городов нужны южные цветы типа магнолии, а в южных – северные? – продолжил Матвей.
— Да, получается, что так, — ответил Николай, — но почему это так, никто, повторюсь, не знает.
— Погоди, — немного помолчав, как-то тихо заговорил староста, — не сходится же. Ты сказал, что старики нужны, чтобы предотвратить угрозы ядерной войны, но ведь пятнадцать лет ядерных ударов не было и не предвидится. Не, я понимаю, что, видимо, пока они весь потенциал не уничтожат, они не уйдут, но почему их больше то становится?
Николай недоуменно уставился на него.
— В смысле? Разве Вы не знае…
— Слушайте! — прервал их Михаил. — Я уже минут двадцать всматриваюсь вон туда (он показал рукой на растущие неподалеку ели), там точно что-то лежит похожее на ящик. По-моему это гогум. Схожу проверю.
Пока Леха объяснял Николаю, что такое гогум, Михаил убедился, что это был именно он, а также увидел, что неподалеку из-за деревьев виднеется нечто, напоминающее лопасти потерпевшего крушение вертолета.
— Вот он голубчик — последний гогум, — заметил подошедший Матвей. Значит, в июле еще один рейс был, да только до нас не долетел.
— Старички его приземлили? – спросил Михаил.
Староста, пожав плечами, ухватился за ящик.
— Как же кстати, как же кстати! — потирая живот, довольно сказал Леха, видя, как Михаил и Матвей тащат к ним ящик. – Есть Бог на небе, ясно тебе, скотина, — злорадно обратился он к собаке. – Теперь ты будешь смотреть, как я ем и слюни пускать.
— Да погоди, — скептически произнес Матвей. – В последних гогумах еды помнишь сколько было?
— Нам повезет! — уверенно ответил Леха.
Открыв чудом уцелевший после крушения ящик, они обнаружили, что он доверху набит информиловкой.
Леха отчаянно выкидывал пачки листов с типографским текстом, надеясь, что на дне будет хотя бы одна банка консервов. Убедившись, что ничего подобного в ящике нет, он с расстроенным видом сел на траву. Герда сочувственно смотрела, как бы говоря:
— Не повезло!
Скривившись, Леха все же произнес (казалось он обращается к самому себе):
— Не, ну, конечно, они – молодцы. Чтобы в такое время еще и народ пытаться информировать. Вообще бы без них не знали, что происходит. Это ж, сколько труда, чтобы все это сделать, напечатать, развести, эх…
Между тем Матвей внимательно, нахмурив брови, читал один из листов.
— Миша, глянь, — задумчиво произнес он, — что-нибудь слышал об этом? О каком-то втором раунде пишут. Что это?
Огромная красная надпись на листе гласила: «Второй раунд принесет покой и свободу!». Михаил взял в руки лист и начал читать.
— Вы тут спросили о том, почему старики не исчезли? – начал как-то неуверенно Николай. – Так вас не оповестили?
— Кому оповещать? — раздраженно спросил Матвей. – Последний гогум в июне видели!
— Так причина как раз в этом. Второй раунд скоро.
— Что за второй раунд? – спросил Михаил, разглядывая листок. – Опять ядерные удары будут? Первого раза было мало?
— Как нам сказали, — начал Николай каким-то бесцветным голосом, — с внешними угрозами-то все равно жить не получится. А угрозы эти нарастают, за рубежом же тоже подготовку к ударам начали.
— Не, ну это понятно, — сказал Леха, — эти гады не успокоятся пока мы не сдохнем.
— И, что, когда этот раунд начнется? – сухо спросил Матвей, взглядом уперевшись в листок с надписью «Инструкции по подготовке к выходу из возможных зон поражения».
— Неизвестно. Мы полагаем, что на подготовку уйдет еще года полтора. Она идет очень медленно. И у нас, и у них ее сдерживают аномалии, но она идет и требует абсолютно всех ресурсов. Нам сказали так: новые запуски будут с моря, куда аномалии еще не добрались, пока еще не добрались. Да, старики пожирают население, но если не будет второго раунда, у нас не останется даже надежды на будущее.
— Ну, это логично, — кивнул Леха.
— И если второй раунд будет проведен успешно, — продолжил все тем же монотонным голосом Николай, смотря куда-то вниз, — то правительство мгновенно объявит о полной демилитаризации, что приведет к исчезновению стариков. Но в отличие от первого раунда, сейчас эко-система как будто чувствует, что приближается новый удар и пытается его предотвратить. Во всяком случае, увеличение количества головачей и стариков по-другому объяснить нельзя. Понимаете теперь в чем значение нашего изобретения? Применение излучателей нормальности даст абсолютное стратегическое превосходство над противником. Они наносят удары и их пожирают аномалии, а нам лишь только нужно переждать эти удары и все. Более никаких проблем. Мы, когда о своих исследованиях в Москву сообщили, нам так и объяснили задачу. Более того, если удастся стариков нейтрализовать до начала раунда, это облегчит подготовку к нему, и позволит куда эффективнее мобилизовать людские и материальные ресурсы для большей результативности – закончил свою монотонную речь Николай и выдохнул.
— Так, если ты – спаситель нашей необъятной, то тебя сотни групп должны были сопровождать, — резко сказал Матвей.
— У них нет ресурсов, — тихо ответил инженер. — Понимаете? Оттяжка даже небольшого количества военных на проведение такой экспедиции в таких условиях, грозит срывом подготовки второго раунда, какие бы перспективы не сулил излучатель. Им надо было делать выбор – готовиться к раунду, или бросить все силы на поиски мертвой воды, и рисковать получить удар первыми. И они сделали свой выбор. Раунд будет в любом случае. Удастся получить мертвую воду – прекрасно. Нет – значит действовать надо без нее, потому что не наносить удар нельзя. А еще и старики так активизировались, что готовиться еще сложнее стало. Они и так дали нам транспорт и сопровождение.
— Ну раз они подождать могут, вначале излучателем попользоваться ты дашь нам, — мягко произнес Михаил.
— Это невозможно, излучатель с запасами мертвой воды нужно срочно доставить в Москву. Я могу ходатайствовать, чтобы вашей общине…
— Да кто ж тебя, милый спросит, — с улыбкой сказал Михаил, глядя ему в глаза и положив руку на плечо.
Матвей задумчиво чесал бороду.
— Стоп! Это все позже обсудим. Меня сейчас другое занимает. Морковка по идее воон за тем пролеском. Первая группа должна была уже осмотреть местность и пять минут назад дать сигнал, что все чисто. И чего-то сигналов нет.
Небо на востоке, уже сплошь затянутое черными тучами, вдруг вспыхнуло – зарница.
— Чччерт – все-таки гроза, — пробормотал Михаил. – Вот повезло-то. Гроза – мало того, что осенью и да еще тогда, когда нам идти надо куда-то в кои-то веки... Слушай, Мотя, — но и криков и автоматных очередей тоже не было. Думаю, мы бы услышали, ежели бы на них напали.
— Не скажи, — ветер не в нашу сторону, — сказал Матвей. Трубач должен был от своих на метров триста отойти, чтобы мы услышали. Так, вот что, Мишь, сходи, проверь.
Тот кивнул и обратился к Николаю:
— Коля, собачку мне свою одолжи.
— Я не… — начал Николай.
— Одолжи! – приказал ему Матвей. – Излучателем пока только ты умеешь пользоваться, а собака Мишу хоть предупредит, если старики поблизости.
— Давайте я схожу с Вами, а Герда здесь побудет — неожиданно для себя выпалил Николай.
— Сиди здесь ровно! – не выдержал Леха. – Миха – опытный, собачку твою в обиду не даст. Она нам еще пригодится, а тебя надо беречь, сопли тебе утирать.
Николай смирился, тоскливо взглянул на Герду и достал из рюкзака поводок.
— Вот что, Николай, — Матвей за локоть отвел его в сторонку, когда Михаил с собакой ушли, — шутки в сторону. Сейчас, если все в порядке, идем очень быстро. Это место мы знаем плохо. До темноты добраться мы не смогли. А темнеть начнет уже скоро. И не дай бог, еще в грозу попадем. Это совсем паскудно. Поэтому ты – идешь шаг в шаг, по сторонам не смотришь и беспрекословно делаешь абсолютно все, что я тебе говорю, что Миша говорит и что Леха говорит. Понял?
Николай молча кивнул.
— Один раз ослушаешься – у тебя на глазах прибью твою псину. Второй – искалечу тебя, оставлю только руки и голову, чтобы зелье свое сварить смог.
Даю тебе слово.
Николай, потупив взгляд, кивнул.
Матвей отошел в сторону, достал из внутреннего кармана взятый по привычке цветок магнолии и задумчиво стал его рассматривать.
— Второй раунд, решили устроить, — подумал он. И тут же внутри него промелькнула мысль:
— Не решили. Всегда знали, что он будет. Что не избежать. Ждали просто. И чего с общиной теперь делать? – продолжал погружаться в мрачные размышления Матвей. – Ладно, главное пережить зиму. Если этот чертов излучатель будет работать, то шансы их огромны, но потом-то что? Что там, кстати, вожди предлагают делать на случай ударов, куда идти?
Он взял в руки листы из гогума и начал внимательно изучать инструкции.
Подавленный Николай некоторое время сидел на траве, уставившись в одну точку. Его скрутило. Он почувствовал себя абсолютно беспомощным в окружении этих людей. Ему вспомнились старшие классы школы. Похожее ощущение. Точно также он был беззащитен перед одноклассниками и учителями, только сейчас это чувство было значительно сильнее.
— Так, иди ка сюда! – негромко окликнул его Леха.
Николай нехотя встал, повесил на плечо излучатель и, понурив голову, пошел к нему. Тот держал в руках отнятый у незадачливого праведника пистолет – старенький Макаров
— Умеешь?
Николай помотал головой.
— Тогда смотри.
И Леха стал (с каждым словом все более увлеченно) рассказывать ему и показывать, как разбирать, собирать, заряжать пистолет, как целиться, как нажимать спусковой крючок. Николай сосредоточенно смотрел, все более отвлекаясь от мрачных мыслей.
Сзади послышался треск сучьев от шагов.
— Миш, ты? – не оборачиваясь, спросил Леха.
— Это я, родной, спокойно, это ж я, — прозвучало в ответ.
V
V
Философ, ссутулившись, шел по улице. Картинка перед его глазами то и дело качалась. С ним здоровались прохожие – он отвечал машинально, против обыкновения не смотря в их лица, не замечая, кто перед ним. Несколько раз он и вовсе забыл ответить на приветствие. Его бросало то в жар, то в холод. Улица, окружающий город, небо над головой периодически переставали для него существовать. Он отчаянно пытался прогнать страшные мысли, но лишь все больше погружался в их омут. Он прошел только половину пути, но уже тяжело дышал, и двигался все медленнее — силы оставляли его, но он продолжал упрямо, механически идти дальше.
Слово «ложь» все сильнее жгло его изнутри. Мысль о том, что он посвятил свою жизнь бессмысленным рассуждениям, созданию теорий, цена которых оказалась ниже, чем у глупой детской фантазии, развертывалась в его голове, наполняя ядом все его естество, сковывало дыхание, размягчала мускулы. Он ни на миллиметр не подвинул человечество к истине. Наоборот, он увел его в еще более ветхий и пропахший мышами амбар, но рассказывает ему, что на самом деле это роскошный дворец. На фоне этой мысли жжение ужаса от перспектив его души после смерти было куда слабее.
— Я же всего лишь хотел… хотел, искренне хотел познать Истину, — говорил он про себя. Я столько сделал для этого. Я так поверил в свой Разум. А он родил лишь болтовню, которую с трудом можно читать. Но я же пытался.
— Ты не пытался, — спокойно, ледяным тоном и при этом с подозрительно знакомой женской интонацией произнес его внутренний голос. – Ты обманывал себя, потому что так тебе было проще. Ты мог при желании увидеть то, как все обстоит на самом деле. Ты чувствовал подсказки и намеки, но предпочел игнорировать их.
Философ прошел еще немного. Тяжкий приговор его внутреннего голоса постепенно уходил вглубь сознания, причиняя все меньше боли. Уходил с тем, чтобы через каких-то пару десятков шагов обязательно вновь прозвучать набатом в его голове и вновь придавить его к земле.
— Да, репутация моего Гостя напрочь испорчена, — подумал он, — но до чего же он был убедителен.
— Я не мог отказать себе в удовольствии сопровождать тебя во время твоей знаменитой прогулки, — Гость появился по правую руку от него. На его лице играла еле заметная улыбка, глаза были сощурены, он пристально смотрел на бредущего старика.
Философ, в свою очередь, умоляюще взглянул на него, надеясь услышать от того хоть что-то обнадеживающее, что позволяло бы сохранить хоть кусочек от старого мира.
— Как тебе твое новое знание? – мягко спросил Гость.
Дышать стало совсем тяжело, пульс стремительно учащался. Философ подумал, что еще немного и он упадет. Он, наконец, остановился, и обвел взглядом улицу, по которой шел. Он очень любил эту часть своего маршрута – строгая красота зданий всегда успокаивала и одновременно воодушевляла его. Но сейчас эта красота была где-то далеко в подвале его сознания, дверца в которым была намертво придавлена ужасом.
Но попробовать все же стоило! Так сдаться, — нет! Ему показалось, что он узрел мысль – спасительную соломинку, за которую можно было бы ухватиться.
Философ взглянул на Гостя и постарался вернуть своему лицу уверенное выражение.
— Бытие после смерти принципиально непознаваемо человеческим рассудком, и я все еще не могу быть уверен в твоих словах – чуть подрагивающим голосом произнес он, — но как бы то ни было, пусть даже ты прав в своих омерзительных рассуждениях, я точно знаю, что все великое, что было создано человеком, все: подвиг, прекрасные здания, любовь, надежда, закон, даже эта мостовая – все это стало возможным только благодаря морали и вере в Бога, вдохнувшей жизнь в людей и их отношения.
Улыбка Гостя растянулась почти до ушей, его глаза стали влажными.
— Хочешь я покажу тебе, что на самом деле делает возможным все самое прекрасным в вашем мире? – спросил он. – Позволь мне чуть-чуть изменить маршрут твоей прогулки.
— Ннет я должен… — начал лепетать Философ, хотя в глазах его промелькнула искорка искреннего интереса.
— Пожалуйста, — снисходительно взмолился Гость, позволь мне взять тебя с собой в небольшое путешествие. Хочешь я встану перед тобой на колено. Сам Я и на колено. Чего ты еще мог бы желать?
Философ презрительно скривил губы.
— К тому же, — продолжил Гость, — поверь мне – в такое путешествие не отправлялся еще никто из людей за всю историю и вряд ли когда-нибудь отправиться.
— Я согласен, — тихо произнес Философ.
Гость несколько театрально откинул плащ и поднял правой рукой трость. Он уцепился ее концом за край ослепительно сияющего солнца и поддел его. Солнце бесшумно провернулось вниз, обнажив круг абсолютной черноты. Оттуда выпала старая деревянная, испещренная трещинами, лестница.
Гость взялся за нее и поставил ногу на первую ступень.
— Мда, пора ремонтировать, — задумчиво произнес он, скептически взирая на трещины.
Философ меж тем ошеломленно смотрел на немногочисленных прохожих. Собственно, на улице кроме них была еще старушка и высокий человек в черном сюртуке. Старушка, кажется, ничего не заметила, продолжая сгорбившись ковылять по мостовой, а вот человек в черном сюртуке, в изумлении замер, глядя на происходящее.
— Лезем, — уже задорным тоном произнес Гость.
Лестница вначале показалась Философу совсем не длинной, а черный круг – совсем небольшим, размером с чердачное окно. Но он лез по ней уже полминуты, а она все не кончалась. Он взглянул вверх и увидел, как Гость исчез в круглом черном отверстии, а затем высунул из него голову и протянул взбирающемуся спутнику руку. Тот посмотрел вниз и ноги его подкосились, он изо всех сил вцепился руками в лестницу, чтобы не сорваться.
Лестница уходила куда-то невообразимо далеко, где-то там она уже став похожей на тоненькую ниточку странно изгибалась, и глаз терял ее. Вокруг же раскинулось громадное, наполненное мириадами самых разных огней пространство. Там, где исчезала лестница, летела маленькая голубая сферы. Неподалеку летали еще сферы. Разных размеров и цветов, одна из них была белесо-серой, а еще одна имела красноватый оттенок.
Философ поднял голову – никакого повисшего на невидимом гвозде маленького солнца-окошка больше не было – перед ним, источая ярчайший свет, было что-то огромное, чья поверхность ходила золотистыми гигантскими волнами. Неизменным остался только маленький черный круг, куда уходила лестница, и из которого высунулся Гость. Философ подал ему руку.
Когда он пролез через него, то понял, что под его ногами нет никакой поверхности, а его обдувает холодный ветер.
Он и Гость, немного покачиваясь, распластавшись, висели в воздухе над перелеском. Черный плащ Гостя развевался на ветру. Кроны деревьев были внизу всего на расстоянии метров двадцати под ними. Это место Философ совершенно не узнавал. Здесь не было солнечного дня. Сгущались сумерки. Горизонт слева уже был иссиня-черным – его заполонили огромные грозовые тучи. Справа же сияли пронзительно-бледные остатки заката. Внизу его внимание привлекли крики. Он взглянул туда и смог различить две очень быстро бегущие по поляне к пролеску фигуры, что-то отчаянно орущие друг-другу. Отдельные слова ему показались знакомыми.
— Сколько же лет я не слышал этого языка? – подумал он.
Кричащие что есть мочи люди убегали куда-то влево. Внезапно, один из них внезапно остановился и принялся что-то делать – Философ не мог разглядеть что именно, но четко увидел, как другой, подскочил к нему и рванул за собой. Справа внизу показался третий человек, а затем Философ почувствовал какое-то движение в воздухе позади себя. Он обернулся и увидел…
Мимо него и Гостя пролетело несколько фигур, которые стали стремительно опускаться на землю. Вслед за ними еще несколько. Похоже это были люди, но Философ успел заметить дьявольскую непропорциональность их лиц, кажется, старых лиц и дьявольскую улыбку на них.
Человек внизу ринулся в чащу. Приземлившиеся на место, где он стоял фигуры, вновь взмыли в воздух в направлении истошных криков первых двух убегавших.
Дождавшись, когда приземлившиеся на землю существа скроются в чаще, Гость повернулся к Философу и с улыбкой жестом пригласил следовать за собой.
Они мягко сдвинулись с места и обдуваемые прохладными потоками неспешно поплыли по вечернему подмосковному воздуху.
VI
VI
— …вайте быстрее!!!
Ветер заглушил начало матерного крика Лехи, изрядно отставшего от Матвея и Николая. Но смысл сказанного был предельно ясен: Леха не пропадает, а вот им следует бежать еще быстрее, как можно быстрее, как никогда быстро.
— Вперед, давай, давай, давай!!! – орал на Николая Матвей, бежавший чуть впереди, периодически хватая Николая за шиворот и рывками тяня его за собой.
С минуту назад Николай отменил старика, который уже летел в прыжке на Леху, чудом, не успев даже осмыслить делаемое, за долю секунды активировав излучатель. Старик исчез, а Николай на мгновение ушел в оцепенение, впрочем, как и Леха от неожиданности присевший на траву.
Сзади, в чаще, пока еще вдалеке стал раздаваться треск.
— Неужели старики приземляются? – подумал Николай и стал разворачиваться с излучателем, но тут раздался яростный крик Матвея.
— Все, к морковке! Бежим быстро! Рюкзак мне кидай, бежим, бежим!!! – староста в один прыжок подлетел к Николаю, схватил его рюкзак и с силой рванул инженера за собой.
— Вперед! За мной, только за мной!!! Лех?
— Я за вами, нормально все! — Леха поднялся с травы и побежал, но сразу начал отставать. Неважно, он справится, главное, чтобы Мотя и Коля бежали быстрее.
Они уже почти вошли в следующий пролесок, когда Николай поднял голову и посмотрел вверх.
К кронам деревьям чуть тронутым мягким светом заката сверху приближались силуэты стариков. Пять или шесть. Николай остановился и начал поднимать излучатель, вперившись взглядом в показатели давления и температуры.
— Не трать! – яростно проорал ему в ухо Матвей. Он схватившего его за шиворот и рванувшего за собой. — Не трать! На крайняк только! В лес давай!
Николай бежал что есть мочи, только через несколько мгновений осознав, что как будто бы две из фигур в небе не снижались, а застыли на месте. Показалось, наверное.
— Я в обход! – раздался сзади голос Лехи, затем послышался треск сучьев.
Матвей тоже рванул прочь с тропинки в заросли и потащил Николая за собой.
Звуки, окружающие заросли – все это для Николая ушло куда-то на периферию, он не замечал, как ветки лупят ему по лицу. Он видел только спину Матвея впереди и понимал что нельзя отстать ни на секунду, бежать за ним. Быстро бежать. И он бежал.
Матвей получает в лицо удар чем-то тяжелым и темным от внезапно выросшей как будто из под земли фигуры, Николая видит, как староста сгибается и с хрипом начинает падать, и как аналогичный удар получает он сам…
Все потемнело. Когда Николай вынырнул из тьмы, то понял, что его, по-прежнему сжимающего излучатель в руках, волоком тащат по земле.
Кто-то пытается вырвать аппарат из его рук, он сжимает их еще сильнее на корпусе излучателя, за что получает сильнейший удар ногой в живот, сгибается, хрипло кричит, но из последних сил удерживает аппарат. И вот последний рывок по земле. Он, хрипя, лежит на боку кто-то сверху навалился на него.
Он повернул голову и увидел над собой лицо человека с выжженным на лбу клеймом.
— Праведник…
Тот, встав коленом ему на плечо, пресек попытки подняться. Николай посмотрел перед собой – двое других мужчин с клеймами на лбах боролись с Матвеем, нанося удары ему в голову, одновременно пытаясь связать ему руки и ноги. Один – худощавый, на вид почти подросток с автоматом за спиной. Другой – намного старше, мощнее, выше.
Николай успел заметить, как необычно тот выглядел – без усов и бороды, с очень коротко постриженными седыми волосами.
Постепенно они взяли верх над Матвеем. Праведник со стриженными волосами, явно командир сектантов, оглядел пленников и тихо произнес:
— Еще двое. Великий день. Священный день.
По его сигналу двое других бросились обыскивать карманы пленников.
— Я честно, слышь, … — тихо затараторил своему товарищу с автоматом праведник, запустивший руки в нагрудные карманы Николая, — я честно, я так до конца поверить не…
Тут он осекся, бросив испуганный взгляд на старшего, стоявшего сзади, и заговорил совсем шепотом быстро-быстро:
— в общем… я-то че… действует, все получается. Слышь? Получается! «Жертва притягивает Царство. Царство требует Жертву». Сказано. И все работает. Мы все правильно сделали. Царство оно… (тут на его глазах уже почти выступили слезы, а рот исказился в младенческой улыбке)…здесь уже.
Обшарив карманы, они стали потрошить николаев рюкзак. Излучатель никто уже не пытался вырвать у него из рук. Они прекрасно поняли, что Николай так и будет лежать на земле, таращась на них и сжимая в руках странную машинку, не в силах ни сопротивляться, ни бежать. Старший лишь смотрел на аппарат с любопытством. Он понял, что это не огнестрельное оружие, а никакая другая техника его не могла заинтересовать.
Смотря на их чересчур резкие, дерганые движения, Николай понял, что праведники страшно спешили. Он начал осматриваться. Вокруг были еще люди. Рядом с пригорком суетились, по меньшей мере, человек восемь праведников. Среди них он заметил еще одного с короткой стрижкой, тоже рослого и явно старше остальных. Они торопливо подбирали с земли в беспорядке разбросанные вещи — автоматы, ножи, фляги. На траве валялся музыкальный инструмент – старая, помятая медная труба.
— Суки, — прохрипел Матвей Николаю, — это ж наших вещи, первая группа. Накрыли.
Что-то, сложив в мешки, что-то неся в руках, они уходили в чащу, не оглядываясь. Только рядом с Николаем и Матвеем оставались трое их похитителей.
Старший с улыбкой посмотрел на Матвея.
— Наслышан о тебе. Ты – тот, кто любит, когда слово данное держат. Даю тебе слово – сейчас ты умрешь.
Он снова дал сигнал и своим и те потащили пленников совсем к краю пригорка.
Николай посмотрел вниз. С другой стороны начинался спуск в глубокий овраг. Сумерки там были гуще, но Николай смог разглядеть зеленую траву, которой порос овраг, лежащие на его склоне и дне стволы упавших деревьев. Оттуда доносились чьи-то речь и крики.
На дне оврага лежали связанными восемь человек. Пятеро пытались на животе доползти до склона. Трех других обнимали старики, водя руками по их спинам, головам. Они уже, конечно, не кричали, только ноги их все еще периодически яростно дергались.
Доев одного из группы, старушка вытянув вперед руки и приговаривая – «Устал же небось, милый, отдохни», подошла к ближайшему ползущему от нее человеку, легла на него и обняла…
Вопль его обжег сознание Николая.
Старший смотрел на суету своих подчиненных со снисходительной улыбкой, а затем еще раз оглядел Николая, все еще сжимавшего в руках излучатель.
— Ручки-то ему все ж свяжи, — приказал он праведнику, который притащил его сюда.
Николай понял, что сейчас он умрет. Живот свело. Силы ушли. Руки и голова дрожали. Он смотрел на трех праведников, готовящихся сбросить их в овраг старикам.
Его взгляд зацепился за пистолет, заткнутый за веревку, служившей поясом праведнику, которому отдали приказ связать им руки. Подобно тому, как в часы раздумий в Институте вне зависимости от усталости или настроений в голове его рождались новые формулы, схемы, цепочки элементов, так и сейчас, он почти воочию увидел то, что он бы назвал оптимальной последовательностью действий.
Пистолет за пазухой — подойдет – вырвать – навести, снять с предохранителя (как только что Леха показывал) — нажать.
Последовательность была простой, ясной очевидной, легко реализуемой. Но невыполнимой.
В этот момент Николай почувствовал, как его тело буквально сковывается слабостью. Он больше мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Мог только, не отводя глаз, подрагивая смотреть на своих палачей. Невозможно выстрелить, это невыносимый уровень страха. А вдруг тот разозлится.
Праведник сделал шаг к Николаю, нагнулся, и рывком вырвал, наконец, излучатель. Отбросив аппарат в сторону, он снова согнулся над Николаем и протянул свои руки к нему.
— Это же так просто. Это же так просто, — думал Николай вытаращенными глазами глядя на нависшего над ним праведника. Ужас набатом разрывал его сознание.
— Это же так просто – это всего лишь движение руки.
Праведник крепко схватил его за левую руку.
Ужас уже сжигал голову Николая, полностью лишая его даже малейшего шанса на сопротивление.
Поэтому он прекратил сопротивляться и сделал простое движение правой рукой — схватился за рукоять пистолета. Дальше простое движение назад – вытащил пистолет. Простое движение пальцем – снял с предохранителя. Простое движение вверх – поднес дуло пистолета к лбу праведника. Простое движение пальцем – нажал на спусковой крючок. От отдачи он выронил пистолет в траву – не учел. А как учесть? Первый раз стрелял.
Праведник с красной кляксой посреди клейма округлил глаза, отпустил его руку и рухнул.
Так просто.
Выстрел оглушил, но вопль ужаса другого праведника, того, что стоял рядом с автоматом, Николай услышал отчетливо.
Лицо старшего исказила гримаса, когда подчиненный с простреленной головой рухнул на траву, но самообладания он не потерял. Быстро и спокойно он выхватил свой пистолет, прицелился в Николая, на что тот не успел среагировать, и нажал на спусковой крючок. Почти нажал. Не успел.
Темно-серая тень пролетела перед Николаем и повисла на командире сектантов. Герда с рычанием вцепилась ему в руку и стала мотать головой. От неожиданности тот вскрикнул, согнулся и попытался сбросить собаку с себя.
Праведник с автоматом растеряно смотрел на происходящее, быстро отступая в чащу.
Николай нащупал в траве пистолет, поднял его начал целиться, но стрелять не решился, боясь поранить пса. Выстрел прогремел откуда то слева. Старший рухнул на спину, на груди его стало расползаться бордовое пятно – Герда продолжала терзать его руку.
Возникший из сумрака Михаил быстрым шагом подошел к лежащему и спокойно добил его выстрелом в голову. Собака ринулась к Николаю и принялась облизывать его лицо, тот прижал ее к себе, уткнувшись лицом в родную шерсть.
Какое облегчение.
— Гердушка здесь, невредима.
Он отнял от лицо от нее и посмотрел в ее огромные теплые глаза. Кряхтя поднялся на ноги.
— Стоять!!! На месте! На колени!!! На колени!!! – нечеловеческим голосом завопили из чащи — последний праведник все же решил остаться, не найдя в чаще своих. Он решил попробовать перейти в атаку — молодой худощавый парень, стоя на трясущихся ногах, в трясущихся руках сжимал автомат и направлял дуло поочередно на каждого из них.
Герда зарычала намного сильнее, чем когда бросалась на старшего.
— Молчать! – сиплым, почти срывающимся на визг, голосом орал последний праведник, явно не понимая, что делать дальше.
Николай и Михаил все еще держали свое оружие в руках
— Бросай! Я сказал – бросай на землю! — неистовствовал парень. Он двинулся на них.
Николай и Михаил, за шиворот потащивший за собой Матвея, отступили в сторону от пригорка. Явно потерявшийся парень, из глаз которого уже текли слезы, полез на возвышенность и продолжил визжать:
— На землю! Стволы! Быстро!
Вглядевшись в темноту за ним, Михаил и Николай опустили свое оружие.
За спиной парня вырос силуэт. Поднявшаяся со дна оврага старушка подошла к нему. Ее глаза цвета июльского неба были влажными, а улыбка источала теплый свет.
Она прикоснулась своим носом к мочке его уха, и закрыла своими ладонями его глаза. Так бабушка играет с любимым внуком, прося угадать, а кто это сзади.
— Устал, небось, мой хороший? Отдохни, – сказала она.
Парень опустил руки и автомат упал в траву. Он постарался изобразить на лице блаженную улыбку. Из под ладоней старушки бордовыми потоками хлынула кровь. Улыбка на лице парня стала превращаться в гримасу. Лес заполнился его оглушительным ором.
— Ибо радость в очищении, — произнес Николай, поднял с земли излучатель, бросил взгляд на индикаторы, повернул регулятор, усилил давление. Это заняло секунд пять. Он подождал еще столько же, пока от праведника не остались одни голени, поднял аппарат над головой и наклонил его так, чтобы излучение захватило не только старушку, но и тех, кто еще был в овраге, и включил его.
Герда прекратила рычать.
Михаил начал освобождать Матвея от веревок, а Николай быстро вытащил из брошенного рюкзака новую капсулу и перезарядил излучатель. Те старики, которые спускались на землю, когда они бежали с Матвеем в перелесок, видимо потеряли их ненадолго, но могли найти в любой момент, а им бы чуть-чуть отдышаться. И хотя Герда больше не рычала, рисковать было нельзя. Он повернулся в противоположную от пригорка сторону и снова активировал свое оружие.
Когда он отключил его, то краем глаза увидел, как прямо над деревьями в воздухе плывут две фигуры, уходя за крону ближайшей ели. Он вздрогнул и резко поднял излучатель вверх, но никого не увидел. Показалось.
Все, если его подсчеты верны, то до Института им встретится максимум еще одна группа.
Похлопывая себя по бокам, рукам и ногам, Матвей поднялся на ноги.
— Даже сейчас умудрился слово не сдержать, – сказал он, взглянув на труп добитого Михаилом старшего праведника.
Со стороны чащи, где скрылись с награбленным остальные праведники, не доносилось ни звука. Не было ни намека, что кто-то вернется.
— Раньше бы подошел, если бы не овраг этот чертов, — сказал Михаил.
— А! Нормально! Я бы даже сказал – хорошо. Зуб мне этот и так надоел, произнес Матвей, сплевывая на землю кровавый сгусток.
Михаил подошел к трупу старшего и слегка пнул его.
— Мотя, — сказал он тихо старосте. – Что же это такое? У них до жертвы еще полгода было, минимум. Что ж это такое. Мы вообще ни сном ни духом…
— Ну видишь, как все завертелось, — пробормотал Матвей. – Я так понял, что эти уроды решили, что это их прошлые жертвы стариков расплодили, что им понравилось. Вот и устроили внеочередной праздник, чтобы процесс еще ускорить.
— Я таких вот, — Михаил, еще раз пнул труп носком, — в их отряде штук шесть сосчитал. Очищенные, мать их! Потому первая группа-то и не сдюжила.
Матвей махнул рукой.
— А отбивная-то твоя, — с ухмылкой бросил Михаил Николаю, показав на Герду, — хорошо сработала — метров за пятьдесят меня псина предупредила, я и ушел в чащу, думал сигнал вам подать, но не успел — вас уже как зайцев погнали.
— Третья группа где? – спросил староста.
— Не знаю, следов не видел, — ответил Михаил, — но как понял, что тут настоящий улей всей этой нежити, то метку им оставил. Надеюсь, увидели. Пусть возвращаются в общину, ежели еще живы. Нам их поддержка уже не поможет, а так только сами сгинут.
Матвей удовлетворенно кивнул.
— Ты как? – спросил он Николая.
Тот, стоял, опершись на бревно, и невидящим взглядом смотрел в чащу. Собака скулила рядом, тревожно смотря на него – Николая трясло.
— Понятно, — пробормотал Матвей и направился к нему, положил руку ему на плечо и негромко сказал:
— Ободрить тебя нечем, кроме очевидного, что ты молодец. Работы нам еще сегодня выше крыши, но просто постарайся запомнить, тебя отпустит уже скоро. Слышишь?! (Почти крикнул он) Отпустит скоро! Идти можешь?
Николай медленно повернул к нему трясущуюся голову и кивнул.
— Пошли! – решительно сказал Матвей. Нам в ту сторону (он показал рукой на тропинку уходившую круто влево от чащи и оврага). До морковки два плевка осталось!
Группа быстрым шагом двинулась по тропинке. Впереди Михаил, сразу за ним, пытаясь держать скорость, шел, опустив голову Николай, Герда шла рядом с ним, напряженно вглядываясь в темноту впереди. Замыкал группу Матвей, погруженный в мрачные мысли, но готовый среагировать на любой шорох. Тропинка пошла вниз, слева тянулись нескончаемые заросли. При приближении к большому в человеческий рост кусту, Герда внезапно издала негромкий рык, а из куста тут же раздался возглас «Свои!».
Послышался треск сучьев и из куста выбрался Леха с довольным лицом победителя, на котором красовался сломанный нос и подбитый глаз. В руках его был мешок. С мешка капала кровь.
— Не надорвался, Лех? – не сбавляя ходу и не оборачиваясь к нему, бросил Михаил.
— А я, между прочим, с хавчиком, — невозмутимо ответил Леха, тут же взяв общий темп движения, пристроившись третьим к Николаю и Герде, — но ежели не рады мне здесь, так могу назад, в чащу. Там лучше – там твоей рожи, например, не видно.
— Всем раздай! – приказал ему Матвей.
Леха всучил Николаю лепешку и с силой хлопнул его по плечу.
— А ты – молодец! Во-время, свою Инку пользовать начал. Второй раз за сегодня меня спас. По траве еще похожу.
Николай чуть кивнул, ничего не ответив, – его все еще потряхивало.
Меньше всего сейчас ему хотелось есть. Но есть было нужно. Еще очень многое за сегодня предстоит сделать. Нужно внимание, нужно соображать, нужно двигаться, нужны силы – значит нужно есть. Он взял добытую Лехой лепешку, положил ее в рот и механически заработал челюстями.
Впереди темное небо прорезала молния, осветив что-то огромное в небе, похожее на темный эллипс с белой каймой.
Николай вздрогнул – на мгновение ему показалось, что с неба на них уставился колоссальный черный глаз с длинными седыми ресницами. Лишь спустя секунду он понял, что молния осветила сложившиеся под черной тучей в причудливую форму белесые облака.
— Сейчас за теми деревьями будет луг, а после него до морковки всего метров двести. Пришли уже почти – негромко сказал сзади Матвей.
Герда негромко и утробно зарычала.
Путники встали и мигом легли на землю. Михаил пополз к деревьям. Развернулся и показал десять пальцев.
— Теперь-то уж все, эти последние — с некоторым неожиданным для самого себя облегчением подумал Николай.
Он почувствовал небольшой хлопок по плечу – Матвей кивнул головой в сторону деревьев. Отстегнув рюкзак, Николай тихо пополз к ним. Матвей — за ним. Подобравшись к одному из деревьев, инженер, прижимаясь к стволу, стараясь не издать ни звука, начал подниматься, проверяя одновременно показатели аппарата.
Высунувшись на мгновение, из-за дерева с излучателем, Николай увидел, как десять стариков стоят на лугу, и, в абсолютной тишине, не двигаясь, смотрят прямо в их сторону с застывшими на лицах улыбками.
Он включил излучатель, через пару секунд отключил его и облегченно выдохнул.
— Все, — устало произнес он, — больше проблем не будет!
— С чего бы это? – недоверчиво спросил Михаил.
— Статистика, — Николай устало махнул рукой.
Они пошли через луг. Небо впереди и справа уже стало почти черным. С трудом в нем угадывались очертания седых краев туч. Только слева и сзади еще виднелись отсветы заката. Впереди, метров через пятьсот начинался спуск, за которым виднелось высокое строение – Институт. Главное здание.
Николай смотрел себе под ноги, лишь изредка бросая взгляд на цель их похода, и сосредоточив слух на звуках своих шагов, почти совпадавших с биением сердца. Герда периодически касалась своим боком его правого бедра. Шок, еще не прошел, но если даже к нему еще не вернулось спокойствие, то, как минимум, его уже не трясло.
Они дошли почти до середины луга. Яркая молния рассекла небо справа от них, осветив пролесок, начинавшийся где-то в полукилометре. Мгновения освщения хватило, чтобы краем глаза Николай увидел, как к кронам деревьев справа приближаются сверху черные фигуры. Осознание заняло мельчайшую долю секунды.
— Статииистика, – протянул Михаил.
— Заряжай! Обмудок! – рявкнул Матвей, — Ты что же ждал-то?!
Николай рывком сбросил с себя рюкзак и начал судорожно доставать оттуда капсулы.
— Несколько доставай, сразу, в карман, — орал на него Матвей.
— Неправильно, неправильно, – носилась в голове инженера мысль, тормозя его.
Внезапный и оглушительный удар грома привел его в чувство
Слева еще, — произнес Матвей показывая в сторону заката.
Николай повернул голову – на фоне бледно-желтого неба ясно обозначились еще несколько групп снижавшихся фигур.
Герда зарычала.
— Сзади! – Леха показал на пролесок, откуда они только что вышли.
Прямо перед ним опустились на землю еще штук десять стариков.
— Коля, быстро, вначале туда – спокойным голосом произнес Матвей, — Коля, прямо сейчас, быстро вдохни и выдохни, и максимально быстро стреляй, три секунды.
Коля вдохнул и выдохнул – помогло. Капсула введена. Он повернул регулятор давления и, уже не целясь, активировал излучатель.
— Бляяя… — тихо протянул Леха, — он же, Мотя, метра до тебя не долетел.
— Теперь влево залп, — спокойно скомандовал староста, — перезаряжай быстро, и в обратную сторону.
Прыжок! – крикнул Михаил секунд через десять.
Коля активировал излучатель, когда над ближайшим деревом уже возникла фигура старика.
— Перезаряжай, — сказал староста, но Николая уже не нужно было направлять.
Пять стариков приземлились уже перед ними прямо на пути к спуску. Герда рычала, не переставая. Николай активировал излучатель.
Столько групп сразу, боже ты мой… — Николай чувствовал, что теряет понимание ситуации и контроль над ней.
Все шло наперекосяк, он чувствовал, как из глубины живота поднимается паника. Он все еще был способен ее чувствовать.
– Ну, пожалуйста, пусть больше стариков не будет. Он же не ошибся в расчетах. Стариков сегодня не должно было больше быть.
Молния рассекла небо над институтом. Путники успели заметить, как на крышу главного здания опускались еще фигуры, и в этот же момент с нее в воздух взмыли старики, приземлившиеся на него чуть ранее.
Николай, под оглушительный удар грома, активируя излучатель и отменяя обе группы, летевшие со стороны Института, краем глаза заметил, что с запада к ним несутся еще старики. Молния справа, осветив пролесок, осветила еще две группы, приземлявшиеся с востока.
— …лять, — есть слышно пробормотал Матвей.
— Все идет неправильно, становится только хуже, все только хуже, – эта мысль набатом оглушала Николая. Его ноги стали ватными.
А гроза-то – не напасть, а прям спасение – хрен бы без нее что увидели, — пробормотал, наслаждаясь ударом грома Михаил, пока Николай отменил группу с запада и, перезарядив излучатель, отменил группы с востока.
— Сколько осталось? – спросил он у инженера.
— Один залп, — тихо ответил Николай.
— Вперед что ли? – Михаил кивнул в сторону Института.
— Погодь! – староста стоял на месте и пристально смотрел на западный горизонт. Солнце окончательно скрылось.
— Этот переход к тьме осенью всегда мгновенный, – пришла в голову Николаю совершенно не ко времени мысль.
Он поднялся на ноги и тоже посмотрел на запад. И понял, что осень тут не причем.
Закат еще не исчез полностью, его проблески еще можно было заметить сквозь зазоры в огромных черных волнах, шедших из-за горизонта. Волны. Неисчислимые полчища прыгающих стариков почти полностью закрыли бледно-желтый водянистый свет от ушедшего солнца. Первая гряда старого воинства приземлялась где-то на земле, за ней в воздухе была видна вторая, тоже почти во всю ширь горизонта, она опускалась, за ней третья, а в этот момент в воздуха вздымалась первая. Хватит ли одного залпа?
Не сговариваясь, путники посмотрели вправо. Тьма ночного неба впереди и справа стала шевелиться, как будто она была чем-то вязким.
Две молнии с интервалом в секунду рассекли тьму.
Они увидели. Белесые облачка, под черной тучей, причудливо сложившись в подобие глаза, висели в небе, как казалось с земли, чуть правее главного здания института, под этим «глазом» от самого горизонта к путникам приближались «волны». Они образовывали единый фронт с летевшими с запада стариками. Круговой фронт. Ведь и сзади, без того темнеющее небо над пролеском покрывалось тьмой от летящих сотен тысяч стариков. Они в окружении, круг сжимается и исчезнет через минуту. Конец.
Стало очень тихо.
— Это невозможно! – пронеслось в голове у Николая.
— А прикиньте, как в Москве сейчас охренели? – со смешком спросил Леха. — Выглядывают из своей титановой канализации, а вокруг ни одного старика. Как бы день города как встарь на радостях праздновать не начали.
— Это абсолютно невозможно. Но ведь Леха прав. Такого не было за всю историю наблюдений, — подумал Николай, — оно стягивает сюда все свои ресурсы.
— Мозгов, говоришь, нет, в стратегию, не умеет? – язвительно и тихо спросил Михаил. — Инстинктивно, действует, говоришь? Сдается мне, эта твоя эко-система, гребанная, твоим аппаратом заинтересовалась чуть побольше, чем наши цари. Во как группами сопровождения обеспечила, мать их! Не пожадничала!
— Я такого никогда не видел, мне даже такое и не снилось никогда — пролепетал Леха, с лица которого уже сползла улыбка. Он завороженно смотрел в небо.
— Миха, Леха, — тихим и хриплым голосом проговорил Матвей, — оба прямо сейчас бегом в общину. Постарайтесь проскочить мимо этих уродов. Шансов нет, но вы ж везучие черти. Если до общины доберетесь, то дальше знаете, что делать, как условились, в общем. Быстро погнали! Собаку взяли с собой!
Герда зарычала, ощерив пасть, и прижалась к Николаю.
— А черт с ней! – рявкнул Михаил, — Мотя держись!
И они с Лехой стремглав побежали на запад, где приближающихся стариков было видно лучше всего и можно было выждать наилучший момент, чтобы прыгнуть в чащу.
Молния еще раз разрезала небо над институтом – полчища стариков приближались.
— А мы? – дрожащим голосом спросил Николай.
— Вперед бегом! — изо всех сил заорал Матвей, и рванул его за собой.
— У нас один залп, а там, может бункер есть или металл какой, ну хоть малюсенький шанс должен быть, – мелькали мысли в голове старосты.
И Николай побежал за ним. Второй раз за вечер так быстро, как никогда. Весь его слух сконцентрировался теперь на дыхании бежавшей рядом Герды.
До спуска каких-то метров двадцать. Снова молния – полчища стариков уже прямо над Институтом впереди и над пролеском слева. Удар грома и Матвей резко упал навзничь. Его ор сотряс луг и окрестности не хуже грома. Николай пробежал вперед, встал как вкопанный, чуть не упав и развернулся к старосте.
Матвей лежал на земле, корчился, сжимал правую голень и вдруг заорал на него:
— Беги, не жди, беги, беги, беги!!!
Николая стало снова трясти. Он сделал шаг назад по направлению к Институту, другой, развернулся и вот уже они с Гердой бежали вдвоем к спуску. Вот спуск. Далее вперед метров двести и вот он каркас ворот, одной стальной створки нет, другая висит на каркасе. Молния рассекла небо. Николай ясно увидел морды стариков спускавшихся прямо перед ним. Молнии стали сверкать почти над воротами и как ясным днем Николай увидел, заполонивших весь спуск тварей.
Приземлившийся в двух метрах от него старик начал разводить руки для объятий:
— Родной, это ж…
Последний залп. Показатели в норме. Николай включил излучатель.
— Хорошо, что молнии так засверкали — все видно. Необычно сверкают, – мысли неслись в его голове, когда они с Гердой приближались к воротам. – Лишь бы успеть, необычно сверкают, вроде сейчас зайдем, а дальше… необычно сверкают или… стоп, стоп, стоп, а это точно молнии?
Николай на бегу с надеждой поднял голову, с надеждой, что увидит обычные молнии, просто частые.
Разряды заполнили огромное пространство в воздухе над институтом. В воздухе стали проявляться какие-то контуры.
— Ну этого же не может быть!!! — подумал он в отчаянии. – Оно не может так действовать — бросить все ресурсы на то, чтобы его остановить, да еще и подстраховаться. Каким-то образом оно почувствовало угрозу. Все ясно – его не только старики сожрут, но и вход в Институт будет закрыт для всех навсегда.
— Герда давай! – зачем-то изо всех сил заорал он. Герда яростно гавкнула в ответ. Он побежал вперед еще быстрее, пока вход в Институт не будет закрыт.
Матвей, превозмогая боль, стал уползать с тропы. Его правые ступню и голень сжимал капкан. Ловушка. Праведники-бляди. Миха бы шел впереди – увидел бы. Шансов нет. На этот раз точно. Но не попытаться – себя не уважать. Как же Людки с дочками не хватает.
Рядом лежал ствол дерева. Дуб. Старый, большой. Наверное, он был раньше украшением луга перед входом в Институт.
Под стволом было пространство.
— Под него, что ли?
Тяжело дыша, Матвей заполз под ствол. В то же мгновение он увидел и услышал, как вокруг него на землю с шелестом и мягкими шлепками приземляются старики. Очень много стариков. Ствол дерева дернулся несколько раз над ним – на него тоже приземлилось несколько.
Все пространство вокруг лежащего дерева, насколько было видно, в две секунды заполнилось фигурами в пальто и телогрейках. Не вразнобой, полчища состояли из пар – старик и старушка, старик и старушка. Их улыбчивые лица озарялись всполохами со стороны Института. Со всех сторон послышался оглушительный треск. Стариков было слишком много для одного луга – они приземлялись прямо в пролески.
А может все-таки стрельнуть в себя? — подумал Матвей, — Не ждать, пока пожрут.
Он с сомнением посмотрел на свой пистолет.
— Успеется всегда.
Толпа вокруг пришла в движение. Единое, синхронное. Те, кто были сверху на стволе дуба, судя по тому, как он затрещал, тоже пошли. Матвей увидел, как их головы вытянулись в направлении спуска, как в их глазах отражаются всполохи. Они двинулись к стенам институтского городка. К нему никто не потянулся с объятиями и ласковыми словами, хотя его им было отлично видно. Он посмотрел туда, куда смотрели они, и увидел огромное количество электрических разрядов над крышей главного здания.
Он не сразу понял, что это.
— Боже ты мой, — прошептал он, когда понял.
Последние десятки метров. Николаю показалось, что перед КПП уже возникает стена из белесой непроницаемой массы. Или не показалось. Разряды все яростнее. Он видел сейчас только КПП и краем глаза, серую тень рядом – Герда была с ним. Как всегда.
Приближаясь к воротам по довольно крутому бетонному подъему, он увидел через них на внутренней территории вход, видимо основной, в огромное главное здание. Стальные двери, казалось, были заварены, но рядом он успел приметить еще один вход – небольшая, кажется, стеклянная дверь.
Четко видя цель, Николай, вложил в свой бег свой последний резерв. Он даже не знал, что он у него еще есть. Он бежал, уже практически не чувствуя ног. Герда неслась рядом. Вход через КПП он пролетел, краем глаза замечая, как смыкается плотная белесая масса.
Он и Герда проскочили вовнутрь. В последнее мгновение. Масса за ними сомкнулась. Наступила абсолютная тьма.
Матвей видел, как толпа продолжает тянуться к Институту. Разряды в воздухе стали чаще и ярче. Благодаря их свету он сумел разглядеть небольшое движение, там, на подъеме, ведущем к воротам Института.
Последний самый яркий разряд.
И вот оно!
Формирование головача завершилось.
Белесый исполин возник в воздухе, полностью скрыв не только главное здание Института под собой, но, кажется и вообще всю территорию научного городка. Матвей, по сути, видел только грандиозную белесую стену, уходящую вверх за тучи.
В этот момент старики замерли на месте. Несколько секунд они, не двигаясь, смотрели на головач. Затем округу сотрясли два слова. Первое хором сказали своим дребезжащим голосом сотни тысяч старушек. Второе – хрипло произнесли сотни тысяч стариков.
— ОТДОХНИИИИ…
— РО-ДНОЙ!
И в то же мгновение старики стали взмывать в воздух. Огромные полчища гигантскими прыжками стали покидать луг и окрестности. За считанные секунды все вокруг опустело – черные волны уходили к горизонту.
Матвей, подождал еще минуту и, убедившись, что звуков вокруг нет, и он никого не видит, стал выбираться из под ствола дерева. Он забыл о страшной боли в ноге. Опершись на ствол, староста начал рассматривать гигантскую белесую трубку, уходившую ввысь. Где-то слева сзади раздался треск сучьев, а затем звуки приближавшихся шагов.
— Тебе хоть когда-нибудь удастся сдохнуть? – чуть насмешливо спросил Михаил. — Ух какой коц-то ты себе раздобыл, ну ка дай помогу.
— Сами хороши, — саркастически ответил Матвей.
Михаил начал помогать старосте освобождаться от капкана.
— Видал, как разлетелись? – со смешком спросил Леха. – Нас жрать даже побрезговали. А че? Боится эта сволочь Москву надолго без присмотра оставлять?
А пострел наш где? – спросил Михаил.
Внутри, — ответил староста, кивнув на головач, – Я видел – в последнюю секунду успел вбежать.
И че теперь дальше? – спросил Михаил.
Староста пожал плечами. Он и сам не знал.
Капкан упал на землю, староста, неимоверным усилием воли подавляя в себе крик боли, и начал делать перевязку. Когда он закончил, они стали осматриваться и обнаружили, что тучи ушли. Они видели ясное звездное небо над собой. Головач уходил далеко ввысь.
— Триста метров самый большой, он говорил? – сказал Михаил. — Да в этом уроде километра четыре будет, если не больше.
Матвей покачал головой, созерцая белесого исполина.
— Как же мы влипли, – тихо, чуть дрожащим голосом произнес он.
— Не то слово, — немного помолчав, тихо произнес Михаил, не отводя взгляда от головача.
Леха только тяжело вздохнул.
— Вы что, тоже живы что ли нахер? – раздался сзади сиплый голос.
Они резко обернулись. К ним шли Семён, и его группа.
— Сёма! Живой, сука! — радостно воскликнул Михаил. – Метку, стало быть, не видел мою?
— Видел, да до дому не особо добраться получилось. Вначале от этих херовин попытались в лесу спрятаться. Честно говоря, не сомневались, что сдохнем, но оно вона как вышло. А потом вышли посмотреть на это чудище, – Семен показал рукой на головач. – У вас-то что?
— Так, вот что, Семен, — вышел из оцепенения Матвей, — иди ка сюда и слушай, что сделать надо будет.
* * *
Первые минуты, даже находясь в абсолютной тьме, Николай был в эйфории. Во-первых, потому, что Гердочка успела проскочить вместе с ним внутрь. Она была рядом, лизала ему лицо, прижималась к нему. Чего же боле? Во-вторых, самая очевидная угроза миновала.
— Да, может в стратегию ты и умеешь, и опасность чувствуешь а вот тактик ты хреновый! Понятно тебе? Хреновый!!! — обращаясь неизвестно к кому, в темноте проорал Николай и расхохотался.
«Подстраховка» сыграла с эко-системой или с разумом планеты или с чем бы то там ни было, что управляло стариками, злую шутку. Они успели проскочить через ворота до того, как формирование головача завершилось. Начнись этот процесс чуть пораньше, или не начнись он вовсе, и городок был бы попросту заполнен стариками, шансов у экспедиции не было бы. Но случилось то, что случилось. Он и Герда внутри головача, а он непроницаем для всех, даже для стариков. Он невольно стал спасением для Николая и Герды.
Понемногу эйфория проходила. Николай вспомнил о Матвее и других, кто остался там. Мысль о том, что их больше нет, пронзила его. Он поежился и вдруг явственно ощутил, как похолодало. Он экипирован совсем не для температур внутри головача. Нет ничего для отопления. Кто же мог подумать, что Институт вот так накроет. Надо бы побыстрее добраться до здания, вдруг внутри удастся развести костер.
Он снял рюкзак и начал искать фонарь. Герда стояла рядом. Он не видел ее, но отчетливо слышал ее дыхание. Холодать стало еще быстрее.
Фонаря не было в том кармашке, куда он его положил.
На ощупь он обшарил внутри все. Предметов было много, он ощупывал каждый.
Фонаря не было.
Черт, ему нужен был фонарь, чтобы найти фонарь. Презабавнейшая ситуация.
Холодало. Фонаря не было.
Он обшарил еще раз. Без толку. Но он же должен был быть здесь. Он не мог его потерять. Чем-чем, а рассеянностью Николай не отличался никогда. Потом он понял, что ему ни разу не попалась в руки аптечка и съестные припасы.
Его осенило – праведники. Они же обыскивали его рюкзак! Аппаратуру его не тронули – зачем она им? А аптечка, фонарь, еда. Самое насущное для них – это и забрали. А он, будучи в шоке после убийства одного из них, когда проверял рюкзак, проверил только наличие аппаратуры и компонентов для химической реакции. Об остальном он и думать забыл. Да кто ж знал?!
Николай растерянно огляделся в кромешной тьме. Он уже очень сильно замерз – его трясло, кончики пальцев онемели. Он попытался согреть их дыханием. Встал, попрыгал на месте, стал растирать щеки и хлопать себя по бокам. Как же много времени он потерял за поисками фонаря. Надо идти на ощупь к стеклянной двери. Может внутри есть что-то, что можно поджечь. Спички-то у него остались? Он не помнил.
— Герда пойдем, — тихо позвал он.
Несколько метров Николай двигался медленно, выставив руки вперед. Но не выдержал и минуты – холод заставил их прижать к себе и согревать сжатые кулаки дыханием. Герда шла рядом, чуть-чуть поскуливая.
Холод становился все невыносимее. И он пошел быстрее. Пару раз обо что-то споткнулся, чуть не упал, шел дальше. Иногда выставлял руки вперед – пустота. Холодный воздух уже обжигал легкие. Николай снова пошел вперед. Пустота. Неужели, он отклонился вбок и сейчас, минуя здание уйдет в лес? Неужели головач накрыл и его. Может пойти назад, хоть упрется в плоть головача? Будет ориентир. Николай повернулся и пошел.
Он не понимал, сколько уже идет. По его расчетам он давно уже должен был упереться в стену головача. Но впереди была только пустота. Пальцы ног страшно болели от холода. Ребра болели. Все болело.
Стоп, а откуда он шел? Николай понял, что потерял направление. Выход один. Нужно идти вперед. Головач не бесконечен. Он дойдет рано или поздно до его плоти.
Стало теплеть, и очень быстро. Через несколько минут ходьбы Николаю стало нестерпимо жарко. Жарко настолько, что он снял с себя куртку и рюкзак и потащил их в руках. Внезапно, он понял, что смертельно устал. Ему нужно было хоть чуть-чуть отдохнуть.
Он встал на колени, затем лег на землю, подложив куртку под голову. Как же жарко! Сейчас он полежит, дождется, когда станет чуть попрохладнее, и пойдет дальше. Под рукой он что-то нащупал – камешек. А почему бы ему, когда он отдохнет, не подбирать предметы с земли и не швырять их по сторонам? Они будут во что-то попадать. Он по звуку попытается и расстояние оценить и предмет, в который попал.
Отличная мысль! Как же он раньше не догадался?!
Сейчас, он чуть-чуть поспит и так и сделает. Он лег на правый бок. Герда легла рядом с ним, прижавшись к нему. Ее нос уперся в его. Она лизнула его.
— Сейчас Гердочка, чуть-чуть отдохнем и пойдем дальше, да милая? — думал он, что сказал, хотя из его губ вырывался только сип.
Герда лизнула его нос. В последний раз.
VII
VII
Философ и Гость плавно по воздуху приближались к гигантскому белесому изваянию. Философ видел все. Он видел, как одни люди мучили других людей, а потом скармливали их прыгающим демонам, похожим на стариков. Как четырем смельчакам удалось избежать страшной участи и как стаи демонов стали преследовать их. Как потом вместо стай появились орды, как люди были вынуждены разбежаться. Как лавины нечисти заняли внизу огромную площадь – гигантский круг. Как потом из ничего, посреди этого круга возникло это изваяние с уродливой верхушкой, делавшей его похожим на гриб, пронзившее облака. Как твари одновременно, также прыжками, пролетая прямо мимо них, покинули это место и скрылись во тьме ночи.
— Мы в аду? — меланхолично спросил он Гостя, когда до изваяния оставалось каких-то пара сотен метров.
— Нет-нет, — ответил тот, — мы в державе, под короной которой некоторое время пребывал твой город. Просто мы ушли на несколько столетий вперед и на несколько тысяч километров восточнее. Мы неподалеку от столицы этой державы. Кстати, — добавил он с усмешкой, — сейчас твой город вновь ее часть, хоть и называется по-другому.
— На несколько столетий? – задумчиво произнес летящий сквозь холодный воздух Философ.
— Мне доступны все уголки моей фермы, — ответил тот. – Сейчас мы в моменте через несколько лет после того, как Землю, все державы и все народы захлестнула невиданная катастрофа, и перед тем, как их накроет, возможно, катастрофой еще более великой. Сейчас же здесь происходит нечто, что тебе обязательно стоит увидеть. Мы уже почти на месте.
— Ты создал этих демонов и напустил их на землю? – сухо спросил Философ.
— Ты про существ, которые похожи на стариков? Нет. То есть, когда я создавал природу, то действительно заложил в нее способность реагировать подобным образом на определенные события. Но пробуждение этих крайне нелицеприятных тварей состоялось без моего участия. Люди сами прекрасно справились, — ответил Гость.
Они вплотную приблизились к белесой поверхности уродливого изваяния. Легким движением трости Гость рассек эту поверхность и в возникшую щель они влетели внутрь. Белесая масса тут же сомкнулась за ними. Внутри был нестерпимый холод и абсолютная тьма. Тьма постепенно рассеивалась и Философ увидел, что они находятся внутри громадной конусообразной трубки, в основании которой находилось целое поселение, расположившееся посреди леса. Они медленно спускались вниз.
Откуда идет свет? – спросил он.
— Ты же, когда заходишь в чулан, непременно берешь с собой свечу, – ответил Гость, — вот и у меня есть способы привнести освещение в те уголки моей фермы, где царит кромешная тьма.
— Если ты можешь привнести свет, то наверняка, можешь привнести и тепло. Пожалуйста, убери холод, — попросил тихо Философ.
— О нет, я хочу, чтобы ты его почувствовал как можно лучше.
— Я не выдержу, — прошептал Философ.
— Не бойся! Я не дам тебе умереть здесь от холода, не дам упасть в обморок и подхватить воспаление легких. Да ты даже насморка не получишь, но я очень хочу, чтобы ты почувствовал холод.
Они опустились до уровня крыши самого высокого знания, Философ уже ясно различал то, что было на земле – камни, скамейки, странные по форме сооружения. Большое каменное крыльцо, каменное крыльцо поменьше. Совсем рядом со ступенями последнего он увидел лежащего на земле парня, рядом с которым лежала собака. Парень обнимал ее. Ни он, ни животное не шевелились.
Они плавно опустились на землю. Вернее, не на землю, на какое-то твердое, покрытое инеем покрытие. Философ не знал, что это.
— Чуть-чуть не дошел, — сказал Гость с ироничной улыбкой, глядя на парня.
Философа трясло от холода, его зубы яростно стучали друг о друга:
— Пожалуйста, убери холод, — взмолился он.
— Хватит! – неожиданно грозно сказал Гость. – Здесь решается судьба человечества, а он думает о тепле собственных пяток!
Голос Гостя заставил Философа вздрогнуть и подумать, что он, наверное, позабыл о том, с кем он находится в компании. От неожиданности он даже чуть меньше стал обращать внимание на холод.
— Вот, посмотри, — голос Гостя снова стал мягким, — от этого парня сейчас зависит судьба ни много, ни мало, целого мира. В его руках средство, которое способно заставить исчезнуть всех тех, как ты изволил выразиться, демонов, и вот эти (гость очертил тростью круг над своей головой), скажем так, живые изваяния.
— Да, он все еще жив, — ответил Гость на немой вопрос Философа, — тепло тела собаки все еще поддерживает в нем жизнь, но это ненадолго. Если в ближайшие минуты, он не очнется и не войдет в эту стеклянную дверь, то не сможет сделать так, чтобы его устройство заработало и тогда дальнейшая судьба человечества незавидна.
— Но он проснется? – спросил Философ.
— В некоторых вариантах реальности он не просыпается, и они оба с собакой умирают, видя прекрасные сны. А в некоторых просыпается, но, что интересно…
— В некоторых вариантах реальности? – переспросил Философ.
— Баран никогда не сможет понять сложности устройства фермы, каким бы умным он ни был, — заявил недовольный тем, что его перебили, Гость. – Да, брось, я всего лишь шучу насчет барана, но поверь, что сложность моей фермы, неизмеримо больше той, что ты можешь вообразить. Ты, правда, думаешь, что она состоит из одного пастбища, из одной лишь грядки? О нет, их у меня множество. Некоторые суть почти точные копии друг-друга, иные имеют заметные отличия, а некоторые непохожи вовсе. Это если объяснять на барань… шучу опять, человеческом уровне. Если вкратце, то мир, в котором ты живешь, и в котором через сотни лет живет вот этот господин (Гость рукой указал на лежавшего парня) имеет невероятно большое число почти точных копий, или сам является почти точной копией их.
Каждый предмет в этом мире, и каждая душа тоже имеют копии в других мирах. Но есть точки в судьбе копий, после которых количество различий резко возрастает. Вот как, например, в этой (гость снова указал тростью на парня с собакой). В половине миров он умрет, в половине проснется: и дальнейшая судьба миров будет очень сильно отличаться в зависимости от этого.
— Ты приходил играть в шахматы ко всем моим копиям? Или я единственный был избран тобой? – спросил задумчиво Философ.
— Вообще-то, ты – первый. Но я все чаще жалею, что не выбрал какую-нибудь другую твою версию, менее вздорную. Вот в такие моменты я об этом думаю. Ты сейчас, правда, хочешь поговорить о себе или, может, вернемся к судьбе человечества? Тебя даже холод не может заставить думать о чем-то ином, кроме себя!
— Хорошо, мы вернемся к человечеству, — чуть подумав, согласился Философ. – В этом мире он проснется?
— Ни малейшего понятия! – ответил Гость, — или я просто забыл. Во всяком случае, мне самому это небезынтересно.
Философ недоуменно посмотрел на своего собеседника.
Послушай! – раздраженно сказал тот. — Разве ты всегда знаешь обо всем, что происходит в каждой щели своего дома? Вот, например, ты знаешь, что лежит за третьей половицей от двери на полу в твоей кухне?
Философ отрицательно покачал головой.
— Между прочим, там лежат три талера, украденные Мартином из твоего январского жалованья, но да не суть – аналогию ты понял. Надеюсь, не стоит пояснять, насколько моя ферма немного больше и сложнее твоего дома. Я – хороший фермер, но даже мне всего не упомнить. Да и не нужно. Про некоторые уголки приятно забывать. Это как с книгой, прочитанной в глубоком детстве. Ты совершенно забыл, что она стоит в самом дальнем уголке шкафа. Но вот ты приводишь его в порядок, разбираешь, и вдруг обнаруживаешь ее. И какие сладостные и грустные одновременно воспоминания на тебя обрушиваются. Разве не приятно?
Философ еле заметно кивнул.
Кроме того, — продолжил Гость, в глазах которого все сильнее разгорался огонь, — мне даже вредно быть вездесущим контролером. Знать обо всех и помнить обо всем – это вредит моему ремеслу. Я даю очень много свободы для вашего развития. Много миров назад я понял, что вместо того чтобы прививать вам идеи и догмы, лучше чуть-чуть вас подталкивать, а дальше вы все изобретете сами, да и получше меня. И не только идеи, вы делаете вещи, которые приводят души в состояние такого религиозного исступления, чего бы не добился ни один бог, если бы только они (боги) существовали. Такие причудливые сочетания, такой вкус, такое наслаждение! Баранина (ну прости прости меня великодушно, я правда, люблю эту аналогию), которая сама готовит себе силос, и сама выращивает траву, чтобы ее поедать. Какой бы фермер об этом не мечтал…
Гость осекся, вздрогнул и расхохотался
— Да что ж такое, теперь я заговорился! Вернемся к нашему несчастному.
Он легонько ткнул бездыханное тело тростью.
— Хотя, прости, пока не забыл, скажу еще кое-что: о некоторых задворках моей фермы (тут он хитро улыбнулся) я предпочитаю не знать принципиально.
— Например, об исходе нашей игры в шахматы, — произнес, искоса глядя на него, Философ.
Впервые за все время их общения, он увидел, как лицо Гостя приобрело на мгновение озадаченное выражение.
— Верно, — промолвил он.
— Иначе бы было неинтересно? – улыбнулся Философ.
— Верно, — прежняя улыбка вернулась на лицо Гостя. – Признаться, в самом начале нашей встрече, я почитывал твои мысли, но потом отказался от этой затеи. Во-первых, неинтересно общаться, а, во-вторых, ты уж прости, там столько пыли и кислятины.
Философ понимающе кивнул головой.
— Вернемся к сути, — Гость подошел к лежавшим человеку и собаке. – Было бы неправильно приводить тебя в тот мир, где он уже проснулся и мы примерно знаем какой у этого мира дальнейший путь. А я тебе скажу, что если он проснется и приведет в действие свое оружие, судьба человечества будет неизмеримо лучше, чем, если он этого не сделает. Не-срав-ни-мо лучше!
Он многозначительно поднял палец вверх.
— Но нет! – я хочу, чтобы ты видел его в этом состоянии, когда исход неизвестен, когда есть выбор пути развития между смертью и последующей гибелью человечества, почти полной, и его спасением, для которого ему придется сделать нечто, что, возможно, повергнет тебя в ужас. Ты ведь можешь его разбудить. И мне интересно, чтобы ты выбрал? Каков был бы лучший для него путь – умереть, или спасти человечество за некоторую, скажем так цену.
— Что он должен сделать? – спросил Философ.
— О, я расскажу тебе о нем и о том, что ему предстоит. Ему кое-что придется изменить в своей душе — с улыбкой сказал Гость. – Ты давеча утверждал, что благодаря моральным нормам, воспеваемым тобой и тебе подобными человечество создает самое лучшее, что у него есть. Так ли это, мой друг?
И он рассказал ему.
Когда он закончил, Философа снова трясло от нестерпимого холода. Он сделал несколько шагов по направлению к стеклянной двери. Бесцельно. Просто, чтобы хоть что-то сделать. Он схватился за обжигающую ручку, машинально повернул ее и открыл дверь. Перед ним было огромное помещение, установленное бесконечным числом конструкций, на которых стояли… книги – от пола до высокого потолка. Все пространство было уставлено странной формы шкафами без дверец, набитыми книгами.
— Библиотека? – недоуменно спросил Философ.
— Да, — ответил Гость, перед большой Войной, люди, служившие в этом заведении, создали для своего интеллектуального и духовного отдыха большую библиотеку.
— Ему, чтобы использовать свое оружие нужны книги, нужны идеи? – задал вопрос Философ.
— Да нет, все необходимое для оружия в соседнем помещении, — ответил Гость, — просто вход туда удобный через библиотеку. Там дальше вперед, и направо.
— Ааа, — Философ закрыл дверь и понуро пошел назад.
Так что выбираешь? – насмешливо спросил Гость.
— Не хочу, — тихо ответил Философ, глядя под ноги.
— Понимаю, — сочувственно ответил собеседник, — домой, продолжим партию?
Можем мы отложить ее на завтра? – спросил Философ. — Я вряд ли сейчас смогу быть достойным соперником. Мне и правда нужно все обдумать.
— Ох, ну что же, а я и правда должен делать скидку на то, сколько сил у тебя отнимает то, что я тебе даю. Завтра так завтра, хотя здесь это звучит очень странно. Пошли?
— Последний вопрос, — Философ мрачно посмотрел на Гостя. – Скажи мне, зачем ты все же пришел ко мне?
— Потому что я хотел тебя поблагодарить, — немного помолчав ответил тот. – Ты не представляешь как много для меня сделал. Твои идеи будут питать миллионы и миллиарды. Ты так помог мне с производством вкусных душ. Ты не знал об этом, но твой труд и правда велик, хоть и немного скушен. Я решил подарить тебе правду, какой бы страшной она для тебя не была. Ты обладаешь теперь знанием, которым не обладает никто. Это и есть мой подарок тебе. Ну что, пошли?
Гость протянул ему свою руку, сняв с нее белую перчатку – Философ, немного поморщившись, вложил в нее свою ладонь. Внезапно, он почувствовал, как ладонь Гостя начала стремительно увеличиваться в размерах. Не только она. Все вокруг стало расти. Он понял, что земля уходит из под его ног и обеими руками вцепился в нечто, напоминающее огромные бревна, только шероховатые на ощупь. Такими огромными стали пальцы Гостя. Из последних сил он подтянулся на одно из «бревен», боясь свалиться с него, но оно продолжало увеличиваться и уже через несколько секунд Философ мог спокойно встать и пойти по нему как по широкому проспекту к основанию. Взглянув вверх, он увидел непредставимо огромное, овальное нечто, закрывавшее добрую половину того, что могло быть небом. Оно имело ядовитый желтоватый оттенок и все было покрыто неровностями. Особенно выделялся огромный, выступ в центре и гигантская пропасть снизу. Кажется, она шевелилась. Но особенно выделялись два гигантских похожих на глубокие озера эллипса по бокам от выступа, темные, с черно-серыми кругами посередине. На них было невозможно смотреть. Они подавляли одним своим видом. Отвратительным было то, что края этих озер, как и круги внутри, не были статичными. Они также, как и пропасть снизу, двигались. Философ понял, что это были глаза Гостя. Дойдя до основания пальца, который теперь уходил краями во все стороны за горизонт, он увидел перед собой огромный каньон.
— Неужели, это трещинка на коже, — успел подумать Философ, прежде чем потерять равновесие и сорваться в нее.
В полете он кричал, проваливаясь в темную бездну, в которой он в даже перестал слышать звук своего голоса. В какой-то момент ему показалось, что он повис в темноте, поскольку со всех сторон его окружала кромешная тьма. Он не знал – движется или нет. Но вскоре понял, что продолжает лететь, поскольку спереди, или справа, или сверху, или снизу вдруг показалась маленькая ослепительная линия. Она росла и росла, превращаясь в огромный неровный просвет. Он влетел в него, маленький, ничтожный как тысячная доля пылинки. В огромный сияющий мир, который внезапно пришел в движение. Философу показалось, что этот мир концентрируется вокруг него, все сужаясь и сужаясь. Внезапно он приобрел знакомые очертания. Черная громада справа стала все больше напоминать шкаф в его кабинете, сияющая гладь впереди – окно. Мир уменьшался, и казалось, что сейчас Философ буквально разорвет его. Но этого не произошло. Мир принял нормальные формы. Он у себя дома, в Кенигсберге.
И только осознав это, Философ прекратил кричать.
После нескольких секунд тишины, он посмотрел в сторону лестницы. Там стоял перепуганный Мартин.
— Что ссслучилось? – заикаясь, спросил он. – Я услышал крик и так испугался, а оказывается это Вы? Я не знал, что Вы вернулись. Я думал здесь никого нет. А тут крик. А ваш гость, он еще придет?
Мартин, казалось, сейчас расплачется.
Философ выдохнул, помолчал немного, снова вздохнул и выдохнул.
— Нет, сегодня он больше не придет. Он придет завтра. Мартин, прости меня, пожалуйста, за испуг, который я тебе причинил, но сейчас, до завтрашнего утра мне нужно побыть одному, пожалуйста, не беспокой меня более.
Мартин с опустошенным видом, стал медленно спускаться по лестнице.
* * *
Над Кенигсбергом сияла полная луна. Но Философ ее не видел. Он сидел на улице после многочасового бессмысленного хождения по городу, прислонившись спиной к стене высокого дома, в самом темном углу, куда не мог проникнуть никакой свет. Он сидел, опустив голову и обхватив руками колени. Глаза его были закрыты. Тьма была абсолютной.
Давно ли он в последний раз ночью был на улице? Давно! Уже больше сорока лет назад. Тогда он еще был студентом и весьма вольно относился ко многим запретам. В частности, к запрету засыпать после слишком веселых вечеров в укромных уголках общественных мест.
Сегодня вечер не был излишне веселым. Он вообще не был веселым.
Крах и безысходность. Вот что ощущал Философ в этот вечер. Крах абсолютно всего и безысходность.
До встречи с Гостем ему казалось, что его жизнь это путь наверх, к каким-то сияющим вершинам. Непростой путь. С колдобинами и ямами. Но все же это был Путь! А сейчас он ясно осознавал, что все, чем он занимался, было не более чем созданием праздничных гирлянд из тряпок из мусорной кучи.
Он полностью погрузился во тьму. Думать он уже ни о чем не мог. Попытка подумать о чем-либо, оборачивалась неприятным чувством в голове, как будто внутри находился токарный станок, на котором перегрелся вал. Сейчас он хотел только сидеть, закрыв глаза, в самом темном месте города, опустив голову. Он почувствовал, что тьма сейчас не пугала, а, наоборот успокаивала его.
Он дал свободу своему разуму, как будто снял ремни, опутывавшие его. Перед глазами пронеслась череда случайных образов. В какой-то момент, он услышал ласковый голос своей матери. Голос из далекого детства. Голос говорил что-то о звездах. Он даже припомнил, когда именно это было:
Он совсем маленький, лежит в кровати, не может заснуть. Мать рядом с ним.
— Мама, что такое звезды? – он показывает рукой наверх.
И мать пытается объяснить, как может. Ему интересно и хорошо. Ему нравится, что она рядом с ним, что она слышит его вопрос и объясняет.
— Заблуждение, — горько усмехнулся он, — вся моя жизнь заблуждение. Но разве я был единственным, кто заблуждался?
Эта последняя мысль почему-то была похожа на глоток свежего воздух, и он не понимал почему. Разве правильно сваливать ответственность на других? Нет, дело не в ответственности. Если Гость прав, то никто, никто не мог предположить в полной мере, каков мир на самом деле. Кто посмеет поставить в вину барану то, что он не понимает, как устроена ферма. Тому, кто стал бы так обвинять, следовало бы как следует врезать рогами. Не меньше. Мы ошибались все, но что это меняет? Взять хотя бы его мать.
Хорошо ли она объяснила ему, что такое звезды? Он не помнил. Но вряд ли ее объяснение было хорошим. Он и до встречи с Гостем знал об устройстве космоса тысячекратно больше, чем она. Но отчего воспоминание все равно было ласкающим? Не после ли того случая он полюбил смотреть в небо?
Ее голос постепенно растворился где-то в глубинах его сознания. Потом оттуда же пришел другой образ. Он увидел глубокие серые глаза Шарлотты, нежно смотрящие на него, потом ее изящное аристократическое лицо, небольшой, такой красивый нос с горбинкой. Почему он так давно не писал ей?
И снова тьма, приятная, прохладная.
Ему стало чуть легче дышать.
Теперь он попытался представить кое-что специально.
Он представил цветущий душистый луг, где-то высоко в горах. Он идет по этому лугу и видит впереди стадо баранов. Пастуха он не видит, но точно знает, что тот где-то рядом.
Его внимание привлекла странная картина. Все бараны ходили по лугу и паслись. Все, кроме одного. Один из баранов сидел на большом камне, держа в передних копытах книгу. Подойдя к нему, он увидел, что баран, сгорбившись, внимательно читает «Страдания юного Вертера» Иоганна Гёте.
Философ не знал, чему он изумился больше – факту того, что баран читает, да еще и в такой позе, или книге, которую тот выбрал. Вздор же полный, а не литература! Впрочем, что взять с барана? Философ подошел еще ближе.
Баран заметил его, поднял глаза, полные слез, и произнес:
— Я безутешен.
— Почему? – спросил Философ.
— А как иначе? Самая искренняя, самая сильная любовь никогда не будет взаимной и не принесет счастья. Как бы сильно я не был влюблен в Лотту, какие бы усилия я не прилагал, я никогда бы не смог быть с ней, а если бы и мог, то наша жизнь была бы исполнена одних страданий. Нас не приняло бы общество. Представьте меня на балу? С нашими-то сословными предрассудками, меня вышвырнут оттуда в два счета.
— Простите, в кого Вы влюблены? – спросил еще более изумленный Философ, в Лотту, в Шарлотту, в персонажа из книги, Вы ее знаете?
— Что Вы такое говорите? – возмущенно сказал баран. – Конечно, я ее не знаю, она персонаж книги, но если бы она существовала на самом деле, то я бы в нее влюбился и непременно бы пошел с ней на бал. Ну а оттуда меня бы… сами понимаете.
Баран горько заплакал.
— Признаться, я никогда не понимал и не разделял подобной увлеченности, она мне всегда казалась сродни болезни, — пробормотал Философ.
— Может быть это потому, что Вы никогда по-настоящему не любили? – поинтересовался баран, утерев копытом слезы.
— Возможно, но все равно, я всегда видел вокруг себя множество прекрасных женщин, и всегда понимал, что мой интерес может быть направлен к любой из них.
— О! Вы рассуждаете прямо как Вертер в начале пути, — иронично сказал баран, — помните, он хотел даже превратиться в безмятежного майского жука?
— Но я не провалился в ту пропасть, в которую провалился он, — возразил Философ.
— Потому что Вы, возможно, не способны на подлинное чувство.
— Не соглашусь, — мягко возразил он, — у меня была и есть страсть.
— Позвольте же поинтересоваться, какая? – спросил баран.
— Я люблю смотреть в звездное небо и изучать его, если выразиться просто. Это всегда увлекало меня больше всего на свете и будет увлекать всю жизнь.
— От неба взаимности было требовать глупо, — скептически произнес баран, — но скажите мне, Вы хотя бы обрели счастье?
Философ замолчал и помрачнел.
— Нет, — был его ответ.
— Именно! – торжествующе воскликнул баран. — Любое искреннее чувство – путь к погибели. А знаете, почему я так переживаю из-за несчастной любви и вот из-за этой проклятой книги?
С этими словами баран с силой швырнул томик Гёте о ближайший камень – от удара из нее полетели страницы.
Философ с грустью посмотрел на нее: все-таки книга.
— Потому, что любовь должна была стать моим последним пристанищем! — разошелся баран. – Думаете мне чужда страсть к познанию? Также как и вы, я вначале пытался познать окружающий мир. Я прочел множество научных томов.
Баран показал копытом на другой камень, около которого лежала целая груда разорванных книг.
— И что мне это дало? Только бесконечный ужас. Ужас от того, что я понял и ужас от, того что меня не слышат! Вот эти вот все (он копытом показал на других баранов). Я исследовал логику пастуха, ее интерпретации множатся вплоть до самых чудовищных. Кое-что я понял, но слышать меня не хотят.
— Я тебя слышу, — это произнесла овечка, незаметно подошедшая к ним. – и Герман тебя слышит (она копытцем показала на большого черного барана неподалеку), мы теперь, как ты говоришь, встаем, например, первыми в очередь, когда нас стригут. И да, так проще и приятнее. Ты был прав.
— Марта, прошу, не сейчас, — сердито произнес баран. – Я продолжу. Я потерпел крах в познании и потерпел крах в любви. Ничего не узнал, ничего никому не объяснил.
— Это кто? – спросил Философ, указав на овечку.
— Это Марта, моя супруга, — смущенно ответил баран.
— А как же Лотта из романа, почему Вы страдаете из-за нее? – спросил Философ.
— Потому что он – идиот, — мягко ответила за него овечка, — пойдем пощиплем травку, видишь, там цветочки вон есть.
— Я страдаю! – проревел баран.
— Знает много, понимает много, менять хочет все… грустно сказала овечка, — страдать любит вот – ну хоть что-то в жизни любит.
Баран смерил ее презрительным взглядом.
— Если бы я мог, я бы прямо сейчас пошел бы и пощипал с вами ту изумительную травку, — с улыбкой сказал Философ.
Баран удивленно взглянул на него.
— И да, мой и Ваш конец ужасен, но зная это, я не променяю ни одного своего знания, ни одного дня из своей жизни, ни одного опыта, ни на что на свете. Я обожаю узнавать новое. Я не знаю, что именно я узнаю, и новое знание далеко не всегда приятно, но обладание им и есть счастье.
Я, правда, люблю смотреть в небо, я счастлив.
Баран взглянул на него с величайшей обидой, слез с камня, подошел к нему и легонько ударил копытом, потом еще, уже сильнее, потом еще, и еще.
Философ проснулся от того, что его рукой тыкал раз за разом в плечо какой-то человек. Он открыл глаза – это же Франц, полицейский.
— Поднимайся, пьяным спать нельзя на улице! – грубым голосом говорил тот.
Философ поднял голову и пристально посмотрел ему в глаза.
— Профессор… — изумленно пролепетал тот, — Вы здесь… в таком…
— Все в порядке, Франц! – уверенным и твердым голосом произнес тот, развернулся и зашагал по улице прочь, домой. И подняв палец вверх, уходя, добавил:
— Никакого алкоголя, Франц, и никакого сна! Сеанс очищения разума, научное исследование!
* * *
С утра Мартин не пришел помочь ему одеться. Пришлось это делать самому. Когда он вышел в кабинет, то понял причину отсутствия слуги – Гость уже ждал его за столом с шахматами. Мартин вероятно в страхе спрятался в кладовой.
— Позволь поинтересоваться, как тебе спалось? – вкрадчиво спросил Гость.
— Довольно сложно, — ответил Философ, — и, прежде чем мы продолжим нашу партию, я хотел тебя кое о чем попросить. Попросить от всего сердца.
— Не удостоишь меня даже парой ходов? – удивленно спросил его Гость.
— Я прошу тебя, прежде, дать мне возможность успокоить мое сердце. Я очень взволнован после вчерашнего.
— Не удивлен, но шахматы – лучшее успокаивающее для сердца, и лучшее топливо для разума.
— Да, но я сделал выбор, о котором ты меня спрашивал.
— Тогда ты можешь сообщить мне о нем здесь, — невозмутимо ответил Гость.
— Я хочу, чтобы выбор был реализован через действие. Я, — Философ, на мгновение запнулся, — готов умолять тебя и даже встать перед тобой на колени. Твой лучший баран готов осознанно преклонить колени перед тобой.
Гость поморщился.
— У нас неравнозначные колени, — заметил он. – Ну ладно, чего ты хочешь?
— Перенеси меня, пожалуйста, туда, где мы были вчера. К тому парню, который со своей собакой умирает у каменного крыльца. В тот момент, когда мы его покинули, пока он еще жив.
Гость молчал и оценивающе смотрел на Философа.
— Послушай, — начал он, — если ты собираешься разбудить его и прочесть лекцию о морали и нравственности, дабы он не совершил то, что ему предстоит, то даже не смей тратить мое время. Он в ситуации, когда у него выбор между смертью и поступком. Ты это должен понимать.
— Ничего подобного я делать не собираюсь – горячо заверил его Философ. – Прошу тебя, просто перенеси меня туда. Ты сам все увидишь.
Гость пожал плечами:
— Хорошо, только давай ненадолго.
— Сейчас-сейчас, — радостно закивал Философ, — сейчас я только возьму вещи.
Он вытащил из комода с ночи приготовленный теплый сюртук, надел его, взял со стола чернильницу и перо, убрал их в дорожную сумку, туда же положил новенькое, купленное на прошлой неделе Мартином огниво.
— Я готов, — деловито произнес он.
— Я бы на твоем месте и сюртук убрал в саквояж, а то, боюсь, тебе будет очень жарко, — не сводя глаз с доски, произнес Гость.
Философ предпочел прислушаться к этому совету, несмотря на кажущуюся его нелепость. Он стянул с себя сюртук и согнулся, убирая его в сумку.
В окно стали громко стучать. Философ распрямился и посмотрел в него, от всего сердца надеясь увидеть там обычную птицу, бьющуюся в стекло, но вместо этого увидел там огромную голову вороного коня, раза в три больше обычной. Лошадь еще раз постучала в окно кулаком, размером с это окно, и сердито посмотрела на него. Философу не показалось. Это было не копыто, а именно кисть, сжатая в кулак. Видимо, лошади надоело ждать, поскольку она с силой открыла окно, просунула руку, схватила его за шиворот и вытащила на улицу. Вися у нее в руке, он смог разглядеть, что на задних конечностях у нее все же были копыта.
Чудовище развернуло его, поднесло к своей морде, внимательно оглядело, разинуло пасть, обнажив огромные клыки и издало протяжный звук, в котором смешались рев и хохот. От обморока Философа стали отделять последние усилия воли. Чудовище размахнулось и с силой швырнуло его куда-то вверх. Философ увидел, как под ним понеслись крыши зданий, успел почувствовать, как перехватило его дыхание, и тот же миг врезался во что-то твердое. Благо сумка, висевшая на его плече, смягчила удар. Он начал сползать вниз и вцепился руками в черепицу, прежде чем успел понять, что приземлился на крышу городской ратуши. Но удержаться ему не удалось, и он продолжил сползать вниз. Крышу ратуши сотряс удар. Существо с копытами, руками и головой коня, вероятно, после огромного прыжка, приземлилось рядом. Его чудовищная тень полностью закрыла Философа от сияния солнца. И в этот момент он сорвался с крыши. Монстр в мгновение ока нагнулся и легким движением подхватил его и с тем же страшным ревом-хохотом запустил его еще выше. В полете с Философа слетела сумка, а он, развернувшись, увидел, как взмывает вверх к небу и солнцу, как удаляются от него крыши и улочки, как впереди засияла водная гладь реки Преголи.
Внезапно он понял, что его стало сдерживать что-то упругое. Его лицо, живот, руки ноги как будто встретились с натянутой невидимой материей. При этом все вокруг стало странно искажаться, как будто все сущее было рисунком на этой ткани. Круг солнца стал превращаться в кривую каплю. Земля внизу с домами и улочками, река впереди, горизонт, все это стало сужаться к его носу. Материя натягивалась сильнее, все вокруг искажалось все больше. Философ начал понимать, что сейчас натягиваемая им поверхность с огромной силой отшвырнет его обратно. И в этот момент он услышал треск. Неведомая материя дала трещину, и он прорвался на другую ее сторону, в пространство полное темных, фиолетовых и коричневых красок. Неясные силуэты на горизонте со всех сторон и темная материя снизу. Он некоторое время по инерции летел вверх, а затем упал, но не разбился. Темная материя была упругой. Более того, она как будто ходила ходуном под ним, с трудом давая удержаться на ногах. Трещины, из которой он вылетел, уже не было видно. Однако неподалеку, прорезался свет и из новой трещины вылезло чудище с головой коня. Оно чем-то швырнуло в него и Философ рухнул как подкошенный, когда ему в лицо врезалась его же брошенная сумка. Он снова надел ее на плечо и посмотрел на монстра. У того из пасти сочилась пена, он больше не смеялся, но издавал рык, исполненный злобы, а копытом пытался рыть материю под собой.
— Бежать, пока хватит моих старческих сил, со всех ног бежать, — понял Философ и побежал.
Ему это плохо удавалось. Материя, по которой он бежал, то внезапно уходила вниз, и он падал, скатываясь по упругой поверхности, с трудом поднимаясь на ноги и продолжая свое ковыляние, то начинала подпрыгивать под ним, сбивая с ног. Он видел, как под ней периодически возникали огромные красноватые, розовые и белые всполохи. На горизонте Философ успевал заметить странные очертания – что похожее на исполинский темный лес на фоне темно-коричневого неба.
Бежать было бесполезно. Философ взмок от напряжения, ему было очень жарко, а чудище уже почти нагнало его. Зловонное дыхание его било Философу в нос, он то и дело то с одного, то с другого бока замечал его глаз. Оно явно играло с Философом – ведь ему, конечно, не требовалось столько времени, на то, чтобы схватить его, если оно хотело. Сейчас оно хотело помучить его, видимо, перед тем, как разорвать на куски.
Внезапно, Философ стал стремительно скатываться по очень крутому, намного круче, чем все предыдущие, склону. Вот он оторвался от поверхности и стал падать в узкую воронку. Перевернувшись в полете, он увидел сверху над собой огромную часть чудовища, летевшего за ним, пасть, которая раскрылась и вот-вот должна была захлопнуться на его голове. И в то же время, Философ почувствовал, как вновь под ним натягивается материя, замедляя его полет. Воронка над ним становилась все уже. Снова треск и в мгновение, когда пасть чудища с головой коня стала захлопываться, он вылетел с внешней поверхности воронки прямо на твердую поверхность. Философ видел как воронка с дырой на конце, откуда он вылетел, моментально разгладилась, став обычным, земным пространством. Пространством, которое он уже видел. Философ часто дышал, и только через несколько секунд, потрясенный начал оглядываться. Он увидел библиотеку и парня с собакой, лежавших у ее ступеней. Он снова внутри чудовищного изваяния.
Метрах в двух от него за столиком с шахматами сидел Гость и внимательно смотрел на доску.
— Ты делай свое дело, а я пока подумаю о нашей партии, — сказал он, не удостаивая даже взглядом.
Холод почти сразу начал жечь его. Философ быстро надел сюртук и достал из саквояжа чернильницу, перо и пошел к библиотеке. Парень с собакой по-прежнему лежали у входа.
— Вначале послание, пока чернила не замерзли, — подумал он.
Философ огляделся и взял с ближайшей полки первую попавшуюся книгу побольше. Он вырвал из нее первую пустую страницу и начал писать. Он жалел, что не успел познакомиться с русским языком по-настоящему. Оставалось надеяться, что лежащий у входа парень знает немецкий. Закончив писать, он положил бумажку на крыльцо, придавив ее чернильницей.
Затем, оглядевшись, подошел к одному из странных шкафов с книгами и попробовал его качнуть. Шкаф был легким. Определенно если что-то хорошее в будущем и было, то вот эти легкие книжные шкафы. Сил у него в силу возраста было немного, да еще его и измотал бег, но ему хватило сил, чтобы сбросить несколько шкафов на пол, освобождая место у входа. Хорошо, что они из дерева. Он начал ломать их. Затем Философ начал складывать из обломков кучу на освобожденном месте.
— Что же пойдет на растопку?
Его взгляд упал на ряд толстых томов на одном из уцелевших шкафов во втором ряду. Он подошел к нему и взял одну из книг в руки. Философ знал лишь несколько слов по-русски и помнил алфавит, но этого хватило, чтобы понять: на книге было написано его имя.
Боже ты мой! – подумал он. — Да ведь на этих полках мое полное собрание сочинений, переведенное на русский язык! Остался в истории! Прославился!
Он истерически захохотал, упав на колени. Ну хоть сейчас от его книг будет настоящая польза! Хоть этим он будет любезен обожаемому человечеству! Он хохотал, и смех его сотрясал пространство бесконечных книжных рядом. На глаза выступили слезы.
Когда его дикий хохот немного затих, и он смог подняться на ноги, то увидел, что в дверях стоит Гость и с некоторым беспокойством смотрит на него.
Философ открыл том, который он взял первым, и стал яростно выдирать оттуда страницы.
— Вот ради этого и стоит писать толстенные тома! – подумал он.
Страницы он вставлял между обломками шкафов, сложенными в кучу. За две минуты он управился с первым томом, потом взял, второй, потом третий…
Закончив, он взял один обломков поувесистее и с силой швырнул в ближайшее окно. То с треском разлетелось на мелкие осколки. Парень не должен задохнуться. Философ вышел из библиотеки и подошел лежавшему в ступеней. Гость мрачно проводил его взглядом.
Он начал тащить парня наверх. Он не был толстым. Отнюдь, он был очень худым и невысоким, но как же трудно было втаскивать его в помещение. Философ насквозь пропотел и выбился почти полностью из сил, когда дотащил его. Собаку было тащить проще.
Закончив, с ними, он достал из под чернильницы бумагу, сложил ее и засунул парню в нагрудный карман. Затем пошел к саквояжу, достал оттуда огниво и вернулся к куче, рядом с которой лежали два тела. Он задумался на несколько секунд.
— Хватит церемоний, — решился он и поджег страницы из своих томов.
Костер занялся очень быстро и несмотря на то, что одно из окон было разбито, жар от пламени очень быстро стал распространяться. Дерева и бумаги рядом не было. Огонь не сразу перекинется на другие шкафы. У парня есть время. Да вот же собака уже проснулась и поползла к его лицу, да и он уже шевелит рукой.
Усталый, но довольный Философ повернулся к Гостю и произнес:
— Я закончил, пошли, нас ждут шахматы.
Тот пожал плечами и, молча, жестом показал ему следовать за ним. Они вышли из библиотеки и в мгновение ока исчезли. В гигантском головаче, самом большом в мире, остались только Николай и Герда.
VIII
VIII
Николай проснулся от того, что Герда отчаянно лизала ему лицо и скулила. Несколько секунд он пытался понять, где находится. Он вспомнил, где был в сознании в последний раз, но где он сейчас, понять сразу не смог. Обняв Герду, он приподнялся, посмотрел на свои пальцы – отморожены. Он ведь заснул на страшном холоде. Но сейчас вокруг было тепло, и рядом трещало так, как будто горит костер. Он повернулся и действительно увидел костер. Он освещавший часть помещения, которое могло быть очень и очень большим – его свет не добивал до стен с другого конца. Взгляд Николая упал на догоравшую обложку книги. Он успел прочесть название, пока пламя не съело ее полностью. Затем огляделся. Он видел дверь на улицу. Эта была та самая вожделенная стеклянная дверь, но за ней была кромешная тьма. Он подполз к двери. Ясно! Он все еще внутри головача. Но как он очутился здесь, и кто развел костер?
Искры оседали на соседних стеллажах с книгами. Так это что, библиотека? Костер придется сделать более безопасным. Лабораторию он, пожалуй, разместит, наверное, прямо здесь. Костер тут будет, наверняка поддерживать проще. На расчистку пространства и уменьшение пламени у него ушел по крайне мере час. Снаружи он нашел старый стальной бак, который притащил в помещение и сложил в него часть горящих деревяшек, потушив остальные. Работая, он не переставал думать о своем чудесном спасении. Во время передышки он заметил, что его нагрудный карман как-то странно оттопырен. Он залез в него и достал оттуда бумажку. Написанный убористым, почти каллиграфическим почерком текст был на немецком языке. Хорошо, что он учил и в школе, и в Институте именно его. Он внимательно прочел бумажку и изумился еще больше.
Объяснение могло быть только одно – в головаче был кто-то еще. К вечеру (Николай решил считать утром время, когда очнулся у костра), в этой версии он стал сомневаться. К нему никто не вышел, а какой был смысл в том, чтобы прятаться от него в лесу? Он пробовал звать кого-то, стоя на крыльце, но никто не откликнулся. А на следующее утро он придумал новую версию:
Скорее всего, он сам в бессознательном состоянии нашел дверь. Наверное, ему помогла в этом Герда. В нем заработал какой-то скрытый внутренний резерв, за счет которого он и смог зажечь костер.
За сутки он уже полностью обошел все главное здание. Мертвую воду, огромные ее запасы, он обнаружил быстрее всего. Еще в Екатеринбурге ему дали примерный план основного корпуса (ничего, не сказав про библиотеку рядом), поэтому он без труда, обнаружив дверь справа в конце библиотеки, зашел в него, и в первом же хранилище обнаружил искомый материал. Огромными оказались и запасы дистиллированной воды, и запасы масла и кучи тряпок, с помощью которых он сделал факелы. В бумаге и горючих материалах недостатка не было. Ему хватит на сорок пять дней.
Другая проблема, страшная и не решаемая, стала им осознаваться еще вечером первого дня, но до утра дня следующего он старался гнать ее от себя подальше. Подумает о ней, когда запустит лабораторию и начнет преображение мертвой воды. Так он решил.
Дело было завершено к середине следующего дня. Процесс пошел. Химические реакции осуществлялись в строгом соответствии с найденным им и его коллегами в Екатеринбурге алгоритмом. Процесс нужно было постоянно контролировать, необходимо было менять параметры. А вот они заданными заранее не были. Их нужно было высчитывать на основании данных регулярного анализа вещества. Вычисления и контроль, контроль и вычисления.
К середине второго дня, когда лаборатория уже была запущена, а он успел проверить все здания в округе, он внезапно осознал проблему со всей ясностью.
У него нет шансов. Он погиб. Сорок пять дней на одной воде, теоретически человек продержаться может. Если он не слишком много двигается и, конечно, не занят такой работой, какой занят сейчас он. Николай обнаружил в Институте все, что хотел. Почти все. Здесь не было еды. Вообще. На территории не было даже травы, не было птиц и белок, невозможно было найти даже следы мелких грызунов – он бы не побрезговал их съесть. Все живое разбежалось, почувствовав формирование головача. Создатели Института оставили еловый лес, но не траву, заасфальтировав почти все пространство. А под деревьями были только иголки.
Он еще не совсем понимал, почему он не хочет думать об этой проблеме. Дело было не только в ужасе перед собственной смертью. Было же что-то еще? Как тогда, когда лежа перед оврагом, его мозг выдал ему, минуя сопротивление, оптимальную последовательность действий, также и сейчас оптимальный алгоритм почти что возник перед его глазами. Идеальный и сокрушительный.
Когда он увидел его и осознал, то услышал, как хрустят суставы в обмороженных пальцах, которые он сжал с невероятной силой. Он плохо чувствовал пальцы, возможно, потому, что восстановление после обморожения еще будет продолжаться долго. Из ступора его вновь вывел идущий в обход сопротивления сигнал из мозга – пора проверять показатели. Он поднялся, размеренно повернулся и размеренно пошел, не сгибая спины к аппаратуре.
Рано или поздно он сделает это. Она, кстати, тоже. Он это прекрасно знал. Но если тянуть время до того, как инстинкт возьмет свое у кого-то из них, пройдет достаточно времени. А это огромный риск. Он не чувствовал голода первые двое суток после того, как съел лепешку, добытую Лехой. Но скоро голод даст о себе знать. И если он упустит ход хотя бы одного из этапов подготовки мертвой воды, то все пропало. Мертвой воды много, и ее можно привести в нужное состояние всю. Для этого компонентов у него достаточно. Но недостаточно, чтобы в случае ошибки начать сначала. Он не может позволить себе ошибиться.
Нет, решать нужно сейчас. Пока его решения являются осознанными. Пока он обладает волей. Иначе он погибнет. А за ним может погибнуть и человечество. На исходе второго дня, уже вечером, он за работой вспомнил, как Герда еще щеночком, после того, как поест, любила залезать к нему, облизывать нос и засыпать на коленях. Он чуть не взвыл, но зажал себе рот. Нельзя! Показатели давления полетели вниз, и он чудом успел остановить снижение. Он заставил дрожь в руках и рвущийся из горла вой уняться. Сейчас нужно выполнять очень простые действия. Важна внимательность. А потом нужно вычислять. Трудно, но главное, чтобы были силы, и он справится. В ночь на третий день, он не смотрел на Герду. Не подходил к ней.
Утром нужно было принимать решение. Он не мог его принять и осознать. Поэтому поступил как в прошлый раз. Прекратил сопротивляться и сосредоточился на самых простых действиях. Хорошо, что он взял пистолет праведника с собой. Пригодился.
Герда лежала в тени ближайшего шкафа, куда не падал свет от костра. Он прошел мимо костра. И зашел в эту тень. Он не собирался смотреть в ее глаза. Он хотел, чтобы в памяти остались ее глаза из какого-нибудь другого случая. Например, когда она разбудила его в землянке Матвея. Он сосредоточился на мушке. Он подошел к ней. Она приподнялась. Он совершил простое действие. Взял и выстрелил ей в голову.
Конечно, ему пришлось посмотреть ей в глаза чуть позже. Его ведь не учили убивать любимых существ. Рука дрогнула, а он этого не учел. А как учесть? Первый раз ведь любимое существо убивает. Он ранил ее. Герда с силой дрыгалась на полу, из ее головы хлестала кровь, она то визжала, то скулила.
Его визг как будто пробудил в нем что-то. Он подошел и увидел ее взгляд, пронзительный, молящий, испуганный. Он подошел и с диким воем, не целясь, начал палить в нее. Лишь бы умолкла, лишь бы не смотрела. В цель попала четвертая или пятая пуля. Дрыгание прекратилось. Взгляд остекленел. Герды больше не было. Он хотел стрелять еще, но заставил отшвырнуть пистолет к стене. Он мог нанести рикошетами вред себе.
Он встал и совершил еще ряд простых действий. Размеренно подошел к аппаратуре. Его остекленевшие глаза воспринимали сейчас все показатели как никогда ясно.
Потом было проще. Герду, то есть тело собаки, необходимо было разделать. Вынести на мороз, то, что он не будет есть прямо сейчас, чтобы не протухло. Разделывать легко. Нужно совершать очень простые действия. Герды больше нет. Это тело.
И Николай совершал очень простые действия. Он максимально дотошно посчитал, исходя из своего веса и веса Герды, то есть тела собаки, мертвой собаки, по сколько грамм в день ему нужно есть, чтобы хоть как-то продержаться в уме и силах оставшиеся дни.
Действия были простыми, но их стало чуть больше. Например, после первого ужина, его вывернуло прямо на пол. Ему пришлось в засовывать в себя отторгнутые организмом куски. Он привыкнет. Белок терять нельзя. Ему нужны силы. Потом стало проще. Его больше не рвало.
Он работал.
Дни шли.
* * *
— Мотя, пора я думаю, — мягко сказала Люда.
Матвей сидел в землянке и мрачно смотрел на приготовленный пистолет. Оружие для особого случая. И вот он настал. Крики снаружи его уже не волновали. Жена сидела рядом и гладила его по руке. Девчонкам они дали убежать. Авось спасутся.
Две недели назад он принял окончательное решение распустить общину и больше не ждать чуда. Но было поздно. Разведка доложила, что стариков стало намного больше, их стаи попадаются через каждые полтора километра и прорваться шансов нет. То, что в общину никто из стариков не заглянул за все это время и было настоящим чудом. Единственный плюс от всего этого — количество праведников за последнее время резко сократилось. Этих восторженных старики тоже уплетали с аппетитом. Но все это уже было неважно. Четыре минуты назад общину накрыла стая стариков. Истошные крики неслись отовсюду, и конца им не было.
— Моть, ну давай же, — с улыбкой повторила жена.
— Успеем всегда, — также с мягкой улыбкой ответил ей Матвей. – Вот давай так, как на входе тварь появится, сразу и сделаем. Я успею дважды выстрелить, не бойся.
— Вот во всем ты тянешь, — ласково усмехнувшись и смотря ему в глаза, сказала Людмила. – Сам же знаешь, что шансов нет.
— Знаю, но успеем, давай еще посидим.
Крики стали смолкать. Матвей напрягся. Их становилось все меньше. Потом они затихли. А потом раздался оглушительный крик. Но какой:
— Спасены!!! – заорал на улице кто-то!
— Ишь ты, — Матвей поднялся и направился к выходу. – А ты говоришь: давай уже. Вот вечно торопишь!
Он вышел из землянки и осмотрелся. Стариков нигде не было. На земле валялось недоеденные останки. Ох. Штук шестьдесят не меньше.
— Ниче, ниче, нас четыре сотни, главное, чтоб девчонки успели.
— Живой, блядина! – раздался оглушительный крик сзади. Это Леха выползал из высокого куста, в обнимку со своей женой, и показывая куда-то рукой.
Матвей посмотрел, куда тот показывал. На пригорке со знакомым аппаратом в руках стоял тощий человек. Одежда на нем висела мешком, он был весь покрыт грязью. Но он узнал его.
— Николай, вернулся, — прошептал Матвей и пошел к нему. Его жена, выскочив из землянки, быстро поняла в чем дело, но не тратя времени, сразу побежала искать дочерей.
Позади Николая стоял Семён. Он встретил его, у входа в Институт, когда головач исчез, помог вынести несколько контейнеров с мертвой водой, накормил, напоил и дал выспаться, чтобы Николай, который был в полуобморочном состоянии, мог управлять излучателем, а потом отвел в общину. Вовремя успели.
Тогда, когда головач только возник, и стало ясно, что Николай внутри, Матвей сразу дал инструкции Семёну и Михаилу. Через недели три они должны были начать посменно дежурить по два дня у головача с припасами. Прячась от любого движения в лесу и небе, как только можно. Дежурить и ждать чуда, что Николай вернется.
Матвей понимал, что такого шанса с излучателем больше не будет никогда. Понимал, что это единственное спасение. Понимал он, что шансов нет и у Николая. Почти нет. А не дать последнего шанса себе и другим – это же себя не уважать. Так он думал и не прогадал.
— Эх жаль того головача отсюда не видно – вы тут еще бы вчера поняли, что помощь идет – своим сиплым голосом проговорил Семён.
— А толку? — возразил невесть взявшийся откуда Михаил. — Все равно бы эти твари напали, но вы почти вовремя.
Матвей подошел к Николаю и крепко прижал его к себе.
— Ну…. Ты… Слов нет Коля. Дождались! Сдохли бы тут без тебя. Спасибо. Просто спасибо. Ничего больше на язык не лезет.
Николай молчал, пристально глядя на него. Правая часть его лица как-то странно подергивалась.
— Так! За мной, — своим обычным приказным тоном распорядился Матвей, — есть, мыться, отдыхать! Только излучатель при себе держи, сам понимаешь, стай сейчас хоть и не как в прошлый раз, но все равно много. А вдруг они снова также атаковать попытаются.
— Пусть, — Николай впервые заговорил. Голос его был каким-то бесцветным и сухим. – Пусть пробуют. Того, что принесли, хватит на огромное количество.
— Да ты знаешь, сколько еще на территории института контейнеров?! Да там на цистерн пятьдесят хватит. Нам на всю жизнь. – подал сзади голос Семён.
— Ну что, Коля, по-хорошему нам себя с Инкой своей отдашь? – с улыбкой спросил Михаил.
Матвей ничего не успел сказать, поскольку все произошло слишком быстро.
Николай внимательно посмотрел на Михаила, пошатываясь, нагнулся, поднял с земли булыжник, сделал шаг к нему и изо всех сил нанес тому удар булыжником в челюсть. Михаил рухнул на землю, из его рта потоком хлынула кровь.
— Парень ты чего? Это ж Миха херню ляпнул! — выпалил Матвей.
Николай поднял излучатель над головой.
— Сейчас я его грохну об землю и все, — так же сухо произнес он, — и работать он больше не будет. Починить здесь я его не смогу. Можете меня хоть застрелить после этого, но толку от этого вам ноль. Вас сожрут, может, уже сегодня вечером. Хотите, чтобы он еще на вас поработал? Тогда слушайте меня. Излучатель будет только в моих руках.
— Да в твоих, в твоих, — захрипел на земле Михаил, — кто ж, спорил то?
— Я продолжу, — сказал Николай. – Он остается у меня, учить им пользоваться я буду только того, кого лично я захочу, и когда захочу. Ясно?
Матвей кивнул головой.
— И никто из вас никогда больше в жизни не посмеет мне указывать с кем оставаться, и куда идти. Ясно?
Изумленный Семён, Матвей и Леха кивнули головой.
— Да, Коля, мы с тобой просто обсудить хотели, чтобы ты ну хоть нас как бы…, но ты в любом случае, сейчас отдохни – стал говорить Матвей, но вдруг запнулся и тихо спросил:
— Все, ты теперь в Москву?
Николай молчал и пристально смотрел на старосту. Правая часть его лица периодически дергалась. А потом он очень серьезно произнес:
— Нет, Матвей в Москву я не пойду. Я к тебе пришел. Есть предложение, выслушай.
Матвей подумал, что ослышался.
— Матвей, — продолжил Николай, — в Москве нечего делать. Ты же сам понимаешь, чувствуешь, что они не остановятся. Будет излучатель, они еще больше озвереют. И второй, и третий, и десятый раунды будут. Матвей, собирай общину. Давай уйдем отсюда. Далеко. Я знаю, куда идти. Знаю место и даже не одно. Укроемся и свободно жить будем, пока они тут друг дружку по всему миру все не перебьют. Я не из человеколюбия, ты не подумай. Мне одному не дойти. Но ведь мы и, правда, можем многих спасти. Мы все ведь теперь куда угодно идти можем. Я – от стариков защищу, вы с оружием – от праведников. Матвей, собирай общину, организуй повозку, заберем контейнеры с мертвой водой от Института и уходим. Нам той воды ой как надолго хватит.
Матвей смотрел на него вначале очень серьезно, а потом улыбка стала все больше заливать его лицо:
— А далеко ли идти? – с задором спросил он.
— Пока за Урал, там посмотрим, — был ответ. – Да, зима уже почти. Да, будет непросто. Но медлить нельзя. Чем дальше от зон поражения уйдем, тем лучше. Насчет места, куда уйти, у меня пара вариантов есть, но об этом потом поговорим.
— Хех, знаешь, — Матвей почесал затылок, — идейка мне твоя нравится. И правда, медлить не будем. Но сейчас все равно — пошли отдыхать и остатки доедать.
— Ниче себе, — произнес ошеломленный Леха. – Неужто заживем?
Матвей сделал шаг вперед и помог подняться на ноги Михаилу. Тот, отплевываясь, пошел в свою землянку.
Николай и Семён направились к землянке старосты. Тот же пока решил остаться снаружи. Нужно было, не откладывая в долгий ящик, прямо сейчас обсудить все с остальными. Но когда Николай прошел мимо него к землянке, он все же окликнул инженера.
— Николай, а где твоя Герда?
Николай обернулся, посмотрел куда-то мимо него и сухо сказал:
— Нет Герды. Но я бы не выжил иначе.
И пошел дальше.
Матвей все понял и грустно вздохнул. Ему почему-то вспомнилось как шесть лет тому назад, когда младшенькая его, Анька, еще была маленькой совсем, она где-то непостижимым образом нашла котенка. Откуда он тут взялся, никто не понял. И стала с ним возиться, кормить, ухаживать. Старшая дочь, помогала, конечно. А тут осень голодная пришла. Не как сейчас, но тоже серьезно все было. И котенка пришлось убить и съесть. И он помнил, как Анька навзрыд плакала, как есть отказалась. Заболела потом.
Он снова тяжело вздохнул — грустно все это конечно. Но че делать-то?
IX
Положение на доске было по-прежнему безнадежным, но Философ сейчас воспринимал это намного спокойнее, чем два дня назад. Его даже не вывел из душевного равновесия способ, которым воспользовался Гость, чтобы вернуть его домой. Самый жуткий из всех четырех. Философ искренне хотел о нем забыть. Его даже тошнило вечером дважды, поскольку ему казалось, что внутри его все еще бегают мыши.
После возвращения, Гость был задумчив и немногословен, а, затем сам попросил перенести партию еще на один день.
Философ подумал, что сможет выдержать еще один день его присутствия, а потому согласился. Да, собственно, разве Гость дал бы ему уйти от партии?
Сегодня они должны были завершить ее. Наиболее очевидный вариант для Философа – съесть вражеского коня, но все, что это даст – отсрочку перед разгромом.
— Я не понимаю, почему ты так доволен собой, неужели не видишь, что все, что ты сделал вчера, было не более, чем попыткой вздорного мальчишки сохранить хорошее настроение на краю пропасти? – меланхолично спросил его Гость.
— Я немножко поучаствовал в спасении человечества, — с осторожной улыбкой ответил Философ.
— О чем никто и никогда не узнает, — ответил Гость.
— Я. Знаю, — снова улыбнулся философ, — а я — надежный свидетель. А, кроме того, мне удалось пережить осознание своих заблуждений. И как пережить. Я подверг критике свою самую любимую идею о том, что моральное совершенствование души суть основа блага всего общества. А в результате я самолично поспособствовал тому, чтобы тот парень в этом жутком изваянии уничтожил самую лучшую, самую живую часть своей души. И вряд ли он теперь когда-нибудь ее восстановит. И это стало камнем, на котором будет построено будущее. Так что теперь я, возможно, знаю куда больше.
— И что? Неужто перепишешь все свои книги? Заявишь, что все, что было неправдой, и что вот теперь ты знаешь истину.
— Я и сейчас ее не знаю, — с грустью сказал Философ, — ты открыл мне далеко не все. Кроме того, все равно остается, пусть и малая, но все же вероятность того, что ты ненадежный свидетель. Хотя то, что ты — виртуозный фокусник это можно утверждать под присягой. Но даже если ты и во всем прав, то мне важнее всего обладать знанием, пусть даже его никто у меня и не купит в Университете.
— Это неумная ложь, — разочарованно сказал Гость, — ты сейчас строишь из себя почти что святого. Ты всегда хотел признания.
— Да и сейчас отказываться от него не собираюсь, — ответил собеседник.
— Я слишком хорошо тебя знаю, — с улыбкой продолжил гость. – Я никогда не поверю, что ты примирился с тем, что все, что ты делал раньше, было заблуждением. Явился, развел костерок, спас человека. Прекрасно. Но разве это сравнится с тем величием, о котором ты думал, создавая свои нудные трактаты. Ты хотел стать Учителем, а выступил как подсобный рабочий. Удовлетворишься этим?
Нет, ты, безусловно, способен на крайности. Тебе показали лживость твоих знаний, ты не растерялся, и сам решил «подыграть» этой правде и действительно помог человеку сокрушить его же душу во благо. Помог! Но не более.
Ты не стал трогать свою душу. Что тебе мешало убить и разделать собаку самому? Я бы помог. Результат тот же, а нагрузка для твоей души прямо-таки королевская была бы. Почему же ты не решил пачкаться сам?
— Он бы в итоге подумал, что он сам это сделал в беспамятстве, — смутился философ.
— Ой, да брось, — мы бы обставили это так, что у него таких бы мыслей не возникло. – Написали бы записочку (я кстати, хорошо знаю русский), что мол собаку убил местный абориген, а потом взял да и покончил собой. Взгрустнулось потому что. Сжег сам себя. Без остатка. Пепел бы понабросали там. Согласись, что, не являясь убийцей своей собаки, тот парень бы куда с меньшим упорством пришел бы к пониманию, что ее тело нужно съесть. А душа бы его осталась чистой. Ты упустил возможность хотя бы частично сохранить свою любимую идею, взяв ответственность совершить убийство на себя, чтобы спасти другого.
Философ замолчал. Мрачные тени вновь полезли в его душу, но ненадолго.
— Ты во всем прав, — наконец, сказал он. – Но ты забыл, что я всего лишь баран на твоей ферме, а мы бараны учимся медленно, глупости вон иногда сентиментальные читаем. Но я признаю, что идея твоя прекрасна. Жаль, что я не позволил ей прийти мне в голову.
Философ сделал ход своим конем.
— Ты даже представить себе не можешь, скольким прекрасным мыслям, ты не даешь и никогда не дашь прийти себе в голову, — с довольной улыбкой произнес Гость. – По большому счету ты не представляешь, насколько непостижимо сложным является то поле, которое ты посчитал своим – человеческий дух, мораль, этика. Да что эти вещи. Возьми любой элемент мироздания. Любое твое представление о нем это иллюзия, настолько он непостижим для тебя в своей сложности. Ты верно назвал себя бараном. Баран никогда не поймет устройство фермы.
— Угу, ответил Философ, пристально глядя на доску, — но почему ты сделал мир столь сложным, но и столь несовершенным. Или нам просто не повезло с грядкой на твоей ферме?
Гость вспыхнул, но заметив, что визави не отводит глаз от доски, торопливо сделал ход пешкой.
— Да что ты знаешь о совершенстве?! – выпалил он затем. – Неужели ты думаешь, что и о нем твои представления не иллюзорны?
— Так, — подумал Философ, — еще один ход, и мне объявляют шах, а там и разгром. А почему не попробовать так?
Он снова сделал ход конем.
— Ты никогда, даже в самом безумном своем сне, никогда не сможешь увидеть того, что создал я, — Гость говорил все громче, в его глазах разгорался огонь.
Ему нравится доказывать и ораторствовать, — подумал Философ, — блеск в его глазах такой же, как тогда, когда мы в первый раз попали в тот лютый холод под изваянием.
Ты никогда не видел звезд во много раз красивее и больше вашего Солнца, — продолжал гость, не глядя на доску, делая ход ферзем, и угрожая слону.
— Любопытно, — подумал Философ, и сделал ход пешкой, создавая угрозу для пешки противника, но теперь он старался не сводить глаз с Гостя.
Тот бросил короткий взгляд на доску и усмехнулся
— Я легко могу пожертвовать этой пешкой, — сказал он и сделал ход слоном. – Ты не представляешь, что такое красота. Я создал множество прекрасных царств, в местах, которые находятся от Земли так далеко, что человек даже представить себе не может это расстояние, царств, населенных существами столь изумительной природы, что человек в сравнении с ними представляется мерзкой свиньей. Вот, что такое красота. Я играл космическими лучами, испепелявшими целые звездные системы. И это тоже красота и совершенство. Я могу окинуть взором всю линию времени и увидеть мир, от первых его дней до последних секунд во всей его красоте.
Моя ферма идеальна! И эффективна.
Философ, не отводя глаз, буквально ловил каждое слово собеседника, но пешку все же съел.
Не глядя на доску, Гость сделал ход слоном и объявил Философу шах.
Тот торопливо сдвинул короля.
— А ты говоришь мне, что мир не совершенен, — с улыбкой и огнем в глазах продолжил Гость, делая, опять не глядя на доску, ход ферзем.
Дальнейшее движение короля без угрозы шаха стало невозможным.
– Но больше всего бы тебя потрясли мои знания о человеке – продолжил он. – Ты думаешь, что стал понимать больше. Но на самом деле, ты лишь узнал малую часть. Что ж, утешайся ей. Все вы, люди, сможете относительно неплохо жить, если будете пожирать и уничтожать окружающее, лишь иногда прерываясь на отдых. Знай это. Ваш мир всегда будет стоять на жертвах больших и малых. Но даже в этом случае, всех без исключения людей ждет бесславный конец, о котором я тебе говорил в самом начале. Даже ты сейчас будешь вынужден пожрать моего коня, что не даст ничего тебе, кроме небольшой отсрочки перед бесславным разгромом.
— Я знаю, что мир, который ты создал, невероятно сложен – спокойно сказал Философ, — и я совершенно искренне считаю, что мне не сравниться никогда с тобой, ни в уме и ни в знаниях. Но уверяю тебя, человек иногда может быть по настоящему счастливым и прекрасным, и не пожирая никого вокруг. И редкие миги подлинного счастья и радости в нашей жизни стоят ее бесславного конца.
— Брось! О каких мигах радости ты говоришь? — иронично улыбнулся Гость.
— Например, о таких, — мягко сказал Философ и, проигнорировав возможность съесть коня, сделал ход ладьей вперед.
Гость уставился на доску.
— Тебе мат, — тихо сказал Философ. – Ты опять заговорился и потерял концентрацию.
Гость посмотрел ему в глаза. Впервые Философ видел в его взгляде страх, негодование и изумление.
— Я знаю, что ты можешь сделать так, чтобы я навсегда забыл об этой партии и о твоем существовании, но я думаю, что ты об этой партии не забудешь никогда, – все так же спокойно сказал Философ.
Гость, казалось, вжался в кресло, и все так же смотрел на него, не отводя глаз. Внезапно он исчез с оглушительным грохотом. Дом наполнился едким запахом серы. Но для Философа это запах сейчас был слаще, чем аромат роз. Он расхохотался.
— Ну и кто же из нас после этого вздорный мальчишка! — со смехом сказал он.
Поднявшись резко с кресла, он направился к лестнице и окликнул слугу, который, наверное, уже сутки от ужаса не выходил из чулана.
— Мартин! – крикнул он. – Не бойся и выходи! Выходи и слушай. Во-первых, он больше никогда сюда не придет. Во-вторых, немедленно верни мне три моих талера, которые ты спрятал в кухне под половицей. Немедленно! В-третьих, сегодня на обед я хочу видеть гостей. Список, кому разослать приглашения, я тебе составлю. Особо хочу подчеркнуть – Шарлотте ты должен вручить приглашение лично в руки. Непременно в руки и передать от меня, что мое сердце радостно трепещет от предвкушения встречи с ней сегодня. Запомнил? Так и скажи: «радостно трепещет»
Внизу раздались поспешные шаги — Мартин побежал в кухню доставать припрятанные деньги.
Философ развернулся и пошел к письменному столу.
— Интересно, — подумал он, — полетит теперь Гость восстанавливать свое доброе расположение духа за игрой с моими копиями? Что ж, удачи им всем!
Он взял бумаги со стола. Сегодня в Университете у него несколько лекций. Нужно успеть подготовиться.
Настроение было преотличным.
X
— Коля, что-то не так! Не так что-то явно! – Леха все больше беспокоился, глядя на лес то через бинокль, то без него.
— Вижу-вижу, тихо, — отвечал Николай, настраивая прицел на излучателе. Аномалии пока еще не было видно, но судя тому, какой стоял грохот, как шевелились деревья на дальнем холме, и как все сильнее дрожала земля, было понятно, что она вот-вот появится. Николай уже почти утратил надежду на то, что это будут старые добрые старики.
— Вижу! – из рации раздался голос Матвея.
— Что это?! – почти крикнул Николай.
— Ты, Коля все равно не поверишь, пока сам не увидишь, потерпи уж секунд десять.
Вообще говоря, странности начались еще две недели назад. Стоял довольно прохладный февраль. Их отряд, изрядно выросший и оснащенный куда лучше, чем в момент ухода из Саблино в конце ноября, шел близ Юрлы, что в Коми-Пермяцком округе. Изначально, этот район рассматривался ими как относительно свободный от стариков, и действительно — община появилась там практически через год после начала войны и смогла сохраниться даже после мобилизационных рейдов. Со временем она стала даже важным перевалочным пунктом для одиночек и семей, сумевших убежать из больших агломераций в поисках свободных земель.
Впрочем, в последнее время таких было все меньше. Подготовка ко второму раунду заставила остатки правительства усилить контроль за периметрами и теперь цена нелегального прохода за стену, да еще и с запасом еды, да еще и в поврежденных титановых костюмах стала заоблачной. Чтобы обычный рабочий смог дать взятку начальнику смены, чтобы тот зачислил его в список уничтоженных стариками (удобно— без следа исчез, так это потому что старик сожрал), нужно было очень постараться. Переработка должна была быть огромной. Только с огромным перевыполнением плана начальника смены могли повысить и назначить на должность подальше от периметра.
Прорыв через толпы стариков, в сковывающем движении костюме из титана, и так был подобен чуду, а сейчас, нужно было, чтобы несколько чудес произошли одновременно. За последний месяц в Юрлу пришло всего лишь два беглеца из больших агломераций.
Именно в Юрле саблинцы впервые услышали о новых особенностях поведения стариков. Среди них началась какая-то не поддающаяся пока объяснению миграция. Старики, участвующие в ней, не нападали на людей, они двигались по как будто строго заданному кем-то маршруту, не отвлекаясь ни на что постороннее.
— Может такую штуку, как у тебя ищут? Помнишь, как тогда, перед Институтом? – спросил тогда Михаил.
Николай лишь качал головой – кого или что они еще могли искать? Излучатель существовал в единственном экземпляре, и тот был создан ценой невероятных усилий. Запасы мертвой воды? Они тоже были, насколько Николаю это было известно, только у них.
Более того, эко-система или чтобы это ни было, перестала атаковать саблинцев, с тех пор как они пошли в свой поход. Трудности были только в первые два дня. В первый день их по очереди атаковали шестнадцать стаек, а во второй день, когда они шли через поле, их с двух сторон атаковали две «волны» по количеству хоть и уступавшие тем, что были во время прорыва в Институт, но все же намного меньше. Ни в первый, ни во второй день отряд не понес ни одной потери. Николай успешно отменил всех до единого стариков. С тех пор, и вплоть до сего дня, им на пути не попался ни один старик.
Более того, в последние недели у них даже возникло подозрение, что стайки стариков в тех регионах, куда они приходили, перемещались как можно дальше от тех мест, где они шли и останавливались.
При том, что коммуникации были разрушены, слух о том, что появился отряд, которого сами старики боятся, существенно обгонял идущих. Неудивительно, что, несмотря на малонаселенность регионов, по которым они шли, желающие присоединиться к ним находились почти в каждом пункте.
Против желающих присоединиться никто не был против. Работы в отряде было очень много. Единственное чего не хотел в отряде никто, это чтобы о его «секрете» узнали где-нибудь оставшихся компетентных органах. Они готовились к контакту с военными с самого первого дня похода, ежедневно обсуждали и продумывали тактику.
Это до эпизода в морковке идею излучателя наверху воспринимали всерьез, но не слишком, а после того, как самый большой в мире головач испарился за секунду, поиск излучателя стал одной из первоочередных задач.
И какой бы ни была плохой коммуникация, рано или поздно их все равно бы нашли. Собственно, и нашли. Хитроумная ловушка, которую вдвоем разработали Михаил и Матвей, сработала настолько эффективно, как не ожидал никто.
Саблинцы в результате той встречи с военным подразделением приобрели намного больше, чем потеряли. Например, первоклассные рации, несколько машин, первоклассное оружие, экипировку, довольно редкую оптическую аппаратуру, с помощью которой Николаю удалось, наконец, увеличить угол поражения излучателя и поставить на него хороший прицел. Ну а само подразделение… Николай об этом вспоминать не любил.
Но это была грустная, но обыденность, а вот с Юрлы начались странности. Из тех данных, что удалось собрать, было установлено, что еще в начале января от Москвы ушла примерно треть стариков и двигались они в направлении Коми-Пермяцкого округа. Это было огромное число особей, которые, впрочем, пройдя округ и никого не тронув, попросту исчезли в Пермском крае. Миграционные потоки к Пермскому краю стали наблюдаться от границы с Казахстаном и с Китаем, где стариков всегда было особенно много. В сумме речь шла о перемещении сотен миллионов особей. Активно распространялись слухи, что в лесах Пермского края намного чаще стали возникать скопления белых объектов, которые потом превращались в стариков. Впрочем, никаких фото и видеодоказательств не было. А потом, буквально через несколько дней пошли слухи, что скопления стариков в геометрической прогрессии разрастаются уже близ Юрлы. Там, где стояли саблинцы.
Пять дней назад слухи стали совсем абсурдными. Местные говорили, что неподалеку поселился Яг-Морт – только этим именем героя фольклора коми, они могли назвать то, что видели. Два дня назад были сделаны первые фотографии. Увидев их, Николай, посоветовавшись, с Матвеем, решил провести боевую вылазку с излучателем. Естественно, отъезжать они решили от Юрлы недалеко, чтобы в случае приближения стариков вернуться как можно быстрее на дистанцию поражения.
Парни из разведотряда кричали в рацию исключительно матом, поэтому составить представление об аномалии без визуального контакта было трудно. Матвей же не матерился, но и описать приближающуюся аномалию не мог.
— Сейчас, увидишь, Коль, потерпи десять секунд – произнес в рацию Матвей.
И вот аномалия предстала перед ними.
На покрытый лесом дальний холм выползла огромная рука. Пальцы, кисть, все вплоть до локтя. После локтя не было ничего. Рука ползла, перебирая пальцами. Лежа на земле, она возвышалась над тридцатиметровыми деревьями. Каждый перебор пальцев ломал несколько десятков деревьев. Рука ползла в их направлении очень быстро. Первый разведотряд выжил чудом. Когда над лесом показались гигантские костяшки пальцев, старший приказал прыгать всей группе в ближайшие колодец близ заброшенного поселка. Быстрый спуск на глубину двадцати колец привел к многочисленным переломам, но ни у кого не отнял жизнь. Рука указательным пальцем взрыла колодец, на глубину почти пятнадцати колец – выбраться из колодца им в результате было куда проще.
Но по мере дальнейшего движения руки, они поняли, что ни их наблюдательные пункты, ни Юрла руке не интересны. Она делала разворот в сторону Пермского края.
— Коля, атаковать будешь?
— Эксперимент необходим! – уверенно ответил Николай. — А если нам в будущем с этим воевать?
— А если оно само сейчас в атаку полезет?— спросил Матвей.
— Справимся! — без тени сомнения ответил инженер.
Он включил излучатель. Отмена руки произошла точно также быстро, как и в случае, стариков. Николаю показалось, что когда он наводил излучатель, траектория руки как будто стала напоминать петляние – как если бы она старалась уйти от поражения.
Фотографии были сделаны, и доставлены в Юрлу, где укрепили верования местных в Яг-Морта. В течение следующей недели сведения об аномалиях больше не поступали. Отряд выдвинулся дальше. Было принято решение, учитывая эффективность излучателя, а также богатую ресурсную базу Пермского края идти именно через него, близ Камского водохранилища.
Была середина марта, метели не думали прекращаться, и отряд выдвинулся в сторону водохранилища. Если бы до 30 марта, когда они подошли к нему на расстояние всего пятнадцати километров, был хоть один ясный день, их маршрут был бы изменен тут же. Но здесь они подошли совсем близко.
Николай никогда не был на Камском водохранилище. Видел его только на фотографиях. Но ему не нужно было там бывать и не нужны были данные разведотрядов, чтобы понять, что с водохранилищем что-то не в порядке. Сквозь метель над местом, где должен был быть огромный водоем, проступали контуры чего-то неприлично огромного. Нет, это был совсем не головач. К виду головачей они уже привыкли и хорошо их различали при любой погоде. Это было что-то неизмеримо более высокое и широкое. Серые, темные и светлые очертания, периодически проступали из белой мглы. Конечно, никакой горы подобного размера там никогда не было. Но даже если бы это была гора, она представляло собой что-то совершенно ненормальное, что-то чего не должно было существовать в нашем мире. Вечером того же дня, когда стемнело, авангард отряда, наткнулся на огромную колонну старушек.
Николай впервые в своей жизни видел, чтобы старушки, да еще и в таком количестве были без стариков. Ведь они же всегда ходили парами.
Старушки не прыгали, а шли ровным и широким строем. Через поле и лес в сторону водохранилища. Николай, бывший в авангарде, приготовил излучатель, и даже выпустил сигнальную ракету над строем стариков. Реакции не было. Они шли своим маршрутом, не желая ни на что отвлекаться. Николай впервые в жизни пощадил стариков. Не из жалости, конечно. Он чувствовал, что понаблюдать за всеми этими аномалиями будет намного полезнее.
31 марта был первый ясный и относительно теплый день. Но в окружающем мире нормальности не прибавилось. Авангардный отряд, в который входили и Матвей, и Николай, вышел к берегу.
Их сознание долго отказывалось верить глазам, верить тому, что та гора, контуры которой они увидели еще вчера, была на самом деле человеческой фигурой, возвышавшейся ввысь на несколько, не менее шести километров. Это Матвей так прикинул. Фигура была покрыта чем-то черным, и волокнистым. Через полчаса наблюдений и попыток успокоить впавших в истерику нескольких членов отряда, покрытие было опознано как телогрейка. То темное, с рыжими областями, что находилось снизу, было старыми штанами со ржавыми пятнами. Это был старик. Он стоял на коленях, но от собственного веса ушел в землю почти по пояс. Даже в такой позе, он возвышался над землей минимум на четыре километра.
Его руки. Та рука, что они встретили у Юрлы в сравнении с этими ручищами была не то, что младенческой, она была все равно что лапкой комара в сравнении с рукой человека.
— Неужели я уничтожил экспериментальный образец, созданный эко-системой? — подумал Николай.
Старик стоял на берегу, опустив голову к воде и с ревом пил ее. Водохранилище стремительно мелело.
Но не только из-за старика. Не только он был причиной обмеления и истерики у некоторых участников разведывательной миссии. Километрах в десяти слева была еще одна гора. С гораздо менее точными контурами и явно ниже, но отряду не понадобилось много времени, чтобы опознать длинное серое старушечье пальто, и платок на голове, опущенной к воде. Старушка еще формировалась. Именно к ней, по берегу выстроилась длинные вереницы старушек, уходившие за горизонт. Они заходили куда-то под ту часть ее туловища, что маскировалась под пальто, и исчезали в ее недрах. В одной из верениц через бинокль Николай увидел здоровенную белую старушечью голову на двух коротких и толстых ногах
— Вторая форма, — понял он.
Голова пыталась попасть в вереницу, но ее отгоняли старшие особи.
Причина миграции и появления новых скоплений белых объектов стала очевидной всем. Старики, старые и новые, объединялись в двух (они очень надеялись, что их только две) особей.
Они вернулись к основному отряду и стараясь не наводить панику, изменили курс и пошли в обход водохранилища. Впрочем, в отряде и так все уже увидели, что происходит. Трудно было не увидеть.
Через километров двадцать. они сделали первый привал.
Огромные спины стариков были отлично видны с их места на холме.
— Старушка заметно подросла, — отметил Николай.
На второй день привала, старики начинали подниматься. Процесс их формирования был завершен. Первым поднялся старик. Он вставал с колен примерно четыре часа. Его полный рост был не совсем понятен, он все еще слишком глубоко проваливался в почву, но даже стоя по колено в земле, его рост составлял порядка пятнадцати километров.
— Почти в полтора раза выше Эвереста – охнул Матвей.
Казалось, старик стоит, совершенно не двигаясь, но это было обманчивым впечатлением. Внимательно следя за его лицом (бинокль для этого, конечно, не требовался) Леха заметил, что лицо старика медленно движется. Уголки его рта постепенно двигались вверх. Глаза очень медленно сужались, у носа возникли громадные складки – морщинки.
— Да он уже улыбается, как эти – мелкие! — выпалил Леха.
Ночью подъем на ноги закончила старушка. А утром она начала движение к старику. Вырывание ноги из почвы, перенос вперед и ее погружение занимало не менее часа и сопровождалось землетрясением. Холм, где расположился отряд, изрядно подрагивал. Отряд уже был готов уходить дальше, но Николай настоял на том, чтобы продолжить наблюдение, чтобы окончательно понять чего ждать от стариков. Они видели, как от ног старушки через водохранилище расходятся трещины, как гигантские куски земли взлетают в воздух и тяжелым хлюпаньем падают почти в километровом радиусе.
К четырем часа дня старушка приблизилась к старику и минут через сорок пять минут стала поворачиваться к нему боком, демонстрируя отряду свою желтоватую, размером с небольшое поселение, левую половину лица, на котором красовался, поблескивая на солнце глаз размером с озеро. Потом она стала медленно заваливаться на бок, что вызывало панику в отряде. Столкновение и падение двух объектов намного выше Эвереста не сулило ничего хорошего.
Страшный шум огласил окрестности в радиусе многих километров, когда два теля соприкоснулись. Никто из них не стал падать. Лицо старушки с огромными, размером с озера, цвета июльского неба влажными глазами уже украшала улыбка. Она продолжила наклонять голову, в итоге с пронзительным треском положив ее на плечо старику, а тот стал наклонять свою, так, чтобы коснуться виском ее макушки.
Они улыбались.
Огромный рот старушки стал медленно открываться. Через час оттуда вырвался долгий рев, в котором только при очень сильном желании можно было уловить сходство с блаженным:
— Ииииииии.
Затем стал раскрываться рот старика, обнажая кончики коричневатых зубов. Оттуда вырвался рев более громкий и низкий, в котором угадывалось удовлетворенное:
— Уууууууууу
Потом их руки пришли в движение. Правая рука старушки поднималась вверх и вошла между левым плечом и боком старика. Тот стал разворачивать свою руку, прижимая руку старушки к себе
— Он, что ее под руку взял? — изумленно спросил Леха.
По всей видимости, так и было.
Далее старик начал поднимать свою ногу, а старушка – свою. Они делали шаг вперед. Первый совместный шаг вызывал сотрясение земли куда более сильное, чем когда старушка шла к своему старику. Потому они сделали второй шаг, потратив на это не менее часа. Затем третий. Они уходили на запад.
Матвей, Николай, Михаил, Семен молча взирали на это с холма
— А че? Титан теперь не поможет? – насмешливо спросил откуда-то сзади Леха.
— Не поможет, — тихо ответил Николай, — ничто не поможет. Защиты от стариков ни у кого нет. Ни у кого, кроме нас. То, что создало стариков, пошло на крайнюю меру – создав двух вот этих, которые должны, как я думаю, окончательно расправиться со всеми военными угрозами не только на суше, но (он развернулся и окинул взглядом уходящие фигуры) и на воде. Такие и из Марианской впадины вылезут.
— Коля, ты не хочешь, все же свою Инку включить и закончить все это? – задал вопрос староста.
Инженер отрицательно покачал головой.
Матвей кивнул. В целом, он был согласен с Николаем.
Судя по тому, что через пару дней, когда отряд уже сам уходил в противоположную сторону, старик и старушка удалялись все быстрее, что не могло быть объяснено скоростью самого отряда, скорость их шагов стала быстрее. Их сила и ловкость росли.
Через пять дней, когда кончики макушек стариков, еще виднелись над горизонтом, вокруг них образовалось красное марево.
— По Сыктывкару гуляют, – поделился соображениями Матвей.
Еще через пару дней, когда старики уже окончательно исчезли за горизонтом, на западе вспыхнуло марево куда более яркое, а по земле прошлась ударная волна.
Откуда-то издалека донеслось слабое, но вполне уверенное:
— Ууууууууу
— Ядерка, — вздохнул Михаил. – Руководство-то, видимо в отчаянии.
— Этот способ они любят. Что ж, в добрый путь, — сухо заключил Николай.
Эпилог
Эпилог
Николай сидел на поваленном дереве, подставив лицо солнцу. Шел май. Было тепло и солнечно. За последние недели темпы продвижения отряда заметно ускорились. Они уже ушли за Урал. Настроение в отряде было замечательным. Численность его уже составляла почти три тысячи человек, и это не мешало темпу движения. Настоящий кочевой город в поисках своего места. К ним примыкало все больше людей, в основном хороших, уставших от бесконечных опасностей и голода. Но в последний месяц к ним все чаще стали приходить праведники, отрекшиеся от своей веры. Эти были похуже, но дело шло на лад и у них. Вполне ощутимо. Две недели назад за воровство им пришлось повесить десять человек, а на прошлый неделе – всего лишь пять. Моральное состояние отряда крепло день ото дня.
Даже на личном уровне у многих происходил явный прогресс. Взять хотя бы старшую дочь Матвея Ольгу, которую тот всегда считал безрукой неумехой. Сейчас ее дела пошли в гору – она лучше всех в отряде завязывала узлы на веревках для виселиц. Прекрасные узлы – ломали шею моментально. Эффективно и без особых мучений.
Продовольствия, наконец, стало вдоволь. Старики их по-прежнему обходили стороной. Временами попадались банды праведников, но Матвей великолепно поставил оборону. Военных им больше не встречалось. Даже несмотря на то, что Руководство могло подозревать, что единственный ключ к их спасению находится в их отряде, найти их даже при очень сильном желании, оно уже не могло никак. Не до того было.
Судя по обрывочным данным, старики-гиганты неплохо прогулялись по Москве и другим оставшимся центрам на западе страны и судя по их траектории, начали делать разворот в обратную сторону. Они не только, опять же судя только по слухам, уничтожали инфраструктуру и людей своей чудовищной массой. Их прожорливость никуда не делась. Тех, кто не был раздавлен, поглощали, вырывавшиеся из их ступней сотни тысяч отростков с челюстями. Иногда, как говорили, для пущей эффективности старики вставали на четвереньки – и из рук тоже летели во все стороны отростки.
— Скорее всего, пройдут по всем военным объектам до Владивостока, а затем… Кто знает, — размышлял Николай. – Может, пойдут чистить Европу, может, другие континенты, а может, сосредоточатся на водных просторах. А может быть там, «за бугром», как любил говаривать Леха, уже возникли свои сверханомалии, которые также успешно приводят в состояние нормальности свои континенты и водные глади.
Но от того, что будут делать аномалии зависело их саблинцев будущее. Если они закончат «чистку» в ближайшие года три, то им останется переждать совсем немного, а дальше можно подумать о возвращении в родные края. А если дело затянется, или у кого-то из выживших руководителей хватит ресурсов, чтобы начать второй раунд, то прятаться придется куда дольше. Собственно, второй раунд уже начался, просто не между государствами, а между ними и аномалиями. Согласно поступавшим данным по старикам-гигантам уже было нанесено свыше двадцати ударов. Не сработало ни разу, но, возможно, там наверху уже просто работал рефлекс и была потребность атаковать хоть как-то.
В любом случае, в ближайшее время им всем придется ожидать, чем все закончится. Да и потом, нельзя было сбрасывать со счетов, что когда все закончится с обычных фронтов тоже будут возвращаться люди, много людей. Что они будут делать? Что предпримут? Об этом тоже придется думать.
Насчет того, куда привести саблинцев у Николая было две идеи.
Еще в Екатеринбурге он выяснил координаты одного засекреченного (в том числе и от военных) аэродрома. Возможно, это был единственный, организованный международный гуманитарный проект, не управляемый ни одним государством, в военное время. Такие секретные аэропорты были открыты в довольно большом числе стран, в самых безопасных в плане аномалий регионах. Добравшись, оттуда можно было запросить эвакуацию в Австралию. Впрочем, данных о том, есть ли такая возможность сейчас, у Николая не было. Впрочем, и проверить это было несложно в обозримом будущем. Потому что второе предполагаемое место их временной или постоянной и окончательной стоянки находилось рядом с аэропортом. Это место было самым безопасным в России со времен Войны. Его не задела ни одна бомбардировка, и никогда там не была замечена ни одна аномалия. Ну как ни одна? Одна все же была. Только задолго до Войны.
Николай говорил о том, что это место самое безопасное в России, тогда во время привала по дороге в Институт, но его прервали – Ишим и его окрестности, где когда-то было обнаружено в глухом лесу источающее мягкий свет озеро с мертвой водой.
Николай часто размышлял все о той истории с обнаружением мертвой воды. Он немного рассказал своим спутникам о ней, на том же привале. Но рассказал не все. Спецслужбы не просто так мучали допросами того фольклориста-смельчака. Смесь из второй бутылки обладала не просто чуть-чуть иными свойствами. Эти свойства были радикально иными. Несоизмеримо более мощными, чем у жижи, которую выкачали из озера. Поэтому они так долго и тщательно допрашивали его на счет того, что он делал со смесью из второй бутылки.
Но фольклористу удалось их обмануть. Николай был в этом уверен. Он обманул их не в том, что на самом деле подверг смесь из второй бутылки какому-то воздействию. Ничего он с ней не делал. Обман был в другом. Фольклорист, по всей видимости, обладал врожденным недоверием к органам государственной власти и побоялся открыть им свою главную тайну. Он ничего не делал со второй бутылкой. Ведь Николай видел результаты экспериментов. Нет, просто это была совсем другая смесь. Набранная из другого источника.
Не проще ли предположить, что он во время своего суточного гуляния в одиночку по лесу нашел еще одно озеро, и никому о нем не сказал? Так на всякий случай, не сказал. А увидев, как им интересуется государство, окончательно решил держать рот на замке, как бы чего дурного с этим озером они не сделали.
В местных легендах же речь шла не об одном, а о нескольких источниках. К тому же, ведь в народных сказках всегда, когда где то упоминается мертвая вода, почти сразу упоминается и живая.
И не живая ли вода сделала Ишим и его окрестности невидимыми для военных действий, не она ли поставила непробиваемый заслон перед стариками и головачами.
Николай был готов поставить на то, что даже старики-гиганты не смогут войти в Ишим. По всей видимости, никто из руководства, после неудачных попыток эвакуироваться в другие, не тронутые стариками области, так и не понял, что в Ишим можно эвакуироваться и не бояться, что старики придут туда. Может и хорошо, что никто не понял.
Так может оттуда, из Ишима начнется возрождение мира?
Впрочем, как пойдет. Если что – махнут в Австралию. На месте разберутся.
А в том, что возрождение случится, Николай не сомневался. От школы он сохранил не только мрачные воспоминания. Он хорошо помнил один мартовский денег. Класс восьмой что ли. Урок истории. Средневековье. Скукотища редкостная. Но на том уроке они начали новую тему. Ренессанс. Почему-то впервые на этом уроке он не скучал, вдыхая свежий мартовский воздух из открытого окна и рассматривая репродукции не мрачных фресок и фотографии древних угрюмых храмов, а яркие полотна, откуда на него смотрели живые лица, дворцы, как будто сотканные из воздуха, скульптуры, которые иной раз можно было перепутать с просто на мгновение застывшим живым существом, полным эмоций.
Возрождение – одна из самых его любимых эпох.
Да человечество прекрасно умело устраивать себе катастрофы и кризисы. Но разве выходило оно из них менее прекрасно? Пришел момент, и кисть Рафаэля сделала мрачного и скорбного Бога живым и полным надежд. Пришло время и Коперник бесстыжим глазом взглянул на небо и сокрушил древние глупые сказки о твердом небосводе, открыв новые горизонты для человеческого познания. Пришло время, и Парацельс создал лекарства, спасшие жизнь сотен тысяч и обеспечившие будущее десяткам миллионов.
Да, — думал Николай, — наверное, воссоздать ушедшую с началом Войны эпоху в точности не получится. Но это, наверное, и не нужно. Возможно, им удастся создать что-то лучшее. Но это тоже будет мир, где человек сможет ходить по улицам и свободно дышать и говорить, не ожидая опасности из-за каждого угла, а домашние животные снова станут пушистым счастьем, о котором никому и в голову не придет подумать как о еде.
Николай посмотрел на траву вокруг. Его взгляд упал на знакомый цветок росший неподалеку. Магнолия!
— Ты-то откуда здесь! — рассмеялся Николай.
Эту загадку так никто и не смог отгадать. Почему магнолии долгое время защищали людей вблизи больших центров?
У него была одна гипотеза, глупая очень, но может иногда самое простое объяснение и является самым разумным.
Чтобы вырастить магнолию в северных широтах, требуется огромное количество усилий. Может быть старики или то, что их создало и контролировало, видя магнолии в небольших поселениях, прекрасно понимали, что здесь люди ну никак не могут помогать войне, потому что все их усилия тратятся на выращивание цветов?
Кто знает.
Возрождение, Ишим, Австралия, живая вода. Все это в обозримом будущем. А сейчас нужно идти.
Думая о том, как он справлялся последние месяцы, начиная с крушения вертолета, он понимал, какое важное значение для его укрепления сыграла та бумажка, которую он обнаружил в своем нагрудном кармане, после пробуждения у костра в головаче. Неужели он и правда сам ее написал в бессознательном состоянии? По-немецки, другим почерком.
В глубине души он не верил в это до конца.
Но, так или иначе, эта бумажка сыграла важную роль, в том, что он потом совершал.
Когда он проснулся и увидел костер, в нем догорала обложка. Он успел прочесть название. Как же оно? Пролегомены к чему-то там, могущему появиться как наука. Он помнил эту книгу еще по временам учебы в Институте. Ее написал тот самый великий философ из Кенигсберга.
Пролегомены – значит введение, руководство.
То, что было написано на той бумажке, которую она обнаружил в нагрудном кармане, стало для него своего рода пролегоменами ко всему тому, что он пережил потом, пролегоменами к нынешней ядерной войне. То, что помогло ему со всем справиться. Хорошо, что в школе и в институте он учил немецкий.
Там было написано:
«Забудь обо всем. Все, что у тебя сейчас есть, это
Твое и только твое желание жить
Твой разум
Твоя надежда на счастье»
Николай закрыл глаза и подставил лицо ласковому теплому весеннему солнцу. Он улыбнулся.