Те, кто проектировал питерские дворы-колодцы, меньше всего заботились о личной жизни будущих обитателей мрачных с самого момента их постройки квартир. Никогда не хотел жить в таком, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось снять квартиру в одном из старых домов, окна которой выходили прямо в узкий дворик. За финансовые неудачи пришлось расплачиваться «шикарным» видом на обшарпанную серую стену с трескающейся штукатуркой, в которой темнели завешенные разномастными занавесками окна.
Этот вид мне не удалось оценить в полной мере в первый вечер. Пока я перетаскал из машины весь свой нехитрый скарб, я так устал, что сил хватило только на то, чтобы покурить в форточку, глядя сквозь осеннюю хмарь на соседнюю стену. В иных квартирах горел свет, я, как стандартный обыватель, попробовал было подглядеть за своими новыми соседями, но в плотном тумане окна только желтели неинформативно расплывчатыми пятнами.
Следующее утро я начал со своей главной плохой привычки, которая меня непременно убьёт, я закурил, подойдя к окну. Двор был тёмным, солнечный свет, и без того по-питерски скудный, просачивался сюда будто сквозь шаль, накинутую на крыши дряхлой улочки. Я приметил свою машину, оставленную под окнами, посмотрел на выходящую из соседнего подъезда семью, выпустил струю дыма в распахнутую форточку. Прямо из окна напротив на меня смотрела старушка. Зрелище было жутковатое. На окне никаких штор, в квартире полная темнота, а старуха глазела точно на меня, ошибки быть не могло.
Никогда не жаловался на зрение, так что я хорошо мог рассмотреть её. Высокая, худая, с заколотыми наверх седыми волосами, поджатыми тонкими губами и злющими глазами. От неё просто веяло недружелюбностью. Она заметила, что я смотрю на неё, покачала неодобрительно головой. Мне даже расхотелось курить, а о том, чтобы выкинуть окурок в окно, теперь и речи идти не могло. Пришлось тушить сигарету в оставшемся от бывшего владельца цветочном горшке. В список дел на день я мысленно подставил два пункта: высыпать кофе из банки, чтобы соорудить пепельницу, и купить шторы поплотнее.
На протяжении следующих дней, пока я приводил свои дела в порядок, я не обращал внимания на то, что творится за окном. Уходил из дома я с рассветом, а приходя поздним вечером, падал на тахту и засыпал мертвецким сном. Шторы я, конечно, благополучно забыл купить.
Наконец, у меня выдался выходной. Я провалялся в кровати до полудня, наслаждаясь отсутствием необходимости куда-то бежать и что-то делать. Встал с кровати и тут же подхватил одеяло, завернулся в него, как в халат. В окне напротив торчала та самая бабка, которую я увидел в первый день. Она с мрачным осуждением пялилась на меня, кажется, даже ехидно улыбалась, мол, чего ещё от тебя было ждать. Мне вдруг стало не по себе. Караулила она меня, что ли?
Я приготовил кофе и нехитрый завтрак, злорадствуя по поводу того, что моя мрачная наблюдательница не может видеть меня хотя бы на кухне. Забросив в себя бутерброды, я вымыл посуду, подмёл пол, оттягивая момент, когда мне всё же нужно будет вернуться в комнату. Перспектива провести весь день на кухне меня не прельщала.
Бабка была на месте. Я бы подумал, что это манекен, если бы она не двигалась. Она то скрещивала руки на груди, откидывая голову назад, как художник, брезгливо разглядывающий картину своего бесталанного коллеги, то подавалась вперёд, будто хотела рассмотреть пятна соуса на моей футболке. Я забился в угол тахты, взяв в руки книгу, которую читал уже пару месяцев, но данное себе обещание дочитать её наконец сегодня, в первый по-настоящему свободный день, никак не получалось выполнить. Мысли о старухе не давали покоя. Я постоянно находил повод встать и пройтись по квартире, украдкой кидая взгляд в окно. Ни разу у меня не получилось застать старуху не на посту. В наступившей вечерней темноте я перестал видеть её, но спокойнее от этого не стал. Я точно знал, что она стоит у окна и будет стоять там всю ночь.
На следующий день я вернулся с работы с самыми тяжёлыми шторами, которые только смог найти. Я вешал их и откровенно ухмылялся, глядя на старушку. Пусть теперь купит хоть морской бинокль, ей не рассмотреть, что я делаю у себя дома. Когда шторы были повешены, я вздохнул освобождённо.
Посреди ночи я проснулся от грохота. Упал карниз, на который я повесил штору. Стараясь не смотреть в окно, я оценил масштаб трагедии. Саморезы, на которых карниз висел, выскочили из рассыпающейся стены. Повесить их прямо сейчас я не мог, просто не было инструментов. Я злился, и мне было немного жутко, несмотря на весь скептицизм относительно потусторонней ерунды. В окно я старался не смотреть. Уснуть, конечно, не удалось. Я так и пролежал до рассвета, вглядываясь в темноту.
Мысли мои теперь были заняты не решением накопившихся проблем, а тем, как бы понадёжнее отгородиться от старухи в окне напротив. Я даже убежал пораньше с работы, чтобы успеть в строительный магазин, где купил перфоратор, который мне, если подумать, был вообще незачем, и приехал домой в боевом настроении. Моя борьба за личное пространство приобретала характер войны. Я с остервенением принялся сверлить стену.
Когда карниз был повешен, я, обсыпанный кирпичной крошкой, инфернально улыбнулся напоследок маячившей на своём обычном месте старушке и резко задвинул шторы. Finita la commedia, бабуля. Идите смотреть телевизор.
Казалось бы, проблема решена, спать бы сном младенца, но нет. Стоило мне закрыть глаза, как начинала сниться какая-то чертовщина. То я оказывался в аквариуме, сквозь стенки которого на меня пялились толпы старушек, то сидел на лавочке с Родионом Раскольниковым, жалуясь ему на то, что современные старухи совсем распоясались.
Как только рассвело, я, как школьник, выглянул из-за шторы и тут же спрятался вновь. Вредная соседка стояла за своим окном, как жуткая статуя. Она вообще когда-нибудь спит? Я развёл кипятком остатки кофе и вышел во двор. Отсюда, снизу, окна толком было не рассмотреть. Я зло сплюнул в грязь, завёл машину и уехал на работу.
С работы я снова ушёл пораньше. Сосредоточиться ни на чём не получалось из-за недосыпа и злости на старушку, которая сейчас, скорее всего, попивает чай и готовится к вечернему бдению у окна. Я приехал домой и вышел из машины. В квартиру подниматься не хотелось. Я знал, что, как параноик, буду нарезать круги у окна, выглядывая из-за шторы и всерьёз размышляя о том, не обладает ли старушка рентгеновским зрением. И почему это вызывает у меня такое беспокойство? Мало ли пенсионерок, которым нечем больше заняться, кроме как пялиться в чужие окна.
В конце концов я не выдержал. Я толкнул дверь подъезда напротив и поднялся по лестнице, нашёл квартиру, зеркальную моей. Дверь была старой, обшарпанной и очень грязной. Я постучал по дерматиновой обшивке кулаком. Во мне закипал гнев, я готовился высказать всё, что думаю о назойливой вуайеристке. За дверью было тихо. Я дёрнул за ручку, дверь со скрипом открылась.
Понимая, что захожу слишком далеко, я тихонько вошёл. Захламлённое пространство, мусор и пыль повсюду, паутина, свисающая из углов длинными бородами. Здесь просто не мог никто жить. Стараясь не шуметь, я прошёл дальше, заглядывая за каждый угол. Квартира была пуста. Неужели ошибся? Переступая через остатки разбитой мебели, я подошёл к окну. Нет, ошибки быть не могло. Вот моё окно, занавешенное плотной бордовой шторой. По спине у меня пробежал ледяными лапками пренеприятнейший холодок. Штора колыхнулась и резким рывком отодвинулась в сторону. На меня взглянул я сам. Вот только улыбка была не моей. Губы брезгливо кривились в уничижающей ухмылке, подбородок был вздёрнут, как у старой интеллигетнши, кичащейся своими прадедами-графьями.
Как загипнотизированный, я сделал пару шагов назад, не отрывая взгляда от своей копии, споткнулся обо что-то, упал. Надо было убегать отсюда куда глаза глядят, прочь от этой чертовщины, но тело не слушалось. Я пытался подняться на несгибающиеся ноги, пытался успокоить сбившееся на одышку дыхание. Перед глазами всё плыло, вдруг стало темно. Что-то не так было с руками, которые вдруг перестали меня слушаться. Я поднёс кисти к лицу, щурясь и с трудом фокусируя взгляд, закричал от ужаса. Руки будто обернули в старый пожелтевший от времени пергамент. Сухая стариковская кожа обтягивала узловатые суставы и пульсирующие вены. Кое-как, шатаясь, я поднялся. Прямо передо мной на стене висело большое старинное зеркало — единственная целая вещь во всей этой разгромленной квартире. Из него на меня смотрела седая старуха, дрожащая и напуганная, совсем не такая, какой я привык видеть её в своём окне.