У каждого, наверное, есть в жизни что-то, являющееся символикой беспечности, безопасности, самого беззаботного времени. Уверен, что практически у всех это время детства— наполненное теплыми, «ламповыми» образами, и в самые печальные дни мы иногда волей-неволей возвращаемся в ту счастливую пору. Логично: наш мозг ищет психологического убежища, эти воспоминания возникают в голове практически инстинктивно, и мы так рады этому зыбкому ощущению покоя, что далеко не всегда сохраняем способность оценить некоторую несвязность и иррациональность в череде этих самых образов. Детское мышление только начинает формироваться, и мы, выросшие на маминых сказках и мультфильмах перед сном, тогда просто не могли осознать границу между реальностью, сном и сказкой, от чего в нашем сознании и образовалась та самая путаница, которую мы приняли за чистую монету. Окружающий мир— даже если это лишь детская комната, кажется гигантским и бескрайне загадочным, особенно в вечернее время, игрушки точно живут своей жизнью; иногда эти подробности, самым неожиданным образом всплывающие на поверхность сознания, пугают...
Уж не знаю, почему, но одним из самых ярких «маскотов» моего детства являлась передача «Поле чудес». Наверное, оттого, что бабушка— ярая поклонница интеллектуального шоу, не упускала практически ни одного выпуска, а я, сколько себя помню в ту пору, всегда крутился где-то рядом. Даже когда я уже подрос, мы не изменяли этой скромной семейной традиции, и добрый шутливый голос Леонида Аркадьевича был привычным фоном для любых вечерних дел. Я учил уроки, читал книги, что-то мастерил или просто рисовал под аккомпанемент ПЧ, и до сих пор, стоит мне открыть любой старый выпуск, как я словно переношусь в ту пору, переживая то самое уютное и умиротворяющее чувство снова. Во всяком случае, так было до определенного момента.
Я практически не помню предшественника Якубовича — безвременно ушедшего в 1995 году Влада Листьева — мне тогда было четыре года, поэтому воспоминания хаотичны и абстрактны: едва мелькает на задворках памяти портрет усатого мужчины, который показывали целый день по ящику, бабушкины возгласы в телефонную трубку кому-то из подруг: «Листьева убили, слышала?» и какая-то мрачная похоронная служба в студии Поля Чудес. Поймите, я воспринимал это, как должное, к тому же, телевидение первой половины 90-х было и без того полным трэшем, можно было смело ожидать подобных постановок по поводу общей трагедии, так что я до недавних пор не придавал значения гробу, стоящему на барабане.
Полтора месяца назад у меня было отвратительное настроение из-за некоторых проблем на работе— да и в личной жизни все катилось под хвост коту. Вымотавшись за день от тщетных попыток хоть как-то поправить свое положение, я устало нырнул под одеяло, и уже был готов провалиться в целебный сон, оставив мозг «на автопилоте», как в моей голове стали всплывать те самые теплые образы детства. Мне становилось спокойнее, я расслаблялся, и уже совсем перед тем, как заснуть, перед собой увидел старый телевизор в бабушкиной комнате, барабан Поля Чудес, и двух его ведущих— одного на привычном месте, другого— в черном гробу. Я едва ощутил тревожное чувство от иррациональности этого неприятного элемента в общей картине, как провалился в сон. На следующий день, разговаривая с матерью по телефону, я упомянул о странном «ритуале». Мама помолчала. Я понял, что она пытается понять, не выпил ли я лишнего перед тем, как позвонить ей. Я ей рассказал, как я помню тот эпизод из своей жизни, и вместе мы пришли к выводу, что я просто объединил два воспоминания в одно— репортаж с прощальной церемонии и выпуск ПЧ, посвященный памяти ведущего. Вечером я решил и в самом деле немного выпить и порыться в воспоминаниях. Мне пришлось изрядно накидаться, чтобы уснуть— чем больше я вспоминал, тем больше деталей добавлялось к траурному образу. Я вспомнил белую кружевную кайму по борту гроба, вспомнил, что было всего два игрока, и они даже отгадывали буквы, но самое главное— я вспомнил ощущение страха. Страх от того, что рядом сидела моя бабушка, которая с не меньшим ужасом смотрела передачу, но она впредь никогда не упоминала об этом дне, словно ничего не было. Будь она еще жива, она смогла бы дать какие-то ответы.
На следующий день я решил отправиться к своему другу и наставнику Жене. Евгений Васильевич был на двадцать лет старше меня, но у нас сложились дружеские доверительные отношения еще с тех пор, как я пришел в радиотехнический кружок, будучи еще школьником, где он преподавал. Женя в свое время работал в региональной ТВ-студии, и, раз уж интернет не дал мне ответов, то больше обращаться мне было не к кому. Мы тепло поприветствовали друг друга, он предложил зайти, и мы целый час рассуждали о всякой технике, да и просто говорили «за жизнь», потягивая прохладное пиво. Наконец я, отставив пустую бутылку в сторону, решился рассказать ему о цели своего визита. Васильич внимательно выслушал меня— я наблюдал, как он мрачнеет с каждым сказанным мной словом.
— Да не смотри на меня так, Жека. Приснилось двадцать с хреном лет назад, а я тут гоню сижу. Жека просто молча пялился на меня. Потом тяжело вздохнул.
— Знаешь, Пашка, я это... март был вроде, девяносто четвертого года... Ну да, ну да... Я тогда на вышки собирался уходить...— Васильич бормотал себе под нос, вспоминая. По моей спине пробежал недобрый холодок.
— Это, Пашка. Иди-ка ты домой, хватит пива с нас на сегодня, я спать хочу. Иди, спасибо, что зашел.— Женя вытолкал меня за дверь, я успел различить в его глазах то ли испуг, то ли злость. Это мне уже совершенно не нравилось.
Летний вечер был душным, тяжелым. Тучи мух носились в вязком зное, норовя залететь в рот или глаз, дворовые собаки лениво валялись в детской песочнице. Воздух пах грязью, чем-то кислым и отвратительным, вечернее время не обещало никакой прохлады. Уже неделя прошла с тех пор, как я был у Евгения Васильича— мы так и не созванивались, я старался поменьше думать о своих детских воспоминаниях, посвятив все свои усилия решению рабочих проблем. Сидя на лавочке, я курил и копался в телефоне, пытаясь найти номер одного из наших инженеров, чтобы договориться о паре мелочей, которые бы стали окончательной точкой в моей трудовой реабилитации. Листая контакты, я остановился на одном: «Жека». С минуту, наверное, я размышлял— стоит ли сейчас ему звонить? Конечно, я нажал «вызов». Сперва гудки, потом до боли знакомый голос— он казался взволнованным.
— Пашка! Здравствуй, мой хороший! Я тебе собирался звонить уже, да ты сам это...
— Жека, здоровы были, здоровей видали. Ты как?
— Живой, живой. Слушай, ты ж это... умеешь вроде на компьютере с пленкой работать?
— С какой пленкой? — не понял я.
— Пашка, слушай внимательно. У меня пленка есть. Ну это... кассета вроде как, только не под видик, а ну... в общем, я аппарат тебе дам, и кассету, а ты уж подумай сам...
— Да что за кассета, ежкин кот?— до меня начало доходить. — Где ты ее достал?
— Паш, давай ты заберешь, посмотришь, что можно сделать, а там поговорим? — Жека сбросил звонок.
Твою мать. Я вскочил с лавочки, будто к ней электричество подключили. Через полчаса я уже был у Васильича дома, держа в руках какую-то кассету невиданного мной раньше формата, и, судя по всему, проигрыватель для нее— с кучей ручек и штекеров. Надпись на передней стороне гласила: «Ампекс ТВРЕГ-900», сверху был загрузочный отсек, спереди – небольшое табло. Какая-то профессиональная штука, и стоила, наверное, дофига в свое время.
— Вот, Пашка, это... ну разберешься короче, не дурак. Если не ошибаюсь, там тот самый выпуск, но пленка сильно потрепалась, а ты это... короче, компьютерщик, вот. Ну может, чего и найдешь интересного, сам я не стал возиться. Это... позвони, короче, как что, ага?
— Ага...— ошарашено ответил я. — Откуда, Жень?
— Ну это... старые, короче, знакомства. Ну и повезло, да. Ой, короче, не все равно, не? Это... меньше будешь знать— долго будешь это… жить короче, вот. Мы перекинулись еще парой фраз о повседневных делах, обменялись новостями, после чего я отправился восвояси.
Была уже поздняя ночь, когда я расположился со всем оборудованием перед компьютером. Старые, искореженные детским восприятием воспоминания кружились в голове, порождая странную смесь из чувства любопытства, неясной тревоги и надежды – надежды увидеть самый обычный выпуск передачи, хотя внутренний голос настойчиво требовал оставить эту затею. Сейчас я жалею, что не послушал столь ценный совет, но разве оставить такую загадку неразрешенной, когда решение – прямо в руках, было возможно? Разобравшись с установкой кассеты и включением магнитофона, я стал разбираться с вариантами подключения его к телевизору. Новый Samsung напрочь отказался понимать древний Ампекс, пришлось возиться с подключением на TV-тюнер в компе. После всех манипуляций с перемоткой кассеты, выставления режимов и прочих танцев с бубном, мне удалось получить картинку, но помехи были слишком сильные, чтобы хоть что-то разобрать. Я различил кусок заставки с логотипом телекомпании «ВИД», лица каких-то людей, даже узнал молодого Якубовича – но это была лишь пара кадров. Я понял, что придется сперва оцифровать ролик, потом только пытаться что-то поправить. Потратив еще добрых минут сорок на подбор оптимальных настроек, я запустил граббинг с тюнера, и пошел делать себе кофе. Потом последовала очистка от шумов, подбор фильтров и прочие мелочи видеореставрации. В итоге у меня на рабочем столе лежал файл с «тем самым» эпизодом. Я ощутил, как волнение наполняет меня до кончиков пальцев, снова пришло ощущение детства, но вместо привычной гармонии я чувствовал послевкусие настоящего ужаса. Что за черт? Сейчас я запущу файл, и все встанет на свои места, вновь обретет рациональность и развеет весь этот бред пьяной кобылы, который по неясным, но вполне объяснимым причинам появился среди моих детских воспоминаний.
Я дважды кликнул на файл. Комп подвис, но файл все же запустился. Отрегулировав колонки, я откинулся в кресле. Шумы особо никуда не делись, но видео все же стало различимым, к тому же – хоть и частично, вернулся звук. Фоном оставался статический шум, но он не резал слух, и был почти незаметен. Сперва был только треск. Потом появилось изображение. Я вздрогнул, когда началась старая заставка – тот скачущий мяч и страшные удары. Появилась маска и мужской голос сказал: «телекомпания ВИД…» голос замолк на пару секунд. На заднем фоне послышался тихий вздох. «…представляет». Началось главное вступление «Поля чудес»: поползли по экрану белые линии, образовывающие трехмерное квадратное поле, но разноцветные фигуры в клетках не появились. На фоне играла печальная оркестровая музыка— так тихо, что я едва ее различил. Когда я увидел заглавную надпись, мне стало не по себе. «Помин чудес». Что за черт? Я невольно сжал руки в кулаки. Надпись пропала, появился портрет Листьева с траурной каймой и находился на экране полторы минуты, к фоновому треску добавился звук, будто кто-то дышал в микрофон. Потом произошел резкий переход – Леонид Аркадьевич, студия, зрительские места были почти пустые – пара человек в строгой черной одежде, и все. И зрители, и ведущий выглядели расстроенными, было видно, как новый ведущий собирался с мыслями, но не спешил начинать. В кадре не было барабана или игрового стенда с клеточками – она показывала то ведущего, то мрачных зрителей.
— Дорогие телезрители! – было заметно, что видеоряд отстает от звуковой дорожки. – сегодня ушел из жизни (почему «сегодня», черт возьми? Они не могли сделать передачу в тот же день!)— наш дорогой усопший Владислав Николаевич Листьев… Речь была долгой, было видно, что ведущий на самом деле убит горем, его голос дрожал и иногда казалось, что он вот-вот не сможет сдержать слез. Иногда звук почти полностью пропадал, или становился тише шума, так что не все слова можно было различить.
— мы будем помнить…. заслуги… отечественное телевидение… осталась супруга Альбина… трагедия… лифт… падение… высоты… смерть.. Стоп, причем тут лифт? ведущий делал явный акцент на этом слове. Я отмотал немного назад, сделал погромче и подключил наушники. С третьей попытки я различил:
— … осталась супруга Альбина. Страшная трагедия произошла ночью, причиной послужил неисправный лифт, в котором не оказалось пола, когда Владислав вошел в него на пятом этаже. Падение с такой высоты оказалось фатальным, это поистине жуткая смерть… Я ощутил, как погружаюсь в какой-то сюрреалистичный мир. Какое падение, какой лифт без пола? Было убийство, бедного человека застрелили в подъезде! На всякий случай я остановил запись и переключился обратно на колонки, ибо шум стал невыносим на такой громкости. На всякий случай залез в «википедию». Убийство, вечер, все верно. Ладно, посмотрим, что дальше будет.
— … и сегодня… поминальная игра… первая …ойка игроков в студию! – ведущий сказал это не торжественно, как обычно, а почти злобно, отвернувшись от камеры. В полной тишине в студию вошли две женщины, обе в черных платьях, одна из них – девушка лет тридцати, держала черный платок у лица, глаза ее выглядели заплаканными.
— …сегодняшней… игры…-тут звук пропал полностью, и какое-то время я смотрел видео в полной тишине. Вроде все шло более-менее своим чередом, ведущий что-то спрашивал у одной, потом у другой, появились клеточки – угадывали какое-то слово из девяти букв. Игра шла, как обычно, стали появляться буквы: «Ж», сразу за ней— «З». Пока я гадал, какое же слово может содержать такую очередность букв, появилась латинская «N». Предпоследняя. Это явно выходило за рамки постсоветского эфира. Не бывает такого, не может там быть английских букв. Я чувствовал, как страх буквально сочится из монитора, а когда звук все же вернулся – я вскрикнул. Судя по всему, старшая из игроков, полноватая дама лет сорока, передавала приветы родным.
— …папе, бабушке из Смоленска – Курчатовой Анне Николаевне, дедушке Федору, а еще племяннику Максимке, он в пожаре погиб… вроде всех помянула…— Я ощутил, как волосы на голове дыбом встали. По какой-то причине я не мог оторваться от просмотра – быть может, мне просто было страшно встать и выключить свет. Я просто смотрел, как эта инфернальная версия любимой с детства передачи уничтожает мою психику. Ведущий попросил даму назвать букву.
— А? – скорее спросила, чем ответила она.
— АААААаааааааааааааааааааааа… — ведущий протянул эту букву, обернувшись в камеру, и глядя сквозь экран мне в глаза. Из-за качества видео казалось, что вместо рта у него – черный провал на лице, это было жутко. Его «а» было скорее похоже на треск вертолетных лопастей, чем на человеческий голос. Я ощутил, как вместе с креслом словно проваливаюсь в холодную, липкую пропасть.
— Такой буквы не бывает! – крикнул он на женщину, которая в ужасе поднесла руки к лицу. Тем не менее, на табло появилась буква «А», но с какой-то завитушкой сверху, как у «Й». Ход перешел к первой участнице – она с ужасом на лице поглядывала куда-то в сторону барабана. Как ни странно, сам барабан так и не показали ни разу за все это время, хоть прошла большая часть игры. Якубович (хотя я сомневаюсь, что это был на самом деле он), видимо, попросил ее крутить колесо. Она повиновалась, и все просто молча стояли, потупив взгляд, пока Леонид Аркадьевич не сказал:
— Сектор «крест» на барабане!
И тут наконец камера взяла общий план. На барабане, крутясь вместе с ним, стоял лакированный черный гроб, внутри все было устлано белым, кружевная кайма была аккуратно завернута за края стенок ящика, внутри кто-то лежал. Игроки и ведущий перекрестились, девушка помоложе зарыдала. Другая выглядела так, будто находится на грани, и тихо произнесла, что хочет назвать слово. Леонид Аркадьевич злобно глянул на нее, сам подошел к табло и открыл оставшиеся буквы.
NСКАЖ3ЕНN3
Экран сразу же действительно исказился, раздался хор из рыдающих голосов, Ведущий бросил микрофон и подбежал к гробу. То же самое сделали все – игроки, зрители, даже оператор, бросив камеру. Камера упала набок, и были видны только ноги людей – они забирались на барабан и плакали, кто-то кричал. Видео стало сильно зависать, громкость плача была невозможной. Потом камеру подняли и в кадре сразу появился ведущий с перекошенным от гнева лицом. Он заорал прямо в камеру:
— Вы так же в гробах будете лежать, проклятые!
Тут же все пропало, осталась лишь заставка в виде надстроечной таблицы. Сквозь нее проступило новое изображение – на пару секунд, но я понял, что это – фото человека в гробу: он выглядел так, будто действительно упал с невероятной высоты, был весь в гематомах, голова кровоточила, половина черепа была сплющена и его содержимое растекалось по подушке. Это был не Листьев. Последнее, что я помню— раздался женский вопль, и экран потух, как и мое сознание.
Я очнулся утром. Техника была выключена, голова раскалывалась, тошнило, а вчерашние события казались не то дурным сном, не то чьим-то идиотским розыгрышем. Я включил комп. Файл так же был на рабочем столе, но он не запускался, выдавая ошибку «неверный Лист». На других плеерах он показывал «ошибку кодека», «файл поврежден» и прочие вариации. Магнитофон показывал только ровные помехи, сколько я не пытался хоть что-то выжать из него. Не в силах больше находиться дома, я направился к Васильичу. — Ну как, Пашка, это… вышло? – Евгений Васильевич выжидающе смотрел на меня. Я решил, что не буду рассказывать ему о вчерашнем. Нет, ни за что. — Да не, Жека, пленка размагнитилась совсем, одни помехи. Мы помолчали. Кажется, он понимал, что там помехами дело не ограничилось, но я благодарен ему, что он не стал выпытывать. — Ну и хорошо, что помехи. Выбрось это… ну, кассету, а то чо? А то это… вы вон, диски все, диски… — Васильич, диски тоже устарели уже. — Тем более выбрось тогда. Водку будешь? Отказываться я не стал. Мы крепко выпили, и Васильич, придвинувшись ко мне, словно нас могли подслушать, зашептал: — Там, Пашка, как оно… я ж перед эфиром их это… проверять должен был, да. Ну проверил, и вот то самое увидел, и гроб, и все. А потом хотел кому показать – а нет ничего, чистая кассета. А потом прислали нужную запись, говорят, что ошиблись – не ту пленку отправили, дураки. А оно вон как. И не верил никто, эти… ну, короче, говорят, что допился я, Пашка. А я не то, что бы, но… Короче, никому не надо знать это. Точно одно знаю – в этот… в эфир мы это не пускали, Пашка. И, стало быть, пленка была еще когда этот… Листьев-то живой был. Не знаю я, Пашка, не знаю. И тебе знать не советую. Мало знаешь – много это… живешь, короче.
Автор: BostoneSash