Знаете, как выглядят девочки и молодые девушки, когда испытывают парализующий страх? Может быть, так выглядят и юноши, и люди постарше, не знаю. Я видела такое в пионерском лагере, у девочки, которая до обморока боялась пауков, а ей их положили тридцать штук в тарелку под крышечкой, где лежал её кусочек торта на «после ужина». Она подняла крышечку, и они поползли – по тумбочке, по её руке, всё пирожное шевелилось от их круглых телец и суставчатых ног. Тот, кто это сделал, ожидал, что она завизжит. Она молчала. И лицо её застыло на полминуты тем самым выражением – не страх, не отвращение, а детская изумленная обида. Так мог выглядеть ребёнок, вбежавший новогодним утром в комнату за подарками и обнаруживший, что ёлки уже нет, и праздника не будет. Глаза, рот, брови – всё это выражало одно: «Как это может быть? Почему это происходит со мной? Пусть этого не будет!». И лишь когда её тронули за плечо – она завопила. И лицо её исказилось привычным омерзением, губы разошлись и искривились, нос сморщился, глаза брызнули слезами. Она отказалась спать в этой комнате. И я не могла спать всю ночь, потому что видела перед собой её лицо. И думала, что именно так добрая, наивная душа встречает самое страшное – удивлением и обидой. «Как это может быть? Как это может быть со мной?».
История о другом. История о моей подруге, которая пропала без вести пол года назад.
Я хочу, чтобы вы все знали: Лиза Пряникова — самый лучший, честный и добрый человек, какой только может быть на свете. Или «мог быть». Она была, как её фамилия, приятная, гостеприимная, обещающая покой и уют. Она была из тех, кто не задумывается, когда видит падающего на улице человека. Брала к себе кошек, от которых хотели избавиться хозяева, искала им новые дома. Не давала спуску, если кто-то при ней начинал зло сплетничать об отсутствующих.
Когда мы увидели эту женщину... Я бы прошла мимо. Успокоила бы свою совесть тем, что она просто юродивая — уж очень не хотелось подходить. Выше пояса она была завернута в чёрный шерстяной платок, покрывавший её голову и спадающий на лицо. Само лицо она закрывала руками. И весь этот чёрный кокон — её голова, шея, плечи, руки — был неподвижен. Шевелились только ноги, и эти ноги ходили туда-сюда, подрагивая в коленях, словно она чуть приседала на каждом шаге. И шаги были разной длины. Она издавала звуки — вроде и речь, а вроде и хныканье. Такое неестественное, нарочитое хныканье.
Лиза сказала: «Женщине плохо, идём!» — и потянула меня за руку. Я старалась идти медленней, словно могла этим что-то оттянуть, отменить. Отчего-то обратила внимание, как тихо на улице. Где прохожие?
Но вблизи она вроде была похожа на человека. И сквозь её хныканье даже стали понятны слова: «Не надо, не смотрите на меня». Она уклонялась от наших взглядов, отворачиваясь всем телом, наклоняясь вниз. И снова мне показалось, что верхняя её часть — словно неподвижная насадка над обыкновенными человеческими ногами в довольно модных, не старушечьих брюках. Гнулась она только в поясе и ниже.
Лиза уже расспрашивала её, что случилось; положила руку на чёрное плечо. Я сделала усилие, и, протолкнув сухой комок в горле, поддержала подругу: «Может, в милицию позвонить?». В этот момент женщина повернулась вполоборота, и я увидела уголок её накрашенного рта... выступающий из-за края ладони. Получается, её рот шире обеих её ладоней? Или это были не губы?
Я подумала, меня вырвет, или я даже описаюсь — такая накатила тошнота и слабость, от отвращения. Я заставила себя сделать маленький шаг. Потом ещё один. Хотела дотянуться до Лизы, схватить её и уволочь подальше. Но она была полна решимости помочь этому чудовищу.
Женщина всё причитала: «Не надо смотреть, не смотрите, только на лицо моё не смотрите, нет, нет». Развернулась и пошла от нас, приседая. Лиза забежала перед ней и силой отвела её руки в стороны. И вот тут я второй раз в жизни увидела то самое выражение. Лизины глаза распахнулись, брови поднялись домиком, словно она хотела спросить: «Почему? За что мне это?». Но это было не просто удивление — то, что она видела в этот момент, было настолько отвратительно и страшно, что просто не могло существовать.
Я бы всё отдала в тот момент, чтобы рядом был ещё кто-то, чтобы мне не пришлось идти к Лизе, уводить её от этого зрелища, делить с ней кошмар. Но она стояла там с застывшим обиженным лицом, и я была ей нужна.
В тот момент, когда я рванулась к Лизе, женщина вырвала свои руки из ослабевших лизиных ладоней и, прижав их к лицу, как раньше, пошла к переулку, неся на вихляющих ногах неподвижный торс. И Лиза завыла. Как животное, как сумасшедшая. Она согнулась пополам, из глаз капали слёзы, по подбородку текла слюна. Я трясла её, пробовала обнять, поцеловать её щеки, растереть её холодные ладони, бормотала что-то. Постепенно она начала успокаиваться, рыдания перешли во всхлипывания. Я повела её прочь оттуда, домой, в безопасность. Лиза закрывала руками зарёванное лицо. Я обнимала её за плечи, и её спина под моей рукой была напряжена. Не просто напряжена – она была твёрдой как камень. И становилась всё тверже.
«Лиза?» — она уже хныкала, тонко и однообразно. «Лиза!» — я попыталась убрать её руки от лица.
«Не смотри на меня». Вот что она мне сказала. «Не смотри, не надо смотреть, не надо смотреть на лицо». Я зажмурилась, чтобы не видеть в подробностях того, что виднелось между её пальцев. С закрытыми глазами я слушала только удаляющееся хныканье и неравномерные шаги. Больше я её не видела.