Едешь ночью по бездорожью — шаг вправо, шаг влево — колёса в болотный ковёр, и только мшистые ели хрустят зубами где-то над фарами. Я—Штырь, дальнобой, вожу доски из Кеми в Питер. Есть на трассе М-10 гнилой отворот, где любят экономить километры лихачи-новички. Но старики руля знают: туда соваться — себе дороже. Там даже вышки связи сдыхают, как крысы в капкане.

Неделю назад подцепил я попутчицу — мелкая девчонка, говорит, «поэтесса-краевед», зовут Варвара. Ей кровь из носу надо снять ночное болото «для сборника». На том самом отвороте. Денёк был злой — рейс сорвался, дизель выл, а бабки капали. Думаю: похрен, закину девку, снимет своё болото, вернусь к рассвету.

Едва свернули, как дорогу заволокло паром, будто в трубу сушилки затянуло. Руль бьётся в руках, колёса тянут в сторону. Варвара смотрит, глаза стеклянные, и шепчет под капюшоном:

— Зуб даю, чащоба дышит, сводя горло...

Дальше она целиком вывалила стих — скрежетом, как будто чужим голосом. Я вжал тормоз, глянул боковым зрением — а в кабине, кроме неё, ещё какое-то теньё копошится. Потом всё стихло. Вот её текст — слово в слово, менять я его не стану:

Зуб даю, чащоба дышит, сводя горло.

Слышишь мокрый шорох? Он прожорлив.

Берегись, скинь шоры, гляди лишь не испорти.

Не рви их на куски, ты же не шорник.

Новые не вырежешь, а починить не хватит навыков пошива.

Чопорная, подлая трущоба, сродни детоубийства.

Она с Мьеликки чокнется, но не бокалом, кровопийца,

А головой, мицелием поросшей. Беги, несись, тупица!

Хозяйка леса листвовый капюшон натянет,

Бежишь в кусты крыжовника, она горланит.

Ищет, а ты шорты рвешь иголками, барашек,

Вязкая изжога к горлу подступает. Боишься, что утянет?

Она чует! Твое пончо пахнет горьким шоколадом.

Удираешь, городской пижон проклятый.

В ее густом лесу тебе, мажор, не рады.

Она трещотка, все пищит, а ведь достанет.

Богиня просто-напросто играет в салки.

Вечор все стынет, мчись геть, играешь таки на смерть.

Вот новый шок, гляди яка нахалка!

Пальцы-шомполы во мху к тебе протянет. Боишься что утянет?

Кличи Туопи оробевшим и мажорным тоном,

Авось поможет чокнутый владыка леса-топи,

А Ахти чохом ряску движет, ждет утроба.

Ступи! Ступи ногой дрожащей вглубь болота!

Провалился в шов трясины черной,

Надеялся, что это желанная спасительная джонка.

Обжорливый властитель леса сделался жонглером -

На ягель выкинул частями, как ягненка.

Мьеликки обед готовит, льет крюшон,

Туопи жокеем на медведе, вот аттракцион,

Прилетает: вот батон и лук, и артишок:

«Готовь, жена, он навредил! Испортил с тыщу крон!»

«Не друг он нам, шофер поганый,

Приехал, задымил зверей, ей богу, все в тумане!»

А жор все подступает, а человек варИтся в чане.

Весь чох богов готов поесть, ждут только Луннотар и Укко длани.

Шоссе упрятали поотдаль глаз чужих,

Пир ждет богов, ведь не один ты из «борзых».

Не видел ты их места трапез кровяных,

А жаль. Не лез бы — не притих.

После последней строки Варвара подвывает, клац — и гаснет планшет, фары моргают, движок захлёбывается. А рядом, в серой жиже, мелькают пальцы-шомполы, как в её строчках.

Я орал, давил газ, буксовал — пока не выкинуло нас обратно на асфальт. Девка, бледная как мел, выбежала, вызвала такси — и пропала. Я, чтоб не ебнуться, залил пол-литра и забыл поворот как страшный сон.

Потом искал ту Варвару — ни в соцсетях, ни в университетских списках. Машина с тех пор троит, будто чего-то боится. А в бардачке, сука, нашёл клочок мха с засохшей бурой слизью — и пахнет им кабина, когда дождь.

Слышу — шорохи, будто мицелий шепчет под ковриком: «Пир ждет, шофёр поганый…»

Так что, если ночью свернёшь с трассы подальше — держи нос по ветру. И не рви чащобу на куски: ты ж не шорник.