Нас заинтересовала ваша заявка. Хотелось бы срочно встретиться и все обсудить.
— Очень рад. А вы, простите, ещё раз?..
— Креативный продюсер.
Он звонил из метро, или, может, из какого-то подвального помещения — слышно было ужасно. Я изо всех сил прижимал телефон к уху — надеялся, что он повторит название кинокомпании или хотя бы свое имя, но он замолчал. В трубке что-то неуклюже ворочалось, жужжа и потрескивая, будто там перегорал большой электрический жук. Дрыгал лапами, опрокинувшись на спину… Название было какое-то мутное, из нескольких слов, кажется, что-то звездно-английское… стар-трек?.. стар-даст-пикчерз?.. стар-медиа-груп?.. Плохая связь. А его имя я, по-моему, даже расслышал, но тут же забыл. Когда я нервничаю, со мной такое бывает, не удается сосредоточиться. Уху стало влажно и горячо, будто я прижимал его к пароварке. Я сделал глубокий вдох, отлепил мобильник от ушной раковины и сказал:
— Хорошо, спасибо за ваш интерес. Готов встречаться и обсуждать. Сегодня и завтра у меня, к сожалению, все расписано, — я заставил себя сделать паузу, чтобы это прозвучало весомо.
Тут все просто, эту ролевую игру я уже освоил — тут важен статус. И важно, кто кому больше нужен. То есть, продюсер звонит мне, талантливому сценаристу — он мне, а не я ему, — со своим предложением. Талантливый сценарист дает понять, что готов к сотрудничеству, но не может же он нестись по первому свисту? Сценарист — человек занятой, человек востребованный. У него плотный график. У него переговоры, проекты…
В трубке медленно жарился жук. Креативный продюсер молчал. Предполагалось, что, пока я держу паузу, он предложит встретиться послезавтра, или, там, в выходные, или просто спросит, какой мне подходит день… Он не спрашивал. Пауза затянулась.
Чтобы мое молчание звучало более правдоподобно, я принялся громко листать блокнот, зажав мобильник между плечом и ухом.
— …А вот в пятницу есть окошко, — проблеял я. Он молчал. — Да и, в сущности, практически весь день… то есть все достаточно гибко, так что в пятницу я мог бы подстроиться…
— В пятницу не хочу, — сказал он. Электрический жук на том конце провода наконец сдох, и его «не хочу» прозвучало отчетливо и брезгливо в образовавшейся тишине.
— Ну тогда, может быть, в выходные? — я даже зажмурился, до того просительно прозвучало. Телефон, горячий и влажный, опять прилип к уху. — Или, знаете, я вот сейчас тут смотрю и вижу, что завтра вечером… э-э-э… вечерком у меня тоже есть время…
— Я вас услышал, — сказал креативный продюсер и снова умолк.
— То есть как бы завтра вечером вам подойдет? После пяти я как раз буду в центре, так что без проблем…
— Час ночи, — сказал креативный продюсер.
— Простите?
— Сегодня в час ночи подъезжайте ко мне домой. Адрес пришлю эсэмэской.
* * *
— Это к чаю, — я протянул ему ягодный торт из «Азбуки вкуса». Я долго думал, что лучше купить — бутылку виски или что-нибудь сладкое. В конце концов остановился на сладком — а то ведь, мало ли, некоторые люди не пьют. Кроме того, продюсер мог расценить бутылку как неуместное панибратство. А к чаю — это к чаю, всегда актуально.
Он развернул пакет, оглядел прозрачную пластиковую коробку, и на лице его проступила такая скука, словно внутри был не торт, а пачка моих школьных сочинений, написанных много лет назад на отлично. Я пожалел, что не принес виски.
— Сергей, — я бодро протянул пятерню, надеясь, что он тоже представится. Он молча коснулся моей влажной ладони и тут же отдернул руку. С таким выражением, словно вляпался в мой ягодный торт.
С моих ботинок текла кофейная грязь на его светлый паркет. Я суетливо снял их, поставил на половик и тут же наступил носком в бурую лужицу.
— Тапок для вас нет, — сказал креативный продюсер.
— Ничего, я так…
— Пол с подогревом.
Его голос звучал густо и низко — ниже, чем по телефону, — и как-то не сочетался с сутулым коротким телом. Он выглядел то ли больным, то ли просто похмельным: опухшие веки, пористая серая кожа, мутные пуговички глаз. Лицо без возраста — от тридцати пяти до пятидесяти, короткий чёрный ежик волос, на макушке проплешина.
— На кухню, — пробасил он, глядя куда-то мне под ноги. Я машинально опустил голову посмотреть, нет ли там, скажем, какой-нибудь маленькой незаметной собачки, к которой он обращался. Он развернулся и, тихо шаркая мохнатыми тапками, побрел по длинному коридору. Собачки не было. Он обращался ко мне.
Квартира оказалась огромной — пока мы шли, я насчитал двенадцать дверей, некоторые были приоткрыты; мелькнули темные, скучно обставленные комнаты, похожие на гостиничные номера класса люкс.
Помещение, которое он считал кухней, было размером с бальную залу. Одна из стен представляла собой сплошное окно — с видом на Фрунзенскую набережную. У окна за захламленным круглым столом, ткнувшись лбом в прозрачную столешницу, спал человек. За окном гнойно-желтые груды льда лоснились под фонарями в чёрной маслянистой воде. Огрызок луны, висевший напротив окна, был в точности такого же цвета, как лед. Хотелось снять его и кинуть на место, в реку.
— Хороший вид, — шепотом сказал я.
Креативный продюсер посмотрел на Москву-реку так, словно она мелькала за окном автобуса, в котором его укачивало, и поставил на стол мой ягодный торт, нарочно хрустнув коробкой. Человек проснулся и отнял голову от стола. У него были сияющие пшеничные кудри и огромное брюхо.
— Это Жора, — сказал креативный продюсер. — Директор проекта. Это Сергей.
Жора скорчился, изображая улыбку. Я хотел спросить: «Какого проекта?», но промолчал, не желая тревожить гнездившийся под сердцем зародыш надежды — вдруг речь о моем проекте?
— Это тот, про которого мы вчера?.. — спросил Жора; у него был грудной бабий голос. — Ему налить?
Креативный продюсер кивнул. На столе стояло бутылок шесть или семь спиртного. Жора обнял пухлыми пальцами горлышко «Ямазаки»:
— Японское виски. Премиум-класс.
Я тихо порадовался, что не принес «Джеймесон». На этом столе он смотрелся бы беспонтово — хуже, чем ягодный торт.
— Ты лучше ему настойки налей, со змейкой, — сказал продюсер и поставил передо мной замусоленный пузатый бокал.
— Отличный выбор, — Жора одобрительно меня оглядел, как будто выбор был мой, поставил виски обратно на стол и взял бутылку со скрючившимся на дне белесым червем. Разлил по бокалам мутное пойло.
Я отпил. Оно было сладковатое, с металлическим послевкусием.
— Нам нравится ваша заявка, — капризно сообщил Жора.
— Какая именно? — спросил я.
Вопрос прозвучал как-то резко и явно привел Жору-директора в замешательство.
— Дело в том, что проектов у меня сейчас несколько, — сказал я как можно более ласково. Особенно нежным получилось слово «проект». Важное слово. С такими людьми следует употреблять его чаще, если хочешь, чтобы тебя принимали всерьез.
— Нам нравятся все ваши проекты, — великодушно сообщил Жора.
— Особенно крайний, — уточнил креативный продюсер. — Он, кажется, называется «Нелюди».
— «Не люди», — машинально уточнил я, сделав паузу после «не». — Раздельно. Но разве я отправлял?..
Сценарных заявок я наплодил за последнее время много, штук семь или восемь. Некоторые — по зову сердца, другие — под гипотетический «запрос рынка», а большую часть — под совершенно конкретный заказ. Заказ, впрочем, в последний момент всегда отменялся или вежливо подвисал, и я перенаправлял заявки другим продюсерам, вместе с теми, что по зову сердца и под запрос рынка.
«Не люди» были как раз из категории «по зову». Мой самый сильный, самый интересный сериальный проект. Идея пришла буквально на днях, я сразу же оформил её в заявку — только вот никому пока что не отправлял. Или все-таки уже отправлял? Возможно, кому-то на канал «ТНТ»? Когда я нервничаю, все вылетает из головы.
— А как?.. — я хотел было уточнить, как называется их компания или телеканал, но подумал, что буду выглядеть несерьезно: взял и примчался по первому свисту на Фрунзенскую набережную, даже не зная, к кому. Я уткнулся в бокал, судорожно подбирая обтекаемую формулировку. Бурая жидкость приятно защипала язык и горло.
— Как к вам попали мои заявки?
— …У нас хорошие связи, — креативный продюсер сделал богатырский глоток «змейки». — Нам пересылают все, что по теме.
— По теме? «Не люди» подходят вам тематически?
— «Не люди» нам не подходят, — продюсер даже не попытался изобразить сожаление. — История слабая, персонажи картонные, идея, прямо скажем, не новая… Короче, нам не годится.
Зародыш надежды безропотно превратился в дохлого червяка — такого же, как змейка на дне их бурого пойла. Почти физически я вдруг ощутил, что этот бледный неподвижный червяк теперь разлагается там, в глубинах моей души, вместе с другими издохшими в зачатке надеждами. Во рту стало мерзко и сухо. Я влил в себя все, что оставалось в бокале, но это не помогло. Вьетнамская «змейка» отдавала прозекторской. Жора налил мне ещё.
Идея не новая им! Так хрена ли они меня сюда пригласили? Зачем звонили, зачем договаривались? Понятно, зачем. Сначала унизить, потом посидеть-попиздеть, покреативить, напиться моей энергии. Продюсеры ведь питаются энергией сценаристов, обычное дело. Со мной уже не в первый раз происходит.
Все эти заявки, синопсисы, поэпизодные планы. Сюжетные повороты, неоднозначные персонажи, детально продуманные мизансцены. Все эти истории, которые срочно, срочно нужны, и под которые уже есть бюджет, и для которых лучшего автора, чем я, не найти, — в итоге они всегда отправляются в мусор, мои истории. Они не нужны. Или, возможно, нужны кому-то не здесь. Возможно, их используют для демиургического творения параллельного мира. Да из моих синопсисов даже самое ограниченное и тупое божество уже могло бы создать пару вполне правдоподобных вселенных!
— Не соглашусь, — сказал я с достоинством. — История в «Не людях» сильная.
— Я вас услышал, — сказал креативный продюсер.
— Да там вообще истории нет! — Жора махнул толстой лапкой. — Говорить даже не о чем.
— Но вы сказали, что заявка вам нравится! — заканючил я, как в детском саду.
— Нам нравится общее ощущение, — поощрил Жора. — Чужие под маской своих. Инопланетные твари в человеческой шкуре. И вот что важно — они ведь вовсе не так плохи. Даже из этой вашей недокрученной заявки понятно — они не монстры. В них есть какая-то правда… В чём правда, брат? Это… Это «Девятый район» meets «Брат-два»! — Жора по-вороньи закаркал, имитируя смех. — Вот это нам нравится. Что в нелюдях нету зла. Они часть той силы, которая, это самое… Они очень… — Жора подвис.
— …очень амбивалентны, неоднозначны, — услужливо ввернул я.
— Вот то-то и оно, — с какой-то учительской интонацией сказал креативный продюсер. — Мы движемся в правильном направлении.
— Ход мысли, Сергей! — с воодушевлением завыл Жора. — Ход мысли вашей — вот что действительно обнадеживает!
— Ты видел, что он принес ягодный торт, — сказал зачем-то креативный продюсер.
Жора вдруг помрачнел:
— Любишь ягоды?
— Ну… так, — я глотнул ещё «змейки». — Иногда. Так все-таки вам интересны «Не люди»?
— А мы ягоды не едим, — сказал Жора. — Да, брат?
— Да, — подтвердил креативный продюсер, странно чавкнул и потянулся рукой ко рту.
— Что, опять? — спросил Жора заботливо и от этого совсем уж по-бабьи.
Креативный неопределенно мыкнул и вынул изо рта зуб.
— Мы не будем здесь сейчас обсуждать «Не людей», — сказал он, раздраженно вертя свой зуб — кажется, клык — в пальцах. — Потому что сейчас мы будем обсуждать другой проект. Наш. Идеологически вы для него очень подходите. Устроим мозговой штурм.
Я почувствовал подступающий спазм тошноты и сделал глубокий вдох. Может, это не зуб, а какой-то кусочек еды у него там застрял? Да, конечно, не зуб. Зубы просто так изо рта не вытаскивают. Закусить, вот что нужно. Слишком мало сегодня ел. Слишком много выпил этой их дряни.
— В двух словах история такова, — креативный бросил клык в пепельницу. — На земле апокалипсис. Эпидемия страшного вируса.
— Или бактерии, — сказал Жора.
— Под действием вируса или бактерии люди превращаются в мутантов.
— В отвратительных мутантов! — сказал Жора, нарочно выделив голосом «отвратительных».
…И эти люди называют мою идею вторичной. Я слабо хихикнул — вежливо, чтобы мой звук можно было счесть проявлением интереса.
— Как скажешь, брат, — кивнул креативный продюсер. — Хотя лично я не стал бы с ходу использовать такое резкое слово с однозначно отрицательной… отрица… ца… ца… — звук «ц» получался у него шепелявым; продюсер нахмурился, — …коннотацией.
«Ци» в «коннотации» прозвучало ещё шепелявей, как английский определённый артикль. С озабоченным видом продюсер полез пальцем в рот и принялся ощупывать зубы.
— Передний шатается? — заботливо спросил Жора. — Ничего, скоро все пройдет. А насчет отвратительных, — он повернулся ко мне. — Понимаешь, мы немного обманем зрителя. Создадим впечатление, что мутанты опасны и отвратительны, — а потом, р-раз! — и перевернем представление зрителя с ног на голову. Это будет взрыв мозга.
— В нашем проекте мы не подстраиваемся под зрителя, под его ожидания, — воодушевленно подключился продюсер. — Мы создаем своего собственного зрителя! Такого зрителя, который способен разделить наше ви́дение. Такого зрителя, которому южлы и офтансы покажутся совершенно убогими! А вот метаморфы — в них есть своя красота, своя уяз… — он выпучил глаза — …уязвимость…кхе! кхе!
Согнув пополам тщедушное тело, продюсер закашлялся.
— Постучать? Подавился? — не дожидаясь ответа, Жора двинул ему по спине.
С тихим звяком на теплый пол из продюсера выпал верхний передний зуб.
Не бывает. Так не бывает. Закусить, закусить… Я пошарил глазами. Никакой закуски на столе не было, кроме, собственно, моего подношения.
— Спасибо, брат, — продюсер вежливо кивнул Жоре. — …Я остановился на том, что наша задача — создать своего зрителя. Работаем тщательно. Каждую сцену, каждого персонажа мы проверяем на фокус-группе…
Он наклонился и поднял с пола свой зуб.
Теплый пол. Слишком теплый пол. Он обжигал мне ступни. Я как будто па́рил ноги в тазу. Я как будто задыхался от пара…
«Это просто паническая атака», — сказал себе я. Просто чувство нехватки воздуха. Сердцебиение. Необоснованный страх. У меня такое бывает. Так ведь? Бывает. Помогает… что помогает?… Если на что-то отвлечься. Если что-нибудь пожевать…
— И вот группа людей пытается спасти землю от вируса. И что они делают?
— Да, что они делают?
Креативный продюсер и Жора-директор уставились на меня, ожидая ответа.
— Пытаются создать антивирус, — отозвался я механически и очень громко: мне казалось, голосовые связки нужно напрячь дополнительно, чтобы голос мог пробиться наружу сквозь войлочное облако обволакивающей меня дурноты.
Мой ответ их явно разочаровал. Жора прикрыл глаза и издал тонкий ноющий звук. Креативный продюсер звонко цокнул чем-то во рту. Жора тихо забулькал, словно полоскал горло.
— Но влажное тепло помогает метаморфам завершить цикл! Это благоприятный микроклимат для них! — сказал продюсер с горячностью, явно продолжая какой-то спор, начало которого я упустил.
— Но странджерам-то он не показан! — тряхнул золотыми кудрями Жора.
— Отлично. Это будет почвой для очередного конфликта. Часть группы хочет оставаться в тепле. Другая часть стремится отключить термослоты и снизить…
— Может, тортику? — перебил я. — Есть нож? Я нарежу.
— Мы ягодный не едим, — сказал креативный продюсер. — Витамины не употребляем.
— Ножей в доме не держим, — добавил Жора.
Я снял с торта прозрачный пластиковый купол и, сам себе поражаясь, принялся пальцами выковыривать и кидать в рот багровые ягоды.
Пару секунд они молча за мной наблюдали.
— Ты сказал, он носитель, — Жора обиженно захлопал золотыми ресницами.
— Никогда не знаешь наверняка, брат. Пока лично не встретишься, не поговоришь. Но все проекты у него были латентные. Все до единого! Так что, может, он ещё перестроится. Помнишь прошлого поводыря? Тоже не сразу вник…
— Хорошо, дадим ему ещё шанс. Но эти ягоды… Прямо тошно смотреть.
Я жрал ягоды, не в силах остановиться. Они были вкусные и ароматные. Они пахли лесом, шишками, мохом, болотной гнилью…
— Мы рассчитываем на твое участие в проекте, Сергей, — сказал Жора-директор. — Ты человек талантливый. Человек опытный.
Они были скользкие и прохладные, кисло-сладкие… Я не мог заставить себя оторваться от ягод и на него посмотреть, но голос его звучал уютно и задушевно, как у бабушки, потчующей домашней сметаной и нахваливающей приехавшего к ней погостить внучка.
— …В нашем проекте главное — поворот в конце первого сезона, — сказал креативный. — То, что все считали эпидемией и катастрофой, оказывается скорее вакцинацией населения. Мы называем это Изначальной Метаморфозой. А реальная катастрофа — она ещё впереди. Мы тут с Жорой набросаем арку сезона, а ты все это дело распишешь. Так нам видится. Ты будешь интерпретатором. Наше ви́дение ты будешь превращать в сценарную запись. Вот, к примеру, как нам видится Первичное Заражение…
Ягоды кончились — так что я смог, наконец, поднять голову и посмотреть на продюсера. Высунув от усердия кончик языка, он вдохновенно чертил на листе бумаги какие-то закорючки. Жора кивал и вытягивал губы в трубочку.
— Это японский иероглиф? — спросил я.
— Нет, — неприязненно сказал Жора.
— Китайский?
— Мы ищем интерпретатора, — продюсер сунул мне в нос листок с иероглифом. — Понимаешь, о чём я? Мы ищем поводыря. Пусть зритель слеп — но сценарист должен видеть. Ну?
Я посмотрел на значок. В нём не было смысла — ни прямого, ни символического. Просто набор точек и изогнутых линий разной длины. Но в том, как они сочетались, как обвивались друг вокруг друга, как перекрещивались, в том, как крепились к тонким усикам линий жирные черные точки, чудилось что-то недоброе. Не то чтобы враждебность — но какая-то иная, насекомая логика.
Мне вдруг показалось, что очень важно отвернуться от знака и больше никогда на него не смотреть. Хотелось ягод. Просто ужасно хотелось ягод. Я опустил глаза, чтобы не видеть листок, и стал сковыривать с торта пропитанные лиловым соком влажные крошки и скатывать их в комочки, потому что так они походили на ягоды. Я делал комочки, выкладывал их на стеклянном столе и, когда набиралось штук семь, собирал в пригоршню и пожирал.
— Ты думаешь, из него получится Поводырь? — с сомнением спросил Жора.
— Не факт. Смотри, как иммунная система сражается… Требует витаминов… Деньги хорошие, — продюсер заговорил громко, как будто обращался к глухому, и резко отодвинул от меня торт. — По деньгам не обидим, Сергей. Финансирование у нас есть. Только дело ведь не в деньгах, мы все это понимаем, так ведь? В первую очередь проект должен быть тебе интересен. Должен вставлять. Тебе нравятся «Метаморфы», брат? Можно я буду тебя так называть, ты ведь брат наш?
Уже дожевывая последнюю горсть комочков, ещё пока он говорил, я видел, боковым зрением видел: что-то не так. Что-то неправильное возникло на этой кухне. Что-то исчезло — и что-то неправильное возникло взамен. Зажмурившись, я долго облизывал пальцы, оттягивая момент, когда мне все-таки придется взглянуть.
Потом с того места, где сидел креативный продюсер, раздался невыносимый — ножом по тарелке — металлический визг, и я посмотрел.
Продюсера не было.
Большой, покрытый шипами шар со стальным отливом вращался неуклюже, рывками. Каждый раз, оборачиваясь вокруг себя, он задевал длинным тонким шипом стеклянную столешницу, производя этот самый звук. Иногда он замирал в воздухе неподвижно и с мучительным клацаньем раскрывал игольчатую пасть. Иглы в пасти росли в три ряда кривыми пучками.
Шар на месте, где сидел Жора-директор, был пористо-губчатым и осклизлым. То есть, я его, конечно, не трогал — но видел, как сочится жемчужная слизь. Он не вертелся, как тот, другой шар, а медленно сокращался, ритмично и мягко пульсировал. Почему-то я понял, что этот шар — женский, а шипастый — самец.
Страха не было. В их позах я не заметил угрозы. Они тихо надо мной нависали — один вращался, другой пульсировал — и явно не собирались нападать. Позади них, через окно во всю стену, я видел водянисто-лиловое ночное московское небо, и ледяную луну, которую хотелось сдернуть и швырнуть в реку, и редкие огоньки домов на том берегу.
В несколько глотков я допил бутылку вьетнамской настойки — прямо так, из горла. Сам не знаю, что на меня нашло. Страха не было — было что-то совсем другое. Просто я вдруг решил, что эти твари не должны жить. По крайней мере, рядом с этой рекой и этой луной. И что я обязан избавить от них человечество.
Аккуратно взяв бутылку за горлышко, я ударил ею о стол, чтобы сделать «розочку». От удара столешница раскололась (ее я разбивать, вообще-то, не собирался — просто забыл, что она из стекла), бутылка тоже. Трупик змейки скользнул по мне и шмякнулся в груду осколков. Я занес руку с розочкой, намереваясь пырнуть пульсирующий шар-самку, но шипастый оказался проворнее. Угрожающе гудя и потрескивая, он метнулся ко мне, выставив вперед длинный шип, и воткнул мне его прямо в солнечное сплетение. Шип прошел насквозь. Розочка выпала. Женский шар издал пронзительный бабий визг — и стало темно.
* * *
— А ты буйный, брат, — сказал креативный продюсер. — Всю кухню мне разгромил. И Жорика напугал. Жорик теперь к тебе подходить боится.
Я очнулся в жестком матерчатом кресле, руки на подлокотниках, в большой комнате с плотно зашторенными окнами. Слева и справа от меня были другие кресла, выстроенные в ряд. Красные, как в кинотеатре. Я не помнил, как меня сюда переносили, как усаживали, как клали руки на подлокотники. Я залез рукой под рубашку и ощупал живот. Раны не было. Просто гладкая волосатая кожа.
— Мне показалось, шип прошел насквозь, — пробормотал я.
— Ши-и-ип? — протянул креативный продюсер с издевательским изумлением. — Какой такой шип?
— Шары на кухне. Большие живые шары, я видел! Ваш шар был с шипами. Я видел.
— Я вас услышал, — продюсер осклабился, демонстрируя неполный комплект зубов. — Вы видели большие живые шары. Мои шары, безусловно, с шипами.
Он издевался. Он просто надо мной издевался.
— Это «змейка», да? — на секунду мне показалось, что я все понял. — Это были просто галлюцинации, — на секунду мир снова стал простым и доходчивым, как заявка на сериал. — Вы мне что-то туда подмешали, — я попытался встать, но не смог.
Как будто из тела извлекли позвоночник. Как будто тело стало мягкое, как желе, и растекалось по креслу.
— Что вы мне подмешали? Что. Вы. Мне. Подмешали?!
— Боже, как скучно, — сказал креативный продюсер. — Параноидальная реакция. Самая скучная из возможных. Вы безнадежный офтанс! А я ведь и правда рассчитывал, что в нашем проекте вы будете участвовать как сценарист-поводырь.
Паника кончилась. Я вдруг почувствовал, что упускаю что-то жизненно важное.
— Как сценарист я не вижу проблем…
Он резко меня оборвал:
— Вы не Поводырь. В данном качестве вы нам, к сожалению, не подходите. Но наше сотрудничество все равно может быть плодотворным, просто в иной форме и на иных условиях. Мы это обсудим, только, пожалуйста, перестаньте дергаться в кресле, вы мешаете тем, кто сзади.
Осторожно, чтобы никому не мешать и, главное, чтобы снова не ощутить эту свою отвратительную желеобразность, я повернул шею и посмотрел назад. Там был ещё один ряд красных кресел. В креслах сидели люди.
У женщины прямо за мной был мокрый, раскрытый рот с белой гадостью в уголках и темные глазки-буравчики. Своими буравчиками она смотрела вперед, кажется, сквозь меня, и легонько покачивалась из стороны в сторону. Слева от неё совершенно неподвижно сидел прыщавый подросток в очках; его глаза за толстыми линзами казались огромными и слегка удивленными, но в целом бессмысленными. Он не моргал. Справа от тетки ритмично похрипывал бледный, с мучнистым лицом индивид; из носа его свисали какие-то трубки… Рядом с ним — девушка. Спутанные желтые волосы, сильно отросшие корни. Лицо этой девушки и лица всех остальных, кто сидел в заднем ряду, я не успел разглядеть, потому что свет вдруг погас.
Креативный продюсер плюхнулся в кресло рядом со мной и стал ковырять экран своего планшета.
— Я предлагаю вам стать членом нашей замечательной фокус-группы, — доверительно шепнул он мне в ухо; изо рта у него пахло чем-то застарело-аптечным — а может, морскими водорослями. — Уверен, что вам понравится. Отличная команда. Креативная работа. Важнейшая миссия. Трехразовое питание…
Указательным пальцем он корябал на экране какую-то сложную закорючку в режиме «дзен браш».
— …Только в следующий раз сядете во второй ряд вместе со всеми. В первом у нас вип-места…
Пару минут мы сидели практически в полной тьме. Я видел только этот серебристый прямоугольник и указательный палец, выводивший тонкий чёрный иероглиф. Как росчерк бога. Как след изысканной водомерки на поверхности ртутного озера…
И до того — да, до того, как перед нами зажегся большой экран и креативный продюсер вывел на него картинку с планшета, и до того, как он озвучил тему просмотра, — я понял смысл этого великого знака. Я все вдруг понял — и этот знак, и другие, и боль их формы, и судьбу изогнутых линий, и суть их Проекта.
Я аплодировал, я смеялся и плакал — вместе с другими из фокус-группы. Я был так счастлив. Я шепнул продюсеру в ухо:
— Я понял.
— Я вас услышал, — сказал продюсер в ответ и поднялся с кресла.
Он уходил, он хотел уйти, а я хватал его за рубашку и кричал «Понял! Понял!» — пока меня не оттащили ребята из фокус-группы…
* * *
Я в фокус-группе. Мое место — во втором ряду, третье справа. Нас кормят три раза в день. Еду привозят на таких специальных тележках, как в самолёте. И пластиковые упаковки — они тоже как в самолёте. Когда я ем, я представляю, что лечу на луну. Моя луна похожа на круглую льдину, плывущую по чёрному небу.
Обычно нам дают лежалое мясо, креветок, насекомых и их личинки. На третье дают настойку.
Спим мы кто где. Лично я сплю прямо здесь, в зале. А у ходячих есть свои комнаты, они уходят туда по ночам.
Когда наступает ночь, звучит специальный сигнал. Иначе нам не понять, что день уже завершился, ведь шторы всегда задернуты.
Нам каждый день показывают какие-то кадры или даже целые сцены, а мы реагируем. Реакция фокус-группы чрезвычайно важна для продюсера и для директора.
Я в фокус-группе. Но я уверен, что способен на большее. Я все понимаю. Я каждый день говорю продюсеру, что все понимаю. Что я могу быть Поводырем. Но он не верит. Он мне не доверяет. Он говорит, что мое место — во втором ряду, третье справа.
А я не такой. Я странджер, я не такой, как другие из фокус-группы. Они все южлы. Южлы и офтансы, что бы они о себе там ни мнили. Они слепые. Они смотрят на экран и не видят. Я — вижу.
Я могу быть Поводырем.
Я знаю, что рождается внутри, в темноте.
ㅤ
Автор: Старобинец Анна Альфредовна