Сейчас я покажу вам кое-что, что сам предпочитаю считать фантастическим рассказом — ведь это звучит куда разумнее возможных альтернатив. И мне так, в целом, проще, потому что рассказ этот мне совсем не по нутру. Кто автор мне неизвестно. И вот как этот текст попал ко мне в руки.
Я живу в Москве, и недавно случилось так, что мне потребовалось поехать на другой конец города, чтобы забрать заказ из интернет-магазина. Поскольку делать мне было особенно нечего, а погода стояла приятная, на обратном пути к метро я заткнул уши наушниками и принялся нарезать широкие зигзаги по незнакомому району. Есть у меня такая привычка, бесцельно гулять.
По пути мне попался приличный с виду бар, и когда я, наконец, выбрался из него, уже порядочно стемнело, а я порядочно набрался. Толком не знал, где нахожусь, но, примерно сориентировавшись на местности, выбрал направление вроде бы в сторону станции метро. Однако не прошёл я и пары километров, как понял, что совершенно напрасно забыл отлить в баре, уж извините за физиологические подробности. Оглядевшись и никого не увидев, я подобрался к стене большого многоквартирного дома, мимо которого шёл, чтобы сделать свои дела.
В грязи газона лежала чёрная пластиковая флэшка, я запросто мог её вообще не заметить. Как долго она там пробыла — не знаю. Из любопытства я сунул её в карман для зажигалки, после чего забыл на пару недель, и обнаружил вновь только позавчера перед стиркой. На флэшке (несмотря на перенесённые невзгоды, она читается, хотя часть фото побилась) я нашёл текстовый файл с названием «дневник.txt» и несколько фотографий.
Я уже пытался отыскать тот самый дом, возле которого нашёл флэшку, но тщетно. Чёрт, да я даже не могу вспомнить название бара, в котором сидел тем вечером. Но на следующих выходных я снова поеду в тот район, буду пытаться опять и опять. Потому что мне необходимо узнать правду. И, если повезёт, судьбу автора дневника.
Делюсь с вами содержанием текстового файла почти без изменений — я лишь поправил парочку запятых и опечаток там, где это резало глаза.
Дневник
На самом деле это не дневник: я никогда не вёл дневников, это было бы неосмотрительно. Этот текст — отчет о событиях последних месяцев моей жизни. Получится, скорее всего, скомкано и обрывочно, ведь пока я пишу это, мои руки дрожат (вы еще поймете, почему), и времени у меня не так много.
Если вы нашли этот текст, прочтите сами и распространите как сможете широко. Пожалуйста, заклинаю, сделайте это. Я уже не надеюсь на какую-то помощь для себя, но люди должны хотя бы знать. Я даже не очень верю, что это вообще кто-нибудь прочтет. Интернет у меня отключен, покинуть квартиру не могу, поэтому, как только закончу, запишу текст и фотографии на три имеющихся у меня флэш-карты и выкину их из окна.
Почти как бутылки с записками, последний отчаянный жест.
I
Я поступил на филфак, как и надеялся. Филфак в столичном ВУЗе дал мне счастливейшую возможность покинуть отчий дом. Институт или армия были единственными способами вообще его покинуть, и если бы я провалил поступление, то, клянусь, сам заявился бы в военкомат. Попросил бы отослать меня в самую далёкую военную часть. Сил выносить царящую дома атмосферу у меня уже не оставалось.
Да, в нашей армии мне пришлось бы очень несладко, но, поверьте, я был готов рискнуть, лишь бы выйти из-под влияния отца. Мой отец — долбанутый психопат и ублюдочный домашний тиран, и я бы ни за что не написал этой правды даже в анонимном послании, если бы у меня ещё оставались надежды вернуться к нормальной жизни.
Итак, я сделал это. Экзамены оказались не очень сложными, но я думал, что заработаю сердечный приступ прямо перед доской с фамилиями поступивших абитуриентов. Моя фамилия в списке нашлась.
Родители сняли мне однокомнатную квартиру где-то на задворках города. С одной стороны к дому вплотную подступают гаражи и невнятная промзона, с другой же — дорога, пустырь и лес из таких же панелек с редкими вкраплениями магазинов и детсадов. Мне было наплевать. Я прекрасно чувствовал бы себя и в общаге, и в любом обгаженном бомжатнике, лишь бы быть предоставленным самому себе.
Идею с общежитием (оно мне полагалось, как приехавшему издалека студенту) отец отмел сразу: никакого блядства и пьянок для его единственного сына, только усердная учеба. Им сразу же были налажены контакты с кураторами и деканатом института — за взятки, разумеется. О любом моем косяке отец узнал бы мгновенно.
Я не знаю хозяина однушки, в которой живу, и никогда его не видел, отец нашел ее сам, обо всем договорился и платит за нее по карте. Так же, как и переводит мне месячное «довольствие» (он бывший военный). Я нахожусь прямо сейчас в этой квартире на восьмом этаже огромного, двенадцатиэтажного, длинного, как Левиафан, здания.
II
Итак, я переехал. Я впервые в жизни дышал таким воздухом — это был замешанный на выхлопных газах запах Свободы. Я волен был идти туда и делать то, что считаю нужным, а не только то, чего от меня ожидают. Шли недели, но эйфория никак не проходила. Семнадцать лет до этого момента я провел то в одном, то в другом неизменно крохотном помещении в компании забитой тени пустой женщины, бывшей моей матерью, и Отца.
Впервые надежда на освобождение замерцала во мне. Все, что мне было нужно, — финансовая независимость. Я стоял тем вечером на балконе, обдумывал свои планы найти подработку переводчиком или копирайтером и курил сигарету, необычайно вкусную оттого, что теперь я мог курить ее не украдкой. В этот момент я и заметил что-то неладное. Как я уже говорил, дом этот длинный, и одна его сторона поворачивает буквой П, образуя небольшой дворик, так что я видел окна собственного дома практически напротив.
В каждом освещенном окне неподвижно стояли люди и смотрели во двор.
Я абсолютно ничего не понял. Машинально посмотрел на часы, было 00:25. На улице совершенно точно не раздавалось никаких громких звуков, которые могли бы всех привлечь к окнам. Район вообще был на удивление тихий. Горела где-то четверть всех окон, но все же достаточно много. И в каждом — каждом! — окне стояло по человеку, а кое-где несколько. Выглядело это почему-то достаточно жутко, и я так и не смог разобрать, на что же все пялятся. Буквально через минуту люди почти синхронно отошли от окон, затерявшись в глубине своих квартир.
III
Я не придал этому событию какого-то особенного значения. Но через пару дней картина повторилась полностью. На этот раз я вышел на балкон с сигаретой и банкой недорогого пива, когда в каждом из освещенных окон появилось по фигуре. От неожиданности я выронил наполовину докуренную сигарету и слегка обжег пальцы. На часах было 00:34, и люди простояли у окон примерно 50 секунд.
На следующий вечер в полночь я уже специально стоял на балконе, переводя взгляд от окон на циферблат часов и обратно. В руках я держал телефон, желая сфотографировать аномалию. Это произошло в пятнадцать минут первого. В точности, как и в предыдущие разы, люди одновременно подошли к своим окнам. Я успел сделать несколько снимков, но это оказалось, по большому счету, бесполезно: вместо нормального телефона у меня купленная отцом исключительно для дела «звонилка», и ее камера снимает в темноте… да почти никак.
И все же у меня на руках оказалось какое-никакое документальное подтверждение творящейся в моем доме непонятной херни. Что творится с моими соседями? Что это вообще должно означать, какой-то безумный ритуал? Перекачивая фото на ноутбук, я вспомнил, что обыкновенный для панельных домов гам, раздающийся за тонкими стенами, вроде бы почти затих на те секунды, когда в окнах появились фигуры. Хотя с балкона судить об этом было сложно.
На следующую ночь я подтвердил свою теорию. В многоквартирных домах всегда, кроме глубокой ночи, шумят за стенами. Телевизор, чья-то ссора, топот сверху, справа кто-то брякает осточертевшие мне однообразные гаммы на пианино, хотя для этого уже поздновато… В какой-то момент после полуночи — всегда в разное время в промежутке от 00:10 и до 01:00 — все звуки, кроме телевизора и приглушенной российской попсы, словно отрезает. В окнах появляются фигуры. Стоят. Исчезают, и фоновый шум жизни большого дома тут же возобновляется, как ни в чем не бывало.
Это означает, что и мои соседи по этажу, а также мои соседи сверху каждую ночь принимают участие в безумной пантомиме: бросая все дела, они подходят к окнам и смотрят во двор. Просто с моего балкона этого не видно. Когда я понял это, мне стало очень неуютно в моей новой квартире.
IV
Вытаскивая мусор, я познакомился со своей соседкой. Это самая обычная тетка средних лет. Они с дочерью и мужем живут через стенку, сами не так давно сюда переехали. Мы посмеялись над какой-то шуткой, я клятвенно пообещал ей не устраивать громкие вечеринки и дебоши. Обычный милый трёп ни о чем. И что же, вот она тоже каждую ночь подрывается смотреть в окно, стоя перед ним, как бессмысленный истукан?
У меня был план. Я стал в полночь выходить во внутренний двор здания. Мне хотелось понять, что привлекает там внимание всех этих странных людей, но во дворе не нашлось абсолютно ничего. Днем там играли на площадке дети, на лавочке за сколоченным из досок столом балагурили престарелые мужички, а в хоккейной коробке ребята постарше изредка гоняли мяч. Ночью же весь район вокруг дома словно вымирал — и, в общем, как раз это не было особенно странным. Просто все сидели по домам: зажигались и гасли окна, во многих были видны цветные отблески от экранов телевизоров.
Первый этаж моего дома полностью занят магазинами, аптеками и парикмахерскими, а на втором, где уже начинаются квартиры, мне всё никак не удавалось как следует разглядеть за стёклами людей. Я выходил во двор несколько раз, патрулируя. Делал это до тех пор, пока однажды… Вот же чёрт… В общем, в тёмном проеме на уровне второго этажа, где не было занавесок, я разглядел, наконец, вполне ясно стоявших там молодую женщину и маленькую девочку, чья голова едва торчала над краем рамы. Они стояли, неподвижные, вплотную к стеклу, неотрывно глядя прямо на меня, а губы их совершенно синхронно шевелились. Они одновременно произносили какие-то слова. Их пустой, словно бы рыбий взгляд в упор совершенно лишил меня самообладания, и я попросту сбежал.
Следующей же ночью я вышел к освещенной редкими фонарями дороге, на другую сторону дома, закурил и стал ждать. Дом серой громадой возносился надо мной, как утёс, растеряв всю уютную привычность, присущую панелькам. В воздухе этого места словно что-то изменилось. Да, в этот раз люди подошли к окнам на эту, внешнюю, сторону здания, чего раньше не случалось.
Во всех до единого окнах (в тёмных тоже, а не только там, где горел свет, теперь-то я это понял) стояли люди, сотни людей, и смотрели они не куда-то во двор, как я почему-то сначала решил. Всё это время все они смотрели прямо на меня. Стояли и смотрели, не отрывая широко распахнутых глаз. И, должно быть, синхронно что-то говорили. А спустя пол минуты отступили вглубь квартир, оставив покачиваться множество штор и занавесок.
В ушах звенела полная тишина, и то были самые страшные тридцать секунд моей жизни.
V
Мне стали сниться кошмары. На балкон я больше не выходил: напротив, задернул плотные шторы и скрепил их найденными в ящике шкафа булавками. По подъезду утром и вечером буквально крался, и не чувствовал себя в безопасности, пока не отъезжал на метро на пару станций от своей.
Я больше ни на грош не доверял вполне обыденным звукам за стеной: фортепиано, перфоратор, утренний кашель соседа на площадке, звук работы лифтов, отвратительная попса и топот детских ног… Мне казалось фальшивкой буквально всё. «Кто-то пытается меня обмануть, я упускаю что-то ужасно важное» — вот о чём я думал в те дни.
Будучи достаточно замкнутым человеком, я еще не обзавелся в Минске приятелями настолько близкими, чтобы рассказать им о происходящем и попросить о помощи. Что вообще я мог бы им сказать? Что мой дом целиком заселен сумасшедшими, что против меня действует заговор соседей? Какой бред. Вывод, очевидно, был бы обратный: псих тут только один, и это я.
Но я не чувствовал и не чувствую себя психом. Только лишь человеком, наткнувшимся, по своему невезению, на какой-то ужас, скрывающийся под маской повседневности. И у меня не было выхода.
На свое «довольствие», что присылали родители, я не смог бы переехать даже в хостел. В деканате мне объяснили, что раз я написал отказ от общежития, то больше претендовать на него не могу, все места уже распределены. Я собирался запостить рассказ обо всем этом в интернет, но мне нужно было больше данных, если я хотел, чтобы мне хоть кто-то поверил.
И, конечно, я ни на минуту не забывал про своего отца. Не пропускал ни единой лекции в институте и занимался достаточно прилежно, стараясь, вдобавок, меньше времени проводить в квартире. Поэтому за жильцами дома я следил только в выходные.
Да, я начал слежку за соседями. И все они оказались ненастоящими. Они не жили, а симулировали жизнь. Это стало мне очевидно практически сразу. Для проверки я пытался понаблюдать за жителями соседних домов, но это быстро наскучило: люди там вели себя совершенно нормально и ничего не замечали. Чего нельзя сказать о существах, населяющих улей, замаскированный под дом. Улей, в котором я теперь жил.
Они выходили из дома и целеустремленно шли по своим важным делам. Садились в общественный транспорт… и просто наматывали круги, глядя в окно. Ездили по кольцевой, совершали бессмысленные пересадки и возвращались обратно. Заходили в магазины и выходили, ничего не купив. Ехали в центр, шли куда-то, затем просто разворачивались и ехали тем же маршрутом домой. Изображали оживленные разговоры по выключенным мобильникам (это я видел дважды). Насколько я мог судить, никто из них нигде не работал, и к ним никогда не приходили гости «извне».
Даже дети! Дети с веселыми криками носились друг за другом по площадке и лепили куличи в песочнице. Механически лепили и раз за разом ломали один и тот же куличик, с определенной периодичностью бегали по одной и той же траектории. Никто никого не салил. То была не детская игра, а её имитация. Мой дом оказался замкнутой системой, чьи жители осуществляют массу активностей: совершенно бессмысленных, но оставляющих впечатление обычной жизни у стороннего наблюдателя. Только вот я уже не был сторонним, и смотрел очень, очень внимательно. Я стал подозревать, что от этого зависит моя собственная жизнь, что мне просто необходимо понять, что за чертовщина тут происходит.
Знаете, в природе есть небольшие жучки, называемые ломехузами. Попадая в здоровый муравейник, они откладывают там свои яйца. Жучок выделяет некое вещество-эйфоретик, подпав под воздействие которого муравьи теряют способность действовать и соображать. Они теряют интерес и к жуку, и ко всему вообще, прекращают работать и искать еду, бродят кругами без дела. Яйца ломехуз неотличимы от муравьиных, и когда из них появляются личинки, одурманенные муравьи продолжают кормить их, как своих. Свиду пораженный муравейник выглядит совершенно так же, как обычный, но стоит лишь внимательно приглядеться, как становится заметно, насколько неправильно пошли здесь дела.
Ломехуза. Вот о чем я думал, сидя на лавке и собираясь с силами, прежде чем войти в подъезд и закрыть за собой дверь. Войти в дом, где ноутбук не видит ни одной wi-fi сетки, кроме моей. Где, оказывается, сдается много квартир по привлекательной цене — гораздо ниже рыночной.
VI
В моих кошмарах я бесконечно брожу по пустым подъездам и странному лабиринту коридоров проклятого дома. В этих снах не происходит ничего страшного, но это чувство… Оно не проходит. Словно стройный хор нашептывает мне какие-то слова, а я их не понимаю, но обязательно должен, ведь это очень важно. И моя тревога постепенно превращается в панику, и я ищу выход на улицу, к живым, настоящим людям, но никак не могу его найти.
Однажды, сорвавшись, я всё же позвонил отцу. Его вердикт был таков: никаких других квартир. Либо я прекращаю дурковать, учусь и живу здесь, либо он забирает из ВУЗа документы и везет меня домой. Я пообещал, что со всем разберусь, и положил трубку. Я просто не могу вернуться обратно. Но и здесь я оставаться не могу.
Каждую ночь всё население дома смотрит на меня. Пережив пару-тройку истерик, я, кажется, истощил себя эмоционально. Машинально хожу на пары и аккуратно веду конспекты, в которых потом ничего не могу разобрать. Нехитрая еда потеряла свой вкус. Планы найти работу растворились в бессилии и муторных снах, от которых просыпаешься в простынях, мокрых от пота.
Каждое утро я поднимаюсь с головой, будто бы сделанной из свинца, и в ней вяло ворочаются такие же тяжёлые серые мысли. Вечерами, не шевелясь, лежу на кровати и прислушиваюсь к звукам за стенами: кто-то смотрит там фильм, кто-то орет на ребенка. Всё это — ложь. Так прошло еще несколько бесконечных недель.
Сегодня я поздно, за полночь, возвращался из библиотеки, и, проходя мимо соседской двери, просто взял и дернул за ручку. Трудно сказать, зачем. Должно быть, моя апатия стала тому виной. Дверь открылась в квартиру, планировкой похожую на мою. Через прихожую я увидел освещенную, но почти не обставленную мебелью комнату, а в её центре на голом полу сидели спиной друг к другу мои соседи: женщина, ее муж и девчонка помладше меня, которую я пока не встречал. Дочь.
Никто не отреагировал на мое появление. Муж с абсолютно пустым лицом смотрел в стену перед собой. Мать и дочь оживленно спорили насчет того, можно ли девочке пойти куда-то с ночевкой. У них были живые, такие настоящие голоса… Отвернись, и сможешь с улыбкой представить себе милую домашнюю сценку. Вот только их лица — и женщины, и дочери — не выражали абсолютно ничего. Они даже не смотрели друг на друга, они смотрели прямо перед собой. Внезапно спор прервался на полуслоге.
А потом все трое посмотрели на меня.
VII
Я заканчиваю свой отчёт, а за окном уже светает. Мне осталось сказать всего несколько слов.
Увидев этот безобразный акт имитации, я метнулся к себе, захлопнул дверь в свою квартиру, запер замок и цепочку, привалился к ней спиной… Немного отдышавшись, тихо сдвинул крышечку глазка и заглянул в него: разумеется, все трое неподвижно и безмолвно стояли прямо за моей дверью.
Я снова, на последние деньги, остававшиеся на счёте, звонил отцу и кричал в трубку что-то непотребное. Назвав меня чертовым наркоманом и заявив, что «так и знал», он сбросил вызов. Он сказал, что приедет, но на машине ехать в Минск из нашего города нужно около пяти часов. Интернет не работает. Несколько раз я прерывался и вставал из-за стола, чтобы выглянуть в глазок: сейчас за дверью стоит бесшумная толпа. Наверное, собрался весь подъезд. В доме очень тихо. Во всех окнах, что я вижу отсюда, замерли фигуры, и больше они от окон не отходят. Я очень, очень ошибся, мне следовало валить отсюда сразу.
Отец приедет, о да. Я только боюсь, что дверь откроет его исполненный почтения, совершенно нормальный сын. Извинится за свое поведение. Может, даже предложит познакомить с соседями. Они такие милые люди.