Небо здесь – почти всегда серое. Дождь идёт редко, но стаи туч неизменно сменяют друг друга, как безмолвные часовые. Солнечные лучи – редкая радость в наших краях. Но это – север, поэтому нам не привыкать. Полярной ночи нет, и на том спасибо.
Наш город – почти такой же, как сотни других в стране. Не миллионник, конечно, но и не полуразваленное село. Маленький центр, летом радующий глаз тусклой зеленью, лишён радостей больших городов – ночных неоновых огней и пробок. Трубы старого завода уже давно не пускают чёрный дым, зато в его покинутых корпусах часто собираются бомжи и нарки. Десятки спальных кварталов слепо глядят окнами бетонных коробок. Утром у ночных ларьков всегда можно наступить на битое стекло, а вот бурые пятна лучше обходить стороной.
Город, как город, вечный загон, из которого выход – только вперёд ногами. Но есть кое-что ещё. То, что отличает его от других таких же, безликих и мрачных. Отличает в ещё худшую сторону.
Рядом с городом стоит лес. Он начинается без предупреждения, сразу же за последними многоэтажками. Вековые ели и сосны пронзают своими пиками небесную хмарь. Огромный лабиринт холода и тумана, в котором так легко заблудиться, так легко сгинуть.
Говорят, этот лес был всегда. Пожалуй, тот редкий случай, когда слухам можно верить. Он стоял под этим неприветливым небом, слушал шум ветра в своих ветвях – и тут появились двуногие муравьи, деловитые, торопливые; выкорчевали деревья, осушили болота, проложили дороги и возвели свои бетонные муравейники. А потом – просто забыли про израненный лес.
Но лес ничего не забыл.
В мрачных коридорах горбольницы, в суетливой базарной толкотне, в едва ползущем старом автобусе нередко доносятся обрывки чужих разговоров. Сплетни старых бабок, пропитой сип алкашей, матерная болтовня работяг. Они вспоминают каждую аварию, каждую поножовщину или чужой шаг из окна. Они оглядываются на почти скрытый в тумане лес. Они винят его, говорят, что он мстит людям.
Я никогда не участвую в таких разговорах. Капюшон и неработающие наушники надёжно защищают от случайных собеседников. Мне попросту нечего им сказать.
Потому, что все они правы.
О проклятии нашего леса пару раз писали в местной газете. Хотели даже пригласить журналистов из самой Москвы, но не срослось. Дальние перелёты, отсутствие мало-мальски приличной гостиницы, да и скорая предвыборная гонка… Акулам пера и телекамер найдётся, чем заняться и без нас. Серая панорама из тумана и туч – не лучшая картинка в телевизоре.
И потом, лесу не нужна слава. Он вполне удовлетворяется людьми.
Не проходит и недели, чтобы здешние эмчеэсовцы не сняли с ветвей очередной труп. Это может быть спившийся бродяга или наркоман – а может и совсем юная девочка. Лес не выбирает своих жертв, ему всё равно, чьи ноги будут судорожно болтаться над его мёртвой землёй.
Говорят, в далёкой Японии есть похожий лес. Он стоит у подножия горы, и каждый год собирает свою кровавую жатву. Наверное, тот лес забирает куда больше людей – но ведь там их и живёт гораздо больше. Наш лес не глуп; он не хочет сожрать все жизни одним махом, он не торопится, продлевает удовольствие.
Мне доводилось встречать тех, кто побывал в лесу – и вышел оттуда живым. Спасатели, полицейские, любопытные. Все, как один говорят – под сводами вековых дерев их словно навек покидала радость, словно без следа исчезала надежда. Блуждая в тумане, все до одного чувствовали ужасную тяжесть, как говорили некоторые, тяжесть жить.
Возвращаясь из леса, почти каждый из них напивался в стельку; только это помогало заглушить сосущую пустоту внутри. Иные не могли совладать с ней – и бросались под поезд, или резали вены.
Я всегда слушаю таких, не перебивая. Каждому, кто был в лесу, нужно выговориться, освободиться от разрывающих мыслей, от самого гадкого и грязного, что подступает к ним там.
Я понимаю их, понимаю их боль.
Прошёл год, как лес забрал моего друга.
Мы были всегда вместе, ещё со школьной «камчатки», на которой вместе корябали маты. Мы вместе взрослели, дрались и курили за школой, провожали голодными глазами симпатичных девчонок. Став старше, мы излазили все окрестные заброшки, побывали почти на всех высотках. Однажды я чуть не сорвался в объятия бездны, лишь в последний миг ухватившись за его спасительную ладонь.
И тогда я увидел. В первый раз.
Но так и не решился сказать ему.
Вскоре он заболел лесом. Стал рваться туда – и тянуть меня за собой. Я впервые не знал, что ему ответить, но изо всех сил удерживал его, отговаривал, просил подождать, сам не зная, чего. То, что я увидел, уже несколько раз приходило ко мне в кошмарах. Тогда же мы чуть не подрались – он счёл, что я струсил после той высотки, я же просто не мог сказать ему правду.
В конце концов, он плюнул и ушёл сам. Пообещал мне видеоотчёт – и селфи на фоне висельников. Я скурил пачку сигарет, слонялся по городу и не спал всю ночь, в надежде услышать, наконец, звонок в дверь – или хотя бы на телефон. Но он пришёл только через три дня.
Я смотрел на него – и не узнавал парня, с которым мы дружили пятнадцать лет. От него разило дешёвой водкой. Его руки тряслись, зубы стучали, а в глазах поселилась пустота. Он был бледен, согбен и не походил на того, кто удержал меня на краю крыши в тот чёртов вечер.
Зато очень напоминал того, кто скоро должен был пробить собой другую крышу – крышу «Газели».
Сидя у меня на кухне, друг курил и пил, не закусывая. И, похоже, не пьянел. Чуть не плача, он говорил о бесконечных дорогах, скрытых в тумане, о страшных видениях, которые приходили, лишь стоило ему закрыть глаза, об одиночестве, которое чуть не свело его с ума ещё там, на лесных тропах. Он пил и плакал, а я смотрел на него и понимал, что о его побелевших волосах мне лучше молчать.
Потом, уже в дверях, я взял его за плечо, прощаясь, — хотел удержать, предложить переночевать, сказать хоть что-то. И вновь увидел не обернувшегося друга, а его тело – изломанное, окровавленное на грязно-белой крыше автомобиля. Я ничего ему не сказал. А он ничего и не спросил, просто ушёл в подступающую ночь.
Утром мне позвонила его мать, захлёбываясь рыданиями.
Совсем недавно лес забрал и мою девушку.
Мы познакомились неожиданно – может, так и правда случается всё хорошее. Я думал, что после смерти друга остался один, навсегда, до конца. Но вдруг появилась она.
Она не морщилась от моего дыма – ведь и сама курила, тонкие девичьи сигареты. Она училась в колледже на медсестру и совсем не боялась крови и смерти. Она любила фильмы ужасов и метать ножи. Она часто встречала закат на крыше старого заброшенного склада – там я её и встретил.
Наши встречи были похожи на обрывки снов; порой я ловил себя на мысли: а не проснусь ли я через секунду с мокрыми штанами? Лёжа в моей квартире на разбросанной постели мы могли часами говорить обо всём на свете – а потом снова набрасываться друг на друга, точно оголодавшие звери. Я до сих пор помню, как блестели её глаза, как крепко она обнимала меня. Помню все слова, что она шептала по ночам.
Я слишком поздно догадался, где она метает ножи. А она лишь смеялась и говорила, что ничего страшного в этом лесу нет. Она привыкла к трупам ещё во время вскрытий, но древесная кора всё же была удобней.
Я снова ощутил страх, казалось бы, позабытый, когда она проснулась с криком, до боли сжав мою руку. Что ей приснилось, она так и не рассказала, но это не оттолкнуло её от походов в лес. Она не звала меня с собой, как друг, в лесу ей было нужно одиночество. Но с того дня ночные кошмары стали постоянными гостями в моей спальне.
И однажды, в момент, когда её холодная ладонь снова до боли сжала мой локоть, я увидел во второй раз. И едва не закричал сам.
Что я мог сделать? Она всегда была независима и своенравна, этим, пожалуй, и цепляла. Я понимал, что на любую попытку запретить ей ходить в лес, буду просто послан куда подальше. Поэтому просто наливал ей воды и обнимал, пока она, вздрагивая, кусала себя за руку, чтоб не плакать. Она ненавидела слёзы.
Если б я мог, я бы вырубил этот проклятый лес, выкорчевал все уродливые пни, выжег землю до основания. Но я боялся даже зайти за черту первых деревьев.
Я старался оставлять её ночевать у себя как можно чаще, я даже стал подмешивать оставшееся от отца снотворное в её кофе. Я помнил, я слишком хорошо помнил лужу крови и её разрубленное тело на железнодорожных путях. Я даже собирался втихую выкинуть её коллекцию ножей.
Но не успел.
В тот день она просто не пришла. Её телефон оказался отключён. Я нашёл её быстро — ведь я знал, где нужно искать…
Оказалось, она была сиротой и жила у какой-то опекунши, толстой старой тётки. На похоронах я нёс её гроб. Нёс и пытался вспоминать её влажно приоткрытые губы, её нежную кожу, её звонкий смех… Но перед глазами стояла другая картина – окровавленные рельсы и скрюченное тело без головы.
С того вечера я запил.
Несколько недель пронеслись как дурной сон. Я пил долго, порой приходя в себя над заблёванным унитазом. Мне было не для кого жить. Теперь я остался совсем один.
Несколько раз я приходил на крышу того самого склада и стоял на самом краю, глядя вниз. Забавно, но после того падения страх высоты у меня так и не возник. А цепляться за жизнь не было смысла. Ради чего? Ради кого?
Но вскоре я понял, что мешало мне сделать тот последний шаг.
Это была злоба на лес.
Лес забрал у меня самое дорогое. Я должен был хоть как-то отомстить ему.
Тогда я не слишком соображал, что делаю. Ярость требовала выхода. Допитая чекушка, разбитые о стены костяшки пальцев и самый длинный кухонный нож в кулаке. Я шёл пустыми вечерними дворами, мимо раздолбанных мусорных баков, увешанных объявлениями стен и проржавевших качелей. Холодные капли дождя кололи лицо, гадко скользили за воротник. Мне было плевать. Я просто хотел сделать лесу больно, так больно, как было сейчас мне.
От последних многоэтажек я почти бежал, спотыкаясь и поминутно падая. Я торопился. Я не хотел, чтобы моя ярость сменилась страхом перед лесом, в котором я никогда не был.
Те часы блужданий я помню, как в тумане. Я бежал через белую мглу, скользя и падая, что-то крича. Я проклинал лес, забравший у меня всех, кем я дорожил. Я не знал, куда бегу. И в какой-то момент прямо передо мной оказалась сосна.
Огромная и спокойная, она уходила вверх, насколько хватало глаз. Меня разрывала ненависть, и я, не задумываясь, всадил в неё нож. А потом ещё раз, и ещё. Я полосовал проклятое дерево, плача и матерясь, пока нож не застрял в изувеченной коре намертво.
Кровь глухо молотила в виски, била мелкая дрожь. Я повис на рукоятке ножа, понимая, что только ломаю её. У меня не было сил на новые удары. Я просто стоял и пытался отдышаться, чувствуя, как новые капли стекают по щекам.
А потом увидел над собой ноги. Обычные ноги в джинсах и грязно-белых кроссовках.
Меня отшатнуло, и я уставился на него. Обычного мальчишку лет шестнадцати, худенького и, похоже, мёртвого уже пару дней. Лицо его было расклёвано птицами.
К горлу подступила тошнота. Меня вывернуло прямо под дерево. Несколько раз. Поднимаясь, я случайно задел ноги мертвеца плечом.
Множество хохочущих лиц… Пинки, плевки… Удар ногой… Насмешливо смеющаяся девчонка… Снова удар… Летящий из окна ранец… Удар… Падение с лестницы…
Как и раньше, меня выдернуло из видения почти мгновенно. Как и раньше, я ощутил озноб и лихорадочно стёр выступивший пот с ледяного лба.
Мальчишка равнодушно покачивался в петле. Хрупкое тельце в форме. Наверное, он прибежал сюда сразу после школы.
Я отступил от дерева, стараясь не смотреть. Чёрт, может, он не раз прятался тут, хотел сбежать от травивших одноклассников, от побоев и насмешек. И лес, наконец, дал ему возможность уйти насовсем.
Наверное, тело надо было снять. Но, отдышавшись, я просто бросился прочь, надеясь, что смогу найти дорогу в город.
Я бежал – и слышал крики. В абсолютной тишине туманного леса кричали сотни голосов – мужских, женских, детских. Я видел смутные фигуры, скользящие между сосен. Я сбивался с пути, обдирал в кровь руки, молился – хотя и не знал ничего, кроме извечного «Отче наш». И вдруг – внезапно, мгновенно – оказался на краю леса. Впереди были такие знакомые бетонные многоэтажки. Я был почти дома.
На негнущихся ногах я пошёл вперёд, к зажигающимся в вечернем сумраке окнам. Я не хотел оборачиваться. Больше всего я боялся, что увижу там, под деревьями, мёртвого мальчика с обезображенным лицом.
Кажется, во мне тоже что-то умерло. Теперь уже навсегда.
Чёрно-белые дни снова потянулись медленно и уныло. Но теперь к тоске примешивались страх – и ещё какое-то странное чувство, которое я пока не мог для себя осознать. Я всё так же просыпался по будильнику, всё так же монотонно раскладывал коробки в гипермаркете, всё так же начинал и заканчивал день сигаретой. Вечерами я просто шлялся по пустынным улицам, бесцельно переключая музыку в плеере. Мне снова было щемяще одиноко – как тогда, когда на новый год отец подарил мне свою смерть.
Он не верил в проклятье леса, о котором шептались уже тогда. В тот вьюжный вечер он привычно взлохматил мои волосы и ушёл – отправился в лес за сосной. Может быть, за той самой, на ветвях которой нашли потом его труп.
Я до сих пор не мог его простить. Когда мать умерла при родах, он не отказался от меня, не отдал в детдом, не разбил по пьяни об угол стола. Он воспитал меня, поставил на ноги, научил стоять за себя, не бояться темноты и высоты. А потом просто бросил, сбежал туда, где я никогда не смог бы его догнать.
Под конец своих прогулок я нередко обнаруживал, что ноги, будто сами, принесли меня на окраину города, к чёрной громаде леса. Глядя на неё, я обычно докуривал последнюю сигарету. Почему-то совсем не было страха – только желание ещё раз заглянуть в этот мрак. Что, если где-то там меня ещё ждёт отец?..
А ещё я стал видеть гораздо чаще.
Теперь мне хватало случайно задеть прохожего плечом, пожать руку знакомому по работе, невольно прижаться к девушке в толчее автобуса. Яркая вспышка – и перед моими глазами проносилась чья-то новая скорая смерть. Подавая мелочь нищему возле церкви, я видел, как вскоре его собьёт машина. Принимая сдачу у бабки-торговки семечками, я видел её предстоящий инсульт. Я не знал, сколько им всем оставалось – день, месяц, год… Я просто видел их последние минуты, наполненные болью и страхом. Каждый день на моих глазах кто-нибудь погибал. Мне становилось всё страшней выходить из дому.
Зато вечерами, проглотив очередную стопку, я шёл в лес. Теперь страх перед ним исчез без следа. Я научился безошибочно находить в нём дороги, блуждая среди равнодушных дерев. Я много раз видел смутные фигуры, скользящие по пятам, слышал шёпот, идущий будто бы отовсюду... И каждый раз я находил новые и новые тела.
Каждый раз, дотрагиваясь до мёртвой холодной плоти, я видел всё то, что заставляло их умирать в лесу. Измены, побои, унижения…насилие. Я видел тех, кто мучил их, тех, кто издевался над ними. Их боль была моей болью, их отчаяние становилось моим отчаянием.
Порой в транспорте ли, на улице ли – я встречал тех, кто стал вольной или невольной причиной для ухода в лес. Красивая девочка, которая изменила. Муж-алкоголик, которому теперь некого избивать. Главарь шайки подростков, который просто самоутверждался перед своей стаей. Я смотрел на них, и не понимал, как они могут спокойно ходить по земле, смеяться с кем-то по телефону, лакать пиво из новой бутылки.
Вечерами я находил нового самоубийцу – чаще всего они старались углубиться в лес; уж им-то не было нужды бояться не найти дорогу назад. Перед моими глазами вновь проносилась чужая жизнь.
Однажды я нашёл новый труп, едва только миновал первый ряд деревьев.
Сначала мне показалось, что это – девочка. Но нет, это был мальчик, лет, наверное, двенадцати. Просто волосы у него были светлые, длинные и курчавые. Невысокий и худенький, почти даже хрупкий. Поношенная школьная форма. Внизу, в траве, я разглядел треснувшие очки.
В моём детстве подобных, наверное, травили даже почище, чем теперь. Что же этого привело сюда?
Я действовал по привычке. Просто протянул руку и дотронулся до колена мёртвого ребёнка.
Удар ногой… Разбитая скрипка… Лицо женщины на надгробии… Волосатая рука, сжимающая скрученный ремень…
Меня выдернуло резко и внезапно, но возникло ощущение, что осталось что-то ещё. Что-то, что мне нужно увидеть.
Я снова протянул руку.
Небритый и явно пьяный мужик… Мерзкая ухмылка… Широко расставленные руки… Меж волосатых бёдер – толстый вздыбленный член…
Меня выдернуло второй раз, но в этот раз пытаться ещё уже не хотелось. Всё было понятно.
Обратно я шёл без музыки, жалея, что не взял с собой кошелёк. После увиденного хотелось нахлестаться до полной одури.
На следующий день я увидел того самого мужика в нашем гипермаркете.
Он вразвалку прошёл к кассе, зажав в волосатом кулаке бутылку и пачку сухариков. На кассе взял ещё сигареты.
Я отставил в сторону набитую батонами тележку и подозвал напарника. С лёту придумал, что нужно срочно перезвонить матери. Хлопать его по плечу не стал – он был новенький, и я не хотел видеть, как он умрёт.
Долгая слежка не понадобилась. Мужик жил всего за четыре дома от нас. Номер квартиры я не знал, но запомнил подъезд, а этого было достаточно.
Старый отцовский «Жигуль» был ещё на ходу. Очень кстати.
В окнах медленно проплывали дома и редкие в городской черте деревья. Приближался вечер, и люди на улицах уже почти не попадались – лишь редкие пьяные компании спешили к ларькам. Порой навстречу проносились частники на своих подержанных иномарках. Мне же спешить было некуда.
Отец любил сажать меня за руль. По вечерам, когда риск врезаться или сбить сводился к нулю. Я многому научился, благодаря отцу.
Мой отец любил меня.
И всё же, девушек такой тачкой не привлечёшь. Но мне и это не нужно.
Во-первых, я не могу забыть ту, что любила метать ножи и засыпать на моём плече.
А во-вторых, у этой машины другая цель.
На въезде в лес мало-мальски ровная дорога закончилась, и началась тряска. Туман снова наплыл мягко и плавно, я снова услышал идущий отовсюду шёпот. Каждое дерево узнавало меня, приветствовало меня.
Я ни разу не пробовал ездить здесь. Но, к счастью, сегодня мне не нужно было ехать далеко.
Из-за деревьев выглядывали смутные, размытые тени. Я до сих пор не знал, призраки ли это тех, кто здесь умер, духи леса ли. Но я понимал, что сейчас они чувствуют страх. Они приходят на страх, точно акулы на запах крови.
Я усмехнулся. Это был не мой страх.
Всего один поворот – и вот оно, то самое дерево, с до сих пор висящим на нём мальчишкой.
Последние несколько дней с их ураганными ветрами и грозами заставили спасателей и полицейских на время забыть о лесе.
Что ж, тем лучше.
Я вдохнул полной грудью лесной запах. Странно, обычно я никогда не замечал, как же приятно здесь пахнет. Смолистой свежестью, сырой травой и хвоей. Этот запах успокоил меня окончательно. Я понял, что всё делаю правильно.
Открыв багажник, я поморщился. Этот урод всё-таки заблевал его. Ничего, сейчас своей рожей всё вытрет.
Когда я затягивал верёвку на его толстой шее, мужик хрипел и судорожно сучил кривыми ногами. Я всё же замарался в его кровавой слюне.
Подвесить его тушу на соседней сосне было нелегко, но, пусть и не с первого раза, получилось. Крепкая ветка выдержала и приняла жертву.
Потом я подошёл к мальчишке. Не знаю, что потянуло меня всмотреться в его навсегда застывшее лицо. Показалось – или его посиневшие губы чуть искривились в улыбке?
По дороге обратно я прокручивал в голове события прошедшего дня. Взять отгул за свой счёт было совсем не сложно. Подстеречь мужика вечером – ещё проще. Чтобы вырубить его пригодился кастет, который остался ещё после отца. В этом районе нет, и не было камер слежения, а шквалистый вечер разогнал возможных свидетелей по домам. Наверное, я здорово рисковал, но после того видения у маленького мёртвого тельца, я не мог поступить по-другому. Тем более, когда этот упырь сам попался мне на глаза.
Дома я долго курил у открытого окна. Думал, что же делать теперь.
Наверное, сегодня под сводами леса впервые умер тот, кто заслуживал смерти. Но сколько ещё несчастных будет приходить сюда?
Я видел много женщин, детей, стариков, умерших в лесу. Они не должны были, но они свели счёты с жизнью именно там.
Лес забирает свою дань, как древний злобный бог.
Но у любого бога должны быть свои жрецы.
Ведь недаром же лес не убил меня, не замучил кошмарами, не свёл с ума. Значит, именно я был ему нужен.
Каждый раз, прикасаясь к ним, я видел тех, кто травил, избивал, унижал. Всех тех, кого можно встретить хоть на улице, хоть в магазине, хоть в местных рыгаловках. Убить первого оказалось легче лёгкого.
Лесу нужны новые жертвы? Значит, лес получит их. Может, тогда он наконец перестанет манить других, несчастных.
Дурная кровь – тоже кровь.
А я – санитар этого леса. Палач и спаситель под его сводами.