Мне всегда было интересно, как разные люди воспринимают окружающий нас мир, и поэтому я решила поступить на психфак. Отучившись положенное время, я начала работать с огромным желанием помогать людям. Я психолог, работаю в городской службе психологической помощи населению. Телефон доверия у нас тоже есть, но это отдельный колцентр. А я работаю в обычном кабинете, любой житель города может записаться на приём бесплатно, в рамках городской программы.
Прежде чем рассказать о нескольких странных случаях в моей практике, хотелось бы кое-что пояснить.
Во-первых, психолог — это не психиатр. Многие путают, думают, что я поставлю человека на учёт как психически больного или выдам волшебные таблетки для пьющего мужа клиентки. Нет, это не мой профиль. Галлюцинации, алкогольная и наркотическая зависимость, разнообразные психические заболевания — это не ко мне. Так что, к сожалению или к счастью, настоящих психов я не вижу. Психолог помогает вполне здоровым людям, если в их жизни что-то пошло не так. Развод, потеря работы, конфликт с близкими, проблемы трудных подростков...
А второй момент — многие удивятся, но у психолога всегда есть свой психолог. Он называется супервизор. Если когда-нибудь мне захочется поубивать этих надоедливых клиентов или ещё что-нибудь в этом роде, то я обязательно обращусь к супервизору. В любом случае я должна общаться с ним время от времени для поддержания своего профессионального уровня. Также мы разбираем особо сложные или интересные случаи из практики. Так вот, у меня есть случай, о котором я не говорила супервизору. Должна рассказать, но это слишком дико и странно, и я сомневаюсь, что мне поверят.
Ко мне на приём пришёл молодой человек лет двадцати, скромный, с каким-то потерянным видом. Он долго не мог начать свой рассказ, но я постаралась успокоить его, и он решился. Алексей (назовём его так, разумеется, из этических соображений я изменю имена клиентов и действующих лиц) рассказал, что живёт сейчас в социальном приюте, попросту говоря, ночлежке. У него нет документов, ко мне его направила соцработница из той самой ночлежки, она хотела, чтобы я, пообщавшись с парнем, поняла, есть ли у него психическое отклонение или его странности вызваны чем-то ещё. Алексей явно считал, что я немедленно отправлю его, как он выражался, «в дурдом», если он расскажет мне свою историю. Мне еле удалось объяснить, что я не психиатр, но не уверена, что он до конца понял разницу.
Итак, Алексей утверждал, что он родился в небольшом посёлке в 1955 году. Да, ему должно быть тогда шестьдесят шесть лет, но выглядел он примерно на двадцать, а сам утверждал, что ему девятнадцать. По его словам, в восемнадцать лет (в 1974 году) он пошёл в армию, служба его проходила в одном из закрытых военных городков, в некой секретной части. Год он отслужил спокойно, а через пару месяцев его и ещё троих солдат вызвали к командиру. Он приказал им отправляться на «объект» для участия в испытаниях некой установки.
Сами парни ничего не знали о работе на «объекте», в их задачу входило только охранять его. Но приказ есть приказ. Всем троим провели тщательный медосмотр, по очереди первые двое сослуживцев Алексея прошли в отдельное помещение, настала и его очередь. Ему было велено пройти в странную установку, напоминающую громадный железный сейф с лампочками, различными индикаторами и переключателями, назначение которых не было понятно солдату.
Когда он вошёл внутрь и встал неподвижно, аппарат оглушительно загудел, сильно запахло озоном, из всех стыков металла вырывались маленькие искры. Не успел Алексей как следует испугаться, как случилось что-то похожее на взрыв или, точнее, действие ударной волны, когда тебя выкидывает и ты летишь, не понимая, где верх, где низ. В глазах потемнело, и Алексей потерял сознание.
Когда он пришёл в себя, он лежал посреди какого-то пустыря один. Вокруг не было ни людей, ни строений. Чувствовал он себя нормально, правда, на улице было холодно, а он был в летней форме. Алексей увидел, куда ведут линии электропередач, и через несколько часов дошёл пешком до города. Тут он решил, что его каким-то странным образом транспортировали во вражескую капиталистическую страну. По улицам ездили сплошь иномарки, люди были одеты в странные вещи явно не советского пошива, вывески на магазинах были как на русском, так и на английском языке. Но вскоре он услышал, что все говорят по-русски. Это озадачило Алексея, и он попытался выяснить, какой это город. Оказалось, что он находится в тысяче двухстах километрах от места службы, но самое поразительное, что этот город оказался его родным посёлком, который он помнил как полнейшее захолустье.
Конечно, Алексей решил идти домой и попросить родителей объяснить, что случилось с посёлком за всего год его службы в армии. Найти нужный адрес оказалось непросто, все прохожие вели себя чуднó и смотрели на парня не как на обычного солдата, а как на какого-то ряженого. И всё же ему удалось найти улицу и дом, где он вырос, двор тоже изменился, весь он был заставлен множеством машин-иномарок со странными, не советскими номерами.
Алексей поднялся на этаж и позвонил в свою квартиру. Но вместо матери или отца к нему вышел незнакомый мужик и сказал, что никаких Рябовых он не знает, а эту квартиру купил девять лет назад и с тех пор в ней живёт. Алексей разозлился и хотел уже морду набить этому наглецу, но тот захлопнул дверь прямо перед ним.
Парень стал стучать в дверь кулаками и требовать позвать мать и отца или сказать, где они, на шум выскочила пожилая женщина из соседней квартиры. Она хоть и странно покосилась на одежду Алексея, но рассказала, что семья Рябовых и правда жила в этой квартире, однако давно. Сын у них в армии погиб, несчастный случай, взорвалось что-то, а он рядом стоял. Говорят, пустой гроб хоронили, ничего от Лёшки не осталось. Но военные не поскупились, все расходы на похороны взяли на себя. Танька, сестра его, вышла замуж на канадца и уехала к нему.
«Как так за канадца?» — возмутился Алексей.
«Ну как, в девяностые годы многие девчонки мечтали выскочить за иностранца, Таньке вот удалось».
Алексей не знал, как это понимать, как может советская девушка выйти за канадца, да и что за «девяностые» имела в виду соседка. А родители их уже лет десять как умерли, МарьМихална мужа на четыре года пережила. Танька приезжала, квартиру продала и обратно за бугор умотала, у неё там двое детей.
Алексей не мог поверить своим ушам и почему-то решил задать глупый вопрос.
«Простите, а здесь, в этом доме, жила ещё Шурочка Киселёва... Высокая такая, на швейной фабрике работала... Не знаете, где она?»
Соседка пожала плечами, но вдруг вспомнила. «А, Шура! Есть такая, да она давно уж не Киселёва! Вон она, Александра Ивановна, с внучкой гуляет во дворе».
Алексей посмотрел в окно подъезда и увидел во дворе красиво одетую седую женщину с коляской. Несмотря на морщины и седину, он узнал в пожилой даме свою невесту Шурочку, стройную девушку с каштановыми волосами, которые она любила заплетать в косы. Шура обещала дождаться его из армии... А теперь она седая, катает коляску с маленькой внучкой!
Алексею стало страшно, и он, не разбирая дороги, побежал куда глаза глядят.
Что ему было делать? Попытаться вернуться в часть! Найти командира, спросить, что происходит! Парень рванул на вокзал. Но билет на поезд ему не продали. Его паспорт, настоящий нормальный паспорт гражданина СССР, хамка за кассой назвала недействительным. Как и его деньги — сказала, что впервые видит такую подделку. Алексей кричал, что она дура и её за такое посадят, что он напишет рапорт... Но двое охранников просто вышвырнули его из здания вокзала.
Алексею ничего не оставалось, кроме как сесть под какой-то грязный навес и в отчаянии думать, что делать дальше. Было холодно, и он чуть не замёрз без тёплых вещей. Как ни странно, ему помогли бомжи. Обычные привокзальные бомжи. Нашли парню какую-то дико грязную телогрейку и драные штаны, даже угостили беляшом и налили водки.
Выпивая с ними, Алексей рассказал, что с ним случилось. Собутыльники особо не удивились, а один из них, Васёк, сказал, что попробует помочь. Через несколько дней, которые Алексей провёл с бомжами на вокзале, приехал социальный патруль, туда-то его и потащил Васёк. Соцработники раздавали бездомным еду и предлагали желающим отправиться в ночлежку, правда, с условием сухого закона. Желающих при таком условии находилось очень мало, но для Алексея это был шанс. В социальном приюте Алексею выдали чистую одежду, ему предоставлялась койка для сна и питание. Его спросили, желает ли он восстановить документы для устройства на работу, но паспорт СССР их не убедил, что документы у него в порядке. Послушав его историю, одна из сотрудниц социального приюта направила Алексея на приём ко мне.
Я, выслушав всё это, подумала, что здесь одно из двух. Либо Алексей намеренно обманывал всех, в том числе и меня, этой своей историей, либо он на самом деле верит в это и, значит, страдает неким психологическим расстройством, что мне и предстоит определить. В обоих случаях мне было бы полезно доказать парню, что он вовсе не из прошлого, — если это розыгрыш или обман, то я выведу хитреца на чистую воду, а если это некое бредовое состояние, то доказательства обратного помогут парню осознать, что он не советский солдат.
На следующий приём я попросила его принести свои вещи, документы, деньги, которые были при нём. Сама же я подготовилась. Несколько улиц в нашем городе были переименованы после распада Советского Союза, вместо имён коммунистических деятелей их назвали нейтральными названиями. Я выяснила их старые имена, а также изучила некоторые события 1974-75 годов, которые наверняка были бы известны человеку, жившему в то время. Принесла из дома статуэтку олимпийского мишки и поставила в кабинете.
Через несколько дней Алексей пришёл снова. Я изучила его паспорт, на мой взгляд он показался мне вполне настоящим, хотя я, конечно, не эксперт. То же самое я могла сказать о деньгах СССР. Фотография в паспорте явно изображала Алексея, ну или его близнеца. Одежда также выглядела подлинной, насколько я смогла осмотреть её, это была обычная советская форма. Я позаботилась о том, чтобы узнать заранее, как выглядела военная форма в те годы, и это была именно она.
Тогда я начала разговаривать с Алексеем, попутно пытаясь выяснить, что он знает. Несколько раз называла улицы, которые были переименованы, упоминала их вскользь. Спросила, где он учился, где находилась фабрика, где работала его невеста, где они познакомились и куда ходили на свидания. Если называла старое название улицы, то Алексей явно знал, где это. А если называла новое, после переименования (была Калинина, стала Школьная), то он явно пытался вспомнить, где в городе такая расположена.
Я предложила позвонить кому-нибудь из друзей и как бы невзначай пододвинула к нему телефон, обычный офисный аппарат. Надеялась, что парень машинально возьмёт трубку и начнёт набирать номер. Но он смотрел на телефон как на непонятный прибор и с недоумением спросил меня, как им пользоваться.
Начали говорить о том, как Алексея принимали в пионеры, я сказала, что до сих пор храню свой пионерский галстук и достала его, чтобы показать, вместе с олимпийским мишкой. «Вот, — говорю, — воспоминания детства», — и смотрю на его реакцию.
Галстук-то парня не удивил, а на мишку он посмотрел с любопытством. «А это что?» — говорит. «Ну как, мишка же, у всех такие дома есть». «У нас, — говорит, — не было такого. А что это у него за кольца, олимпийский символ? Это он заграничный у вас?» Я поняла, что о проведении Олимпиады-80 ему не известно.
Ещё одним удивившим меня моментом была речь. Даже в обычном разговоре, в котором человек вряд ли будет продумывать каждое слово, у него не проскочило ни одного современного выражения, когда он спросил, можно ли попить воды, я сказала ему, что в коридоре стоит кулер. Он долго не мог понять, что это слово значит и как это должно выглядеть. Как пользоваться кулером, он, конечно, не разобрался и начал откручивать сверху бутыль, я еле успела его остановить и налить ему воды самостоятельно.
Своей любимой песней назвал «Гляжу в озёра синие», по моей просьбе легко смог её напеть. Найти его сестру Татьяну мне не удалось, мало того, что она, по его словам, жила теперь в Канаде, так ещё и наверняка сменила фамилию и вряд ли была зарегистрирована в «Одноклассниках» или в «Контакте». Я нашла бумажную карту России и предложила ему показать на ней расположение его военной части, спросила, как он ехал к месту службы, какие города проезжал. «А Калинин вы проезжали?» Говорит: «Да». Прошу показать. Ищет на карте, явно в районе Твери, найти не может (карта-то современная). Говорит: «Тут должен быть. Не пойму...» То же самое при предложении показать Куйбышев, Свердловск и Горький. Откуда девятнадцатилетнему парню знать, как сейчас называются эти города.
Через неделю Алексей снова придёт ко мне. Я не знаю, о чём мне с ним говорить. Идеи о том, как доказать ему, что он не пришелец из прошлого, у меня закончились. А самое пугающее, что у меня закончилась уверенность в том, что он якобы психически болен, фантазирует и выдумывает. Я уже готова допустить, что он говорит правду, и это пугает меня.
Также я задумываюсь о том, что случилось с двумя сослуживцами Алексея, которые также побывали испытателями на «объекте». Куда они попали? В прошлое? В будущее? Если я допускаю такие мысли, не значит ли это, что я также сошла с ума и мне срочно необходимо рассказать обо всём своему супервизору? Это пугает меня, и я не знаю, что могу предпринять. Но если Алексей говорит правду, то происходящее пугает его ещё больше, и мой долг попытаться ему помочь...