За стеклом лежала корова. То, что было ею недавно. Блестящие куски говяжьей вырезки, отделенные друг от друга острым ножом. Я ткнула пальцем в самый красивый.
— Шатобриан, отличный выбор, — так назвал его продавец. — Как готовить, знаете?
Я кивнула. «4-5 минут на сильном огне, температура внутри не больше 50 градусов». Мне нужен был стейк с кровью.
— Ну тогда, приятного аппетита! — улыбнулся мужчина, выкладывая на прилавок бумажный сверток.
В магазинчике с сухофруктами, где я купила немного изюма, давать советы никто не стал. Зато в винном мне рекомендовали приобрести ви́нью-ве́рде.
— Белое игристое, из Португалии. Подойдет для любого случая. Какой у вас? — молодая девушка-консультант увлеченно разглядывала бутылку, не замечая моих опухших глаз.
— Годовщина, — пришлось соврать ей, добавив. — Беру!
Месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным. Я же зажариваю его на сковороде, щедро поливая растопленным маслом. Веточка розмарина тоже туда отправляется — для аромата.
— Мясом пахнет, — шепчет Леня, втягивая носом потяжелевший воздух.
Уставший после работы, он разваливается на стуле, еще даже не сняв обувь. Но улыбка на его лице так и сияет — значит, день прошел хорошо. Как вчера, как сутками ранее. Все потому, что мой муж внезапно полюбил свою работу.
— Приготовила тебе стейк. Еще горячий. И кое-что испекла.
— Испекла? — Леня поднимает брови.
— Да, кулич. С изюмом, как ты любишь.
Уже на первом свидании, когда друг о друге мы знали только имена, Леня умудрился рассказать мне, как сильно он обожает мучные башенки.
— Я в детстве куличей ждал больше, чем торт на день рождения, — и сейчас он тоже решает об этом напомнить. — Но главное, чтобы с изюмом. Без изюма — это не куличи, а так, хлеб какой-то.
— Да, изюм. Куда же без изюма, — я улыбаюсь.
Поправляю магнитики на холодильнике. Затем выкладываю на тарелку мясо, запечённую картошку и мертвую розмариновую веточку. Куличи уже ждут на столе, белея помадкой, гладкой и блестящей. Приготовить их было несложно. Труднее оказалось отыскать бумажные формы осенью, когда до следующей Пасхи оставалось примерно столько же дней, сколько прошло с предыдущей.
— Знаешь, — начинаю я, когда муж заносит над куском мяса столовый нож. — У меня тоже есть одно воспоминание из детства.
— Какое? — кровь сочится на белое стекло. На румяные картофельные дольки: — Расскажи.
— Это случилось, когда мне было шесть, — я ломаю напополам один из куличей, и коричневые крапинки выглядывают сквозь пористый мякиш. Я вынимаю одну из них пальцем. Подцепляю вторую. Третью.
Изюм за изюмом, слово за словом.
В то время мы с родителями жили в поселении, расположенном среди сухой степи. Небольшая деревушка в четыре ряда домов, где с каждым годом по краям становилось все больше покинутых дворов. Засохших деревьев и пустых колодцев. Люди уезжали в город, где жизнь рисовала хоть какие-то перспективы. Туда же отправился мой отец. Он был строгим мужчиной, часто несправедливым. Я чувствовала это по тому, как его боялась мама.
— Тише, — шикала она на меня, когда он переступал порог дома.
Иногда мне казалось — это игра. Я сделала из этого испытание, где мне нельзя было говорить, нельзя было шуметь и показываться на виду. Награда — отцовское спокойствие.
Но вот он уехал, позволив нам остаться одним. Многое изменилось. Мама начала чаще улыбаться, ее движения стали плавными. До этого она походила на заводную куклу, которая только и могла, что дергать головой и руками. Я тоже не отставала, бегая по дому без оглядки на входную дверь. Не прислушиваясь к шагам, не высматривая отца в окне. Настоящее детство, обернутое в жаркое лето.
И в один из таких июльских вечеров ко мне прибился блохастик-щенок. Помесь чего-то с чем-то. Лохматый, он постоянно бегал перепачканный в грязи, поэтому его белая шерсть свисала серыми прядями. Так я его и назвала — Волчок.
Другая кличка — Шарик, мне тоже нравилась. Шарик — значит шар, так я думала в детстве. Но Волчок быстро показал, что под пушистой копной у него прятались лишь кожа да кости. Он искупался в речке, и мне стали видны его тощие ребра. Я очень плохо о нем заботилась. Пара кусков хлеба в день, да ловля блох и клещей — все мои хлопоты. Но мы были не разлей вода.
Особенно нам нравилось бегать по заброшенным дворам. Не наживы ради, а за приключениями. И однажды мы их нашли. В старом доме, заросшем вьюном. Зеленые плетения покрывали стены, стелились по земле и заслоняли желтую почву.
Прятали ее от глаз.
— Волчок!
Секунда, и мой друг исчез под густыми зарослями.
— Волчок! — я подбежала к месту, где только что был виден его хвост.
Хотела остановиться рядом, но колодец, куда упал щенок, оказался коварнее. И глубже, чем я думала. Я приложилась ногами к каменной кладке, чудом их не сломав. Казалось, и боли не было. Только страх. Яркое солнце сменилось тьмой, душный воздух сырой прохладой — так пах погреб у нас под домом. А в ладони остались зажатыми два листика, которые я успела сорвать.
Я не стала плакать, не сразу. Надеялась еще, что выберусь. Цепляясь за выступы, врезаясь в них ногтями. Но пальцы соскальзывали, не оставляя на камнях ни царапины. Лишь воздух наполнялся тихим скрежетом. Ноги тоже подвели меня. Я ставила на камень правую подошву, думала, что упираюсь ею надежно. Но как только другая нога начинала подниматься, через мгновенье обе ступни оказывались на влажном дне. И так снова и снова.
Оставалось только кричать.
— Мама!
Но она не приходила. Она меня не слышала и, в тот момент еще не догадывалась о моей пропаже.
— Мама!
Я кричала, не замечая, что с каждым следующим словом воздух все острее царапал горло. Хотелось пить.
— Помогите!
Никто не пришел. Только дождь, полившийся ночью. Он напоил меня водой, наполнил углубления. Их хватило еще на три дня, ведь никто не пришел.
— Почему? — Леня смотрит на меня не отрываясь. — Тебя не искали?
Кусок мяса у него на вилке выглядит совсем остывшим.
— Мама искала. Одна.
— Почему? — снова спрашивает муж. — Почему одна?
Он наконец опускает зависшую перед его лицом вилку и макает нанизанное мясо в красную смесь из крови и сока.
— Мама боялась, что сельчане расскажут отцу. Думала, что сама справится.
— Ну и мать! — отвечает Леня с набитым ртом. — Прямо мать года!
Он отпивает вино из бокала:
— И как ты выбралась?
— Мама нашла меня. Искала, искала, и все же нашла.
— Мрак, — Леня протыкает вилкой еще один кусок.
Когда он открывает рот, чтобы положить его туда, я вижу на языке перемолотое мясо. Оно чуть розовое, местами белое.
Я спрашиваю:
— Как думаешь, тяжело ли прожить без еды четыре дня?
Леня отвечает:
— Я бы не смог, — чуть ухмыляясь, он разглядывает золотистый картофель.
В его глазах любовь.
— И я не смогла.
Теперь муж смотрит на меня. Теперь он удивлен.
— В смысле? У тебя было что поесть?
— Да, — я слегка ухмыляюсь. — Кое-что было.
Я впиваюсь взглядом Лене в лицо. Хочу, чтобы он сам догадался. Чтобы он предположил.
— Нет, — муж качает головой.
Он смотрит на тарелку, на лужицу растекшейся крови. Снова произносит:
— Нет.
Уже глядя мне в глаза, Леня спрашивает:
— Собаку?
И я смеюсь.
— Нет конечно!
Я заливаюсь смехом, широко открывая пустой рот, и я вижу — мой муж выдыхает.
— Ну и шутки у тебя.
Когда он вновь начинает есть мясо, я продолжаю:
— Но я правда ела. Если ты очень голоден, то можешь съесть даже то, что тебе отвратительно. Если ты еще и в бреду… Например, из-за лихорадки после дождя. Тогда отвратительное может стать почти вкусным.
В моей руке горсть изюма. Чуть подбрасываю ее, привлекая внимание.
— В выпечке изюм набухает. — говорю я. — Посмотри, какой он стал.
Протягиваю ладонь поближе к мужу.
— Видишь, как натянулась оболочка?
— И что?
— А внутри он очень влажный.
Я кладу одну из изюминок себе в рот. Она лопается между зубами.
— Совсем как… — я прищуриваю взгляд. — Знаешь, совсем как клещи.
Грохот! Леня роняет руки на стол. В правой у него вилка, которая звонко ударяется о стеклянную поверхность.
— Чего?! — он хмурится.
В его лице отвращение.
— Да, как клещи. У Волчка их было так много. Вначале, когда клещи только начинают пить кровь, они совсем маленькие. Но если оставить их надолго, они вырастали вот такими.
Я поднимаю изюминку, зажатую между пальцами.
— И они тоже лопаются, когда их жуешь. Прямо как изюм в куличе. Только внутри клещей кровь. Если снять их сразу с животного, то она почти теплая. Хочешь?
Я протягиваю изюм мужу.
— Ешь! Давай, ты же любишь, да? Твои любимые куличи. Твой любимый изюм. Вот же он, Леня! Ешь!
Он швыряет вилку на пол. От мягкого линолеума она отскакивает совсем тихо.
— Сдурела?! — а вот Леня кричит очень громко. — Зачем ты это делаешь?
Я ничего не говорю. Просто встаю, просто подхожу к холодильнику. Леня следит за мной глазами. Наконец он замечает.
— Что? — его голос становится тихим. — Откуда?
Муж скользит взглядом по цветным карточкам. Они маленькие, незаметные. Раньше вместо них висели другие. Там где мы с Леней, там, где мы счастливы. На новых он тоже есть, только вот вместо меня там другая женщина.
— Как ты… — не успевает спросить Леня.
В уголках его рта я вижу немного застывшего жира. Мне смешно.
— Твоя Саша мне их прислала. Сама. «Саня с работы»?
И мне грустно.
— Так она записана у тебя в телефоне?
Муж молчит. Только губы двигаются как створки устрицы.
— А ты ешь, ешь! — я подхожу к нему. — Куличи с изюмом. Твои любимые!
В моей руке влажная горсть.
— Я тебе специально наковыряла. Давай помогу.
Быстрым движением, я прикладываю изюм к его открытому рту. Засыпаю внутрь и прижимаю как следует. Муж мычит, наконец-то опомнившись. Пытается выдавить языком плоды. Я толкаю их обратно. Он кашляет.
— Ешь, Леня, ешь. Чувствуешь, как изюминки лопаются на зубах? Тёплые. Вкусные. Запомни этот вкус! Теперь он с тобой навсегда.
И я добавляю:
— Приятного аппетита!