Дорогой сын. Всё ушло в бездну. Возможно ты не помнишь, как это было, но я расскажу: Люди теряли рассудок и бросались на других людей. Один контакт — и ты подхватывал заразу. Потом начинал видеть галлюцинации, слышать потусторонние звуки, биться в истерике и выть, словно дикий зверь. В конце концов тебя скашивал эпилептический приступ, и ты умирал, потому что рядом некому было помочь. В худшем — ты бы впал в кататонию, и отойдя через несколько часов или дней бросался бы на других людей, стремясь распространить заразу.
Я был в те тёмные дни в армии. Закалённый ветеран войны в заливе, покоритель Афганистана и Ирака, стоявший вместе с рядовыми в кордоне, разграничивающий больных и здоровых. Через наш кордон шли толпы из заражённых районов, а нашей задачей был пропуск здоровых и определение больных. На пятый день моей службы я увидел в толпе подозрительную девушку лет двадцати: бледную, сутулую, с длинными пыльными волосами, свисавшими на лоб. Я подошёл к ней и попросил удостоверение личности. Она протянула мне водительское удостоверение. Удостоверение было обычным: печать, номер и фотография соответствовали образцу, но мне оно показалось подозрительным, и я решил рассмотреть его внимательнее: и тут я увидел, что в дате рождения стоял не 1992 год, как мне показалось сначала, а 1892, причём это была не опечатка, так как соскребя девятку пальцем, обнаружил под ней восьмёрку. Я перевёл взгляд с удостоверения на неё. Она была больна, а я заметил это слишком поздно. Она маникально улыбалась, её правый глаз дрожал, а с оскала кривых и жёлтых зубов медленно тянулась нитка слюны.
Я успел вытащить пистолет и выстрелить в неё семь раз, а она успела накинуться на меня и укусить, сорвав с запястья левой руки порядочный кусок мяса. Толпа, напуганная происходящим, сорвалась с места. Заражённые, услышав крики и выстрелы, словно тараканы полезли изо всех переулков и окон, что мог охватить мой глаз. Солдаты ударили по пулемётам, выкашивая и больных, и здоровых. В этом гуле, я смог только встать на ноги и бежать вместе со всеми, дрожа от боли в руке и страха. Я закрылся в чьём-то брошенном доме, сорвав доски с заколоченной двери и проспал до утра.
Утром я встал, перевязал свой рваный укус, набрал из шкафов немного еды в дорогу и вышел из дома с целью вернуться на свой пост. Но рация упорно молчала. Ни мой кордон, ни мой штаб не отвечал. Нью-Йорк, Истон, Элмонт, Ширли, Милфорд, Уэстпарк, Данбери — полная радиотишина. Я стоял один на просёлочной дороге, когда меня осенило, что я заражён, и учитывая то, что вакцины не было, я был обречён. Как тут я заметил у пруда Эствуда — он стоял и мрачно смотрел на скользящие по поверхности воды волны. Я окликнул его, он посмотрел на меня, а потом вновь обратил свой взгляд на пруд. Я подошёл к нему вплотную и встал у него за спиной — он опять обернулся и молча показал свою руку: на ней тоже красными пятнами сквозь бинт проступал рваный укус. Он улыбнулся и сказал: «Не волнуйся, меня тоже укусили, но прошла уже неделя, а я всё ещё в своём уме.» Я улыбнулся в ответ. Пути назад не было, и я решил идти к тебе с мамой. Решил идти домой.
Вместе мы прошли с Эствудом через многое: мы искали на руинах еду, ползли пешком через пустыню, боролись за выживание с заражёнными. Я бы сошёл с ума от страха и боли, если бы не Эствуд. Он смешил меня за костром, травя байки о том что могло быть, и никогда не было. Делился со мной едой и давал полезные советы. Он подсказывал мне что делать и куда идти. Он вёл меня к тебе целый год. Целый год я вместе с ним шёл к своему дому, целый год я шёл к тебе. И вот, вчера, я пришёл к твоему порогу и постучался. Но тебя не было, и тогда я залез в дом через окно, так как обещал Эствуду налить виски из моей заначки, когда я встречусь наконец со своей семьей.
Мы распили с ним виски и закусили бутербродами, что остались на столе. Я решил показать Эствуду свои семейные фото, так как свой бумажник я потерял тогда на кордоне. Я показал наше общее семейное фото, которое мы сделали на рождество. Ты помнишь его? Я провёл пальцем по стеклу: «Вот бабушка Дарья, вот дедушка Джон, вот мой сын Крис и моя жена Уилфри». И тут я увидел его.
Я увидел на фото Эствуда.
Когда я обернулся, его нигде не было. И я понял, что Эствуда нигде и не было, и никогда не существовало, потому что Эствуд — это я. Я не был счастливчиком, избежавшим заражения, я был болен, но почему то не замечал этого. Я должен уйти, чтобы не заразить тебя с мамой, а почему — ты узнаешь из этого письма, которое я положу на порог. Так что если ты услышишь как папа стучит в дверь — не открывай.
Это не папа — это Эствуд.