Среди горных хребтов, чья шкура зимой покрылась колючим белым мехом, в котором возвышались огромные, засыпанные снегом ели, вилась Обь. Хотя это была скорее не сама Обь, а один из ее многочисленных сыновей-притоков. Воды этого безымянного притока замёрзли на долгие месяцы, и хотя уже приближалась весна, уверенными шагами пересекая таёжные тропы, замерзшие реки и суровые кряжи, эти воды не собирались оттаивать.
Впрочем, в ватаге из десяти человек, идущих по льду, точно голодные волки за двумя отставшими от стада изюбрями, было уже всё равно, какой наступил месяц. Зима эта как будто не кончалась, изматывая и измарывая их голодом и стужей. Лошадей у ватаги не было. Какие-то околели уже тогда, когда только миновали Сургут, а каких-то пришлось съесть. Удалось, однако, у каких-то вогулов выменять золотые тамги, найденные в заброшенном селении, на двух-трёх оленей. Эти звери уже были более выносливы, но сама природа вынудила ватагу зарезать одного из них. И теперь оставшиеся два оленя несли за собой упряжь, везя на них оставшийся скарб казаков.
А небу, ясному, яично-желтому и лиловому, лишь слегка украшенному облаками, не было никакого дела ни до ватаги, ни до голода, ни до холода, ни до оленей. Не было дела и до двух вожатых. Оба они твёрдо ступали на хрустящий снег, вольно, по-хозяйски осматривая открывавшиеся ущелья и долину реки Обь. Но думали они сейчас о совершенно разных вещах.
Первый из них, Макар, был всё ещё полон азарта. Орлиные чёрные глаза осматривали строй из человек десяти — Макар шел позади всех них, чтобы подгонять ватагу вперёд. Тёмно-рыжая, начавшая седеть борода заиндевела, а морщины на волевом лице вырезал северный ветер. И даже сквозь густую бороду пробивался оскал пардуса, который долго, уже несколько недель, если не месяцев, идёт к своей добычи. Хриплый голос то и дело кричал на отставших, свистел сжатый в руке батог, а пищаль и сабля за толстым кушаком были готовы в любую минуту лишить жизни как таежного волка, так и дичающего попутчика.
Второй из них, уже почти старик Свирид, не выдавал с самого начала каких-либо эмоций. Несметные богатства, которые сулил поход, будто бы и вовсе не тревожили его сердце. Он шёл вместе с ватагой, словно лесной зверь, который преследует только свою собственную цель. И всё же вряд ли этот путь состоялся бы без него. Без его решимости, читавшейся в его холодных серых глазах и твёрдом глухом голосе, без его крепости, печатавшейся на жилистых руках. Да и сам он вызвался идти впереди, таща за собой сани. Стремление его было не желанием нажиться на разрушенном городе. И только Макар из всей группы знал, что ведет Свирида в ледяную пустошь.
Неожиданно для всех раздался стон. Стонал молодой казак, идущий предпоследним в строю. Макар гневно окрикнул его.
— Пошевеливайся!
— Я не могу… — голос молодого парня то и дело срывался. — Я голоден. Я не могу идти, я не могу идти…
В нем мало оставалось чего от того человека, с которым вместе ватага вышла из Тобольска. Впали щёки, на правой руке отсутствовало несколько отмороженных пальцев. Когда-то ещё живые голубые глаза наполнила чудовищная боль.
— И куда ты денешься, щенок? До ближайшего острога сотни вёрст. — усмехнулся Макар.
— Куда угодно – всхлипнул парень. – Мне хватит сил вернуться в Обдорск. Прочь от вашей дьявольской затеи.
С этими словами юноша развернулся и медленными шагами направился в противоположную сторону, по еще свежим своим следам. Макар недолго провожал взглядом беглеца.
— Скатертью дорожка. — с этими словами вожак снял с пояса пищаль-ручницу и направил ее в спину юнцу. Мертвую тишину зимней тайги прорезал грохот выстрела. Молодой казак, как подкошенный, рухнул на снег. Медленно под ним расползлось пятно ало-вишнёвого цвета.
— Кто-нибудь еще хочет в Обдорск? – твердо спросил Макар. Но за твердостью его голоса скрывалась лёгкая тревога.
Сейчас Макар оглядывал ватагу. Фрол, Феодор, Богдан, Кондрат, Афанасий, Тарас и Тимофей стояли вокруг недавнего побоища. Глаза людей были полны страха, боли и ненависти. Эти глаза выражали вопрос, который люди не смогли и не решились задать ещё под Сургутом: Сколько еще нам придется влачиться через эту проклятую землю?
В толпе раздался глухой ропот. Попутчики медленно и синхронно стали приближаться к Макару.
— К черту это золото. Я лучше буду всю жизнь прятаться от царских псов под Тобольском, чем сгину здесь. – подал голос Кондрат.
— У нас еще два оленя, но их мы когда-нибудь съедим. Пора бы уже зарезать еще одного. – прохрипел Феодор.
— Дубина ты стоеросовая, — зарычал Афанасий, — ты на чем золото тащить будешь на обратном пути?
— Люди! — раздался голос Свирида. Семь пар впавших глазниц уставились на второго вожатого. — Мы уже почти дошли до делянки. Там стоит охотничья изба и в ней мы найдем припасы.
— Припасы… — прокряхтел старый Фрол. — Их не хватит на то, чтобы прокормить всех нас. А вот для вожатых как всегда хватает снеди!
— На этой делянке нам удастся найти всё, что нужно. Недавно это была делянка кушеватских. А люди там живут запасливые, видит Бог. Вернее жили. — Свирид подошёл ближе и встал посреди толпы. Он кивнул на труп молодого казака. — Пусть каждый поживится с его легкой ноши. Но похоронен он будет по-христиански. Да и сами вы знаете, что волки ходят вокруг, и если они найдут его, то увяжутся за нами. А пока возьмите все, что нужно.
Народ несколько успокоился. Ватага долго не решалась подойти к мертвецу. Вдруг Тарас кинулся на труп и начал его обирать. Бегло обшарив карманы, он перевернул парня лицом вверх и залез ему за пазуху. За ним к трупу поспешили Феодор и Кондрат. Они стали отпихивать Тараса, но тот вскоре взялся за нож. Свист хлыста разогнал их, когда из-за вещей убитого завязалась драка.
Труп зарыли неглубоко: вечная мерзлота не дала похоронить парня по-людски. Разумеется, панихиды отслужить было некому. Лишь Свирид сказал несколько слов и забросал снегом могилу с двумя сложенными крест-накрест сучьями.
Людям был дан роздых, разожгли костёр. От слабого тепла чувство голода в почти мертвецах только разгоралось. Тарас взял кожаный ремень, снятый со своего покойного друга, и принялся его грызть. Другие товарищи уже успели уничтожить все то, что могли переварить их чрева, и теперь с завистью смотрели на своего попутчика, жадно уплетающего ремень. Свирид сидел у костра и осматривал оставшуюся ватагу. Только самые крепкие и одержимые жадностью не оставили их с Макаром. Впрочем, думал он сейчас вовсе не о них.
Макар же на некоторое время ушёл в лес. Там он достал из своей котомки замёрзшую строганину, отогрел её паром своего дыхания и медленно начал есть. Есть нужно было мало, ведь неизвестно, сколько ещё идти до охотничьей избушки.
Внезапно Макар услышал тяжёлые шаги позади. К нему приближался Свирид.
— Почему ты повёл нас именно этим путём? — зло спросил тот.
— А каким ещё? Этот путь явно безопасней. Во всяком случае здесь нам не стоит опасаться облавы.
— Мы уже не ведем счет дням. — процедил Свирид. — А теперь мы потеряли одного из наших братьев. Я вообще не знаю, есть ли здесь до сих пор эта делянка. А если от нее тоже ничего не осталось? Сколько еще людей отправятся в могилу? Ведь это ты довел их до голода своим упрямством. Хотя какую могилу? Того парня ты даже зарывать не хотел, чтобы время не тратить.
— Свирид… — Макар улыбнулся и губа его обнажила ряд пожелтевших зубов. — Успокойся. Разве тебе жалко этих разбойников? Будь у них воля, они сами бы тебя съели. Подумай лучше о том, что ждет тебя в мертвом городе. И поменьше думай о дураках.
Свирид посмотрел в глаза своему старому товарищу. Не сказав ни слова, он развернулся и пошел к лагерю.
* * *
Казаки знали друг друга уже больше пятнадцати лет. Встретились они на Белгородской засечной черте. Земляками они не были: Свирид жил на Дону искони, а Макар был из «беглых», руководствовавшихся законом «с Дона выдачи нет». Что сподвигло Макара на побег, Свирид не знал. Однако по опыту службы с Макаром он предположил, что тот бежал, скорее всего, не столько из-за мятежного прошлого в годы Смуты, сколько из-за какого-то преступления. Теперь беглец хотел скрыться от правосудия и загладить прегрешения на войне. Свирид же, сын и внук казака, хотел получить на Белгородской черте славу, которая разлетелась бы по всем станицам.
Тяжело поверить, что эти люди смогли найти общий язык. Сдержанный и холодный Свирид был полной противоположностью Макару, взбаламошенному авантюристу. Но все же они неплохо ладили, по возможности помогали друг другу. То Свирид оттащит раненого Макара с поля боя в лазарет, то Макар придет на помощь, когда Свириду придется рубиться одному против четверых крымчаков.
Стоило Свириду только покинуть Белгородскую засеку, как судьба свела их с Макаром вновь. Отправившись на польскую границу и оказавшись в лазарете под Серпейском, Свирид снова встретил там Макара, до этого ушедшего на Азов. После Смоленской войны Макар и предложил Свириду направиться в Сибирь, защищая там русские рубежи от диких племён вогулов, местных татар и других потомков Гога и Магога.
Не позволяя степнякам набирать ясырь в приишимской степи, жили Свирид и Макар в дружной семье сибирского казачества. Но дни текли так медленно, так тягуче и так… бессмысленно. Скоро степняки и местные разбойники поняли, что налёты на казаков обходятся очень дорого, и начали обходить Ишимский острог десятой дорогой. Жизнь чуть становилась интереснее, когда кто-то выезжал за пределы острога по каким-то делам. Женщин в Ишиме было мало, да и то всех разобрали более ушлые казаки.
Так и маялись бы Свирид с Макаром долгие годы в жаркой степи. Если бы в остроге не появился один предприимчивый человек. Это был, вероятно, ненец, недавно поступивший на службу московскому царю, и потому служивший с ревностным энтузиазмом. Впрочем, православной веры этот ненец так и не принял: он носил с собой небольшую деревянную — а может костяную, кто уж упомнит? — куклу, пусть и аляписто сделанную, и периодически мазал её салом. А иногда, как рассказывали очевидцы, когда наступали большие и праздничные для язычника дни, доставал небольшой пузырёк и мазал идол собранной кровью.
Словом, человек это был весьма своеобразный. Но именно этот иновер и чужеземец и надоумил Свирида отправиться туда, на север, мыть золотой песок и защищать прииски от северных племён. А там, на севере, на безымянных притоках рек, росли в ту пору города. Ковалась воля русских людей, казачьих ватаг, каждый день отвоёвывавших эту землю у лютой зимы и местных диких племён. От многих таких городов остались лишь развалины шахт и деревянных домов; просеки, ведущие к этим местам, заросли вековыми соснами. Мангазея, Пустозерск, Туруханск – такие далёкие, загадочные и манящие имена дурманят разум нынешних россов и кажутся им такими же необычными, какими кажутся руины древнего Рима или Афин.
Но тогда были совсем другие времена. И тогда на севере, к югу от Обдорска и к западу от Надыма разрастался новый город. Город золотодобытчиков, носивший незнакомое русскому слуху имя Кушеват.
Свирид мог бы подолгу раздумывать над предложением ненца, — он от рождения был человеком на подъём тяжёлым — если бы не вмешался Макар. Он не только поддержал идею, но и всячески продумывал, как и где будут путники добираться до каждого города на своем пути, даже зазывал в ватагу новых людей.
Возможно, думал Свирид, и не состоялся бы этот поход без напористости и азарта Макара. Тогда-то и сдружились окончательно двое казаков, ибо ничто так не роднит людей, как одно большое общее дело. Помнится, когда сумели они оторваться и отстреляться от вогульской разбойничьей шайки, дал как-то своему товарищу Свирид зарок: когда появятся у него дети, то первенца он назовёт Макаром. Тот посмеялся, но по-дружески, без злобы, однако посетовал, что сам бы своего сына в честь товарища не назвал, ибо семья ему, Макару, не нужна, только мешать будет, а хорошенькая пленница будет лучше всякой жены.
Частенько, когда вечером на привале путники разжигали костёр, Свирид видел, как ненец и Макар идут куда-то в сторону от делянки, к лесу, и тихо, но с явном интересом что-то обсуждают. Но казак не привык вмешиваться в чужие споры. Может, Макар выспрашивал, где можно найти потайные золотые жилы или же оставшиеся торговые пути, по которым, пока государь Алексей Михайлович не видит, ведётся торговля с англичанами. Это было бы очень похоже на Макара.
Одно, правда, немного удивляло: старый друг Свирида любил иногда брать в руки ненецкого идола, вертеть, разглядывать его, хотя до этого божился, что, пусть и христианин он плохой, но язычников для него рубить — одно удовольствие.
Когда же Свирид очутился в Кушевате, ненец со вторым казаком поехали дальше, теперь на запад. Макар жаловался, что не по душе ему северные ветра и нескончаемый снег, но пообещал ещё приехать. А Свирид пообещал выполнить зарок. И потом, распрощавшись, казак ещё долго стоял, глядя в сторону заснеженного тракта, по которому неслась оленья упряжь.
Поселившись здесь, Свирид, уже отчаявшийся, был удивлён тому, что именно в Кушевате удалось ему в кои-то веки обзавестись семьёй. Жена оказалась казачкой из Туруханска. Красивой, молодой, с пшеничными волосами, такими же, как у Свирида, серыми глазами, и даже обветренное северным ветром лицо не портило красоту девицы. Звали её Еленой.
И на долгие лета заскучала казачья шашка по жестоким битвам. Не заходили сюда, в огромный, окружённый тайгой и рекой город, ни вогулы, ни ненцы. Только один был враг у города: зима. И бороться нужно было только с ней и её слугами: холодом, голодом и северными ветрами. Но и тут, на поприще мирного труда, нашлось Свириду заделье. Город, может, уже и не рос, но жил. Уже был построен и амбар, и острог… но не было церкви. Слишком уж молод был Кушеват. Вспомнил Свирид, как на перекрестке трёх дорог начали люди ставить сваи. Подошёл он к плотнику и спросил, может ли он как-то помочь при постройке. Плотник же, белобрысый бородатый детина с одноглазым, морщинистым лицом разбойника, не ожидал такого от человека: улыбнулся он, заискрился в его глазах огонёк.
— Ох, черкву надо бы поскорее зыделать… — приговаривал плотник на западнорусский манер. — Поди к мыжикам, которы на опушке лес пилят. Помоги им.
Мужики пилили огромную вековую сосну. Тянули пилы, почти рычали, как дикие звери, вытирали пот со лба. Сели на несколько минут отдохнуть. Отдыхал и Свирид. Он заметил сидящего рядом с ним молодого, смуглолицего, похожего на ненца, парня. Сонный, засиделся тот под самым местом сруба, думая о чем-то своём и ничего вокруг не замечая.
И тут накренилась сосна. Со страшным хрустом начала она падать.
Мигом Свирид рванул парня за рукав и отволок к себе, в сторону. Сосна рухнула, похоронив под собой небольшие кусты и взрыхлив огромный сугроб.
— Спасибо… — пролепетал парень и протянул Свириду руку. Тот пожал.
— Свирид. — представился новоявленный спаситель.
— Степан. — ответил ему юноша. — Век тебя не забуду, Свирид.
Слово за слово, разговорились мужики. И вот уже они вспоминали, как и кто оказался в Кушевате. Степан был из семьи архангельских купцов, торговавших когда-то с англичанами по северному морю. Мать его была вогулкой, потому и получил парень прищур в углу глаз, характерный для северных народов. И перебрались они в Кушеват, чтобы, как сказал Степан, торговать было сподручнее. Но тут возьми Алексей Михайлович, да и закрой торговый путь морем и волоком по северу. Не рискнули тогда домочадцы Степана возвращаться домой: вдруг, мол, пойдут по морю, а корабль за торговый примут. По суше идти тоже трудно. Вот и остались здесь. Позже как-то раз Свирид услышал от людей иную версию этой истории. Когда северный волок запретили, отец Степана не перестал вести торговые дела. И никак бы с подобными вещами московский государь не справился, не начни он в равной степени карать всех, кто нарушал его закон. Впрочем, Степан со своей семьёй ещё, можно сказать, родился в сорочке: сослали их в Сибирь, да и забыли.
Церковь за несколько дней была построена на славу. Клеть срубили из толстых сосен; из этих же сосен выточены были твёрдые стропила и сделаны доски для кровли; главы, правда, у церкви не было, а сразу на кровле воздвигнута была маковка, так делалось иногда не севере. Событие это для города было воистину примечательно. По такому случаю, сам митрополит приехал отслужить службу в новом городе епархии. А потом был праздник, на котором Свирид перезнакомился со всеми жителями города. Были здесь ссыльные или беглые преступники, которые скрывали своё прошлое, но шило в мешке утаить не могли. Были здесь и люди с государевой службы, трудолюбивые рудокопы, которым предстояло разрабатывать местные недра, или воеводы, которым предстояло охранять покой здешних мест. Были здесь даже «люди литовские», тоже поступившие на службу русскому царю. К слову, одним из «людей литовских» оказался… тот самый одноглазый плотник со странным говором. Хотя имя у него было что ни на есть русское — Трифон Иваныч.
На следующий день, после утреннего богослужения сидел на лавке возле новой церкви Свирид. Рядом сидели маленькие ребятишки и внимательно слушали его. Одноглазый плотник Трифон Иванович, с которым Свирид тоже уже успел сдружиться, задал ему небольшую задачу: посидеть часик-другой с его детьми, пока тот поедет валить лес. Свирид, естественно, не мог отказать.
— А Кушеват наш, назван в честь славного города Куша, откуда и пришли сюда поморы по воде за богатствами этого края – вел рассказ детям Свирид.
— Почто детишкам голову глупостью занимаешь? – дьяк, возвращавшийся со службы, поравнялся с Свиридом – Город наш имеет имя языческое и язычниками заложен.
Свирид посмотрел на него. Дьяк был местным жителем, которого принято было сторониться. Дни и ночи он проводил в своем деревянном домике при церкви, редко выходил на морозный воздух. Его острые скулы и вороний нос были обтянуты тусклой кожей, сделавшейся такой после долгого сидения в его темнице без свежего воздуха и, похоже, света. Был он ещё молод, и в глазах его чувствовалась какая-то живость ума, пусть и воспаленного. Злые языки говорили, что дьяк Варфоломей сослан был за страшную крамолу в Сибирь. Будто бы с поляками да татарами он водил дружбу в Смуту. Но грамотные люди нужны были державе и вместо казни он и был изгнан в Кушеват. Часто горожане видели его с стопками рукописей. И в этот раз нес он в свою избу большую стопку книг.
— Чем нянчиться с этими мелкими бестиями, помоги лучше принести свитки в мою обитель. — уже с улыбкой сказал Варфоломей. — Это, благо, ненадолго.
— Конечно, отче.
Дети, завидев дьяка, притихли и потупили взор. Тот, помимо всех прочих забот, был ещё учителем в церковно-приходской школе. Кто знает, говорили люди, может и действительно он слегка тронулся рассудком, обучая и приструняя маленьких кушеватских стервецов?
Свирид легко перехватил у Варфоломея его нелегкую ношу и последовал за ним. Крепкий и еще молодой Свирид широкими шагами шел за дьяком, ковыляющим необычайно быстро к своему жилищу. Наконец, достигнув своей цели, Свирид занес книги в обитель дьяка. Никогда ему раньше здесь не доводилось бывать. В обители Варфоломея всё было завалено какими-то книгами и манускриптами, Библии, тем не менее, было отведено почетное место в красном углу; запах церковных благовоний был очень густым и с трудом давал дышать. Окно было всего одно, и ставни на нем были плотно закрыты: помещение освещало нечто вроде кандилябра. Внезапно Свирид задумался, что жилище Варфоломея похоже скорее на логово чернокнижника, чем дом смиренного христианина.
— А все-таки, почему наш город назвали Кушеватом? – обратился Свирид к дьяку.
— Стойбище это раньше называлось Кунш-авыт. По местному это значит «когтистый мыс». Когда-то здесь прятались ненцы, от выходящих из Обдорска казаков. Казаки искали необращенных язычников и крестили их в веру Христову. А тех, кто не хотел крест носить, заставляли платить ясак. Должен был каждый язычник принести цареву служащему свои добытые меха – короткими и быстрыми шагами Варфоломей обходил свои владения, словно бы и не обращая внимания на Свирида. - Но не все ненцы хотели платить дань за веру. Те, кто находил в себе силы, бежали сюда, на когтистый мыс. Далекое это было место и недоступное. Капище их было там, где сейчас церкву поставили. Там они и служили своим богам.
Варфоломей резко повернул к столу и нетвердой рукой опрокинул стопку книг. Грудой посыпались они со стола. Быстро осмотрев стол, дьяк нашел то, что искал. На бордовой скатерти лежала большая рукописная книга. Раскрытые страницы были сплошь испещрены чужими знаками и незнакомыми Свириду словами. А затем, начав листать книгу, Варфоломей остановился на странице с огромной зарисовкой. Когда он отошёл, Свирид увидел, что на картине изображена странная тварь. Ужасная многоглазая и многокрылая птица, открыв зубастый клюв, пожирала искалеченного человека. На груди птицы в огненном кругу, символизирующем сердце, был изображен мальчик, проткнутый двумя огромными ножами.
- Минлей… - прошептал хозяин. - Он ненавидит людской род, и лишь сильнейшие ненецкие шаманы могут подчинить его. Они собирались на капище и приносили в жертву своих же детей, чтобы просить его о хорошей погоде. Видишь, как велики его крылья? Ими он создаёт ветер.
Дьяк дрожащими руками перевернул страницу. На другом рисунке было нечто абсолютно аморфное и лишь отдалённо напоминавшее человека. Два языка, уродливо непропорциональные руки и ноги; лицо, если конечно это можно было назвать лицом, выглядело, как будто бы его, точно глину, расплавили, а затем слепили и сложили все органы в абсолютно хаотичном порядке.
- Как много рассказывают здесь об искушениях и злодеяниях духов нгылека! Могущественный шаман мог усмирить этих духов и заставить служить себе.
Дьяк продолжил лихорадочно листать страницу за страницей. Свирид, взглянув в глаза дьяка, ужаснулся. Лицо дьяка будто бы лишилось человеческих черт, казалось, почернело в потёмках, вытянулось, иссохло. Глаза быстро метались от рисунка к рисунку.
- Представь, что каждый из них был бы твоим слугой. Ни на земле, ни на море не спрятались бы от тебя враги твои. Только представь, только подумай, какие возможности!… И я должен разгадать тайну этого места. Пусть Кушеват подаст мне знак, чтобы я смог… смотри, смотри! - Варфоломей протянул бумажку с еще одним рисунком Свириду. – А это сихитря, пришедшие к нам из-за моря. Увидевший хоть одного из них — непременно умрет...
В душе Свирида, не боявшейся ни турка, ни ляха, проснулся первобытный ужас. Словно напуганный ребенок, он отодвинул от себя протянутый лист и отвернулся. Стремясь скорее покинуть это место, он задал последний вопрос:
- Отче, так как мы здесь живем, раз это место язычников?
- Ох, место это перестало принадлежать язычникам. – Варфоломей слегка успокоился и повернулся к Свириду. – Когда казаки нашли это убежище, увидев всю эту мерзость, они перебили почти всех местных жителей, а капище сожгли дотла. Немало в этот день погибло здесь сильных шаманов. - последняя фраза прозвучала с едва уловимой тоской.
- Ну что ж, спасибо за рассказ, отче. Только засиделся я что-то. Чай жена уже ждет да дитя. - попрощался Свирид и направился к выходу из этого логова.
В тот же день Свирид пошёл в лес, чтобы собрать побольше хворосту для очага, который уже начинал заканчиваться. Он ходил в лес особой непростой дорогой: узкая тропка, превращаясь в лощину, ползла из просторной чашевидной долины, где и раскинулся Кушеват, наверх, на большое бескрайнее плато, покрытое в некоторых местах лесом. Лес здесь, в тундре, был невысоким и редким, рос далеко не везде, потому добывать его было трудно. Чего стоили старания, которые приложили при постройке церкви! Ну а для некоторых построек и вовсе приходилось везти дрова из острогов и городов, которые были чуть южнее, из Тобольска или Енисейска.
Да… трудно было здесь жить. Так думал Свирид, осматривая окрестности, когда шёл к лесу. Чужая, бесчувственная ледяная пустошь обступала его. Где-то вдали высились горные вершины, которые он видел только один раз в жизни, когда приезжал сюда. Поначалу он дивился этому новому, странному и невероятно, как ему казалось, красивому міру, в котором ему предстояло теперь жить. Но со временем его любовь и восхищение переросли в привычку, а затем… в нечто среднее между отторжением, которое испытывает мужчина, осознав, что связал себя с неприятной и навязчивой бабой, которая по первости казалось ему красавицей, и между страхом. То был страх пустоты, неизвестности, чужеродности, а ведь все понимают, что главный страх для человека — это именно страх всего неизвестного и чужого. Он, Свирид, выросший там, где среди степей тёк широкий Дон, на который выходили купаться прекрасные телом черноокие казачки, дивился и пугался всей этой колючей и холодной пустоты севера.
Но, нагрузив свою спину вязанками дров, Свирид по возвращении домой любил вставать перед краем широкого плато и глядеть туда, вдаль и вниз, где разросся в долине город Кушеват. С шахтами и золотыми приисками, с маленькими домиками, с церковью.
Это был его новый дом, который он сам и строил, в котором нашел истинных товарищей и в котором подарил міру наследника. И потому он был ему так мил, как не были милы ни засеки Черноземья, ни степи Ишима.
Это была его обетованная земля. Глубокое озеро с холодной пресной водой и тенью от растущих у его берегов деревьев, которое расположилось посреди безжизненной пустыни, в которой есть только смерть и палящее солнце и в которой нет надежды встретить что-то живое. Эдемский сад в барханах Палестины. И когда он так думал, далёкие горы, бескрайние тундры, заросли карликовых берёз, пронизывающие ветра, снежные метели — всё это выглядело не таким уж страшным, а привычность к этим краям уже была лишена оскомины, а наоборот, была куда более похожа скорее на привязанность к родимому дому.
«Когтистый мыс»… капища, древние духи и боги вымерших народов… кровавые жертвы… что ж, пусть это и действительно было в истории этого места. Но осталось ли что-то от всего этого, кроме названия города?
* * *
Солнце успело пройти путь от востока до запада, прежде чем ватага добралась до охотничьей избы, заваленной снегом. Казаки, словно обезумев, бросились к лабазу в поисках хоть какой-то пищи. В это время вожаки вместе со старым Фролом расчищали вход. Дверь, конечно, была заперта на засов, но ветхость сделала свое дело. Ударом сермяжного сапога Макар смог сломать засов, едва не высадив саму дверь. Внутри царила непроглядная темнота.
На лавке, закутанный в одеяло, сидел человек. Подойдя ближе, Свирид заметил, что человек этот уже давно не жилец. Тело его окоченело и лишь мороз не давал ему сгнить окончательно. Но больше всего его поразило то, что на лице покойного охотника отпечатался предсмертный ужас. Стеклянный взгляд мертвеца был устремлен к единственному в избе окошку.
— Что за чертовщина, Макар? – прошептал в страхе Свирид и отошел ко входу.
— Должно быть, от голоду издох, — сказал Макар и спокойно подошел к телу, — Хотя как знать… Может закупорил все двери и окна, а потом задохнулся, как Гуг Вилоби. Будто бы он сильно боялся, что кто-то проникнет в дом… Старик, возьми Богдана и сходи за дровами. Если мы не отогреем жилище, боюсь, нам придется спать вместе с этим охотником. И я сейчас не про тот сон, в конце которого просыпаются.
Фрол молча кивнул и покинул избушку. С улицы уже раздавались недовольные крики Кондрата. Судя по всему, лабаз оказался пуст. Уже через минуту, гонимая голодом толпа ввалилась в избу и начала обшаривать каждый угол, не обращая внимания на покойника. Тарас с Федором шарились по сундукам, пытаясь найти хоть что-то съестное, Кондрат сбросил одним движением руки иконы с красного угла, в надежде найти хотя бы черствую просфору. Во всеобщей суматохе Макар дал знак Свириду и они оба направились на выход.
— Нам следовало бы спрятать оленей, до того, как люди поймут, что есть здесь нечего.
— Неужели жадность совсем заморочила твою голову, что ты не готов пожертвовать хотя бы одним оленем, дабы не дать умереть с голоду нашим товарищам?
Макар будто бы и не обратил внимание на гневный упрёк Свирида.
Ловким движением руки он отвязал оленей от растущей рядом сосны и повел их вглубь леса. Свирид глубоко вздохнул и все же последовал за своим товарищем.
— Что ты смотришь на сучок в глазу брата своего, а бревна в своем не замечаешь? – широко улыбнувшись, съязвил Макар.
— Макар, — Свирид положил ладонь на ствол своей пищали и гневно прошипел. — Советую тебе не говорить подобных слов. Не приписывай мне пороки, которыми обладаешь ты сам, потому что я не терплю такого. Ты прекрасно знаешь, зачем я иду в Кушеват. Это только тебя кроме золота ничего не интересует. — Свирид тяжело дышал. Ему как будто хотелось высказать товарищу всё, что он думает о нем, но он не решался договорить.
— Ох ты ж. — хохотнул атаман. — Спокойнее, спокойнее. На меня тебе незачем точить зуб. Ну а насчёт золота… может, кое-что кроме него, меня более чем волнует. Даже пугает. – лицо атамана расплылось в отвратительно ехидной улыбке, больше напоминающей оскал зверя. – Ты видел наваждения в дороге?
— Какие наваждения? – напрягся Свирид, уже убрав руки от пищали.
— Там, в ущелье, — мотнул головой атаман в сторону леса, — я видел чёрта.
— Прямо чёрта? – успокоился вроде второй вожатый — С рогами и копытами?
— Нет, совсем не такого, как попы рисуют. Рост его был огромен, а руки почти касались земли. Морды я его так и не разглядел, но человек это уж точно быть не может.
— Пугаешь ты меня зря. — произнес Свирид. — Я ваш проводник и вести вас кроме меня к Кушевату некому. И ты это прекрасно знаешь.
Макар надменно хмыкнул, и улыбка сошла его с лица. Он привязал оленей к дереву и направился вместе со Свиридом назад к избе. Вокруг вожаков была непроглядная стена леса. Бесконечные ряды сосен окружали их. И словно чей-то холодный взгляд смотрел вслед нашим попутчикам. Свирид не мог бы представить, чувствует ли это ощущение его попутчик, но самому ему было очень неприятно. Он настороженно, как тать, оглядывал каждое дерево, точно из-за него на двоих вожатых в любую секунду мог выскочить чёрт, такой, каким его описал Макар.
На подходе к избе они заметили, что в ней уже горит свет и дым идет из печной трубы. Это, безусловно, обоих вожатых обрадовало. Свирид взялся за ручку двери, дернул её на себя, бросил взгляд внутрь избы и обомлел.
Всё внутри было перевернуто с ног на голову. На полу лежали растоптанные шубы, разбитая посуда блестела в свете лучины, а сброшенные Кондратом иконы лежали в дровнице возле печи, в которой уже горело разрубленный надвое лик Богородицы. Но не разбитая мебель, разбросанный скарб или сожжённые иконы придавали ужаса этой картине, а нечто более ужасное. Воздух был наполнен тошнотворным сладковатым запахом, и Свирид знал, что может так пахнуть: от тепла печи тело уже оттаяло и вокруг мертвеца устроились казаки. Они с отвратительным чавканьем поглощали то, что еще недавно было живым человеком. Лишь старый Фрол стоял возле печи, отвернувшись от своих обезумевших товарищей. Свирид потянулся было к пищали, но его руку перехватил Макар.
— Мёртвому уже ничем не поможешь. — ответил он. — Пусть лучше его, чем нас.
* * *
Через год появился у Свирида малыш. Имя казак выбирал долго: много в его роду было славных предков, в честь которых можно было бы назвать сына. И вдруг, абсолютно случайно вспомнил Свирид о своем зароке. Так и появился в городке мальчонка: Макар Свиридов сын.
Когда отец глядел в глаза маленького сынишки, он видел в них самого себя. И не только себя, но и свою жизнь, своё славное прошлое, которое уже ушло.
...Навсегда?— задумывался иногда Свирид.
Навсегда.— отвечал он самому себе. Позабыл он и лазарет под Серпейском, и Ишимский острог, и старых товарищей-ватажников, и самого главного из них. Да и тот наверняка тоже его забыл. Что ж, такова жизнь, но от этих мыслей становилось так тоскливо, так печально и досадно на душе, как не было даже в ишимской степи. Туда, где за десятки вёрст от острога нет никого и ничего. Только врытые в землю колья с насаженными на них лошадиными черепами. А ветер гуляет среди них, напевая тоскливые песни степняков.
Так бы Свирид и жил в Кушевате, в остроге или в разъездах по окрестностям, осматривая, не идут ли войной на город юра;ки или вогу;лы. Но в лето 7162 городской голова предложил Свириду как следует заработать. А в тот год как раз в избе прохудилась крыша, потому деньги были очень нужны.
Путь за деньгами был неблизкий, держать его нужно было в Енисейск. Но и барыши он сулил хорошие: нужно было договориться кое о чем с купцом, везущим пушнину, и довезти часть его товара прямиком в Кушеват.
Дорога до Енисейска была долгой, но не слишком трудной: ехать пришлось в обход, через Тобольск, по югу Сибири. Только начиналась зима, близилось Рождество Христово, но вместе с ним — страшный мороз. Свирид знал, что вряд ли успеет вернуться домой к празднику, но зато какой подарок он привезёт домочадцам! Как обрадуются Лена и Макарчик, какой широкий стол накроют в доме, как много гостей позовут!...
В Енисейске тоже всё шло спокойно. Печати поставлены, подписи выписаны, купеческое слово сдержано. Дела уже были сделаны, и теперь сидел Свирид в трапезной постоялого двора, смотрел в решётчатое окно и любовался белокаменным Спасо-Преображенским монастырём, смотрел, как солнце садится за Енисей.
Именно здесь, за трапезой встретил Свирид толстосума, уж больно похожего на боярина, одетого в богатый пунцовый кафтан. Только лицо этого человека было изрезано шрамами от сабель, а руки были жилисты и грубы. А взгляд был в обычные минуты по-львиному властный, но иногда проскальзывал в нём волчий голод.
Как бы невзначай, по-казачьи вольно и всё же с чувством почёта, начал Свирид разговор.
— Много ли нового — спросил он, — теперь в северной Сибири? Я уж месяц в пути, дом оставил. Не случилось ли чего худого?
— Плохи дела, плохи… — покачал головой толстосум. — Я уж и сам провел несколько лет в набегах на Яике, сидел в турецком плену, но знаю, что тяжко теперь сибирякам.
— Отчего же?
— Царь московский возбранил окончательно людям торговым ходить морем через Мангазею… умер ямальский волок. Русский человек сам по себе вольный, законы соблюдает избирательно. А тут уже и не соблюдать не получится, смысла нет, выгоды нет.
— Это мы знаем… а скажи-ка мне, служилый человек, знаешь ли ты город такой Кушеват? Ничего часом на него не свалилось, а? — усмехнулся Свирид.
— Да был такой. — сказал толстосум, оббежав всю комнату чёрными зрачками. — Нету его уже. Умер он.
— То есть как?... Как умер-то? — голос Свирида дрогнул.
— Много про это сплетен. Но говорят, земля в тех местах разверзлась. Задрожала, треснула и порушилась вниз, под землю, точно в прямиком ад. А трещины широкие, уже и в провалы превратились. Земля под ногами дрожит, трещит, точно мертвец в конвульсиях. Гуторят ещё, что и сами горы тогда сдвинулись и прямо под землю ушли. По весне в тех местах мерзлота тает. Всегда так бывает, сам знаешь. Но в этом году с гор двинулись оползни. Задавила стена снега, льда, земли и камня город Кушеват. И всё. Погребла и дома, и церкву с собой унесла. А ледник ведь шёл долго, днями, ночами. А люди выбраться всё равно не могли: горы кругом стоят, а ледник плотным кольцом. Страшная смерть. Но то ещё ничего. Ледник, говорят, не сам пошёл. А просто земля в один из дней начала дрожать. И всё сильнее, сильнее. Скоро трещины в земле появились, а за ними — огромные провалы без дна. И ведь землетрясение — явление для тамошних мест редкое. Нет ни одного человека, на чьей памяти было бы землетрясение в тех местах.
Однако ж неспроста город так страшно умер. Неспроста земля там разверзлись. Все клады земли вышли из-под неё. Но дорогу до них не найти…
— Это откуда ты такое узнал?... — насторожился Свирид. — Люди ж много врут, чего от них ждать.
— Да вот в Обдорске встретил я одного тамошнего жителя. Попа ихнего. Варфоломей, или как его. По улицам ходил побирался. Борода вся растрёпанная, глаза безумные. Говорил он мне всякую чушь, правду с ложью мешал искусно, так, что даже самый суеверный человек на этой земле не поверил бы. Но одно я смог понять. Город мёртв. А на месте него долина, что каменьями и золотом богата. Да и старожилы потом мои мысли подтвердили: неспроста были в Кушевате прииски да шахты. Бог мой, ты бы видел, как голос у него трясся. А как он баял про то, как народ метался, как бабы стонали, как дети плакали… — толстосум говорил всё это, описывал невероятно красочно. Но не было в его голосе ни капли сострадания ни к городу, ни к его жителям, ни к уцелевшему попу.
Свирид побледнел, губа его еле-видно затряслась. Пролетела в голове одна циничная, омерзительная по сути своей и в то же время закономерная и логичная мысль:
Дождался-таки отец Варфоломей. Открыл завесу тайны. И цена тайне этой была велика.
Ни слова больше не сказав, казак отправился к себе. Там он свалился на топчан, залил глаза водкой и провалился в забытье. Долго он пролежал так, лишь изредка вставая по потребности. Ночами старался не кричать, не рыдать, и оттого стонал, выдавливая себе из глаз слёзы, которые растекались по всему лицу. Забыл уже счёт времени, пил зелено-вино, пока не кончилась последняя бутыль. Когда становилось чуть легче, молил Бога, спрашивал Его, почему Он не забрал его там, в Кушевате, вместе с женой Марией и сыном Макаром, вместе со Степаном, с городничим. И единственный его товарищ по несчастью — сумасшедший поп, мёрзнущий где-то на паперти домов Обдорска.
Но потом пришло время платить за постой. Денег, конечно, хватило, но, уже заплатив, понял Свирид, что спустил все свои ефимки на горячее вино. Вышел он со двора, сел на лавку перед дорогой. И почувствовал, что стало ему уже легче. Закончились страдания, были выплаканы все слёзы. Нужно было как-то жить, и от понимания этой истины было не отвертеться.
Тогда и решил Свирид. Доберётся он до развалин города, будет мёрзнуть в дороге, отморозит все пальцы, может, ляжет где в снегу и останется трапезой для сибирских волков или медведей, но если придёт, то помолится за упокой всех, кого забрала мать-сыра земля. Простится, простит и покается перед теми, кого любил. Другого смысла у оставшихся лет жизни уже у него нет.
Но вот как идти и на чём… денег не было. Но добыть эти деньги сложно… впрочем…
И тогда Свирид постучался в ворота постоялого двора. Спросил, остался ли здесь человек, одетый по-боярски и говорящий по-казачьи.
Человек этот, как оказалось, сидел у себя в просторных палатах. Вокруг него, за большим резным столом сгрудилась вороньей стаей казачья ватага. Казаки пили, смеялись, играли в карты. На посетителя никто, кроме самого вожатого, внимания не обратил. Главарь же встал, размял шею и подошёл к Свириду.
— А ведь я тебя не сразу узнал. — он протянул жилистую руку.
— Да и я тебя. — они обнялись, чего не делали, наверное, никогда в жизни.
— Ты осунулся.
— После твоего рассказа. — мрачно ответил Свирид. Но теперь голос его стал легче, а в глазах появились искринки света. Спустя столькие годы один из тех многих людей-самоцветов, кои некогда разжигали яркими красками его жизненный путь, который уже окончательно он посчитал потерянным, ушедшим из-под ног, вдруг вернулся. И вернулся тогда, когда Свирид уже не ждал ничего.
Макар, как оказалось, последние годы провёл, протаптывая сибирские тропы. Мыл золотые пески, бился с юрака;ми и вогу;лами, стяжал вокруг себя людей и богатства. Из года в год не менялась жизнь его, оставаясь всё такой же пьяняще рискованной, жестокой и безбедной.
— Ну садись за стол что-ли. — гостеприимно предложил Макар.
— Мне бы перекус, конечно, не помешал. Но я здесь не для этого. Есть у меня к тебе предложение. И оно связано с твоими людьми. И твоими деньгами.
— Люд казачий! — крикнул Макар и хлопнул в ладоши. Гурьба за столом замолчала и обернулась на вождя.
— Мы идем в Кушеват. — твердо сказал Свирид. — Там вы найдете достаточно богатств. Сибиряки не зря говорят о том, что на месте города теперь расположена расселина с кладами. Да и от самого города многое могло остаться: многим можно поживиться в клети огромной тамошней церкви. Сам её строил, сам знаю, что в подземельях её хранятся все богатства города. Богу и людям она уже не нужна, бо разрушена почти до основания, кроме её подвала. Даже если мы ничего не найдем на месте церкви, разбередим заброшенные шахты. Их всего две, но они крупные. Там вы найдете все, что нужно. Дорога будет долгая и голодная. В землях тех давно пропала вся дичь, а после краха города она ещё не скоро вернётся. Но я вас доведу и буду делать всё, чтобы каждый из вас дошёл до долины. Карта при мне есть и храню я её как зеницу ока. И больше того: я готов купить вам оленей, еды и всё, что нужно, за свой счёт: пушнину, которую должен был везти в Кушеват, уже можно без зазрения совести продать.
— Паре, — произнес кто-то из гурьбы, — я сибиряк. Мне прекрасно известно, что с самого основания Кушеват была местом странным. Бесовским. Нельзя туда нам ходить. Уж не ты ли, Макар, со мною слышал речи Варфоломея?
— Странный ты человек, Фролка. — крикнул Макар. — Турок и татар, да и других нехристей, которые людей освежевать могут, ты не боялся, а тут засуетился? И из-за чего? Из-за сказок умалишённых сибиряков? Брешут люди, чё ж ты не поймёшь. Может, нам ещё и поверить, что Гришка Отрепьев взаправдашним царевичем Дмитрием был?
Все засмеялись, а старый Фрол покривился. Никто от идеи Макара и Свирида не отказался, и к вечеру было решено выдвигаться в дорогу. Запрягли коней, собрали пищали, щедро нагрузились оружием и припасами. А затем упряжи ватаги понеслись по заснеженному тобольскому тракту…
* * *
…Ночью Свирид не спал. Не мог заснуть. На ночлег они устроились в той самой охотничьей избе. И никого, даже Макара, не пугало, что рядом с ними лежит огромный о;стов, который вряд ли мог принадлежать человеку.
Хотя Свирид думал сейчас не о нём.
Всё же сейчас он хотел убедить себя, что, согласившись довести ватагу до мёртвого города, он выполнит свой долг перед Макаром и оставшимися его людьми. Ведь, как бы то ни было, именно Макару он должен был быть благодарен за этот поход.
Даже уже в нескольких верстах от Кушевата могло произойти всё что угодно, и кто знает, сколько бы ещё человек угробил храбрый и честолюбивый до одури атаман ради своей цели? А сколькими бы Макар пожертвовал, если бы Свирид не стал одним из вожатых?...
Свирид вышел на улицу, кое-как прикрыв почти сорванную дверь. Ему очень хотелось просто подышать, и возможно, именно из-за духоты он не мог уснуть. Казак вовсе и не думал, что в избе, которая совершенно ничем не отапливалась, может быть так душно.
Перед высоким, оснащённым лестницей, порогом избы лежали олени. Их головы были буквально оторваны от тела, и теперь с их шей свисали лоскуты вен и артерий. Снег вокруг был просто залит кровью.
По спине Свирида пробежал холодок. Волки? Нет… волки только перерезают горло. Да и нападают обычно всей стаей на одну жертву. Медведь? Нет, даже он не мог бы так сделать…
Свирид метнулся обратно и плотно прикрыл дверь. Ему впервые за несколько лет стало по-настоящему страшно. Его не напугало ни слова о неизвестном существе в ущелье, ни мертвец в избе, но сейчас страх и тревога сдавливали грудную клетку. Хотелось разбудить ватажников, но он не мог даже пошевелить губами. Ему казалось, что тот, кто оторвал головы оленям, был здесь. Прямо сейчас стоял за его спиной. И будь в избе окно, его лицо или морда показалась бы в нём.
Спать Свирид так и не лёг. Просто свалился на пол, когда было уже почти утро.
Утром, разумеется, пропажа двух оленей обнаружилась сразу. Макар был в ярости, Фрол скрипел прогнившими зубами, Богдан чуть не плакал, все ругались, а Свирид осматривал туши так, будто он сам был виновен в этом. Отчасти, думал он, так и было…
Обледеневшее мясо есть было сложно, но, кое-как спустив шкуру, удалось хотя бы порезать его охотничьими ножами. Кто-то разложил мясо по котомкам, кто-то положил останки на сани. В общем, можно было хотя бы не беспокоиться насчёт провизии.
— Ну, показывай дальше дорогу. — мрачно и одновременно как-то по-странному довольно обратился к Свириду Макар.
— К сожалению, — ответил Свирид, — будем мы в Кушевате только к концу дня. В целом, дорога здесь простая. По просеке, через небольшое ущелье, выйдем к реке. И уже на берегах Оби будет город.
Все двинулись в путь. Макар, как всегда, шел сзади, а Свирид вёл ватагу вперёд. Вожатый позади распевал
Как Ермак взял Сибирь:
— Во славно-ом понизовом го-ороде Астрахани-и,...
— Против при-истани матки Во-олги реки-и… — подхватывал Свирид, пытаясь подбодрить казаков.
Медленно, точно костёр, разгорающийся с маленькой лучины, потянулась из промёрзших глоток песня. Но то был уже не залихватский сибирский напев, нет. Песнь хрипло тянули из последних сил. Тянули так, что не чувствовалось в голосе казаков ничего человеческого, никаких людских чувств и эмоций. И в то же время звучала она, протяжная, полная даже не звериной, а замогильный ненависти, голодной и исступлённой злобы. Совсем не такой была она, какой пели её в Обдорске или Сургуте.
Впервые эту песню они запели, когда остановились в последнем на своём пути, перед Кушеватом, остроге. Запел её сибирский старожил Тимоха: слышать от него, человека неразговорчивого, не угрюмого, но серьёзного и молчаливого, эту занятную песню было диковинно. Впрочем, из-за своей замкнутости Тимофейка не становился объектом презрения или издёвок: ценили его высоко, ибо он умел лечить столько недугов плоти, сколько не умел никто в ватаге. Подхватил эту песню Афоня, тоже старожил-чалдон, но уже полная Тимофею противоположность: самый молодой из ватажников и потому самый балагуристый, даже Макар, на висках которого уже появилась проседь, не мог бы его в этом превзойти. Трое названных братьев-разбойников, Тарас, Федька и Кондрашка, тоже вскоре начали хором петь, каждый на свой лад: рослый толстобрюхий громила Тарас гремел своим басом; Федя, белоглазый, лишённый на первый взгляд разбойничьего духа и частенько таскавшийся со своими братьями, сугубо за компанию, хрипло баритонил; низкий, с аршин ростом, козлобородый Кондрат, негласный начальник двух остальных братьев, пел дрожащим высоким голосом. Вскоре с ними сипло запел Богдан, хромоногий, неуклюжий, но зачастую до одури наглый, а иногда и до безумия смелый.
Остальные начали подпевать тоже очень скоро. И в этом хоре Свирид услышал во всех этих голосах живые человеческие души, сплочённые мужском братстве и потому близкие друг другу. Неужели всё это братство оказалось ложью? Неужели за ним теперь шли не живые люди, а живые мертвецы?...
— ... Ах вы, гой-еси, братцы, вольные казаки!... — ревели, выкрикивали, выдавливали из себя измученные люди.
Чудовищный хор застилал уши, не давал сконцентрироваться на міре вокруг или хотя бы на дороге. Уже сотню раз пожалел Свирид, что завёл эту песню.
Но зато теперь ему стало чуть легче, чем ночью. Чувство разумного страха, перед гурьбой безумцев, побороло теперь страх иррациональный. Однако тот, прежний страх долго не отпускал его потому, что этой ночью он слышал, как где-то вдали раздавался жуткий, сравнимый одновременно с трубой, волынкой и барабанным боем рёв. Этот рёв мог издавать только библейский Бегемот.
* * *
Просека началась быстро. Она была на удивление широкой, казалось, что не ещё совсем недавно расчищали её ходившие здесь люди. И, для ватажников, часть своего пути продиравшихся сквозь глубокие сугробы, картина эта была невероятным облегчением.
Днём ранее, выйдя из долины безымянного притока Оби, ватага вошла в долину, и теперь холмы отступили, а место их занял сосновый лес. Но вот и лес начал редеть, а просека — превращаться в тракт. Холмы постепенно превратились в горы и скалы, с которых, будто одновременно уродливые и изящные коньки крыш огромных теремов, построенных чудовищными северными гигантами, свешивались ледники, готовые в любую секунду сорваться на голову тому, кто слишком долго будет стоять под ними.
Свириду было плохо. Чувство затишья перед бурей заставляло его внимательно осматривать каждую, даже самую маленькую расселину. Стойкое, неудержимое ощущение опасности кричало ему, что каждая из них в скором времени может стать убежищем. Он не мог высказать своих мыслей остальным, это бы разъярило их и они порвали бы его на куски. Но нужно было как-то насторожить их, как-то предупредить… хотя и очевидного повода для этого, казалось бы, не было.
И тут, позади, где-то из-за леса раздался приглушённый рёв.
Ватага встала. Кто-то начал присматриваться к лесу. Лес был велик, чёрен, и из него на ватагу двигалось нечто. Нечто огромное, под чьим весом там, вдалеке, рушились сосны и трещали сучья. Тучи птиц взлетали к небесам, спасаясь от того, что шумной, неотвратимой и громадной волной шло к ним.
Уже даже не шло. Бежало.
— В горы! — скомандовал Макар. — Это снежная лавина!
Ватага бросила сани, кто-то даже скинул с себя котомку, и все помчались к горам. Только Богдан всё ещё пытался срезать с окоченевших оленьих туш куски мяса.
Когда каждый вынул из дорожной сумки по верёвке и начал связывать из них огромный трос, Богдан поднял глаза и увидел то, что ломилось к ним всё это время.
В ту секунду он бы поблагодарил Господа, если бы это была лавина. Он не испугался бы её, да и не испугался бы ничего, что в те последние секунды нарисовало его воображение. Но то, что он увидел, сковало его дыхание, глаза и все члены тела.
Из леса вышла гора. Огромная, лохматая, на мгновение ему показалось, что даже слепая, потому что вместо глаз у неё были огромные чёрные щели. Гора вращала своей головой, увенчанной толстыми не то рогами, не то бивнями, поставленными там, где у всех живых существ находятся челюсти. Над чудовищной пастью вместо верхней губы висело шерстистое, крепкое и длинное щупальце. Это щупальце поднялось над головой твари и обнажило нижнюю челюсть, увенчанную рядами острых, толстых жёлто-чёрных (от запекшейся крови) зубов.
Тварь обнюхивала местность в течение нескольких секунд. В ужасе Богдан замер. Пот заструился по его лбу, из открытого рта перестал выходить пар. Ладони вспотели и оттого начали коченеть.
Тварь точно была слепа. Она не видела его. Вряд ли она могла его учуять, ибо стояла почти вплотную к человеку и до сих пор его не заметила. Может, она могла его только услышать… Почти с минуту ватажник стоял, не дыша и не двигаясь, ожидая, когда тварь пройдёт мимо.
Но тут в голову Богдана пришла самая страшная в его жизни мысль. Он никогда ещё не решался на подобное.
Он резко распрямился, обернулся в сторону гор и бегом, с криком бросился к своим товарищам.
И тогда тварь распахнула щели на месте глаз, взревела, затрубила в огромный хобот и бросилась на казака. Тот всё ещё бежал к скале, по которой, держась за верёвку, ползли вверх остальные. Богдан схватился за конец каната, полез вверх, но когда он уже поднялся в метре от земли, его руки, его вспотевшие ладони предательски соскользнули.
Позади, уже над самым ухом, он услышал стремительный рёв.
А затем он почувствовал, как нечто огромное, тугое и тяжёлое обвило его голову. Застлало, сдавило его глаза, нос и рот.
Из последних сил Богдан истошно кричал. Крик его вдруг перерос в стон. А затем в хруст. Тело Богдана всё так же по инерции трепыхалось; мертвец махал руками и ногами, точно пытаясь выбраться из объятий твари.
Тварь же ловким движением толстого хобота перехватило его тело, и Богдан обмяк. Вернее, обмякло его туловище.
Кроваво-мясная масса с перемолотыми щепками костей струилась по обезглавленной раздутой от напора шее. Стекала она за ворот, оставляла широкие чёрные струи на зипуне, касалась жёлтых, какие бывают лишь у мертвецов, кистей рук.
Медленно, наслаждаясь своим трудом, существо засунуло себе в пасть всё тело целиком. Потом оно начало с упоением, читавшемся в кислотно-желтых глазах без зрачков, пожирать то, что ровно пять секунд назад было Богданом. Окровавленная пасть твари разошлась, будто в демонической ухмылке. Она смотрела на ватажников, уже почти забравшихся на плато на вершине скалы.
Макар стоял, глядя вниз. Его лицо было абсолютно холодным, а глаза всё такими же острыми, мужественными и спокойными. Но внутри него всё кипело и кричало, как в котлах преисподней. Вздулись вены на лбу, лицо покраснело и покрылось каплями пота.
Свирид же не скрывал ужаса. Его руки тряслись, его крик чуть ли не срывался на плач, все его тело дрожало. И куда больше его пугал не сам вид твари. А то, что человек может умереть в её смертоносных объятиях. Смертью, которой не достоин никто.
Крик ненависти вырвался из его глотки. Собрав всю свою волю, Свирид достал из-за пояса топор, подошёл к краю скалы и несколькими резкими ударами свалил огромное нагромождение ледника прямо в темя чудовищу. Оно, чей череп, чьи жёлтые глаза и чьи бивни были залиты теперь потоками его же собственной буро-медной крови, взревело. Трубный рёв его был громок, полон злостной досады, голодной ненависти. Но даже медведь, возжелавший человеческого мяса и угодивший в капкан, не ревёт так, как трубило это чудовище. Барабанные перепонки Свирида, казалось, готовы были лопнуть. Он бросился прочь от утёса. Остальные ватажники побежали вперёд, ибо уши ни одного из них не смогли бы выдержать эту пытку.
* * *
Ватага тонула в снегу почти по колено. Впереди шёл теперь Макар. Его взгляду не открылось почти ничего, и оставалось только смотреть на астролябию.
Морозная белая дымка заволокла даль. Даже ближайшие горные пики и перевалы были затянуты полотном надвигающейся метели. Атаман, однако, осознавал, где находится север и куда нужно было двигаться. Но чтобы дойти до города, нужно было преодолеть перевал. Дорога назад уже была потеряна, ведь от горного склона убегала ватага в спешке, в ужасе, питаемом к неведомому северному чудовищу.
— Что это было?... — осмелился спросить Фрол у Свирида, когда они уже довольно далеко ушли по горному хребту.
— Если я прожил здесь несколько лет, — ответил Свирид, — это ещё не значит, что я узнал всё о местных страшилищах. Хотя… мне известно, что похожих тварей местные племена называли
подземными оленями. Кости и бивни этих чудовищ до сих пор находят здесь, в замёрзшей почве, иногда отмывают в реке. Но никто, никто никогда не говорил мне, что видел этих созданий вживую…
— Ох, грехи наши грехи… — тяжело вздохнув, перекрестился Тарас. — Упокой, Господи, душу раба Твоего, Богдана, и прости все его грехи.
— Какой же ты у нас набожный!... — гнусаво съязвил Кондрат. — В какой же заповеди сказано, что человеку положено есть оленей своих товарищей?
Тарас с пронзительной угрюмой ненавистью взглянул на Кондратия.
— Вот только не я затею эту выдвинул, а ты! Но в отличии от тебя, когда ты всё на меня свалить хочешь, а свою долю в этом деле отрицаешь, я честно скажу: люди! — он хлопнул в ладоши. — Мы ваших оленей убили и пожрали. И я тоже это сделал!
Толпа все так же продолжала идти, как вдруг к говорящему обернулся Афанасий.
— Значит, — почти прорычал он, — это ты оленям бошки открутил?
— Ну я. — рявкнул Тарас.
— А ты, Федька? — Афоня покосился на стоящего в стороне Федора.
— И я тоже это сделал. — для безопасности Фёдор показательно достал охотничий нож.
— А ты, Кондрашка, сучий ты потрох, их надоумил? — прождав некоторое время, спросил юноша.
— А ты этому жиряку веришь? — Кондрат оббежал всю ватагу острыми глазками и вперил их в Афанасия.
— А ты не отпирайся, паскуда. Эти хоть признались, а ты вот артачишься. Знал ведь я, — зашептал он, — что тебе довериться никогда нельзя было. Проучу тебя, падаль содомитская. Голыми руками, без ножа тебе кадык вырву, чтобы тебе ещё позорнее было от моей руки дохнуть. — он достал свой кинжал, бросил его в снег и начал разминать кулаки.
Афоня почти вплотную подошёл к Кондратию, оба они застыли. Жилы на их шеях вздулись и натянулись, точно корабельные реи, каждый готовился нанести первый удар.
— Ты бы за своими барями шёл, за Свиридкой с Макарушкой. — Кондрат обнажил в ухмылке ряды жёлтых зубов. — Они пусть и мясо послаще едят, а наша верная псина по кличке Афонька и ежатиной полакомится.
Это было последней каплей. С диким рёвом Афоня бросился вперёд. В следующую секунду он, раскромсав обидчику нос, повалил Кондрата на снег и начал душить его, попутно разбивая ему грудину (хотя душил он не для того, чтобы убить, а скорее чтобы Кондрашка потерял сознание). Тот то тщетно пытался вырываться, то просил о пощаде, то взывал к Тарасу и Феде, но те так и стояли в стороне. Лишь когда Кондрат начал закатывать глаза, Федор побежал вперёд, за вожатыми.
Свирид обернулся лишь тогда, когда долину огласил утробный крик Афоньки. Казак тут же повалился на снег, хватаясь за вспоротое подбрюшье. Торжествующий Кондрат пытался отдышаться, попутно растирая окровавленное лицо снегом. В своей левой руке он держал острый сибирский кинжал, казавшийся рубиновым.
— Ах ты блудь такая! — подбежавший Свирид поднял на руки в считанные секунды ослабевающего юнца. — И оленей прирезал, и других на это толкнул, и брата нашего погубил! — он попытался зарядить пищаль вслед убегающему Кондрату.
— Не надо. — Макар отвёл ствол ручницы в сторону. — Не надо, Свирид. Пусть он бежит прочь, ибо без нас он не просто сгинет, а будет долго и мучительно загибаться от холода и голода. Этого он и достоин. Пустить ему пулю в хребет — это высшая для него милость.
— Афонька, как ты? — продолжая драть глотку, Свирид бил Афанасия по лицу ладонью и пытался промыть рану снегом. Рядом суетился Тимофей, пытавшийся прощупать парню запястье.
— Поздно уже, поздно. — процедил он. — От такого гибнут быстро. Слишком глубоко вошёл нож.
Метель становилась сильнее. Снег полностью залепил лица, но идти было ещё тяжелее из-за сбивающего с ног ветра. Голодание снова дало о себе знать: силы ватажников истощились, а за весь день они не смогли добыть себе дичи. Больше всего страдали Тарас и Федя. Жаловались они на чудовищную головную боль, их лица за несколько часов усохли, как у скелетов, а глаза выцвели и наполнились страданием.
В какой-то момент Тарас не выдержал и повалился на четвереньки на снег. Его тошнило. Казалось, он уже не встанет, — упадёт на снег и останется навсегда лежать здесь, в горах. Но подошедший Свирид с трудом поставил громилу на ноги. Тот поднял изможденное лицо к небу.
Небо же становилось всё более серым, постепенно превращаясь в чёрно-лиловое. Лишь где-то позади таял в облаках и метели костер заката.
— Тише, тише, друг. Идём, совсем недолго осталось до лощины. — подбадривал Свирид. — Там мы и сделаем привал. Там и тебя подлатаем. — он взял его под руки и поставил на землю. Макар, наблюдавший за этой картиной, лишь презрительно хмыкнул.
Свирид всю дорогу думал, что случилось с тремя ватажниками. Болезнь? Похоже, но что-то подсказывало ему, что кроется за этим нечто куда более страшное. И в глубине души Свирид догадывался, что.
До лощины добрались уже тогда, когда солнце почти угасло. Метель уже не так мучила, но стоило остановиться здесь, чтобы, если ночью ветер усилится, не замёрзнуть насмерть.
Лощина была просторной и напоминала нечто вроде колодца, с краев которого свешивался замёрзший снег. Его пришлось сбить, но затем нужно было расчищать место для ночлега.
Сделав это, ватага задумалась над установкой кострища. Поленьев у неё не было, всё осталось в санях. Однако смекалистый Афанасий достал из своей котомки какие-то куски лошадиной кожи, а затем, отогрев, поджёг их. Костерок был небольшим, но когда в него подложили немного сучьев, чудом оказавшихся в котомке другого казака, Тимофея, он начал греть уже ощутимей. Впервые за несколько недель или даже месяцев ватажники почувствовали настоящее тепло.
Между тем, Тарасу и Федору становилось всё хуже. Первый вообще только лежал и трясся. Когда к нему подошёл Свирид, он вздрогнул, и, с трудом выговаривая слова, произнёс лишь:
Я с-сам-м-м… ок-к-кль-лемаю-усь…
Когда же Свириду удалось перевернуть его на другой бок, он ужаснулся. Глаза Тараса остекленели, а лицо стало серым. Это было уже верным признаком грядущей смерти.
Федор ещё мог говорить. Он сидел, поджав ноги и качаясь вперёд-назад. Было видно, что он всё-таки боролся за жизнь.
— Голод чувствую… всё нутро горит…
— Озноб есть?
— Нет… хуже…
— Жар?
— Нет, нет, нет…
Отвечать на какие-то другие вопросы он отказывался.
Свирид достал из дорожной сумки куски строганины и дал больным. Странно было то, что ни Тарас, ни Фёдор от еды не отказались, хотя при такой лихорадке аппетит должен был пропасть.
— Макар, — Свирид подошёл ко второму вожатому и кивнул подбородком в сторону выхода из лощины. — мне нужно с тобой поговорить.
— Ну валяй. — оба казака теперь стояли на открытой местности.
— Ты сказал, что Кондрат навсегда изгнан. Что он будет умирать там, в ледяной пустоши, долго и мучительно. Но я чувствую, что он ещё жив.
— С чего ты это решил?
— Он навёл на тех двоих порчу. Неужели ты не видишь, как они захирели в считанные часы? И вполне возможно, что он ещё жив.
— Может и жив, но не стоит думать, что он так опасен. Я знаю его больше года. Он омерзителен, потому что слишком напыщен и при этом слишком слаб: в любую минуту бьёт себя в грудь, хватается за нож, но не более. А если и делает удар ножом, то как сегодня — исподтишка. Будь у него хоть капля чернокнижной силы, я бы это заметил. Ну а бодливой корове, как говорится, Бог рогов не даёт.
— Пусть так. Но всё же чует моё сердце неладное. Разве ты не слышал о рэккенах? Разве не похожи их проделки на все это? Оставленный в пустыне, сошедший с ума от злобы человек превращается в чудовище. Мерзкий карлик с зубастой пастью на брюхе и с крабьими клешнями вместо рук преследует людей. Он изводит их неизлечимыми болезнями, разъезжая по стойбищам и городам на упряжи из собак, размером с горностаев. Северяне много лгут: кто сейчас поверит в упряжку из собако-горностаев? Но уже сегодня мы видели то, что каждый день видят они и на чем их мифы основаны. И боюсь, с одним из таких мифов мы скоро столкнемся лицом к лицу.
— Ты православный человек, Свирид. — неодобрительный голос Макара смешался с непониманием в его взгляде. — И ты ещё веришь в такую чушь?
— Ты издеваешься надо мной? Думаешь, я не видел подземного оленя?… ох… как же ты упёрт. — ладонь сползла по его лицу. Взгляд вперился куда-то высоко в небо, мимо самого собеседника. А затем, махнув рукой, Свирид ушёл прочь.
Этой ночью Свирид уснул рано. Несмотря на то, что слишком много было в душе его переживаний, слишком много было страхов, он, закрыв глаза, почти сразу же провалился в забытье. Никогда ещё он так не уставал за всю жизнь…
* * *
…Он шёл. Над головой была прекрасная звёздная ночь, через которую пробивалось северное сияние, которое он видел один раз в жизни. Он огляделся вокруг.
Где-то вдалеке сомкнулись стены гор. На их склонах вставали заснеженные пики елей. Лишь река была его дорогой. По её льду он и шёл сейчас. Шёл по инерции, не в силах остановиться.
И тут он услышал голос. Этот голос был ему знаком. Он огляделся, но не увидел вокруг себя никого. А голос в его голове всё усиливался.
Этот голос был женский. Где-то на границе слуха он смешивался с детским смехом, кряхтением стариков, беседами зрелых мужей. Этот голос явно не мог принадлежать одному человеку. Но и не группе людей. Так могла говорить лишь сама природа. А может даже не природа. А оживший город, к которому он шёл. И не столько оживший, сколько… ставший одним целым, единым живым существом?
— Возвращайся, Свирид… — просил его голос Елены.
— Тятя, мы ждём тебя!... — раздавался лепет маленького Макарки.
— Вы мертвы… — шептал Свирид… — чего вы хотите… Отче наш, ижи еси на небеси…
— Вернись, Свирид! — голос Лены перерастал в крик. — Нам тяжело без тебя… прошу, дай нам покой!
— Тятюшка, пожалуйста!... — плакал Макар.
— Свирид, помоги нам! — проклёвывались голоса Михаила Ивановича, Стёпки, а где-то им вторила речь самого Варфоломея.
В голосах всё отчётливее звучало отчаяние. Люди кричали, стенали, умоляли о чём-то. Но все их крики заглушал треск.
Что-то трещало, рокотало и скрипело в голове у Свирида. Будто сама земля вдохнула полной грудью. Будто затрещали её каменные кости и суставы в могучей грудной клетке.
Но то были не кости и не суставы. Так мог звучать только ледник, сходящий с гор чудовищной лавиной.
Город звал его. И он шёл. И будто сам Бог не желал остановить его шаг…
Свирид проснулся в холодном поту.
Не было в его голове мёртвых голосов. Не было скрежета сходящего с гор обвала. Над головой светила луна. Где-то из-за туч даже проглядывали звёзды. Единственное, что слегка омрачало ночной горный пейзаж — отсутствие северного сияния, которое он видел во сне.
И тем не менее, что-то было неправильно во всём этом.
Через несколько секунд он понял, что было не так. Костёр погас. Кто мог теперь его зажечь… Тимофей, Фрол и Макар спали, и он слышал их мерное дыхание. Свирид попытался растолкать их, но не мог, будто они были мертвы. Он заглянул в их лица. В свете луны был виден румянец, чуть-чуть подёргивались веки.
И тут Свирид понял, что было ужасно во всём этом. Что уже не настораживало, а ввергало его в ужас.
Откуда-то сверху на него падала тень. Подняв голову, Свирид замер. То, что он увидел, пробрало его до костей. Волосы на всём теле поднялись дыбом, а из глаз от этого чуть не пошли слёзы.
Над краем лощины стоял Кондрат (Свирид узнал его по мешковатому зипуну и большой казачьей папахе).
Вернее то, что было Кондратом несколько часов назад.
В свете луны не было видно его лица, и Свирид был даже рад этому. Но куда страшнее было другое.
Руки Кондрата были длинны и походили на жерди. Чёрные, отливающие от холодного света луны, жерди. Ноги стали короткими, как у зайца, а туловище и шея выросли вширь. На голове отсутствовала кожа. Лишь кроваво-красные мышцы были видны в свете луны, да выпученные глаза без век смотрели на Свирида. И эти глаза светились, как у кошки.
И Кондрат смотрел прямо на него. Вернее, какой Кондрат… Это был чёрт. Тот самый чёрт, которого видел Свирид на скале в приенисейском ущелье.
Свирид бросился к Макару и Фролу, но те спали непробудным сном, как и двое оставшихся ватажников. Двое…
Пропали Федор и Тарас. Свирид не сразу осознал это. А когда он снова поднял голову, он увидел и их.
У Феодора с живота свисал отросток, напоминавший огромную птичью лапу. Две таких же чудовищных конечности росли откуда-то из рёбер.
На голове отсутствовала кожа. Лишь кроваво-красные мышцы были видны в свете луны, да выпученные глаза без век смотрели на Свирида. И эти глаза светились, как у кошки.
То, что случилось с Тарасом, было самым ужасным, что когда-либо видел в своей жизни казак. Чистейшее безумие охватило Свирида от одного вида этого существа.
Кожа на лице того, что было когда-то Тарасом, полопалась, и из глубоких свищей выглядывало множество безумных, хаотично вращающихся глаз. Рот был распорот, а над ввалившейся нижней челюстью ворочались, как дождевые черви, два длинных трубчатых языка.
Разросшаяся, точно зоб, грудная клетка вскрыла зипун. Из боков того, что было Тарасом, вылезали руки и ноги, которые двигались хаотично, бились об снег, искривлялись в невозможных для человека позах.
То, что случилось с Тарасом, было самым ужасным, что когда-либо видел в своей жизни казак. Чистейшее безумие охватило Свирида от одного вида этого существа.
Кожа на лице того, что было когда-то Тарасом, полопалась, и из глубоких свищей выглядывало множество безумных, хаотично вращающихся глаз. Рот был распорот, а над ввалившейся нижней челюстью ворочались, как дождевые черви, два длинных трубчатых языка.
Разросшаяся, точно зоб, грудная клетка вскрыла зипун. Из боков того, что было Тарасом, вылезали руки и ноги, которые двигались хаотично, бились об снег, искривлялись в невозможных для человека позах.
Ног у Тараса не было. Его тело было буквально обрублено в пояснице, и из неё, точно конский хвост, тянулись длинными лентами остатки спинного мозга и позвоночника.
Из оцепенения Свирида вывело движение. Он увидел, как дернулось тело Кондрата.
Но когда казак присмотрелся, к его рукам и ногам прилила кровь. Дыхание участилось, стало шумным, похожим на рык.
Кондрат готовился к прыжку. В этот момент Свирид на несколько секунд разглядел его лицо. Оно всё заросло шерстью, и из этой шерсти сверлили казака острые, наполненные звериным злорадством глаза.
Свирид метнулся в сторону. Зверь не прыгнул на него. Тарас будто уступал ему и не нападал.
И Свирид не мог не воспользоваться этим. Он мигом схватил в одну руку пищаль, другой сжал взятую у Тимофея саблю и ринулся прочь из лощины.
Вот теперь он уже был готов к схватке.
Казак отбежал по склону горы и встал спиной к огромному валуну. Чудовищные тени уже двигались к нему.
Свирид прицелился. Огромная тень Тараса мчалась к нему, по-звериному взрывая снег сильными лапами.
Прогремело два выстрела. С морды твари начала капать кровь, но она не сбавляла скорости. Следующий выстрел был последним. Кончились снаряды в пищали, а зверь был всё ближе и ближе. Он то и дело останавливался от каждого выстрела на несколько секунд, но потом мчался к валуну уже с новой силой. Раны на морде быстро начинали затягиваться.
Ближний бой был равносилен смерти.
Глаза Свирида наполнились слезами. Он в ловушке. За его спиной был лишь обрыв.
Нужно было что-то делать… в отчаянии Свирид забрался на скользкий валун. Под собой он уже слышал хриплый рёв Кондрата. Тот не решался сделать прыжок, достать добычу.
Пули не смогли взять это чудовищное существо… клинок не убьет его тем паче. Нужно хотя бы задержать зверя, отбросить его от себя, чтобы затем свалить в обрыв… Риск… но нужно было пойти на риск. Он сам не оставил себе другого выхода.
И когда прямо под собой Свирид увидел чёрную шкуру существа, он камнем бросился прямо на него, выставив вперёд саблю.
Клинок вошёл глубоко. Зверь взревел, выгнулся в спине, Свирид повалился на землю, но не выпустил сабли. В эти секунды он понял то, что взорвало и разнесло на куски его сознание.
Тварь не может умереть, но может чувствовать боль…
Тварь взбрыкнула. Свирид отлетел в сторону. В этот момент он услышал, как с алчным клокотанием подбирались к нему Тарас и Феодор.
Кондрат бросился теперь прямо на Свирида. Резко тот перевернулся на бок, поднялся и тут же прильнул к боку зверя.
Клинок вышёл из чудовища быстро, вспарывая и разрывая черные вены и артерии.
Следующий удар пришелся уже в брюхо чудовищу. Кондрат попытался подмять Свирида под себя, заломать своими лапами. Но из-за боли он на несколько секунд замер, находясь в болевом шоке.
Ударом ноги Свирид снял чудовище с себя. Оставалось лишь нанести удар милосердия.
Над обрывом свесилось сучковатое сухое дерево, готовое сломаться под гнётом замерзшего снега.
Свирид в три прыжка смог добраться до него. Он начал рубить толстый и длинный сук.
Сабля могла затупиться от ударов, но другого орудия у него не было.
Дело шло медленно. Кондрат уже успел оправиться и уже крался к обрыву.
Сжав рогатину, Свирид бросился прямо на зверя. Тот ещё больше припал к земле, не давая человеку пронзить его. Но тут удар пришелся прямо в морду чудовища.
Разбередились недавние раны, хлынула кровь. Тварь отступила. Свирид обошел её сбоку и снова нанес удар. Та пыталась схватить лапами рогатину, но не могла дотянуться.
А меж тем казак острыми ударами толкал зверя прямо в пропасть. Когда оставалось совсем чуть-чуть, Кондрат опомнился, попытался вырваться и… начал скользить.
Туша его полетела вниз. Воздух взрезал дикий, казавшийся человеческим, крик.
Казак тяжело дышал. Жилистой рукой вытер он пот со лба и оглянулся.
Уже не было на горизонте теней диких существ. Это так настораживало и пугало, Свирид разрывался между мыслью остаться здесь и выжидать и между импульсом бежать обратно в лощину.
Импульс пересилил.
Когда казак достиг лощины, его взгляду открылась самая ужасная в его жизни картина.
Твари стояли на другом краю обрыва. И трёхлапый сжимал в своих когтях ещё живое тело Тимофея. Тот подёргивал веками, из его рта ещё шёл пар. Но трёхлапый уродец уже тянул кишки из вспоротого живота. Двухъязыкий в это же время пытался вырвать из плечевого сустава руку несчастного. Раздавался прерывистый хруст. В следующую секунду рука Тимофея оторвалась, и он впервые за несколько минут вскрикнул. Всё это время он был уже в предсмертном состоянии из-за обморожения, и лишь это не давало ему почувствовать и осознать, что происходит вокруг.
И тут чудовища повернули головы в сторону Свирида.
Он стоял, готовый ко всему. В его жилах кипела кровь, он был готов теперь бороться до конца. Изуродовать ещё больше тела двух чудовищ, распотрошить, перерубить все их мерзкие, рождённые в уродстве тела и раздробить кости до праха.
Но твари не нападали. Они лишь долго всматривались в глаза Свирида. И ему казалось, что если бы эти существа имели рты, эти рты были бы растянуты в широкой злой улыбке.
Резко тени двух существ дёрнулись. Двухъязыкое облепило своими лапами замёрзшего Тимофея и медленно подняло его.
А второе меж тем оплело горло Тимофея. Раздался крик, утробное бульканье, а затем оторванная голова казака повалилась на снег.
А затем две жутких чёрных тени ушли. Ушли, разрывая лапами густой снег, покрыв его в свете луны кровавыми следами и оставив о себе душераздирающе жуткое напоминание.
Свирид смог разбудить этой ночью Фрола и Макара. Но как то ни было ужасно, он не смог рассказать почти ничего, что было с ним. Его язык заплетался, он часто срывался на крик. И лишь спустя несколько минут оставшиеся ватажники увидели то, что лежало на краю лощины.
Впервые за всю жизнь Свирид узнал, как звучит крик старика. Фрол был в ужасе. Взгляд его был таким, что, казалось, он вот-вот сойдёт с ума. Старик схватился за сердце, отвернулся и заковылял обратно в лощину.
Но куда больше потрясла Свирида реакция Макара. Он не изуродовал своё лицо гримасой ужаса, глаза его не остекленели. Не было даже тени сожаления и траура. Макар смотрел на голову Тимофея, как смотрит степняк на брошенный труп лошади. В его глазах был нечеловеческий, чуждый здоровому разуму покой. И даже показалось Свириду, что в этих глазах появился прищур, а на замёрзших губах — улыбка.
— Собирайтесь. — лишь сказал Макар. — Скоро начнёт светать.
Свирид ушёл к обрыву. Он долго вглядывался в глубокую бездну. Он знал, что и эта бездна глядит прямо сейчас на него.
Они не умерли. Свирид твердо знал это. Они всё ещё здесь. Просто ждут, когда можно будет нанести следующий удар. Следующей ночью, вестимо.
Свирид поднял лицо и взглянул в небеса, которые стали за эту ночь ясными. Облака уходили вместе с ночными сумерками на запад. А на другом краю обрыва уже и вправду, как сказал Макар, занималась заря.
Свирид сел на снег, обхватив голову руками. Горечь глодала его душу.
Он думал, что спас ватажников… спас… но какой ценой… Это он виноват в том, что погибли Тимоха и Афоня. Он не смог уберечь их. Решил поиграть в богатыря, в героя… где теперь твое мужество, герой? Почему тебе так тяжело признать свою вину?...
— Господи… кто мог совершить это?... — причитал Фрол.
— Мертвецы. — ответил Макар. — Я даже знаю, кто это были. Кондрат, Федя и Тарас.
— Но… почему именно они?
Макар отвернулся. Его спокойный, умиротворённый взгляд устремился навстречу огню северного солнца. И таким же спокойным и умиротворённым голосом он ответил:
— Не знаю, почему. Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что их пример послужит уроком для живых. И покажет, как боги карают предателей. Тех, что вредят товарищам ради удовлетворения собственного чрева.
— Боги? — переспросил Фрол через некоторую паузу. — Но разве ты не православный?...
В ответ атаман ничего не сказал. Даже не обернулся. Только лёгкая злорадная улыбка проскользнула на его лице. Будто бы он знал что-то, чего не знали другие.
Трое шли по горной тропе. Путь занесло снегом, в котором глубоко утопали онучи.
Тропа становилась всё уже и уже, а склоны всё более пологими и широкими. Где-то на них уже росли сосенки и карликовые берёзки. Снова начал дуть холодный ветер, и чтобы не свалиться вниз, ватажники снова достали канат, и теперь шли, держась за него.
Всё вокруг становилось таким привычным, каким было три дня назад, когда они шли по долине Оби. Но Свирид не мог успокоиться. Бессонная ночь и панический страх брали своё.
Идущий позади, он резко оглядывался. И в каждом шуме позёмки ему слышалась поступь мёртвых.
Они где-то здесь, прятались в расселинах и шхерах, их когти скребли лёд. Они шли на страх, точно на запах.
И Свирид знал одно. Теперь от них не получится ни защититься, ни спрятаться.
Он снова оглядел горы, которые оставались позади него.
За ним шла вереница оборванных, со сморщенными от холода руками и лицами, людей. В их глазах не было уже ничего человеческого. Лишь двое, идущих впереди всех, казались почему-то ещё живыми. У одного из них на шее был свежий шрам, из которого текла кровь. Лицо второго было настолько обморожено, что стало чёрным, и на этом чёрном лице горели красные от ветра и лопнувших кровяных сосудов глаза.
Когда Свирид на несколько секунд останавливался, он слышал, что тяжёлое прерывистое дыхание приближается к нему, становится всё громче и громче. В каждом вздохе были страдания и муки, которые никто из обычных людей не смог бы представить, но которые, пусть и на одну сотую, смог почувствовать за весь этот путь Свирид.
Ни крестное знамение, ни Иисусова молитва не заставляли строй мертвецов раствориться и сгинуть за горными валунами. Поэтому молитвенный шёпот всё больше становился похож на всхлипывание и тихий плач. И с каждой секундой Свирид всё яснее понимал, что он становится на шаг ближе к пропасти безумия, которая выжигает его мозг. Уже не только дыхание, но и шаг, скрип и хруст костей, хлопанье мешковатой одежды слышал теперь казак.
— Во славно-ом понизовом городе Астрахане!
Он понимал, что, даже закрыв глаза и заткнув уши, он не заставит всё это исчезнуть. Он не заставит мертвых петь свою ужасающую песнь. И снова по его телу растеклась агония, несколько капель которой были пролиты очевидной мыслью: он никуда не сможет сбежать, пока не дойдёт… но он не дойдёт.
— …До-онские славные ая-тая-маны, казачи-е!
* * *
Горы кончились, начались равнины. Свирид уже не слышал шага и вздохов позади. В его голове как будто что-то лопнуло, и в ушах зазвучал лишь тонкий и пронзительный писк. Но даже этот писк был Свириду спасением от его страданий.
Они спустились в долину, которая показалась казаку смутно знакомой. Будто он уже шёл здесь когда-то. В долине, точно в чаше, окружённой гористыми склонами, лежала заледеневшая река. Она уходила куда-то вдаль, где расступались холмы.
Макар что-то говорил про привал, но Свирид не слушал его. Сразу же, когда был разожжён костёр, он лёг на связку сучьев и провалился в сон.
Он очнулся, стоя над огромной пропастью. Земля под его ногами так обледенела, что он побоялся даже отойти от края обрыва.
Вместо этого он вгляделся вдаль. Куда-то туда, где в солнечной дымке высились очертания башен, похожих на белокаменный кремль. Небо над ними было чистым и голубым, что было редкостью для севера.
Утончённые контуры колоколен с их золотыми главками, барабаны и арки церквей, красные кровли теремов…
Небесный Иерусалим…— подумал Свирид.
— Ты дома. — ответил ему голос Елены.
— Чего вам от меня нужно?... — прошептал Свирид. Иллюзия счастливого покоя рассеялась перед чувством иррационального страха.
— Город не может уйти без тебя.
— Что?...
— Без тебя… без тебя… — отозвалось эхо.
Чувство безумия пыталось захватить Свирида. Оно сковало его ноги, выжидая, когда он шагнет в пропасть.
И он сделал шаг навстречу солнцу и городу, всё яснее и яснее проступавшему через дымку. Но не упал, а напротив, встал, точно на прозрачном льду.
Город жив. Он действительно ждёт его. Хочет унести с собой.
— Пойдём, муж мой. Ты слышишь меня?...
Город был всей его жизнью. Всю душу вложил он в жизнь в этом северном краю. А судьба разрушила эту жизнь. Теперь нужно было идти. Но для чего? Для чего он идёт?...
— Ты меня слышишь? — неожиданно раздался голос Макара.
Свирид проснулся. Он слышал, но говорить не стал, а лишь кивнул.
— Тогда вставай. Хочу с тобой поговорить. Очень серьёзно. Ты готов? — Свирид снова кивнул и поднялся на ноги. Макар мотнул головой и они отошли чуть в сторону от костра. — Что ты знаешь о преданиях Кушевата?
— Я ничего не знаю. — только и ответил Свирид, чеканя каждое слово. — Знаю я лишь то, что видел своими глазами за эти несколько дней.
— Но ведь одну единственную вещь ты должен был знать. Слышал ведь ты, как рассказывали местные о Последнем дне?
— Нет. — на выдохе прорычал Свирид. В этом выдохе была вся его скрытая ненависть к бывшему товарищу.
— Разве? — недоверчиво покосился Макар. Он повернулся к Свириду спиной и взглянул на реку. — Ты не знаешь, как этот город предугадал свою судьбу? Ты не мог не знать этого. Ты не мог не слышать, что после землетрясения мёртвый Кушеват не отпустит никого, кто хотя бы раз приблизился к нему.
Он уйдёт под землю и никогда не будет открыт людям. Останется лишь в былинах. А с ним уйдёт каждый его житель. Каждый путник, остановившийся в нём. Каждый заморский купец, видевший его издалека, со своего корабля, когда проходил мимо. До последнего человека город берёт свою жертву.
Глаза Свирида выкатились. Он не знал, что ответить, язык его будто прирос к нёбу. Макар ответил за него.
— Да. Мы оба видим этот город во снах. Но ты не задумываешься об этих сновидениях. Ты считаешь их лишь плодом твоего больного сознания. Ты видел подземного оленя, ты видел рэккенов, видел живых мертвецов и веришь в них. Что же мешает тебе уверовать в мои слова? То, что ты боготворишь свою родину? Это мешает тебе? Не отнекивайся, я знаю, в чем причина твоего неверия.
— Нет, это не так!... — прохрипел Свирид. — Ты лжёшь. Ты не можешь знать, что происходит в моей голове. А всё потому что ты такой же человек, как и я. Ты не бог, не чудотворец, не чародей и не языческий шаман. Да, я схожу с ума, я знаю это. Но и ты сошёл. И ты стал безумен гораздо глубже, гораздо хуже меня.
— А ты умеешь смотреть своему страху в глаза… — улыбнулся Макар. — за это я тебя и ценю. Нет, я не сошел с ума. Это боги сделали меня своим избранником. Поэтому, если ты ответишь на мой вопрос, то я одарю тебя так же, как одарил меня безликий бог Нга. Его голос явился мне, когда мы ездили с тем ненцем на золотые пески. Как думаешь, что он попросил у меня за свою помощь в поисках золотой жилы? Какую жертву я принес ему?
— Ты убил его. — прошептал Свирид. Ужасная догадка тут же пронзила его мозг. — Ты убил мирного ненца, а теперь убиваешь нашу ватагу, чтобы дойти до города.
— Нет, что ты. До города я мог бы дойти легче. Это жертвы я принес, чтобы стать истинным хозяином северных богатств. Недр, земель, лесов, вод, птиц, зверей, рыб, людских душ… и я готов разделить это богатство с тобой, если ты скажешь мне то, что мне нужно.
— Если боги сделали тебя всесильным, то почему же они сами не ответили тебе на твой интерес? — Свирида нисколько не интересовал ответ на его вопрос, он задавал его лишь для того, чтобы выиграть время. Сейчас в его голове была только одна мысль: бежать. Продумать пути к побегу.
— Легенда о Последнем дне — единственное, чего боги не сказали мне. Но они сказали мне другое. Кушеват построен на месте древнего северного капища, и ты должен был это знать. Капище это было большим, его можно было бы даже назвать храмом. Так сказали мне духи тадебцо, коих именуют помощниками шаманов. Войдя в этот храм, я стану богоподобен, равен своим кумирам. И ты тоже можешь…
Он не договорил.
Свирид бросился прочь. Его путь лежал через лес, ибо там, как он думал, Макар не сможет его найти. Странным показалось Свириду то, что позади он не слышал грохота ручницы, криков
стойили хотя бы топота сапог. Но это наоборот, даже радовало его.
Свирид ломал сучья, резал в кровь свои ладони и лицо. Воздух резал его горло. Свирид начал кашлять и задыхаться, но всё так же бежал.
Вдруг его взору открылось нечто аморфное. Он не смог разглядеть сперва, что это было, и потому остановился. Тяжело дыша, Свирид подошёл ближе.
Это походило на сросшиеся меж собой деревья, как обычно срастаются грибы. Но стволы с обнаженными острыми сучьями походили скорее на огромную клетку, чем на грибницу.
Сучья были в крови.
Подойдя поближе, Свирид увидел то, что застряло среди стволов и ветвей.
Это был Фрол. Весь он был пронизан побегами сосен, весь запачкан кровью, которая лилась из его горла. Сучья проломили его грудь, вспороли живот, прошли через его шею и продолжали расти через его рот.
Руки Фрола дрожали в предсмертных судорогах.
— Ты видишь? — раздался полный глумливых смешков голос за спиной. Свирид знал, кого он увидит. Надо было бежать, но сосны вокруг стали теперь слишком близко и узко.
— Ты видишь, что бывает с предателями? — всё тот же насмешливый голос начал приближаться.
Свирид повернулся и, не глядя на Макара, медленно прошёл мимо него. Он медленно отправился по тому же пути, каким бежал сюда.
— Он тоже хотел бежать, но я убил его! — в зверином экстазе заорал Макар. — Это я убил его, я наслал на него духа леса! Это по моему слову он запер предателя в лесу! Что ещё нужно, чтобы ты поверил в мою силу? Неужели ты так и не понял, что это я заставил всех их умереть? — он бросился вслед за Свиридом.
Свирид не слушал его.
— Но ты ещё не мёртв… ты должен благодарить меня, что ещё не мертв. Если я захочу, я нашлю на тебя самую страшную боль. Страшнее всей той, которую ты испытал!... Просто сознайся в одном! — он догнал Свирида, схватил его за горло и повалил на землю. — Скажи мне! — он начал бить несчастного по лицу. — Скажи мне, лжет ли легенда о Последнем дне? Лжет мне она или ты мне лжёшь? Кто, кто, кто!?...
Свирид застонал. Его лицо было уже разбито в кровь.
Макар перестал наносить удары. Он начал медленно успокаиваться от своего припадка.
— Если это ложь… — зашептал он, наклонившись над ухом Свирида. — То я не достигну своей цели. Я уже почти добрался, начав повелевать духами лесов и гор. Стоило только ступить на землю тайги, я уже начал слышать голоса духов. Попы говорят, что это бесы. Но они лгут. Кем сделали меня их
бесы? Они сделали меня своим хозяином, я повелеваю ими! И они даруют мне палаты, в которых я буду править! Но только если легенда правдива.
Всё пойдёт прахом, если город действительно мёртв. Если я не попаду в храм, значит боги отвергли и оставили меня. Значит я лишусь власти. Значит я просто сошел с ума? А что если действительно не было никаких жертв? Просто это я перерезал всем этим разбойникам глотки во время привала? Скажи мне, прав я или нет!? Скажи, заберет меня Господь в Преисподнюю или же я буду бессмертен? — начал он, совсем лишившийся рассудка, в который раз срываться на крик. — Неужели ты не слышал о северных краях, где даже Господь не может управлять стихией жизни? И именно потому там нет Христа, там есть лишь дикий лесной народ, который верит в своих божков и будет веровать в них вечно! — начал он, совсем лишившийся рассудка, в который раз срываться на крик. — Неужели ты не слушал проповеди!? Неужели ты не был крещён!? Ответь мне!
Но Свирид не отвечал. Он всё так же лежал на снегу, в ожидании, когда он наконец провалится во тьму. И больше никогда не проснётся. Сейчас это было самой большой его мечтой.
Но Макар схватил его за грудки и поставил на ноги. Затем он связал его так, чтобы только ноги Свирида оставались свободными. А Свирид слишком ослабел и потому не мог никак сопротивляться.
— Знаешь, — продолжал Макар, все же, понимая, что Свирид ему не ответит, — я склоняюсь к тому, что боги не зря наслали подземного оленя. Мы правильно сделали, что пошли через горы, ведь ущелье могло быть просто-напросто завалено ледником.
Ты ведь видел, как он нависает с гор? И как нам пришлось бы идти? То-то же. — Макар по-собачьи засмеялся. — Ещё ведь важно, что Кушеват отгорожен от міра горами. И похоже, что эти горы уже остались позади. Мы уже в долине, Свирид! — он бодро толкнул Свирида сапогом в спину, и тот чуть не упал. — Осталось пройти по реке и ещё чуть-чуть спуститься по карьеру. Так ты мне говорил? Так, а? — Макар опять пнул последнего спутника.
И действительно. Идти оставалось совсем недолго. Но здесь с окрестных гор ледник свисал ещё обильнее, чем где бы то ни было. Где-то вдалеке Свирид заметил, как по склону одной такой горы катится, становясь всё больше, огромная глыба из льда и камня. Она превращалась в настоящую лавину, подхватывая с собой такие же глыбы и сметая на своем пути деревья. Обвал шёл до самой реки, затем разбился об обледеневшие прибрежные скалы, повалился на лёд, с треском взрывая его.
И двое ватажников невольно тогда подумали об одном и том же: как же хорошо, что сейчас они уже миновали горы и что не успели ещё дойти до берега реки.
Но вскоре они оба уже стояли у берега. Перед ними простиралась гладь льда, разбитого в месте, куда сошла лавина.
— Идти будет непросто… — умозаключил Макар. — Если здесь водопад, пусть и заледеневший, по нему спуститься и вовсе невозможно. Стоило бы пройти мимо реки… но тогда придется опять подниматься в горы. Ты соображаешь, что мы находимся фактически в чаше? Кроме реки отсюда выхода нет. Понимаешь, да? Понимаешь? — он пихнул Свирида в грудь. — Тьфу! Совсем дурной стал. — плюнув, он взглянул на выплывающее из-за облаков солнце. Оно, отражаясь от снега, слепило его черные глаза так, что те начали слезиться.
Они долго стояли так. Макар всё же не решался принять решение.
Свирид молчал. Вдруг он обошел Макара и пошел по льду.
Атаман ещё несколько секунд простоял, будто выжидая, когда под Свиридом провалится лёд. Но, вздохнув, будто сказав самому себе:
была не была!, он тоже ступил на лёд.
Свирид ковылял медленно, и Макар догнал его в три прыжка.
— Слушай, Свиридка, а есть у тебя ледоруб? — на ходу спросил Макар. — Ледоруб, понимаешь, ле-до-руб? Тебе-то он уже ни к чему, а вот мне ещё с обрыва спускаться. На одном своем могу и не удержаться, знаешь ли.
— Я доведу тебя до города. — Свирид смотрел на Макара исподлобья, как затравленный зверь, желающий хоть каким-то образом, пусть и ценой чести, спасти себя.
— Нет, ты не сможешь. — отрезал Макар. — Если легенды не лгут, то город заберёт тебя. — он говорил это совершенно спокойно, как будто обсуждал ковку лопат. — И тогда… я уже не смогу войти в Кушеват.
И тут Макар почувствовал, что под его ногами начала трястись земля. Он взглянул на горы. Там, вдалеке, вершины ещё были чисты, и лавины не было видно. Но казак уже заметно напрягся.
— Без меня тебе не выбраться отсюда. — прорычал Свирид.
— А как нам остаётся идти? — осторожно задал вопрос Макар.
— Через водопад.
— Слишком рискованно… он-то точно может обвалиться.
— Не может. Тем паче, у нас нет другого выхода. И ты либо слушаешь меня, либо идёшь один.
— Пусть так. — ответил Макар и пошел туда, где расступалась разросшаяся у реки просека. Там по его прикидкам и должен был быть водопад.
* * *
Огромные гроздья ледника замёрзшей реки свисали над пропастью. Они свешивались до самой земли и выглядели могучими и прочными. Но их прочность казалась Макару обманчивой.
Он встал на краю водопада, выжидая, когда подойдёт отставший Свирид, и оглядывал окрестности. Интересно, думал он: что предпримет его полубезумный напарник?
Попробует столкнуть? Раскроит ледорубом его голову? Перережет трос, по которому они будут спускаться?
Не было сомнений, что Свирид больше всего на свете хотел его убить. Но как?
Впрочем, — и это было самое разумное предположение, — он просто не решился бы на убийство того, кому был так по-собачьи предан все месяцы их пути. Эти мысли успокоили Макара.
Он снова окинул взглядом даль. Там, вопреки словами Свирида, горы не кончались.
Они скорее превращались в плоскогорье, посередь которого шла расселина. Именно эту расселину и заняла река, по которой они шли.
Расселина была очень широкой. Однако ледник так навис над её краями, что пройти под ним было… страшно. Впервые за несколько лет Макар испытал страх.
И тут он услышал голос. Бесполый, не принадлежащий ни одному смертному существу и непроизносимый для человека, он звучал прямо в его черепной коробке:
— Ты пройдешь через пропасть. Твой престол ждёт тебя. — только это и сказал голос.
Этих слов было достаточно, чтобы Макар приободрился.
Свирид… как же он наивен. Думает, что он, Макар, сошел с ума. И наверняка думает над тем, как его убить. Убить того, кому дарована вечная земная жизнь и удача самими богами севера.
Макар вспомнил, как в первый раз он услышал голос богов. Он не мог не оцепенеть, не впасть в первобытный ужас, но то, что даровал ему голос, было бесценно.
За спиной раздался частый шаг, какой слышен при беге. Макар обернулся. Он не сразу понял, от чего бежит к нему Свирид. Но потом он снова почувствовал предательскую дрожь земли.
— Быстрее, быстрее! — подгонял Свирид. — И развяжи мне руки, иначе мы не закрепим трос.
Когда трос уже был прочно привязан на глубоко воткнутом в промёрзшую землю ледорубе, колыхание земли усилилось. К нему прибавился грохот лавины.
И тогда, прошептав:
Господи, помилуй.Свирид пошёл вниз.
Ноги скользили и порой резко срывались со скользкого ледника. Теперь всё зависело от крепости рук и силы нервов. Ни Макар, ни Свирид, старались не смотреть вверх.
Там, над ними, уже вовсю свирепствовала северная стихия. Сверху уже начали сыпаться льдины и даже камни, удар в голову одной из которых мог бы вскрыть череп, точно спелую дыню. Но ещё более жутко становилось от мысли, что из-за дрожи земли ледоруб может отколоться. Что если земля пойдёт трещинами, то ледоруб, как бы плотно он не был закреплён, просто выскользнет.
Земля была уже в нескольких метрах под ними, когда уже куда более ощутимо задрожал заледеневший водопад. От этой дрожи ледник начал крошиться, целые куски льда откалывались и падали вниз. Сначала мелкие, почти ледяные крошки. А затем всё больше, больше и больше. Где-то рядом от ледника откололась целая ледяная скала, высокая и длинная и, точно балка, рухнула с громким рёвом.
Свирид понимал: нужно было прыгать и бежать отсюда так далеко, как возможно. Не было больше времени на то, чтобы дальше спускаться вниз. Но вдруг, не дожидаясь Свирида, Макар спустился на высоту чуть ниже, а затем камнем метнулся к расселине.
В следующую же секунду Свирид упал на лёд с высоты в несколько саженей. Сделал он это не по своей воле: Макар каким-то образом расшатал трос, и тот оборвался. Мощный трос из корабельной пеньки оборвался, как дрянная нитка.
Свирид не мог встать без чужой помощи. Но Макар не обращал на него внимание. Он в это время сидел на корточках в нескольких саженях поодаль и собирал рассыпавшиеся пожитки. Он не видел, как тяжело его товарищ встаёт, и, хромая, стиснув зубы и хрипя от боли, ковыляет к нему.
Как только Свирид добрался до входа в расселину, раздался невыносимо громкий скрежет, который заглушил всё вокруг. В следующую секунду огромная скала из заледеневшей речной воды отвалилась от замёрзшего ледника водопада и рухнула на лёд. Макар первым бросился в расселину, оттеснив Свирида. Тот упал, но не смог встать и пополз за атаманом. На несколько секунд он оглянулся: там, где было замёрзшее озерцо, была теперь огромная воронка, в которой плавала отколотая льдина.
— Ты тут? — крикнул Макар.
— Да… — прохрипел Свирид и попытался встать.
Макар выдохнул.
— Долго ещё идти?
Но Свирид не ответил. Он сел на снег и пытался вправить ногу. В какой-то момент ему удалось сделать так, чтобы он мог стоять, однако боль не проходила, и по выражению лица Свирида это было видно.
Тогда Макар не выдержал, достал из котомки жгут и перевязал Свириду ногу. Когда дело было сделано, он внимательно вгляделся в лицо… товарища?
Макар только сейчас почувствовал Свириду настоящее уважение. У казаков и простых русских уважение друг к другу есть на уровне подсознания, но оно никогда не перерастает в восхищение. А с Макаром сейчас было именно это. Ещё несколько часов назад он видел в Свириде всего лишь сошедшего с ума от одного только вида его, Макара, силы, видел в нём покорного раба, которого можно бросить на съедение духам. Что ж, он действительно был верен и предан ему. Но не по-рабски. По-братски.
— Идём! — скомандовал Макар и осторожно повёл Свирида за собой.
Позади они уже не слышали грохота. Только растревоженная вода плескалась где-то в проруби.
Они даже не заметили, как вошли в ущелье. Стоило бы, подумал тогда Макар, подняться и идти по медленно поднимающемуся плато, но делать что-либо было уже поздно.
Любого, кто шёл бы под неровным сводом скал и ледяных острий, пробрала бы до костей тревога. Он шел бы осторожно, не отрывая взгляда от неба, а может, повернул бы назад. Но Макар впервые за несколько дней почувствовал полный покой в своей душе. Как будто весь мір замер. Не было ни облака над головой, не слышался ветер, который обычно вольно плавает по ущельям, не было хотя бы какого-нибудь отдалённого карканья ворон. Казалось, что скоро от такой тишины в ушах зазвучит писк. И когда Макар подумал об этом, он уже насторожился. Не затишье ли это перед смертоносной бурей?...
Всё произошло стремительно и одновременно. Макар даже не успел среагировать. Потому что он не заметил, как земля снова начала еле-уловимо подрагивать.
А когда дрожь уже нельзя было не замечать, откуда-то сверху послышался треск. А в следующую секунду огромная глыба замёрзшего снега сорвалась вниз, в ущелье. Макар лишь слегка отбежал, толкнул оказавшегося впереди Свирида, но ноги его соскользнули со льда, и он упал. Хруст! — и колено пронзила боль. Макар попытался встать, но вдруг почувствовал, что земля под ним начала расслаиваться. Медленно и как-то по-особому стремительно она начала расходиться всё шире и шире, проталкивая человека в своё лоно. Всё ниже и ниже, глубже и глубже она заталкивала своего пленника в недра самой себя себя. Там, под ногами, Макар уже не чувствовал твёрдой почвы, и сейчас он держался на одних только руках. И теперь, чтобы выжить, нужно было совершить рывок.
Резко Макар подтянулся на руках, утробно зарычал, впился пальцами в лёд так, что из-под ногтей пошла кровь. Его спина уже почти поднялась над землёй. Как вдруг сильный удар пришелся по его хребту. Хруст, грохот… где-то позади снова послышались звуки лавины. Макар обессиленно повис над пропастью, зажатый между подземной пустотой и огромной ледяной глыбой.
— Свирид… — захрипел он. В глазах начало мутнеть, боль в спине становилась всё острее и острее.
Свирид не обернулся. Он лишь продолжил хромать впереди, точно в таком же темпе, как будто ничего не слышал.
— Свирид! — хрип перешёл в свистящий птичий крик.
— Закрой глаза. — Свирид остановился, но оборачиваться не стал.
На несколько тягучих секунд повисло молчание. Где-то вдали всё ещё грохотала земля
— Ты думал,
духии
богивсегда будут благосклонны к тебе? К убийце. К тому, кто ради своей власти и наживы убил стольких людей, понадеясь на дружественную силу природы?
— Помоги… — хотел сказать Макар.
— А ты мне помог?... — зашептал Свирид. Лицо его сделалось Ты думаешь, — как будто прочитал его мысли калека, — я не забыл, каков был твой план? Не забыл, что ты тогда орал мне в припадке? Я никогда не был твоим слугой и никогда не стану твоей жертвенной скотиной. Ты конечно силён, на твой стороне всякие демоны и бесы. Ну а на моей стороне — моя правда и мой долг! Ты думал, я позволю тебе и твоим людям грабить мой город? Мой город, — Свирид перешёл на крик, — который строил я и мои братья, в котором теперь покоятся они все и вся моя семья! Никто не посмеет трогать их покой безнаказанно. Я не отдал бы тебе ни щепки от старой церкви, что стояла на площади. И только одного мне жаль: мне жаль тех, кто поверил в твою честность и бездумно пошёл за тобой. Ты уничтожил их на пути к своей никчёмной цели.
— Так это ты убил меня… твоими руками боги предали меня…
— Нет. Ты сам себя убил. Сам себя предал. И теперь в оставшиеся секунды я дам тебе подумать: были ли боги на твоей стороне?
И он ушёл. Его тяжкий, прерывистый, хромой шаг отзывался эхом по всему ущелью.
Что-то кричал Макар. Что-то хрипел. Он даже плакал, но Свирид не слышал его. Он сам как будто уже не раз умирал так, как должен умереть его… друг? Товарищ? Или враг? Лжец, не держащий в душе ничего человеческого?
А затем Макар смолк. И стоило тишине снова воцариться на несколько секунд, как её взорвал грохот, с которым огромная ледяная глыба рухнула прямо в пасть расщелины, рождённой землетрясением.
Снова мір погрузился в шум и гам, с которым шел сюда ледник. Позади раздавались громовые раскаты лавин. Где-то подрагивала земля. Это ледник шёл сюда. Но и Свириду осталось идти совсем недолго.
* * *
Он стоял на том самом утёсе, который привиделся ему во сне. И точно такой же закат умывал его осунувшееся лицо. Но в глазах Свирида отражались не своды и башни Небесного Иерусалима.
По долине, окружённой со всех сторон горами, гуляли ветра. Земля в ней вспучилась, точно морские волны. Точно норы, вырытые подземными оленями. Точно борозды, вспаханные огромным плугом злого бога Нга. Огромные трещины, прорезавшиеся здесь когда-то, одрябли и рассохлись, края их стали чуть более пологими.
Ветер глодал останки печных труб и скелеты изб. Многие из них буйствующая земля смела и сваляла, точно комья глины, и теперь мощи домов плотно жались друг к другу, как будто бы в последний день они обнялись, чтобы смерть не казалась им такой страшной.
Там, где раньше была площадь, стояли покосившиеся сваи церкви. Но они походили скорее на недогоревшую чёрную свечу, чем часть когда-то величественного деревянного храма.
Не был Кушеват никаким Эдемским садом и никакой Землёй обетованной. Это было чудовище, которое воздвигли сами же люди.
Одиночество. Именно это холодное чувство пустоты сейчас прорубило топором душу и тело Свирида. И он заплакал. Он был один, хотя всё ещё помнил лица Елены, Макарчика, отца Варфоломея, Стёпку, Тимофея Иваныча…
Но нужно было взять себя в руки. Свирид утёр слёзы и начал спускаться с утёса.
Он прошёлся по всему, что видел перед собой. Остатки улиц и трактов уже окончательно скрылись под мокрым снегом, в котором тонули ноги.
В рамах окон, точно в сморщенных полуоткрытых веках мертвого старика, не теплилось ни капли жизни. Где-то стоял один дом, с красными наличниками… но он понимал, что не было уже ни краски, нанесённой Тимофеем Ивановичем, ни наличников, ни даже самого дома. А осталась наверняка лишь печная труба.
Город был мёртв. Даже тем духам, на которых так надеялся Макар, было неподвластно это место. Здесь была только скорбь. Скорбь и память о лучших часах, днях, месяцах его жизни.
Осторожно переступая через трещины, он дошел до призрака церкви. Алтарь, царские врата и иконостас остались нетронутыми, хотя кровлю унес ветер, а балки ужасающе накренились.
Встав перед самым алтарём, Свирид зашептал:
— Господи, упокой души рабов Твоих, Макара, Елену, Тимофея…
Вдруг где-то за своей спиной он услышал смех. Смех был глубокий, утробный, нечеловеческий и похоже что звучал прямо у Свирида в голове. — Фёдора, Афанасия, Тимофея, Богдана, Тараса, Фрола… Макара… Кондрата.
— Ты ведь сам убил их! — злорадно выкрикнул голос. Он был явно нечеловеческим, потому что состоял из сотен чужих, совершенно полифонических и непохожих друг на друга. И все эти голоса были искусственными, звучали так, как не могли звучать ничьи голосовые связки.
— Упокой, Господи, души всех жителей города Кушевата и всех, кого привязал этот город к себе. Упокой, Господи, и мою душу, раба Твоего, Свирида. Прости нам все наши грехи, вольные и невольные. Аминь.
Он перекрестился, а затем обернулся туда, откуда звучал голос. Но позади него зиял лишь дверной провал.
— Это ты, даже не Макар, ты убил их. Положил на алтарь своей единственной цели. Стал невольником собственного желания.
— Послушай меня, Кушеват. — ответил Свирид. — Тебе не получится взять меня.
— Почему же?
— Потому что во мне нет ничего насколько звериного. Я не Макар. И цель моя лишена корысти.
— Но ты не добился её. Ты не воскресишь своих родных без меня, без моих духов, моих сил!... — голос становился всё настойчивее и настойчивее. — Ты шел сюда зря, ты проиграл!
— Ошибаешься. Это твой раб, возомнивший себя господином, проиграл. И ты проиграл вместе с ним. А я получил то, чего я так хотел. И я рад этому. Спасибо Тебе, Боже. — он снова перекрестился, выходя из церкви.
— Стой!... — голос становился приглушённее, но в то же время злее. — Ты ничего не получил. Ты получил стекло под видом алмаза. Ты умрёшь и не сможешь выбраться отсюда без меня! Я заберу твою душу…
Свирид вышел на большую торговую площадь. Вся она была завалена снегом, а вокруг неё скучились руины. Это место напоминало теперь древнее капище. Но мысли об этом совсем не пугали Свирида.
Он лег на снег и устремил взгляд в грузное пыльно-серое небо. Своё тело он забросал горстями снега, и теперь ему было хоть чуточку теплее.
Он уже почти не слышал голоса города (уже давно он понял, что именно этот голос слышал Макар во время своих экспедиций). Кушеват рассыпался на множество других, но уже живых и таких родных голосов. А вместе с ними рассыпалось небо. За тучами, в струях солнца начал проглядывать знакомый небесный Иерусалим.
Посмотри. — говорила Елена. — Здесь ты больше не видишь руин. Здесь нет даже волков или коршунов, которые когда-то растаскали наши тела. Мы так ждали тебя, так страдали…
Но это всё кончилось — продолжал Степан. — Иди. Ты должен быть с нами.
Все твои страдания, — говорил Пётр Иваныч. — все лишения, всё пережитое и сделанное было не напрасным. Спасибо, что помолился за нас.
Спасибо тебе, тятя.— лепетал Макарушка.
Спасибо.— сдавленно ответил знакомый хриплый мужской голос.
— Нет. — только и сказал Свирид. — Ты не властен надо мной, город. Спи же теперь спокойно, вечно и крепко, как и я.
И с этими словами он закрыл глаза.