Мало кто всерьез осознает масштабы Москвы. И речь даже не про физико-сравнительные характеристики в духе «в полтора раза больше Сингапура» или «вместит в себя столько-то Лихтенштейнов». Тем более что в мире найдутся города, которые своими размерами заткнут за пояс и саму Москву. Отнюдь, дело совсем другом.
Масштаб столицы ощущается в её причудливой многогранности, где даже соседние районы могут решительным образом различаться между собой: архитектурой, кастовым составом аборигенов и даже самым укладом их жизни. Плавильный котёл культур и эпох, Москва соединяет в себе гламурность Остоженки и патриархальность Курьяново, офисы Сити и заводы Карачарово, человейники Некрасовки и деревянные домики Троице-Лыково, бетон и зелень. Кстати, про зелень.
Многоликость первопрестольной, о которой я тут распинаюсь, не была бы полной без её природы, и Москву заслуженно регулярно относят к числу самых «зелёных» мегаполисов мира. В этом плане погоду, конечно, делают не клумбы с бегониями или ряды тополей вдоль многочисленных её бульваров. Нет, основная роль здесь выпадает на долю лесопарков.
Битцевский парк, Царицыно, Коломенское и, быть может, Измайлово. Вот, пожалуй, и всё, что придет в голову рядовому российскому обывателю. Однако московских лесопарков больше. Значительно больше. Для наглядности можете открыть карту столицы и сосчитать на ней количество зелёных зон, а как закончите – оцените их размер. Но если не желаете этого делать, то вот цифры: площадь уже помянутого Битцевского парка составляет примерно 22 кв. км., что на пару километров больше площади, к примеру, города Саяногорска в Хакасии и всего вполовину меньше площади подмосковного Сергиевого Посада с его стотысячным населением. А ведь это только один, пускай и крупнейший, лесопарк столицы. Ведь есть же ещё Покровское-Стрешнево, Борисовские пруды, Кузьминки-Люблино, Крылатские холмы, Алёшкинский лес, Лосиный остров, Строгинская пойма...
Без преувеличения, московские лесопарки – это небольшие города, в которых, как в чашке Петри, бурлит своя отличная от мегаполиса жизнь. Непроглядные кущи, зыбкие болота, реликтовые леса, заливные луга, крутые овраги, древнеславянские курганы, «закрытые» посёлки и даже целые небольшие популяции лосей, кабанов и лисиц – вот то, что и сегодня возможно отыскать в лесах внутри МКАД.
Как вы могли догадаться, Ваш покорный слуга был (да и является несмотря на случившееся) человеком, питающим неподдельный интерес к природе. Пускай и зажатой меж спальных районов и местами причёсанной, но всё такой же неприветливой и плотоядной. Практическим способом приложением этого моего интереса являются пешие и велопрогулки, а также нерегулярные вылазки на рыбалку в тёплое время года. Ну и иногда подкармливаю небольшую популяцию ворон и галок в Кусково. Такой вот себе доморощенный Дерсу Узала, только вместо амурского амбы – московские бобры.
Занимаюсь я этим уже более 6 лет, с момента переезда в Москву, поэтому в загашнике успело накопиться самых разных историй, связанных с моим хобби, – забавных и не очень. Бывало, встретил бальзаковского возраста нудистов на опушке леса, а в другой раз – случайно наткнулся на целую россыпь могил среди густо растущих деревьев. И бочки с ипритом, и перебегающие дорогу лисы, и скульптуры мультперсонажей с пустым взглядом, и кузовы сгнивших авто – чего я только не встречал в лесах Москвы.
И поскольку Вы читаете эти строки, то последует резонный вопрос: а как дела с мистикой? Что уж, я часто оказывался в ситуациях, когда пресловутое «шестое чувство» всеми силами давало понять, что пора бы делать ноги. Такое чувство, к примеру, не раз настигало меня даже в самые ясные дни на дне Голосова оврага или вблизи Строкинских укреплений. История же, которую я намерен изложить ниже, не сильно далеко ушла от подобных смутных ощущений, да, к тому же, в момент её кульминации рассудок и возможность воспринятия реальности предательски подвели меня. Хотя, предательски ли? По этой причине, если Вы намереваетесь услышать рассказ с обилием деталей в духе «я отбивался от оборотней в Сокольниках» или «видел Лох-несское чудовище в притоке Яузы», то эта история не для Вас. И до сих пор я не имею совершенно никаких соображений по поводу случившегося.
Наверное, именно поэтому я воздержусь от каких-либо суждений и, тем более, выводов – дело это, как известно, пустое и неблагодарное. Вместо этого я изложу на суд читателя обстоятельства той московской ночи в том порядке и объёме, в каком они отложились в моей памяти. Единственная, пожалуй, корректировка будет касаться топонимов мест, связанных с описываемыми событиями: их я намерено упущу. Конечно, заядлые любители московской природы по некоторым географическим особенностям без труда угадают злополучную локацию вплоть до считанных метров, однако таких, очевидно, меньшинство. Да и им хватит ума держаться от неё ночью подальше в силу дурной славы этого места. И всё же я предостерегаю читателей, которые вдруг решат поиграть в сыщиков и впоследствии пройти «путём боевой славы» автора – не стоит, оно Вам не надо.
Итак, без лишних слов, к делу.
* * *
Был конец июня. Я только закрыл сессию, сдав последний экзамен. То ли это было страховое право, то ли право европейского союза – сейчас уже достоверно не припомнить, да это, в общем то, и не важно. И вот теперь я подпирал стену у двери аудитории в ожидании друзей.
– Чёрт, попался вопрос, которого в билетах не было, – выпалил, едва закрыв дверь аудитории, мой товарищ.
– Типа с именем препода? – иронизировал я.
– Типа про предмет, объект и методы регулирования.
– Ну и что ты, Базин, не додумался, что и как регулирует отрасль права, которую ты целый семестр учил?
– Уж чья бы корова мычала, – резонно парировал товарищ.
Дождавшись остальных, мы двинулись в сторону выхода.
– Ну что, по паре пивов? – спросил Базин.
Пускай сессия и осталась за плечами, чувства праздника этот факт не принёс: я слетел с красного диплома и стипендии, получив пару «троек», в том числе по последнему из экзаменов – и это всего за год до окончания вуза. Да уж, мамина гордость, о которой родители по поводу и без не преминут рассказать любому встречному-поперечному.
– Брат, Вику тоже можем позвать, давай? – не оставлял товарищ попыток уговорить меня.
– Самое обидное, – думал я про себя, идя по извилистой кишке коридоров вуза, – что я действительно готовился. Не бездумная муштра, не попытка вверить свою судьбу удаче – методичная и продолжительная подготовка. День за днём и ночь за ночью. В течение месяца.
– Да не, как-то нехорошо себя чувствую, так что давай в следующий раз, а вам – хорошо посидеть. И давайте в этот раз без разбитых стаканов, поберегите стипендию.
Я не кривил душой по поводу самочувствия: подготовка отняла много сил – физических и душевных. Марафон по навьючиванию головы скоропортящимися знаниями даже привёл к звуковым и визуальным галлюцинациям. Как-то спросонья в полутьме померещилось, что у соседа из-под одеяла выглядывает хвост, а на голове водружены козлиные рога. Присел на кровати. Проморгался. Да нет же, обычный человек – неровно дышит да посапывает. Алкоголь – не лучший спутник такому состоянию.
Чуть за полдень я был уже в общежитии, и следующие пару часов прошли в бытовых хлопотах и вялотекущих думах о том, как распорядиться возникшим вдруг у меня свободным временем. Наиболее очевидным вариантом по указанным выше причинам было отправиться на боковую, и битые полчаса действительно прошли в попытке закимарить. Не знаю, правда, на что я рассчитывал, засыпая плохо даже по окончании тяжёлого рабочего дня. Дневной же сон для меня всегда был недосягаем.
Чтобы дело пошло сподручнее, я даже принял двойную от рекомендованной дозы мелатонина (да, теперь любая собака знает, что так делать не стоит, но тогда я был не сильно сведущ в теме биохакинга). Эффект наступил, правда, как нетрудно догадаться, – диаметрально противоположный. Последний же аккорд в похоронном марше моего сна сыграл звонок телефона:
– Алло, мам, привет... Извини, забыл написать, что последний экзамен сдал... Ну разумеется «пять», что за вопросы... Да, спасибо-спасибо... Папе тоже спасибо... Аа, с тобой... Привет, пап... Да вот в общаге, решил отдохнуть немного... Не помешала, не переживай... Да точно, точно... Не, сосед пару дней назад уехал домой на лето... Да, он хороший сын в отличие от некоторых, кто бы спорил. Настоящий ангел во плоти, и совсем ни разу не чёрт рогатый... Да я о своём, не бери в голову... Не, не планирую, обсуждали же уже... Что? Мам, ну не стоило, ты же знаешь мою позицию по этому вопросу... Ну вы даете, блин... Ну раз пришло, то да, схожу получу тогда сейчас, скинь на Ватсап... Спасибо большое, но не делайте так больше... Да, фото пришлю, как получу, еще раз спасибо... Давайте, пока.
Я завершил спонтанный звонок с родными. В разделе уведомлений сразу отобразилось одно новое сообщение от матери – скриншот с кодом для получения заказа в близлежащем ПВЗ. «Катушка для спиннинга Kaida, размер шпули 3000...» – успел бегло прочитать я на скриншоте карточки товара. Именно та модель, которую я имел неосторожность похвалить как-то в нашем недавнем разговоре.
На душе стало гадко. Подарки я не любил и без того, а незаслуженные подарки – не любил вдвойне. Но что случилось, то случилось, и гонять мрачные мысли из пустого в порожнее не было особого смысла.
Спать окончательно расхотелось; погода установилась ясная; планов на ближайшие дни не было и ничто не обременяло меня; стены вокруг давили и хотелось развеяться; новая катушка лежала на столе. Иными словами, я был обречён пойти на рыбалку.
* * *
Под ногами приятно хрустела мелкая гравийная крошка; правую часть лица обжигало солнце, словно пытаясь компенсировать своё отсутствие в последние дни. На водной глади, едва подёрнутой лёгким ветерком, акварельно курсировали небольшие парусные яхты. Воздух отдавал запахом озона и прелой зелени.
Я чётко осознал момент, когда была пройдена условная граница, отделяющая привычный городскому жителю мир от мира «первой природы», и с каждым шагом я всё глубже увязал в царстве полевых цветов и подрагивающих на воде кувшинок, причудливо изогнутых заводей и неприметных в зарослях трясин. Шаг – и хиты «нулевых» из кафе на противоположном берегу стали чуть глуше; другой – и над головой сгустились раскидистые ветви вековых деревьев; третий – и захотелось сделаться тише и незаметнее самому.
Нет, пожалуй, я не боюсь леса. Даже теперь. Но я его опасаюсь. Помимо очевидных опасностей дикой природы, пусть и не всегда актуальных в условиях столичных лесопарковых зон, есть в этих вместилищах стихии что-то едва уловимое, заставляющее даже в самую ясную погоду и при полной гарантии безопасности оставаться настороже. Редкие гении от мира искусства способны не просто уловить это ощущение, но и воплотить его в подобающую форму. К числу таких возможно отнести Шишкина с его картиной «Корабельная роща»: мы видим ничем не примечательный сосновый бор, отмеченный даже следами присутствия человека. Однако неприветливость теней мачтовых сосен, разительно контрастирующих с ярким полуденным солнцем, самая густота хвойного леса, возрастающая по мере удаления перспективы – всё это в единстве наполняет сердце наблюдателя едва ощутимой смутой. И в этом месте я всегда испытывал похожие ощущения, причём по своей остроте каждый раз они были словно в первый.
Путь-дорога от станции метро в бодром темпе заняла приблизительно сорок минут, и до места назначения я добрался ещё засветло, хотя рдеющая недалеко от линии горизонта дымка облаков, чуть скрывающая за собой солнце, обещала, что сумерки уже на подходе.
Перво-наперво следовало осмотреть мои «владения» на текущую ночь, а осматривать было что. Местом своего назначения я выбрал рукотворную песчаную косу, решительно врезающуюся в водную гладь обширного затона на глубину до ста метров. При этом, как и подобает косе, она была достаточно узка, и самая широкая часть её не превышала четырёх метров при средней ширине около двух.
Место это в силу своей удаленности было, преимущественно, безлюдным, хотя иногда и становилось пристанищем для рыбаков, экипажей причаливающих время от времени парусников и любителей уединенного пляжного отдыха. И всё же для внутреннего спокойствия я решил удостовериться, что нахожусь здесь один.
Пройдя с начала косы до её оконечности и не найдя признаков присутствия посторонних, я отметил в голове:
– Ну и заросло тут всё.
Действительно, запечатленная в моей памяти тонкая песчаная полоска косы, подёрнутая местами кучкующимся кустарником, теперь угрожала превратиться в джунгли уже в ближайшие годы. Ивы и прочая прибрежная растительность, годом ранее доходившие мне едва ли до груди, теперь составляли не менее трёх метров в высоту.
– Как же сильно природа утвердилась в правах за время моего отсутствия. Неужели люди стали здесь настолько редкими гостями?
Словно в ответ на свой же немой вопрос я приметил, что привычное место для кострища в самом начале косы казалось не использовавшимся уже давно: сочная зеленая трава вплотную подходила к месту бывшего очага, крупные угли и обугленные чурки, привычные для этого места, отсутствовали вовсе, и на его природу намекала разве что горстка застарелой влажной золы и обугленная жестяная консервная банка.
– Ну и дела, – с сожалением отметил я, – значит, придется идти за дровами в эту гиблую чащу...
Под «гиблой чащей» я подразумевал участок леса, почти вплотную прилегающий к косе, – хрестоматийный пример того самого тревожного леса, помноженный на тысячу.
– Мрачновато здесь, – говорил как-то мой товарищ про этот участок.
– Идеальное место для изнасилования, – вторила ему тут же наша подруга.
Я же, воздерживаясь от каких-либо характеристик, попросту ускорял шаг в этом месте. Особенно, когда бывал здесь в одиночку.
Солнце уже коснулось линии горизонта, поэтому делу сбора хвороста – среди всех прочих дел – отдавался приоритет. Я расстегнул рюкзак и вынул из спинного отделения зачехлённый залог моего душевного спокойствия на грядущую ночь – мачете с сорокасантиметровым изогнутым лезвием. Продукт кровосмешения мачете и кукри, если на чистоту. Его тяжесть на поясном ремне сразу благоприятно подействовала на нервы. Медлить было нельзя – с каждой минутой небо темнело на полутон, поэтому, укрыв вещи от любопытных глаз в ивняке и надев налобный фонарь, скрепя сердцем, я отправился в гиблую чащу.
В ней уже стояла тьма египетская, и только судорожный луч налобного фонаря осквернял мрак подлеска. Поскольку ещё по дороге к косе я приметил отсутствие вблизи тропинки каких-либо дров, мне сразу пришлось углубиться в заросли. Отгоняя настырных москитов, отгибая хлещущие по лицу ветви и про себя отмечая возможные места для дальнейшей разведки, я кое-как набрёл на участок сухостоя и валежника. Приметив несколько сухих стволов, я принялся тут же корнать и уполовинивать их для удобства транспортировки до своего лагеря.
Фонарь давал яркий, но узконаправленный луч, поэтому происходящее вокруг в тёмном лесу, пока я занимался древесиной, оставалось для меня загадкой. В перерыве между ударами мачете я, бывало, резко оглядывал темноту вокруг и тщился выловить в ней знакомые образы. Иногда, после особо отчаянной борьбы с очередной веткой, я останавливался и прислушивался к окружению. Но лес молчал.
Вопрос с хворостом был закрыт за три ходки, и каждый раз, возвращаясь в гиблую чащобу, я проделывал над собою усилие, пересекая границу сумерек и полнокровной ночи.
– Лучше сейчас закрыть этот вопрос, чем ночами шарахаться, – как бы договаривался я с собой.
Принеся последние дрова, я отметил, что наступили почти полные сумерки. И тут произошло неожиданное: на меня резко и вероломно посыпались градины капель – со спины, совершенно мною незамеченный, надвигался сплошной грозовой фронт.
Свинцовые тучи сразу и без всякого этикета разразились, что называется, на все деньги. Я судорожно разрыл в рюкзаке небольшой чехол и, расправив одним махом его содержимое, уселся на хопку, подтянул колени к груди, а рюкзак ко спине, и укрылся от стихии вместе со своим скромным скарбом. Боюсь представить, какую палитру эмоций я испытал бы, если бы доверился прогнозу погоды, прочащему совершенно ясную погоду на предстоящую ночь, и не взял бы в последний момент дождевик-пончо.
– У природы нет плохой погоды, – процедил я со сжатыми губами, прикуривая в ладонь сигарету.
Стихия, между тем, набирала силу. Порывистый ветер заиграл ветвями ив, полуокруживших мой лагерь, поднял нервную волну на водоёме. Где-то за спиной, ближе к концу косы, в такт волне что-то забухало. Удары косых капель по хлопчатобумажной ткани слились в монотонный гул, а из-под дождевика по направлению к воде образовался маленький ручеёк. Едва выглядывающие из-под импровизированного убежища кроссовки, казавшиеся и до того влажными, теперь окончательно промокли, а образовавшийся вскоре под плащом парняк не грел, но студил. Меня потряхивало от озноба, я курил и думал разное:
– Если я сейчас снимусь, то ещё с запасом успею до закрытия метро. Ну или можно на такси раскошелиться – всё равно не так далеко ехать.
Хотя при мысли о необходимости миновать при этом гиблую чащу мой едва возникший энтузиазм мигом испарился. Пожалуй, это был один из тех моментов, когда утешаешь себя тем, что детям в Африке живётся ещё тяжелее, а уж блокадникам в Ленинграде... Однако уже полчаса спустя стихия иссякла, пускай удаляющиеся тучи ещё какое-то время и огрызались редкими каплями, норовящими попасть за шиворот. Теперь ничего меня не отвлекало от главной линии предприятия – рыбной ловли.
Сперва я расчехлил «тяжелый» спиннинг. Незамысловатая донная снасть была связана для него ещё в общежитии, чтобы избежать удовольствия вязать петли и узлы в потёмках. Оставалось, разве что, нарезать лоскуты марли и скрутить в один из них кусок сырой куриной печёнки. И вот, опустив лескоукладыватель и прижав саму леску указательным пальцем, я с чувством размахнулся и отправил снасть, отягощенную двадцативосьмиграммовым грузилом, на расстояние приблизительно тридцати метров от линии берега.
– Ловись сомик большой, ловись сомик маленький, – закончил я ритуал и перешёл к следующей снасти.
Дальше последовала очередь зонтичной раколовки, с оснасткой и установкой которой я справился за пять минут.
– Работает по принципу «легко зайти – трудно выйти», – вспомнились слова товарища, впервые продемонстрировавшего мне когда-то этот чудо-девайс.
«Лёгкий» спиннинг, для которого и предназначалась новая катушка, я решил пока не доставать: на нём была джиговая снасть, и с обычным силиконовым твистером ночью с ней делать было особо нечего.
– Как пойдёт ближе к рассвету утренний гон у рыб, так и достану, десять минут делов, – заключил я.
Когда все приготовления были окончены, я осмотрелся. В центр моего внимания попал черный зёв прохода между ивами, расположенный по направлению ко входу на полуостров. По направлению к гиблой чащобе... Ещё в суете подготовки снастей я не раз ловил себя на том, что кошусь в ту сторону и стараюсь не оставаться к ней спиной – хотя бы в пол-оборота. Теперь же враждебно чернеющий зёв между деревьями занимал не периферию, но центр моего внимания. Перспектива провести остаток едва начавшейся ночи, поминутно таращась в сторону кустов, меня не сильно привлекала, и спустя минуту раздумий в голове сложился образ решения возникшей проблемы.
В заготовленных дровах я нашел два достаточно крепких и прямых прута, и водрузил их в песчаное дно у самого берега косы рядом со злосчастными кустами, источником моего беспокойства. Убедившись, что прутья не подвержены люфту, я отрезал приблизительно трехметровый кусок лески и закрепил его на уровне середины голени взрослого человека. Довершил пресловутое сигнальное устройство я запасным колокольчиком для донной снасти, который закрепил с помощью прищепки на одном из прутьев. Теперь появление возможного незваного гостя не останется незамеченным.
С мыслями, что такой Кулибин пропадает и, вообще, Маколей Калкин мог бы мною гордиться, я позволил себе впервые за вечер расслабиться и неспеша осмотрел окружающие меня водные просторы. За хлопотами я не заметил, как день окончательно уступил ночи. Исчезла даже бледно-оранжевая полоска у линии горизонта. Ночная природа начинала жить свою жизнь. Где-то в кустах, неподалеку от меня, прокричала прихотливая птица, и на другом берегу ей не преминули ответить в том же тоне. Проскакала и скрылась в высокой траве речная лягушка. Временами ровную гладь воды нарушала беснующаяся рыба, ищущая убежища от хищника у берега.
За спиной, чуть правее, вновь забилось и зашуршало. Возвращая взгляд к рюкзаку, я подумал:
– Удивительно, какую гамму звуков способны извлечь из колышущегося бруска волна и ветер.
Во время штиля примеченная мною ранее у берега в воде массивная чурка была незаметна, но лёгкий ветерок, поднимающий волну на водной глади, обращал её к движению. Подгоняемая равномерной волной, она создавала иллюзию, будто кто-то крадётся ко мне со спины тихими шажками, и я не раз судорожно огладывался, ощупывая при этом ножны на поясе. Но сзади, в конце косы, конечно, никого не было и быть не могло.
– Это просто деревяшка, ты сам ходил и видел её. К тому же, в той части полуострова никого нет – это ты тоже не раз проверял, – успокаивал себя я.
И всё же задача помирить разум и чувства трудна, поэтому подобного рода монолог повторялся в голове из раза в раз, когда поднимался ветер, и проклятая деревяшка билась о порог берега.
Что же до звуков цивилизации, то они незаметно стихли ближе к полуночи. Ведущий больше не бросался искрометными шутками и не подбадривал отдыхающую толпу в кафе на противоположному берегу затона. Исчез и без того находящийся где-то на периферии гул авто. В течение следующего часа ещё иногда слышался рокот запоздалого трамвая, проезжающего время от времени по расположенному на противоположном берегу мосту, да пару раз до ушей долетел натужный вой двигателя в отсечке:
– Наверное, тот «джиксер», который видел по пути сюда. Как бы не разложился на влажном асфальте...
Погасли прожекторы стадиона и заметно поредели квадратики окон на противоположном берегу, но сильно темнее от этого не сделалось – всё же это был город, который, как известно, никогда не спит. Фонариком я пользовался только при обращении со снастями, а во время перемещений по косе обходился и вовсе без него. Но все же это стало для меня сигналом к тому, что пора бы заняться кострищем. Тем более, что холод давал о себе знать несмотря на постоянное движение.
Перепроверив после очередной поклёвки донную снасть и удовлетворившись её состоянием, я достал из рюкзака инструменты для розжига костра. К несчастью, расположенная у подмоченной спинки рюкзака бумага оказалась сыроватой и отказывалась поначалу гореть. Время, отведенное для её просыхания, я решил провести с пользой: с помощью мачете наколол ещё мелких веток и щепок, чтобы подпитывать неокрепшее пламя; ещё раз продумал и реализовал устройство кострища.
Бережливо разорвав затем один лист, я скатал получившиеся лоскуты в неплотные шарики и поместил два из них в специально оставленное пространство под вигвамом из сучков. Несмотря на кажущуюся сухость, бумага занималась нехотя, но вот уже затрещали первые щепки. Далее, «по науке», я осторожно подкладывал и перекладывал сучки – не душа пламя, но и не оставляя в нём пустого пространства. Казалось, что всё идет по плану, но огонь резко, как по щелчку, погас. Это было так неправильно и нагло, что я даже выругался на него, как на живого. Вторая, полностью идентичная по характеру действий попытка, тоже не увенчалась успехом. И третья. И четвертая. Не изменил положение даже спрей-репеллент от комаров, использование которого стало жестом окончательного моего отчаяния.
В своё время топора и спичек мне было достаточно, чтобы развести пламя на льду Бурейского водохранилища при сорокаградусном морозе, а в альпийской зоне близ Большого Тхача или Оштена мы без труда разжигали пламя из скудно растущего кустарника и карликовых деревьев. Теперь же происходило что-то немыслимое – не самые сырые щепки и практически сухая бумага в установившемся было безветрии не желали загораться. Был дым, но не было огня.
На следующие полчаса я стал глух и слеп, как тетерев во время тока, так и этак пытаясь превозмочь возникшую из ничего ситуацию. Безумно припав на оба колена, словно бы в молебне древнему богу огня, с покрасневшим от натужного раздувания лицом и спутанными от злобы мыслями, я непреклонно делал попытки покорить огненную стихию. Из раза в раз пламя гасло в самый момент, когда, казалось, дело было сделано и горели с треском даже крупные сучья.
Видимо, так и зарождались практики анимизма у древних людей: я увещевал пламя, уговаривал и умолял его, пытался разжалобить и угрожал, извинялся – и повторял всё заново. Но огонь, как часть природных сил, оставался глух и равнодушен к словам и усилиям человека.
Занятый камланиями над костром и забывший напрочь об окружающем мире, я не сразу заприметил какую-то возню и фырчанье у себя за спиной. И всё это под аккомпанемент вновь беснующейся на волнах чурки и шелеста ив. Когда же эти звуки достигли сознания, за одну секунду из коленопреклонной позы я вскочил на обе ноги и выполнил упражнение «кругом» с такой скоростью и выучкой, что прослезился бы любой старшина на плацу.
Красный рассеянный луч фонаря выхватил движение почти у самых моих ног, там, где располагался рюкзак и прочие раскиданные рядом с ним вещи. Ощупывая тяжесть у себя на поясе, я различил в отступавшей темноте шарообразное нечто и блеск его угольных одутловатых глаз. И когда секундой после пришелец издал очередной звук, напоминавший то ли чих, то ли смешок, я успокоился, а остатки нервного напряжения нашли выход в ругательстве:
– Курва, ёжик.
Зверёк не воспринял сказанное на свой счёт, и продолжил участливо обнюхивать контейнер с куриной печёнкой, совершенно игнорируя, вопреки расхожему стереотипу, лежащий рядом пакет с яблоком.
По истечение следующих пары минут ночной гость был благополучно накормлен и, побыв со мной еще некоторое время, отправился дальше по своим ежиным делам.
– Быть может, теперь силы природы сжалятся надо мной, – подумал, было, на полном серьёзе я, – и тут же стыдливо подавил такие мысли, недостойные человека двадцать первого века.
Очередная попытка с костром также не принесла плодов.
– Бессмыслица какая-то... даже тот лётчик с парой спичек в кармане смог разжечь и поддерживать пламя, потерпев катастрофу суровой зимой на Аляске, – продолжал самобичевание я. – Кстати, про Аляску...
Я впервые осознал, насколько мне холодно. Богатый на события вечер не давал мне минуты, чтобы продохнуть и прочувствовать это. Надо было переодеться, да только особо не во что – только запасная сухая футболка да пара носков. Доверился прогнозу погоды, называется.
– Если человек ест плод с грядки продавца и умирает, то для продавца наступает ответственность. Если садится в машину, а у неё тормоза не в ладах, что приводит к аварии, то производитель идёт под суд. Если авиадиспетчер не разводит воздушные суда должным образом – тюрьма. Но вот если по вине синоптика человек насмерть замёрзнет в черте Москвы... – такие мысли о профессиональных стандартах гонял я у себя в голове, попутно приседая и разминая прочие свои конечности.
Незапланированный фитнес насытил тело теплом, а поддержал его я кофе с кардамоном и мускатным орехом из термоса – единственным источником тепла, которым я располагал. Не считая, конечно, зажигалки. Пока пил кофе, приметил, что опять стараюсь сидеть в пол-оборота.
Чуть согревшись от напитка и сигарет, я пошёл проверить спиннинг – давненько не было поклёвок. Снял катушку со стопора, сделал два оборота, и всё – дальше дело не шло. Конечно, не было ничего особенного в том, что донная снасть за что-то зацепилась – на то она и донная. Такой богатый на флору край, наверняка, располагает изощренным рельефом дна. Возможно, тяжелый грузик бесповоротно увяз в донном иле, возможно, крючок намертво вцепился в подводную растительность, а, может, – всё сразу.
– Наверное, там на дне сейчас такие же луга, как в былые времена, – подумал я, вспоминая занимательную историю образования водоёма.
Последующие попытки высвободить снасть из плена оказались бесплодными. Со стороны могло показаться, что я дирижировал тишиной, поминутно ходя то вправо, то влево, поднимая удилище над собой и тут же опуская его до самой земли. Конечная секция удилища гнулась под самыми вычурными углами, но дело не двигалось с мёртвой точки. Провозившись так ещё с пару минут и отметив, что улучшений не наступает, я с тяжёлым сердцем отрезал видимую над водной гладью часть лесы. Грузик и крючок снова стали частью природы.
Достав из рюкзака ящик со снастями и контейнер с печёнкой, я начал было вязать новую приманку для рыбы взамен утраченной, но тут внутри что-то надломилось. Следующие мгновения – словно в дурмане. У меня сохранились лишь обрывочные воспоминания о тех минутах.
Помню, что вскочил. Помню, что с разбегу разорил несостоявшееся кострище. Помню, что метнул первую попавшуюся под руку чурку далеко в воду. Помню, что кричал. Ругался. Выл.
Хотел бы я сказать, что со стороны это выглядело так же литературно, как в «Мцыри»:
«Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык…».
Но увы, это была обычная истерика, перемежающаяся диким смехом и нервной ходьбой вдоль береговой линии. Ничего поэтичного.
– Ну не может, не может отдельно взятому в вакууме человеку так не везти... ну не может, не может, не может, не может, не может, не может, не может, не может...
В голове, словно личинки в шмате тухлого мяса, копошились воспоминания минувшей недели.
– Ну ничего, от дефицита красного диплома ещё никто не умирал, – тут же у порога аудитории принялись «успокаивать» одногруппники, и их гадливые лица с ехидными улыбочками слились в однородную пульсирующую пунцовую массу.
Ветви ив гладили и чуть поцарапывали похолодевшую кожу лица.
– Сынок, как же мы всё-таки гордимся – первый среди родни в Москве будешь учиться. Не подведи, наша гордость!
Мокрые кроссовки увязали в песке. Трава норовила схватиться за щиколотки.
– Брат, да у нас как-то это спонтанно получилось: списались – и собрались. Посидели буквально чуть-чуть. Тебя не хотели беспокоить из-за подготовки.
Свет ущербной луны серебрил полоску песка у самой водной глади. Такой непроницаемой водной глади.
– Слушай, мне правда приятно проводить с тобой время и всё такое, но сейчас я не готова ни к чему серьёзному. Может, останемся и дальше друзьями? Ты достоин лучшего и ещё наверняка встретишь хорошую девушку – вот увидишь!
Антрацитового цвета вода переливалась мириадами отблесков. Словно покрывало из кремния, сиюминутно меняющего свой ландшафт.
– Ещё раз подчеркну, что с тестовым заданием вы справились просто замечательно, но наша компания пока не готова выйти с офером по вакансии. Если что-то изменится – непременно дадим вам знать!
Под ногами жалобно скрипело. Что-то большое ухало, булькало и пузырилось.
Ветер. Холод. Скрип. Чернота. Липкий пот. Холод. Один.
Я сидел в кривой позе лотоса далеко от берега. Над водой. Чуть покачиваясь на волне. Внизу натужно скрипело.
Первая ясная мысль на фоне произошедшего казалась неуместной:
– Интересно, какая подо мною глубина? Где-то читал, что в некоторых местах здесь она может достигать высоты пятиэтажного дома, – подумал я как-то безучастно, будто речь шла вовсе не обо мне. – И между этой бездной и мной – всего лишь хлипкий, жалобно стонущий на волне понтон.
Пачка «Парламента» в кармане оказалась кстати. Я курил, а напротив меня спал большой город – такой равнодушный ко мне. Ко всем. К себе? Природа первая и вторая. Яблоко от яблони.
Спустя минут десять сидения на задубевшей резине я решил, что пора возвращаться. Понтон удалялся от конца косы ещё на добрую сотню метров вглубь затона и заканчивался ничем. Его секции при каждом моём шаге потихоньку начинали уходить под воду, ухали, булькали и хлюпали, как подлодки в старых фильмах во время погружения, но всё же полностью не тонули. Когда до его конца оставались считанные метры, я услышал знакомый звон.
– Клюнуло, – без особой радости подумалось мне, но я всё же несколько ускорил шаг по направлению к лагерю.
Неуклюже перепрыгнув участок воды, разделявший понтон с косой, я поспешил к зарослям ивы, но, когда до них оставалось пару метров, непроизвольно сбавил шаг. Мысль, остановившая меня, оформилась как-то коряво:
– Кто-то рядом со мной.
Стоит ли говорить, куда машинально потянулась моя рука?
Я стоял и пытался осмыслить происходящее.
– Наверное, показалось? Мало ли с чем спутал? А точно ли это колокольчик? Расстояние то большое.
Прислушался – никаких звуков.
– Чёрт, сколько там до рассвета? Ну, час – это немного.
Я вперил зрение в направлении звука, но сквозь густые заросли не было видно ни зги. Чуть покачиваясь, ветви ив образовывали бесчисленные образы в пляске листьев, и каждый смог бы отыскать в них что-то своё: от сцены гибели Анны Карениной до чертежей двигателя АЛ-31.
Постоял ещё с две минуты. Разумная часть меня взяла трибуну:
– Скорее всего, это просто рыбак, пришедший под утренний клёв. А кто это ещё может быть в такое время и в таком месте? Сейчас он, наверняка, стоит там и чешет репу, пытаясь понять, где это здешний рыбак и что за причудливое устройство он активировал.
Объяснение звучало рационально.
– Но почему тогда он не идёт дальше? Почему остановился? Почему не окликнул меня? Может, увидел, что место занято – и ушёл?
Вспомнилась полная версия поговорки, что рыбак рыбака видит издалека, потому стороной и обходит.
– Да, всё звучит очень рационально.
Воображение нарисовало мужчину чуть за пятьдесят. В камуфлированной спецовке. В такой же кепке. С усами – обязательно с усами. Телескопический спиннинг в чехле. Ну или болонская удочка. Стоит над моими вещами, а я прячусь на «собственном» острове в кустах. В груди кольнула смесь обиды и злобы.
Вообще, иной раз, рыбаки не преминут при случае прикарманить пожитки своих коллег, если они остаются без присмотра. «Мои» две рогатины, найденные сиротливо стоящими на берегу неподалёку отсюда, не дадут соврать. Я стал закипать. «Чего это я прячусь у себя же на острове? Сейчас вальяжно выйду из кустов, в руке – мачете, в зубах – тростинка. Ну ка, дядя, рюкзачок кладём на место»...
Я встал в полный рост, расчехлил мачете и сделал шаг. Только один – больше не смог. Не знаю, какой орган чувств и что конкретно зарегистрировал, но я точно что-то уловил. Какое-то изменение. Что-то едва ощутимое, на уровне инстинкта. И сразу навалился страх. Наверное, когда говорят «первобытный ужас», имею в виду именно это чувство. Вполне возможно, страх этот в неизменном виде достался нам ещё от проконсула, нашего человекоподобного предка, в густоте ночной темноты силящегося разглядеть притаившегося хищника на соседней ветви. И вот теперь сквозь ветви ив в темноту глядел я сам.
Как же мы заблуждаемся о собственном величии. Вершина пищевой цепи, мегахищники. Как же... Поскреби городского жителя, и под надстройкой наспех сколоченных представлений о нашем господстве над миром нарывом вылезет замаскированный культ стихии, суть пресмыкательство перед природой – наша естественная и единственно возможная форма поведения. Её высшая милость – единственная причина, почему мы ещё живы. Возимся со своими игрушками: восьмиполосные шоссе, интернет, вакцина от кори, тепло жилищ.
Через силу – ещё шаг.
Дурак. Ну дурак же. Думал, что подготовлен. Что опытный. Что место – как пять пальцев. Что вот он город, докричаться можно в случае чего. Ну давай, покричи!
Я потянулся к ближайшей ветви ивы, чтобы отогнуть её. И тут я увидел, как что-то начало вздыматься над привычным уже горизонтом верхушек деревьев. Что-то почти неотличимое от них. Такое же кустистое. С такими же прожилками, через которые был виден едва занявшийся рассветом небосклон.
Словно от ураганного ветра, ивы зашлись в экстазе, спазмически задрожали куцыми своими ветвями. Приветствовали неведомую силу, случайным свидетелем которой оказался я, чужак на этом острове. Я в исступлении наблюдал этот дьявольский концерт, не в силах сказать «нет», как белый антрополог, которого туземец приглашает разделить с ним похлёбку из своего же соплеменника.
Та часть меня, которая ещё сохраняла способность к мысли, приметила изменения в привычном диссонансе звуков шуршания ив и чавканья деревяшки в воде. Остались только ивы. Беснующиеся в безветрии ивы! И только возвышающийся над своей инфернальной паствой силуэт оставался неподвижным.
Я застыл, как был: с протянутой в сторону ближайшего куста рукой, свободной от мачете, чуть сгорбленный. Затравленного взгляда исподлобья едва хватало, чтобы уместить воплощение природного ужаса, разверзающееся рядом со мной.
– Как будто ритуал, – думал в тот миг я, – как будто пожелание друг другу доброй охоты. Полагаю, оно... хм, они догадываются, что я где-то рядом.
На востоке спасительно занимался рассвет.
«Нельзя им дать обнаружить меня». Я сгорбился и озираясь стал медленно отступать к линии воды. Один за другим мелкие шажки. Припав к стылом песку, я по-пластунски принялся ползти в сторону понтона.
Лязг. Продолжая держать в руке бесполезный кусок метала, я задел им неприметный в траве камень. Ивы забесновались с удвоенной силой. Я толком ничего не видел – только приметил, что и без того непроглядный мрак сгустился ещё сильнее. И он приближался ко мне. Уверенно, как орудующий острогой рыболов. Сноровисто, как утапливающая котят дородная старуха. Непреклонно, как само время.
«Шшш» — зашлись десятки незримых глоток. И, отвечая на их призыв, в шипение вкраплялись повторяющиеся и едва различимые нездешние звуки: «Хъо-хьо», «Льь?». Или, напротив, здешние?
Тёмный силуэт уже почти на границе кустов. Резкий холодный луч фонаря на краю косы, возле гиблой чащобы. Пронзительный окрик – то ли девичий, то ли детский. «Марина, сюда». Кто такая Марина?
* * *
Когда я окончательно пришёл в себя, рассвет наступил уже как пару часов. Я ещё какое-то время сидел на пяточке оконечности косы, не решаясь идти сквозь пугающие кусты. Только когда недалеко от меня прошёл одинокий парусник, я набрался решимости.
В лагере был беспорядок. Вещи лежали не в том виде, в каком я это запомнил. Рюкзак набекрень и сырой. Дождевик, оставленный сушиться на ветви ивы, теперь на песке и частично в воде. Ящик со снастями нараспашку; половина грузил, крючков и силиконовых наживок в песке. «Лёгкий» спиннинг – глубоко в кустах. Но ничего из вещей не пропало – разве что контейнер с печенью оказался пуст.
Собирался наскоро, даже толком не отряхивая вещи от приставшего к ним песка – всё потом. Впопыхах надорвал чехол дождевика. Наверняка, оставил пару грузил в песке. Раколовка пустая, хотя хлеба в ней и стало меньше. Ну и Бог с ним.
Пока собирался, даже не пытался предпринять попытку осмыслить произошедшее. Потом тоже особо не пытался. Легче всего списать на некрепкие нервы. Иначе, если воспринимать случившееся всерьез, придётся завязывать с хобби. Или с привычным восприятием мира.
Не хотелось выходить из метро. Фиолетовая ветка. Час пик. Так много людей. Я и не знал, что так люблю людей.
Случившее не ослабило моей симпатии к отдыху на природе, хотя некоторые коррективы, конечно, были внесены. Например, я больше не хожу рыбачить ночью один. Никогда и никуда. Чтобы вновь пойти в лес, даже ясным днём, мне пришлось собираться с силами примерно месяц. Уже к концу лета, как вызов самому себе, я организовал вылазку на природу. Вновь на косу, но уже с половиной дюжины товарищей.
Зарево костра, разведённого на раз-два, ложилось на ветви ив. Парни обрадовались, что кто-то уже натаскал дров. Их гогот и звонкий смех девушек разбавляли темноту ночи.
Отойдя чуть поодаль, я смотрел на редкие огни окон на противоположном берегу; на чёрные воды широко раскинувшегося водоёма; на тихо постанывающий на лёгкой волне понтон; на затихарившиеся кусты ив. Те самые кусты, рядом с которыми в то солнечное утро я обнаружил нетронутыми два прута и туго натянутую между ними леску. И лежащий рядом колокольчик.
велиг ллирик, 2025