Если вам выпало счастье оказаться родителем музыкально одаренного ребенка, то вам знакома вся эта фестивальная круговерть. Я не имею в виду тусовки международного уровня, нет. Я говорю о конкурсах, которые проводятся в школьных актовых залах или церковных холлах, насквозь продуваемых сквозняками, и где главная награда — мелочь в почтовом конверте. Я говорю о холодных субботних утрах, немногочисленной аудитории, состоящей главным образом из учителей пения, взволнованных родителей и, конечно, судей, профессионализм которых варьируется в зависимости от того, насколько их оценки отличаются от ваших. И о юных голосах, срывающихся от волнения.
Как вы, наверное, уже догадались, и я там был. Не в качестве участника, упаси бог! Когда пою я, даже наша собака удирает из дому. А юному дарованию поддержка взрослых необходима, как автогонщику — бригада механиков. В этом качестве выступали родители. Подвезти, подбодрить и все такое. Некоторых детей сопровождала целая куча родственников, и это в сущности была бесплатная клака среди не слишком щедрой на аплодисменты публики. Но мы не такие.
Когда моей Вики — Виктории! — исполнилось двенадцать, ей стало лень заниматься и потребовалось некоторое принуждение, в пределах разумного конечно. Но мысль о сопроводительной команде, представляющей собой все живые листья семейного древа, приводила ее в ужас. — Кто-то один из вас может прийти, — заявила она. — Но не надо усаживаться в первом ряду и мозолить мне глаза. Это было в прошлом году. Вики любила петь и делала это неплохо, но не видела в этом занятии смысл жизни. Дорога на очередной субботний конкурс заняла у нас около часа и привела в крошечный городок на побережье, название которого вам ни о чем не скажет. Вики взяла с собой ноты, бланк участницы и бутылку минералки. Ежегодные певческие фестивали проводились в этом городке с 1948 года, и мы уже дважды здесь побывали. В этом году учительница Виктории заявила ее в четырех различных номинациях. На целый день. Помещение для первого выступления понравилось нам меньше всего — актовый зал с высоким потолком и крошечной сценой, об акустике говорить не приходилось. Собственно, говорить о ней вы могли, но вам пришлось бы кричать, чтобы быть услышанным. И в это время года там было так холодно, что пар шел изо рта.
Мы посидели в машине.
— Ну что ж, — сказал я, — тебе еще что-нибудь нужно? Дочка покачала головой.
Я знал, что у нее уже несколько дней побаливает горло, и она была не в лучшей форме. Мы вошли. Конкурс уже начался. Мы дождались перерыва между выступлениями и, обойдя треногу с видеокамерой, заняли свои места. Стол судьи стоял по центру, а место солистов — справа от рояля перед сценой. Задник сцены был задрапирован тканью, разрисованной по мотивам «Волшебника страны Оз». Судья оказалась женщиной далеко за пятьдесят, с прямой спиной, напудренная и немного угрюмая. Впрочем, я давно уже определил для себя, что бессмысленно пытаться оценить человека, пока он ничего вам не сказал. Викино выступление было в середине программы. Сейчас выступали самые младшие. Низкое зимнее солнце проникало сквозь окна в конце зала, заставляя солистов щуриться.
Утро, детские голоса… Некоторые пели чисто, большинство — не очень, но каждый из них был чьим-то счастьем. Эндрю Ллойд Уэббер пользовался подавляющим успехом. За полчаса мы три раза прослушали «Свист на ветру», за которым последовало «Я просто девушка, которая не может сказать «нет». Я узнал нескольких конкурсантов прошлого года. Дошла очередь до Вики. Она исполнила свою песню и, вернувшись, произнесла:
— Это было отвратительно.
Это не было отвратительно, но мы-то знали, что она может лучше. А я к тому же полагал, как, вероятно, и большинство из присутствующих здесь родителей, что только мой ребенок и заслуживал внимания, а все остальные могли бы уже разъезжаться по домам. Вот кто-то пропел сценку из «Энни», сольную партию из «Отверженных», вслед за этим снова «Свист на ветру», судья что-то черкнула в своем блокноте и вызвала следующую конкурсантку.
Имя было какое-то экзотическое, я толком не расслышал и заглянул в программку. Чантл. Девочку звали Чантл. Это выделяло ее среди множества Эмм и Дженни. На другом конце ряда произошло какое-то движение, и я вытянул шею, чтобы разглядеть это чудо. Маленькая девочка лет восьми-девяти в кардигане и платье, напоминающем занавеси в конторе ритуальных услуг. Девочка встала у рояля, ожидая кивка судьи. Аккомпаниатор сыграл вступление, и мы услышали изумительную интерпретацию темы «Не плачь по мне, Аргентина».
Если позволите, вот мое впечатление. Это было совершенно и вместе с тем — ужасно. Причину такой двойственности я и сейчас не могу объяснить. Дикция певицы была четкой, интонация — безупречной. Чантл выводила мелодию строго по нотам и сопровождала сюжетные повороты песни приличествующими жестами, как актриса. Но видеть восьмилетнего ребенка, так точно передающего взрослые, я бы даже сказал матерые, движения души, было все равно, что наблюдать за прожженной вертихвосткой, имитирующей эротическое возбуждение. Юная конкурсантка пела с пугающим старанием. Если на первый такт она прижимала ладони к сердцу, а на следующий простирала руки к зрителям, то, когда соответствующие такты проигрывались вновь, жесты повторялись с безукоризненной точностью. Чантл смогла даже воспроизвести оригинальную американскую интонацию песни.
Я поискал глазами родителей этого вундеркинда. Ага, вот ее мать. Рядом с нею сидел мальчик лет пяти-шести. Обыкновенный мальчик, ерзающий на своем месте, вертя головой во все стороны. Вся энергия его маленького тела протестовала против навязанной ему неподвижности. А мать… О! Она заслуживала не меньшего внимания, чем ее маленькая дочь. Нельзя сказать, что это была женщина в возрасте или даже «средних лет». Но ее молодость словно вытекла из нее прежде времени. Пепельные, коротко стриженные волосы были зачесаны за уши. Когда дочь пела, мать не отрывала от нее взгляд, безмолвно двигая губами. Нет, она не проговаривала текст, как это делают некоторые родители, пытаясь дирижировать детьми со стороны. Эта женщина, казалось, была полностью захвачена песней, растворена, потеряна в ней, как может быть захвачена нежнейшая из душ величайшим из артистов. Но держу пари, ни Мадонна, ни Лондонский симфонический оркестр не смогли бы произвести на нее и половины того впечатления. Даже мое каменное сердце размякло, ибо невозможно оставаться бесстрастным при виде столь беззаветной любви.
Песня закончилась. Прокатилась волна стандартных аплодисментов, и на лице маленькой артистки вспыхнула, как лампочка, улыбка. Она горела ровно две секунды, и малышка вернулась на свое место. Мать склонилась к ней, шепча что-то, а меня отвлек металлический лязг — человек с видеокамерой складывал треногу. Папаша, — решил я. Сердце мое вновь окаменело. Мне неприятны родители, открыто демонстрирующие безразличие к усилиям других детей. Конечно, большинство из нас волнуется только по поводу своих чад, но правила элементарной вежливости требуют сделать вид, что это не так. Однако на любом школьном концерте или шоу вы встречаете людей, которые не смотрят на сцену, бесцельно шуршат программками и не дают себе труда присоединиться к аплодисментам. Они пришли сюда исключительно ради того, чтобы полюбоваться своим дитятей, все остальное для них — лишь назойливый шум. У меня тоже есть видеокамера, но я уже давно перестал брать ее с собой. Я обнаружил, что, пока ты поглощен усилием запечатлеть какое-то мгновение, само мгновение выпадает из твоей жизни.
Семейство задержалось в зале еще на одну песню, пока отец складывал свою аппаратуру, и они ушли. Девочка возглавляла шествие, а ее братик вприпрыжку следовал в хвосте, как фантик на веревочке. Через десять минут мы с Викторией тоже ускользнули — тихо, не нарушая этикета. Этот тур заканчивался поздно, а нам еще надо было попасть на другой. Результат и оценку можно узнать и потом. Все текло своим чередом: юные исполнители со своими группами поддержки в постоянном движении от одного зала к другому, нарастающее напряжение в ожидании похвалы и боязни провала. После конкурса английской народной песни мы планировали перекусить. Как правило, на таких мероприятиях накрывают столы, но, не являясь поклонником чизбургеров и маринованных огурцов, я предложил идею получше. По пути к машине мы завернули в зал, где проходил первый конкурс, — поглядеть на призовой лист. Чантл заняла первое место. Второе и третье достались конкурсантам, которых я не запомнил. Ну что поделаешь. Принимаем к сведению и движемся дальше.
Сев в машину, мы поехали к побережью, до которого было три-четыре мили. Смена обстановки, подумал я, будет очень кстати. Я чувствовал, что Вики расстроена, раздражена, недовольна выступлением, своей манерой исполнения, голосом и вообще солнцем над головой.
Немного помолчав, Вики сказала:
— Знаешь, мне что-то не хочется возвращаться.
— Что случилось, дочка?
— Хочу домой. Нет смысла продолжать.
На это я высказался примерно в том смысле, что не намерен заставлять ее делать что-то вопреки ее желаниям, но должны же быть у них какие-то разумные основания. Дочь отвернулась к окошку, не сказав ничего определенного. Мы нашли кафе на Эдвардиан. У них закончилась ветчина для сандвичей, но зато не было недостатка в чизбургерах и маринованных огурцах. Мы заговорили об утреннем конкурсе, в частности о победе Чантл.
— Не могу сказать, что она ее не заслужила, — сказал я. — Техника у нее безупречная, и года через два-три есть шанс, что она станет по-настоящему хорошей певицей. Но сейчас она слишком механистична. Натаскана, словно овчарка.
Я не преминул добавить, что Чантл действительно очень одаренная и многое сейчас зависит от того, насколько естественно будет развиваться ее талант. Вики гоняла соломинкой льдинку в стакане с кока-колой. Я продолжил:
— И еще всем известно, что тот зал — проклятое место, а судьи — со странностями. Это была шутка, но в словах моих было и зернышко правды. Уже третий раз мы пролетали в этом конкурсе. И прежде призы доставались крошечным девчушкам, порой не всегда попадающим в такт, но активно закатывающим глазки и размахивающим ручками. Складывалось впечатление, что судьи ставят оценки улыбкам, жестам и поклонам, а не мастерству. Вики улыбнулась, а когда мы возвращались в машину, произнесла:
— Я все-таки продолжу.
Итак, мы не поехали домой и возвратились на конкурс. Я был рад, так как знал, что в дневном туре будут выступать Викины ровесники и ребята постарше. Пусть дочка и не завоюет призов, но она будет в достойной компании. Награды — это хорошо, но гораздо важнее то, к какому кругу ты принадлежишь, кого называешь своими друзьями. Мы еще чему-то смеялись в машине, когда я снова вспомнил малышку Чантл. Она почему-то не давала мне покоя, и я внезапно понял почему.
Неожиданно в моей памяти всплыл кадр из документального фильма о Второй мировой. Фильм назывался, кажется, «Лондонский блиц». Не помню, сколько лет мне было, когда я смотрел его, но хорошо помню шок. Возле дома, в который попала бомба, лежала на тротуаре семья. Среди погибших был крошечный малыш, лежащий с открытым ртом. Образ этот всплыл в моем мозгу, потому что имел что-то общее с лицом поющей девочки, виденной утром. Мне неприятно об этом говорить, но это так. Темные круги вокруг, глаз, приоткрытый рот с опущенными уголками и маленькие неровные зубки. Полчаса спустя я увидел ее снова.
Мы въехали на церковное подворье, представляющее собой внушительную, огороженную территорию. Саму церковь украшало множество разнообразных пристроек, среди которых был и отделанный деревом неф. Именно в этом нефе стояло великолепное фортепиано, было довольно тепло и имела место хорошая акустика. Я оставил Вики готовиться к выступлению. Мой ребенок жаловался на сухость в горле, а бутылка с водой была уже пуста. Я отправился на поиски новой. Импровизированная столовая обнаружилась в глубине здания — помещение без окон с расставленными между колонн металлическими столами и пластиковыми стульями. Народу здесь было немного, и я сразу увидел Чантл. Я узнал ее, хотя девочка сидела ко мне спиной, но эта юбка до пят, кардиган… Наряженная кукла. Она что-то тихо напевала себе под нос, выводя пальцем узоры на столе из рассыпанного сахарного песка.
— Привет, — поздоровался я.
Кукла подпрыгнула. Не буквально, но порыв был.
— Я слышал утром, как ты пела. Поздравляю, ты пела очень хорошо.
Я сразу же пожалел, что заговорил с ней. Похоже, ее охватила паника. Она не знала, что делать, как отвечать. Она смотрела на меня, но ее глаза были пусты.
— Чантл! — услышал я позади.
Это была ее мать. Она не удостоила меня взглядом, точнее, посмотрела сквозь меня. Я поздоровался, и ей пришлось признать факт моего присутствия. Она пробормотала что-то о том, как они опаздывают, и я не мог понять, адресованы эти слова мне или ее дочери. Честно говоря, я чувствовал себя идиотом, и в то же время мне было страшно. Да что там страшно! На какое-то мгновение я ощутил всепоглощающий безотчетный ужас. В то самое мгновение, когда в глазах Чантл появилось выражение… Я не могу сказать определенно, что это было.
Я взял бутылку минералки и вернулся к дочери. Когда начались выступления детей старшего возраста, нам посчастливилось услышать несколько изумительных сопрано, а один веснушчатый подросток — он подъехал позднее — спел что-то из Генделя. Ангел не спел бы лучше. Наш последний «забег» проходил в деревянном нефе. Вики, похоже, смирилась с тем, что этот фестивальный день был не самым удачным в ее певческой карьере, и относилась к происходящему легко и благодушно. Делай, что должно, и будь что будет — такой подход нравился мне гораздо больше, чем нервное ожидание награды или провала. Пой ради самой песни, а награда, если таковая случится, пусть будет приятным сюрпризом. Это — путь без потерь.
Первое, что я увидел, войдя в неф, был господин с видеокамерой. Я огляделся в поисках остальных членов семейства. Все в сборе. Мальчик сидел между матерью и сестрой. Вот его мне было действительно жалко. В этой семье он выглядел единственным нормальным человеком, и могу вообразить, каких страданий стоили ему такие вот «решающие» дни. Надо было выдержать часы невыносимой скучищи, высидеть тихо и чинно в компании взрослых, все внимание которых приковано к сестре! Так я думал. Вики вышла третьей. Она спела — и спела хорошо. Проблема с горлом никуда не делась, и голос был на пределе в некоторых местах, но по сравнению с утренним залом здесь была прекрасная акустика, а Вики расслабилась и успокоилась. Пока моя дочь пела, сзади раздался какой-то резкий звук. Вики не прервалась — позднее она сказала мне, что вообще ничего не заметила. Но меня этот звук заставил оглянуться. Брат Чантл что-то уронил. Его мать бросила на него испепеляющий взгляд. Я посмотрел на Чантл. Она была какая-то потухшая, словно выжатый лимон. Образ убитого ребенка снова встал у меня перед глазами. Цепочка диких ассоциаций заставила меня представить все семейство живущим где-нибудь при похоронном бюро и ежевечерне укладывающимся в гробы, чтобы поспать до утра… Наваждение быстро схлынуло. Мой ребенок пел. Даже аплодисменты здесь звучали громче. Вики возвратилась на место раскрасневшаяся и явно довольная собой. В этом конкурсе Чантл была самой младшей. Она пела спустя двадцать минут после Вики. Выступление ее было еще более совершенным, чем утреннее. Настолько четкая дикция, что это даже резало ухо. Она старалась вовсю. Улыбка была включена и выглядела странно на изможденном личике.
Глазами я указал Вики на мать Чантл. Та снова была растворена в песне, безмолвно шевеля губами. С моего места не был виден господин с видеокамерой, но я знал, что все фиксируется на пленку для бесконечных просмотров выступления дома. Лишь младший член семьи не был одержим командным духом. Он не обращал на сестру ровно никакого внимания. Скорее всего, ее пение до чертиков надоело ему еще дома. Мальчишка ерзал в кресле и размахивал руками. Мать пыталась заставить его сидеть смирно, но он использовал любую возможность, чтобы этого не делать. Наконец она раздраженно, с силой дернула сына за руку, и он затих. Но эта возня отвлекла Чантл. Девочка сбилась и спутала слова. Я слушал вполуха, но этот момент почувствовал безошибочно. И ее мать тоже. Боже, что это был за взгляд! Медузе Горгоне следовало бы взять у нее пару уроков! Когда судья объявила результат, Чантл отметили как подающую большие надежды, а Вики получила вторую премию, всего лишь на один пункт отстав от шестнадцатилетней девушки, занявшей первое место. Я был счастлив, что мой ребенок так хорошо проявил себя в столь достойной конкуренции. Надо сказать, что и конверт с мелочью — штука весьма приятная.
— Могу поспорить, ты не жалеешь, что осталась, — сказал я дочери, когда мы собрали ноты и уже одевались. Она состроила гримаску, которая могла означать что угодно. На улице было почти темно, небо на западе расчерчено красными полосами. Некоторые оставались на вечеринку, но многие поспешили к своим машинам. Я всегда недолюбливал эту местность — слишком плоская, глазу не за что зацепиться. Мне представлялось, что когда-то эта земля была дном, океана, местом, куда не проникал луч солнца. Глядя сейчас на дорогу и поля по обе стороны от нее, я понял, что шоссе просматривается вплоть до горизонта. Скоро солнце спрячется в огненную щель между морем и небом, и все пропадет. Я был не единственным, кого захватило это зрелище.
Чантл стояла рядом с парковкой — маленький темный силуэт в лучах заходящего солнца, похожий на призрак. Я видел, как это привидение сделало шаг, другой… и пустилось бежать. Это выглядело так, словно ребенок вдруг увидел дверь между солнцем и небом и решил во что бы то ни стало добежать до нее, пока она не захлопнулась… Как бы это ни выглядело, девочка бежала к шоссе. Я был слишком далеко, чтобы удержать ее, и беспомощно оглянулся на ее родителей, которые грузили вещи в коричневый пикап. Клянусь, то, что произошло потом, — правда. Я видел это собственными глазами. И никто, кроме меня. Мать оглянулась. И больше ничего. Не побежала за дочерью, не закричала. Бог мой, она даже не изменилась в лице! Просто смотрела на бегущего к дороге ребенка… И ребенок остановился в дюжине ярдов от шоссе. Проскочила пара машин. Девочка повернула и пошла назад. Не говоря ни слова, она забралась в коричневую машину, и они уехали. Как я уже говорил, это было год назад.
В этом году Вики снова участвовала в конкурсе. Несколько месяцев назад она получила первую премию на одном из городских фестивалей. Это вселило в нее энтузиазм и желание еще раз попробовать свои силы. Когда подошло время, мы заполнили документы. Утренние выступления проигнорировали, отправились днем. Я помнил о Чантл и, приехав, поискал ее имя в списках. Когда не нашел, то испытал легкое разочарование — было бы любопытно посмотреть, насколько малышка продвинулась, в этом возрасте год имеет большое значение. Мне не суждено было этого узнать, впрочем, это было всего лишь любопытство. Но — странное дело — Чантл не было на конкурсе, а вот ее семья — была. Я понял это, как только увидел господина с видеокамерой. Обшарив взглядом ряды, я обнаружил и мамашу с сорванцом. Но «поющей куколки» не было.
А что касается мальчишки… Он был одет в шортики и белую рубашку с «бабочкой» и на этот раз не шалил. Да, он уже не напоминал взведенную пружину. Сейчас у него было такое же изможденное выражение лица и пустые глаза, как у его сестры год назад. Я искал взглядом Чантл. Может быть, она за это время изменилась настолько, что я ее не узнаю? Дверь в зал закрылась. Конкурс начался. Когда судья вызвал очередного конкурсанта, я увидел, как мать Чантл подтолкнула мальчика, и он поднялся и пошел к фортепиано мелкими шажками. Если на языке тела можно заикаться, то я видел, как это выглядит. Мальчик добрался до цели, повернулся лицом к залу. Аккомпаниатор взял первую ноту, и на лице ребенка, как лампочка, включилась улыбка. Мать наклонилась вперед, взгляд ее стал напряженным, губы приоткрылись, готовясь артикулировать слова. Чуть слышно зажужжала видеокамера. Я взглянул на Вики, Вики — на меня. У рояля, когда настал нужный момент, мальчик прижал руку к сердцу, открыл рот и запел как заводной соловей.
ㅤ
Автор: Стивен Галагер
Перевод: Н. Кулешева