Ярослав планировал посветить сегодняшний день, скопившейся бумажной работе, которую он постоянно оттягивал до последнего момента, каждый раз придумывая самому себе глупые оправдания. Он не хотя разглядывал, незаконченные отчёты и лениво перекладывал один за другим, выбирая на каком остановиться.
— Ох, горемыка я. Соберись Ярослав уже, ты же знаешь, что Горбунов не будет тебя вечно прикрывать. — Майор стучал ручкой по столу, представляя, что бьёт себя по голове — нельзя хорошего человека подставлять.
В дверь раздался громкий стук.
— Войдите.
В открывшуюся дверь вошёл капитан Белов.
— Яр, я тебе весть радостную принёс.
— А ну-ка.
— Дело пришло. Тебе направили, велели проверить, что да как.
— Надеюсь что-то стоящее?
— Не могу знать. Но сказали, что тебе место знакомо. Некая деревушка под названием «Болотная Тропа».
— О-па. Действительно знакомое. И что там, снова кикимора?
— Я знаю лишь, что там обнаружили всплеск энергии, которая тебя заинтересует. Брифинг через пятнадцать минут.
— Ты идёшь?
— Нет. Велено в твоё отсутствие тебя заменить.
— Святой человек Горбунов — Ярослав заулыбался, выдохнув с облегчением.
— Для кого святой, а для кого надзиратель. Вот что я вместо тебя тут делать буду? Дела одно за другим обычно не приходят. А у тебя что ни дежурство, то снимут, то на дело отправят.
— Не серчай, Белов.
— А откуда тебе «Болотная Тропа» известна?
— На кикимору вызывали в том году. Только вот не всплыло ничего. Местные попутали как обычно. Но поездка не впустую прошла. Был там один такой персонаж. Кстати, тёзка твой, тоже Пашка. Павел Романович точнее. Про «навий пляс» рассказал. Между прочим, наше ведомство впервые с этим явлением столкнулось на деле. До того лишь на бумаге это было. Многие даже думали, что это выдумка.
— Тот самый «навий пляс» про который ты мне никак не расскажешь?
— Тот самый. У меня, кстати, на второй полке справа копия отчёта по тому делу. На память сохранил. Рассказ тёзки твоего я специально выделил. Прочтёшь, заодно догадки свои расскажешь, а я потом скажу тебе, как было.
— С чего ты решил, что я сразу всё не пойму?
— Потому что знаю тебя, Белов – Ярослав ехидно улыбнулся, подмигивая товарищу.
— Знаете, что, майор? На брифинг не опоздайте.
Ярослав выпрямился по стойке смирно и приложил руку к голове:
— Есть не опоздать на брифинг, товарищ капитан!
Белов с недовольным выражением лица проигнорировал его шутку. Ярослав тут же ретировался. Капитан обследовал шкаф и найдя нужную папку, сел за стол. Назвать это копией отчёта было опрометчиво. По сути, толком здесь ничего не было, кроме истории Павла Романовича, с пометкой: «Вы велели написать, как всё было, пока отсутствуете. Я в книжной форме записал, как мог», дальше шёл сам рассказ.
«Ездили мы на охоту в глушь одну. Петрович меня позвал, а с ним пара его дружков была. Приехали, лагерь разбили, да пошли с Петровичем поглубже в лес. Побродили, поискали и на следы лося напали. А следы хорошо так видно, свежие. Мы и подумать тогда не могли, что ловушка это. Час уже по следам идём, думаем вот-вот, нагоним. А рогатого всё нет и нет. А следы уже совсем свежие, вот будто только что прошёл. Мы дураки, увлеклись добычей, тогда уж задуматься надо было, что по свежаку давно увидели бы его, а мы всё дальше и дальше. Ну и не заметили, что ушли уже хрен знает куда. А тут и следы пропали. Вот были только что, а теперь нет. Будто полетел лось. А лоси здоровые, не могут они летать. Я Петровича окликаю, спрашиваю, где это мы. Он в тех местах не в первый раз, лес знает. Тот остановился, начал по сторонам смотреть. Стоит репу чешет и тут замечает, как рога из ямы торчат. Лось кричит и пальцем тычет. Я к нему подкрался по-тихому, а он в бинокль смотрит, говорит что-то не так и бинокль мне передаёт. Я смотрю и правда, как-то неестественно рога торчат. Будто валяются просто. Я Петровича спрашиваю, мол, прошлогодние думаешь? Он головой качает, не знаю, говорит, проверить надо. Пошли мы проверять. А в яме той, труп лосиный лежит. Разворочённый ужасно, не видел такого никогда. Шея свёрнута, голова неестественно лежит. Рога вырваны наполовину, мозг поеденный торчит. Один глаз целый, второй откушен наполовину. Пасть открыта, язык под корень вырван. Туловище на части разорвано, шкура кусками да ленточками свисает. Мяса почти не осталось, из органов только лёгкие имеются, даже член и тот отсутствует.
— Петрович, это ж кто его так?
— Да чёрт его знает. Почерк не звериный, Пашка. Шею смотри, как свернули. Разве что медведь бы так смог. А туловище, видишь? Ни следов клыков, ни когтей, ни работы ножом. Да и ощущение, что его изнутри разорвали.
— Это как?
— Не знаю. Странно всё это. Смотри, где внутренности крепились, их оторвали, руками, Пашка, как пить дать.
— Браконьеры?
— Браконьеры это мы с тобой сейчас. А тут богатырь работал какой-то.
— Йети?
— Паш, ты дурак? Тут гор нет даже.
— Сам говоришь, сила не дюжая нужна.
— Сила это да. Может медведь-хирург попался?! Я не знаю, блять.
— Петрович, глянь сюда. Смотри, как мозг подъеден.
Вот тут-то Петрович и побледнел. Замер и не дышит вовсе. Я его зову, ему как мимо всё. Я давай ему пощёчин раздавать, вроде пришел в себя.
— Что с тобой, Петрович?
— Паша..Паха — говорит, а сам дрожит весь.
— Что?
— Следы на мозгу, от зубов.
— И что?
— Человеческих, Паш.
— Чего?
— Того, Паша. Смотри.
Пальцем водит, рассказывает мне какой резец, где след оставил. Петрович же, стоматолог всю жизнь, ошибиться не может.
— Так что тут, дикари, водятся какие? — Говорю.
— Да нет. В этой глуши человека не бывает почти.
— А что тогда? Беглый зэк?
— Да тут ни одного здания километров на сорок нет. А в этом лесу и подготовленный человек без всего может и дня не протянуть.
— Тайные научные лаборатории, суперчеловек?
— Паш, ты меня пугаешь.
— А кто тогда? Ты сам говоришь, что мозг человек ел, из тела чужой вылез, шею медведь свернул, а рога с членом кто оторвал, пришельцы, нахуй?
— Не мороси, Паша. Чужой грудину пробивает, а пришельцев не существует.
— Если их не существует, то почему следы пропали, а лось в яме? Они его лучом прихватили, порвали на куски, а потом выбросили тухнуть тут.
— Скажи мне, ты ёбнутый? — с таким серьёзным лицом у меня спрашивает.
— Нет — отвечаю.
— Отлично. Пошли обратно.
— Пошли.
Из ямы этой мы вылезли, обратно пошли. Минут десять идём и Петрович заявляет:
— Не узнаю мест этих.
— Пошутил сейчас?
— Нет, заблудились по ходу.
— Петрович, мне после лося плохо ещё, ты меня давай не пугай.
— Паша, внатуре говорю, я места не узнаю.
— А рация?
— В смешанном лесу моя и на километр не бьёт. А мы почти по прямой шли, часа два.
— А как мы заблудились, если по прямой шли?
— Отличный вопрос, Павел. Я стоянку в одном месте всегда делаю и лес в радиусе километров пяти знаю. Конкретно в эту сторону и дальше уходил, и не раз. Но эти деревья, я впервые вижу, а ещё...
— Что ещё?
— Да нет, ничего.
— Нет уж, говори.
— Паша, я знаю, что ты мужик смелый и разумный. Паника не твоё. Но ты уверен, что всё знать хочешь?
— Определённо.
— Ещё в лесу тихо.
— Ну и что?
— Не птиц, не зверей, тишина, Паша, вот что. Так не бывает. И лес другой, мы не заблудились, понимаешь? Это другой лес.
— Как это другой?
— Вот, подойди. Видишь, эти шёлковые нити по стволу вверх уходят?
— Конечно.
— А теперь потрогай.
— Зачем?
— Потрогай.
Я дотронулся до них пальцем. Это похоже на паутину, но она почти всю берёзу покрыла. А главное, что когда я её трогал, я её не чувствовал, понимаешь? Её как будто не было. И она не реагировала на прикосновение, палец, словно сквозь проходил, как в голограмму.
— Понял?
— Нет.
— Паутина не реагирует. Её в принципе не должно быть в этом районе. Моль, что так делает не водится здесь. К тому же уже смеркается, а должен быть только день. После того как лося обнаружили, ты комаров, мошкару видел? То-то же. А теперь на компас посмотри, как тебе такое?
— Ничего не понимаю.
— Вот и я не понимаю. Идём мы с тобой обратно верно, но и тут загвоздка.
— Какая?
— Следы.
— Что следы?
— Следы лосиные пропали.
— Может мы не туда пошли?
— Паш, я кто по-твоему? Думаешь, намеренно хер пойми куда веду?
— Нет. Но почему мы тогда идём куда-то?
— Хоть следов нет, но ветки сломаны, и трава примята там же, где когда-то проходил наш лось.
— Что это значит?
— Хотел бы я знать.
Дальше мы пошли с Петровичем молча. Я следил за ним, как он неуверенно разглядывал лес, осматривал растительность, принюхивался. Так мы прошли по меньшей мере минут двадцать. После он остановился и жестом подозвал меня. Я медленно подошёл к нему и он указал на след. На человеческий след. Я обрадовался. Спросил его:
— А чего мы молчим? Пошли скорее к людям.
— Тише. На след внимательно посмотри.
— Это же босая нога.
— Именно. Можешь себе представить, чтобы здесь — он обвёл круг головой — кто-то ходил пешком?
— Но это же люди.
— Очень на это надеюсь.
— Ты о чём?
— Да я о том — он говорил раздражённо, словно я мелкий почемучка, что доставал его своими глупыми вопросами. — Что нет здесь людей. Если кто-то, как и мы приехал или прилетел сюда, хера с два без обуви бы ходили.
— И что ты предлагаешь?
— Выбор у нас не велик. Оружие наперевес и идём по следам. Ближе к месту осмотримся и решим что делать. Сейчас привал пару минут, попьём обязательно, поссы если надо, батончик свой овсяный можешь слопать, только пакет в рюкзак, это чужой лес, постараемся не обижать хозяев.
— Какой чужой? Ты сбрендел?
— Слушай. Ты вернуться хочешь?
— Хочу.
— Тогда слушай меня беспрекословно. Места эти мне отец показал, а ему его отец. Только вот дед мой до самой смерти, моего отца сюда одного не отпускал, а тому уже за сорок было.
— Почему?
— Ты меньше трепись и слушай. Деда моего сюда впервые привёл друг, которого в свою очередь привёл друг его отца. Но только после того, как отец того помер, сказав, что сюда одному и даже вдвоём лучше не ездить, потому что следить друг за другом надо постоянно, а у них без отца его человека не хватает. Тот сразу согласился, плюнул на опасность, потому что места тут богатые, а людей нет. Друг деда суеверным не был, но мужиков слушал, учился. А когда те от дел отошли, стал по-своему охотиться. Дед мой всё по правилам делал, что рассказывали. Вот только друга своего остановить не мог. А потом тот пропал на два дня. Вернулся в лагерь, когда те уже уезжать собирались, весь ободранный, исцарапанный. Принялся землю целовать, да мужиков обнимать. Они его откормили, отпоили, подлатали и давай расспрашивать, где был, что делал, как вернулся. А тот сначала игнорировал их, вёл себя странно как-то.
— Как странно?
— Да не знаю я. Сказали странно и всё. Молчал, в общем. Ну, мужики его мучить не стали, в машину бросили, да домой ходу дали. И вроде нормально всё было, пока он мужиков на выходные на дачу не позвал отдохнуть. Они приехали, не успели в дом зайти, как тот замер. А у него на стене чучело висит, голова лосиная, трофейная с леса этого. Дед мой давай его дёргать, мол, что там с тобой, очнись. И у него как крышу снесло. Как заорёт, сначала про лося, потом бред нести стал, под стол забивался, дрожал. Дед его успокоить пытался, а один из мужиков в это время камин разжёг. Так тот из-под стола выскочил, орёт, что нельзя костёр жечь, табу это и полез голыми руками тушить, а поленья уже задались пламенем. Мужики оттащили его кое-как, огонь потушили, а он опять орать, что бежать надо и снова бред понёс. В общем, вырубить им его пришлось. В больничку сдали. А через неделю он кони двинул. Нашли его в палате всего искромсанного, никто не входил, не выходил, камер не было тогда, был живой человек, за голову схватился и через минуту мёртвый. Милиция лишь руками развела, даже больницу ни в чём не обвинили. В заключении написали муть какую-то банальную, да вот только дед мой тело видел. Полглаза откушено и череп вскрыт, где часть мозга подъедена.
— Ка-а-ак….у лося того?
— Да, Павел, как у того лося, один в один.
— А хер ли ты сразу молчал?
— Отец мой ничего подобного не встречал, да и я тоже, а у нас стаж общий лет пятьдесят. Я про эту историю и забыл давно, пока лося не увидел.
— А чего тот в бреду нёс? Для нас полезное есть что сейчас?
— Да не говорил никто, что он нёс. Несусветицу какую-то. Ты идти готов?
— Готов.
— Давай за мной, след в след.
Двинулись мы дальше, уже с осторожностью, постоянно лес оглядывали, тогда-то я и начал замечать, что лес мёртвый какой-то. Всё как Петрович говорил, птицы молчат и гнус не кусает. Прошли мы так какое-то время, не до того было, чтобы минуты прикидывать, но сумерки уже сгущались. А там лес такой, что в сумерках, как ночью обзор. Ещё с полчаса и вслепую идти бы пришлось, не хотели мы в тех местах местоположение своё фонарями выдавать. Но на нашу удачу вышли мы к поселению, если это можно назвать удачей. Притаились мы с Петровичем и как планировали, наблюдать начали. Освещения нет никакого. Ни фонарей, ни костров, в окнах свет тоже не горит. Дома, нет избы, старые, ветхие, на вид заброшенные, а главное людей нет. Решились мы с Петровичем всё-таки погостить. Ночь переждать, ибо темнотища хоть глаз выколи. Ружья в руки и неспешно двинулись к ближайшей избе, озираясь, стараясь не шуметь. Поближе подошли, стали разглядывать что там да как, а избы все как одна. Полугнилые, затхлостью тянет. По одному типажу построены. В окнах стёкол нет, да и не было никогда. Стены мхом затянуло, при чём на всех избах одинаково. И дверь в каждый дом открыта, а в проёме мрак непроглядный. Но что-то было в этих избах, сила какая-то тянула в них, звала, голосом в голове отзывалась, сон сладкий обещала. Я мысли эти прочь гнал, не может в таком доме удобств таких быть, дурит мне голову кто-то. А Петрович смотрю неуверенно к избе пошёл, я окликнул его, а он и не слышит. Вот тут я уже не на шутку испугался. Я во всю нечистую хрень уже поверил, подбежал к Петровичу, тяну его обратно, а он ни в какую, идёт себе к избе дальше, а в глазах взгляд пустой, стеклянный. Я перед ним встал, в землю упёрся, а он дальше идёт и меня по земле волочит, силища в нём удалая появилась, не удержать. Вспомнил я, как друг его деда про огонь кричал в истории. Достал свой рулончик самодельный для розжига, да подпалил. Огонёк отразился в глазах Петровича и ожил взгляд, в себя пришёл он и тут же скомандовал:
— Туши.
Я сразу в землю рулончик вкопал, держу, а сам на Петровича смотрю. Он на меня в ответ смотрит:
— Спасибо, Романыч. Из дурмана вывел. Нехорошее это место.
— Да я уж понял. Дела здесь тёмные творятся.
— Валить нам отсюда надо.
— Да куда уж?
— И то верно. Здесь нам не спрятаться нигде. А ну-ка поджигай розжиг свой, пошли дом осмотрим.
— Тебя опять дёрнуло, Петрович?
— Да не бзди. Огонь видимо как оберег действует, боится нечисть его.
— Нечисть? — Неуверенно спросил я.
— А что ж ещё? Ты сам по сторонам погляди. Мы ответы только в доме и найдём, огонь нас защитит надеюсь.
— Надеешься? — Вопросил я, надевая горящий, спрессованный рулончик на лезвие своего ножа.
— Да, надеюсь. Не эксперт я в подобном.
— А ты уверен, что в дом нам надо?
— А куда ещё? Тут мёртвый лес кругом. А нам с тобой выход нужен. Кроме деревушки этой нет тут ничего, а тот, кто дома строил, должен что-то знать.
— А кто их строил?
— Боюсь, что… мёртвые — леденящим голосом ответил Петрович.
Молча и аккуратно мы двинулись ко входу в избу. Петрович с ружьём первый, я позади держа свой импровизированный факел. Когда мы к проёму подошли, из избы порыв ветра вылетел, изба, будто пыталась затушить наш огонь. Но не тут-то было, я эти штуки не просто так скручиваю, ими почти в любых условиях без проблем костёр зажечь можно, хоть сырой хворост, поэтому пламя на ветру качнулось, да дальше гореть равномерно принялось. Мы с Петровичем переглянулись и вошли. Темень жуткая была, свет нашего огонька всё не освещал.
— Зажигай фонарь. Только огонь не туши.
Я молча повиновался. Хладный свет фонаря разрезал тьму, как нож масло. Только вот смотреть здесь не на что было. Простецкий стол, рядом такие же два стула, сундук в углу, да на пол комнаты лежанка, поросшая мхом, как и внешние стены дома.
— И это жилище? — Неуверенно проговорил я.
— Это навий дом, Паша.
— Чей?
— Навьи это души покойников. Мне дед про них рассказывал. Ой, не хорошо, что мы без гостинцев, да без спросу вошли сюда.
— И что делать будем?
— Ты давай в сундук загляни, а я угощения на стол выложу, глядишь и простят нас.
Я подбежал к сундуку, открыл.
— Петрович.
— Что? — Спешно ответил Петрович, выкладывая на стол захваченный паёк.
— Тут печень лосиная. Надкусанная.
— И всё?
— И всё.
— Значит, всё-таки лось.
— Что значит всё-таки лось?
— Проход в наш мир. Портал.
— Чего?
Петрович закончил с подношением и подошёл ко мне:
— Лось — наш выход домой. Вот только нам нужно его активировать.
— Лося?
— Проход.
— Как?
— Нам нужен мертвец.
Я решил промолчать, боясь спрашивать дальше. Петрович, с должным почтением укладывал паёк. Постелил чистый носовой платок, вместо скатерти и раскладывал на нём свои запасы пищи. Клал всё ровненько, по кругу. Мрак в это время полностью окутал округу. В окнах дома нельзя было разглядеть даже ближайших деревьев, что здесь были повсюду. Мы в тишине сидели за столом разглядывая угощения для навий. Затхлый запах избы, отгонял аппетит. Я не мог поверить, что мы смирно сидим и ждём хозяина избы. Всё же я решился спросить:
— Петрович, а ты откуда всё это знаешь?
— От деда. Помнишь, я про правила говорил? Эти правила не просто так существуют. Как раз из-за навий это всё. Только вот не встречались мы с ними никогда. Видимо потому, что придерживались их. Мы с отцом серьёзно к этому не относились, но и играть с судьбой не хотелось.
— А навьи эти, дед твой откуда про них знал?
— Друг его и рассказал. Тот, что в больничке помер. Я же говорил, мужиков, что его привели, он слушал, а как те перестали ездить, стал по-свойски себя вести. А деда он до этого ещё позвал и он на их заветы не наплевал.
— Так, а что с ним случилось тогда?
— С другом-то? Да не знает никто, но дед решил, что навьи душу его себе оставили, а к нам уже пустое тело отправили.
— Так это и мы что ли, тут останемся?
— Надеюсь, что нет. Я всё делаю, как дед с отцом говорили. У тебя, кстати, привычка мясо вяленое с собой брать осталась?
— Осталась.
— И сейчас есть?
— Есть с собой кусочек.
— Давай на стол.
Уговаривать меня не пришлось, я тут же мясо достал и по примеру Петровича, из упаковки вытащил, да на стол положил. Тут же мы услышали лёгкие шаги на улице.
— Гаси фонарь. Пусть самоделка твоя горит только.
Я повиновался. Через минуту в дверном проёме появилась женщина. В разорванный местами саван белый укутана, ноги босые, а тело, тело покойника. Кожа пурпурно-синяя, от одного вида её сблевать хочется. Глаза мелкие, в глазницы утоплены, и стенок не касаются, точно висят внутри просто. Кожа на лице высохшая, как у мумии, все изгибы черепа повторяет. Длинные, белёсые волосы растрёпанно свисают с головы. Левая грудь, вывалилась через рваный саван, сосок весь искусанный, с свисающим на нём засохшим гноем. Ногти на пальцах левой руки переломлены все, а на правой и вовсе нет их. По локоть только кости и торчат. Кости, почти свободные от плоти, лишь изредка остатки мышц, где-то внутри встречаются. От увиденного, я оцепенел от ужаса, сердце остановилось, а кровь в жилах течь перестала. Я только и мог, что сидеть и смотреть на неё не моргая.
— Гой еси, красна девица. Мир дому вашему — запел Петрович, встав со стула и низко поклонившись.
На навью это приветствие никак не повлияло, но и нападать она явно не собиралась. Петрович, это заметил и руками на стол стал указывать, да приговаривать:
— Вот, хозяюшка, гостинцы мы вам принесли. Гнева вашего избежать желаем, за вторжение наше нежданное.
Навья повернула голову на оставленные угощения. По тому, что звалось её лицом мало, что понять можно было, но она явно заинтересовалась. Она медленно спустилась по двум ступеням в избу и направилась к нам лёгкой, кошачьей походкой. Я машинально встал со стула и поклонившись, попятился, приглашая сесть за стол. Подойдя к столу навья осмотрела угощения, затем костлявой рукой в один миг погасила мой факелок, мерцающий посреди скатерти в железной кружке. Тут же тьма окутала нас, и я не мог разглядеть даже её белый саван на расстоянии трёх шагов. Страх овладел мной, сковал тело. Словно статуя я стоял в полной темноте, ожидая смерти, лишь надеясь на то, что она будет безболезненной. Но мои догадки, не подтвердились. Я увидел лёгкий, люминесцентный огонёк над собой. Слабое, голубое свечение излучали грибы, растущие с потолка. И тут я заметил перед собой навью. Её висящие глаза уставились прямо на меня. До этого она казалась мне призраком, что я почему-то видел, но теперь, когда она стояла прямо перед мной, так явственно, сомнений не было, это живая покойница. Мёртвое тело, что неводомо как, встало и начало ходить и оно наверняка хочет полакомиться мной. Этот взгляд…я видел в её неестественных глазах, как это чудовище мысленно рвёт меня на части, вырывает мои органы и раскладывает по сундукам изб этой проклятой деревни. Чёрт меня побрал оказаться здесь, точно чёрт, за все мои грехи привёл меня сюда, в дом нечисти, что мучительно будет срывать с меня кожу и копаться в кишках, пока я с ужасом буду смотреть на это и наслаждаться не только моей плотью, но и моим страхом, моими страданиями. Но, даже понимая всё это, я не мог пошевелиться…даже фалангой пальца, единственное, что двинулось, это волосы вставшие дыбом. Навью же не интересовали мои мысли, она молча отвернулась и направилась к сундуку, который я так опрометчиво смел не закрыть. Эта мысль прострелила мой разум, что если она решит, что незваные гости посмели рыться в её вещах и даже не удосужились скрыть этот факт, всё, что сделал Петрович, то благодаря чему мы ещё живы, сейчас может рухнуть в один миг. Я перевёл взгляд на приятеля, он уже смотрел на меня и в движении его губ, я чётко увидел хорошо знакомое »бля«. Склонившись над сундуком, навья достала хранящуюся там печень и стоя к нам спиной, вцепилась в неё зубами. Мы молча смотрели друг на друга, под чавканье трапезничающей хозяйки избы, отчётливо слыша каждую каплю павшую на пол, каждое волокно разорванное её зубами. Как только звуки утихли, мы услышали утробный голос, низкий, рваный, устрашающий, но всё же голос…человеческий:
— Чем дальше в лес, тем больше дров.
Мы перевели взгляд на навью. Она смотрел на нас. Её костлявая рука вновь покрылась плотью, лицо обрело человеческие черты, глаза заполнили глазницы как полагается, а грудь была укутана обратно в саван. Кожа осталась прежнего, тошнотворного цвета и только она теперь и выдавала в ней покойницу. Петрович поддержал разговор:
— Прошу простить великодушно, за вторжение в ваш чертог. Сбились мы с пути, дорогу взад не в силах отыскать.
— Льстец. Речи твои сладки, но чиста ль твоя душа?
Вот тут Петрович впервые замер. До того, он вёл себя так, будто почти постоянно такое случается. Но после этого вопроса, что-то дрогнуло в его уверенности. Он молча стоял, наверно, не знал, что ответить. Навьей ожидание не нравилось. Тогда я и решил вступить, сделать хоть что-то, а не валяться балластом:
— Извините, что влезаю в разговор, но я знаю этого человека давно. Он хороший человек и говорит вам правду. Мы охотились, а потом попали сюда и нам кажется, что это другой мир. Мы не хотим мешать местным обитателям и сами очень хотим домой. Если бы вы могли подсказать нам как попасть обратно, мы были бы очень вам благодарны.
Навья обратила на меня внимание, но ничего не ответила. Подступила к столу и угостилась вяленым мясом. Бросила игривый взгляд на меня, кожа на её лице розовела, будто она становилась живой от того что ест. Взгляд её глаз бегал по мне, рассматривал, после чего нежным голосом она произнесла?
— Люди забыли свои корни. Не помнят традиций. Ходят туда, куда не следует. Я понимаю, это всё перемены, мы тоже тут уже не живём так, как представляет себе твой друг. Вы не ведаете, что творите. Но вы не забыли усладить меня. Поэтому я вам помогу. Вам нужно вернуться в яму из которой вы пришли.
Навья просунула руку в дыру на саване в районе груди, достала небольшую кость и передала мне.
— Это моя кость. Повесьте её на рога и возвращайтесь в свой лагерь. Кость должна остаться висеть, иначе вы не сможете вернуться.
После этих слов она рассмеялась и закружилась в танце. Её звонкий смех, совершенно не напоминал былую покойницу, теперь это была вполне живая женщина, молодая, красивая женщина. Запутавшись в пируэте, навья полетела наземь, но Петрович успел её подхватить и поставить на ноги.
— Ох, Серёжа. Ты всё сделал правильно — нежно проговорила навья в объятиях Петровича. После чего одарила его губы своим поцелуем. — Вам пора идти. Огонь не зажигайте, пользуйтесь фонарями. Я провожу вас в нужную сторону.
Переглянувшись с Петровичем, мы последовали за навьей. Грибной свет не освещал даже крыльцо. Навья велела достать фонари, но пока не включать. Согласившись, мы продолжили движение. Навья снова закружилась в танце.
— Что ты делаешь? — Удивлённо спросил Петрович.
— Навий пляс.
Я включил фонарь. Навья снова кружилась, слегка посмеиваясь.
— Вам в ту сторону. Поспешите. Братья и сёстры зовут меня — с этими словами в танце она удалялась вглубь леса.
Вдалеке, сквозь толщу деревьев, под проникающим только туда лунным светом, то и дело мелькали силуэты пляшущих мертвецов. Их танец завораживал, манил к себе. Ноги повели меня в их сторону. Петрович схватил меня за руку.
— Отведи взгляд. Навий пляс зрелище не для людей.
Его голос отдавался где-то в глубине моего сознания, он совершенно не волновал меня, я жаждал лишь попасть к ним. Бесноваться с покойниками, водить с ними хороводы, я всей душой желал этого. Но Петрович меня не отпускал, он мешал мне, не позволял получить желаемое. Он стал помехой, костью в горле, я решил избавиться от него. Я повернулся к нему, замахнувшись фонарём, в этот момент он плеснул мне в лицо остатками воды из фляжки. Я протёр глаза и увидел испуганное лицо Петровича, его губы шевелились, он что-то кричал мне, но звука я не слышал. Я снова замахнулся фонарём и ударил его. Он отпрянул, но я задел его в грудь, Петрович упал. Довольный своей победой, я снова направился к навьям. Тут прогремел выстрел, за ним второй. Я обернулся, Петрович лежал на земле и целился в меня.
— Ты чего творишь? — Закричал я на него.
— Пошли, Паша, домой.
— Ну, ты ствол убери и пошли.
После этих выстрелов я пришёл в себя, подал товарищу руку и мы вместе побежали к лосиной яме.
Лес, который до этого отличался поразительной тишиной, сейчас был наполнен отдалёнными звуками. Что это было, мы не понимали, пока в лучах света наших фонарей не показалась знакомая яма.
— Это навьи, Паша. Вяжи кость скорей.
Он был прав. Звуки, ставшие намного ближе, теперь были узнаваемы. Те же утробные голоса, что мы слышали от нашей общей знакомой в избе.
— Верёвка есть, Петрович?
— Такой мелкой нет.
— Блять.
— Да травой вяжи, не тупи. Я уже их вижу.
Я вылез из ямы, чтобы сорвать несколько травяных волокон и увидел, как десятки светящихся мертвецов двигались в нашу сторону. Они не бежали, но и не шли, они парили над землёй. Все в саванах, а на коже те самые грибы, что росли на потолке, каждый труп был подсвечен голубыми огоньками. Они рычали, ломали деревья на своём пути, а впереди летела наша знакомая. От той красивой женщины, которой она стала, снова ничего не осталось. Пурпурно-синий труп летел на нас, вытянув вперёд руки, левая грудь вновь вывалившаяся в дыру савана мерзко раскачивалась от колебаний воздуха. Собравшись, я вырвал клок травы и снова юркнул в яму. Петрович спустился за мной, так чтоб торчал только верх его тела, для возможности стрельбы. Дрожащие пальцы предательски не справлялись с задачей. Я вздрагивал от каждого выстрела, молясь, чтоб он не оказался последним. Я наконец-то справился и всё затихло.
— Чё там, Петрович?
— Чисто.
— Чисто?
— Да, Паша. — Петрович весело рассмеялся. — Нет их! Мы вышли.
Он схватил меня за плечи. Поднял.
— Выбрались, Паша. Выбрались!
— Уходим в лагерь скорей, потом отметим.
В лагере мы были уже через сорок минут. Там только темнеть начало, мужики похлёбку варили, да трофеями мерялись, нас только и ждали. А мы договорились не рассказывать ничего, на плохое самочувствие сослались, рожи-то у нас так бледными и остались, да домой всей толпой двинули. Вот только Сергея Петровича хворь взяла через пару недель. А ещё через неделю хоронили. Я на опознание в морг ездил. А у него полглаза нет, череп вскрыт и мозг надкушенный. Больше я в те места не ногой и никому как доехать туда, не рассказываю».
Закончив читать, капитан, вернул папку на законное место. Расположился в кресле поудобнее и стал ожидать Ярослава. Майор не заставил себя долго ждать. Войдя в кабинет с двумя стаканами кофе, он радостно спросил:
— Прочёл?
— Так точно. Только это вовсе не отчёт.
— Да знаю, это я так ляпнул. Мужик так старался, я решил себе сохранить, так сказать, показания.
— А почему они тебя вообще заинтересовали?
— Кое-что совпало с тем, что я читал по этому поводу. Спросил куда ехать, сказал, что разберусь с тварями, он мне всё и рассказал. Гнёздышко мы быстро подчистили, вот и обрадую его.
— Так и что это за пляс?
— Сами навьи без людей долго не существуют. Для этого и проводят они свой «навий пляс», явление редкое. Убивают животное, обычно оленя или лося, они проводники в другие миры, а через их лоно в наш мир лезут, чтобы редкого путника поймать. Душой его и кормятся и срок свой продлевают.
— Поэтому лось изнутри порван был?
— Именно. А Петрович им десятки лет нежизни подарил.
— А та зачем им помогла?
— Так накормили же её. Петрович видно в чём-то грешен был, она его поцелуем и забрала. Поэтому его и к танцу не тянуло. Тело не сразу понимает, что души нет и какое-то время дальше живёт, у каждого по-разному.
— А выстрелы, Павла из-за порохового огня в себя привели?
— Именно.
— А деревню они зачем построили?
— Когда навьи только появляются, у них остатки памяти ещё присутствуют. Вот они по привычке избы и выстроили. А может люди ещё живые туда попали и только там обратились.
— Как же они попасть туда могли?
— Чёрт их знает. Может первые навьи затащили. Может колдунами были.
— Ясно.
— Ты давай кофе пей, я тебя с собой подтянул. Вместе в Болотную Тропу поедем. Инструктаж в дороге.
— Вот это дело, Кузнецов — радостно отозвался капитан, примкнув стакан к губам.