Меня зовут Виктор. Я пятнадцать лет ходил в море на «Северном Сиянии» — стареньком научно-исследовательском судне. Мы и погоду снимали, и дно бурили. Повидал всякое. Но тот последний рейс… о нём я не рассказывал никому. Да и кто поверит.
Всё началось с дурацкого задания. В Архангельске нам втюхали деревянный ящик для музея в Мурманске. Старый, смолистый, с выцветшими рунами. Пах медвежьей шерстью и прелью. Капитан бурчал, но заказ есть заказ. Сгрузили в подсобку и забыли.
На вторые сутки началось.
Сначала барахлил эхолот. Показывал то мель, где её быть не могло, то провалы в километр. Механик, Санёк, только плечами пожимал: «Техника, Вить, с кем не бывает».
Потом пропало топливо. Не много — так, по канистре. Мы списали на испарение. Но однажды утром я застал новичка, юнгу Петьку, в подсобке. Он стоял перед тем ящиком и трясущимися руками сыпал в щель свой сухой паёк — галеты, сахар.
— Ты чего творишь, дурак? — я его за руку оттащил.
Он побледнел, глаза выпученные.
—Он просит, дядя Витя. Ночью шептал… Голодный, говорит.
Я тогда подумал — стресс у пацана, в море первый раз. Отчитал его и выгнал. А самому стало не по себе. От ящика действительно пахло теперь не только прелью, но и сладковатым запахом мёда и тления.
На третью ночь «Северное Сияние» взвыло. Не ветер, а само судно. Глухой, протяжный стон шёл отовсюду — из переборок, из труб. Мы высыпали на палубу. Ни шторма, ни ветра. Абсолютный штиль. Но корабль дрожал, как в лихорадке.
Капитан связался с берегом. Те ответили: «Атмосферное явление. Ждите». Ждать… Легко сказать.
Следом взбунтовалась навигация. Все экраны поплыли, стрелки компасов завертелись, как угорелые. Мы шли вслепую. А в трюме начался настоящий ад. Инструменты сами падали с полок, ключи летали по воздуху. Санёк, осматривая двигатель, поклялся, что видел, как гаечный ключ сам открутил гайку и отполз в угол, как живой.
А по ночам… По ночам приходили кошмары. Один и тот же. Я в деревянном ящике. Тесно, душно, пахнет мёдом и землёй. А снаружи кто-то ходит и скребется, пытается поддеть крышку.
Я проснулся в холодном поту и пошёл проветриться. И услышал — из подсобки доносится тихий, гортанный шёпот. Не по-русски. И в ответ — скрип металла, будто всё судно ему отвечает.
Тут до меня дошло. Мы не просто везём ящик. Мы везём нового хозяина. И старому хозяину, духу нашего «Сияния», это не нравится. Два духа в одной железной банке. И мы — между ними.
Я ринулся к капитану, стал ему объяснять. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
—Вить, ты переутомился. Иди отдохни.
Но когда мы вернулись на мостик, по всем принтерам поползла бумага. Они печатали. Одну и ту же старую фотографию. Заросший холм, покосившийся крест. И в углу — тот самый деревянный ящик.
Капитан побледнел. Доказательство было у него в руках.
Мы попытались выбросить ящик за борт. Не вышло. Он будто врос в палубу. Четверо здоровых мужиков не могли сдвинуть его с места. А когда попытались разбить топором, из щелей брызнула тёмная, липкая жидкость. Пахла мёдом. И по всему судну пронёсся вопль такой ярости и боли, что у нас кровь из ушей пошла.
Стало ясно — они воюют. Дух ящика против духа корабля. А мы — пешки.
«Сияние» начало нас убивать. Людей. Один трап сам захлопнулся и чуть не отрубил пальцы радисту. Внезапно сорвавшаяся лебёдка едва не раздавила механика. Это был гнев старого хозяина. Он считал, что мы предали его, впустив чужака.
А дух ящика действовал тоньше. Он являлся по ночам. Шептал. Обещал. Петька почти не выходил из каюты, бормотал что-то про «матушку-землю» и «вечный покой». Он перестал есть, пил только воду. И смотрел на нас пустыми глазами.
Мы пытались договориться. Оставляли у ящика еду, табак, спирт. Он принимал только мёд и ягоды, которых у нас не было. А кораблю мы бросали в углы engine room монетки, лили за борт пресную воду — старые приметы. Не помогало. Война шла на уничтожение.
Кульминация наступила в туманную ночь. Судно встало. Мёртво. Ни течения, ни ветра. А из тумана начали появляться огни. Других кораблей. Только это были не корабли. Это были гробы. Большие, почерневшие, с огоньками на носу. Они молча плыли мимо, окружая нас.
И тут я понял. Дух ящика звал своих. Мёртвых.
Капитан, старый атеист, упал на колени и начал молиться. А я… я сделал единственное, что пришло в голову. Я не стал бороться с духом ящика. Я пошёл против своего корабля.
Я схватил топор и побежал в машинное отделение. Туда, где бьётся сердце «Северного Сияния». Я начал рубить. Лезвие впивалось в металл с душераздирающим скрежетом. Я кричал своему кораблю, своему старому другу, что прошу прощения. Но он должен уступить. Иначе мы все умрём.
Судно стонало, металлось. Из переборок хлестала ледяная вода. Но я не останавливался.
И в тот миг, когда я пробил главный трубопровод, и хлынувшая вода затопила машинное, всё стихло. Огоньки в тумане погасли. Стон прекратился.
«Северное Сияние» умерло. Но дух ящика успокоился. Он получил то, что хотел. Он победил.
Нас подобрало passing судно через шесть часов. Мы были в шоке, все, кроме Петьки. Его нашли в подсобке, мёртвым. Он обнял тот ящик, и на лице у него была блаженная улыбка.
Следствие списало всё на техническую неисправность и коллективный психоз. Я не стал спорить.
Но иногда ночью мне кажется, что я снова в том деревянном ящике. Тесно, душно, пахнет мёдом и землёй. И я слышу скребущийся снаружи звук. Это моё бывшее судно, мой старый друг «Северное Сияние». Оно всё ещё там, в холодных водах. И оно хочет забрать меня к себе.