Мракотека | Природа страха

— Мистер Сильверстоун, просыпайтесь. — этот уверенный, мелодичный женский голос был той самой соломинкой, не позволяющей Алану с самого утра проваливаться в бездну уныния. Мужчина с трудом приоткрыл прилично отекшие от недосыпа веки и тут же слегка заметно улыбнулся от прелестной умиротворяющей картины: его молодая привлекательная экономка спешно вешала на ширму накрахмаленные и выглаженные вещи, в которых предстояло спуститься к завтраку. Девушка обратила взгляд на конторку, заваленную бумагами и уставленную свечными огарками, она настороженно свела редкие медного цвета брови и заключила:

— Так вот в чем дело, снова засиделись допоздна. Не первый раз прошу ко мне прислушаться, это негативно сказывается на вашем самочувствии, пора бы уже подумать о здоровье.

Алан сел в постели и усмешкой прервал укор очаровательной в своей серьезности Сары.

— Снова намекаешь на то, что для тебя я уже староват?

— Довольно ваших странных шуток, сэр. — Мисс Кроу совсем немного смутилась, посторонний человек и вовсе не заметил бы замешательства, однако Алан научился отличать чуть ли не все оттенки ее настроения... собственно, по той простой причине, что смотреть в этом угрюмом захолустье больше было не на что. — Прикажете сварить крепкий кофе?

— Сара...

Вновь прервал ее мистер Сильверстоун, внезапно помрачнев. Тотчас на его лице стали более прежнего заметны глубокие морщины и синяки подле еще не потерявших яркость васильковых глаз.

— Да?

— Какое сегодня число?

— Двадцать пятое апреля, сэр. Ваш гость прибудет около четырех.

Алан ссутулился и устало потер виски, теперь ему вдвойне не хотелось покидать своей постели в единственный за многие месяцы выходной день. Он стиснул зубы от внезапно подступившей мигрени и вновь откинулся на подушки, упиваясь тем, как мягчайший пух частично впитывает, утоляет головную боль.

— Скажи им подать к завтраку брэнди.

— Сэр...

— Ты свободна, Сара.

Девушка возмущенно покачала головой не в состоянии скрыть свое негодование и, подхватив по привычке подол (хотя нынче в моде были не столь уж длинные платья), отправилась на кухню, чтобы убедиться, ко времени ли накроют стол.

Мистер Сильверстоун был разбит. Уже много лет рабочие будни в рамках ненавистной, абсолютно пресной должности руководителя бумажной мануфактуры вытягивали из него все силы без остатка. Нередко ему казалось, что он потерялся в этой жизни будто беззащитное дитя в глубинах позабытого и бесхозного кукурузного поля. Все его стремления и желания так давно остались по другую сторону переправы, что теперь лишь мерцали недосягаемыми слабыми огоньками из-за дымной пелены мерзкой, но неотвратимой реальности.

«Творческий потенциал» — что теперь значит это пустое сочетание слов для стареющего дельца, который ради достойного заработка вынужден был нередко топтаться по чужим чувствам и совершать до боли прозаичные и шаблонные поступки, порою рушащие жизни простых рабочих и их семей, не говоря уже о конкурентах. В далекой молодости эйфория от невиданной прибыли заглушала стоны нереализованных писательских идей, во многом притупляла назойливое чувство несправедливости и жажду мести. Теперь же денежный поток стал куда скромнее, крупные фабрики начали прибирать к рукам этот бизнес, юношеский пыл иссяк и энтузиазм протеста и бурного желания самоутвердиться сменился нескончаемой меланхолией и полной потерей вкуса к жизни. Утренние и вечерние хлопоты Сары и послеобеденная прогулка с любимым псом — вот то немногое, что хоть отчасти делало приятной нескончаемую череду унылых дел: бумажной волокиты, однообразных деловых встреч и бесплодных попыток вопреки нехватке соответствующего образования написать хоть что-то стоящее.

Месяц назад Алан был шокирован письмом своего старого знакомца. Поразительной наглостью со стороны этого плута было бы любое упоминание о его персоне, а уж как охарактеризовать просьбу принять его у себя в гостях — пожалуй, достаточно красноречивое выражение мог бы подобрать только он сам, успешный автор историко-этнографических трудов, член-корреспондент Академии Гуманитарных наук, Джим Грин.

Подумать только, как многое в жизни может зависеть от, казалось бы, случайно соприкоснувшихся с твоей судьбою людей. В свое время Алан и Джим соседствовали в студенческой академии, можно даже сказать, что они были приятелями — они помогали друг другу обзаводиться полезными связями, держали общий запас финансов на черный день, делились друг с другом научными и творческими наработками... что, собственно, и сыграло злую шутку.

Уже будучи старшекурсниками, юноши получили задание по написанию эссе на тему отношения к вырождению коренных традиций у жителей сельской местности. Алан, появившийся на свет в той глуши, где впоследствии был вынужден провести всю свою жизнь, ненароком обмолвился о нескольких крайне любопытных умозаключениях на этот счет, чем нагло воспользовался его городской приятель. Джим молча первым сдал работу, содержавшую идеи Алана, и все бы ничего, но Сильверстоун не просто потерял в оригинальности, а вовсе был отчислен. Все дело в том, что студенты при поступлении дают официальную клятву, зарекаясь заимствовать любые наработки своих товарищей по учебе (что, в общем-то, логично для элитного заведения, где по задумке должны обучаться серьезно настроенные, выдающиеся в своих достижениях, личности). Таким образом, в глазах ученого совета Алан стал отъявленным нарушителем устава, за что поплатился местом в академии.

Джим пытался высказать приятелю свои соболезнования, принести извинения, которые, в свое время, не были приняты, ведь мистер Грин не предпринял ни единой попытки признаться в плагиате своим преподавателям. На том они и расстались, Джим продолжил обучение, Алан же вернулся на малую родину, где занялся уже известным нам делом. Не сказать, что они стали заклятыми врагами, Сильверстоун с годами начал принимать этот эпизод своей жизни за возмутительное недоразумение и злую насмешку судьбы. Именно потому он не кинул в камин злосчастное письмо. Стоит признать, что в последние годы их с Джимом общение восстановилось в сугубо деловом русле и в письменной форме, однако нередко их переписка и влиятельность в своих кругах приносила пользу каждому.

Так сталось и теперь, с одной стороны этот визит должен стать последним рывком в написании монографии, над которой уже много лет трудился Грин, с другой стороны, хитроумный писатель посулил упомянуть в труде мануфактуру Сильверстоуна, что в теории могло поспособствовать возникновению интереса со стороны инвесторов. Тем паче, потратить на общение с недругом придется лишь одни выходные. Неужели не стоит потерпеть сутки с небольшим ради общего блага?

* * *

Мистер Сильверстоун уже час бесцельно рассматривал пасторальный пейзаж за окном поместья. На самом деле опрятная и богатая яркой растительностью сельская местность блекла под гнетом тяжелого, осязаемого тумана. Хозяин с минуты на минуту ожидал прибытия непрошеного гостя, отчего заметно переживал. Встречи с бывшими однокашниками слишком часто заканчиваются своеобразным соревнованием в области достигнутых за жизнь высот. Очевидно, что провинциальная резиденция и полная безвестность не сыграют против успешной карьеры мечты и практически полного признания в высших слоях общества. Сара, вне всяких сомнений, заметила тревожные звоночки в поведении своего нанимателя. Она уже привыкла совершенно искренне заботиться о нем и о его делах, полностью затмив подобным подходом всех своих предшественниц. Ей хватало ума на посильную помощь в рабочих вопросах, но в то же время доставало и чуткости, без которой было бы невозможно держать этот разваливающийся дом, во всех смыслах.

— Сэр, что-то идет не так. Он неугодный для вас собеседник?

— Пустяки, не обращай внимания.

— Я вас ранее не видела таким, мне кажется, что следует минимизировать предстоящее общение, визит этой личности явно вам неприятен. Если позволите... если вам так будет спокойнее, я не покину вас там, где это будет уместно и возьму на себя хлопоты по устройству гостя.

Алан наконец-то отвернулся от окна и обратил свой взгляд к Саре, мужчина вовсе не скрывал того, что был тронут столь искренним участием. В ответ он не стал лукавить:

— Не знаю, что бы делал без тебя. Да, если это возможно, отвлеки от меня внимание этой персоны, возможно, когда-нибудь я расскажу тебе, отчего зародилась эта неприязнь.

Экономка кивнула и без лишних слов направилась на первый этаж, гостя она решила встретить сама, затем устроить его в одной из лучших комнат, а уж потом пригласить к ужину, где должна состояться их беседа с мистером Сильверстоуном. Однако, если он не спустится к трапезе, то встречу придется перенести на еще более позднее время и организовать ее в приемной, где Алану максимально комфортно находиться.

Экипаж прибыл в половине пятого, на крыльце поместья уже ожидали мисс Кроу и пожилой лакей Марвин. Новенькая лакированная дверца кареты открылась, и оттуда вышел низкорослый мужчина, привлекательный внешне и крайне опрятно (даже по-щегольски) одетый. Он приехал ненадолго, посему свой негабаритный багаж — горчичного цвета чемодан с гербовыми значками — вынес самостоятельно.

— Добро пожаловать, мистер Грин. — поставленным голосом декларировала экономка — Меня зовут Сара Кроу, я являюсь ассистентом мистера Сильверстоуна, можете обращаться ко мне по любым вопросам. Позволите Марвину помочь вам с багажом?

— Очень рад знакомству, мисс Кроу. Не стоит, я сам понесу чемодан, он не тяжелый. Мистер Сильверстоун, полагаю, занят?

— Можете звать меня просто Сара. Ему нездоровится, мистер Грин. Позвольте, я покажу вам вашу комнату.

Мужчина согласно кивнул и галантно улыбнулся уже явно приглянувшейся ему юной леди, которая приятно удивила нехарактерной для провинции утонченностью во внешнем виде и манерах. Воспитанность либо ее отсутствие, считал Джим Грин, можно определить в течение первых минут знакомства, обращая внимание на все мельчайшие детали — от интонации до осанки, и все эти нюансы в мисс Кроу его пока полностью удовлетворяли.

Сара, игриво подхватив подол, вела непринужденную беседу с гостем по пути к нужной комнате. Джим явно не был разочарован невниманием хозяина, так как разумно предполагал степень натянутости их отношений, компания абсолютно постороннего человека его вполне устраивала в данном контексте. Свое внимание от прелестной экономки мистер Грин оторвал лишь раз, проходя по каминному залу, он искренне удивился тому, что в качестве розжига слуги используют на вид свежие газеты.

— Сара, в чем дело? Мне кажется или это новые газеты?

Девушка горько вздохнула и повела плечами.

— Дела плохи, печатная продукция абсолютно невостребована, местных это мало интересует в силу финансового и культурного упадка, а в крупных городах есть свои типографии. Со следующего месяца тираж значительно сократится и больше не будет такого глупого перерасхода средств как, пожалуй, и прибыли. Давайте сменим тему, мистер Грин, вряд ли вам стоит отягощать себя нашими заботами.

— Отчего же, на самом деле я могу оказать вам посильную помощь, о вашем населенном пункте вспомнит вся страна, быть может, это привлечет путешественников...

— Конечно, идемте скорее.

Весьма корректно и с элегантной улыбкой прервала его мисс Кроу, жестом указав на широкую старинную лестницу, ведущую на второй этаж. Джим понял намек и тотчас засеменил по частым ступеням. Экономка провела его в уютную гостевую комнату с удобной полутороспальной кроватью, изысканной дубовой мебелью. Главной изюминкой помещения являлся стеллаж с книгами, тянувшийся от пола до потолка по всей площади западной стены.

— Располагайтесь, мистер Грин, непременно сообщите, если вам понадобится что-то. Также рекомендую ознакомиться с данной частью домашней библиотеки мистера Сильверстоуна, здесь хранятся новейшие произведения, подаренные их авторами. Меня недавно впечатлило собрание сочинений Оскара Бертли, стоящая литература, на мой взгляд.

— Сара, вы не перестаете меня удивлять. Сочтите за комплимент, это очень сложная литература и я рад, что столь юная особа тянется к прочтению такого рода книг. — Джим одобрительно кивнул головой, а затем исподлобья взглянул на почтительно улыбавшуюся девушку — Вы ведь имеете неплохое образование, так? Извините, но что вас сподвигло устроиться на эту должность?

— Я окончила женский лицей имени Мэри Уол, а после совсем недолго трудилась в местной редакции. Я реально смотрю на вещи, сэр, поэтому прекрасно осознавала свою бездарность, тем не менее, трудолюбия мне не занимать, что, к счастью, отметил мистер Сильверстоун. И вот я здесь, всего в нескольких километрах от семьи, обеспеченная всем нужным, занимаюсь приятными мне делами, ведь моя деятельность отнюдь не ограничивается домашними хлопотами. — Алан нашел золотую жилу. Поверьте, Сара, вы очень критичны к себе и были бы востребованы во многих местах...

— Спасибо, сэр, располагайтесь и отдохните немного, уже скоро я позову вас к ужину.

Девушка учтиво склонилась и покинула комнату, оставив гостя наедине со своими мыслями и внушительным собранием копий редких книг.

* * *

Трапеза проходила все так же скромно, хозяин не изволил спуститься к ужину, и развлекать гостя продолжала мисс Кроу. Она легко поддерживала любую тему разговора и проявляла живой интерес к рассказам Джима. Тот, в свою очередь, конечно, наслаждался отдыхом, но все же помнил о катастрофической нехватке времени, ему уже скорее хотелось увидеться с Аланом не только для решения делового вопроса. Пребывать в доме недруга, когда-то бывшего приятелем, очень сложно, мистер Грин пытался отогнать от себя чувство стыда, будто назойливую муху, но при этом оно не давало покоя, принятые извинения словно могли нечто исправить.

— Как скоро я смогу увидеться с мистером Сильверстоуном? Ему уже лучше?

— Да, он велел после ужина подняться к нему в приемную, я провожу вас.

— Так чего же мы ждем? Идемте?

Взволнованный Джим буквально подлетел с места и помог даме встать. Она, в свою очередь, позвала прислугу дабы убрали со стола, после чего вновь отправилась с гостем на второй этаж. Сара повела писателя по узким коридорам, оклеенным ткаными обоями болотного цвета, такой интерьер немного смущал привыкшего к просторному модерну мистера Грина, но столичный житель прекрасно осознавал, что здешние нравы немного застыли во времени, что как раз должно было сыграть на руку.

Внезапно откуда-то из-за поворота послышались хриплые звуки фонографа, играла нехитрая и по сути своей приятная мелодия, но качество записи было настолько плохим, что скорее раздражало, нежели приносило удовольствие.

— Не обращайте внимания, мистер Сильверстоун попросту очень ценит свою личную коллекцию.

Джим понимающе кивнул и поспешил нагнать свою провожатую. Спустя какое-то время они остановились у двустворчатой двери, откуда и доносилась музыка. Сара повернула оставленный в скважине оловянный ключ и распахнула перед гостем двери. Его глазам предстал роскошно оформленный кабинет в зеленых тонах с мягкой мебелью, обитой бархатом, все в нем отдавало благородной стариной и безукоризненно сочеталось с прочим интерьером, однако издавало мрачные вибрации, улавливаемые самим подсознанием.

Со старомодного кресла незамедлительно поднялся высокорослый бородатый мужчина, будто сошедший с портрета некого богатого предпринимателя прошлого века. Джим не сразу признал в нем того самого Алана, прежде сутулого и курчавого юнца с угловатой фигурой. Мужчина стоявший перед ним был статен, широк в плечах, в общем-то красив, но исполнен едва заметной тоски, его взгляд казался совершенно безжизненным. Сильверстоун в свою очередь не был удивлен, время было невластно над Джимом, вечно моложавым улыбчивым притворщиком. Посему, сделав огромное усилие над собой, Алан сдержанно улыбнулся и протянул гостю руку.

Тот в небольшом смятении ответил на рукопожатие и едва нашел, что сказать.

— Что ж, вот мы и встретились... как много лет прошло.

Мистер Грин поджал губы и отвел взгляд в надежде на то, что услышит не слишком колкий ответ на свою реплику.

— И то верно, настолько давно, что сейчас всякое напоминание о молодости кажется чем-то удивительным. Присаживайся, Джим. Сара, будь добра, налей гостю чай.

— Нет-нет, не стоит — затараторил писатель — я и так полдня обременял своим обществом мисс Кроу. Быть может ей пора отдохнуть?

Алан обратил вопрошающий и постепенно наполняющийся тревогой взгляд за спину Джиму, к Саре. Та отрицательно закивала, после чего мужчина расслабился.

— Не думаю, мисс Кроу гораздо лучше меня знает наших соседей, и ее мнение будет крайне ценным для выбора твоего завтрашнего маршрута. Напомни еще раз, о чем твоя монография?

Минуя стадию любезностей и неловких вопросов, Сильверстоун перешел сразу к сути разговора. Он ощутил, что Джим стеснен пребыванием в стенах кабинета «лишнего» человека, но это ни капли не смутило хозяина дома.

— Я изучаю природу иррациональных страхов человека, их связь с культурными традициями различных народов. Упреждаю твою ремарку Алан, да, тебе несомненно близка эта тема и ты в свое время утверждал, что суеверия не иссякнут, покуда люди будут бояться необъяснимого.

Повисла неловкая пауза, Сильверстоун нахмурил брови и мысленно считал до десяти, дабы не высказать Грину все то, что о нем думает. Тот в свою очередь сложил руки домиком и отвел взгляд куда-то в сторону, подобно нашкодившему школяру. Сара не знала всей подоплеки ситуации, но почувствовала распространившееся в воздухе напряжение, она неслышно подошла к креслу хозяина и мягко положила руку ему на плечо.

— О, я думаю здесь самое место для изучения таких феноменов, один бог знает, во что верят наши земляки, не так ли?

Алан оказался на распутье, сейчас или никогда, либо он тотчас выплеснет все Грину в лицо и выдворит его на ночь глядя из дома, либо воспользуется ситуацией насколько это возможно и попытается извлечь коммерческую выгоду из работы горе-писателя. Здравый смысл и успокаивающий жест Сары заставили его подчиниться логике, сейчас он был ответственен за судьбы работников мануфактуры, за благополучие обитателей поместья... он уже слишком стар, чтобы идти на поводу у обид. Посему, стиснув зубы и взглянув в лицо экономке в поисках безмолвного утешения, Алан все же ответил.

— Вне всяких сомнений, у меня уже есть кое-кто на примете. — в этот момент Джим слишком громко вздохнул с облегчением и наконец-то посмотрел на своих собеседников — Рон Роджерс, смотритель маяка. Старик прежде работал на китобойном судне, и всякий раз рисковал своей жизнью, выходя в море, у него собралась уйма несуразных ритуалов, которым с тех давних пор подчинено все его существование. Сплошной мусор в жилище и в сознании, которому Рон придает сакральное значение.

Мистер Грин разве что не потер руки от азарта.

— Это же то, что нужно!

— Затем Мойра Фитцджеральд — вдруг подхватила Сара — она самая возрастная жительница городка, помнит чуть ли не средневековый уклад этих мест, однако в последнее время мне стало казаться, что ее настигает старческая деменция, отчего сложно понять, где в ее россказнях правда, а где болезненные эпизоды, рожденные угасающим разумом.

— Очень интересно...

— Кто же еще?

Мисс Кроу посмотрела на Алана и наконец-то убрала руку с его плеча, от чего тот сразу почувствовал себя немного неуютно.

— Быть может?.. Все вылетело из головы.

— Как звали этого балагура? Он выступал кем-то вроде тамады на свадьбе Эриксонов?

— Точно, Крис Портер и его жена, Эмили Портер. Они не самая благополучная в социальном плане семья, однако, приверженность к старой вере вынудила их аккумулировать множество фольклорных мотивов. Эти несчастные трубадуры знают сотни народных примет, присказок, песен и шуток, хотя едва ли эти люди в состоянии воспроизвести таблицу умножения. В общем, ты и сам все увидишь.

— Не знаю, как благодарить тебя, Алан. Но все же у меня есть еще одна просьба, не сочти за дерзость, я нуждаюсь в личном разговоре с тобой.

Хозяин нехотя согласился и уверил гостя в том, что сопроводит его утром к первому из респондентов, дорога предстоит неблизкая и по ходу дела можно будет обсудить все, что нужно. На этом Сильверстоун попросил окончить встречу, сославшись на головную боль, Сара осталась в приемной, чтобы навести ему лекарства и сделать массаж висков, а Джим, откланявшись, отправился спать.

* * *

Утро выдалось предельно бледным, в невесомом, неосязаемом молоке тумана сперва был укрыт весь мир. Затем рассветное солнце стало вступать в свои права, и прежде непроглядная завеса постепенно трансформировалась в поземку. Алан бодрствовал уже пару часов, он словно мальчишка беззвучно покинул комнату, опасаясь того, что Сара заметит его преждевременное пробуждение и заставит остаться в постели, что, несомненно, мучительно, ведь сон не вернется, а безделье точно приведет к ядовитым мыслям и самокопанию. Посему мужчина посвятил это время любимому занятию — прогулке с псом по кличке Хьюи, черным догом девяти лет от роду. Это существо волшебным образом успокаивало своего хозяина и отвлекало от тревог, что было просто необходимо перед личной встречей с Грином. Алан с легкой улыбкой бросал старый потрепанный мячик питомцу, а тот с удалью, уже несвойственной для его почтенного возраста, бросался куда-то вдаль, вглубь сада за вожделенным предметом. Залитые белесым утренним светом тропинки будто лишались привычной геометрии и сужались неестественно тонко, подобно игольному ушку, у самой кромки чернеющего вековыми соснами леса. Сильверстоун подмечал все это, с упоением мысленно проговаривал десятки эпитетов, способных описать представшую перед ним картину — в такие моменты хозяин поместья был по-настоящему спокоен.

— Ничего себе! Не знал, что ты любитель столь ранних прогулок. Доброе утро, Алан.

Сильверстоун с трудом подавил в себе непроизвольный порыв вздрогнуть при первых нотках столь ненавистного голоса, отчасти тому помог громкий лай собаки, остановившейся в десятке метров от хозяина и оскалившейся на пришельца. Джим, в свою очередь, похоже, совладал со всеми внешними признаками смущения и благополучно игнорировал негативные вибрации, исходившие от обитателей мрачного дома, он учтиво склонился и снял свой фетровый котелок в знак приветствия. Алан кивнул и подозвал к себе пса, не желая отправляться наедине с недругом даже на полчаса.

-Приветствую, Джим. Идем, нам нужно по дуге обойти поместье и направиться к побережью, мистер Роджерс бессменно на службе, как ты понимаешь.

Мужчины двинулись в заданную сторону в сопровождении Хьюи, подозрительно поглядывавшего на чужака.

— Послушай, то о чем я хотел с тобой поговорить... ты наверное догадываешься?

— Ты собрался бередить прошлое. — Ответил Сильверстоун непросто утвердительно, а скорее тоном, не терпящим возражений.

— Дальше так не может продолжаться, я должен извиниться за свой мерзкий поступок...

— Это все звуки, Джим, какой толк. — Процедил Алан сквозь зубы.

— Спустя два десятка лет ты все же пустил меня в свою жизнь, стало быть, есть еще шанс нормально продолжить общение! — Мистер Грин рывком обогнал собеседника и встал перед ним, преграждая дорогу. От озвученного суждения хозяин поместья оторопел и не нашелся, что сказать, его недоуменное молчание вполне походило на согласие, кто бы знал, что на самом деле недоставало смелости ответить отрицательно — сейчас, в момент обсуждения приезда, в момент возобновления переписки... — Позволь я скажу как есть, что вертелось у меня на языке без малого четверть века. Ты представить себе не можешь, каким малодушным мерзавцем я себя ощущал, мне казалось, что от грязи того поступка не отмыться никогда, если честно, по сей день так думаю. Алан, пойми, мне очень жаль, я на самом деле сожалею, что из-за моей выходки не состоялась твоя писательская карьера. Но я хочу, чтобы ты знал, первое — твои идеи не мертвы, они гениальны и я хочу обязательно указать твое имя на страницах почти созданной мною монографии, а второе — хочешь ты этого или нет, я остаюсь одним из самых доверенных лиц в твоей жизни. Увы, ты затворник и вокруг тебя не собралось достойного круга близких, но тебе уже довелось убедиться в том, что в беде я тебя не брошу, и, несмотря на всю эту... дрянь... я все равно хочу быть твоим университетским другом, звоночком из прошлого и какой-никакой опорой в этом мире.

Джим выпалил все это глядя куда-то в землю, а затем поднял по-детски застенчивый взгляд темных блестящих глаз вверх, к грозному точеному лицу мистера Сильверстоуна. Тот часто вздохнул пару раз, попытался нечто промолвить, но осекся. На фоне расшатавшейся психики он был подвержен сентиментальности, однако отголоски разума все вторили о том, что услышанное есть фальшь и очередная ловушка. Как знать, что в итоге взяло бы верх, когда внезапно Грин пошел ва-банк и протянул собеседнику руку, но вместо ожидаемого дружеского объятия с последующим отпущением грехов ощутил только уверенное рукопожатие.

- Проехали, Джим, все в прошлом.

Алан всегда предпочитал не лгать, а его бывший однокашник всю жизнь питал склонность к восприятию ситуации в собственную пользу. Теперь, чтобы миновать неловкую стадию разговора, они оба сделали вид, будто топор войны закопан и впредь им нечего будет делить.

— Подумать только — усмехнулся мистер Грин, вновь глядя под ноги — казалось, то безрадостное событие могло стать крахом, но на самом деле жизнь сложная штука. Ты ведь многого добился в бизнесе, могу только позавидовать уровню твоего благосостояния.

— Вздор. Я, конечно, не испытываю нужды, но и богачом не являюсь...

-...Уже много лет. Тебе приносят завтрак в постель, крахмалят рубашки, сортируют корреспонденцию и точат карандаши, жаль с ложки не кормят. Да что ты знаешь об аренде жилья!?

Мужчины вдруг искренне рассмеялись впервые с момента встречи, на самом деле мистеру Сильверстоуну уже давненько не приходилось задумываться о насущных нуждах, и если сейчас финансовый упадок заставляет разумнее расходовать блага, то прежде можно было и вовсе сорить деньгами, чем он, к стыду своему, периодически занимался. Сама мысль о том, чтобы в почтенном возрасте квартировать у кого-либо, пусть даже в столице, казалась хозяину поместья абсурдной и забавной, Джим ловко подловил его на снобизме. Наконец-то честность, этот справедливый укол, как ни странно, расположил Алана куда в большей степени, чем слезные мольбы о прощении. Может есть еще надежда на возвращение того самого, прежнего Джимми? Нет. Сильверстоун обознался и вновь потух.

-Сейчас почти весь этот труд лег на плечи одного лишь человека — Сары, она подобна швейцарскому ножу, виртуозно заменяет собой сразу несколько элементов системы. Ежели один винтик механизма ломается, она самостоятельно находит ему замену и жизнедеятельность этой огромной махины, доставшейся мне по наследству, проходит в стороне от меня, все свое внимание я могу посвятить мануфактуре.

— Соглашусь с тобой, это феноменально. К слову о ней... — Грин скользко улыбнулся, словно рассчитывая в мыслях, насколько допустимым будет следующий вопрос. — Между вами что-то есть, правда? Ответь честно, я это не ради праздного интереса.

Тотчас по лицу Сильверстоуна стало понятно, что он возмутился в крайней степени. Прежде чем ответить, он оглянул раскинувшиеся перед ними заливные луга, которых они достигли скоро, отправившись в обход поселения. Жуткие воспоминания заполонили разум и лишь предельно свежий морской бриз смог отогнать их прежде, чем они плотно засядут в каждом темном уголке рассудка. Джим спохватился, осознав, какие струны души он мог задеть. -Прости, никоим образом не хочу потревожить светлую память Лилиан, земля ей пухом.

— Дело не в ней, я уже достаточно прожил в трауре по безвременно ушедшей супруге. Однако между мной и Сарой пропасть, я гожусь ей в отцы и у нас абсолютно разное общественное положение, в здравом уме такое просто нельзя себе позволить — Алан осекся, осознав, что болтнул лишнего. Очевидно собеседник спрашивал его о связях, ни к чему не обязывающих, достаточно было дать отрицательный ответ. Напротив же, своей бурной реакцией и нечаянно вырвавшейся из подсознания мыслью о причинах недосягаемости их союза, он сдал себя как бесхитростный малец. Что же, в следующую секунду он понял, что напрасно испугался, Джим остался все также черств к человеческим чувствам, ему остались безразличны все намеки и тайные придыхания. По всей видимости, беспокоила его лишь формальная сторона дела, и из реплики он услышал лишь то, что к счастью не осквернил память почившей миссис Сильверстоун, а также, что помимо работы Алана и Сару ничего не связывает.

— Что ж, это чудесно! Готов поспорить ты и сам видишь потенциал, скрытый в этой юной леди. Сейчас ей просто негде развернуться, круглыми сутками она поглощена простецкими хлопотами, хотя судя по ее образованности и уровню эрудиции, могла бы достичь много большего.

— Я еще вчера понял по твоим восторженным взглядам, что об этом непременно зайдет речь. Но я решительно против. — прогремел Сильверстоун, ускорив шаг, дабы поскорее отделаться от неприятного разговора.

— Алан, это эгоистично! Я позабочусь о подборе замены для нее, ты не испытаешь неудобств, кстати, к твоему сведению, рабство давно отменили и...

— Довольно. — это слово могильным камнем легло на ростки доброжелательности, появившиеся в их разговоре. — Сара очень ранимая девочка и не выживет в вашем, уж прости, серпентарии, где подобные тебе персоны удовлетворяют, прежде всего, собственные потребности. Таким как она проще в провинции, ее служба стабильна и в любой ситуации она может полагаться на мою протекцию... как и я в данный момент не вытяну без ее сноровки и продуктивности.

Джим глотнул воздух и улыбнулся себе, не желая спорить далее. Он уже ощущал, как взбешенный оппонент пытается вытеснить чужака из своего заплесневелого личного пространства. Однако если бы от их общения не зависел важнейший в его жизни труд, мистер Грин непременно нашелся бы, что сказать. Ему казалось, что исключительно о своих интересах печется как раз таки Алан, которому необходима ежечасная опека мисс Кроу, а столь резкая реакция вызвана всего-то новой волной зависти. Когда-то злой Джим украл у него карьеру, а теперь вот-вот уведет из-под носа замечательного ассистента. «Ну конечно же Сильверстоун взбешен!» — думал Джим, «Потухшая от его бесконечного уныния Сара буквально расцвела в компании небезразличного человека. Действительно, как я мог вообще подумать об этом, сухаря, подобного ему, тяжело воспринять как мужчину. Старый хрыч бесится от нового проигрыша и плевать ему на судьбу бедной девчонки».

— Поговорим об этом позже. Но для справки, вчера она весь день неосознанно улыбалась, вряд ли то была любезность, так как я наблюдал за ней скрытно, когда она знать не знала о моем внимании. Подумай хоть над тем, чтобы иногда поощрять столь ценного работника элементарной человечностью, живым людям это очень по душе.

А этот укол оказался поистине болезненным, Алан был глубоко уязвлен. Он и сам осознавал излишние закрытость и отрешенность, присущие ему. Джим ловко напомнил о том, как мерзки эти качества в том случае, если некто вынужден жить в одном доме, непрестанно контактировать с тобой, и этот некто — единственный близкий тебе человек. В ответ на искреннюю заботу Сара получает исключительно черствость да отмашки и, возможно, за ее показательной деловитостью уже кроется глубокая тоска увядающей в четырех стенах юной девицы. Вдруг Джим прав и мисс Кроу уже считает своего нанимателя мрачным пленителем и в тайне мечтает покинуть пост, но не знает, куда податься... И тут появляется мистер Грин, галантный, улыбчивый и искрящийся жизнью, готовый открыть перед ней новые горизонты. Наверняка уже не раз открывавший их перед дюжиной подобных ей дам, судьба которых теперь неизвестна. Ну уж нет, Джим, скомкать и переиначить еще одну историю тебе не удастся.

— Лучше поговорим о деле. — резко сменил тему Алан, смягчившись в тоне — Твое предложение о помощи еще в силе?

— Само собой, это стоит обсудить.

— Я бы хотел, чтобы ты указал мою мануфактуру эдаким центром научного прогресса, способным вытащить провинциальных простаков на иной уровень развития, освободить их от пыльных страхов и предрассудков. Возможно, где-то в данном контексте всплывет и упоминание о моей персоне.

— Нет проблем, это весьма логичная идея, хотя твое детище затягивает их в новый омут — нескончаемой спешки, жесткого режима, всех тех переживаний, с которыми сталкивается человек, оказываясь на пороге индустриализации и смены жизненного уклада. Бесконечный стресс, ощущение несостоятельности и очень уж низкого потолка собственного развития — вот она, новая гидра, которую предстоит описать как верного безобидного пса. А во главе ты, полководец этих мрачных теней.

Джим усмехнулся, давая понять, что его попросту обуяла ностальгия по уходящим, пропитанным стариной временам. Внезапно Алан подбадривающе похлопал его по плечу и рокочущим голосом, от которого по спине пробежали мурашки, произнес:

— Скажешь тоже, разве я способен на нечто подобное. — Джим съежился от ощущения, что ему внезапно отчаянно не верилось в эти слова — О, отсюда уже виден маяк, дальше ты и сам справишься, меня ждут дела в поместье. Мы с Хьюи оставим тебя.

Мистер Грин, чье торжественно-злорадное настроение успело резко смениться по необъяснимым причинам, был искренне рад остаться наедине с собой и в спокойной обстановке приступить к намеченной работе. Лишь проводив взглядом две черные фигуры, исчезающие за холмом, он смог проникнуться удивительной атмосферой холодного, пустынного побережья, в своем просторе всецело подходящего под описание края света. Этот остров потусторонней безмятежности словно парил вдалеке от большой земли, храня в себе сюрреалистичное ощущение полета, сформированное причудливой архитектурой крутых скал, изножья которых исступленно ласкали ледяные волны.

* * *

Вслед за глухим троекратным стуком по дереву скрип двери раздался не сразу, сперва с обратной стороны тоже постучали трижды.

— Доброе утро, мистер Роджерс, я...

На Джима из темного проема смотрел морщинистый старик с неопрятными седыми волосами до плеч. Его усталые серо-голубые глаза не выражали удивления, также следовало отметить, что, невзирая на необычные дробные татуировки на лице и руках, в целом вид этого пожилого человека совсем не выдавал в нем безумца.

— Вы должно быть тот самый писатель. Да, мистер Грин, проходите, прошлой ночью Марвин известил меня в записке о вашем визите. Проходите, пожалуйста, и не сильно удивляйтесь моим странным привычкам.

Гостя несколько изумил этот факт, переступая порог маяка, он решил оправдаться:

— Очень жаль, что спровоцировал такого рода беспокойства, крайне рад... знакомству.

Произнося последнюю часть фразы, писатель значительно замедлился, оглядев, наконец, пространство, в рамках которого ему довелось оказаться — вот оно то, о чем предупреждали обитатели поместья. Кругом не было и намека на порядок, в прихожей, которая также, по всей видимости, исполняла роль гостиной, царил хаос. Сотни предметов захламляли все возможные поверхности от пола до потолка, некоторые из них казались типичным мусором накопителя: посуда, макулатура, предметы одежды, но среди них пугающими силуэтами вклинивались неясного предназначения фигурки, амулеты, статуэтки самых разных размеров и характеров исполнения (некоторые из них и вовсе равнялись человеческому росту, занимали пространство подобно немым и недвижимым жильцам). Все образы были довольно реалистичны и легко узнаваемы, животные и люди беспомощно застыли в глине и дереве, наполняя помещение абсолютно неупорядоченной и беспокойной энергетикой. Старик, шаркая и периодически перешагивая через габаритный хлам, добрался до центра комнаты, освещенной единственным, но крупным и широко-распахнутым окном, сквозь которое виднелась поверхность моря. Он стал убирать безделицы со стульев, сиротливо стоявших поодаль от прочих предметов мебели, подставляя седые кудри пока неярким солнечным лучам.

— Присаживайтесь, уважаемый, нас непременно ждет разговор, ведь я понимаю, что впрямь из тех, кто может оказаться вам интересен. Мистер Сильверстоун в кои-то веки прав.

Вдруг Рон два раза клацнул языком, и лишь после этого устроился на свое место, жестом пригласив писателя усесться напротив.

— Простите, сэр, мне неловко спрашивать, но почему вы сейчас сделали это?

Спросил интервьюер, плохо сдерживая недоуменную улыбку.

— Сложно объяснить, мистер Грин. С определенных пор я имею собственный распорядок действий, без которых уже не мыслю свое существование. Понимаете ли, моему не вполне здоровому рассудку кажется, будто так я могу обеспечить себе безопасность. Конкретно эти звуки я должен издавать, когда боюсь, что мои мысли может прочесть тот, о ком я веду речь, если не сделаю этого, то мне будет казаться, что тем или иным образом сплетни достигнут его ушей. Джим оторопел, в эту секунду ему подумалось, не стоит ли деликатно прервать беседу, если респондент проявляет бредовые наклонности. Видимо, вся его внешность кричала о смятении, и странный собеседник уловил этот сигнал.

— Спешу заметить, разумом я понимаю, что это абсолютная глупость. Алан меня не услышит, ну а если бы этому суждено было случиться, то мои клацанья явно не в силах помешать. Тем не менее, нечто внутри побуждает меня сделать это, чтобы после не мучиться от приступов невыразимого зуда и тревоги. Давайте не будем зацикливаться на моих странностях и перейдем к сути.

— Что ж, мистер Роджерс — начал Джим, извлекая из внутреннего кармана записную книжку — подобные приступы тревоги, а также, извините за прямоту, особого рода беспорядок в вашем жилище, уже многое говорят о достаточно настороженном отношением к жизни. Это все спровоцировала профессиональная деятельность? Насколько мне известно, вы были китобоем.

Интервьюер приготовился фиксировать ответ, а старый смотритель и не думал заставлять его долго ждать.

— Несомненно, корень всех своих несчастий я вижу в этой безумной деятельности, порой мне кажется, что от нее исказился весь мой мир. Понимаете ли, мы выходили на промысел еще затемно, всякий раз я думал о том, что на хлипком суденышке вторгаюсь в пределы холодного царства морского, чьи условия и чьи обитатели абсолютно враждебны людям. Все вокруг меня и прочих членов экипажа было бесконечно пропитано пугающим гигантизмом — бескрайнее небо, бездонные глубины, давлеющие тучи и грозные гребни волн, массивные спины древних китов. Опасность, к слову, была не иллюзорна, в среднем за год мы теряли троих из команды — стоит ли объяснять, в какую кошмарную западню я угодил. Мне было всего 17, когда у нас с покойной женой родился первенец, я обязан был кормить семью, а в этом захолустье, особенно в те годы, не приходилось выбирать род деятельности. Я отправлялся на охоту из крайней нужды, порой от страха не мог дышать и горько плакал, когда оставался один. Так шли годы, страх вовсе не ослабевал, он усиливался не только под гнетом ответственности, но и благодаря особенному фольклору китобоев, я был впечатлительным малым и принимал каждую сказку слишком близко к сердцу.

— Не могли бы вы подробнее рассказать об этих историях?

— Всех не упомнить, но самой страшной, фатальной для меня оказалась та, что рассказывала о вездесущем темном народце, запертом в мрачном потустороннем измерении и оттого страстно желающем нам, людям (по их мнению благоденствующим в нашем спокойном мире), мучительной смерти. Их практически нельзя увидеть, потому что, как бы точнее выразиться... они двухмерны, и покуда они держатся боком к смотрящему — невидимы. Однако иногда, на периферии зрения, мы можем уловить смутные размытые силуэты — то есть представители сего богомерзкого племени. Я стал ощущать их присутствие везде, мистер Грин. И единственным способом избавления, следуя поверьям, было изготовление копий тех существ или объектов, что ты хочешь уберечь. Мол, ослепленные мраком и злобой, тени не смогут отличить прообраз от макета, и, ежели захотят навредить, то в первую очередь уничтожат куклу. Особенно эффективными оберегами становятся те, что изготовлены с использованием волос, ногтей, обрывков личных вещей тех, о ком желаешь позаботиться. Уже много лет назад я стал осознавать безмерную глупость, исходящую от этих сказок, но...

Многозначительное молчание лишний раз побудило Джима оглядеться — на самом деле, среди безумных фигур не было ни одной, которая диссонировала бы с островной флорой и фауной. Киты, птицы, собаки, бледнокожие скромно одетые люди.

— Я не мог остановиться, если на пару часов побарывал в себе первобытный страх перед незримым народом, то спустя ничтожно малое время предавался безмерной тревоге. Я погружался все глубже в изучение защитных обрядов, но излюбленным и самым надежным стал ритуал изготовления кукол.

— Вы не возражаете, если я поближе осмотрю некоторые из них?

— Пожалуйста. Как видите, очень часто я отображал в фигурках свою добычу — не зря, ведь в те сезоны, когда по абсолютно объективным причинам сокращалось количество китов, мне чудилось, словно в том виновата моя лень и недостаточным усердием я открыл брешь в обороне, подпустил к бедным животным мерзких теней.

Джим кивнул, оглядывая глиняные фигурки. Однако куда больше его интересовали человеческие мотивы в творчестве этого чудака. Маленькие, вязаные из соломы игрушки и ростовые куклы уживались в этих стенах, крупные фигуры были обшиты тканью, их анатомия казалась ужасно реалистичной — сколько же времени потратил чудак на то, чтобы настолько копийно их изготовить? У мистера Грина тотчас назрел душещипательный вопрос, который, по его мнению, должен был послужить кульминацией главы в его монографии и приоткрыть глаза читателей на несбыточность суеверий.

— Рональд, у вас ведь была семья, так?

— Конечно.

— Полагаю, что среди обилия творений есть и изображения ваших близких?

— Безусловно. — старик указал в сторону ростовой куклы в платье — В первую очередь я беспокоился об их благе.

— Но, судя по всему, вы пережили их всех.

— Что же вы еще хотите от меня услышать, Джим? В очередной раз повторяю, что считаю свое состояние граничащим с безумием, мои ритуалы, конечно, не имеют реального воздействия, но быть может, на моем примере вы поймете, что суевериям можно следовать безотчетно. У себя я насчитал не менее полусотни навязчивых действий, возникших так или иначе в связи с иррациональными страхами... я ведь вел записи. Позвольте, я проверю в шкафу, думаю, это будет неплохим приложением к вашему исследованию.

Безусловно, писатель согласился и взглядом проводил старика, удаляющегося в смежную комнату, судя по всему служившую спальней. Болезный смотритель передвигался медленно, к тому же его подвижность ограничивали то и дело возникающие тики — времени на изучение обстановки было вдоволь. Джим шумно выдохнул и поразился той суровой шутке, которую судьба сыграла с этим беднягой, лишившимся ясности рассудка в ходе тяжкой, безальтернативной работы. Внезапно странный порыв заставил мистера Грина похлопать куклу-«жену» по плечу типичным ободряющим жестом, мол, «крепитесь, миссис Роджерс, скоро вы окажетесь рядом и в лучшем мире ваш муж не будет страдать». Странная волна смятения обуяла писателя, когда ладонь наткнулась на необычный жесткий каркас внутри этой рухляди. Он поспешил отдернуть руку и усесться на стоявший неподалеку табурет в неестественно зажатой позе, словно облапал нечто запретное. Чуть позже научный интерес взял верх, Джим не смог совладать с любопытством, ему необходимо было знать, отчего же его сознание подобным образом отреагировало на данный предмет, что такое успели запечатлеть органы чувств, что теперь мозг стремился сгладить и стереть из памяти. Мужчина провел пальцами по грубым швам, из которых торчала солома в области «оголенных» плеч — обшивка ничем не удивляла, обычная некрашеная холстина, под ней старая сухая трава. Пальцы стали проникать глубже, дабы узнать, что служило странной осью, твердой, но в то же время будто бы дискретной основой, отдельной для каждого элемента фигуры — рук, ног, торса и так далее. Джим уткнулся в нечто сухое и пористое, это смутило... скорее всего, потому, что более всего писатель ожидал ощутить металлический или деревянный прут. Быть может глина? В последней надежде он прильнул ближе к разворошенному участку и аккуратно раздвинул щель — увиденное потрясло его до глубины души, неподготовленный созерцатель с трудом сдержал испуганный возглас, отныне он желал немедленно убраться подальше от проклятого маяка.

Лишь только успел мистер Грин усесться на место, как вернулся хозяин, он рассеянно улыбался и держал в руках потертую тетрадь, которую дружелюбно протянул писателю. Джима била мелкая дрожь, он с трудом ухватил предложенный предмет и скупо поблагодарил дарителя, теперь предстояло найти в себе силы на прощальную речь, которая позволит ретироваться быстро и без лишнего шума.

— Премного благодарен, мистер Роджерс, но на самом деле я засиделся у вас. В вашем местечке я проездом, уже завтра отбываю в столицу, а на сегодня запланированы еще две встречи, я обещал явиться к мисс Фитцджеральд до полудня.

— Жаль, мне кажется, наше общение вышло несколько сбивчивым, я мог бы еще многое поведать.

— Ох, что вы, Рональд, не беспокойтесь. Интервью в моей монографии имеют вид редких включений, а вы и так предоставили мне ценный пласт информации, над которым предстоит размыслить, всего вам доброго.

Сам себя не помня, Джим легко склонился и быстрее, чем того требовал этикет, покинул здание. Лишь оказавшись на свежем воздухе, уже на большом отдалении от злосчастного маяка, он без сил уселся в траву и покорчился от картинки, вспыхнувшей перед глазами — внутри кустарной куклы, среди полусгнившей соломы, он нащупал, вне всяких сомнений, человеческие кости со следами давно почерневшей крови.

* * *

Джим был несколько опустошен, своим отрешенным и безучастным видом он отпугивал простодушных обывателей, что в определенной степени затруднило поиск дома Мойры Фитцджеральд. Блуждая по спутанным мощеным улочкам, потемневшим от сырости, он все же добрел до искомого жилища — обветшалая халупа из почерневшего дерева отпугивала своей монолитностью, фасад не был украшен ни кладкой, ни резьбой, ни даже окнами в обыкновенном для нас понимании. Из глубин душного старого дома на улицу смотрели лишь жалкие, похожие на бойницы, щели-окна с замасленными стеклами да облупившаяся дверь с округлым верхом. Писатель постучал, пока еще не теряя надежды на то, что грядущее интервью пройдет куда спокойнее первого. К сожалению, никто не вышел навстречу, даже звуков не было слышно. Мистер Грин подождал еще немного, затем он отошел от двери и горько вздохнул, будто раздумывая, стоит ли продолжать, если сама судьба отталкивает его от этого места. Тем не менее, в угоду своему научному труду, Джим убедил себя сосредоточиться и идти к намеченной цели, особенно если для этого требуется всего-то ничего, тем или иным образом установить контакт с несколькими респондентами.

— Мисс Фитцеджеральд!

Прокричал он, постучав в грязное узенькое оконце. Столь дерзкий жест возымел должный эффект, раздался щелчок замка и на пороге предстала благовидная старушка. Вид пожилой женщины был весьма противоречив — она была очень опрятно одета, ни один седой волос не выбивался из-под белоснежного чепца, жесты и мимика были скромными и сдержанными как у настоящей леди. Но старость никого не щадит, Мойра прожила на этом свете столько лет, что время изуродовало ее до неузнаваемости — лишило зубов, устлало глаза белесой пеленой, изрыло лицо морщинами, от нее пахло чем-то ветхим.

— Добрый день. Простите, мистер Грин, меня предупредили о том, что вы зайдете в гости, но, признаться честно, уши меня уже подводят, я совсем не уловила момент, когда вы пришли.

Джим с облегчением улыбнулся и ласково пожал руку бабушке, которая показалась ему столь милой и приветливой.

— Мисс Фитцджеральд, я так рад, что у меня есть возможность с вами поговорить. Это удивительно, я слышал, что вы еще помните времена, когда на полуостров приходили кочевники.

— Да, мальчик мой, но это не так интересно, как ты думаешь. Многие вещи в нашей жизни значительно прозаичнее, чем мы можем себе представить, вот сейчас — ты рисуешь в своей голове удивительные картины былых дней, простор изумрудных лугов, на которые вторгаются безымянные всадники. Я же видела это и запомнила совсем иначе — бесконечный дождь, слякоть, и нас, детей, прятали по подвалам, чтобы мы не видели тех зверств, которые творили кочевники в деревнях. Ничего интересного и легендарного — шайки бандитов и насильников, надеюсь что вы, культурный человек, не станете включать в свою книгу такую ерунду. Давайте же не будем стоять на улице, проходите.

— Нет, уделять много внимания бандитам действительно не стоит, давайте и впрямь пройдем, я вам все объясню.

За крепким чаем собеседники какое-то время молчали, и эти минуты Джим посвятил раздумьям о закате человеческой жизни. Есть все же такой период старости, который все мы любим, как в жизни, так и в литературе. Добрые дедушки и бабушки уже очень мудры и совершенно свободны от многих обыденных страстей, что представляют собою чуть ли не сказочных персонажей, способных дать мудрый совет и хранящих особенный уют, базирующийся на идеальном порядке, тепле и обилии старинных, но ухоженных вещей. Мы привыкли в позитивном ключе думать о преклонном возрасте, представляя именно этот отрывок времени, но все далеко не так здорово и не все спокойно уходят во сне, будучи при жизни совершенно трезвомыслящими. Угли в очаге тлеют, рано или поздно последняя золотистая искра гаснет, и остается лишь седой, уже еле-теплый пепел. Еще по эту сторону бытия начинается неминуемый распад, рассудок устает и приходит деменция. Руки слушаются все хуже, теряется азарт и это отражается в каждом элементе окружения. Прежние пышные пироги и горячие каши сменяются едва съедобной стряпней, ручной работы коврики обрастают паутиной, пряжу пожирает моль — за этим уже точно нет ничего. Подобная участь постигла несчастную Мойру, которая осталась на этом свете совершенно одна.

— Прошу прощения, мисс Фитцджеральд, но нам все же придется коснуться темы, которую вы считаете пошлой и неуместной для серьезного научного труда. Однако я объясню, почему мы не можем ее миновать. Я изучаю природу людских страхов и суеверий, а вы, благодаря почтенному возрасту, обладаете утерянными звеньями цепи, которую необходимо воссоздать.

— Конечно, внимательно слушаю вас, сэр.

Ответила старуха скрипучим голосом и пригубила невкусный напиток.

— Я хотел бы пронаблюдать процесс зарождения тех или иных суеверий. Несомненно, дурные приметы рождают необъективные страхи, но, пожалуй, это замкнутый круг и такого рода выдумки создаются на фоне глубоких переживаний. Как думаете, это так? Мистер Грин встретился со старухой взглядом и понял, что последняя часть его пламенной речи была напрасной, внимание пожилой женщины улетучилось, и ее остекленелые глаза утупились куда-то в пространство.

— Не могли бы вы подробнее объяснить, о чем речь?

Мойра приходила в себя медленно, прилагая к тому усилия. Джим, в свою очередь, быстро начал терять терпение, он встал с кресла и ненавязчиво, будто желая размяться, прошелся к другому краю комнаты (на самом же деле он отвернулся от собеседницы, чтобы никоим образом не выказать свое раздражение). Стоило вернуться обратно к столику, он отметил, что состояние мисс Фитцджеральд значительно улучшилось, то был первый раз, когда писатель отметил удивительно резкую перемену в своем респонденте. Так или иначе, теперь явно можно было возвращаться к разговору.

— Послушайте, Мойра, что касается кочевников...

— Мистер Грин! Ради всего святого, мы же с вами полагали обойти эту тему.

— Но я же... я объяснил свою мотивацию и вы с нею согласились.

Джим удивленно уставился на собеседницу, а та лишь пожала плечами в ответ.

— Ладно, раз так, но знайте, что я их недолюбливаю.

— Несомненно. Так вот, мисс Фитцджеральд, расскажите о самых ранних детских воспоминаниях, какие дурные поверья бытовали в ваших краях до начала набегов?

— Ох, любезный, много их было. Во-первых целая уйма примет, регулирующих земледелие, наподобие того, что первой сеять в поле должна выходить замужняя плодовитая женщина, и лишь тогда урожай будет обильным. Если же вдруг придет в этот день на работу какая-нибудь старая дева, то быть беде, все посаженное увянет. Потом можно выделить множество присказок, которыми стращали детей, они были такими мерзкими... Помню одну: «Не ложись у самой стены, а то придет ночью мертвец с окоченелыми руками, того кто с краю лежит, он схватить не сможет, а до спящего у стенки как раз дотянется». — старуха странно тяжело вздохнула и схватилась за сердце — Мистер Грин, прошу, подайте капли с комода. — Писатель участливо и расторопно поднялся с места, поспешив поднести лекарство, тем самым вновь удаляясь в противоположную часть гостиной — Мы с сестрой так этого боялись и вечно ссорились, не желая ложиться на заклятое место ночью...

Джим налил несколько капель в хрустальную рюмку и задумчиво обернулся.

— У вас есть сестра?

— Нет, что вы, сэр. Иначе я не жила бы здесь одна.

Писатель лишь кивнул, он подумал, что бабушка имеет в виду смерть родственницы, а не отмену факта ее существования. Он протянул собеседнице сердечные капли.

— Думаете, мне сейчас следует их принять?

Спросила Мойра с нескрываемым недопониманием в глазах. В этот момент мистер Грин окончательно убедился в том, что для нее имеют место провалы в памяти, а потому лишь утвердительно ответил и продолжил интервью.

— Не могли бы вы припомнить, изменилось ли что-то в народных верованиях после появления кочевников? Быть может страшные легенды о ночных призраках или нечто иное, связанное с агрессивно настроенными чужаками.

— Я отчетливо помню одно — начала старуха внезапно тихим и слабым голосом — девицам жить совсем туго стало. Все ждали лишь рождения мальчиков, потому что они могли защищать поселок, в то время как женщин угоняли. Соседи еще более-менее терпимо относились к семьям с одним ребенком, а вот к многодетным парам, нарожавшим девок, были настроены с презрением и даже злобой.

— Стало быть, вам с родственниками приходилось тяжело? Наверняка это негативно сказалось на вашей дальнейшей жизни? Ведь существование в закрытых общинах делает людей очень зависимыми от мнения соседей.

— Нет, сэр, я же сказала, что за единственного ребенка никто не корил его родителей, скорее их просто жалели.

Мистер Грин остановился, он не сразу понял, как отреагировать на противоречия в рассказе Мойры, которая еще минуту назад говорила о своих недомолвках с родственницей.

— Простите за бестактный вопрос, но ваша сестра погибла до первого вторжения кочевников?

— У меня просто не было сестры. Вот погодите, я сейчас принесу настоящую реликвию — книжку со сказками, которые мой дядя собирал для сына. А сын родился аккурат спустя пять лет после начала этой напасти, мы ее почитаем и я уже точно скажу, какие предания шли издавна, а какие появились уже при мне.

Старуха, кряхтя, поднялась с кресла и удалилась куда-то в полумрак коридора, оставив недоумевающего писателя наедине с собой. Грин, пусть разочарованный сбивчивостью разговора, все равно считал подобный опыт крайне ценным, особенно он воодушевился, заслышав про некую книгу, которая правда может пролить свет на появление новых суеверий, толчком для которого выступил военный конфликт.

Мисс Фитцджеральд вернулась довольно бодрым шагом, видимо ее тоже подбодрило воспоминание из прошлого. Она не без гордости положила на столик древнюю книжицу в кожаном переплете, чьи страницы вот-вот норовили рассыпаться от ветхости.

— Посмотрите, мистер Грин, нашла! Несомненно именно кочевники послужили причиной такой прибаутки, это я, конечно, сейчас поняла, с высоты своих лет. «Не ходи во двор ночной, бродят тени за стеной. А дремать не будешь — схватят и потащат в город свой». Как сейчас помню, мы специально сбегали под вечер, чтобы насолить родителям, но к закату как штык были дома.

Джим снова уловил промелькнувшее «мы» и уже из праздного любопытства, а также, чтобы разобраться, кто же здесь теряет суть — он или старуха, все же переспросил:

— Простите, мы это?..

— Мы, дети, то есть мы с сестрой, ей богу, я же недавно о ней говорила.

Джим кивнул и нечто отметил в своем ежедневнике. Пока собеседница удалилась, писатель успел зафиксировать мысль о том, что давление со стороны общества все же нанесло урон психике бедной женщины. Быть может, гонимая общиной (так как семья не могла найти понимания ни у семей с сыновьями, ни у семей с одними лишь дочерьми, так как первые не брали в свой круг, а вторые завидовали более легкой доле), она была вынуждена создать в своей голове образ сестры, своеобразного воображаемого друга, спасающего от одиночества, возможно, и по сей день. Ему вдруг стало очень жаль бабулю, она стала жертвой глупых предрассудков и теперь совершенно одна, ведь странности в поведении мешают человеку также и завести собственную семью. Стыд также уколол писателя, ведь он испытал раздражение, а не жалость к этой несчастной пожилой леди. Вдруг в глубине дома скрипнула кровать, мистер Грин почему-то сразу почуял неладное, скорее всего хозяйке внезапно стало плохо, и она улеглась. Заслышав тугой кашель, он отринул рамки приличия и побежал на звук, чтобы оказать пожилому человеку помощь. Когда Джим достиг спальни, то понял, что опоздал, поза старушки и остановившийся взгляд бесцветных глаз дали понять — ее время истекло. Взрослого мужчину очень опечалило, но не шокировало это событие — все же Мойре было около ста лет. Безусловно, такое положение дел было некстати для него — теперь нужно похлопотать, как минимум, пригласив в дом соседей и старосту. Но, проникшись сочувствием к одинокой женщине, писатель все же подумал — неплохо, что она провела не в одиночестве последние часы, что проводят ее со всеми почестями и гибель мисс Фитцджеральд не окажется незамеченной. Мистер Грин платком прикрыл ей веки и бросил взгляд на опустевшую спаленку, чья отсыревшая штукатурка на голых стенах и выцветшие простыни были столь же бледны, как и их бездыханная хозяйка.

Джим вышел в прихожую, в некотором смятении он с трудом нащупал на высокой полке гардероба свой шарф и, желая набросить пальто, рефлекторно повернулся... От увиденного его будто прошибло разрядом, после чего в желудке похолодело, а ноги немедля подкосились и Грин упал бы, не держись он за дверь.

В проходе стояла Мойра, не растрепанная и даже довольно румяная, но очень уж растерянная и со слезами на глазах.

— Что там? Умерла Мойра, как думаешь?.. Или Мойра умерла?

После этих слов писатель утратил ощущение реальности и из последних сил нажал на дверную ручку, после чего буквально рухнул спиной в открывшийся проем. В беспамятстве он подхватил с земли пальто и, не прощаясь с тем, что стояло в коридоре, унесся куда-то вглубь поселения.

* * *

Остаток дня Джим провел в таверне, он много думал и много пил. Жуткий испуг отступил приблизительно за час, но Грин так и не завел беседы с угрюмыми местными, равно как и не захотел возвращаться в поместье, затаив обиду на Алана. Он пришел к выводу, что ничего сверхъестественного не случилось, просто старый приятель, прячась за личиной хладнокровия, решил слишком жестко его проучить. Мерзкое ребячество! Ему предложили разрешить ситуацию как подобает мужчинам, Джим был вполне готов даже преподнести какой-нибудь дорогой подарок в качестве извинения... но по всей видимости Алан не хотел мириться, ему нужно было реализовать свою крошечную, подлую месть, омрачив впечатления от работы над последней главой труда. Вместо того, чтобы правда помочь написанию практической части, он преднамеренно подобрал условия, способные сбить с толку любого: без сопровождения отпустил к чокнутому старику, не предупредил о том, что Фитцджеральды — сестры-близнецы. Явно ведь Сильверстоун надеялся на то, что таким образом деморализует оппонента и заставит забросить работу, но не тут-то было, опытного исследователя так просто не взять. К сожалению, одна из старушек (видимо уже не совсем здравомыслящая) покинула этот мир, хотя более крепкая сестра и пыталась скрасить ее последние деньки, к сожалению смотритель маяка тронулся умом на службе и не получил должного лечения — по сути досадные последствия разложения в захолустье, где никому нет дела до чужого горя. Но все это — «лимоны для лимонада», любезно предоставленные Аланом, Джим воспользуется ими и обернет все в свою пользу, написав еще более яркое произведение. Тем не менее, его терзали сомнения. Как далеко может зайти подлость Сильверстоуна? Чего ждать от визита к Портерам? В глубине души, Джим уже хотел молча забрать свой чемодан из поместья, затемно отправиться на вокзал, заночевать там подобно последнему бродяге — что угодно, чтобы на рассвете, с первым поездом оказаться за множество миль отсюда. Но неиссякаемый азарт ученого диктовал свои правила, семья староверов, живущая на окраине богом забытого поселения — вот он рассадник дьявольских суеверий, меняющих человеческую натуру до неузнаваемости.

Писатель горько вздохнул, нехотя покинул свое насиженное место, оставив хозяину таверны больше, чем нужно — гроши, полагавшиеся на сдачу, сейчас в меньшей мере интересовали его. Мистер Грин поплелся вниз по дороге, он не сомневался, что с легкостью найдет нужный дом у кромки леса, потому как даже внешне это жилище должно значительно отличаться от прочих. На своем пути он встречал лишь угрюмых обывателей, что лишь изредка бросали на него зловещие, недоверчивые взгляды. Не сказать, что от того дорога делалась более сложной, скорее напротив, Джим подходил к точке кипения, ему хотелось как можно скорее с блеском завершить злосчастную поездку. В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы все-таки остаться на ночь в поместье, но лишь с той целью, чтобы уговорить Сару уехать вместе, тем самым ущемив Алана, чьи каверзы зашли слишком далеко.

Вскоре мистер Грин вышел на окраину поселения, откуда прекрасно виднелся дом, еще крепкий, но уж очень причудливо украшенный. В деталях его декора было множество характерных этнических и религиозных мотивов, что было весьма необычно для населенного пункта, перестроенного в эпоху стремления следовать суровому и практичному индустриальному стилю — это наталкивало на мысль о специфичности хозяев жилья. Так или иначе, бравому писателю казалось, будто уже ничто не сможет затмить его сегодняшний опыт, а значит бояться нечего.

В какой-то момент его вышли встречать, издалека Джим увидел лишь хрупкий женский силуэт, но, приблизившись, разглядел в нем совсем еще юную девушку, на вид не старше пятнадцати лет.

— Добрый вечер, вы мистер Грин?

— Да, думаю вы без труда узнали меня, юная леди, мне не кажется, что у вас часто бывают гости.

— Это так, я бы тоже по доброй воле сюда не заявлялась.

Грин пожал плечами и снисходительно улыбнулся, объяснив слова девчушки обыкновенным отроческим протестом.

— Меня зовут Лиза.

Они обменялись рукопожатиями, было видно, что девочка не спешит в дом и очень хочет нечто сказать своему собеседнику, но не может подобрать слов. Ее внешний вид непроизвольно привлекал внимание, чистота и простота, в которых ощущалась глубокая невыразимая меланхолия. Каштановые волосы не вились и не пушились, а послушно обрамляли аккуратное бледное личико с мягкими чертами. Уголки пухлых губ девчушки были опущены, а под рыжеватыми ресницами, где-то в омутах синих глаз, таилась вселенская печаль.

— Очень приятно! — максимально дружелюбно ответил писатель — Пригласишь в дом?

— Конечно, идемте.

Девушка повела его по узкой тропке за покосившийся забор, само крыльцо располагалось довольно далеко от калитки, а это значит, что у Лизы и Джима было немного времени на продолжение разговора, который она несколько раз не смогла начать, лишь тяжко вздыхая, однако в какой-то момент отважилась.

— Мистер Грин, я читала про вас в газетах, знаю тему ваших исследований, они мне очень интересны и я могла бы с вами поделиться тем, что помню сама.

— Так это же чудесно, поговорим об этом вместе с твоими родными, а то на улице уже холодает.

— Вы не поняли меня — она вдруг снова замялась и остановилась как вкопанная — Сэр, я хотела спросить, нет ли у вас на примете места в городе, где я смогла бы жить и учиться? Я способная, клянусь вам. В крайнем случае, помогите мне уехать и устроиться на работу, умоляю, это очень важно, я готова мыть посуду, драить полы — что угодно.

Голос девушки дрогнул, и стало ясно, что она вот-вот заплачет.

— Дорогая, что не так? Тебя обижают дома? — Джим взял ее за плечи и постарался утешить, он мог предположить, как тяжело живется здравомыслящему ребенку в семье фанатиков — Послушай, по приезду я обязательно выясню, есть ли для тебя местечко, хорошо?

— Мне нужно уехать немедленно, у меня есть деньги на билет и эту ночь я могу переждать на вокзале...

— Лиза, тише. Не думаю, что все так плохо, дай мне немного времени и...

Их разговор прервали, скрипнула металлическая задвижка на двери и из дома вышла дородная женщина в пестром платье, она казалась довольно молодой, обладала бодрым взглядом и прямой осанкой, но при этом лицо ее было изрыто множеством мелких морщин.

— Дочь, ты почему морозишь гостя? Проходите, уважаемый, вы поспели к ужину, сейчас я вас со всеми познакомлю.

Хозяйка обнажила в улыбке свои почерневшие зубы и учтиво распахнула дверь перед своей дочерью и писателем.

Вскоре множество человек собралось за грузным дубовым столом, уставленным, на удивление, весьма аппетитными блюдами. Во главе сидел хозяин, бородатый мужчина средних лет в холщевой рубахе и с амулетами на шее и поясе, звали его Кристофер. По правую руку разместилась его жена, Эмили. А далее в произвольном порядке расселось шестеро маленьких детей, чьих имен Джим не запомнил, сосредоточив свое внимание лишь на седьмой, Лизе, что сидела подле него.

— Это вы не зря к нам за сказаниями приехали, а знаете, почему? Здесь они живые. В городе нет места ни вере, ни суевериям.

— К слову об этом, мистер Портер...

— Зови меня по имени, я не люблю этих высокопарных обращений, я всего лишь слуга своего создателя и лживые почести мне ни к чему. Писатель замялся, так как его в некоторой степени ошарашил отказ от такой элементарной условности, казавшейся в его обыденной жизни чем-то самим собою разумеющимся.

— Как скажете, Крис. Могу ли я вам задать вопрос, касающийся вашей религии? Имеются ли в местном фольклоре противоречащие ей поверья? Как вы поступаете в случае таких конфликтов?

— А как же, имеются, всяко имеются. Но вот это все пришло в последние годы, наши пращуры были мудрыми людьми и знали этот мир, как он есть. Сейчас нам говорят по воскресеньям ходить в храмы, но как же так, сам посуди, бог везде с нами, даже глупо говорить, что он живет в центре города и лишь там можно до него достучаться. Там живут только неуемные богачи, желающие наживы, а создатель может придти в каждый дом, если его позвать. Джим вдруг заметил странную реакцию детей, обычно младшее поколение как минимум нейтрально реагирует на привычные ему, скажем так, современные молитвы и беседы о божественном, но сейчас мальцы притихли и отчего-то вжались в спинки стульев, а Лиза побледнела как труп и, казалось, готова была исторгнуть проглоченный ею кусок пищи.

— Быть может, я не совсем корректно выражусь, но, верны ли мои догадки, ваша вера довольно строга?

Писатель старался подобрать наименее резкое определение, дабы не задеть хозяев вечера.

— Конечно, без строгости никуда, но это разумный закон мироздания — что посеешь, то пожнешь. Именно поэтому мы отдаем многое, чтобы потом жить счастливо.

— Можете ли вы рассказать о своих обычаях? Совершаете ли вы богослужения дома?

Джима заинтересовала данная тема лишь в связи с неадекватной реакцией детей на разговоры о боге, он подозревал, что в этом культе есть довольно мрачные элементы, пугающие непосвященных.

— У нас есть домашний алтарь, это все, что я вам расскажу, не обессудьте. Вера у нас с вами разная, не вижу смысла обсуждать свое, сокровенное. Нам сказали, что вы придете послушать предания и сказки, так вот о них давайте и побеседуем.

Разговор был направлен в иное русло, Джим услышал множество полезной информации о местных суевериях, что несомненно пригодится исследованию. Кристофер поведал все, что ему известно о негативных персонажах локального фольклора и даже поделился соображениями на тему того, кто мог послужить их прообразами. Однако мистер Грин не был удовлетворен, им двигала алчность, совершенно недостаточно было того, что лежало на поверхности. Ему вдруг пришла идея о том, что примитивная религия может пуще любых поверий одурманить человеческий разум, это подтверждал откровенный скепсис старших членов семейства относительно баек о леших и русалках, идущий вразрез с безмерно трепетным и почтительным отношением к вере. Портеры чуть не перешли в позицию агрессивной защиты, когда некто захотел прикоснуться к их святыне — на то должна быть причина, и если Джим распутает эту темную историю, то его научная работа может пополниться уникальнейшим острым сюжетом.

Мысленно писатель перебирал варианты получения доступа к загадочному домашнему алтарю. Добровольно ему бы никто не указал на это место, ворваться силой также было невозможно — их слишком много, плюс неизвестно даже примерное расположение. Бегающий взгляд и беспокойство мистера Грина заметила только юная Лиза, малышня была занята поеданием пищи, а взрослые уже немало охмелели. Девушка, пользуясь этим, встала из-за стола, будто по своим делам, и, проходя за спиною гостя, тихо шепнула «подвал».

Грин не знал, догадалась ли девушка о его намерениях, но, в крайнем случае, оказавшись с ней один на один, он сможет шантажировать ее перспективой обучения и ей придется провести его к алтарю, открыв зловещие стороны культа. Немного погодя, он извинился и отпросился в уборную, отказавшись от сопровождения под предлогом того, что еще при входе заприметил это строение на заднем дворе — раскрасневшиеся от браги Портеры не настаивали и позволили гостю отлучиться. Выйдя в прихожую, писатель тотчас увидел люк в полу, который внезапно оказался открыт, а откуда-то из сырой глубины призывно светила свеча — несомненно, Лиза говорила об этом. Стараясь не шуметь, Джим спустился по крутой деревянной лестнице, нацепляв с десяток заноз. В нос ударил неприятный запах подгнивающего сена, которым был устлан пол, сперва видимость была очень уж небольшой — рассмотреть во мгле можно было лишь крутой поворот узкого каменистого прохода, ведущего, по всей видимости, в основное подвальное помещение.

Мистер Грин не ждал ни секунды, он понимал, что совсем скоро его хватятся, нужно как можно скорее оглядеть сакральное место и вернуться к столу. Писатель уверенно повернул за угол.

Джим еле сдержал крик, норовивший вырваться из груди. Организм отреагировал странным образом, нестерпимо захотелось истерически разрыдаться, но в то же время тело, казалось, сковали невидимые цепи, инстинкт самосохранения велел не тревожить тишину и даже не шевелиться. Бедняга лишь пошатнулся и замер, задрав голову.

Увиденное им нельзя было описать как нечто из ряда вон выходящее, однако подобные композиции настолько ловко играют тревогами и дурными ассоциациями, взращенными в нас с детства, что невозможно сохранять холодность рассудка, узрев подобное в полутьме чужого запретного подполья. Из-под самого свода в сторону проема смотрела уродливая огромная козлиная голова, в которую по неясной причине сунули вторую пару рогов — оленьих, несуразно и грузно выглядящих на фоне мертвой морды несчастного животного. Каким-то образом в пасть была засунута челюсть хищника, оттуда сверкали зубы, принадлежавшие, возможно, волку или крупной собаке. Некий угловатый каркас скрывала плотная черная мантия, но в целом такая композиция напоминала чудовищно высокое сгорбленное существо, около трех метров ростом, чья звериная голова покоилась на иссушенном и неестественно удлиненном человеческом теле.

Шок от увиденного начал отступать, и тогда мистер Грин разглядел прочие детали — подле ног кошмарной химеры через равный промежуток установлены шесть надгробий, в дальней части круга был оставлен прогал, похоже, что для седьмого. Писатель, конечно, не ожидал подобного, он чаял увидеть обелиск, увешанный черепами животных или мерзкий, разукрашенный телячьей кровью, тотем, но здесь все было куда серьезнее и, похоже, не обошлось без человеческих жертв. Первичный страх стал сменяться научным любопытством, но лишь только Джим сделал шаг вперед, как за его спиной кто-то нарочито закашлял, заявив о своем присутствии. Грина передернуло, он вздрогнул всем телом и уже было приготовился биться за свою жизнь... как заметил позади себя Лизу.

Девушка многозначительно посмотрела на него обреченными глазами и вышла в центр залы, она взглянула на жуткое чучело уже не с ужасом, но с глубоким презрением. Затем, указав кивком на пустое место, она твердым голосом произнесла «Для меня». Ее интонация была удивительна, лишь мученицы с древних полотен могли с таким бесстрашием, сохраняя лицо, посмотреть в глаза грядущей гибели. В свете свечей Лиза казалась старше и серьезнее, трагичный образ был достоин кисти лучших художников, но миру не суждено увидеть эту красоту, увядающую на разлагающейся почве из лживых верований.

— Что здесь происходит?

С трудом выдавил из себя писатель, оглядывая хрупкую фигуру, стоявшую среди могил.

— Здесь покоятся мои младшие братья и сестры. Их принесли в жертву, и эта трагедия осталась незамеченной для всех. Когда мне было восемь лет, а самому маленькому брату всего лишь год, к отцу пришло «озарение», в ходе очередного экстатического разговора с создателем он получил откровение о том, что ради спасения душ всего нашего рода им нужно отдать божеству всех своих детей от мала до велика. Таким образом, я еще живу, но уже буквально через неделю наступит последнее осеннее новолуние, а значит, убьют и меня.

Писателю стало еще хуже, чем было прежде, ведь ни одно паранормальное явление не может так испугать, оглушить, как на то способны людские жестокосердие и дремучее невежество. Скупая слеза покатилась по щеке Джима, у него перехватило дыхание при мысли о том, что шестеро невинных малышей уснули навеки под этими каменными плитами, а сотворили над ними такое зверство их собственные родители. Научное любопытство куда-то исчезло, мистер Грин вовсе не хотел знать, как именно умирали дети.

— Почему вам никто не помог? Как вообще такое могло произойти в людном месте? И кто же тогда эти ребятишки за столом...

— Это и страшнее всего, мистер Грин. Меня уже не пугает смерть, если вы не заберете меня, то моя судьба определена. Но я ужасаюсь от царящего вокруг равнодушия, мне хочется плакать, потому что я умру, а в мире все также будет верховодить безжалостность к ближнему. Наша семья живет на отшибе и имеет плохую репутацию, люди брезгуют нами и не пускают в свой круг, поэтому им все равно, что творится за этим забором: была толпа детей — осталось также много, и неважно, что каждый год родители собирали подкидышей по окрестным деревням, чтобы восполнить количество отпрысков в семье. Соседям не было дела до смены наших лиц, чужакам не было дела до того, как живут теперь в другом месте отданные ими сироты. Мне некому жаловаться, когда я пыталась заговорить с посторонними, от меня презрительно отворачивались, а если это было на глазах у родителей, то после я еще и как следует получала розгами за свое «разнузданное» поведение. В те ночи, когда убивали братьев и сестер, я слышала их крики, тогда я запиралась в кладовой и плакала навзрыд от бессилия, кусая руки в кровь, чтобы заглушить душевную боль телесной. Я всегда помогала их нянчить, кормила, купала, и мое сердце разрывалось от мысли, что наша мать, проведя с ними столько же времени, без угрызений совести отдает их на заклание. Конечно, я понимала, что сама тоже уйду следом, но я рада оказаться последней не по той причине, что моя агония длилась на несколько лет дольше, а от того, что я пыталась скрасить дни своих родных ребят. Джим, я умоляю вас... — она все же не выдержала и стала взахлеб плакать, сжимая в кулаки побелевшие от напряжения пальцы — дайте мне шанс, я через столькое прошла, я готова на все...

Писатель не говоря ни слова подбежал к девочке и обнял ее, он погладил ее по волосам и нервно огляделся, но только собрался сказать, что им пора убираться, как вдруг из-за угла раздался зловещий скрип. Лиза притихла и резко изменилась в лице, на котором вновь появилась маска равнодушия. Джим тогда еще не знал, что она приняла очень смелое решение, на которое способен не всякий взрослый. Мужчина теперь намеревался защитить себя и девчушку, воинственность была чужда этому человеку, но критические ситуации иногда пробуждают в человеке невиданные прежде качества.

В помещение вошла Эмили, «вооруженная» старой деревянной киянкой, на самом деле то был счастливый билет, ведь если бы роли распределились иначе, и Крис не пошел оглядывать двор, то шансов на спасение не было бы вовсе. Однако изнеженный городской житель все же струсил, он замялся и упустил заключенное в неожиданности преимущество... но его не упустила Лиза. Она с разбегу бросилась на мать и сбила ее с ног, та, будучи еще пьяна, потеряла равновесие и упала, стесав кожу о каменную кладку, женщина на несколько мгновений впала в беспамятство.

— Бегите, это не ваше бремя! А я выдержу, они не отпустят меня до новолуния... только вы вернитесь, молю.

Обуреваемый ужасом Джим смалодушничал, он кивнул и ринулся к выходу, отбросив на второй план беды, свалившиеся на беззащитного ребенка, так уж сильно хотелось спасти собственную шкуру. Все внутри полыхало огнем, не хватало воздуха, но он двигался так быстро, как мог, за несколько секунд писатель выскочил из дома, ему было безмерно страшно встретить на выходе Кристофера, но к счастью хозяин дома оказался далеко позади, о том свидетельствовали его гневные крики с заднего двора, это дало Джиму уйти. Гигантским прыжком он перемахнул через изгородь и несся до центра поселения с неописуемой скоростью, ощущая, что внутренние органы уже просятся наружу через горло. Покидая это адское место, мистер Грин абсолютно точно решил, что ему дорога своя жизнь, и он не вернется туда без дюжины столичных полицейских... такой подход однозначно предвещал скорую гибель бедной Лизы, но успокаивал дремлющую совесть писателя.

* * *

— Черт с этой деревней! — Приговаривал Джим задыхаясь влажным, будто бы вязким воздухом, в попытках как можно быстрее взобраться на холм, который венчало обветшалое поместье — Они... они опоили меня, от того мерещатся всякие небылицы... — стал все чаще причитать писатель, находясь в пограничном с помешательством состоянии.

Мистер Грин, переполняемый бурлящей смесью из ярости и первобытного ужаса, отворил словно пробковую створку трехметровые отсыревшие двери. Он привычным жестом, сам не замечая того, оправил лацканы пальто, но перестающие слушаться пальцы дернули с такой силой, что хлипкая верхняя пуговица с треском оторвалась и полетела на пол. Холл был пересечен довольно быстро, крайне встревоженный гость за несколько воистину исполинских для его роста шагов оказался в каминном зале, где его ожидал очередной виток этой безумной вакханалии.

В помещении было тихо, лишь огонь потрескивал в очаге, старая бледная кухарка подбрасывала пищу ненасытным языкам пламени. Щелк-щелк, огонь издавал тот самый мерный звук, обычно успокаивающий усталых путников, вернувшихся к домашнему уюту. Джим ощутил резкий спазм в районе затылка, чуть не лишивший его сознания, когда увидел что рядом с пуфом, на котором сидела служанка, бесцеремонно распахнутый, лежал его чемодан. Горчичного цвета, с десятками гербовых эмблем. Женщина бросала в камин, несомненно, прошитые блоки его драгоценной рукописи.

Вновь обретя способность управлять своим телом, писатель издал противный визг и ринулся к огню, навскидку уже не менее половины прошивок сгорело, еще немного лишь занималось пламенем. Мужчина в абсолютно истеричном состоянии, можно сказать, в беспамятстве, бросился доставать обугливающиеся листы, однако тотчас ощутил, что жар слишком велик, нет ни малейшей возможности выхватить нечто из глубины ниши без вреда для своего здоровья. С минуту Джим просто глотал воздух, подобно выбравшемуся из пучины волн пловцу. После стало постепенно приходить кошмарное осознание случившегося, парадоксально соседствующее с абсолютным непониманием природы творящихся кругом событий.

— Вы в своем уме!? — орал он, срываясь на хрип — Как!? Как это понимать?

Старуха подняла на него голову, и писателя передернуло от «взгляда» пустых, абсолютно точно слепых, белесых глаз.

— Мистер Сильверстоун сказал, что вы своими трудами прекратите наши бедствия. И правда. Правда же? Они сгодились, больше не холодно.

Сказала служанка и вдруг оголтело стала сучить ногами, подобно избалованному ребенку, требующему конфет, при этом сохраняя совершенно спокойное выражение мерзкого, морщинистого лица. Внезапно Грина одолело столь сильное чувство гадливости, постепенно перерастающее во все тот же пресловутый испуг, обращаясь к последним островкам здравомыслия он рассудил, что кухарка явно не в своем уме, корить ее не просто безыдейно, а небезопасно — мало ли что взбредет больной в голову.

«Нет, хватит, пусть со всеми безумствами разберется хозяин этого дома. Несомненно, вся ответственность на нем, как он может проживать рядом с этими... Постойте-ка. Это месть! Какая же отсроченная и извращенная, да этот страдалец на самом деле дьявол воплоти и, похоже, не зря жизнь так сильно его трепала. Вот же гнилое нутро, подстроить такой спектакль, финалом которого станет уничтожение столь фундаментального творения — бессердечно. Это же не чертово эссе написанное за ночь! Ну погоди, Алан, ты за все ответишь, я превращу твое существование в сущий кошмар» — Думал Джим, поднимаясь по лестнице, как можно стремительнее отдаляясь от сумасшедшей старухи. Писатель онемевшими пальцами кое-как нащупал во внутреннем кармане платок и принялся усердно утирать им пот с побагровевшего лица.

В одной из комнат второго этажа точно заслышался голос хозяина дома, этот рокочущий бас тяжело спутать с чем-то иным, хоть сути слов совершенно не удалось разобрать. Джиму абсолютно не важны выражения, сейчас он в состоянии аффекта был готов даже наброситься с кулаками на недруга, хоть тот был выше и крепче его. Все — не суть, все меркнет перед желанием обличить зло и излить всю горечь от буквально невосполнимой потери столь драгоценного труда.

Распаленный Джим без стука влетел в комнату, благо, открытая им дверь практически не скрипнула. Грин вновь остолбенел от зрелища, частично укрытого ширмой и тканью полога. Сара, такая сдержанная и правильная, извивалась и постанывала от каждого движения своего нанимателя, ее нежные локоны беспорядочно рассыпались, едва прикрывая наготу соблазнительного молодого тела. Узловатые пальцы Алана ласкали пышную сахарную грудь девицы, от чего та получала несказанное удовольствие. Изнывая от истомы она все крепче прижимала его к себе ногами, жадно обвивала его шею, царапая раскрасневшуюся от любовного пыла кожу. Мужчина, в свою очередь, явно оставался максимально сосредоточен, ежесекундно упиваясь зрелищем удовлетворяемой им красавицы. Писатель постыдился того, что испытал в тот момент, помимо абсолютно закономерного смятения, также возбуждение и ничуть не меньшее разочарование тем фактом, что столь перспективная особа могла столь дешево себя продать. И как он смог так запудрить Саре мозги, что та была готова неподдельно восторгаться им взамен на такие скромные перспективы в виде сомнительного достатка и еще более сомнительной душевности отношений. Нет, давайте быть честными, то была натуральная ревность и зависть, эту свежую энтузиастку захотел он, а вот получил, увы, Алан.

Простояв недвижимо несколько мгновений, писатель поспешил ретироваться, теперь еще более переполняемый ненавистью. Он, оскалившись от злобы, вылетел обратно в коридор, полный желания найти какого-то вменяемого слугу, дабы тот обеспечил им с мистером Сильверстоуном адекватную встречу. Джим опустил голову, взъерошил себе волосы в попытках хоть немного освежить мысли... и вскрикнул, увидев перед собою лицо Сары, совершенно опрятной, с аккуратной укладкой на голове при весьма скромном убранстве.

— Вы кого-то искали, мистер Грин?

Спросила она, как казалось, с неподдельным любопытством, ее тонкие губы поджались, когда ошеломленный писатель отшатнулся назад и, молча, стал на нее таращиться.

— Но...вы...там.

Невнятно молвил он, указывая на дверь. Изумленная экономка поспешила открыть вход в комнату, на которую указывал онемевший гость — пусто. Конечно же, ведь это старый рабочий кабинет, покинутый хозяином дома после постройки нового флигеля. На этом месте Джим рассмеялся сквозь слезы, он хихикал, кивал головой и разводил руками, не в состоянии больше анализировать странные метаморфозы окружающего пространства. Его рассудок активировал защитный механизм, Джим больше не стремился разобраться в сущности вещей, более того, отступало и желание поквитаться с недругом, лишь бы отступило наваждение и больше ничего не нужно.

— Сара, мои рукописи? За что вы так?

Вопрошал он, не отводя стеклянного взгляда от потертого рабочего стола, наполовину укрытого мраком заброшенного кабинета.

— О чем вы, сэр? Они в целости и сохранности, там, где вы их оставили — в приемной мистера Сильверстоуна.

Экономка нежно взяла гостя за руку и стала увлекать его в глубину этажа. Тот упирался, но его попытки были жалки, сейчас он был подобен агнцу, ведомому на заклание.

— Что? Их бросали в камин.

— Какая нелепица, мистер Грин, полно вам. Вы, должно быть, переутомились, идемте скорее, я налью вам чаю.

И вот уже назойливо заиграл фонограф, скрипучая мелодия давила на сознание, стремясь вытеснить измученный рассудок из столь же усталого тела писателя. Джим плакал и вовсе не хотел идти дальше, но при этом безропотно следовал за Сарой, что иногда оглядывалась и вежливо улыбалась ему, она спешила, все также придерживая свободной рукою подол.

Девушка отперла оловянным ключом нужную дверь и учтиво пригласила гостя пройти, тот задергал рукою в отрицательном жесте, отвернул голову в последней попытке избежать неминуемого, но подвластный неведомым силам все же поддался. Безумная какофония неисправного фонографа оглашала маленькую, но очень уютно обставленную приемную в изумрудных тонах. На бархатном кресле с чрезмерно вытянутой спинкой восседал мистер Сильверстоун, а его длинные ноги, подумать только, лежали на том самом чемодане горчичного цвета с гербовыми нашивками. Алан, не произнеся ни слова, улыбнулся и взмахом руки предложил Грину устроиться в кресле напротив.

Тот, уже потерявший всякую связь с реальностью, подобно ребенку обрадовался целостности личных вещей, в итоге чемодан все же оказался здесь... может на первом этаже горела подделка? Жестокий розыгрыш, ай-да пройдоха! С глупой улыбкой писатель уселся на предложенное место, уперев локти в колени и подперев отяжелевшую голову руками. Экономка разливала обещанный чай из новехонького фарфорового заварника — чудесная картина, все утихло, как того и желал Джим.

— Алан, как же ты все это провернул?

Тот все также, молча, пожал плечами, и они по-дружески засмеялись. Но вдруг развеселый настрой Джима стал угасать, когда тому померещилось, будто мрачные и неестественные тени стали выползать из-за кресла собеседника. Тот, словно не замечая ничего странного, доброжелательно произнес.

— Выпей пару глотков, полегчает. Какой мне смысл во лжи, я искренне хочу тебе помочь, ведь, по сути, мы оба поспособствовали появлению на свет этой гениальной книги, я не ищу славы, просто хочу довести все до логического завершения.

Джим зажмурился и согласно кивнул, он на ощупь взял горячую чашку, распахнул глаза и в отражении в темно-коричневой, будто желеобразной субстанции, вдруг увидел себя, совсем юного, студента... и драгоценный фарфор рухнул на пол, разбиваясь на мельчайшие острые осколки. Совершенно опустошенный мистер Грин, уже без единой эмоции, спросил:

— И в чем же будет выражаться твоя помощь?

— Повстречай главного героя книги сам.

С этими словами тени, противоречащие всем законам оптики, резко двинулись в сторону писателя, коснувшись его ног, они вызвали жгучую боль, а затем онемение. Тиски сжали стопы, голени, тупая боль подкатила куда-то в район диафрагмы. Затем пришла пустота.

Автор: Morrigantales