Васька не спал уже которые сутки. А которые, он и сам точно не знал. Потому что счет этим самым суткам уже некоторое время назад потерял. Днем, время от времени, он проваливался в липкое забытье и тогда ему постоянно что-то снилось. Что, он абсолютно потом вспомнить не мог и от этого становилось только хуже и страшнее.
А когда не спал, мучался воспоминаниями. Такая же ночь как эта – холодная и липкая. Рев двигателя. Скрежет металла. Хруст. И все. Ночами же он тосковал, угадывая по скользящему на стене свету фары проезжающих мимо машин. Да слушал как тревожно скребут по стеклу ветки старого дуба. Так он лежал без сна из ночи в ночь и ждал. Он устал бояться и торопил время. И все равно боялся. С той самой первой ночи, которая случилась кажется уже очень давно. С той ночи, когда в его темной спальне впервые раздался шорох.
Васька проснулся от боли. Или от шороха. Он сам не понял. Фары не скользили по стене. Дуб не скрипел по стеклу. Но шорох отчетливо был. В дальнем, самом темном углу. Васька прислушался. «Показалось» — успокоился и даже попробовал заснуть. Но шорох отчетливо повторился. Васька насторожился. Шорох полз из угла к нему. Васька напряг зрение и ничего ровным счетом не увидел. За окном резко взвизгнула на автомобиле сигнализация и Васька вздрогнул. Тело отозвалось болью, в глазах полыхнуло красным и сознание на какое-то время его покинуло.
Шорох. Сквозь красное и горячее Васька вынырнул обратно в темную комнату. Шуршало где-то рядом. Шуршало как сухой пластиковый пакет, который медленно тащит ветер. Васька прислушался, сосредоточился на звуке. Вдоль кровати что-то ползло. Слишком медленно. По позвоночнику полез холодный ужас и впитался в простынь. Васька боялся пошевелиться. Если он отключится, шорох навалится, а он даже не поймет этого. Шорох залез под кровать и пополз от головы к ногам. «Кажется» — уговаривал себя Васька. И, возражая ему, шорох стал явственным. Кровать дрогнула так, как будто кто-то большой уперся спиной снизу. И это большое покатилось медленной волной от головы к ногам. Васька заорал.
Сколько он орал, не помнил. От собственного крика лопались барабанные перепонки. Потом сразу как-то из крика и ужаса он провалился в бессильные слезы, а потом в забытье. Утро размазалось по потолку жидким рассветом. Васька разлепил воспаленные глаза. Шороха не было. В дальнем углу в сумерках он рассмотрел нечто темное и впился в него взглядом. И боялся моргнуть. Солнце неумолимо вылезало из-за горизонта, темное обратилось в тень от шкафа и постепенно растаяло. «Приснится же» — успокоился Васька и день провел как обычно. Вопреки его воле к ночи рассудок готовился загодя. Только стало смеркаться, взгляд поневоле устремился в угол. Васька то пытался заснуть, то намеревался ждать. Состояние сменяло одно другое, ужас наползал. Тени скрылись окончательно, фары перестали ездить по стене, а шорох не приходил. Васька выдохнул.
— Не спится? – раздался глухой безжизненный голос.
Васька вздрогнул и вынырнул из дремоты. Шороха не было. Темнота была абсолютной, различить что-либо было невозможно. Но Васька точно помнил, что оставлял ночник. Проклятая лампочка не иначе перегорела. Он скосил глаза на кресло рядом с кроватью. Вроде как ничего. Успокоить себя тем, что снова кажется, больше не получалось. Васька вслушивался в ночь, пытаясь уловить чужое присутствие, дыхание, понижение температуры или хоть какой-то бред, который насмотрелся в свое время по телевизору. Ничего, ровным счетом. Сколько прошло времени, он не понял. И, похоже, снова начал засыпать.
— Не спится? – снова проскрипел голос.
Васька вздрогнул, голова лопнула болью. Он с трудом разлепил глаза. Кажется, все же заснул. Вслушался. Опять ничего. До рассвета лежал с открытыми глазами, ждал голоса. Постель пропиталась потом, было противно, тело ныло, голова болела и болели от напряжения глаза. Но больше ровным счетом ничего не произошло. Сколько прошло таких ночей, он не помнил. К голосу и шороху уже стал привыкать. Почти перестал бояться. И даже немного ждал. Все же какое-то разнообразие. Кресло скрипнуло. Васька проснулся. И попытался улыбнуться как старому знакомому. «Зачем ты ходишь ко мне?» — спросил он. Фигура в кресле не ответила.
Фигура была небольшой и сгорбленной. По голосу и по очертаниям ни возраст, ни пол определить было решительно невозможно. Раздался скрежещущий звук. «Смеется что ли?» — удивился Васька. Это было что-то новое.
Рука легла на лоб. Лоб был горячим и влажным. А рука – холодной и липкой. Но в поту Васька липкости не распознал. Рука заскользила по лбу, по лицу, по влажным волосам, собирая пот и Ваське стало приятно. Он улыбался. Рука убралась.
— Дааааа – хрипнула фигура и рука вновь появилась на лице.
Свежая обожженная кожа подалась вслед за рукой, Васька заорал от боли. Раздался чавкающий звук. Не рука, щупальце скользило по лицу, собирая отжившую кожу, снимая свежую и выбирая сукровицу. Васька орал, горло моментально среагировало и наполнилось соленой мокротой.
Дорога. Ночь. Тормоза. Скрежет металла. Огонь, сломанные кости и горло. Васька выжил. Долго удивлялся зачем. Теперь – понял. Горло переполнилось и Васька рефлекторно повернул голову в сторону, чтобы не задохнуться. Щупальце скользнуло с лица и ушло вниз. Склизкое нечто скользнуло по языку, погрузилось в больное горло, заработало насосом, вбирая в себя кровь.
Васька закашлялся, щупальце пошло глубже, прошло к желудку. Рядом оказались глаза и рваная щель рта.
— Дыши носом – голос уже не был безжизненным. Был с придыханием от удовольствия. – Дыши носом!
Горло отдавало кровь. Щупальце опустилось в желудок и стало вбирать сок с содержимым. Васька задыхался, пытался двигаться, пытался стиснуть зубы. Рвотный рефлекс продолжил подгонять кровь к горлу, а ужин и желудочную секрецию – в щупальце. Существо откинулось на спинку кресла и издало урчащий удовлетворенный звук. И Васька вдруг увидел все со стороны.
Темная комната. Распластанная в кресле мерзость. И он – распластанный на кровати, наколотый на щупальце как бабочка на булавку.
— Дыыышииииии – экстаз в голосе
Желудок скрутило болью. Насос через все тело ходил ходуном. Кровь из горла сочилась вниз, смешивалась с желудочным соком.
— Ещеееее….
Пусто. Пусто в желудке. Пусто в горле. Мозг мечется в ужасе. Глаза раскрыты и вот-вот вылезут из орбит. Фары. Тормоза. Скрежет металла. Поломанное тело, поломанное горло. Страшные ожоги, парализация и немота. После аварии он не хотел жить. Не хотел каждую минуту. До – этой ночи.
Васька кричит. Кричит так, что рвутся перепонки. Кричит немым криком, который не слышит никто, кроме него и фигуры в нем. Существо пьет, пьет боль и крик. Васька кричит. Долго и исступленно. Пустое горло послушно раскрывается и вновь сочится кровью. Мерзкое щупальце, уже было затихшее внутри него, вновь начинает работать. Оно вдруг удлиняется, облизывает стенки желудка и начинает медленно подниматься вверх. На конце его как будто образовывается маленький острый язычок. Он режет, лижет, залечивает и режет снова. Васька корчится от боли, ужаса и отвращения. Из глаз катятся слезы и существо привстает, приникает к лицу. Холодный, склизкий язык скользит по уголкам глаз, по векам, по глазным яблокам.
И когда мозг готов взорваться от неприятия происходящего, морда вдруг отодвигается от лица, щупальце из него резко выдергивается и Васька заходится в бессильном кашле и пустом позыве рвоты, силясь выплюнуть из себя то, что еще осталось. Мерзость резко поднимается с кресла и приникает ко рту. Васька закрывает глаза и бессильно распластывается на подушке. Существо выпрямляется.
— Хоооорооошийййй…
* * *
Ее глаза были широко раскрыты и ровно никакого выражения в них не было. Лицо застыло в желтую восковую маску тупой покорности. Ни боли, ни страдания, ни любого иного человеческого чувства оно не отражало. Кровь с подбородка уже не текла, засыхая коричневой, неприятной глазу коркой. Васька поморщился, глядя в ее разорванный рот и с наслаждением взял еще кусок пиццы. Он встал из-за стола, еще раз посмотрел на мертвую девушку. Поднял руки к голове, с хрустом погрузил их в череп, разрывая его пополам. Существо тенью выскользнуло наружу. Негодный костюмчик, но на один раз сойдет. Пока еще найдется подходящий кандидат с такими великолепными вкусовыми рецепторами. Всего лишь несколько дней подготовки, все остальное это тело сделало само. Жаль только, что неудобно есть сломанными руками. Но ждать уже сил не было. И так такие обеды большая редкость.
И в самом деле – пицца с кровью, что может быть лучше?