Тепло.
Когда Мила переехала в съемную комнату на Обводном, сосед уже был там. Он стоял в дальнем углу, повернувшись лицом к стене, уперевшись в нее лбом, словно наказанный ребенок, и тихо пошатывался, нервно шевеля тонкими пальцами. Дорожная сумка звякнула карабинами, и девушка оглядела своё новое жилище. Только подумать, её первая съёмная квартира! Ну пусть и не квартира, а комната в коммуналке, зато где! В Петербурге, с окнами, выходящими в знаменитый двор-колодец, посреди которого растет раскидистая берёза.
Мила открыла окно, и в нос ударил запах реки и чего-то кислого, похожего на подгнивающие арбузные корки. Зато мусорный контейнер прямо во дворе, не надо идти далеко. Комнату эту девушке удалось получить очень дёшево, и теперь она в полной мере оценила, почему. Под ногами скрипел выщербленный, побледневший паркет времен СССР, стены были выкрашены в бледно-серый цвет, а старые потолки, метра четыре в высоту, давно покрылись сетью мелких трещин и паутиной кое-где по углам. Само помещение было вытянутым, не очень удобным в проживании, с двумя большими старыми окнами, одно из которых находилось прямо напротив двери. Из мебели только скрипучий диван, крохотный шкаф для одежды, да старинный трельяж с большим зеркалом. Странный набор, но сойдёт, Мила всё равно не собиралась часто находиться дома — в большом городе нужно много работать, чтобы выжить. А молодость требует много развлекаться, чтобы жить.
— Ну, сначала сделаем уборку, а там посмотрим. — бодро заявила она четырём стенам, хватая специально купленную по дороге швабру.
И сразу все закипело, зашевелилось, воздух наполнился запахами моющего средства и девичьего пота. Она тёрла паркет изо всех сил, причитала на предыдущих хозяев, размашистыми движениями, до блеска, отмывала серые стены и причитала вновь. Черная вода выходила из щелей на полу, комната будто вздрогнула от такого напора, затхлый воздух спешил убраться через открытые окна, электрический чайник на трельяже надрывно бурлил, и вскоре Мила довольно вдохнула горячий пар свежего чая. Самым сложным было отмыть тот угол, который находился возле дальнего окна, потому что, несмотря на теплую погоду, из него дуло так, что мерзли пальцы. Комната на первом этаже, так что не удивительно, скорее всего, несло из подвала.
Сосед стоял в углу, и, казалось, не обращал внимания на нового жильца. Он продолжал покачиваться, отстукивая лбом какой-то одному ему известный ритм. Бум. Бум. Бум. Его окружала спокойная, зыбкая темнота и смертельный холод, когда вдруг затылок опалил жар человеческого тела, который лишь на мгновение показался теплым прикосновением и тут же угас в глубокой тишине. Что это? Сосед с трудом оторвал лоб от стены и дёрнул головой, улавливая движения. Ему чудились шаги. Ему чудилось тепло. Мягкое и влажное, как банное полотенце. Снова! С другой стороны.
Мила закончила перерыв на чай и носилась по комнате, теперь уже насухо вытирая злосчастный паркет. Она довольно шлепала босыми ногами и мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Сосед дёргался, поворачивая голову вслед ее силуэту, как будто старался уловить мимолетное и размытое движение человеческого тела. Он спиной чувствовал, спиной чувствовал, что… Всё прекратилось. Девушка уселась на диван и устало огляделась. Надо было ещё сходить за продуктами, купить посуду и предметы первой необходимости, потому что завтра уже на работу. Она быстро допила чай из пластикового стаканчика, и, одев старые сандалии, выскочила за дверь.
Показалось… откуда здесь взяться теплу? Он какое-то время ещё подрагивал от неприятного ощущения разочарования, хрустел длинными фалангами пальцев, пока снова не прислонился лбом к холодной стене. Бум. Бум. Бум.
Слух.
Часы тикали, время неумолимо текло вперед, отсчитав неделю. За окном серебрился пасмурный Питерский вечер, Мила залетела в комнату, и, раскрыв новый крохотный нетбук, купленный в кредит, включила музыку. По коммуналке разлилась веселая попсовая песня, пока девушка переодевалась в домашний халат. Она чувствовала ту самую эйфорию, которую ощущают все приезжие из маленьких городов. Мир кажется им очень большим, а люди — такими разными до тех пор, пока мегаполис не сжимается после каких-то пяти, шести лет до такого же обычного города, из которого перебрались они сами.
Сосед остановился. Он был в замешательстве, через ступни в тело проникали невиданные доселе вибрации, наполняли хрупкие кости и отдавались в ушах странным звоном. Он машинально прикоснулся к гладкой голове, к тому месту, где у людей обычно находятся уши, и провёл пальцем по ровной коже. Снова тепло. Теперь неотступное, настойчивое, приятное.
Мила улеглась на диван, закинув ноги на стенку. Она звонила лучшей подруге Соньке, чтобы рассказать, как устроилась, и уговорить покинуть бесперспективный Орёл.
— Да, всё круто, комната шикарная, такие потолки высокие. — звенел девичий голос.
— Ну хорошо, что тебя не кинули с такой то ценой. — донеслось из трубки.
— Я же тебе говорила, везение есть. Правда, жильцов еще не видела. Тут четыре комнаты, из двух других люди в отпуске до зимы, а в последней тусит какой-то мужик. Видела его пару раз. Риэлтор сказала, что он нормальный. Ты приезжай, Питер тебе покажу.
Звуки. Обрывки каких-то фраз. Обрывки интонаций. Эмоций. Реальность слышится словно сквозь землю, и холод отступает, боится и ёжится в углах крохотной комнаты, согретой долгожданным теплом. Сосед ещё раз проводит пальцами по голове и обнаруживает два небольших отверстия, в которые залетают куски человеческого разговора. Он конвульсивно дёргается, будто в припадке, мычит, зажимая дырки в голове руками, и бьётся об стену, ломая закоченевшие суставы. Все чётче и чётче становится чужая речь, пока наконец не превращается в осмысленный разговор. Теперь он слышит. Слышит эти чудные звуки, с упованием пьет каждую гласную, словно голодный зверь, с вожделением смакует обыденные фразы.
— Да, завтра работаю. И послезавтра. И после. — Мила беззаботно хохочет. — Я тебе звякну ещё на днях, расскажу, что здесь и как. Сонька, если ты переедешь, это будет просто зашибенски!
— Хорошо, давай, удачи на работе.
— Окей.
Девушка вышла на кухню, намереваясь принять душ. Коммуналка, в которую она вселилась, была образцовым строением далёких времён Советского союза. Грязная и пыльная, со звенящими, еще деревянными ставнями, она состояла из четырёх комнат, соединённых длинным, тёмным коридором с антресолями, на которых, за крошечными скрипучими дверцами, хранился всякий хлам. Освещала коридор одна-единственная лампочка без абажура, по границе потолка и стены тянулись пожелтевшие провода старинной электропроводки, казалось, тронь их пальцем, и они рассыпятся мелким крошевом. В общем, квартира создавала гнетущее впечатление заброшенного помещения, которое время навязчиво обходило стороной, пока снаружи люди покупали айфоны и ездили на блестящих иномарках.
На кухне девушку позабавила душевая кабина, которая примостилась между мойкой и видавшей всякое стиральной машинкой. Её мать не могла понять, почему дочь переехала из огромной двухкомнатной квартиры в Орле в грязную Питерскую коммуналку, и, наверное, никогда не поймёт. Мила запахнула халат на влажном теле и включила конфорку. На кухне стояли три газовые плиты, но использовалась только одна — на остальных виднелся толстый слой жирной пыли, а прямо над ними, на пожелтевших газетах и журналах, громоздились какие-то старые кастрюли и плошки. Девушка обернулась на звук чьих-то шагов в коридоре и вздрогнула, столкнувшись взглядом с соседом.
Это был обычный мужичок лет тридцати, в грязных спортивных штанах с растянутыми коленками и шлепанцами на носки.
— Ой. — вскрикнула она. — Здрасте.
— Привет. Недавно заехала? — из его рта пахнуло древним перегаром.
— Сегодня утром.
— Меня Лёха зовут, если чо.
— Мила.
Лёха прошёл к окну, и, выудив из рваного кармана смятую пачку сигарет, смачно затянулся. Девушке он сразу не понравился, сутулый и худой, с синеватыми пятнами на небритом лице и побитыми костяшками, на которых виднелись поблекшие наколки, мужчина имел недобрый бегающий взгляд и кривую усмешку.
— Чо, откуда ты?
— Из Орла.
— Уууу, далеко. — протянул он. — Родственники, знакомые тут есть?
Последний вопрос заставил Милу легонько вздрогнуть, она обернулась и обнаружила, что сосед пристально разглядывает её фигуру, скрытую коротким домашним халатом. Девушка машинально затянула пояс еще туже. От этого человека пахло сигаретами и перегаром, под его взглядом моментально возникало какое-то тошнотворное давление, сердце начинало биться быстрее, как случается, когда идёшь одна поздно ночью по тёмному переулку.
— Есть парень и друзей куча. — выпалила она быстрее чем следовало.
— Понятно. — кривая усмешка. — А синяк откуда? Лупит ухажёр тебя?
— Нет, это я о столешницу ударилась, когда поднос несла.
— Официантка что ли?
— Да.
Мила выдавила последнюю фразу, натянуто улыбнулась, и, схватив недоваренную гречку, отправилась в комнату, бросив отрывистое «мне пора». Она чувствовала себя неуютно, колко, как будто снаружи стоял густой мороз, и больше всего ее бесило то, что синяк находился высоко на бедре, а этот мерзавец его сразу же заметил. Разве прилично вот так осматривать человека, будто кусок говядины? В этом доме она будет носить только штаны.
* * *
Мила резко села на кровати, и за её спиной, отражаясь в многочисленных окнах многоэтажек, сверкнула размашистая молния. Удар! Гром пронёсся над серыми крышами, затихая, а затем вновь накатывая откуда-то издалека. Пасмурный вечер превратился в многогласную бурю, и девушка потёрла холодный от пота лоб, соображая, что же её разбудило. Воздух в комнате, казалось, был недвижим, несмотря на открытое окно. Мила натянула одеяло повыше, до самого подбородка, и принялась тереть одну ладонь о другую. Это не помогало, температура опустилась очень сильно, заставляя всё тело подрагивать от зыбкого ощущения и сырости. Чай, пожалуй, мог бы помочь, всё равно не удастья заснуть в таких условиях.
Закрыв дребезжащие ставни, девушка направилась к трельяжу, и вскоре вода в чайнике надрывно зашипела, пошёл пар. Кипяток мгновенно согрел руки, стало казаться, что буря за окном притихла, и хотя слышались ещё раскаты грома и крупные капли барабанили по крышам, отдавая в воздух металлический звон, горячая жидкость согревала тело и унимала мелкую дрожь. Мила аккуратно поднесла чашку ко рту и застыла. В воздухе повисло напряжение, какое ощущается, когда тёмные тучи только собираются на небе и закрывают солнце. Наступает внезапная темнота, даже посреди дня. Вся реальность замирает на несколько минут, птицы прячутся по своим гнездам, ветер боязливо прижимается к траве и дышать становится тяжело, а в следующую секунду...
Удар! Огромная молния блеснула высоко в небе, наливая пространство в комнате яркой вспышкой и выхватывая на поверхности чёрного старого зеркала чужое бледное лицо. Лицо с натянутой кожей без следов носа или глаз лишь на секунду появилось в зеркале и исчезло.
Мила вскрикнула, от испуга выронив чашку. Даже не почувствовав ожог от кипятка, она подскочила к выключателю и со всей силы ударила по нему ладонью. Никого. Тот угол, в котором должен был стоять незнакомец, пустовал.
— Что за чёрт... — пробормотала она.
В дверь настойчиво постучали, на пороге стоял сосед.
— Ты чего орёшь? — грубо спросил он, бесцеремонно проходя в комнату.
Девушка пыталась преградить дорогу, но он грубо оттолкнул её и сделал шаг вперед.
— Какого хрена ты делаешь? — возмутилась она.
— Смотрю, может, гости тут у тебя. Нехрен по ночам таскать кого попало. То музыку врубишь, то носишься ночами.
— Я работаю допоздна, а теперь вали из моей комнаты.
Он ещё какое-то время потоптался, выискивая взглядом несуществующих друзей своей соседки. Когда Леха, наконец, ушёл, запах немытого тела и перегара надолго остался в комнате, даже пришлось открыть окно, несмотря на лютый холод, к которому девушка уже начинала привыкать.
Запах.
Жизнь девушки являла собой весёлую, но повседневную рутину, состоящую из работы на износ по пятнадцать часов и частых загулов с друзьями по местным барам. Ночной Петербург притягивал её светлыми ночами и горящими набережными, отбрасывающими свет на чёрное зеркало Невы. Мила приходила домой поздно и сразу же падала в объятия мягкого дивана в те редкие моменты, когда не было сил уже выходить на улицу. Что это было за чувство — протирая большим пальцем запотевшую бутылку пива, гулять по городу до самого утра, смотреть на памятники и красивые здания, освещенные разноцветными прожекторами. Большие города хранят много секретов, и Мила непременно хотела познать их все.
Он ждал её прихода. Сначала настороженно, тревожные мысли о том, что девушка может не вернуться никогда, сводили его с ума. Затем ожидание стало привычным и в какой-то мере даже приятным. Вот она заходит в комнату, устало снимает обувь и плюхается на постель, бормоча что-то себе под нос. Сосед поворачивает голову, чтобы лучше слышать звук шагов, размеренное дыхание и трепетное биение сердца. Его начинает трясти от нетерпения, он бьётся в своем углу, но нестерпимый холод всё ещё сковывает его движения, всё ещё держит дрожащие ноги, так, что невозможно сделать даже шаг. Хорошо было бы, если бы она вообще не уходила из комнаты, а осталась вместе с ним навсегда. Хорошо было бы…
Прошло около двух недель беззаботной, но трудной жизни в новой комнате, когда до Милы донёсся тихий скрип половиц где-то в коридоре. Затем ещё и ещё, это продолжалось несколько минут. Она напряглась, кажется, даже задержала дыхание, и, аккуратно подойдя к двери, резким движением толкнула её от себя. Послышался удар, а затем громкое ругательство. В коридоре стоял Лёха, потирая ушибленную голову.
— Что ты делаешь?! — вскрикнула она, широко раскрывая глаза от возмущения.
— А чо, нельзя по коридору ходить? Комната-то твоя, а коридор глядишь общий.
И тут на неё напал ступор. Не было никаких сомнений, что этот мужик, этот небритый уголовник, топтался возле её двери. Что он делал там? Подслушивал? Она в свои девятнадцать лет ещё не сталкивалась с подобным и не имела представления, как надо себя вести с такими представителями человечества. Девушка мотнула головой и попыталась изобразить ледяную уверенность.
— Коридор общий, а дверь моя! Так что не ошивайся возле неё.
— Ты мне тут не зубоскаль. — рыкнул мужчина. — Не гони волну, нужна мне твоя дверь, я мимо проходил.
С этими словами Лёха сунул мозолистые ладони в карманы спортивок и направился в кухню. Девушка захлопнула дверь и опустилась на кровать.
Риэлтор говорила, что соседи хорошие, а этот ведет себя как засранец, стоит с ним встретиться, сразу же начинает её рассматривать, как будто женщины ни разу не видел. А может точно — не видел! Из тюряги только откинулся, и теперь ходит, приглядывается. Эта мысль заставила Милу сглотнуть слюну. И не скажешь ничего, договора-то не было на квартиру, а так, на словах решили, а тётка за это скидку в два раза сделала.
Внезапно, у девушки защипало в носу. Лицо стало красным, из глаз покатились горячие слёзы. Ей стало казаться, что она совсем одна, абсолютно беззащитная и ни человеческая сила, ни законы этой страны не смогут защитить её от навязчивого внимания уголовника. Сколько в этом городе таких, как она? Таких, которые приезжают в поисках лучшей жизни с чемоданами и без гроша за душой, пропадая затем бесследно, словно их и не было никогда?
Сосед стоял в углу, замерев, словно каменное изваяние. Он слышал этот странный разговор, когда в комнате повис и остался навсегда человеческий страх. Старые выцветшие обои впитывали его как губка, набухали от этой новой, потрясающей эмоции. Сосед прикоснулся к стене пальцами, а затем и гладким лицом, чтобы лучше ощущать её. Внезапно, в голове помутнело, потрясающее чувство закружило его, проникая в каждую клеточку тела. Он набрал вовнутрь спёртого воздуха и уронил голову на грудь, втягивая вновь и вновь чудесный запах девичьих слез вперемешку с дешевыми духами. Невероятно. Аромат пьянил, вызывал зверский аппетит и колючую истому где-то в середине груди. Воздух со свистом и скрипом выходил из новых, только что появившихся отверстий на гладком, как яичная скорлупа, лице.
Мила вздрогнула и замолчала, прислушиваясь. Ей показалось, что где-то возле окна она уловила чужое дыхание. Быстрое, надрывистое, как будто незнакомец дышал сквозь бумажную салфетку. Оно появилось на несколько секунд и затихло. Может, это сосед стоит под дверью и дышит? Ей тут же представилось, как этот самый Лёха скорчился там, в темном коридоре, и, запустив грязную лапу в штаны, хрипит от удовольствия.
— Фу ты. — сморщилась она. — Почудится же такое.
Несмотря на всё произошедшее, вскоре усталость взяла своё, и сон сморил её. Постоянно ворочаясь в кровати, кутаясь в большое одеяло, как будто это могло уберечь девушку от холода, она краем уха улавливала прерывистое дыхание и просыпалась, сонно оглядывала пустую комнату, чтобы вновь погрузится в беспокойные грёзы о доме и каких-то далёких людях.
Сосед слушает её внимательно до тех пор, пока молодая грудь не перестаёт судорожно сжиматься при каждом вдохе. Он ждёт ещё какое-то время, словно надеясь, что беспокойство девушки возобновится, заставит её вертеться и просыпаться от мимолетного страха, но тщетно. В комнате повисает глухая тишина, темнота сгущается вокруг него, обволакивает словно пушистая вата. Он шевелит пальцами, как будто желает прикоснуться к прохладной коже, но вскоре замирает в своём холодном углу.
Бум. Бум. Бум. Мила дергает бровью, поворачивается на другой бок и открывает глаза. Она прислушивается какое-то время, затем садится на кровати, потирая припухшее ото сна лицо. Прямо перед её диваном, нервно дергая руками, стоит высокий мужчина и бьется лбом о стену. Бум. Бум. Бум. Звучит устрашающий ритм в ночной тишине. Девушка зажимает рот руками, мыщцы напрягаются, когда невероятный страх парализует её тело. Высокая худая фигура незнакомца выглядит размытым пятном в пасмурном свете Питерских белых ночей. Бум. Бум. Бум. Ударяется лысая голова с серой, пересеченной крупными венами, кожей. Мила не шевелится, застыла, словно статуя, а на щеки текут солёные слёзы, голова кружится от боли. Девушка медленно откидывает одеяло и поднимается на ноги. Скрип паркета. Бум. Бум…Человек останавливается, поворачивает и наклоняет голову, стараясь уловить мимолетное движение. Больше она не выдержит! Мила бросается к двери, к выключателю, спотыкается, больно падает на колени, но быстро вскакивает, и свет лампы заливает комнату от пола до потолка. В последнюю секунду она видит, как сосед стоит, повернув безглазое лицо в её сторону.
Всю ночь девушка просидела на кухне, облокотившись о какую-то грязную тумбу. Она всё проворачивала в голове ночное происшествие и плакала. Что это? И не скажешь уже, что показалось. И не спишешь на ночные шорохи и страхи или на покровы темноты. Он, этот человек, стоял там и смотрел на неё, он знал, где она находится.
— Что же мне делать? — шептала она, строча сообщение подруге.
— Ты хули тут делаешь посреди ночи?!
Лёха стоит, как всегда, в проходе, сложив руки на груди, его маленькие глазки раздраженно ощупывают фигуру девушки.
— Нехрен на кухне сидеть, у тебя своя комната есть.
У неё нет сил отвечать, но внутри скопилось столько страха, столько боли и отчаяния, что ей хочется бросится к этому убогому человеку и, вдыхая запах старой одежды, разревется у него на плече. Но взгляд Лехи холодный и колкий, он не позволяет совершить такое, а стоит и ждёт, когда она уйдёт в свою комнату к страшному человеку в углу. Мила ничего не говорит. Она поднимается, уходит, одевается, и всю ночь проводит на улице, раскупоривая бутылку за бутылкой.
Голос.
Свет в комнате горел постоянно, Мила не выключала его, потому что до дрожи боялась остаться в темноте. Вскоре она заболела. Точнее, не то чтобы заболела, скорее, чувствовала постоянную усталость и слабость. Это не казалось ей странным, спала она мало, просыпалась от малейшего шороха, сжимая похолодевшими пальцами мобильный телефон. Конечности стали тяжелыми, голова кружилась и работать было совсем невыносимо. Она начала брать меньше смен и чаще находиться дома. К её сожалению, Лёха тоже не работал. Только он вообще не работал, постоянно ошивался возле её двери — его с головой выдавал тихий скрип половиц, а однажды, рано утром, только сняв ночную футболку, она поймала его взгляд в замочной скважине.
— А ну отвалил отсюда!!! — вопила девушка, размахивая руками у себя на пороге. — Ментов вызову!!!
— Давай, зови, и что предъявишь мне? Я же тебя не трогаю, а у самой регистрация есть? На каких основаниях живёшь-то? — нагло улыбнулся он.
С тех пор Мила вешала на ручку двери кухонное полотенце и закрывала замок. Из весёлой и беззаботной хохотушки она превратилась в постоянно обеспокоенную, уставшую и побледневшую женщину.
— Всё у тебя хорошо? — звенел в трубке взволнованный говор матери. — Деньги может нужны? Ты так далеко, я очень волнуюсь. А сегодня сон такой плохой приснился.
— Всё хорошо, мам. — на автомате отвечала она, стараясь, чтобы её собственный голос звучал непринужденно и весело.
Соседу нравилось, что его гостья больше времени проводила с ним. Он упивался ее теплом, с вожделением слушал разговоры и вдыхал ароматы живого человеческого тела, которое пахло словно парное мясо. Ещё, ещё больше тепла, пусть оно перетекает оттуда, из яркой девичьей реальности в его мир, холодный и мутный, будто утренняя дымка. Пусть наполняет окоченевшие пальцы с длинными и хрупкими суставами, пусть заставляет тело дрожать от истомы. Запахи, звуки, всё это принуждало его чувствовать себя живым, а где-то в темной комнате, освещённая желтым лучом фонаря, куталась в одеяла одинокая девушка и плакала, сама не зная от чего. Было так паршиво и страшно, так сильно дуло холодом из подвала, что, казалось, пар вырывается изо рта и повисает в комнате мимолетным облачком.
Сосед внимательно слушал ночное копошение девушки в постели, которая намокла от холодного пота. Сон больше не избавлял Милу от постоянного страха, который она испытывала, находясь у себя в комнате, теперь эти ощущения преследовали её и во сне. Ей снилась ночная дорога, по обочинам окружённая заброшенными домами без дверей и стёкол. Вот она меряет шагами потрескавшийся асфальт, когда впереди появляется высокая смутная фигура какого-то человека. Да, эта фигура отдаленно напоминает человека, но не является им. Замотанная в черные лохмотья, с удлинённым телом и абсолютно гладким лицом, пересеченным россыпью желтоватых вен, на котором, словно сделанные дрелью, зияют два круглых отверстия. Существо втягивает ночной воздух и идёт к Миле, а та убегает в один из домов. Тихо скрипят половицы заброшенного жилища, девушка прячется за сгнившей стеной и слушает, как снаружи ходит этот человек, слушает его хриплое дыхание, слушает дрожащий голос.
— Где же ты? Где же ты? Я найду тебя. Найду. Найду тебя. Где же ты? Я чувствую твой запах. Я знаю как ты пахнешь, я знаю каково ощущать твоё тепло. Теперь я найду тебя. Я слышу твой голос. Я знаю тебя. Теперь я знаю тебя. Где же ты?
Она просыпается с негромким окриком, одеяло валяется на полу, ноги запутались в смятой простыне. Девушка часто моргает, сбрасывая внезапно нахлынувшие слезы, и зажимает рот рукой, чтобы не закричать во весь голос. Где-то в комнате, под высокими потолками, будто вытекает из стен чей-то тихий шепот.
— Где же ты? Я найду тебя. Теперь я знаю тебя. Теперь я знаю тебя…
Мила подрывается и включает свет, лампы вспыхивают, заливая пространство мертвым холодным светом люминесцентных ламп. Шепот глохнет где-то в стенах, рядом с подоконником. За дверью слышится тот самый скрип половиц, что был во сне. Так это сосед стоит под дверью и несет эту чушь! Больше она не может терпеть, больше нет сил! Что делать?! Она хватает телефон и выбегает из комнаты в кухню, оставляя дверь открытой.
Ну конечно. Лёха опять там, в темном коридоре, опять наблюдает и подслушивает. Он отскакивает к стене и провожает удовлетворённым взглядом растрепанную и заплаканную девушку в нижнем белье. Мила пытается звонить риелтору прямо сейчас, посреди ночи. Но та не берет трубку. Она вообще перестала брать её, как только получила деньги за два месяца. Эта старая тварь намеренно сдала чёртову комнату и исчезла.
— Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла, сука ты! Тварь! Блядь, чтоб дети твои сдохли! — девушка истошно вопит в безучастный телефон и плачет, лицо покраснело от истерики.
— Тебе что, по морде заехать? Нахрен ты орешь опять посреди ночи? Я спать не могу! — нашёлся Лёха, преграждая путь в коридор.
Он стоит, облокотившись о косяк, и наблюдает за происходящим, кажется, для него это обычное дело. Тёмный взгляд скользит по полуобнаженной фигуре девушки, пока она, часто моргая, пытается переварить его слова. Вот тварь! Он ещё хуже этой суки из агенства.
— Отвали от меня, понял! — кричит она и, отталкивая сутулого мужчину, проскальзывает в коридор.
— Ну сама смотри. — бросает ей вслед уголовник.
Тело.
Мила несколько дней уже не была на работе, да и сил пойти туда больше не хватало, их едва было достаточно, чтобы встать с кровати, и, кутаясь в мамин свитер, приготовить себе немного еды. Температура тела повысилась до тридцати восьми и старинный трельяж с большим зеркалом, словно грибами, обрастал баночками и таблетками. Лёха все предлагал угостить чем-нибудь, но каждое его слово вызывало в девушке ещё больший ужас. Она не знала, куда ей деться, оставаться ли на кухне под пристальным взглядом небритого мужика или валятся в постели, ожидая, пока появится тот, другой. Эта тварь, что она такое? Что ей нужно?
— Уходи! — крикнула Мила, кидая в угол подушку. — Вали отсюда!
Нужно подождать только капельку. Ещё половинку месяца этого кошмара, и будет достаточно денег, чтобы переехать. Пусть этот ублюдок шепчет себе что хочет, пусть он подглядывает и подслушивает, ему не победить. Мила звонила Соньке и жаловалась, намеренно опуская самые жуткие подробности. К её большой радости, подруга решилась на переезд, какая разница, где работать за копейки? Вместе снимут другое жильё, пусть дороже, но без соседей зато. Чуток потерпеть. Лучше уж здесь, лучше уж здесь. Лучше? На минуту ей почудился запах дома. Каждый знает, как пахнет родная квартира, в которой провёл детство. Каждый помнит, как над маминым борщом поднимается ароматная дымка, как выглядит потолок в собственной спальне, когда не можешь уснуть и наблюдаешь за отсветом от фар автомобилей. Как журчит вода на кухне и мама гремит посудой, как звучит стиральная машинка, когда отжимает бельё. Пока живёшь беззаботно и весело, не замечаешь всех этих чудных подробностей, кажется, мозг не обращает на них внимания, не запоминает, и только когда плохо, когда остаёшься один, в полном отчаянии, понимаешь, что в голове зафиксирован каждый, каждый крохотный момент из собственного детства.
— Мама. Мамочкааааа. — ревела она в подушку, хрупкие плечи вздрагивали и опускались.
Сосед настороженно слушал. Ему казалось, горячие слезы девушки падают на лицо и оживляют сероватую кожу. Тьма отступала. Холод боялся этого тепла, боялся человеческого страха. Холода больше нет, теперь его ничто не держит. Он отходит от стены, покачиваясь на полусогнутых ногах, делая рваные, тяжелые шаги по направлению к горячему дрожащему комочку, что так влечёт его. Сосед облизывает тонкую прорезь, заменяющею ему рот, и делает ещё шаг. Ещё. Мила слышит смутные стуки сквозь температуру и пелену истерики. Дверь закрыта на замок. Мужик не войдет сюда. Ему сюда не попасть. А вдруг у него есть ключ?
Ей сложно определить, откуда доносятся эти звуки, снаружи или изнутри, но в комнате никого нет, горит свет. Всё хорошо. Пока горит свет, всё хорошо. Пока горит свет, чудовища исчезают. Девушка сидит на кровати и вытирает руками слезы. Последнее время она ревёт каждый день и от этого постоянно болит голова. Пока горит свет, она в безопасности. Сосед стоит совсем рядом, протяни руку, и почувствуешь студенистый холод его тела. Он делает надрывный шаг и останавливается, втягивая воздух. Так близко к этой чудесной женщине он не был ещё ни разу. Так рано забирать её, так мало сил, но он не может удержаться. Это сводит его с ума, пальцы начинают дрожать, дыхание учащается. Мила оглядывается через плечо, мгновенно замолкая, сглатывая налипший в горле ком, но никого нет. В комнате только она со своими отчаянием и страхами. Сосед не в силах больше терпеть, он раскрывает рот так широко, как может, высовывает длинный язык и прикасается им к горячему плечу, медленно проводит им вверх, когда девушка в страхе отскакивает на другую сторону кровати. Она не понимает что происходит, сердце кувалдой стучит в висках, в комнате пусто. Пусто. Пусто в этой чёртовой комнате!
— Мамочка, мамочка, родная, помоги. — шепчет она, сползая на холодный пол и прижимая колени к груди.
Сосед медленно шевелит языком во рту, смакуя чудесный вкус человеческой кожи.
Зрение.
Сначала Мила металась из кухни в комнату, но Лёха каждый раз появлялся в коридоре и грубо прогонял её. Казалось, он вообще не спал.
— Вали к себе, шалава! — кричал он, размахивая пустой бутылкой пива. — Я тут тоже живу, не хочу рожу твою опухшую видеть!
Он казался ей ничуть не менее страшным, чем тот, другой, в холодном углу. Только этого небритого и пьяного ублюдка не отгоняет свет, он не исчезнет, едва вспыхнет лампочка. Девушка уже перестала надеяться на какое-то сострадание с его стороны, уже не чаяла найти искру какого-то человеческого чувства в темном взгляде этого мужчины. Взгляде, наполненном непонятной ненавистью к ней и всему живому. Она запиралась у себя в комнате, погружаясь в электронное пространство сериалов и сообщений потому что не хотела существовать на самом деле.
«В Питере опять дождь=)» : гласит надпись на её стене, а снизу красивая картинка с мокрой крышей Исаакия, поддёрнутой лёгкой утренней дымкой.
В какой-то момент всё стало размытым и маловажным, температура держалась уже который день, с трудом хватало сил подняться и доползти до туалета, который находился возле кухни. Мила позвонила матери и попросила денег, чтобы снять новую квартиру. Через пару дней они поступят на счёт, и всё закончится. Мама пугала её, что в большом городе всё не так просто и не так весело, как кажется, что там по улицам бродят маньяки и наркоторговцы, что все вокруг обманщики и барыги, и никому нет дело до тебя. Кое-в-чём она была не права — она и представить себе не могла, что способно происходить в этом городе на самом деле. Даже в самых худших кошмарах мать девушки не смогла бы увидеть весь ужас реальности, который обрушился на её дочь. Даже после всего, что произошло с ней, Мила не хотела просить денег пока совсем не выбилась из сил. Мать работала за копейки, едва хватало денег на жизнь, а девушка для того и уехала ,чтобы устроится как-то получше. Хотела помогать. И вот попросила у бедной женщины денег, зная, что та побежит по знакомым занимать, будет меньше есть и меньше спать, потому что теперь не скроешь свое бедственное положение, не скажешь, что «всё хорошо, мам».
Мила сглатывает слюну, лайкая какую-то бессмысленную новость, и по её щекам вновь катятся слёзы. Волна отчаяния и боли расходится по комнате, сосед открывает рот, достает длинный язык и шевелит им в воздухе, чтобы не проронить ни крупицы этого чудесного аромата. Человеческое отчаяние. Пища богов. Оно наполняет его невиданной силой, лицо горит, кожа набухает и лопается в местах, где когда-то находились глаза. Черная жижа течёт по подбородку, крупные комочки беловатых нервов с огромными радужками пульсируют, улавливая очертания комнаты, залитой искусственным светом. Эта женщина, которая пришла к нему, очень красива и сильна. В ней столько жизненной силы, что хочется выпить её всю без остатка. Мокрые от пота волосы пахнут словно увядающие цветы, приторно и ярко.
Мила вскрикивает, обессилено сползая на пол. Прямо посреди комнаты она видит неясный силуэт с ужасным лицом и глазами навыкате, с кривой рваной усмешкой и острыми зубами. Она хочет кричать, правда хочет, но горло сжимает дикий страх, и из него доносятся лишь сдавленные отчаянные хрипы. Каждая секунда человеческого ужаса делает его сильнее. Каждый судорожный вдох наполняет его эфемерное тело реальностью. Силуэт больше не дрожит, он чёткий и ясный, в два прыжка оказывается возле девушки, длинные руки с тонкими пальцами вонзаются в горло и давят изо всех сил.
Мила хватает ртом воздух, хрупкие пальцы не способны разжать ледяную хватку, за несколько секунд она чувствует, как ужасающий холод пожирает её тело, а собственное тепло уходит куда-то во вне. Сердце бешено колотится в груди, белки глаз краснеют от приливающей к голове крови.
— Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. Я нашёл тебя. — быстро шепчет убийца, его широкий рот искажается в хищном оскале.
Последние крупицы жизни покидают девичье тело. Оно больше не болит. Всё уходит, опускается в непроглядную темноту, всё случится даже раньше, чем закончится кислород в клетках. Мила больше не сопротивляется. Всё уходит... Всё… В замке быстро проворачивается ключ, Лёха влетает в комнату словно дикий зверь и орёт что-то нечленораздельное. Он замахивается что есть сил, и в прыжке наносит удар монтировкой по голове соседа, опрокидывает его на пол, остервенело и жестоко продолжает опускать свое оружие в студенистое тело. Тот кричит, визжит и хрипит, пытается отползти в свой угол, в спасительную темноту и холод. Но человек не пускает его, хватает за ногу, подтягивает к себе и вновь дает несколько размашистых ударов. Больно! Как же больно!
— Это я нашёл тебя, ты, мразь! Сдохни! Сдохни!
Кости хрустят под напором метала, на пол льется черная вонючая жижа. Лёха ломает руки, бьет по ногам, на его лице проступает жуткий оскал, пока монтировка вновь и вновь входит в мягкое тело мертвеца. Тварь лежит на боку, тонкие пальцы выворачивают доски паркета, пока наконец всё не стихает. Скорчившись в луже собственной крови, убийца сипит и шепчет какие-то одному ему слышимые слова. Последняя судорога заставляет худое тело изогнуться и вздрогнуть, чтобы затем, кусок за куском разложится на полу Питерской коммуналки и навсегда уйти в темноту.
«У него все-таки был ключ» — мелькает в голове девушки последняя мысль, прежде чем она теряет сознание.
Сосед.
Мила сидит на диване в комнате Лёхи, дрожащими руками сжимая чашку теплого чая. Горло нестерпимо болит, на коже чернеют громадные синяки. Она смутно припоминает события последней недели и теперь, когда с глаз будто упала пелена, мозг по крупицам восстанавливает детали. Если бы кто-то рассказал ей о подобном, она бы хохотала как умалишённая, и потому никто и никогда, кроме неё и Лёхи, не узнает что произошло на первом этаже старенького домишки. Никто не узнает какого это, ощущать дикий холод в самой сердцевине собственных костей и понимать, что умираешь, ещё не расставшись с жизнью. А затем, погружаясь в неизмеримую пустоту, возвращаться обратно, к теплу и солнечному свету.
Мужчина мерил собственную комнату быстрыми шагами, делая глубокие и порывистые затяжки сигаретным дымом. Его всё ещё трясло, руки сжимались в кулаки, а на шее пульсировала крупная вена. Казалось, он всё ещё находится там, с монтировкой в руках, всё ещё наносит удары и неистово кричит, верша справедливую месть. Словно являясь его отражением в кривом зеркале, Мила спокойно пила чай и молчала.
— Ты прости, что сдал тебе такую комнату. Я пробовал мужиков селить, так этот гад на них вообще не реагирует, только всякая чушь снится. Баб ему подавай. — быстро проговорил Лёха, не посмотрев на девушку.
— Мудак ты. — безучастно заявляет она и делает крохотный глоток.
Тёплая жидкость проваливается в желудок, жизнь медленно, но верно возвращается в измученное тело. Нет сил злиться. Нет сил бояться. В голове звенит пустота, прозрачная и ясная.
— Так ты ждал его?
— Да. — мужчина нервно закуривает ещё одну сигарету. — Нам эта хата досталась по наследству. Ну, моей покойной матери досталась от отца. Он жил тут, а как откинулся, так хата и опустела. Мы сразу заселились, обрадовались тогда очень. Хостел хотели сделать. — кривой смешок. — А потом Таська умерла. Я в комнату ворвался, когда эта сука её душила. Хвать его, а он уже прозрачный. А жена мёртвая. Так и сгинул в углу. Не успел тогда. Тринадцать лет отмотал на зоне за него. Это я потом уже узнал, что эта тварь тут не одну бабу извела, потому и не жил никто, только дед. А мать все обижалась на него, что в гости не звал, причитала, что старый хрен хату в Питере зажал и живёт один в четырёх комнатах.
С этими словами он протягивает девушке старую, измятую по краям фотографию, с которой смотрит счастливая пара молодых людей. Раньше, много лет назад, во времена беззаботной молодости, Лёха был другим, тогда еще просто Алексеем Антоновичем, ладным и крепким парнем с широкой улыбкой и непослушными, встрёпанными волосами.
— А откуда ты знал, что успеешь в этот раз? — фото возвращается обладателю.
— А я и не знал. Сторожил тебя, думал, как синяки появятся так уже скоро, у Таськи так было, сначала синяки по всему телу, потом слабость, ну и дальше… Дальше ты уже знаешь.
— И агента даже нанял?
— А кто к такому, как я, вселился бы?
Мила внимательно рассматривает средних лет мужчину, который выглядит гораздо старше своего возраста. Жизнь изрядно потрепала его, сделала глаза мутными, а движения дёргаными. Он, конечно, не мог предвидеть все действия этого существа, и ему было всё равно на последствия. Ненависть и жажда мести, вкупе с тринадцатилетним заключением, выжгла всё нутро, выдавила человечность по капле. Если копнуть глубже, приходило понимание, что этот Лёха не так уж и отличался от призрака, или кем тот был на самом деле.
Девушка поднимается на нетвердых ногах, и, прежде чем покинуть комнату соседа, говорит:
— Ты же хозяин квартиры, да? Деньги верни мне, не то в ментовку пойду, а уж синяки они найдут.
Лёха колеблется. Он неотрывно смотрит в глаза этой девушки и отчего-то вспоминает, как она бесила его в первые дни своего приезда. Раздражала бесконечными и бессмысленными разговорами по телефону, постоянным смехом и музыкой в комнате. Он не трогал её, старался не мешать, потому что хотел отомстить. И, может быть, когда-нибудь, через много лет, Лёха признается себе, что его злило собственное отчаянное желание прикоснуться к этой невинной молодости, снова почувствовать себя живым и новым, таким, каким он был до тюрьмы и каким уже не будет никогда.
Мила не отводит взгляд, как все разы до этого. Это уже не та девочка, которую он обескуражил бесстыдным взглядом тогда, на кухне. Это взрослая женщина, в чьих каштановых волосах виднеются крупные седые пряди, и чьи зеленые глаза стали спокойными и холодными, словно бутылочное стекло. На припухшем лице не видно и следа недавней истерики, она смотрит, молчит и читает жалкую душонку Лехи как детскую книжку-раскраску. Она словно видит, как он сидит в камере, перебирая события из жизни, которую уже никогда не вернуть, как он дрожащими руками, поздно ночью, скоблит ложкой обшарпанную стену и сжимает зубы от бессилия.
— Деньги верну. — хрипло говорит он, внезапно отводя глаза. — Ты же была там, за гранью, да? Ты что-нибудь видела?
Мила кивает и улыбается, от её образа веет ледяным холодом. Может быть, этот невиданный монстр и вернул ей жизненную силу, но детскую непосредственность, веру в лучшее и свойственную только молодым беззаботность он унёс с собой в темноту.
— Да. — тихо говорит она. — Только это секрет.
Автор: Hagalaz