Немецкий военный архив, Берлин.
Папка с секретными операциями за 1943 год на территории стран Восточной Европы.
Белоруссия, 1943 год.
Пояснительная записка агента ********* *******, 1907 г.р., приложенная к отчету руководства.
Дело передано для разбирательства в отдел ***********
Командование поставило передо мной цель — под видом беглого пленного влиться в партизанский отряд с целью дезинформации и саботажа возможных акций коммунистов. Неподалеку находилась железная дорога, по которой эшелонами вывозили в Рейх зерно, топливо, ценности и пленных. Были серьезные опасения, что партизаны планируют подорвать линию, а допустить этого было никак нельзя.
Я был хорошим агентом и на выбранную роль подходил. Внешность неприметная, сложение худощавое, хорошее владение польским и немного русским, за плечами больше десятка успешных акций. Лагерную робу мне привезли прямиком из крематория, разве что продезинфицировали. Думал ли я, что ее владельца недавно сожгли? Нет, не думал. Тогда мне было все равно. Я был молод и слишком хотел жить, причем хорошо жить.
Не брился и не ел почти ничего в течение недели. Быть грязным неприятно, но это работа. Перед высадкой на местность меня еще раз проинструктировали, я без запинки ответил все, что должен был знать. Слух о побеге нескольких заключенных был уже пущен, так что я неспешно двинулся в лес. Карты у меня с собой не было, но примерное направление я представлял. Главное — обходить болота, которых здесь немало.
Шел я до вечера, минуя буреломы и топкие места. Меня окружал самый обыкновенный лес с его звуками — птицы, мыши, белки. Я тренировался думать на чужом языке, чтобы невольно себя не выдать и думал о том, как сильно мне хочется есть. Во всяких леших и прочую ересь я никогда не верил, и набожным не был. Это важно.
Вечерело. Я набрал ягод, чтобы немного утолить голод, и стал искать место для ночлега. По моим расчетам, завтра я должен был выйти к партизанам, а сегодня мне хорошо бы устроиться так, чтобы не мокнуть ночью. Проснуться в компании с пиявками — вряд ли приятная перспектива. В результате я приютился между корней большой елки, потому что там было мягко, крона закрывала от дождя, если он случится, а в случае опасности я мог бы взобраться на дерево сразу как проснусь.
Сначала мне что-то снилось, но сны быстро стали давящими и тяжелыми, как часто бывало от голода. Я продрал глаза, но ничего рассмотреть не смог. Был самый глухой час ночи, незадолго до утра. Птицы еще не проснулись, в лесу стояла полная тишина. Некоторое время я прислушивался, стараясь заснуть, но когда начал проваливаться в дрему, услышал это.
Далекий-далекий плеск. Словно кто-то шел по мелкой воде, постепенно приближаясь. Я сел ровно, вслушиваясь. Партизаны? Или, может быть, какой-то зверь? Звук был похож скорее на шаги, и судя по нему, существо было двуногим. Человек, значит. Я взял большую палку и приготовился ждать. Шаги медленно приближались, хотя я никого не видел. Ночь была ясная, но новолуние не давало шанса на свет луны. Мне казалось, что ночной гуляка находится не больше чем в сотне метров от меня, и в этот момент шаги затихли. Я напряженно ждал, что они возобновятся, но вместо этого раздался один, более громкий всплеск, словно в воду уронили мешок с песком. И все затихло.
Я вслушивался, но ничего не происходило. Вода начала успокаиваться, больше никто по ней не ходил. Зато у меня появилось чувство, что за мной наблюдают. Ну что же, если разведчики из партизанского отряда нашли меня — тем лучше. Я постарался вести себя как и подобает беглецу из лагеря. Нервно помахивая дубиной, я осматривался, прислушивался, но так как ничего не происходило, стал устраиваться спать дальше. Однако я так и чувствовал затылком чей-то взгляд, он сверлил меня как головная боль. Надо постараться заснуть. Пусть коммунисты думают, что я их не заметил.
Уснуть получилось уже на рассвете, когда напряжение ослабло и запели первые птицы. Проснувшись, я пошел дальше, на ходу подкрепляясь ягодами и съедобными листьями. Дальше попались заросли орешника, и я рвал орехи, по-польски ругаясь, когда ветви цепляли меня. Орехи были еще недозрелые, но вкусные. После полудня я вышел на небольшую возвышенность, и понял, что впереди меня болото. Нужно было обходить. У меня снова появилось чувство, что я здесь не один, и что некто следит за мной. Я пытался выбраться на тропинку, неловко переминаясь в сырой траве и ворча что-то на польском. Тропка нашлась чуть дальше в осоке; она вела в обход по самому краю топи, с другой же стороны неприступной стеной топорщился бурелом пополам с крапивой и репейником. Тропинка была старой. Гать давно прогнила, и только кое-где я видел остатки бревен, временами проваливаясь ногами в противно хлюпающую грязь. Шел я медленно, осторожно пробуя то место, куда собираюсь наступить. Стоячая вода сильно пахла от нагрева, и меня сопровождал хор жабьей самодеятельности, ленивое жужжание каких-то мух и стрекот других невидимых насекомых. Все началось, когда я уже месил вонючую жижу где-то в середине перехода. Одна за другой смолкли лягушки, не стало слышно жучков. Из глубины болота донесся крик какой-то птицы, похожий на плач, такой тягучий и заунывный. И затихло все.
Я невольно замер, прислушиваясь. Может, что-то, чего я пока не слышу, спугнуло болотную живность? Над болотом стоял тихий гул теплого летнего дня, но вместе с этим на уши давила какая-то особенно странная тишина, такая вязкая и осязаемая. И тут я услышал шаги сзади. Словно бы кто-то шел за мной через болото топким бродом, повторяя маршрут, но увидеть преследователя я не мог. И если все прочие звуки почти пропали, и слышались только издалека, то плеск шагов был звонким и четким. Мне неожиданно стало жутко. Нет, я был морально готов к любой встрече — нашим я бы сдался как пленный, потом бы разобрались, партизан я и сам искал, так что история для них давно была готова, да и встречу с гипотетическим местным населением я рассматривал заранее, а дикие звери к болотам просто так не приходят. Я был готов к любому, но все равно мне захотелось побежать. Несмотря на жару, я весь был покрыт гусиной кожей и холодным потом, но несмотря на то, что звук продолжал приближаться, я никого не видел. У меня затекли ноги от напряжения и я переступил на месте, чавкнув грязью. Звук шагов пропал, словно мой преследователь замер. Некоторое время я стоял, прислушиваясь, но ничего не происходило. Тогда я стал осторожно отступать, посматривая назад, чтобы не упасть в топь. Ничего не происходило, и я пошел смелее. Здесь не встречалось даже остатков гати, тропинка утопала в тине и водных растениях, и мне приходилось очень тщательно выбирать место. И тут я услышал это. Похоже было на смутное эхо моих собственных шагов где-то позади, словно преследователь копировал мои движения, и немного не успевал. Как только я замирал, прекращались и другие шаги. Стоило же мне начать идти, и неведомая тварь шлепала вслед за мной по болотной грязи. Тогда я пошел так быстро, как позволяло состояние брода и моя вынужденная слабость, и тот, кто сзади, тоже пошел быстрее. Мне казалось, что оно сверлит взглядом мою спину, и липкий страх стискивал грудь, мешая дышать. Я часто останавливался, будто бы передохнуть, и слышал каждый раз, как немного запаздывает замереть та штука, что меня догоняет. Оно было все ближе.
Стараясь миновать болото как можно скорее, я торопился, и не заметил край осклизлого бревна впереди. Поскользнувшись, я упал, и в этот момент услышал, что мой преследователь бежит за мной, торопится покрыть разделяющее нас расстояние, пока я занят обретением равновесия. Я вскочил, и уже с трудом осознавая, что делаю, закричал на польском:
— Кто ты такой? Что тебе нужно от меня?
Ответом мне была все та же глухая тишина. Казалось, что я один на болоте, но на самом деле со мной был кто-то еще. И тут в тишине раздался снова этот звук. Сперва неуверенно, медленными шагами, а потом все быстрее, невидимая тварь стала приближаться ко мне. Я клянусь, я видел, как плещется вода под его ногами, оно делало огромные шаги, словно было высотой метра три. И следы в грязи, которые я мог видеть только на долю секунды, пока жижа не затягивала их, это не были человеческие следы. Гладкие и продолговатые, лишенные пальцев, совсем плоские. Как маленькие ласты, или вроде того. Так страшно мне никогда не было, клянусь памятью моей матери. Эта штука быстро шла прямо ко мне! Я попытался бежать, но до твердой земли было еще далеко, и я снова упал, запутавшись ногами в полусгнившем валежнике. Шаги шлепали уже совсем рядом, у меня от ужаса волосы встали дыбом, я старался встать, потому что эти чертовы ласты уже брызгали грязь в паре метров от меня! Но я снова упал, потому что эта дрянь толкнула меня, пробегая мимо. Я успел почувствовать, что она холодная и мокрая, и такая слишком гладкая на ощупь, как угорь, или вроде того. Невидимая тварь рассмеялась противным голосом, который мог быть низким женским или высоким мужским, она прямо заржала, пробегая вперед и намеренно громко хлюпая болотным месивом, пока я лежал в крапиве и буреломе, умирая от ужаса. А потом я снова услышал то, что было ночью — словно тяжелый мешок бросили в воду. И все затихло.
Я медленно вставал, с опаской выглядывая на тропку, но никого так и не увидел, только по воде расходились широкие круги. Вдали неуверенно начали подавать голос лягушки, и мошкара снова принялась меня донимать. В низкий гул теплого дня вмешался новый звук, но я его не сразу заметил. Я бежал к берегу не оглядываясь, падая и снова поднимаясь, только бы скорее покинуть болото. Мне чудилось, что из воды на меня смотрит что-то огромное, и забавляется. Как кот с мышкой, которая все равно никуда не убежит.
Твердая земля манила, я видел впереди первые елочки и жесткую лесную траву, но теперь шум стал нестерпимым, и я узнал гул самолетов. У меня уже не было времени укрыться, и я просто смотрел, как от черных силуэтов летучих машин отделяются маленькие предметы, похожие издали на семена. Бомбежка. Вот и хорошо, думалось мне. Вот сейчас меня не станет. Сердце стучало о грудную клетку так, что первых взрывов я и не услышал. А потом рвануло совсем рядом, и я провалился в темноту.
Очнулся я тяжело. Голова гудела, во рту было сухо, тело ныло и не слушалось меня. Когда глаза привыкли к полумраку, я понял, что лежу в какой-то ветхой избушке, освещенной только открытой печью и лучиной. Было нестерпимо жарко и душно, стоял сильный запах пряных трав.
— Проснулся, горемыка? – голос принадлежал пожилой женщине, она обращалась ко мне на польском языке, — Плохо тебе, да? Ну вот, попей, давай, — она поднесла к моему рту деревянный ковшик с водой, сильно отдающей тиной.
— Где…я?
— В лесу еще. Я давно тут живу одна, как мужа схоронила. Лесником он был, тут дом его охотничий. В деревне-то меня не шибко любят, — женщина улыбнулась, — ведьма, говорят. Потому что полька, наверное. Тебя вот нашла у болота, ты его видать по старой гати перешел?
— Да, я шел…я сбежал из лагеря, нас было несколько, но остальные разбежались, — я не осмелился говорить о своем желании найти партизан, ведь эта женщина могла на самом деле работать на нас.
— Надо же, из огня да в полымя. Но тебе повезло, да. Вон тому парню нет, — и она указала в сторону соседней стены, где на топчане лежал другой человек; похоже было, что у него сильный жар, потому что он метался и бредил, и был весь красный и мокрый, — Этот не доживет до утра. Сгорит весь, вон как полыхает. А ты нет, ты другой. Ты уйдешь отсюда. Вот пей, пей водичку, тебе полегчает.
Женщина говорила немного растягивая слова, как будто напевала, и все пихала мне свой ковшик. За окном домишки было темно, в печи трещали дрова, и на потолке плясали тени. Сосед на топчане кричал по-русски, но понять было непросто, только отдельные слова.
— Он русский?
— Да, русский. С партизанского отряда, они тут в районе хозяйничают. Вот тоже на болота пошел, простачок. Кто ж на болота-то наши ходит? Места-то гиблые, нехорошие. Все знают, что как скотина какая пойдет в лес – так все, не вернется. А эти-то, — она кивнула на партизана, — ни бога, ни черта не боятся, вот и лезут, куда не просят. Тебя-то ладно, нужда завела. Ты выйдешь. Вот пей, пей водичку-то. У нас ее много, — она снова рассмеялась, показывая мелкие желтоватые зубы.
Я проваливался в сон против воли, веки были тяжелые и в голове гудело. Мне снилось, что я бреду в болоте, разгребая руками тину, и вода уже у моей груди. Такая темная спокойная вода, в нее как опустишь руку, так и не видно ничего. И кто-то холодными гладкими руками трогает меня за ноги…
Проснувшись, я некоторое время не открывал глаза, слушал пение лягушек и крики болотных птиц. Странно, так звуки доносятся, словно я лежу посреди болота, а не в домушке лесничихи. Но когда я почувствовал на лице слабое дуновение воздуха, я понял, что что-то не так. Медленно открыл глаза, чтобы не ослепить себя ярким светом после контузии. А надо мной было голубое небо с редкими облаками, и топорщились сухие ветки березы. Я рывком сел и осмотрелся. Вокруг снова было болото, и пели лягушки, и гудели тяжелые мухи. Я лежал на небольшом островке, среди мха и сухой травы, закутанный в подсыхающую на солнце тину. Рядом на камне стоял старый растрескавшийся деревянный ковшик, на дне которого осталась пара глотков рыжей воды. Наваждение? А красный партизан, что стонал у стенки? Тут я заорал, как умирающий. Неподалеку от меня на том же островке, весь залепленный тиной, лежал полуистлевший труп. Провалы глаз смотрели в небо, рот раскрылся в беззвучном крике. В нагрудном кармане виднелся край комсомольского билета. Пока я, всхлипывая, выпутывался из тины, лягушки снова притихли, и где-то вдали я услышал негромкий плеск, как будто кто-то бил ладонью по воде.
Я заорал снова и стал осматриваться, как скорее удрать из этого адового места. Прыгая по кочкам, падая в жижу и черпая размокшими ботинками темную воду, я как мог скорее перебирался к лесу, а меня преследовало легкое пошлепывание по воде и тихие смешки. Добравшись до сухой земли я припустил прочь, и мне уже было наплевать на направление. Я бежал полдня без остановки, и вскоре вышел к расположению наших войск, где и был задержан двумя офицерами до выяснения личности.
Теперь мне кажется, что я схожу с ума. Мне снится постоянно одно и то же, что я брожу по болотам, что я там что-то важное ищу, что забыл. И мне все время хочется пить.
Агент обследован и многократно допрошен. Возможность саботажа исключена. После проверки показаний агенту предложена альтернатива — лечение в закрытой психиатрической лечебнице под наблюдением персонала специальных служб или же пистолет с одним патроном. Агент похоронен на кладбище больницы *********, семья получает пенсию как за погибшего на фронте.
Дело передано в специальную службу.
Даты, подписи, генеральская виза.