Зеркало. Такой стандартный предмет обихода. Разных размеров и форм, и в человеческом доме встречается на постоянной основе.
Когда Семен во время обучения на дизайнера получил задачу сделать автопортрет, он и представить себе не мог, каких масштабов беду это сковырнет. Это должно было стать стандартной домашней работой, закономерным переходом от рисования с натуры скульптурных голов греков, а парень внезапно для себя понял, что не помнит, когда бы так долго вглядывался в отражение в последний раз.
Приводить себя в порядок перед выходом ему приходилось. И зубы чистил исправно перед зеркалом, висящим над раковиной. Жил в городе всю жизнь и не сталкивался с деревенской реальностью, где бы сонная рожа не встречала растормошенным взглядом из-под слипающихся век с самого утра. И это длится с самых пор, когда маленький Семка пошел в последний год детского садика и стал вставать на стул, чтобы видеть себя, а не лежать подбородком на прохладном керамическом крае. Борьба с прыщами, научиться бриться – везде зеркало рядом и в помощь. Тогда почему не удается припомнить, чтобы он подолгу вглядывался в отражение собственных глаз?
На идеальной гладкой поверхности ровно то, что он видел, когда случайно включал фронтальную камеру. А на фото? Сравнивать с карточкой в паспорте имеет смысл, ведь он не так давно менял документ по достижению рубежа в 20 лет. Почти один в один, не считая, что фотосалон подправил синяки под глазами цвето-коррекцией, и зеркальная версия успела обрасти щетиной.
Дискомфорт, лезущий к телу под одежду, как грязные руки с криво обгрызанными ногтями, не давал ответов на вопрос: почему? И существовал, несмотря на попытки понять себя и разобраться в скрытом подвохе. Ёрзая на стуле, растирая в потеющих пальцах наточенный карандаш, Семен никак не мог приступить к автопортрету, рука привычно набросала овал и наметила точками места для глаз, носа, рта и ушей, но дальше этого дело не двинулось. Грифель касался белой бумаги, марал её, но ничего из этих пятен не предназначалось для превращения в человеческое лицо.
Эту работу он так и не сдал. Его идеальный табель и выход на автомат по предмету накрылись, как зеркальная дверца шкафа шторой, вытащенной из недр кладовки. Самому парню и смешно и стыдно становилось с себя, но ум устраивал феерию из неприязни, паники и отторжения, и проще было не рыться и не добывать истину. Всё равно эти шторы он второй год подряд ленится повесить на гардину.
И жизнь Семена пошла в пешее эротическое турне, его с собой не пригласив, оставив разбираться и платить по её счетам.
Закрытое зеркало дало отсрочку на пару дней. Ровно до тех пор, пока парень не осознал, что живет в мире зеркал. Отражение находило его повсеместно. Ему пришлось уйти в парк в солнечную погоду, потерявшись в его кустарной части, чтобы вырваться из тисков преследования отраженным ликом.
«Они везде!»– это начинало походить на манию преследования, но у него находились железные доказательства и подкормка для паники: окна транспорта, темный круг кофе в стакане, серебристый гладкий бок ручки, зеркальца у прихорашивающихся девушек, любой погашенный экран смартфона. И лужи после дождя в каждой асфальтной выемке. От этого некуда спрятаться городскому жителю. Со стыдом и болью Семен задумался о мозгоправе.
«Надо сперва закрыть сессию и выйти на летние каникулы». Мама звала помочь ей с отцом на даче, одногруппники пригласили скататься на шашлыки и рыбалку, не запираться же в четырех стенах, и на природе не будет зеркал. Не считая реки. И начищенных с весны до блеска огородных инструментов. А еще чёрного экрана телевизора.
Неизбежность настигала неспешно, лениво и с уверенностью того, кто знает, что победа за ним и это вопрос времени. А парень так и не решился заговорить о проблемах с головой и подыскать врача. Интернет же ничего вразумительного ему не подкинул, как он не формировал запрос.
Диагноз, подбираемый самостоятельно, плавал от «я недоволен своей внешностью» до «я шизофреник, которому мерещится чужой человек в зеркале».
Возникла идея взглянуть на страх в упор, продержаться так долго, как выйдет. Шторина сдергивается, оголяя зеркальную дверцу. Отражение точь-в-точь, что и везде, но отчего же эта настойчивая уверенность в «неверности»? И липкий, грязный, как высохшее пятно от газировки в столовке, страх, возникающий всякий раз, стоит прямо посмотреть на зеркального двойника.
Кулак с размаху всаживается промеж глаз, что так навязчиво видятся чужими, по костям ладони и пальцев расходится иглами болезненная волна, и кровь смачивает поползшие к углам зигзагообразные трещины. Ничего не вытирая, здоровой рукой Семен вновь скрывает источник позорного безумия назад под плотную ткань.
Когда на пороге появляется сестра, парень и не вспоминает про этот момент. Память выкидывает из себя болезненные встречи с зеркальной копией, скупо сохраняя один страх из них и складируя тот в подсознании.
– Давай сознавайся,– уперев руки в боки, Соня оценила домашний импрессионизм со всей строгостью, будто разница возраста у них с десяток лет, а не в парочку. – На травку подсел?
– С чего такие догадки?– нервно сглотнув, Семен поспешил откреститься от обвинений. – Ничего подобного! Случайно вышло.
– Я помою руки, а ты вскипяти воду. Будешь рассказывать мне сказку о том, как разбил банкой красной краски зеркало. И что драпировку накинуть – так в унике заставили, а натюрморт ты успешно сдал.
Без смешков и намеков на веселость с абсолютно серьезным лицом отчеканила сестра, а ему наоборот захотелось улыбнуться. Включив кипятильник, покусывая заусенец, Семен попытался сочинить правдоподобное оправдание, не схожее с шуткой Сони, как раздался окрик:
– А в ванной ты тоже случайно зеркало кокнул?!
Сорвавшись с места так, будто сестра обнаружила возгорание, Семен в немом ужасе уставился на овальный зеркальный блин, украшенный косой и поперечной колотой полосой. Кровь похолодела от четкой уверенности:
– Этого я точно не делал.
Чайный пакетик не желает тонуть, коптит воду темными клубами чая, но держится на плаву за счет воздушного пузыря, сместившего чаинки вниз. А Семен думает о том, что как гладь в кружке с концами потемнеет, она станет зеркальной, и он увидит в пятнах чужое лицо.
– Поклянись, что не сдашь меня. Ни в дурку, ни куда-то еще,– сестра терпеливо молчит, ожидая его рассказа, а он выжат так, словно уже выплеснул подноготную последнего полугодовалого кошмара.
– Я хоть раз так поступала? Даже когда ты делал откровенную херь,– Соня всем видом излучает спокойствие и принятие, но от этого парню легче не становится.
Действительно многое скрыла от родителей и учителей из его проступков старшая сестра. Поучала, иногда врезать могла, но не выдавала, оставляя это на его совести. Что с первой банкой пива и сигаретой, что с залетевшей однокурсницей, посланной на аборт, что с экспериментами на костюмированной вечеринке с марками для раскрытия творческого потенциала.
Отодвинув от себя чайную кружку до того, как она набралась цвета, Семен стал выкладывать из грудины кусками мяса тайну, что врастала в него и копилась, наращивая неприглядную коросту. Про отражение, упорно кажущееся чужим настолько, что животный ужас пропитывает с головы до ног, лишает разумности и оставляет одни обезьяньи повадки, требующие бить зеркало, как врага.
– Ну и ну,– не спрашивая, сестра потянулась приоткрыть окно и закурила, а парню оставалось только поморщиться от едкого дымка. – А что именно не так?
– Не знаю,– отодвинувшись и импульсивно вцепившись в волосы, Семен страдальчески зажмурился. – Помнишь, в детстве, как я однажды попался в малиннике соседу? Вот на взгляд этого психа очень похоже. И я будто опять шкет, готовый обоссаться в штаны.
– Точно ничего не принимал?
– СОНЬ!
– Беда,– вывела очевидное заключение сестра, и в кухне повисло молчание, собранное из гудения холодильника и отдаленного тихого шуршания проезжающих автомобилей с улицы. – Надо подумать, если соображу что – дам знать. Но давай сразу: будешь на людей с ножом кидаться, и я вызову санитаров, уж без обид.
Болезненно улыбнувшись с саркастическим смешком, Семен им же и подавился вкупе с сигаретной дымкой, став кашлять. Соня спешно потушила сигарету и раскрыла окно шире, а после попыталась заговорить о других вещах, увести встречу в иное русло, но ничего не клеилось. Её брат сидел понурый и впутанный в невеселые думы, а ей оказалось не под силу его выцарапать с того дна. И она ушла, крепко обняв на прощание и вдруг предложив:
– А попробуй зарисовать это лицо. Ты ж художник у нас. И нарисуй то, как видишь, чтоб это сравнить с фото. Вдруг что надумается?
От одних секундных представлений себя за холстом напротив зеркала у Семена руки покрылись гусиной кожей, но он коротко кивнул, будто готов это сделать сразу, как Соня выйдет за дверь. Но в его руках бумага очутилась лишь спустя неделю, проведенную в компании бутылки вина и взаперти от всех внутри квартиры. Одна пришедшая за квартплатой хозяйка вынудила слезть с кровати и прервать аудиенцию с потолком.
Покривив губами и носом, предъявив за застоялый запах и предупредив, что за жалобы от соседей устроит разборки, женщина испарилась. А Семен недолго потоптался на входном коврике и, собрав волю в кулак, потянулся к ящикам шкафа за чистыми листами бумаги.
Зеркало в ванне добилось на мелкие сегменты так, что вспомнить причины этого не выходило, хотя голова припоминает ночной шум, похожий на стекольный звон. Но парень тогда так был пьян, что принял это за галлюцинации и проверять никуда не полез. Поддавшись налетевшей ураганом панике, Семен снял зеркало с гвоздя и засунул то под ванную, затолкав поглубже ногой и поставив перед ним для надежности бутылки с химией для сантехники.
Нетронутое и целое зеркальце нашлось во внутренней стороне дверцы гардероба, стоявшего в спальне, почти квадратное мутноватое по углам, его всегда прикрывали свисающие штаны или полотенца. Так что Семен и забыть про его существование давно успел, чему мог порадоваться, учитывая, что срисовывать с натуры в трещинах – ему и без дополнений уровня страха хватает.
Пальцы сводило до колкой боли в сухожилиях, они непокорно замерли, так что пришлось рисовать будто вмонтированным в руку карандашом, двигая всей конечностью от запястья до плеча, не сгибая, как единым целым. И пока одна часть тела монолитно замерла, остальную потряхивало от мандража. Так парня не колотило ни на первом экзамене под надзором преподавателя, ни впервые, когда мать попросила его нарисовать что-нибудь быстро для показа таланта приехавшим издалека родственникам.
Нос, носогубная бороздка, сами губы, линия подбородка и нижней челюсти, уши, а что в центре – ни в какую. Вспоминая уроки с ведением карандаша от носа к бровям и стараясь отвлечься так, будто ему приходится рисовать портрет незнакомого человека, сидящего напротив, как на бульваре, Семен притронулся к сокровенному и ужасающему. Верхнее веко, нижнее, рыбка-разрез глаза, грифель проращивает ресницы, штрихуя складки и углубления, осталось главное: радужка со зрачком.
Круг, другой, не в расфокусе, а так, как люди смотрят прямо перед собой, в центре следующие круги, что предстоит заштриховать во множество слоёв до набирания черноты. И вырисовать лучики радужки, их расщепление и местами затененность, простым карандашом не передать цвета, но можно показать насыщенность, как на черно-белой фотографии.
Увлекшись, как за написанием полноценной картины, где герой не он, а сторонний доброволец, пожелавший получить себе портрет, Семен облегченно освободился от тяжелого обмундирования из страхов. До того момента, пока не оглядел творение целиком.
– Твою ж!?!
Дыхания не хватило выругаться, руки отбросили от себя холст вместе с карандашом, а сам парень подскочил, роняя стул и тапки, чтобы выбежать из комнаты и запереть дверь с грохотом, словно портрет мог ожить и пойти на таран. В спальне тихо, один несчастный инструмент художника едва-слышно пару раз стукнул ребрами о ламинат, куда громче сам Семен дышит с открытым ртом, едва не захлебываясь накатывающей икотой и всхлипами. Глаза болезненно сухи, а кисти дрожат, как у запойного алкоголика, но он так и не смог ни расплакаться, ни закричать.
Раздавшийся перезвон крошащегося вдребезги зеркала со стороны коридорного шкафа подарил парню пару седых прядей и тиски на сердце такой силы, что инсульт прошмыгнул, задев бочком, запугав, но не тронув всерьез.
Придя в себя, когда на улице стемнело, и квартиру пожрал сумрак потемок, Семен спешно нашарил руками выключатель и зажег потолочную лампу. Пережитый кошмар прикипел к коже не снимаемой накидкой, а деваться ему некуда, отражение будет преследовать его, не важно, куда он попытается спрятаться. Принятие безысходности дало художнику право взглянуть на коридорное место преступления: одна фанера и блестящее крошево под ней, будто бы кто-то перетер осколки в дробилке.
Неспешно теряя связь с реальностью, парень поплелся в спальню, подхватывая с пола холст с портретом и, выжатый ужасом, безразлично глянул на творение. Пальцы машинально вытягивают из кармана штанов смартфон и смахивают экран блокировки на камеру, включая фронтальную.
То, что изобразили руки, чем-то походило на отражаемое экраном мобильного, с первого взгляда так и вовсе тоже самое, пока взгляд не начал подмечать детали. Великим художником Семен не был и талант его – результат упорного труда. И видеть автопортрет не сходящимся с реальностью было бы стандартной практикой, если бы нарисованное лицо не оказалось настолько реалистично переданным.
Настоящим. Но не его.
Будто с него аккуратно срезали кожу с мимическими мышцами и натянули на точную скульптурную копию в форме маски, лишенную изъяна. А вместо его глаз чужие, того, кто эту поделку на себя нацепил. Она ему как влитая, но расстояние от века до глазных яблок широковато, и взор, как у маньяка: острый, со злобой и маниакальным проблеском, с излишней тенью от надбровных дуг.
Порванный в клочья лист бумаги немедленно был отдан огню из сестринской зажигалки. Пламя легко обуглило неестественное уродство, переданное карандашом, но потрет до последнего терроризировал Семена своим существованием, пока полностью не обуглился.
Каждое зеркало и их осколки полетели в мусоропровод, а то, что не отдиралось от шкафной дверцы, отправилось на помойку вместе с ней, парень выломал ту без зазрения совести. Раскололась блестящая плитка, украшавшая кухонный стол, полетели декоративные элементы гарнитура, краска для металла накрыла собой сантехнику, и окна скрылись за картонками от разорванных коробок. Взмыленный, не выспавшийся и издерганный, за одни неполные сутки Семен превратил квартиру в убежище, освобожденное от отражений.
Его не волновало то, как он объясниться с хозяйкой, когда та увидит. Ни о ней, ни о сестре парень не вспомнил. Тем более, когда портрет вернулся целый и невредимый, лежа поверх разобранной кровати так, точно художник сам положил туда холст и забыл.
– У меня всё в порядке,– второпях набирая на смартфоне сообщение, Семен забаррикадировал дверь в комнату, задвинув к ней гардероб и навалив до кучи стол с кухни и стулья. – Попозже расскажу, ок?
Сестра написала ему в тот момент, когда парень полез выбирать нож для самообороны. Идея сломать замок во входной двери пришла сразу за тем, как он отправил ей ответ и получил эмодзи с пальцем вверх. Ему постоянно мерещился шорох стеклянной крошки, как будто под чьими-то ногами хрустели колотые кусочки. И этот звук шёл от стен и потолка, не давая сориентироваться.
Взявшись за блокнот с ручкой, Семен стал писать, что происходит и что чувствует, как последнюю записку перед кончиной. Никто не вышел к нему, ничего в коридоре так и не затихло, измотанный человеческий организм сам отправил в сон хозяина, перегорев, как лампочки в каждом помещении его жилья. Убаюканный хаосом и ужасом, истончившийся, как тлеющий бумажный лист, художник провалился во тьму без сновидений.
Утро пришло с лучами солнца через окно, осветившими кухню в том её виде, какой она была до покушения на отражающие поверхности. С той разницей, что цвета приобрели чайный оттенок, как от наложенного фильтра. Сколько бы Семен не тер глаза, картинка не менялась: стол со стульями на прежнем месте, ничего не разбито, одни тона не сходятся. Пытаясь разыскать трещины в декоративной плитке, парень вытянулся и пошатнулся, рухнув по ощущениям куда-то вниз с высоты. Он остался цел, но теперь лежал на спине, глядя в потолок, и по ракурсу как уложенный животом вверх на стол.
Цвета вернулись на места, но теперь глаза слепили громадные солнечные округлые блики, принять вертикальное положение не удавалось, помимо сверхъестественного притяжения его сверху что-то придавливало. Невидимое и неподъемное.
Когда на кухне появился второй Семен, у первого не осталось ничего кроме паники. Попытка дернуться и сбежать не увенчалась успехом, он вновь оказался приставленным у стенки к фурнитуру под фильтром, делающим цвета теплых рыже-коричневых тонов. А двойник, глядевший в стол, сразу обернул голову к нему и улыбнулся.
Лицо, выведенное карандашом, сохранило все погрешности: дотошно исполненная маска, от истинной личины урода одни глаза, расположенные глубже нужного за веками.
Никуда дальше отражающих поверхностей квартиры пойманному в ловушку парню оказалось не уйти. Семен тщетно пытался преследовать потустороннего вора так же, как тот проделывал это с ним. Тщетно. Ни в черный экран смартфона не подселиться, ни в бляшку ремня. Сестра приходила к двойнику в гости, проведать, радовалась и хвалила подделку за отремонтированные зеркала, пока её настоящий брат бился о незримый заслон, безголосый и несуществующий для человеческого внимания.
И единственное доказательство случившегося с ним, начертанное в блокноте, демонстративно и с садистической улыбкой оказалось слизано огнём с подачи захватчика.