Ночь, время клониться ко сну, ядовито-красный огонёк озаряет стол покрытый мхом, кисти, краски, и вот я снова в глупой власти сатаны, он и самозванец, и враг он мой по куда, жив я буду, но как же жаль что бороться, с ним я уже не в силах буду.
Бедный Августин, вы уже не спали 50 дней, вам нужно отдохнуть, выпейте чего не будь, выпейте и поспите. Прислуга Мери, очень хорошая женщина, она работает в доме Августа уже по меньшей мере 18 столетий, или же два года? Жаль, я не могу вспомнить сколько я уже живу, жаль что мёртв я уже...
* * *
День: 1
Вчера я купил на рынке у одного сомнительного Араба чёрный холст, скажите вы глупость! Обман!, но нет, он сейчас предо мною, он такой же, как и тысячу других, но вот и нет господа, когда я вглядываюсь в бездну, чернеющею бездну с каждой моею мыслей, мне кажется. Я проникаю на задворки всего что может быть реальным и нереальным, и я выражаю это в красках, в тысячи цветах на холстах, но я не смею проронить ни капли краски на чёрную бездну холста в углу комнаты, иначе, иначе все они покинут меня.
Ночь: 46
Да, теперь я буду снова продолжать делать записи в блокнот, ежесуточно, каждую проклятую ночь я буду описывать всё что я творю, и всех, кого я вижу на своём холсте и в своей комнате. Мери принесла мне бутылку джина и новый холст, я же ей приказал делать записи днём, пока я ещё не потерял рассудок основательно, дабы сопоставить всё что происходит у меня в голове, и кто посещает меня после полуночи, я должен понять, часы простучали 12 — ть раз, полночь!
Едкий запах, ели, можжевельника, медалисы, и пучеглаза заключённых в табачный лист пропитывали комнату, каждый её сантиметр пропитался зловонной смесью, затянувшись я впёрся в зеркало, в нём отразился облик мертвеца, впалые глазницы, серо зелёные глаза подобно горному валуну были неподвижны, чёрные локоны спадали до носа мерзко его щёкотя, а кожа уже давно приняла вид упыря, но на мне чистый костюм, и это главное! И ещё один вдох трав, и вот я уже за столом, в правой руке кисть, холст казался словно небом не дополненным облаками, я должен исправить непотребство, я ещё не получил ответы на все вопросы, а вопросов к холсту у меня много. Я рисовал, рисовал облик что не видел ранее, ни человек, ни монстр из сказок, не болезнь что охватила животного, это что-то иное, что-то совершенно красивое снизошло словно с библейских фресок и картин, и вот, оно уже лезет из чёрного холста словно яд ко мне.
— Августин снова ты взываешь ко мне, порою вижу я тебя сквозь черноту холста, я знал, всем своим телом из масел чувствовал, что ты призовёшь меня, и вот я вновь, предстал пред тобой мой верный друг. — Червь божьего вида шептал мне на ухо слова, лежа у меня на столе и облизывая мой перстень, это снова случилось, я снова нарисовал ангела! Август метался по комнате рассуждая с червём на столе на разные темы, всю ночь они просидели выдыхая дым из трубки и активно споря о божественном виде — о сущем бытия, и о многом и много. Червь же доказывал мне что ангелы всего лишь подобия чертам бесовским.
— Мы лишь мелкая часть мира всего сотворённого дьяволом в божьем виде! Я же переубеждал червя с золотыми крыльями в том что я создатель всего живого на земле, а червь же в угоду мне «Августину богу Ангелов» ехидно пыхтел дым перекатываясь с одного бока на другой. Но после я загрустил, понимая что я создатель, и жизнь мне такая в тягость... Толстый червь лёжа на тахте, лишь потягивая табак и ухмыляясь глядя на своего хозяина, что был полностью опустошён. Часы пробили трижды!
— Прочь поди, поди прочь от меня! Я с размаху скинул червя со стола — Я не хочу видеть тебя, ты мне лжешь. Схватив смоляную лампу, что была у меня на столе, я с размаху кинул её в картину с ангельским червём, тот в дикой агонии закрутился на персидском ковре, а портрет червя с золотыми крылышками на угоду мне сгорал до основания. Выпив два стакана джина и выкинув горящую картину с веранды, я отправился спать умиляясь как мое создания корчится от боли на полу моего особняка.
День: 47
Августин всю ночь бредил, сразу же после наступления полночи из комнаты стал валить плотный запах трав и смех, он оставил небольшую щёлку затем что бы я смотрела что происходит в комнате и могла всё описать — Августин в кромешной тьме, да та кой-что глаз выколи, рисовал картину, я лишь слышала мазки кисти по холсту и неразумное бурчания, вскоре всё замолкло, наступила гробовая тишина. Августин сидел неподвижно в углу комнаты на своем кресле рядом с черным холстом, и не переставая играл со светом смоляной лампы, зрелище было жуткое, вскоре хозяин как будто стал прогонять что-то, чего я не видела. Схватив лампу, Перерио бросил её в свою новую картину, весь холст был залит горящем маслом, абсолютно пустой холст, ничего не было на нем изображено, но хозяин видел, Августин их рисовал и видел их, а мы нет, никто не видел его творений... Вскоре пламя стало переходить на стол, Августин, подорвавшись, вышвырнул картину через веранду на задний двор, а сам уселся на кровать обхватит голову рука и закрыл глаза воображая сон, хотя не спал он уже, слишком давно что уже и не вспомнить. И самое странное то, что не один из холстов Перерио Августина ни мог сгореть, как бы он над ними не истязался, резал ножом, топил в воде, зарисовывал, но, к утру, картина принимала прежний облик, для нас же, это всё также был белый холст. Августин приказал мне делать записи когда он спит, но божечки, божечки как же мне жаль несчастного Августина, он никогда не спит, вот, опять, он встает с пустыми глазами, как будто всю душу высосали и опять идет за холстами, и снова ждет ночи, дабы запереться в кромешной тьме, и снова, по новой, творить и страдать.
Ночь: 47
Картина черного червя с золотыми крыльями стояла подле черного холста в углу комнаты, мерзкий, противный, раздражающий червь словно смотрит на меня, хоть глаз у него и нет вовсе. Он вчера был жив, я помню его, я все ещё помню наш с ним разговор, это сводит меня сума, скоро полночь, и я снова начну творить, я со страхом взглянул на чистый холст на столе, дрожь прошла по телу, взглянув на блеклые глаза в своем отражение я ужаснулся, «как же так?, о боги как же так?». Часы пробили полночь!..
Черный смолистый дым из трубки укутывал холст, травы мицынтрус, алибиус, кастурус поглотили комнату, да, я вижу проблеск света в этой черноте, я вижу сущность, что грядет ко мне, я вижу... Взгляд же мой упал на черный холст, что стеною словно стоял, ворота свои открывая в углу комнаты, я попятился назад, как за окном прозвучал раскат грома, а за ними и первые мазки кисть по белому холсту словно молнии пронеслись вырисовывая непонятный мне образ чего-то ужасающего!
Робота была завершена, белый словно январский снег, богомол на осьминожьих лапках выползал из черного холста в углу комнаты, а истинная же картина стояла не тронутой. Богомол оглянул меня презрительным взглядом и быстро — быстро пополз на щупальцах к червю с крылышками, схватив картину он запер её в моём чулане, без проблем пройдя запертую дверь на сквозь, я же наблюдая за своим созданиям лишь улыбаясь потягивал дым из трубки, вскоре богомолу размером с кошку наскучило перетаскивать мою мебель, и он уселся на моём столе рядом со своим портретом, перехватил мою трубку себе в беззубую пасть.
— Перерио, о Перерио, кем же ты стал? Как же так вышло что ты древом безутешным стал Перерио?! — Богомол сочувственно покачал муравьиной головой выпуская черный дым из своих глаз, а руки же мои казалось в ветви превращались, с листочками красными, «а и в правду же я деревом стал».
— Я вот всё гляжу на тебя Перерио, и понимаю что ты сумма сошел, взгляни вокруг, посмотри в черноту своих пустых глаз! И ты увидишь лишь там нас, сыновей твоих, тобою мы и являемся, тобою мы и питаемся. Перерио, ты не таков каким себя показываешь, мы же твой скрытый облик, что ты так отлично прячешь за чернотой холста в углу комнаты — Богомол высыпал на стол остатки табака и принялся за джин, я же умиляясь глядел на ноги свои, что корнями в пол врастали.
— Я... Кто же я тогда? — Обхватит голову руками Перерио опустился на колене перед зияющей чернотой холста.
— Сейчас я могу тебе показать Перерио, я могу показать тебе кто ты и кто мы есть на самом деле! — Богомол, обхватив, мою руку щупальцами пополз в бездну в углу, я же как мог, сопротивлялся, но вот уже и рука моя проникла в черноту холста, там холодно, я чувствовал как снег и вьюга окутывают мою руку по локоть, я чувствовал то отчаянья, что проникает от туда словно грозовые тучи «не ужели это и есть я?». Часы пробили трижды! Я со всех сил выдернул руку из скользких щупалец богомола, тем самым заперев его в непроглядной и холодной черноте холста. За окном бушевали молнии, то и дело освещая комнату, я взглянув в зеркало ужасаясь увидеть там свой облик. Раскат грома, а за ним и молния озарили комнату и мое лицо, мое пустое лицо без глаз, рта и ушей, лишь черные пряди свисали по безликой черной полости, я залился беззвучным смехом метаясь по комнате словно охваченный огнём да так и продолжал пока часы не пробили 6 раз призывая за собой рассвет, я же улегся в постель не сводя глаз с богомола на осьминожьих лапках на моем столе.
День: 48
Августин снова всю ночь рисовал, кажется, этой ночью он был особенно в отчаянье, казалось что он говорил с кем-то, но вскоре я поняла что он говорит сам с собой лишь меняя манеру речи, ах, бедный Перерио... На утро я заметила, как он сидел обхватив голову руками около стола, упершись пустым взглядом в пустой холст. Он снова ничего не ел, лишь пьет джин и курит травы что ему приносит Араб, Августин слишком исхудал, вот он уже и двигается с трудом, он стал выгладить как живой мертвец, укрываясь от солнечного света, не впуская некого в свою комнату ночью, и сам выходя из неё разве что за холстами или же как стемнеет в сад. Перерио встав с кровати, прошёл мимо меня, чуть не сбив со стула, словно меня и вовсе там нет. Открыв чулан, Перерио положил туда свой пустой холст на котором он всю ночь рисовал что-то, я же закончив делать записи в его блокнот удалилась из комнаты, а Августин улегся в постель, не смыкая очи и не отводя их с черного холста в углу комнаты.
* * *
Ночь: 49
«Как же так глупо вышло?» я стал рабом холста, безупречно черного холста, разве он может быть отражениям моей души, меня самого? С первыми сумерками я смог совладать с собой и выбраться в сад, до полночи ещё далеко, и у меня есть время, что бы побыть с громадой этого мира без лишних мыслей и тварей. Смеси что приносит мне Араб уже не помогают мне, становится лишь хуже и хуже, кажется я теряю рассудок... Я не помню чем я, занимаюсь днём, не помню ночь, лишь своих гостей от которых кровь стынет в жилах по утру, они глупы, глупы, как и я сам. Я давным-давно потерял смысл, потерял дух творца, во мне лишь таится целый ураган, ураган с которым я не в силах совладать, ураган что вызывает черный холст у меня в углу, но нет, я не могу избавиться от него, ведь это единственное что у меня есть. Так я и просидел в саду до полуночи, не помню как холст с мольбертом оказались возле моей лавки, краски были готовы, а где-то там, в недрах моей комнаты из черного холста вылизали грозовые тучи готовя мне новую ночь, полную абсурда и домыслов, страха и отчаянья, но что будет на этот раз, что случится сегодня в моей голове?
Первый снег опустился на мой сад покрывая ещё алло красные розы белой пиленой, вот и последние листья с тяжелого дуба, что нависал над мольбертом пали под натиском зимы. От трав что принёс мне Араб тут же запершило в горле, на глазах накатились слёзы, эта смесь была куда сильней чем те что я курил до этого, может она поможет мне совладать с существами... Взгляд мой поднялся на дубовые ветви среди которых, висел черный холст, а рядом на ветвях, торчали глаза мои блекло смотря на меня, тут же руки из земли являются и дланью своей словно веки, глаза мои прикрывают, кажется у холста есть глаза, определённо верно, «он смотрит на меня сквозь руки мои!».
Всей своей чернью он вглядывается в меня, я же не мог оторвать взгляда от него. С востока загудел сильный ветер принося с собой всех существ, что когда-либо посещали меня вот!... Вот они уже на той тучке глядят на меня и смеются, курят трубки и выпивают словно боги на Парнасе. Но бог здесь лишь я, лишь я имею власть над ними, и я это докажу. Всей грудью я втянул жалящий зелёный дым, голова тут же закружилась, а перед глазами стали плыть тысячи снежинок, вот-вот и они уже застыли в полёте, дубовый лист ещё кружился над садом, а кисть уже вырисовывала новый силуэт.
Работа закончена, снежинки снова продолжили свой путь, а дубовый лист всё-таки соприкоснулся с бренной землей, «вот он!», уже лезет словно вор, из черного холста огибая ветвь дуба, сливаясь с ним во едино и снова выползая из дупла, глядя на меня серебряно чёрными, словно сажа на снегу глазами. Оно подобралось на десятках маленьких чёрных лапок к лавочке, взгромоздив кошачью голову мне на колено, и уселось на лавку поджав вороньи перья.
— Взгляни же на меня Перерио, посмотри что ты натворил со мной, чем же я так тебе не угодил тебе? Оно заскулив, стало вытирать черными крыльями свои горькие слёзы, всё бы нечего, а я руками к колену прикоснусь, дак в туже секунду и лапки чёрные вместо них торчат, а руки вороньи уже кошачью голову ласкают, а оно мурлыча перья свои бросая, и на меня глазами моими же как упрётся, я от страха тут же в цветочек превращаюсь да и улетаю.
— Я... я не хотел, прости меня мой друг, но что же я поделать то могу, коль я паучок на деревянных ножках! — Вскочив с лавки Перерио задул в дупло зелёный туман трав, дерево покачалось и показались первые зелёные листочки на ветвях столетнего дуба. Существо в свою же очередь решило взлететь над садом, оно кружилось и пело песню о том как он красив и несчастен, о том как потрепала его жизнь и краски, о том как тяжко жить в черном доме на холсте, как скучает он во сне, и как меняет свое тело, словно песни у поэта. Оно скулило и снова заводило хоровод на ветвях дуба, я же в свою очередь подкидывал хлопья снега в звёздное небо создавая черные облака и кружась под топот сотни лапок и чудной песни возле дуба, окруженного зелёным туманом трав.
Вскоре танец стал невыносим и ноги стали подкашиваться, я свалился тяжелым валуном на снег глядя в черные тучи и проблески звезд между ними, существо же прекратив свою песню, вылезло из дупла и устремилось к холсту перебирая сотнями черных лапок.
— Перерио, почему же ты так видишь меня? — Существо вперлось в портрет обхватив его своими крыльями и тихо всхлипывало. «А и в правду, почему же я вижу их такими?».
— Я не знаю мой друг, порой мне кажется, что и не я вовсе рисую вас, а тот холст что на дубе весит. — Я взглянул на холст, дабы убедится что он ещё там есть я пустил в него кольцо зелёного дыма.
— О Перерио, ты можешь рисовать все что хочешь, но не можешь рисовать то что не принадлежит тебе. — Существо, взлетев, уселось на ветвь предо мною — Мы же, являемся твоей частью, мы и есть ты Перерио Августин, мы подобия твоим фантазиям, мы суть твоих мыслей и желаний, мы твои самые скрытые идеи что ты боишься воплотить и показать всему миру. «А и в правду же, я боюсь, боюсь что кто-то увидит их кроме меня, боюсь что не поймут их, боюсь что не поймут меня».
— Но как же вы мучаете меня, ты! И все те что до тебя! Вы приходите ко мне, разговариваете со мной, философствуете! Я же уже понял суть себя, я преисполнился в своем познании, и мне больше не нужна ваша помощь господа! Покиньте меня, и не возвращайтесь больше в мой разум и не поглощайте мои мысли. Перевернувшись на другой бок, что бы не видеть глаз существа я сделал плотный вдох трав, отшвырнув трубку к лавке, а сам полетел через черные тучи на встречу к тысячам ярких и холодных звёзд.
— Перерио... Что вершит судьбу человечества в этом мире? Некое незримое существо или закон? Так скажи же Перерио, ответь себе. По крайне мере истинно то, что человек не властен, даже над своей волей. — Существо в один прыжок оказалось у моего лица, его глаза, стали цветом меди.
«А и в правду, что вершит судьбу человечества?
Что вершит мою судьбу, я? Или же существо, что таится в тени?
Всё же я властен над своей волей!
А над последствиями воли?... Нет»
— Перерио Августин, ты не уйдешь от себя, мы навечно будем с тобой. Часы в недрах дома пробили трижды! Существо также проворно запрыгнуло на ветвь дуба и юркнуло в дупло, скрывшись в черноте полу засохшего древа.
День: 50
Бедный Перерио, я пыталась его уговорить не курить смесь, что несёт ему Араб, но он меня совершенно не слушает. Ночью он выбрался в сад, сегодня была первая из 49 ночей где я сумела увидеть процесс рисования картин, но как же больно на это глядеть, и как же страшно это осознавать. Вот он делает прочерк на холсте, виден уже и силуэт существа, но как только он решает оторвать кисть, вся робота мастера тут же впитывается в холст, растворяясь словно её там и не было вовсе, а мастер лишь покуривая смесь продолжает свою роботу не замечая того что холст белёхонький как снег.
Вскоре Перерио закончил рисовать и взгромоздился на лавку потягивая трубку, позже, как и все эти 48 ночей подряд к нему явилось существо, с ним он танцевал и пел песни, о чем-то активно рассуждал бормоча себе под нос, нервно пошагивая вокруг дуба.
Августин скурил по меньшей мере 10 брикетов с травами, да так быстро что сад окружил зелёный туман, а Перерио словно языческий бог кружился возле засохшего дуба под летним небом. Вскоре он свалился наземь, с трудом вертя головой и выговаривая слова в пустое чёрное небо. Солнце стало подниматься, а Перерио кое-как сумел перебраться под тень дуба, дабы не угодить на палящие лучи что он так сильно возненавидел за это время.
Так он и провалялся под дубом не отрывая ледяных глаз с черного холста, висящего над ним, до первых сумерек. Как только Перерио почувствовал приближения ночи, он отправился в комнату, заперевшись в ней и что-то долго перекладывал и таскал, издавая недовольное бурчания. Дверь в его комнату распахнулась, из неё Перерио вынес дюжину пустых холстов, держа в зубах не распечатанный конверт с письмом. Это были все те холсты на которых он рисовал своих существ, совместно с усилиями портье он вынес их на задний двор, забрав у меня свой дневник и взяв масляную лампу он направился к горе из холстов, напивая песню о том как тяжко быть мёртвым деревцом, о том как больно ходить на деревянных ножках, и о том как мучают его краски красные, «Ох, Перерио-Перерио, потерпите ещё чуток»...
Ночь: 50
Вот он, огонь что сбросит оковы рабства, что даст свободу духу моему, «ВПРЕДЬ Я БУДУ СВОБОДЕН ОТ ЧЕРНОГО ХОЛСТА!». С размаху я швырнул полную лампу масла в кучу дьявольских картин, что тысячами душами пропитывали меня своей гнилью. Столб пламени поднялся над особняком, озаряя всё ярким светом, я не мог сдержать слез, наконец-то я решился, я справился с этим, я избавился от них. Они горели словно сухая трава в летнем поле, спустя такое долгое время я все ещё могу чувствовать тепло огня, с улыбкой, ещё сохраняя остатки разума, я отправился в комнату, за джином и табаком, травы мне сегодня не потребуются, наконец-то, я лишился всех якорей черного холста, наконец-то я свободен... До полночи оставалось считанные минуты, за окном виднелось зарево огня, невыносимо адского огня, кажется я слышу их голоса, их вопли чуются мне, словно ветер заносит мне их в усыпальницу, дикий зловонный плач детей моих, сожженных заживо в саду засохшем, обреченные на смерть, и спасения не будет им. Кое-как я подобрался к зеркалу, я взглянув на свой облик, глаза... где же мои глаза господа?, вижу лишь я черные дыры, а рот? Зияющая медная дыра поглотила его, я пытался закричать, но нет! — не в силах мне и это, лишь дикий плачь — страдания я слышу без конца, мне хочется разбить свое тело об скалы — дух свой вытянуть из тела гниющего, но нет, я обречен на муки вечные, вечные муки подле холста черного, что в углу комнаты словно надзиратель стоит не пуская меня, а дикий плач уже из чулана валит словно шторм Помпей, «о боги, как же так?»... Часы пробили полночь!
Комнату, до самого основания, до каждой доски пропитал черный туман, казалось время застыло, наступило спокойствие и умиротворение которое я ждал веками, чернь, она была словно сгусток чего-то живого вокруг, меня окутал туман, и не в силах бороться с ним, я погрузился в сон, в сон, что я же и создал... Но это уже не имеет смысла, теперь важен лишь стук туфлей по полу моей опочивальни, методичный, тренькающий звук доносился из тумана, он ходил вокруг кровати, бился об балдахины, снова ходил и садился за стол, черкая пером по дереву, и снов медитативно пошагивал.
«Но кто же тут явился?, кто бы мог войти в мой дом, снова дух какой-то злобный?, или смерть моя с тоской?, рассудок мой туманный — черный как и смоль холста в углу, он терзал меня до ныне, теперь лишь вижу красоту, но тело соткано из нитей, туманом поглощен мой гость ночной, он портрет свой любит — сильно, сильно, что черный под луной, но кто же все таки шагает?, каблуком мне доски оббивая, может странник?, может вор? Он несет мне приговор!, но с темницы разума я путы сбросил, и вгляделся в черный дым, да! Я вижу там следы, я вижу там холсты, вижу кисть и вижу пряди, что чернее снов моих, но вижу я и очи, пусты глазницы их, как же больно глядеть в тучи, что являются душой моей».
Из темноты вышел «Я» таким каким я был уже давным-давно что и не вспомнить мне совсем, до покупки холста, до встречи кисти с белой смертью, таким я был всего лишь пару месяцев назад... Существо взглянув на меня яркими словно летний лес зелёными глазами, протягивая улыбку.
— Перерио, я так давно тебя не видел — Мертвец уселся рядом на кровать положив рядом с собой кисть. — Как ты ту без меня? — Что же я мог ответить самому себе? Все те монстры, что были со мной до этого, не пугали меня на столько, как я сам, я в полном замешательстве, но что мне остается кроме как сидеть с ним бок обок, говорить с самим собой.
— Радует ли жизнь тебя Перерио? — Мертвец приподнялся и пошагал к холсту на мольберте рассеивая туман пред собою. — Я гляжу, и вижу вместо некогда полного энтузиазма, мечтающего получить славу художника, что бы имя его разносилось слухами по Парижу лишь мученика с медным ртом и черными глазами. — Мертвец окунув кисть в краске стал рисовать силуэт на холсте.
— Не радует меня, ой как не радует. — Слова мертвеца казалось наполняли голову свинцом, от чего та покорно склонилась, на невидимую опору.
— Но кто же совершил с тобой злодеяние, кто же опорочил дух твой и тело? — Голос звучал его словно дождь, только дождь бил не по камзолу, а в глубину души самой. «А и в правду кто же виновен? Кто виновен в том что я стал заложником, рабом холста».
— Мы с тобою оба тут виновны Перерио, мы с тобою оба грешны как этот мир, ты наполнил меня чернью, я же тонуть в тоске тебя заставлю. — Мертвец в порыве гнева сделал резкий прочерк кистью по холсту, тот в свою очередь слетел с мольберта упав казалось в саму бездну, на холсте вырисовывалась яркая как солнечный свет птица, с крыльями охваченными огнем, неся в пасте зелёное яблоко, а в лапах держа холст с белыми красками.
— И посмотри кем ты стал!, взгляни что с тобою сотворила твоя страсть! — Мертвец вонзился в меня черным словно смола лицом, что медленно стекало мне на колени кипящим маслом. Руки его были словно глыбы льда обжигающие холодом, я же не в силах пошевелится, пристально вглядывался в его зияющею черноту лица. Что может быть хуже, чем увидеть что ты сделал с собой, то кем ты стал, и то кем ты мог бы быть если бы опять же не ты, во всём что было, или будет с вами, виноваты лишь вы сами, я тоже виновен, и грехи свои искупать придется мне. В туже секунду мертвец сделал короткий шаг в сторону густого черного тумана, и там же исчез, словно и не было его, на смену страху нагрянула тоска, впитываясь вместе с черным туманом мне в глаза, необъяснимая, тягучая, словно краски тоска, хочется кричать, словно рвота лезет из тебя, но не можешь, а оно тебя душит и душит, и снова тоска-тоска, и скрыться от неё нельзя, она везде, она в каждой клетке тебя, в каждом предмете и воспоминании, и не пускает, все тащит и тащит за собой, уже и вскрыться хочется и в окно выпрыгнуть да и разбиться об брусчатку, да всё что угодно, лишь бы ушла она, что бы легче мне стало, чтоб душу не рвало и тело мое деревянное в покое оставило, жуки, что ползают во мне уже от боли воют. Но вроде бы по легче стало, и туман кажется не таким густым, да и будущее уже неважно, но как взгляну на чулан, а за тем и на холст в углу, тут словно громом — тоска-тоска всё бьет и бьет меня, я руками за голову вцепившись кричу от мук, а она всё бьет и бьет, перед глазами проносится первая любовь что так глупо потерял, вот и детство что так мило было мне, на глазах тает, и те самые казалось чистые люди оказываются чернее холста моего, а ты всё надеялся на чистый мир, надежда в тебе не угасала, все исправить ты пытался и вернуть, но вскоре и сам ты пал герой, в надежде счастливым стать, но кого я осчастливил?, нет таких к несчастью, я совсем один остался, да и сам счастливым я не стал, лишь жгучую тоску испытывать я стал, жаль вернутся уже нельзя.
Я лежал скорчившийся на ковре полностью окутанный туманом, всё прошло, и мыслей уже не было, остался я наедине с ядовитым туманом, и холстом в недрах комнаты моей. Шаги снова послышались рядом со мной, на кровать уселся уже знакомый мне человек, положив напротив меня черный холст.
— Ну что Перерио, ты стал счастливым? — И тут взгляд мой упал на холст, и сквозь чернь его я видел, видел я там своё отражения, с черных дыр стекали хрустальные слёзы, а с медного рта вырывался беззвучный, но терзающий душу крик, это был я, растерзанный совестью и тоской, словно мученик я познал каково сложно быть деревом в теле человека, из ушей всё ветки те растут и растут, кажется вот ещё чуть-чуть и я врасту в пол, но мертвец тут-же корни рубит мне, я же всего лишь познать хотел свои ошибки.
— Да Перерио, если ты желаешь, я покажу тебе, куда ты свернул не туда, и что могло бы быть с тобой. — Мертвец взялся за холст обеими руками и словно стал раздвигать его, а тот в свою очередь стал поддаваться превращаясь в черную дверь.
— Так идём же Перерио, и ты узришь всё то что ты потерял. — Мертвец сделал жест рукой зазывая внутрь, слёзы уже прошли, а рот сомкнулся прекращая крик, а тоска... она всегда со мной, я уже достаточно страдал, я уже вдоволь намучился, и всё что я хочу, взглянуть за ту черную дверь, что я так страшился все эти долгие годы, и вот, я уже поворачиваю черную ручку своей зелёной ветвью.
Снег ложился большими хлопьями наземь укрывая небольшой проулок белой периной, по всюду звучали звонкий смех детей и радостные возгласы родителей, все готовились к рождеству. Перерио стоял у лавки глядя в окно озаренное светом, за прилавком, отец с улыбкой складывал покупки какой-то паре с ребёнком, это была она, та девушка, та самая девушка сердце мое к которой на веки приковалось, она была ещё совсем юная, вот и я выбегаю из лавки отца с улыбкой и в полном замешательстве глядя на свою первую и единственную любовь, ещё совсем юный я был, полон надежд и счастья, мы глядели друг на друга пытаясь сказать первые фразы, жаль, я не помню что ей тогда промолвил, ведь рот мой жилищем для короедов стал.
Резкий порыв ветра поднял в воздух снежную пелену смывая лавку и проулок перенося меня дальше в глубину воспоминаний.
Вот и опять пошел снег, мы стояли с Рейчел в полу шаги друг от друга, мимо нас то и дело пробегали детишки заливая проулок звонким смехом, а люди таскались в новогодней волоките, вот и наши губы в первые соприкоснулись, мы уже были взрослей, но всё также счастливы, а отец с улыбкой глядел на нас из лавки, это был тот самый день, день который не покидал мою память всю мою жизнь, в этот день я понял что люблю Рейчел каждой клеточкой своей души.
Ветер подбросил нас с ней и домами, что были видны в небо, окутывая снежной пеленой.
Снег снова выпал, это рождества было уже не таким счастливым, я уже был подростком, выбежав из лавки отца и, забежав за угол, там ждали мои отбросы друзья, выпивка, дебош, и аморальный образ жизни поглотил меня, это была точка не возврата, то с чего всё началось, хотелось сдвинуться и побежать за собой не давая совершить ошибку, но хват мертвеца крепко держал меня на снегу, а юный я всё продолжал делать то, что уже мне не изменить, перед глазами проносились те ужасные дни сменяясь одними поступками за другими.
Пока ветер со снегом не загудели и не унесли дома и мысли из головы, сменяя их на последствия всего этого.
На это рождества снег и вьюга были сильны, в переулки уже не слышались возгласы радостных детей и их отцов, лишь тишина и плач Рейчел что стояла напротив пьяного и омерзительного меня, она пыталась со слезами что-то сказать пьяному Перерио, но тот лишь с бутылкой ухмылялся над ней. Я же хотел ринуться к ней и крепко прижать к себе сказать что всё кончено, я останусь с ней, и в слезах умалять прощения, сумев вырваться из корней приросших к брусчатке я ринулся к Рейчел, но бутылка пьяного Перерио достигла Рейчел раньше чем мои объятия.
Ветер снова загудел, я же всеми силами пытался удержать Рейчел, проклиная себя что так поступил, но вьюга была сильней, и она унесла за собой её, оставив меня в слезах, медленно, но верно прирастая на века к холодному переулку.
Жаль, но снег не выпал на это проклятое рождества, лишь сильный дождь бил по дырявой крыши лавки отца. Он умер, умер на рождество, пока сын его курил травы в лавки Араба напротив.
— Умер он от последней своей надежды, что канула в лету вместе с его сыном... Он надеялся на то что ты проживешь славную жизнь, а ты лишь уподоблялся себе. — Голос мертвеца звучал словно град пуль в душу. — Рейчел, как красива она была в тот вечер, она молила тебя остаться, молила тебя бросить своих друзей и прекратить курить опиум, но как же ты поступил Перерио?
— Я... я... — Не в силах выдавить слов я упал на колене перед лавкой, в которой больше ни когда не загорится свет, по холодному лицу стекали слёзы словно хрусталь, такие чистые они выходили из пустых глазниц моих.
— На этом месте ты и потерял себя Перерио, твоя точка не возврата была когда ты попрощался с Рейчел, но ты мог ещё всё вернуть даже тогда, когда она отправила тебе письмо, а ты его так и не вскрыл, сказать что было в письме?
— Нет... Поди прочь от меня, прочь пойди жук короед.
— Она в нём просила тебя приехать на свои похороны, она была при смерти, она признавалась тебе что давным-давно простила тебя, и что всё ещё также сильно тебя любит, а ты Перерио даже не вскрыл письмо... Через два дня она умерла в одиночестве в этой самой лавке дожидаясь тебя, она рассчитывала что ты придешь... А ты... А ты курил опиум в здании напротив, а она умирала.
«Губы задрожали, а рот раскрылся в беззвучном крике, я свалился на ступени лавки обливая их горькими слезами, и кровью искусанных губ своих»
— Последние что она сказала пред тем как умереть на этих ступеньках, она, она... простила тебя Перерио, простила тебя что ты не пришел, простила тебя, Перерио.
Крик, дикий отчаянный крик разнесся по пустынному переулку Парижа, казалось даже боги взвыли вместе с Перерио, добавляя ему дикой боли, разрывая душу его и тело, так боги не страдали, не знают они боли такой, описать её поэт не сможет, лишь Перерио её прочувствовал, прочувствовал каждой клеточкой души. Тут он остался на веки, и дух тут его умер, в тоске что не душу, а тело рвало, забылся Перерио у ступеней лавки что в переулке... В переулке в котором больше некогда не послышится детский смех, не явится улыбка отца, и не вернется больше сюда первый поцелуй, и не ступит на порог сюда Рейчел, теперь он обречен, обречен на одиночество среди вьюги и ветра, лежать у ступеней с которых всё началось и с которых всё закончилось, и в которые на века вросло деревянное тело творца.
— Прошу тебя, всем что есть молю тебя боже, дай мне всё вернуть, дай мне всё вернуть назад, прошу тебя!!.. — Крик вздымался в лицо мертвеца укутанного белым саваном снега, тот лишь стоял, глядя на него зелёными словно летний лес глазами.
— Прости меня Перерио, но, это наш с тобой ад, прости меня Перерио. — Холодный руки мертвеца сбросили с себя мою хватку, шаг, и мертвец рассеивается в ночной рождественской вьюги... Я остался один, один среди пустых лавок, свернувшийся калачиком я упал на ступени лавки, с лица, одна за другой, скатывались хрустальные слёзы, а за ветром уносилась душа, оставляя меня с мыслями раздирающими тело, нет, уже не было ни крика, ни агонии, лишь завывания ветра и хлопья снега, что укутывали меня у ступеней лавки остались тут, теперь, я мёртв, теперь я свободен, прости меня мой отце, прости меня моя любовь.
Холодный рождественский ветер прошелся по бледному лицу Перерио, тут и прозвучали его последние слова, тут и умерла его душа.
* * *
— И каков диагноз профессор? — Молодой ученик психиатр вглядывался в серую комнату сквозь решётку на двери.
— Шизофрения, кататоническая, медленно перетекающее в онейроидный синдром, кошмарный недуг Грей, кошмарный, больной видит себя как некое «Дерево», мы до конца ещё не изучили особенный недуг Перерио, но полагаю, что его «Я», как бы прискорбно это не звучало, стало деревом, и выбраться он не в силах.
— Хах, и всех художников и людей пера такая участь ждёт?
— Возможно Грей, возможно. — Профессор нервно подёргивая бородку также вглядывался сквозь решетку, в пустые глаза Перерио Августина по ту сторону.
— А что это извольте спросить за произведения искусства на стене?
— Ах, это? Бедолага сумел нарисовать свой портрет прежде чем, окончательно сойти с ума, мы его только и оставили ему в надежде что он вспомнит себя через него, но, безуспешно, служанка говорила после того как он нарисовал свой портрет, на утро он окончательна потерялся в своем разуме, и да... Свое поникшее лицо, это единственное, что он сумел изобразить за свою жизнь, сотни пустых холстов так и остались в его чулане. — Профессор нервно зашагал по комнате выдирая уже 10-тую волосинку с густой, седой бороды. — Судьба его была несчастна, бедолага сошел с ума от тоски и глубокой депрессии, а его кататоническая шизофрения в итоге стала петлёй для него, словно он душу где-то оставил, а тело его мучается и по сей день.
— Мда... — Грей крепко затянулся табачным дымом, сделав пару записей в журнал. — Больно грустно глядеть мне на него, идёмте дальше, у нас ещё много пациентов, к счастью не деревянных.
— Да, пожалуй оставим его в одиночестве. — Профессор кинул косой взгляд на портрет бедолаги на стене, портрет как портрет, но вот холст, что чёрный как смола, ни как не давал покоя профессору, лечебницы Сальпетрие́р.
Автор: Tom Riddle