… Будь ты другим и имей черты
другие, и, пряча дрожь,
по лестнице шёл бы такой как ты,
ты б уже поднял нож.
И.А. Бродский
* * *
В то утро внимание людей, толпившихся на автостанции Каменногорска, ненадолго привлёк оглушающий визг тормозных колодок – это сверкающий серебристый «Лексус», совершая манёвр, едва не сбил бездомного. Впрочем, вины водителя тут не было – бомж по кличке Каштан, будучи в состоянии алкогольного опьянения, уже мало что соображал и возник прямо перед капотом иномарки буквально из ниоткуда.
Забулдыга примиряюще замахал перед опешившим водителем руками, потом деловито поправил засаленный кургузый пиджачок и, пошатываясь, неспешно ретировался, распространяя вокруг себя удушающий аромат перегара и давно немытого тела.
Человек, сидевший за рулём, проводил бездомного тяжёлым взглядом, потом вдруг изменился в лице и резко тронулся с места, изрядно напугав стоящих на автобусной остановке людей.
— Тьфу ты, едрит твою налево, — плюнул вслед иномарке какой-то дедок, — понакупят говна и гоняют, как бешеные. Совсем с ума посходили!..
Возмущённые граждане, выражая солидарность со слегка помятым оратором, одобряюще загудели, и в адрес автолюбителя полетели отнюдь не лестные эпитеты.
Впрочем, мужчине в идеально скроенном костюме к подобному было не привыкать, ведь в своё время он наслушался о себе предостаточно – «гнида», «фашист», «сволочь» и даже экзотическое по провинциальным меркам «шайтан».
* * *
А тем временем в двухстах километрах от тихого Каменногорска, почти в самом центре Москвы, негодовал главред газеты «НестандART». Алексей Александрович, ритмично постукивая каблуками дорогих ботинок, раздраженно мерил шагами просторный кабинет, затем подошёл к столу и ткнул пальцем в кнопку селекторной связи:
— Решетникова ко мне, быстро!..
Через пару минут господин Логинов буравил тяжёлым взглядом своего визитёра.
— Ну что, Константин Юрьевич, — процедил главред, угрожающе барабаня пальцами по столу, — дела у вас, откровенно говоря, не очень... Может, в отпуск пойдёте, обстановку смените, а?..
— Могу написать заявление по собственному, — Решетников спокойно поднял на шефа большие карие глаза.
— Ну зачем так сразу, — великодушно хмыкнул Алексей Александрович, откинувшись на спинку кресла, — я ведь даже не намекал… но дела твои и впрямь хреновые, Костя. Тексты сырые, сюжеты — пресные. Говно, одним словом, а не сюжеты… Про успехи отечественного животноводства и то читать интереснее. В общем, так. Я всё понимаю, но вечно прикрывать твою жопу не могу. Да и не хочу. Ты отдохни недельку-другую. А там посмотрим. Понятно?
— Понятно. Могу идти?
Главред небрежно махнул рукой:
— Вали уже. Глаза б мои тебя не видели…
* * *
— А сейчас к главным новостям… В резонансном деле, которое потрясло всю страну, наконец поставлена точка: экс-менеджера «Red Bank» по делу о двойном убийстве суд приговорил к четырнадцати годам колонии. Подробности у моего коллеги Антона Кривцова.
Решетников невольно повернулся к телевизору. На экране появился корреспондент, совсем молодой парень с карикатурно-серьёзным лицом, и начал бойко вещать:
— Суд приговорил к четырнадцати годам лишения свободы бывшего менеджера «Red Bank» Рината Сайфутдинова, который в феврале этого года расстрелял в заброшенной психлечебнице двух человек. По данным следствия, Сайфутдинов сначала опоил потерпевших алкоголем, в котором растворил высокую дозу снотворного, затем вывез своих жертв в здание бывшей психиатрической клиники на окраине подмосковного Каменногорска и хладнокровно расстрелял из принадлежащего ему охотничьего ружья. Отбывать наказание Ринат Сайфутдинов будет в исправительной колонии строгого режима. Кроме того, суд частично удовлетворил гражданский иск родственников потерпевших, взыскав с осуждённого три миллиона рублей в качестве компенсации морального вреда. О мотивах, побудивших мужчину совершить жуткое двойное убийство, ничего не известно. Вместе с тем источник, близкий к Следственному комитету, сообщил, что обе жертвы Сайфутдинова ранее работали в упомянутой больнице – Маргарита Симакова занимала должность главной медицинской сестры, а Анатолий Сергиевский – врача-психиатра...
В глубокой задумчивости Решетников щедро сыпанул в кофе соль вместо сахара, попробовал напиток, чертыхнулся и вылил получившееся пойло в раковину.
История Сайфутдинова интересовала его давно. В первую очередь потому, что события произошли в его родном Каменногорске. Пацаном он часто бродил по печально известной Лесной психушке и хорошо помнил, когда именно лечебница стала объектом городских легенд. Это случилось практически сразу после пожара – в марте 2001-го местный лесник обнаружил на заборе клиники тело некоего Романа Нечипоренко, решившего свести счёты с жизнью (позднее самоубийцу окрестят Висельником, которого с завидной регулярностью станут видеть бродящим по лесу с петлёй на шее). О происшествии не писал разве что ленивый. А гибель Нечипоренко стала первой в череде последующих смертей — загадочных и не очень.
Повинуясь любопытству, Решетников сел за ноутбук. Сеть пестрила сухими сообщениями об убийствах и несчастных случаях, периодически происходивших на территории психбольницы.
«Потерял много крови, врачи прогнозов не дают». Жена Андрея Марченко, ранее пропавшего в Каменногорске и обнаруженного на территории печально известной заброшенной больницы, рассказала подробности произошедшего…»
«Тринадцатилетний подросток разбился насмерть, упав с третьего этажа сгоревшей психиатрической клиники…»
«Тела четырёх бездомных с ножевыми ранениями обнаружены в здании бывшей психиатрической лечебницы. Возбуждено уголовное дело…»
Мужчина откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и уставился в окно.
Интересно получается…
Каменногорск.
Место, где много лет назад он расстался со своим не очень счастливым детством.
Место, где жил отчим и женщина, которую у Решетникова язык не поворачивался назвать матерью. В семнадцать юных лет он наконец покинул дом, который будто давил ему на грудь тяжестью дореволюционных стен, и уехал в неизвестность – покорять большую и своенравную Москву.
С тех пор прошло почти двадцать лет. И Константин по пальцам одной руки мог пересчитать, сколько раз за всё это время он разговаривал с так называемыми «родителями».
И вот сейчас случай снова толкает его на старые улочки Каменногорска, где время, кажется, так и застыло где-то в середине «нулевых».
* * *
Поздним вечером тринадцатого января двухтысячного года двое здоровенных санитаров тащили упирающегося гражданина Чернова куда-то вниз. Пациент кричал и извивался, но в глубине души прекрасно понимал – сопротивление бесполезно.
Один из провожатых открыл тяжёлую металлическую дверь, из глубины коридора потянуло холодом. На потолке противно гудел ряд длинных ртутных ламп. У облупленной стены стояла каталка, на которой валялась куча какого-то тряпья в отвратительных жёлто-бурых пятнах.
Чернов обмяк в мощных ручищах своих конвоиров, окончательно потеряв волю к сопротивлению. Теперь его уже не вели, а несли – ноги тщедушного пациента безвольно волочились по бледно-зелёному кафельному полу. В нос ударил слабый запах хлорки и чего-то кислого, тошнотворного.
Вскоре троица достигла двери в конце коридора, выкрашенной белой краской и напрочь лишённой каких-либо опознавательных знаков. Ни номера кабинета, ничего.
Пациента втащили в небольшое помещение без окон. Непонятно откуда лился мягкий, приглушенный свет. В комнате стояла кушетка, у стены располагалось кресло и небольшой стол, за которым сидел человек в белом халате. Перед ним были разложены какие-то бумаги.
— Развяжите, — коротко велел санитарам врач.
Подчинённые, переглянувшись, молча освободили пациента от пут смирительной рубашки.
— А теперь оставьте нас.
— Игорь Олегович, вы… уверены? — осторожно поинтересовался один из санитаров.
— Уверен. Вы же будете себя хорошо вести, да, Алексей Андреевич? — доктор ласково посмотрел на больного.
Тот лишь угрюмо кивнул.
— Вот видите, — лучезарно улыбнулся коллегам человек в белом халате, — всё хорошо. Можете идти.
Молодые люди убрались вон. Плотно закрыли за собой дверь, сели на старые деревянные стулья в коридоре и стали ждать дальнейших распоряжений.
Тем временем доктор Парамонов начал священнодействовать.
— Прилягте, пожалуйста, на эту кушетку, — мягко обратился он к пациенту, — вот так, хорошо… Не бойтесь, здесь никто не причинит вам вреда.
Его речь текла плавно и спокойно. А ещё вдруг откуда-то умиротворяюще зашумел прибой. Чернов не знал, откуда шёл этот звук – то ли из его собственной головы, то ли из невидимых глазу динамиков.
— Закройте глаза... — тихо произнёс Игорь Олегович. Голос у него был чрезвычайно приятный – глубокий, бархатный. — Успокойтесь... Вы постепенно успокаиваетесь… каждая клеточка вашего организма, каждая клеточка тела... успокаивается… Все тревоги, заботы, страхи и волнения рассеиваются... Вы всё меньше фиксируете на них внимание... Все окружающие звуки отдаляются от вас... они уходят всё дальше и дальше... Вы не воспринимаете никаких посторонних раздражителей... Их – нет… Вы слышите только меня… Только меня…
Игорь Олегович говорил долго. Его голос, казалось, заполнял собой всё окружающее пространство, улетал в космос, соприкасаясь с самими звёздами, окутывал сверкающим бриллиантовым туманом далёкие галактики и тлеющее в бесконечности Небытие.
— Вы не чувствуете холода… Не ощущаете ледяного ветра… Вам тепло и хорошо… Вы не чувствуете холода… не чувствуете… холода… Он – ничто для вас… А сейчас вы медленно встанете, не открывая глаз… я поведу… поведу вас… ничего не бойтесь, я – с вами…
Накинув на плечи дублёнку, врач поднял меховой воротник, открыл неприметную низенькую дверь и осторожно вывел пациента во внутренний двор. На улице бесновалась метель. Столбик термометра тем вечером опустился ниже двадцати пяти градусов.
Чувствуя, как быстро леденеют в легких кожаных туфлях ноги, Парамонов с любопытством исследователя смотрел на больного, только что ставшего подопытным.
Тот безучастно стоял на холоде в одной пижаме, погрузив в снег босые ступни, и молчал, уставившись в темноту совершенно пустыми глазами.
Спустя полтора часа врач внимательно осмотрит больного, всё еще находящегося в состоянии глубокого транса, и не обнаружит у подопытного ни малейших признаков обморожения и переохлаждения.
Санитары молча уведут безропотного Чернова в палату, уложат его на скрипучую кровать, а доктор Парамонов проскользнёт в кабинет своего коллеги Владлена Савенкова, плотно закроет дверь и торжествующим шёпотом провозгласит:
— Владлен, у меня получилось! Это просто невероятно!..
* * *
В не самом благополучном районе Каменногорска, среди серых хрущёвок да облезлых деревянных бараков, чудом уцелевших аж с послевоенных времён, серебристый «Лексус» смотрелся откровенно вызывающе.
Респектабельного вида гражданин вошёл в подъезд дома № 5 по Большой Литейной улице, по-джентльменски попридержав дверь перед какой-то старушкой. Затем, уткнувшись носом в надушенный ворот рубашки (в воздухе разливался невыносимый аромат кошачьей мочи), мужчина поднялся на третий этаж и позвонил в одну из квартир, дверь которой была обшита дешёвым, видавшим виды бордовым дерматином.
— Кто? — глухо поинтересовались из глубин жилища.
— Открывай, Владлен.
Створка медленно распахнулась. В образовавшейся щели показалось бледное, измождённое лицо хозяина.
— Игорь?!. — севшим голосом произнёс он. В слезящихся глазах, покрасневших и воспалённых, заплескалось нечто, похожее на испуг.
— Как видишь.
— Зачем пришёл?
— Витенька, кто там? — вмешался в беседу высокий женский голос. В коридоре показалась худенькая блондинка в заношенном махровом халате. Пережжённые краской волосы были стянуты на макушке в идиотский куцый хвостик.
— Это ко мне, — буркнул хозяин, вышел на лестничную клетку, запер за собой дверь и со странной смесью страха и раздражения воззрился на визитёра: — Чего надо?
— Я к тебе по делу. — Глаза незваного гостя, похожие на два кусочка тёмного янтаря, в упор смотрели на собеседника. — А ты – «чего надо»… Грубо, Владлен. Нельзя так.
— Мне не до церемоний, — огрызнулся Савенков. Выглядел он неважно – бледный, как смерть, и худой, словно узник концлагеря. — Так зачем ты пришёл?
— Сегодня утром я видел Чернова.
Вздрогнув, будто от удара током, Владлен в изнеможении привалился к стене. На лбу мужчины выступили капельки пота.
— Невозможно... Ты уверен, что это был именно он?
— Абсолютно. Родимое пятно в области левого виска. Я сразу его узнал, хоть он, конечно, и изменился…
— Где это было? — отрывисто спросил собеседник. Лицо его из белого превратилось в землисто-серое.
— На автостанции. Он бомж. Насквозь проспиртованный грязный бомж, но…
— Но?
— Но он всё равно опасен. Ты же понимаешь. Мы столько лет пытались отыскать хоть кого-то из них… И всё без толку. А тут… В общем, это шанс, Владлен. Шанс, который нельзя упустить.
— И что ты предлагаешь?
— Решать проблему, что же ещё.
— Как? — тихо спросил Савенков. Больше всего на свете этот уже немолодой человек с целым букетом болезней боялся, что остаток его тихой размеренной жизни будет разрушен внезапным появлением призраков далёкого прошлого.
— Как-как... догадайся сам. Эксперименты возобновить не представляется возможным по целому ряду причин. Значит, выход из создавшейся ситуации может быть только один — Чернова необходимо убрать.
— Ты сошёл с ума! Зачем? Ему и так никто не поверит!..
— Пораскинь мозгами! — Визитёр начал потихоньку закипать. — Россказням пьяницы действительно грош цена, но способности, Владлен!.. Способности наших пациентов говорят сами за себя!.. Чудо ещё, что это до сих пор не стало достоянием общественности! В противном случае мы бы тут с тобой не беседовали! И потом – архив. Мы до сих пор не знаем, где он! Ты хоть представляешь, что будет, если эти сведения придадут огласке?
— Ты предлагаешь снова начать поиск документов, которые, возможно, погибли в огне?.. Так, что ли?
— Для начала я предлагаю избавиться от Чернова. А архив… с архивом потом разберёмся.
Владлен отчаянно замотал головой:
— Нет-нет, Игорь, в это меня не впутывай. Я не убийца.
Гость некоторое время молчал, потом смерил своего болезненного собеседника высокомерным взглядом и хмыкнул:
— Что ж… Понятно. Ладно, иди ешь свои паровые котлетки. Без тебя разберусь. — И он, брезгливо поджав губы, ушёл.
… В тот день рядом с обшарпанной дверью квартиры № 11 ещё долго витал в воздухе столь непривычный для этих мест аромат тонкого дорогого парфюма. Вечером он станет поводом для очередной семейной драмы — Николаич из десятой спьяну не разберётся в причинно-следственных связях и украсит лицо своей благоверной очередным фингалом.
— Шалава! — будет негодовать поддатый гражданин. — Мужиков в мой дом, значит, водишь, у-у-у, падла!..
* * *
Узкие улочки Каменногорска были залиты солнцем. Усиленно отгоняя от себя мысли о прошлом, Решетников пытался сосредоточиться на старинных церквушках и домах, но получалось из рук вон плохо. В конце концов он бросил эту идиотскую затею и стал думать о насущном. В первую очередь необходимо было отыскать хоть какой-нибудь отель. К счастью, он обнаружился буквально в соседнем переулке и носил незамысловатое название «У Карины».
За стойкой скучала миловидная полноватая девушка лет двадцати пяти. Увидев потенциального клиента, она заметно оживилась:
— Здравствуйте! Чем могу помочь?
— Добрый день… — Мужчина бросил быстрый взгляд на бейджик, — Екатерина. Мне бы номер… есть у вас свободные?
— Да, да, конечно! Могу предложить люкс…
— Меня вполне устроит стандарт. Главное, чтобы там был интернет и кондиционер.
— Да, конечно, есть свободный. Но в стоимость люкса включен завтрак! У нас очень вкусные завтраки, и…
Ценой огромного усилия Решетников сдержался и тихо произнёс:
— Мне нужен стандарт. Не люкс, не полулюкс, а стандарт. Обычный стандарт. Понимаете вы, нет?..
— Хорошо, хорошо, — смутилась администратор, — сейчас… будьте добры ваш паспорт.
Журналист молча протянул документ.
— Вы к нам в город по работе или?.. — мягко поинтересовалась девушка, пытаясь сгладить неловкость.
— Или, — отстранённо ответил Решетников, глазея на стены, увешанные копиями старинных фотографий каменногорских окраин. Забавно, что за долгие годы ландшафт большинства из них практически не изменился.
* * *
Из окна номера открывался весьма недурной вид на город. В отдалении чётко просматривался огромный лесной массив, в глубине которого стояла легендарная Лесная психушка, как называли её местные. За многие десятилетия своего существования больница обросла огромным количеством легенд – от откровенно бредовых до вполне реалистичных.
История усадьбы, в которой располагалась клиника, началась в самом конце девятнадцатого века. На излёте столетия какой-то местный фрик по фамилии Сумароков строит себе уединённый особняк прямо в лесу, и перебирается туда вместе с дочерью, худосочной болезненной особой неполных пятнадцати лет. Зачем фабриканту понадобился здоровенный дом в такой глуши, не знал никто, но у богатых, как говорится, свои причуды, и вопросов ни у кого не возникало, до тех пор, пока в окрестностях не стали пропадать люди, преимущественно – молодые и здоровые крестьянки. В общем, девки продолжали загадочным образом исчезать, народный гнев вместе с подозрениями – укрепляться, и однажды люди, устав от бездействия властей, решили действовать сами — с вилами и дубинами наперевес они ворвались в особняк, но тот был пуст. И, судя по всему, уже очень и очень давно. Крестьянских девок так и не нашли, хозяев – тоже, и стояло поместье никому ненужное, пока в двадцатые годы советская власть не открыла в нём психиатрическую лечебницу.
Бытовало мнение, что в клинику ссылали неугодных и ставили на них какие-то опыты. Многие пациенты подобного научного рвения не выдерживали, и вскоре больница якобы обзавелась даже небольшим собственным крематорием.
Решетников хорошо помнил историю своей одноклассницы, которая хвасталась тем, что её бабушка работала там не то медсестрой, не то санитаркой. Замогильным голосом Юлька вещала о том, что больница – настоящий секретный объект. На резонный вопрос, с чего это она взяла, девчонка лишь снисходительно хмыкала:
— Бабушка никогда о своей работе не рассказывала. А почему, как думаешь? Потому что секретность! Дурья твоя башка…
Тогда девятилетний Костик лишь недоверчиво пожимал плечами и молчал. А сейчас, спустя много лет, он сомневался. Скептик внутри него говорил: «А о чём бабка должна была рассказывать? О том, как больные вымазывают дерьмом стены или пытаются жрать стекло?..» Пытливый ум гнул противоположную линию: «А может, там действительно происходило то, о чём нельзя было говорить?..»
* * *
Некто Коротков, невзрачный на вид субъект, вышел из своей каморки с надписью «Ремонт обуви» и с наслаждением затянулся сигареткой.
— Да, я. — Неожиданно раздался совсем рядом чей-то раздражённый голос. — Да. Ага. В Каменногорске. Да будет тебе материал, будет. Про психушку. Ну а что, нормальная тема… Сказал же – сделаю…
Коротков повернул голову и увидел молодого мужчину, сидевшего на летней веранде кафе. Неизвестный тянул холодный коктейль и одновременно разговаривал по телефону.
Вскоре посетитель расплатился и вышел из заведения. Коротков, секунду поколебавшись, осторожно отправился вслед за ним.
* * *
— Э, уважаемый, закурить не найдётся?
Решетников резко обернулся. Перед ним стоял изрядно потасканный гражданин — худощавый, небритый, в трениках с «пузырями» на коленках. Но ногах мужичка красовались стоптанные шлепанцы. На фалангах заскорузлых рук угадывались размытые синие узоры.
«Этого ещё не хватало», — вздохнул журналист и принялся непроизвольно нащупывать в кармане перочинный нож. Незнакомец это заметил, хмыкнул и смачно харкнул на сухой растрескавшийся асфальт:
— Да не ссы, не трону. Психушкой интересуешься?
— А тебе-то что?
— Мне-то? — Гражданин засунул руки в карманы, привалился к фонарному столбу и непринуждённо улыбнулся, обнажая жёлто-коричневые пеньки зубов, — мне-то — ничего. Но ты поаккуратней будь. А то многие, кто про эту больничку спрашивал, плохо кончили.
— Это ты мне сейчас угрожаешь, или что?
— И в мыслях не было, — хохотнул мужичок, — я так просто говорю. Отчего ж хорошего человека-то не предупредить.
— Ты что-то знаешь? Про больницу?
Собеседник осклабился:
— Может, знаю. А может, и нет.
Журналист достал из бумажника зеленоватую купюру.
— А так?
Незнакомец усмехнулся, ловко выхватил деньги и протянул грубую ладонь:
— На мента ты не похож. Это хорошо. Поладим. Меня, кстати, Колян зовут.
— Константин, — обронил Решетников и нехотя пожал протянутую руку, с трудом поборов желание тут же обработать свою ладонь дезинфицирующим гелем.
— Ты сам-то откуда? Чем занимаешься? — с любопытством поинтересовался новый знакомый, внимательно ощупывая Константина взглядом.
Вместо ответа тот молча протянул ещё одну купюру. Колян намёк понял и напирать не стал:
— Ладно… пошли покалякаем. Только не здесь.
Через несколько минут они свернули в тихий дворик. Мужичок присел на лавочку, достал из-за пазухи чекушку и протянул Константину:
— М?
— Нет, спасибо.
— Ну и зря.
Он ловко скрутил пробку и с наслаждением сделал глоток. Потом блаженно закрыл глаза и заговорил:
— Психушка тут долго простояла... А в декабре двухтысячного сгорела к херам. И никто её восстанавливать не стал.
Решетников никогда не задумывался, почему, и поэтому задал соответствующий вопрос. Колян лишь пожал плечами:
— А я почём знаю? Денег, наверное, не было. С пожаром вообще какая-то мутная история… Поджог это был или случайность – непонятно. Но полыхало там — будь здоров. И жмуров было предостаточно. Стали всерьёз трясти больничное руководство. Вскрылись многие неприятные подробности… — Колян замолчал, проводив взглядом толстого серого кота, гордо прошедшего мимо беседующих.
— Какие подробности? — Журналист мысленно приготовился услышать очередную байку про убийц в белых халатах.
— Какие, какие… Деньги они тырили. Причём в таких масштабах, что психам якобы зачастую жрать было нечего... В общем, в итоге прижали не только больничных лепил, но и весьма уважаемых людей из самого Минздрава, — Колян многозначительно поднял вверх указательный палец с грязным обломанным ногтем. — Говорят, они типа в доле были…
— А дальше что?
— А дальше всё, — развёл руками мужик, сделав очередной глоток беленькой, — кто-то отправился зону топтать, кто-то – отделался лёгким испугом, но… как оказалось позднее, на этом история не закончилась. Мой кореш, поисковик, рассказывал, что в середине двухтысячных наткнулся в тех местах на покойников. Двенадцать трупов в лесу, братан!.. Двенадцать!.. Всё ментовское руководство на ушах стояло. Дело засекретили вроде как, но кое-что в народ всё равно просочилось. Даже журналюги какие-то приезжали… Но их быстренько отсюда пинком под зад спровадили...
— Это правда? Про тела? — Решетников недоверчиво покосился на Коляна. Байки про опыты над людьми он знал наизусть, а вот про дюжину трупов в лесу слышал впервые.
— Зуб даю! Да и на хрена я тебе врать-то буду?
— В феврале этого года некто Сайфутдинов застрелил в психушке двух человек…
— Да знаю я, — усмехнулся Колян, — для нашего «Зажопинска» — событие века… Из каждого утюга про это базарили. Да только народ поговаривает, что дело-то непростое.
— Угу. Мотив преступления так и остался невыясненным. Сайфутдинов полностью признал вину, но на вопрос о причинах убийства твердил одно – «захотел и убил», что мне лично кажется маловероятным…
Колян окончательно опустошил чекушку, от души рыгнул и уставился на Решетникова мелкими поросячьими глазками:
— Я вот тоже думаю, что мокрухи без причины не бывает. Без причины вообще ничего не бывает… А по поводу больнички тебе бы с Каштаном побалакать. Пока этот хмырь до смерти не упился.
— С кем?..
— Ну Андреич, — пояснил собеседник. Ясности это не добавило.
— Я не…
— Да бомж он, на автостанции трётся. — снизошёл до решетниковского незнания Колян, — его пацаны местные как-то каштанами закидали – вот погоняло намертво и прилипло… У него ещё родимое пятно на морде – так что не перепутаешь.
«Родимое пятно… бомж с родимым пятном… Почему мне кажется, что я когда-то его видел?..», — задумался Решетников, а вслух произнёс:
— Откуда он может что-то знать?
— У меня дочка раньше в городском социальном патруле работала… или как там его… ну, знаешь – обеды горячие для бомжей и всё такое… Так вот, Андреич ей постоянно что-то про ту психушку втирал, мол, провёл он там несколько лет, и много чего интересного может рассказать...
— И как? Рассказал?
— Без понятия. Его тарабарщину всерьёз-то никто не воспринимал… Колдырь он, а что с колдыря взять, — саркастически усмехнулся Колян, швырнув в помятую урну опустошенную чекушку.
* * *
Подпрыгивая на стыках бетонных плит, древняя «Нексия» бодро катила по дороге. Водитель, усатый мужичок чуть за шестьдесят, то и дело с опаской поглядывал по сторонам.
— Что-то не так? — не выдержав, поинтересовался пассажир.
— Не так… Скажете тоже… — Таксист мрачно покачал головой. — Тут всё не так… Не местный, да?
— Ну... в какой-то мере.
— Проклятое место. Больница эта... Вы тут что забыли-то?
— Я учёный,— бодро соврал журналист, — изучаю всякие феномены, которые пока не может объяснить наука.
— Учёный… — хмыкнул таксист, смерив пассажира скептическим взглядом, — не работают тут ваши законы, учёные. Вон в новостях постоянно пишут – то убили кого-то, то несчастный случай… Позапрошлым летом я сюда компанию студентов подвозил. Молодые, весёлые. Экстрима им, видите ли, захотелось.
— И?
— До сих пор ищут. Всё, приехали. Мой вам совет – убирайтесь отсюда до захода солнца… Тогда ещё есть шанс.
Водитель высадил Решетникова на заброшенной бетонке и газанул так, будто за ним гналась сама смерть.
Константин осмотрелся. Лес как лес, ничего особенно. Недалеко от дороги, среди стволов могучих сосен, угадывалось ограждение. Основательное, около трёх метров в высоту. Продравшись сквозь заросли дикой малины, мужчина подошёл к забору вплотную. Со времен детства тут мало что изменилось – всё та же облупленная бледно-жёлтая штукатурка, бесстыдно обнажающая ещё довольно крепкую кирпичную кладку, да гнутые металлические прутья, ничуть не скрывающие малоприятную атмосферу тотального упадка.
* * *
У стола, за которым сидел доктор Парамонов, стояла молодая девушка. Её губы были плотно сжаты, светлые волосы растрёпаны, а пальцы нервно теребили пуговицу на рукаве. В конце концов та не выдержала и оторвалась. Пациентка, ничуть не смутившись, немедля принялась за вторую.
— Нина, — мягко начал врач, — посмотрите на меня. Я хочу поговорить.
Вздрогнув, Клинцевич подняла взгляд и заметно напряглась.
— О чём? — отрывисто спросила она. Левый глаз больной задёргался.
— Вчера Соймонова, ваша соседка по палате… Она разбила кружку и сильно порезалась. Вы помните?
— Помню.
— Я хочу знать, что было потом. Что вы сделали?
Нина повернулась к говорившему спиной и замолчала. Парамонов поднялся и осторожно приблизился к ней. А потом легко коснулся покатого плеча. Это было ошибкой. Почувствовав мужское прикосновение, Клинцевич, повредившаяся рассудком после группового изнасилования, резко развернулась и набросилась на врача, успев изрядно располосовать ему лицо. В помещение влетели двое санитаров, дежуривших за дверью. Они ловко скрутили буйную.
— Ты, — кричала Нина, — это ты со мной сделал!.. Ты!.. Ублюдок! Ненавижу!.. Теперь их боль – моя!.. Ты тварь, Парамонов!.. Тварь!..
Игорь Олегович вплотную приблизился к ней, схватил пациентку за острый подбородок и, улыбнувшись, вдруг прижался губами к её бескровным сухим устам.
— Ты моё чудо, Ниночка. И я по-своему тебя люблю.
Девушку затрясло. Говорить она уже не могла, поэтому просто плюнула Парамонову в лицо. Он лишь усмехнулся, достал платок, и, утираясь, небрежно бросил санитарам:
— Уведите. И пусть ей вколют успокоительное.
Через несколько минут Игорь Олегович уже был в кабинете своего коллеги Савенкова.
— Эк она тебя, — хмыкнул Владлен.
— Ерунда… — отмахнулся собеседник, — главное, что метод снова сработал.
… А тем временем под действием сильнодействующих препаратов спала в своей палате скованная ремнями Нина.
Вчера, когда по заданию доктора Парамонова некая Соймонова разбила кружку и умышленно рассекла себе ладонь осколком, Клинцевич зажала рану и стала звать на помощь. Явившаяся дежурная медсестра обнаружила на полу и постельном белье алые пятна, но к своему немалому удивлению констатировала — больные целы и невредимы. Соймонову, кисть которой была в крови, тщательно осмотрели, но никаких повреждений и не нашли.
Непосвященные из числа персонала не придали инциденту значения («Кровь, поди, носом у кого-то пошла») и быстро забыли о случившемся. И лишь те, кто всё знал, тихо перешёптывались в коридорах и замолкали, когда мимо проходил Игорь Олегович.
А через несколько дней один из подопытных, молодой человек двадцати двух лет, во время прогулки внезапно подбежит к груде какого-то строительного мусора, сваленного на краю прогулочного дворика, и напорется виском на торчащую из земли арматуру. Узнав об инциденте, врач Парамонов лишь брезгливо подожмёт губы и, крайне раздосадованный, уйдёт в свой кабинет.
«Идиот, — будет думать человек в белом халате, разочарованно глядя на историю болезни самоубийцы, — я научил тебя не бояться огня… а ты… неблагодарная сволочь, что же ты наделал…»
В разговоре с родственниками умершего психиатр назовёт смерть больного «трагическим несчастным случаем», присовокупив к своим словам сочувственный вздох.
* * *
Высаженные по бокам широкой аллеи кипарисы казались безмолвными стражами, которые взирали на непрошенного гостя с подозрением. В полуразбитых клумбах буйно разрослись сорняки, а в фонтане у главных ворот в изобилии валялись бычки, пивные бутылки и шприцы. Под ногами нещадно хрустел раздолбанный асфальт, битый кирпич и куски штукатурки. На будке охраны, примыкавшей к некогда красивым кованым воротам, красовалась кривая надпись.
— «Ад здесь», — вслух прочёл Решетников и невольно усмехнулся: — звучит жизнеутверждающе.
Он достиг конца аллеи, и взору открылась сама лечебница, смотревшая на мир тёмными провалами выбитых окон. К центральному входу, украшенному растрескавшимися колоннами, вела широкая лестница с щербатыми ступеньками. Левая половина здания, частично разрушенная, была чёрной от копоти.
Стряхнув с себя странное оцепенение, он вспомнил детство, когда в компании друзей решил пощекотать себе нервы и посетить легендарную психушку. Из паранормального пацаны увидели здесь только двух праздно шатающихся бомжей. И кажется, у одного из них на лице было родимое пятно…
На Решетникова снизошло озарение.
«Ну конечно! Бомж с родимым пятном! Это наверняка и есть тот Каштан, про которого рассказывал Колян!..»
Паззл начинал частично складываться…
… Коридоры встретили его оглушающей тишиной. Под подошвами шуршали осколки битого кафеля и стекла. На глаза то и дело попадались ржавые каталки, инвалидные кресла и помятые ведра. Со стен слезали последние остатки краски, а высокие сводчатые потолки безжалостно разносили гулким эхом абсолютно любой, даже самый тихий, звук. На некоторых табличках ещё можно было разобрать надписи – так были идентифицированы пищеблок, зал лечебной физкультуры и рентгеновский кабинет.
Неожиданно где-то в отдалении послышался глухой шлепок, а затем тихий стон. От двери в дальнем конце коридора испуганно шарахнулась какая-то тень и опрометью бросилась в сторону лестницы. Сжав в руке электрошокер, Решетников осторожно приблизился к двери, из которой вылетел неизвестный. «За…стит…ль гл… вр…а п… мед…цин…ой част… Па…амо…ов И…рь О…егов…» — гласила выцветшая от времени табличка.
Внутри — никого. Лишь разбухший от влаги паркет, ободранный письменный стол, да старый, ещё советских времён, коричневый сейф с распахнутыми настежь дверцами.
— Хрень какая-то, — недоумевающе сказал мужчина самому себе, пнув валявшуюся под ногами бутылку из-под «Балтики», — ну и что он тут делал? Здесь даже переть-то нечего…
В другом кабинете журналист наткнулся на целую кучу каких-то рваных бумаг. Поднял одну из них. Это был фрагмент рукописного текста, расплывшегося от влаги и превратившегося в одну большую кляксу. Уцелели лишь фамилия и инициалы внизу листа – «И.О. Парамонов».
«Парамонов, — вдруг как-то отстранённо подумал Решетников и автоматически сунул пыльный листок в карман, — значит, это именно из его кабинета выбежал тот тип... Интересно, что он всё-таки оттуда вынес?..»
Вскоре начало смеркаться, и в больнице стало совсем неуютно. Он спешно покинул здание и быстрым шагом пошёл по аллее, но что-то заставило его обернуться.
В одном из разбитых окон отчётливо была видна фигура человека со страшными ожогами. Неожиданно несчастный вскинул обугленную руку, ткнул пальцем в обомлевшего Константина и пронзительно закричал.
* * *
Решетникову срочно требовалось что-то, что резко контрастировало с обстановкой заброшенной психлечебницы. Именно поэтому он заглянул в первый попавшийся бар на одной из самых оживленных улиц Каменногорска, где было весело и очень шумно. Приём возымел эффект, и в гостиничный номер мужчина направился, будучи уже относительно спокойным (и слегка подшофе).
Выбросив из головы пугающие видения, он решил сосредоточиться на конкретной личности — человеке из плоти и крови.
Итак, некто И.О. Парамонов. «И…рь О…егов…».
В строке поиска журналист вбил «Парамонов Игорь Олегович». Гугл выдал десятки ссылок, но всё это было не то.
— Ладно, — закусив губу, пробормотал Константин, — а если так…
«парамонов игорь олегович психиатр каменногорск», «парамонов игорь олегович врач», «парамонов игорь олегович каменногорск»…
Безрезультатно.
Он силился отыскать об этом человеке хоть что-нибудь, но попытки оказались тщетными. Складывалось впечатление, будто этого загадочного Парамонова и вовсе никогда не существовало.
… Небольшая палата с решетками на окнах. На продавленной койке, судорожно обхватив острые колени болезненно худыми руками, сидит женщина. Ей около сорока. Может, чуть больше. Блондинистые волосы с отросшими черными корнями растрёпаны, глаза – пустые, мутные, как у дохлой рыбы. Больная немигающим взглядом смотрит в угол и раскачивается, что-то еле слышно бормоча себе под нос. Её голос шелестит, словно листва. Решетников прислушивается.
— Опять они… — шепчет больная. Её лицо вдруг прорезает мýка. — Не хочу… не хочу видеть… и слышать… устала… опять… опять… мёртвые, мёртвые… все мёртвые… не хочу! Устала!.. Уходите!.. — вдруг срывается на крик пациентка, подлетает к окну и разбивает стекло. Затем берёт в руки крупный осколок и начинает бить себя в шею. В горле самоубийцы что-то булькает, женщина хрипит, но продолжает яростно наносить себе удары. Затем неизвестная оседает на залитый кровью пол, ноги её дёргаются. Вскоре больная затихает, широко распахнутыми глазами уставившись в потолок. В тонкой шее торчит мутно поблёскивающий осколок стекла.
Ударяясь о стену, резко распахивается дверь. В палату врываются люди в белых халатах. В их глазах видно плохо скрываемое раздражение. Начинается суматоха. Крики перемежаются распоряжениями: принесите то, сделайте это… Решетников старается рассмотреть лица врачей, но вот странность – их черты будто смазаны. Словно кто-то нарисовал карандашом портрет, а потом наспех стёр рисунок некачественным ластиком.
Тело уносят. Вокруг, громыхая швабрами и ведрами, начинают суетиться санитарки. Одна из них убирает с пола лужу крови, вторая в спешке стягивает с кровати умершей постельное бельё в красных пятнах. В нос ударяет резкий запах хлорки, хозяйственного мыла и ветхих половых тряпок.
Вскрикнув, журналист просыпается. Июльская духота проникает через открытое настежь окно, противно обволакивая тело, словно саван.
По бледному лицу Решетникова катятся струйки пота.
* * *
На цокольном этаже было холодно и безлюдно. Откуда-то сверху приглушенно доносились голоса, хлопанье дверей и грохот допотопных каталок.
Худощавый молодой человек в застиранной пижаме осторожно осмотрелся и на цыпочках подошёл к распределительному щиту. С мерзким скрежетом распахнулась металлическая дверца. Некоторое время пациент без эмоций взирал на различные автоматы, реле и провода, в которых совершенно ничего не смыслил.
Через пару минут раздался громкий хлопок, затем появились искры, пошёл дым и в воздухе стал явственно ощущаться запах гари. Больной вновь огляделся по сторонам и, никем не замеченный, спокойно покинул помещение.
Деревянные перекрытия старинного здания вспыхнули мгновенно. Началась сумятица. По коридорам с криками носились люди. Одни из пациентов восторженно хлопали в ладоши и наотрез отказывались покидать палаты, другие позволяли вывести себя на улицу, а третьи, самые предприимчивые, убегали в лес – после всего, что они пережили, звенящая декабрьская стужа и высокие сугробы казались им не более чем мелкой неприятностью.
Из окон, подхваченные ледяным ветром, летели на землю какие-то бумаги.
Суетились врачи. И пока доктор Парамонов со взмокшим от пота лицом отдавал распоряжения, в его кабинет проник один из пациентов – тот самый, который и устроил весь этот переполох, просто посмотрев на распределительный щит.
Молодой человек сгрёб документы со стола психиатра, наспех сунул их в кожаный портфель, сиротливо стоявший в углу, и опрометью бросился дальше, в отдел кадров. Когда своеобразный «архив» был сформирован окончательно, пациент надежно спрятал его и побежал на улицу. Спастись, однако, парень не успел – сгоревшие деревянные перекрытия обрушились и похоронили несчастного под собой.
… Мимо доктора Парамонова с воплем пронеслась девушка в горящей сорочке. Не помня себя от боли, пациентка выпрыгнула в окно – и осталась лежать на едва припорошенной снегом заиндевевшей земле, нелепо вывернув тонкую шею. Под головой пациентки медленно растекалась тёмная лужа крови.
Зажимая обширную рану на плече, из полыхающего здания, пошатываясь, вышел главврач. Его лицо и кипенно-белый халат были измазаны сажей, лицо лоснилось от пота. Несколько мгновений доктор Воронцов беспомощно взирал на объятую пламенем клинику, а потом потерял сознание.
А Игорь Олегович тем временем вспомнил про свои записи. Спасать больницу было уже поздно, а сохранить документы надо было любой ценой. Он ринулся в свой кабинет и, узрев пустой стол, почувствовал, как земля уходит из-под ног.
Где-то в отдалении послышался вой сирен.
* * *
Предварительно затарившись бутылкой водки, буханкой бородинского и тремя банками шпрот, Решетников отправился на автостанцию и стал высматривать тамошних колдырей. Каштана благодаря особой примете он нашёл практически сразу – тот в гордом одиночестве сидел на лавочке и сосредоточенно что-то жевал.
— Каштан?
Мужичок поднял косматую седовласую голову и, оценивающе окинув мужчину выцветшими голубыми глазами, согласно кивнул:
— Ну Каштан. А вообще Чернов я… Алексей Андреич…
Решетников продемонстрировал пакет с выпивкой и нехитрой закуской:
— Разговор есть.
— Ну…
— Ты был пациентом психлечебницы, помнишь?
— Ну…
— Что там происходило, можешь рассказать?
В воспаленных глазах Каштана мелькнуло нечто, похожее на искру заинтересованности.
— Многое происходило…
— Что именно?
Бомж замолчал, подозрительно зыркнул на Решетникова и хрипло просипел:
— А ты-то сам… кто? Из ментовки, что ли?
— Нет. Ну так что? — В подтверждение серьёзности своих намерений журналист извлёк из бумажника хрустящую купюру и выразительно посмотрел на бездомного. — Расскажешь?
* * *
— Ты не подумай, что я того,— начал бомж, картинно покрутив пальцем у виска и обдавая собеседника крепким запахом перегара, — псих… или маньяк какой. Я ведь раньше нормальным человеком был. Всё как у людей – жена, сынишка. А потом их не стало… Я уже и не помню, как в дурку-то попал… Ну да ладно… Был там врач один… фамилию забыл…
— Парамонов?
— Точно, Парамонов! Игорем, кажется, звать… Странный мужик. Смотрит на тебя – аж оторопь берёт. И глазищи, будто угли какие…
Взволнованный Каштан сделал жадный глоток беленькой и продолжил:
— Привели меня к нему как-то. Комната какая-то странная, где-то на цокольном этаже… вроде… Без окон. Только свет откуда-то – да мягкий такой, аж спать захотелось… В общем, мужик этот… ну врач, в смысле… говорить со мной стал. И вдруг знаешь… — По грязной щеке Каштана вдруг скатилась мутная слеза, — так легко стало… хорошо… будто во сне. Я Наташку свою увидел… И сына — Серёжку… А Парамонов всё говорил…
— И что потом?
— А потом… не помню. Веришь, нет? Вот не помню – и всё!.. — Каштан хлопнул ладонью по коленке. — Только после этой встречи я холода не чувствую. Совсем.
— То есть? — опешил журналист. — Как это?..
— А вот так, — пожал плечами бомж и его засаленный кургузый пиджачок жалобно затрещал по швам. — Он что-то сделал со мной тогда… Только не знаю, что… Не, ну а чё. Я на Парамонова зла не держу. Таким, как я, знаешь ли, холод – злейший враг. Вон в прошлую зиму кореш мой насмерть замёрз!.. А мне – хоть бы хны. В одних трусах могу на улице зимой спать – мне всё нипочём!
Константин внимательно смотрел на своего собеседника. Что это? Бредни вконец опустившегося маргинала или странная правда, в существование которой так тяжело поверить?
— А он так только с тобой разговаривал? Или был ещё кто-то?
На морщинистом лице Каштана отразилась напряженная работа мысли.
— Девку помню одну. Нинкой её звали. Кажется.
— А фамилия?
Бомж скривился:
— Ты б ещё адрес спросил! Да откуда я знаю-то… фамилия. Скажешь тоже…
— Ну и что с этой девкой?
— Кровь она останавливать умела. Руки на рану положит – и всё. Ни следа. Мистика, мать её, да и только! Только Нинка Парамонова ненавидела. Один раз вообще на него набросилась – всю харю располосовала.
— Помнишь ещё кого-то из таких, как ты и Нина?
Каштан помотал головой:
— Не… Но помню, как несколько психов того… руки на себя наложили. Одна баба в палате окно разбила и как давай себя в горло осколком стекла херачить. — Решетников вздрогнул, вспомнив свой сон. — А парень один на прогулке… ох… с разбегу — ррраз! И башкой об арматуру. Сам. Вот такие дела.
— А пожар?
— А что пожар? — простодушно крякнул Каштан. — Неспроста это всё – я так думаю. Когда полыхать стало, я дёру дал, мороз-то мне был нипочём.
— А остальные? Что стало с Парамоновым? И Ниной?
— Да откуда ж мне знать-то? Может, погорели, а может, и нет.
— Описать доктора сможешь? Какие-то особые приметы? Ну шрамы там, или родинки?
— Да ты чего? Лет-то сколько прошло!
— Ну хоть что-то. Попытайся вспомнить.
Каштан замолчал, сосредоточенно пожевал губы, а потом неожиданно выдал:
— Хромал он. Сильно, аж ногу иногда подволакивал. Ну точно!
В душе Решетникова шевельнулось смутное подозрение, но тут же скрылось на задворках подсознания, словно быстрая змея, которую так и не удалось поймать за хвост.
Больше Каштан не сказал ничего путного. Вылакав водку и уничтожив всю закуску, он завалился на лавочку и через секунду захрапел. В полном замешательстве Решетников покинул высокое общество и отправился в гостиницу, прихватив по пути бутылку коньяка.
После таких откровений теперь требовалось выпить и самому Константину.
* * *
«Ад здесь», — услужливо напоминала надпись на будке охраны. Жаркий ветер колыхал кроны деревьев и высокую траву, взметая в воздух клубы пыли.
Стояла звенящая тишина.
Он не мог понять, зачем именно сюда пришёл и что хотел найти.
Но точно знал – так было нужно.
В коридорах заброшенной клиники по-прежнему гулял ветер. Решетников заглядывал в кабинеты и всё выискивал, выискивал что-то. Он полностью погрузился в свои мысли, как вдруг слух резанул пронзительный женский крик.
— Сволочь! Сволочь!.. Парамонов… Я тебе печень зубами выгрызу, паскуда, будь ты проклят!.. Я всё равно доберусь до тебя!..
Константин замер. Из коридора донеслась какая-то непонятная возня и приглушенные всхлипы. А потом появился второй голос – мужской. Властный и раздражённый.
— Уберите её отсюда, — распорядился он, — Игорь Олегович, вы в порядке?..
Вместо ответа раздались стремительно удаляющиеся шаги, а затем – грохот тяжёлой металлической двери где-то внизу.
Решетников, выждав пару минут, осторожно высунулся в коридор. Он был пуст. Лишь золотистые пылинки весело плясали в воздухе, купаясь в солнечных лучах.
Затем послышался страшный шум, здание будто содрогнулось — это в сгоревшей части больницы, не выдержав напора времени, обрушились и без того дышавшие на ладан перекрытия.
* * *
Старые деревянные балки, рухнув, взметнули в воздух клубы пыли и сажи, и журналист бродил среди руин, старательно прикрывая рот и нос краем футболки – иначе дышать было просто невозможно. Среди завалов мужчина наткнулся на скелетированную кисть. «Маленькая, узкая, скорее всего — женская», — пронеслась в голове мысль. Решетников поспешно отвёл взгляд от жуткой находки, а потом заметил среди завалов большой кожаный портфель.
Тот самый, который из кабинета Парамонова вынес неизвестный.
Дипломат был увесистым, старомодным. И каким-то чудом почти не пострадал от огня.
Вот глухо щёлкнули чуть поржавевшие металлические застёжки, и Решетников присвистнул — портфель был до отказа набит какими-то бумагами.
С ветки старой липы с оглушительным карканьем сорвалась ворона. В разбитых окнах психушки беспокойно замаячили непропорционально длинные чёрные тени, и журналист понял – его время здесь вышло, пора уходить. Он направился к главным воротам, успев заметить, как за угол больницы, прихрамывая, свернул человек в белом халате.
Его походка показалась Решетникову странно знакомой.
* * *
В тени большого тополя, уткнувшись носом в воротник дурно пахнущего пиджачка, на лавочке мирно посапывал Каштан.
«Пора», — подумал респектабельного вида немолодой мужчина, притаившийся за углом заброшенного здания. Руками, предусмотрительно затянутыми в дорогие кожаные перчатки, он извлёк из-за пазухи бутылку водки, скрутил пробку и вылил часть спиртного. Затем достал из внутреннего кармана пиджака небольшой шприц и впрыснул его содержимое в бутылку.
Потом, озираясь по сторонам, неизвестный убедился в отсутствии свидетелей и, прихрамывая, направился к бездомному. Оставил у лавочки бутылку, вернулся в своё укрытие и стал терпеливо ждать.
Прошел час, другой, третий. Каштан наконец зашевелился, разлепил веки и с наслаждением потянулся. А потом его взгляд упал на спиртное.
Расчёт неизвестного в дорогом костюме оказался верен. Каштан думал недолго – секунду он смотрел на бутылку горькой, как на подарок небес, потом быстро скрутил пробку и залпом выпил коктейль из водки и парочки сильнодействующих препаратов.
Сдержанно улыбнувшись, наблюдатель удовлетворённо стянул с рук перчатки и пешком отправился на соседнюю улицу. Там он сел в свой серебристый «Лексус» и, чрезвычайно довольный собой, отправился на встречу с деловым партнёром.
Менее чем через час Каштан бесшумно рухнет ничком на землю. В полузаброшенном микрорайоне на самой окраине Каменногорска его найдут лишь спустя несколько дней.
* * *
— Ну Светк, ну будь ты человеком, а. Христом богом прошу! Завтра занесу!
— Палыч, иди уже, мне работать надо!
— Так ведь нет никого!
— Иди, я сказала! — злилась продавщица. — Много вас тут таких, а мне потом расхлёбывать!
— Тьфу ты! Вот злыдня!
Раздосадованный Палыч, у которого в очередной раз не хватило нескольких рублей на сигареты, ушёл. Светка, вздохнув, уронила голову на руки.
«Как мне всё это надоело. Жизнь прокля́тая… Лучше б я тогда…»
Закончить мысль она не успела — снова открылась дверь, коротко звякнул колокольчик. На пороге стоял незнакомый молодой мужчина. Прилично одетый, в галстуке и дорогих туфлях, он совершенно не вписывался в пейзаж каменногорской окраины. Но ещё более инородно и неправильно смотрелась рана в боку, которую неизвестный зажимал ладонью. Женщина молча наблюдала, как между сведённых пальцев пострадавшего сочится яркая кровь.
Секунда, другая – и раненый с шумом втянул в себя воздух и, привалившись к стене, тихонечко осел.
Времени на раздумья и жалость к собственной персоне не осталось. Светка склонилась над неизвестным, который уже успел потерять сознание, и зажала рану рукой.
Через несколько минут женщина наспех отёрла от крови пальцы и позвонила в «скорую». Изо всех сил стараясь не отключиться, она успела сказать, что в магазине на Макеева, 10 находится человек в окровавленной одежде, он без сознания, но кажется, дышит. Нет, видимых повреждений на теле нет… Возраст? На вид лет тридцать, может, тридцать пять…
В тот день врачи диагностируют Светке гипертонический криз и госпитализируют, а по поводу мужчины на подстанции скорой помощи ещё несколько дней будут ходить странные разговоры, потому что врач, который осматривал пострадавшего, не обнаружил на его теле ни единого повреждения, хотя больной утверждал, что его ударили ножом. Подобные россказни можно было бы списать на последствия черепно-мозговой травмы или состояние алкогольного или токсического опьянения, но с головой у неизвестного всё было в полном порядке, а химико-токсикологическое исследование показало полное отсутствие следов наркотических и психотропных веществ в его крови, что окончательно поставило врачей в тупик. Медикам оставалось лишь отпустить молодого человека – в конце концов, выяснять, кто кого бил ножом, уже не их задача.
Так дырявая рубашка со следами крови пострадавшего на некоторое время станет предметом разбирательства со стороны уполномоченных органов. Правда, недолгого. Учитывая, что заявитель не получил никакого вреда здоровью, уголовное дело в связи с отсутствием события преступления будет прекращено.
* * *
Мозг напрочь отказывался воспринимать шокирующую информацию.
Решетников смотрел на ворох документов немигающим взглядом ровно до тех пор, пока от неудобной позы противно не заныли колени. Чтобы хоть как-то прийти в себя, он отправился в душ и окатил голову ледяной водой. Дурнота немного отступила, на смену шоку пришла злость, граничащая с абсолютной ненавистью.
На тщательную систематизацию архива у него ушло несколько дней. Старательно пытаясь заглушить эмоции, он внимательным образом вчитывался в каждое слово, делал необходимые пометки, скрупулёзно разбирал рукописный текст и группировал документы по хронологии.
И вот сведения, которые могли произвести эффект разорвавшейся бомбы, были наконец приведены в порядок.
Паззл окончательно сложился. Удивительно, но в нём нашлось место и самому Константину – ведь мальчишкой он лазал по заброшенной больнице и не знал, кто ходил по этим коридорам и был главным идейным вдохновителем экспериментов над людьми. Он приходил домой и всё ещё не знал. Ложился спать – и… не знал.
«Как часто мы становимся звеном цепи, о существовании которой даже не подозреваем», — думал Решетников, вглядываясь в собственное отражение.
В тот день ему показалось, что он разом постарел лет на двадцать.
Не лицом, конечно.
Душой.
* * *
— Привет. Не ждал? — с ходу спросил он стоящего перед ним немолодого полноватого человека с аккуратной седой бородкой.
— Привет, сын. Признаться, не ждал… Но я всегда тебе рад, ты же знаешь. Проходи, пожалуйста.
Решетников хмыкнул. Отчим всегда называл его «сын», но ближе от этого они так и не стали.
— Мама дома?
— Пока нет. Она на конференции, будет ближе к вечеру.
Журналист не без любопытства осматривал дом. С момента его отъезда тут, конечно, многое изменилось. Очевидно, дела Юрия Ростиславовича шли в гору – свежий ремонт, новая мебель, дорогая техника, антиквариат. Даже паркет – и тот был настоящим произведением искусства.
М-да, отчим всегда любил окружать себя прекрасным. Удивительный человек с безукоризненным вкусом и насквозь прогнившей душой. Ткни – и смердящие внутренности прошлого посыплются из его нутра, наполняя зловонием всё вокруг. От этих мыслей Решетников невольно поморщился. А хозяин дома тем временем открыл мини-бар.
— Может, будешь что-нибудь? Есть недурной французский коньяк… или предпочитаешь виски?
— Не утруждайся, — усаживаясь в удобное кожаное кресло, обронил пасынок, — я сюда не пить пришел.
Юрий Ростиславович спокойно улыбнулся. Глаза его не выражали ничего. Лишь тускло сверкала тонкая серебристая оправа очков – опасно и хищно.
— Зачем ты пришёл, Костя?
— Я хочу знать.
Отчим удивлённо приспустил очки на кончик носа и отставил бутылку дорогого напитка на изящный стеклянный столик.
— Знать что?
— Всё.
— Извини, я не понимаю.
— Не понимаете, Игорь Олегович? Очень странно. А были когда-то умным человеком… Светилом медицины. А сейчас – не понимаете.
Юрий Ростиславович (он же Игорь Олегович Парамонов) на мгновение застыл и тихо произнёс:
— Ты… ты нашёл… документы?..
— Нашёл.
— Но… как?! Где?! — выдержка на мгновение изменила этому сильному человеку с несгибаемой волей.
— Неважно. На случай, если ты решишь от меня избавиться, сразу поясню – бумаги хранятся в надёжном месте. И если со мной что-то случится, их сразу же придадут огласке. А тобой займутся компетентные органы, — скривился Решетников в презрительной усмешке.
Он откровенно блефовал, но в силу профессии делал это мастерски. И отчим ему поверил.
Доктор Парамонов некоторое время потрясённо молчал, потом наконец взял себя в руки и с тяжёлым вздохом опустился на стул, промокнув высокий лоб белоснежным платком.
— Костя, я…
— Ты врал мне. Всю жизнь врал. Рассказывал сказки о благородстве, о силе духа… А сам мучил людей. Тех, кто не мог ответить тебе ничем.
— Ты не понимаешь…
— Ну так объясни мне!..
— Благородство, сынок, это не про блистательных рыцарей на ретивых скакунах. Благородство – это, в первую очередь, решительность. И способность брать на себя ответственность.
Журналист взял со стола пустой бокал и принялся вертеть его в руках.
— Серьёзно? Ты спровадил на тот свет несколько человек, а жизнь других превратил в ад и при этом остался на свободе. Ты жил под другим именем. Скрывал своё прошлое. И не ответил за свои поступки. Где тут ответственность? Поясни, я не понимаю.
— Да, мы проводили опыты с участием пациентов…
— Над пациентами.
— Хорошо. Над пациентами, если тебе так больше нравится. В большинстве случаев это были люди с тяжелейшими поражениями психики. Такие навсегда остаются в больничных стенах и под сильнодействующими препаратами влачат жалкое существование до конца своих дней. Им всё равно уже было нечего терять. А благодаря нашим исследованиям они получили невероятные способности, которые дали им шанс на новую жизнь. Эти люди превзошли человеческую природу, Костя… Ты понимаешь?
— Эти «невероятные способности» одного заставили насадить свою голову на арматуру, а другую изрезать шею стеклом. И эти смерти были не единственными. Я тщательно изучил архив и благодаря твоей скрупулёзности уяснил практически всё. Одно не могу понять, почему вашу шайку не взяли за жабры, когда больные вдруг стали так массово умирать?
— Смертей среди пациентов всегда хватало, ведь они страдали и соматическими заболеваниями тоже. Многие – в крайне запущенной форме. Самоубийство больных тоже никого не удивляло. Тем более, многие пациенты имели суицидальные наклонности.
— Удобно, да? Безотходное производство, так сказать… Кто знал о твоих опытах?
— Позволь встречный вопрос. Зачем тебе всё это? Что ты будешь делать дальше?
— Это тебя не касается. Кто знал о твоих опытах?
Собеседник со вздохом плеснул в стакан коньяку. В воздухе повис приятный ненавязчивый аромат.
— Практически вся администрация. Когда занят таким важным делом, очень трудно, знаешь ли, оставаться в тени.
— Сергиевский и Симакова тоже были в числе посвящённых?
Глаза доктора Парамонова слегка округлились, но он тут же взял себя в руки и лишь молча кивнул.
— А что скажешь про кладбище на территории больницы?
Отчим сделал глоток и на мгновение прикрыл глаза:
— Я похож на идиота, который складирует трупы у себя под боком?
— Тогда откуда взялись тела?
— Понятия не имею. Впервые я услышал эту историю где-то в середине двухтысячных, и если честно, не воспринял её как нечто из ряда вон… В 90-х было неспокойно и вполне вероятно, что в лесу рядом с клиникой нашли свой последний приют какие-нибудь братки, павшие на скользкой дорожке бандитских разборок.
— Почему в больнице произошёл пожар?
Отчим поставил стакан на столик и задумчиво провёл пальцем по тонкой кромке.
— Короткое замыкание вследствие изношенности электросетей. Это официальная версия.
— А есть неофициальная?
— У меня – да. Полагаю, случившееся – дело рук… кхм… то есть мыслей… одного из моих пациентов. Увы, он погиб при пожаре. Жаль. Подавал большие надежды.
— Что было после?
— Некоторым пациентам в суматохе удалось бежать. Если честно, это заставило меня изрядно поволноваться. Словам душевнобольных вряд ли бы поверили, но их способности говорили сами за себя.
— Ты искал их?
— Пытался. Но тщетно.
— А что твои подельники?
— Коллеги. Одни погибли при пожаре, другие отделались лёгким испугом, а третьих посадили Для отвода глаз они признавались в чём угодно – в растратах, мошеннических схемах, преступной халатности… но только не в исследованиях. И честно отбывали свои небольшие сроки.
— Если никто так и не узнал об опытах, откуда тогда взялись байки про эксперименты? Выходит, кто-то из твоих подельников всё же проболтался!
— Исключено, — покачал головой доктор Парамонов, — мы работали в обстановке строжайшей секретности.
— Ты говоришь так, будто вас покрывали откуда-то сверху.
— Нет, об исследованиях никто не знал. Я понимал, что если всё станет известно третьим лицам, то моим начинаниям конец. Они бы отобрали у меня… Мои открытия, моих пациентов… Я не мог этого допустить.
— Почему ты не забрал бумаги с собой, когда клиника горела?
— Когда мы поняли, что спасать больницу уже бесполезно, я вернулся в свой кабинет и не обнаружил архива. Допускаю, что бумаги выкрал кто-то из пациентов. Некоторые из них довольно часто бывали у меня и видели документы. И явно догадывались об их содержании.
— Как тебе удалось уйти от ответственности?
— Мне были многим обязаны высокопоставленные люди. В МВД и прокуратуре в том числе.
— И ты сменил имя. Переписал своё прошлое… Скажи, мать знала?
— Разумеется, нет.
Константин долго молчал, переваривая услышанное. А потом спросил:
— Зачем?
— Ради науки, сынок. Ты даже не представляешь, какие перспективы открылись бы перед нами, если…
— Ты бредишь, — перебил он отчима. Хрустальный бокал в руках Константина так и искрился причудливыми гранями.
Доктор Парамонов сдержанно улыбнулся:
— Вовсе нет. Я лишь хотел, как лучше.
— Благими намерениями...
— Знаю, — отмахнулся отчим, — люди часто говорят – «красота требует жертв». Я бы выразился иначе. Это не красота требует жертв, а наука. И если бы её алтарь был пуст, человечество не совершило бы тех величайших открытий, благодаря которым ныне спасают миллионы жизней по всему миру. Смерть одного может подарить жизнь сотням, тысячам несчастных...
Решетников ещё некоторое время слушал высокопарные разглагольствования, не замечая, как непроизвольно сжимается его кулак. Потом ладонь обагрилась кровью, и он, чертыхнувшись, принялся вытаскивать из раны осколки. Отчим этого даже не заметил — всё рассуждал о высоких материях.
Тем же вечером пожилой мужчина попытается задействовать все свои связи и исчезнуть. Но на пороге собственного дома он вдруг покачнётся и упадёт — инсульт.
Психиатр приговорил сам себя, с младых ногтей внушая пасынку, что человек может практически всё. И Константин, сам того не ведая, уверовал в это. Сила его ненависти была так велика, что, превратив бокал в жалкую кучку осколков, он попросту убил отчима.
* * *
Тактичный стук в дверь застал Решетникова как раз в тот момент, когда он укладывал в сумку вещи. Полностью погружённый в свои мысли, мужчина автоматически открыл дверь, даже не удосужившись спросить: «Кто?». В ту же секунду в номер по-хозяйски вошёл какой-то невзрачный плюгавенький человечек в сером костюме, которого журналист про себя окрестил «крысой». Следом за «крысой» появились крепкие мужчины с закрытыми балаклавами лицами и принялись молча и бесцеремонно рыться в вещах.
— Какого чёрта… — начал было Константин, но человек в сером костюме тут же его осадил.
— Сядьте, Константин Юрьевич, — резко произнёс он тоном, не терпящим возражений.
Силы были неравны, и Решетникову пришлось подчиниться. Вне себя от возмущения он опустился на диван.
— Кто вы такие и по какому праву…
— Успокойтесь, — невозмутимо продолжала «крыса», внимательно изучая журналиста цепким взглядом невыразительных блёкло-голубых глаз, — и не мельтешите. Вам же лучше.
— Может, объясните наконец, кто вы такие и что тут происходит?
— Видите ли, Константин Юрьевич, — проникновенно начал визитёр, — у вас есть некие… кхм… документы, которые нас очень интересуют.
— Вы кто? ФСБ?
«Крыса» снисходительно улыбнулась:
— Это вам знать необязательно. Достаточно того, что мы знаем… вас. И вашего отчима. У нас длинные руки, Константин Юрьевич, — лучился улыбкой малоприятный субъект, — и очень чуткий слух. Отдайте архив.
Решетников не ответил. Он обречённо наблюдал, как молчаливые сотрудники непонятно какой службы методично перетряхивают его вещи и понял – валять дурака бесполезно. Эти люди вынут из него душу, но документы найдут.
— Как вы узнали?
— Я же говорю – у нас очень длинные руки… Игорь Олегович в своё время натворил много дел. Только узнали мы об совсем недавно. Так жаль, что он скончался. Вы, кстати, в курсе?
— В курсе, — равнодушно дёрнул плечом Решетников.
— Жаль, жаль… — вздыхала «крыса», — такой учёный, такой светлый ум… он мог бы рассказать нам много интересного. Ну да ладно, это всё лирика. Архив, Константин Юрьевич. Вы же знаете, что мы всё равно его найдём.
— В сумке, — сквозь зубы процедил журналист.
— А теперь ваш компьютер, камеру и диктофон. Будьте добры.
Решетникову ничего не оставалось, как отдать этим людям всё. В эту минуту он ненавидел этого невзрачного человечка в сером костюме, который нагло усмехался ему в лицо с видом хозяина положения.
Впрочем, за свою бесцеремонность в отношении Константина Юрьевича «крыса» всё же поплатилась – поздним вечером к неприметному старинному зданию в центре Каменногорска тихо подкатила карета «скорой помощи».
У невзрачного на вид, но весьма важного на самом деле человека, который с полпинка открывал двери в высокие кабинеты, вдруг случился сердечный приступ.
* * *
Частный сектор каменногорской окраины ложился спать рано – уже в десять вечера на улице не было практически ни души. Стремительно гас в окошках свет и со скрипом запирались на ночь калитки, а Светке всё не спалось. Она медленно цедила на кухне четвёртую чашку чая, тревожно всматриваясь в окно. В груди с самого утра поселилось противное ноющее чувство, и женщина знала – случится что-то нехорошее.
Без четверти двенадцать тишину неожиданно разорвал лай соседской собаки.
Светка вскочила со стула, и, повинуясь интуиции, в панике щёлкнула выключателем. Дом погрузился во тьму. Едва дыша, женщина приблизилась к окну. Вот к калитке медленно подкатила обшарпанная тёмная «Газель» с тонированными стеклами. Фары у машины почему-то не горели. В неверном свете редких фонарей Светка попыталась разглядеть номера машины, но они оказались заляпаны грязью. Через мгновение дверь автомобиля бесшумно отъехала в сторону, и на улицу высыпали несколько человек, лица которых были скрыты балаклавами. Последним вышел, деловито поправляя пиджак, какой-то невысокий гражданин. Светка с ужасом наблюдала, как компания быстро и бесшумно приближается к дому. Не помня себя от страха, она метнулась в подпол, а минуту спустя в кухне раздались осторожные вкрадчивые шаги.
Потом в лицо ударил яркий свет, и женщина, почувствовав лёгкий укол, отключилась.
Под чутким руководством «крысы» безмолвные фигуры в чёрном бережно отнесли драгоценную ношу в машину. Двери автомобиля бесшумно закрылись, и «Газель» плавно тронулась с места.
Исчезновение Светланы Серовой, которая в прошлом носила имя Нины Клинцевич, так никто и не заметил.
На следующий день местные вовсю обсуждали загадочное происшествие. Женщины охали и качали головами, мужики задумчиво чесали затылки, а Светкин сосед вспомнил, как поздно вечером ни с того ни с сего вдруг залаял его старый пёс.
* * *
Тем временем Владлен Савенков, бывший подельник доктора Парамонова, в гордом одиночестве коротал время за просмотром телевизора.
Неожиданно в дверь позвонили. Нехотя отлепившись от кресла, хозяин вышел в прихожую и прильнул к глазку. На площадке, слегка пошатываясь, стоял сантехник Семёнов.
— Проверка оборудования, — гаркнул он, — есть кто дома?
Чертыхнувшись, Владлен открыл дверь и тут же об этом пожалел. В его жилище ввалились несколько человек во главе с невысоким мужчиной в сером костюме.
— Вы… кто? — ошарашенно спросил Савенков, пятясь на кухню.
— Вам придётся проехать с нами, Владлен Николаевич. Даю на сборы пять минут. Берите только всё самое необходимое. Остальным мы вас обеспечим.
— Что… я не… я не понимаю. Какой Владлен? Вы ошиблись, меня зовут Виктор. Карташов Виктор Павлович, сейчас, сейчас… паспорт в куртке, одну минуту…
Человек в сером костюме усмехнулся:
— Перестаньте. Нам прекрасно известно, кто вы на самом деле. Собирайтесь. — Он демонстративно посмотрел на часы. — У нас мало времени.
Владлен побледнел:
— Хорошо, только позвольте принять лекарство… Я болею и некоторые препараты вынужден принимать по часам.
— Пожалуйста, — милостиво разрешил неизвестный и принялся со скучающим видом разглядывать семейные фото на стенах.
Трясущимися руками доктор Савенков засунул в рот несколько таблеток и запил их водой. Затем он наспех покидал в небольшую сумку вещи и робко попросил:
— Мне нужно позвонить жене.
— Потом позвоните. Нам пора.
Ощущая подступающую дурноту, Владлен Николаевич лишь слабо кивнул и позволил себя увести.
У подъезда его уже ждала видавшая виды тёмная «Газель» с тонированными стеклами. Странная компания загрузилась в машину, автомобиль тронулся и вскоре покатил по пустынной дороге. Присутствующие молчали. «Серый пиджак» внимательно смотрел на своего нового подопечного.
Неожиданно доктора Савенкова затрясло в конвульсиях, он упал и захрипел, жадно глотая ртом воздух. Человек в костюме некоторое время молча смотрел на умирающего, а когда всё было кончено, устало закрыл лицо не по-мужски изящными ладонями и прошептал:
— Твою мать!.. Лекарства у него по часам… гнида! — неожиданно взревел «серый костюм», потеряв самообладание.
Молчаливые мужчины с лицами, скрытыми балаклавами, даже не шелохнулись.
* * *
В воздухе пахло сладкой ватой и попкорном. По тенистым аллеям неспешно прогуливались с колясками мамочки, по дорожкам гоняли велосипедисты и скейтеры, а на лавочках галдели подростки.
Ковыряя носком кроссовка землю и неспешно поедая пломбир, Решетников бездумно взирал на разномастную публику. Он не сразу заметил высоких угрюмых мужчин, шатающихся среди отдыхающих.
— Чудесный день сегодня, не находите? — неожиданно раздалось за спиной.
Вздрогнув, журналист повернулся и увидел субъекта в сером костюме.
— Пройдёмте, Константин Юрьевич, — улыбнулся он, — мне кажется, с таким человеком, как вы, нам есть, о чём поговорить. Как жаль, что я сразу этого не понял.