I
Темно-синее утро за окном. Алексей, лежа под одеялом на узком диване, сквозь полумрак комнаты смотрел в окно. Он проснулся всего на полминуты раньше будильника и эти несколько мгновений созерцал тишину. Звонок как будто включил жизнь в небольшом деревянном доме. Уже через несколько секунд в нем все пришло в движение. Алексей поднялся с дивана и захромал к плите, на кухне появилась его жена и двое их детей. Все они оживленно двигались, доставая продукты для завтрака из холодильника, совершая утренний туалет и одеваясь. Он включил телевизор – новости ему были нужны больше для звукового фона, чем для того, чтобы узнать нечто новое.
Его любимое время суток. Утро – начало нового дня, когда еще относительно много сил, предстоящий день несет новые задачи и таит новые надежды, когда кажется возможным исправить предыдущие ошибки, а новые еще не совершены; тревога ненадолго отступает, а сам он думает о том, каким эффективным и дисциплинированным сегодня будет. Энергичный голос ведущего новостей лишь усиливал деловитое и пока еще хорошее настроение.
Жена попросила Максимку (их младшенького) проверить еще раз перед завтраком собранный ранец. Старший сын, десятилетний Сергей, энергично ел бутерброд. Алексей стоял у плиты и готовил яичницу. Краем глаза он смотрел на пыль и мелкий мусор, скопившиеся на полу под хозяйственным столом и думал, что хорошо бы перед уходом на работу успеть подмести там.
— И вот, срочное сообщение! – произнесла ведущая. – По предварительным данным в подмосковном Антоновске совершенно новое преступление, по всей видимости, являющееся продолжением серии убийств, совершаемых неизвестным или группой неизвестных в Подмосковье с ноября прошлого года. Сейчас известно лишь, что трагедия разыгралась на улице Апрельской, на месте работает наш корреспондент. Сейчас он на прямом включении...
— Совсем же рядом! — промелькнула у Алексея тревожная мысль.
Супруга резко повернулась к детям и, стараясь сохранить спокойствие в голосе, громко (чтобы уж точно заглушить телевизор) произнесла:
— Так, ребята, прямо сейчас, оба встаньте, и сходите, еще раз, проверьте ранцы – все ли собрали, чтобы не было как в прошлые разы, что то пенал, то тетрадь забыли.
— Но, мама, я же только что… — залепетал Максимка.
Что-то попытался вставить Сергей, но мать прервала их:
— Давайте-давайте, это пять минут всего, быстро проверьте и с чистой совестью обратно за стол.
Почти вытолкав их из кухни и закрыв плотно дверь, она тут же убавила звук на телевизоре и схватилась за смартфон. Она стояла, повернувшись к Алексею спиной. Но тот видел, как она периодически бросает быстрый взгляд на экран телевизора и как подрагивают ее локти, когда она набирает текст.
— Переписывается с кем-то в родительском чате, — подумал Алексей. Неудивительно – среди родителей одноклассников обоих ребятишек было немало тех, кто жил в той же, что и они части Антоновска, в самой непосредственной близости от места преступления. Улицу Апрельскую, тем временем, уже показывали на экране.
— Я нахожусь в подмосковном Антоновске, где сегодня ночью в доме № 34 на Апрельской улице были обнаружены следы…— заговорил с экрана корреспондент.
— Леша, — очень сухо и тихо, с большими паузами, заговорила жена, повернувшись к нему, но продолжая при этом смотреть в смартфон, — на Апрельской № 34 это произошло похоже. Знаешь. Там такой большой кирпичный дом. Пишут тут наши что, что-то совсем страшное случилось.
— Что именно? – с еле заметным раздражением спросил Алексей.
— Пишут. Убийство (Алексей чуть заметно вздохнул). Какой-то кошмар: всех, кто был в доме, убили. Ты знаешь, кто там живет? Я очень плохо. Помню, там мужик был такой здоровый, и джип у него тоже здоровый был. Боже, это же всего метров триста от нас.
— По предварительной информации тело жены хозяина дома, сорокашестилетней… — произнесли в телевизоре.
Алексей кивнул – он тоже плохо знал тех, кто жил в том доме.
— Никаких официальных подтверждений от представителей Следственного Комитета и сотрудников полиции еще нет, но среди местных жителей, с кем мы успели поговорить к настоящему моменту, уже распространился слух, что это… .
— Алексей, — после паузы, немного осмыслив прочитанное и услышанное, сказала жена (ее голос стал более жестким), — похоже, это он… Проводи, пожалуйста, сегодня детей в школу.
— Так, вроде же, детей он не трогает, — пробормотал Алексей.
— Алексей! Нельзя, чтобы они одни сейчас шли, да и вообще – увидят сейчас что-нибудь жуткое на Апрельской, кошмаров и потрясений потом не оберешься. И телефон, пожалуйста, пожалуйста, держи включенным.
Тот кивнул. До школы было идти минут десять, и практически всегда Максим и Сергей ходили туда одни, но сегодня желание супруги было вполне понятным.
Она выключила телевизор.
Желая, наконец, продолжить завтрак, в кухню вошли дети.
* * *
Следя, чтобы Максим и Сергей не особенно обращали внимания на мигание проблесковых маячков, со стороны улицы Апрельской и односложно и уклончиво отвечая на их вопросы о том, что случилось, Алексей проводил их в школу. Вернувшись, он стал быстро собираться на Антоновский строительный рынок – место, где он работал. Жена сидела в своей полутемной комнатушке, по-видимому, погруженная в переписку с другими родителями. Когда он уже собирался выходить, то услышал крик с улицы – кто-то просил хозяев участка открыть калитку. Он открыл тяжелую деревянную дверь и с крыльца посмотрел в сторону штакетника, к которому, проходя между нескольких яблонь, вела снежная тропинка.
Полиция. Полным ходом шел опрос жителей близлежащих участков.
Примерно полчаса Алексей с женой отвечали на вопросы о том, где были в течение последних двух суток, слышали ли что-то подозрительное (не слышали), видели ли кого-нибудь подозрительного (не видели), что знали о хозяевах участка 34 на улице Апрельской (да практически ничего не знали).
Он уже опаздывал на работу, когда полицейские, взяв их контакты (Алексей с большой неохотой, но, не показывая этого, дал свой номер – сейчас он редко включал свой смартфон), ушли. На пороге к нему подошла жена и вручила старенький кнопочный телефон.
— Вот, держи, не знает никто про этот номер. В нем симка подруги одной моей. Он заряжен. Пожалуйста, не отключай его сегодня. Сегодня надо быть на связи, ну вдруг что?
— Да не надо, у меня же есть для нас телефон отдельный, – немного смущенно возразил Алексей.
— Ну, возьми, пожалуйста, и этот, ну пусть будет еще один, только не отключай его, – настаивала жена.
Алексей с некоторой брезгливостью натянул старые, уже разваливающиеся, сапоги, надел бесформенный пуховик и вышел на улицу.
– Эх жаль, что машина сейчас не на участке, — поначалу подумал он, поскольку, пусть и по уважительной причине, но опаздывать не хотелось, но потом понял, что он и так бы ее не стал использовать, даже если бы она стояла перед крыльцом. Во-первых, машину в последнее время он брал, только когда во внерабочее время ему подкидывали халтуры (он ремонтировал сантехнику в Антоновске и его окрестностях). Тратиться на бензин по другим поводам он не мог себе позволить.
Во-вторых, сейчас он старался ходить пешком побольше, чтобы вес не увеличивался. Если не усовершенствовать себя, так хоть не ухудшить!
В-третьих, он, по правде сказать, не то, чтобы очень хотел быть на работе, хотя и ценил пунктуальность – качество, к которому он много лет безуспешно стремился.
Наконец, конкретно сейчас ему просто необходимо было пройтись и подышать свежим воздухом.
На улице от его калитки уходили цепочки следов – его, двух его детей и двух сотрудников полиции, только что покинувших их дом.
Быстро светало. Шел небольшой снег. Их участок находился в самом конце улицы Гагарина, примыкая к старой еловой роще. Деревья в ней и те, что росли по обеим сторонам улицы, были укрыты густым снежным покрывалом. Снег скрипел под сапогами Алексея. Он повернул на улицу Королёва и пошел в сторону Апрельской. Что-то зацепило его взгляд справа – на участке справа, из окошка старого дома лился слабый свет.
Алексей не мог вспомнить, когда в последний раз он видел, чтобы в том доме включали свет. На первый взгляд, могло показаться, что участок и дом заброшены. Но нет, там жил довольно странный человек, которого звали Михаилом, а местные меж собой называли его затворником. Михаил-затворник, высокий худой, но крепкий пожилой мужчина, вечно небритый, вечно угрюмый, нелюдимый, живущий по какому-то своему, одному лишь ему понятному распорядку дня. Раз в две, а то и в три недели его видели в разное время суток на Королева и близлежащих улицах, куда-то идущим. Но свет в доме он практически никогда не включал, и из него он выходил редко даже летом. О нем практически никто ничего не знал, кроме того, что он жил здесь всегда.
— Скорее всего, менты его разбудили, опрашивают, — подумал Алексей.
Ближе к повороту на Апрельскую его догнал Мишка, его напарник в магазине сантехники на строительном рынке, живший тут же, на Королева, крепкий, вечно хохмящий мужик.
— Привет! — произнес тот.
— Привет, — отозвался Алексей, пожав тому руку. — Вместе опоздаем, — подумал он. — Ну и хорошо – звонить или писать начальнику не нужно, вместе объяснимся.
— Ко мне менты заявились, — сказал Мишка, — я так понял, хрень какая-то на Апрельской случилась.
— Видимо, да – ответил Алексей, нас с женой вот только в покое оставили, хорошо, что детей в школу успел отвести.
— Слушай, а что там все-таки стряслось? — живо интересовался Мишка.
— Не знаю, — нехотя ответил Алексей, — слухи ходят, что Людоед здесь побывал.
— Да ты что?! – изумился Мишка.
На Апрельскую повернуть было нельзя – часть улицы от поворота и почти до самого шоссе была огорожена. Алексей и Михаил постояли немного, всматриваясь в происходящее.
Проход охраняли двое полицейских, за ограждением виднелся с десяток машин, включая две скорые, несколько полицейских машин, один микроавтобус с затемненными стеклами и надписью «Росгвардия» на борту. У дома 34 находилось не менее десятка полицейских, а также несколько человек в спецназовской экипировке с автоматами наперевес и сновали люди в штатском. Микроавтобус телевизионщиков виднелся за противоположным блокпостом. Перед самим входом на тридцать четвертый участок стоял старый УАЗ, с характерной опоясывающей черной полосой - труповозы.
Они увидели, как к ближайшей к ним скорой двое санитаров медленно вели пожилую женщину. Она смотрела прямо перед собой немигающим и каким-то беспомощно-удивленным взглядом, только ее губы и нос слегка подергивались. Она не то всхлипывала, не то, что-то шептала. Ее ноги заплетались, она еле шла – санитары почти волокли ее.
- Дела! – протянул Мишка. Он пригляделся:
- Смотри ка из наших ментов (Мишка очень хорошо знал местных), тут всего двое, все остальные – чужие, видать из Москвы пригнали.
- Еще бы, - мрачно хмыкнул Алексей, - об этом на федеральных каналах уже месяц трубят, на всю страну прославились.
Они пошли к шоссе в обход Апрельской и, выйдя к нему, быстро зашагали к Антоновскому рынку.
* * *
Они шли очень легко – Алексей был на нервах после утренних новостей и событий. Пока они шли мимо дворов с многоэтажками, мимо старой ветклиники, заброшенного здания института и ветхой детской школы искусств, они с Мишкой даже пару раз успели обменяться шутками.
Однако уже на работе, несмотря на казалось бы всю свою энергию, Алексей быстро понял, что никак не может сосредоточиться на продаже фильтров, кранов, унитазов и прочей сантехники. Ему было тяжело консультировать выбирающих насосы и раковины покупателей, трудно считать сдачу. Через пару часов он уже стал невпопад отвечать на вопросы Мишки. Идя в туалет, он был погружен в свои мысли настолько, что врезался в шедшего навстречу ему Андрея, продавца из соседнего магазина электроники. Всегда жизнерадостный Андрей не отреагировал на столкновение ни шуткой, ни ругательством. Необычно мрачный он взглянул на Алексея, и пробормотав: «осторожнее!» - пошел своей дорогой.
Алексею казалось, что посетители рынка и продавцы думают и говорят только о случившемся на Апрельской улице. Впрочем, отчасти так и было. Временами то тут, то там возникали короткие разговоры о случившейся трагедии.
Строительный рынок, и образовывавшая с ним единый комплекс продуктовая ярмарка наполнялись слухами. К середине дня из этих слухов и сообщений в СМИ постепенно стала формироваться цельная картина случившегося. На Апрельской, похоже, действительно случилось массовое убийство, по своим признакам, скорее всего, действительно относящееся к страшной серии, начавшейся в Антоновске в декабре.
На самом деле, серия началась раньше. Просто первый случай произошел в конце ноября, в городке Солнечный, расположенном на том же направлении, что и Антоновск, но у самой Московской кольцевой автодороги. В одной из квартир старой хрущевки были обнаружены следы кровавого побоища. Жена хозяина квартиры, вернувшись из отпуска, который она проводила где-то на юге, обнаружила, что обе комнаты, коридорчик и кухня были залиты кровью, а в одной из комнат она нашла останки (СМИ использовали именно это словечко) ее супруга. Следствие быстро установило, что кровь была не только его.
Выяснилось, что трагедия произошла за три дня до преждевременного возвращения супруги, встревоженной тем, что муж перестал отвечать на звонки, и что предположительно в квартире с ним в тот момент находился его лучший друг, с которым они пили. Друг был объявлен в розыск, но до сих пор его поиски не принесли никаких результатов. Следствие не разглашало подробностей об убитом, в частности, ничего не говорилось о его роде деятельности.
А через три недели аналогичная трагедия произошла на улице Южной, уже в самом Антоновске, на противоположном от жилища Алексея конце города. На этот раз – в частном доме. Следы бойни обнаружили родственники хозяев, забившие тревогу, когда в течение четырех дней те, не выходили на связь. Они вызвали сотрудников МЧС, которые и вскрыли ворота, а затем и входную дверь... Следователям не потребовалось много времени, чтобы связать два происшествия.
Крови было намного больше.
На этот раз в доме на момент преступления находилось минимум четыре человека – хозяин, его жена и двое их друзей. В большой комнате первого этажа были обнаружены «останки» жены. Тел хозяина и двух гостей обнаружено не было. Зато была обнаружена их кровь, литры их крови. Картина стала проясняться. Предположительно, кто-то заходил в дом, убивал всех, кто там был, один труп оставляя в доме, а остальные тела (вряд ли пропавшие еще были живы) забирал с собой. Но никаких биологических следов, никаких отпечатков убийцы (или убийц) никто не находил. Камеры наблюдения также никого не зафиксировали, что, впрочем, неудивительно. Ближайшие камеры были расположены у торгового центра и на участках метрах в пятистах от участка. Свидетели были, но ничего кроме того, что в доме в ночь трагедии на полную мощь орала музыка, они сказать не могли Музыка никого не удивила – периодически хозяева устраивали вечеринки у себя, приглашая друзей.
Несмотря на то, что хозяева квартиры хрущевки и хозяева участка в Антоновске не были знакомы друг с другом, полиция связала убийства с их профессиональной деятельностью. Но сама эта деятельность в прессе никак не освещалась. Соседи также мало, что знают о том, кем работали хозяева жилищ. И это, наверное, удивляло тех, кто следил за криминальными сводками, более всего. Словосочетание «сфера финансовых услуг» мало что проясняло.
А в середине января кошмар пришел на улицу Ясеневую – центр Антоновска, всего в двух километрах от дома, где жил Алексей.
В доме на Ясеневой в момент трагедии также находилось четыре человека – хозяин дома, его жена, их четырнадцатилетний сын и друг хозяина. Снова вечеринка, снова музыка на полную мощь. На этот раз один из соседей, которому музыка в два часа ночи мешала спать, подошел к забору и начал кричать, чтобы хозяева сделали музыку потише. Ему никто не ответил, но музыка внезапно стихла через пару минут. Сосед, удовлетворившись, вернулся домой и заснул. А через день в том доме обнаружили «останки» хозяина и его четырнадцатилетнего сына и кровь всех остальных.
- Четырнадцать лет, - подумал Алексей, когда прочел сообщение об убийстве, - подросток, ну хоть не ребенок, хоть немного успел пожить.
Тел других жертв опять обнаружено не было. Опять не было обнаружено ни следов, ни непосредственных очевидцев трагедии, записи ближайших камер наблюдения опять ничего не дали.
После январского массового убийства в Антоновске чудовище и стали называть Людоедом. Это произошло с подачи одного из участковых, который в разговоре с местными ляпнул, что, мол, как тела исчезают - непонятно, жрет он их что ли?
И вот теперь нечто пришло на Апрельскую улицу. В доме на момент убийства было пять человек. Хозяин дома (тот самый здоровый мужик, у которого был здоровый джип), его жена, их сын-студент восемнадцати лет и две женщины, родственницы жены. Как понял из разговоров Алексей, люди считали, что трагедия разыгралась позавчера ночью. В доме звучала громкая музыка. Соседи знали, что к семье приехали в гости и, несмотря на то, что им мешали спать, ничего не предприняли. А вчера поздно ночью к ним приехала родственница, мать супруги, бабушка студента, встревоженная (и это еще мягко сказано) тем, что ее родные перестали выходить на связь.
- А не ее ли вели под руки санитары? - подумал Алексей.
В доме обнаружили «останки» жены хозяина дома.
Разгрузка фуры, пришедшей с товаром в середине дня, немного отвлекла его от тревожных мыслей, которые, впрочем, снова захватили его, когда он вернулся к продажам. Во время своего обеденного перерыва он хотел почитать взятую с собой из дома книгу, но не смог сосредоточиться и оставил это занятие. Он пошел в соседний павильон на продуктовую ярмарку и купил у хозяйки местной кофейной лавки Гюльнары чашку горячего турецкого какао. Этот напиток он очень любил. Терпкий и сладкий он будил в нем теплые воспоминания о детстве – он очень любил, когда мама поила его какао. Это тоже немного отвлекло его от тревожных мыслей
Рабочий день, казалось, длился бесконечно. Обычная какофония звуков рынка – лязг металла, постоянный гомон, рычание моторов грузовиков снаружи, сегодня были особенно яркими и раздражающими. В какой-то момент, засмотревшись в окно на крыше на постепенно намечающиеся сумерки, Алексей задумался: а что будет, если какой-нибудь урод придет к нему, чтобы уничтожить его жизнь, его семью? В том, что он обязательно даст ему отпор он был уверен. Даже у такого рохли как он (а он себя считал рохлей) найдется решимость противостоять врагу. Но вот хватит ли у него сил победить, хватит ли сил справиться?
Ему позвонила жена и сказала, что забрала Максимку и Сергея из школы.
Мимо прилавка то и дело ходил мрачный Андрей, не реагировавший даже на хохмы Мишки.
В какой-то момент Алексей разговорился с ним. Это произошло случайно – у Алексея не было желания вступать в разговор, просто Андрей что-то спросил у него. Слово за слово, и Алексей задал ему вопрос:
- Паршивый сегодня денек то, да?
- Ты о чем? – глянул на него Андрей. - Ты об убийстве что ли? Ну да, ну да!
- А ты мрачный не по этому? – поинтересовался Алексей.
- И из-за этого тоже, но тут больше Ленка, - ответил тот.
Ленка была дочерью Андрей, находившейся на пороге совершеннолетия и полностью погруженная, как это и положено подростку, в поиски самой себя, давая своей семье в полной мере насладиться всеми прелестями переходного возраста.
- Ты представляешь, эта зараза сегодня заявила, что больше на фортепиано учиться играть не хочет! – мрачно произнес Андрей.
У Алексея от удивления выгнулась бровь, он попытался осмыслить причину дурного расположения духа у своего знакомого.
- Ты не представляешь, как я был рад, когда он полтора года назад заявила, что на пиани… ну на фортепиано играть хочет! – выпалил он. - Я всегда хотел сам играть и, вообще, считаю, что это дело правильное. Инструмент ей купил, дорогой между прочим, подержанный, но из-за него я себе нормальный пуховик только месяц назад смог купить. В школу искусств ее устроил. И нравилось ей вроде вначале. А тут два месяца назад занятия пропускать стала, учительницу – дурой называть. Мол, музыку не ту предлагает, упражнения дебильные (так и сказала мне, прикинь!). Я ей и говорю – дело это сложное, задницы усидчивой требует. Она обиделась, но занятия продолжила. А сегодня заявила, что к пианино больше не подойдет и вообще музыка ей больше не интересна. Даже разговаривать со мной не стала. А что теперь делать? Чует мое сердце – ни работы у нее настоящей не будет, ни семьи, с таким отношением к себе, к нам и к делу. А пианино? Куда мне теперь его девать? Продавать? Разломать жалко! Инструмент все-таки. А он стоит, место занимает!
Андрей сплюнул.
- А ты сам научиться не хочешь? – робко предположил Алексей.
Андрей мрачно взглянул на него и бросил:
- Времени нет! Занят я. Дуру эту на ноги поднимать надо.
Он пошел к себе – Алексей слегка недоуменно смотрел ему вслед.
Рабочий день, наконец, закончился. Они с Мишкой посчитали кассу, отзвонились начальнику. Мишка пошел в центр по каким-то своим делам, а Алексей пошел домой.
Темное тяжелое небо придавило Антоновск. Начинался снегопад.
Дойдя до поворота на Апрельскую, он обнаружил, что оцепление уже снято. Он повернул и пошел по этой улице, уставившись на приближающийся дом № 34. Обычный дом. Не воплощение богатства, но явно, что живущая (жившая) там семья проблем с достатком не имела. Свет в доме, конечно, не горел. Черные пустые окна смотрели на улицу. У забора стояла полицейская машина, в которой в водительском кресле спал дежурный. Проходя мимо калитки, Алексей вдруг почувствовал, что слева от него прямо напротив калитки кто-то стоит. Он повернул голову. Сгорбленная черная фигура. Как он ее не разглядел? Вероятно, так падал свет фонарей, что фигура слилась с темнотой.
Эта была пожилая женщина. Та самая, которую утром под руки вели санитары. Она стояла, вперив взгляд в калитку, смотрела как бы сквозь Алексея, немигающим, холодным взглядом. Ее губы были плотно сомкнуты. Она совершенно не двигалась, а ее мертвенно-бледный от недостаточности освещения цвет лица придавал ей сходство с восковой фигурой. Она даже не моргала. Снежинки опускались ей на нос, на щеки и, казалось, не таяли.
Алексей поежился и быстро зашагал прочь.
Дома дети и жена уже заканчивали ужинать. Они были более или менее спокойны. Только изредка крикливые интонации в голосе супруги выдавали нервное напряжение. Он кивнул детям и сел на диван. Хотел включить телевизор, но понял, что сил, чтобы его смотреть, несмотря на то, что до ночи еще было довольно далеко, у него нет. На него давила жуткая усталость, как будто на плечи ему опустился небосвод. Он просто сидел, глядя в пустой экран. Максимка и Сережа вышли из-за стола и ушли наверх. Жена еще некоторое время сидела за ним, водя вилкой по уже пустой тарелке. В комнате, где они остались вдвоем, висела тишина, нарушаемая только поскребыванием вилки о фарфор.
- Ой, я думала, ты еще на работе, - внезапно, через несколько минут сказала супруга. Она только подняла глаза от тарелки и внезапно увидела Алексея. Он кивнул ей. Она встала и пошла наверх (- Видимо, - подумал Алексей, - помогать детям доделывать уроки). Он брезгливо посмотрел на пространство под хозяйственным столом. Мусора и пыли там стало больше.
- Эх, подмести бы, - подумал он, - А, ладно, завтра уже.
Он лег на бок и крепко уснул.
II
Следующее утро было лишено приятных ощущений. Суетливый завтрак, почти полное молчание. Телевизор был выключен. Супруга сказала Алексею, что сама отведет детей в школу.
Она не успела. Окрик снаружи оповестил, что к ним снова нагрянула полиция – повторный опрос. И в этот раз разговор был куда тяжелее.
Детей отвели наверх и попросили остаться в комнатах. В кухне первого этажа, по очереди опрашивали вначале жену, потом самого Алексея.
- Вы – владельцы дома и участка?
- Нет.
- Кто владелец?
- Знакомый отца, - отвечал Алексей, когда пришла его очередь, - совсем старый, за дачей следить сложно, живет в Москве, мы уже тут четыре года живем. Он не против, даже благодарен.
- Фамилия, имя отчество, телефон владельца?!
Алексей назвал
Каким имуществом еще владеете?!
- Да практически никаким, - ответил Алексей и начал перечислять нехитрый скарб. Это было правдой. У них не было ничего, кроме одежды и смартфонов. Дом не их, своего жилья у них не было, сбережений, разумеется тоже. Машина тоже была не его. Он ездил по доверенности на одной из машин своего начальника, владельца магазина сантехники, который, зная о его тяжелом материальном положении, по возможности старался его поддерживать. Халтуры по ремонту также находил в основном для Алексея его начальник. Кроме того, он время от времени давал ему возможность поработать в ночные смены для дополнительного заработка на одном из своих складов охранником. Возможно, самую большую ценность представляли инструменты, лежавшие на полузаброшенном участке, там же где Алексей держал машину, впрочем, он упомянул и о них. Врать он не хотел.
…
- Почему живете не по прописке? – задал вопрос опер, держа в руках его паспорт.
- Работа здесь, дети здесь в школе учатся.
Опер подробно спрашивал его, как он зарабатывает себе на жизнь, кто его начальник, в чем заключается работа, кто он по образованию и еще много чего, что, казалось, к делу совсем не относится.
Далее пошли вчерашние вопросы о том, где он был с 21.00 до10 утра три дня назад, кто это может подтвердить, чем именно он занимался. Сейчас полиция была куда более дотошна.
Разговор с Алексеем длился уже более сорока минут, когда в какой-то момент оперативник, выслушав очередной ответ, замолчал на несколько мгновений, потом пристально посмотрел на него и внезапно спросил:
- Скажите, у вас есть просроченные кредиты и микрозаймы?
Жжение в животе, скулы свело, руки и ноги ослабли и ощущение, что ему через глотку до самых кишок вставили шпалу – вот что в этот момент почувствовал Алексей. Он молчал. В комнате повисла тишина
Лгать было бессмысленно – перед ним была полиция, которая может связаться со службой приставов и получить его кредитную историю, быстрее, чем он развяжет и завяжет шнурки. Перед ним было всевидящее око. Так он, по крайне мере считал. Ему предстояло сказать о том, что было причиной, по которой он уже два года практически не отвечал на звонки по телефону и смс, стараясь держать его по большей части выключенным. Причину, по которой для общения с супругой и со своим начальником он использует один (уже два) кнопочных телефона с левыми симками – на новый смартфон денег не хватало. Причину, по которой он уже два года не поддерживает со своими родственниками никаких связей. Причину, по которой его работодатель переводит ему черную зарплату на карту двоюродной сестры его (Алексея) жены.
Причина заключалась в том, что его долги перед банками и микрокредитными организациями, были (по его меркам) астрономическими.
- Спокойно, спокойно, не торопись, - мысленно сказал Алексей сам себе.
- Да, - тихо и сдержано ответил он на вопрос оперативного сотрудника о наличии у него просроченных займов.
- Много?
- Довольно много, - тихо и медленно, почти по слогам, произнес Алексей.
- Сколько? – уточнил оперативник, застучав пальцами по крышке стола.
- Свыше трех миллионов, - в тех же динамике и темпе проговорил Алексей. Точной суммы он и не знал. Он давно прекратил следить за ростом своих долгов за просрочки. Сейчас он старался не занимать вообще ничего ни у кого, но банкам и микрокредитным организациям так ничего и не отдал.
Оперативник нарочито удивленно поднял бровь:
- Ну ничего себе. Скажите, кому именно Вы должны?
- Я могу назвать нескольких кредиторов, но всех я сейчас и не вспомню, – произнес Алексей.
- В смысле? – продолжал «удивляться» оперативник.
- Их очень много, я не могу вспомнить сразу всех, мне нужно время, чтобы составить список, – проговорил Алексей.
По идее этот список ему надо было составить еще несколько лет назад, но он постоянно оттягивал этот момент. Ему казалось, что сделать сейчас ему было бы намного тяжелее, чем согласиться на предложение быть сбитым автомобилем. Алексей не любил думать о проблемах. Он не любил их решать.
- Ну некоторых-то Вы сейчас сможете назвать? – попросил опер, чуть смягчив интонацию, покосившись на край обеденного стола.
Алексей утвердительно кивнул. Он назвал названия первых десяти организаций, которые ему удалось сразу вспомнить.
Оперативник, казалось, удовлетворился перечнем, хотя и Алексей, и он сам прекрасно понимали, что полные данные о финансовых проблемах первого будет у последнего на руках через считанные часы.
Опер, тем временем, назидательно произнес:
- Как же это, Вы, до таких долгов докатились?
- Не рассчитал в свое время трат и не рассчитал заработок, - тихо, но очень четко, словно проговаривая заученный текст, произнес Алексей.
Скажите, а коллекторы Вас не достают? – слегка усмехнувшись, и искоса глянув на опрашиваемого, после некоторой паузы произнес полицейский.
Алексей молча кивнул, не став уточнять, что он уже давно не подходит к телефону и не читает сообщения. Сделал он это во избежание лишних вопросов. Например, вопросов на предмет того, как он собирается отвечать, когда следователь захочет связаться с ним по телефону. Он не сомневался, что его о таких звонках сейчас предупредят.
- Грубят, угрожают? – почти сочувственно спросил полицейский.
- Бывает, - спокойно сказал Алексей.
- Жалобы подавали?
- Да нет, - после паузы ответил Алексей, пожав плечами.
- А почему? – таким же участливым тоном опять с некоторой ноткой наигранного удивления спросил полицейский. – Сейчас на коллекторов, если они лишнего себе позволяют, управу найти не так сложно, как раньше Новые законы работают, приставы и мы довольно быстро реагируем.
- Ну как-то пока обходился без жалоб, - сказал Алексей.
- Ну как так? – продолжал полицейский, - Вам грубят, наверняка родственников Ваших достали в конец, а Вы терпите?
Алексей вздохнул и пожал плечами, чуть отведя взгляд вниз.
- Жалуйтесь обязательно! – горячо возразил полицейский. – Моего двоюродного брата, полгода назад также доставать стали, его супруге названивать начали и такие вещи в трубку говорить стали (Алексей чуть не вздрогнул), что и пересказывать как-то неудобно. Так что же. Подал жалобу и как отрезало. Никаких больше звонков, никто не беспокоил. Так что Вы это… не пускайте на самотек.
Оперативник задавал ему вопросы еще несколько минут. Он спрашивал его о жене, о ее работе, о том, нет ли у нее долгов, спрашивал, как учатся дети.
Алексей спокойно отвечал на все.
- Ладно, - произнес оперативник, немного помолчав - скорее всего, скоро Вас вызовем. Будьте на связи. Телефон указали верно?
- Может дать ему другой, один из двух тайных номеров, - пронеслось в голове у Алексея – уж слишком ему не хотелось включать смартфон с симкой, номер которой он указал вчера во время первого опроса. Но не сделал этого. Пусть тайные номера будут только их с супругой.
- Да, - сказал он, - верно (черт, теперь придется включить смартфон и принимать звонки и смс).
Полицейские поднялись и вышли из дома. В комнате как будто стало светлее и стало проще дышать. Алексей еще некоторое время сидел ровно на стуле – слабость потихоньку уходила, ощущение того, что в него загнали шпалу – тоже. Он медленно поднялся и вышел в прихожую. Со второго этажа спускалась жена.
- Все? – спросила она.
Он кивнул и сказал:
- Про тебя много спрашивали.
- А у меня про тебя, про твои долги, - ответила она. – Сказала как есть, перед ними бессмысленно лукавить.
- Все верно, - ответил он.
Жена развернулась и пошла вверх по лестнице, окликая детей. Она предложила им сегодня остаться с ней дома, вместо школы.
- С работы она, наверное, уже отпросилась, - подумал Алексей.
Он медленно одевался. Ему обязательно надо было идти на работу, хотя, отступившая на несколько минут слабость, похоже вновь охватывала его. Он достал из кармана кнопочный телефон и описал в коротком SMS-сообщении начальнику ситуацию и предупредил, что опозадывает. Он вышел из дома, прошел к калитке, задев головой ветку яблони, одарившей его пригоршней снега. Он поморщился, вытаскивая из-за шиворота жгучий снег, и вышел за калитку. От нее по Гагарина уходили цепочки следов двух оперативников.
* * *
Он очень медленно шел на работу. Уже было светло и на улицах были только редкие прохожие. С трудом ступая по снегу, который сегодня ему казался вязкой глиной, он уныло смотрел по сторонам. Никакой энергии в нем не было и в помине. Разговор с полицейскими, как будто высосал из него все силы. Но не только разговор…
Пройдя к работе путь до половины, он очутился в небольшой грязной рощице, раскинувшейся неподалеку от обочины шоссе за щитами. Ветви были столь частыми, что снежные рукава в пасмурный день создавали иллюзию сумерек. Он остановился. Сил больше не было.
Как-то навалилось все.
Он казался себе неуклюжим, грузным и прогнившим. Последние метров двести он с трудом волочил ноги, тяжело дышал, дорога под пасмурным матовым небом казалась бесконечной. Он подумал, что чувствует себя очень старым. Но ведь он еще далеко не старик. Ему еще нет и тридцати пяти.
Долги, почти нищенское существование, бессилие, отсутствие перспектив, никакого просвета впереди. И он снова не успел подмести под столом. К вечеру пыли и мусора на полу станет намного больше.
Как-то навалилось все.
Он увидел, что в метрах двух от него на краю дорожки что-то валяется. Он пригляделся – это был мертвый кот. Зверь пятнистой расцветки с чуть оформленными кисточками на ушах лежал на боку, приоткрыв пасть. Его остекленевшие глаза были полуприкрыты. Мягкая, наверное, очень приятная на ощупь шерстка чуть колыхалась от ветерка, и если не смотреть на пасть и на глаза кота, можно было подумать, что он спокойно спит, скоро проснется и побежит дальше по своим делам. Но сомнений не было – животное было мертво.
- Он лишен сил и одинок – подумал о себе Алексей, глядя на тело кота. Одинок и это при том, что у него есть двое сыновей.
Он поднял голову и хотел посмотреть на небо, но увидел только ветви, покрытые матовым снегом.
Он расстегнул пуховик, чтобы дышалось полегче, и машинально провел левой рукой по отвороту. Пальцы наткнулись на что-то твердое во внутреннем кармане.
- Книга, – понял он. Та самая, чтение которой он так и не смог вчера продолжить. Он вытащил ее из кармана. На темно-коричневой обложке золотистыми буквами было написано: «Магнус Каэкский. «Дозволь открыться Тебе»»
- Неужто, Магнус, - горько усмехнулся Алексей, - ты чем-то мне сейчас сможешь помочь?
Он убрал книгу обратно и побрел.
Когда он подходил к рынку, его взгляд упал на здание Антоновской детской школы искусств, слева от дороги. Здание?! Громко сказано. Обычный, двухэтажный дом, более подходящий для дачного участка, чем для госучреждения. Сайдинг, которым он был когда-то обит, потрескался и отвалился - во многих местах зияли дыры, через которые проглядывали, казавшиеся черными доски. Стены, окна, крыша с огромными козырьками – все было покрыто грязью. На окнах первого этажа были установлены черные решетки. Чердачное окно было наполовину разбито. Здание казалось почти бесхозным, нагоняя ощущение безысходности и тоски. Это впечатление еще больше усиливалось тем, что почему-то по всему периметру здания на расстоянии почти двух метров от фундамента не было снега – дом окружала серая земля, покрытая остатками редкой жухлой травы и поникшими стеблями кустарника. Вечный ноябрь. Школа пребывала в нем. Самим фактом своего существования она была горькой насмешкой над прекрасным и вечным. Между тем учреждение работало. В нем даже кто-то учился.
Дойдя до рынка, Алексей глянул на свое отражение в дверце машины, припаркованной у одного из входов – одутловатое лицо, начинающие обвисать щеки, намечающийся второй подбородок, усиливающаяся полнота, сутулая спина, синяки под глазами, уродливый пуховик. Он отвернулся от отражения.
* * *
Подойдя к своему магазину, Алексей увидел, что Мишки нет, а по магазину суетливо сновал его начальник, владелец точки, пытаясь обслужить одновременно нескольких покупателей. Увидев Алексея, он обрадовался и быстрым шагом направился к нему.
- А вот и ты, здорово! Представляешь, к Мишке тоже полиция утром нагрянула, он тоже опаздывает, - тихо произнес он, радуясь тому, что пришла подмога. И в этот самый момент в секцию, запыхавшись, влетел Мишка.
- Привет! – хрипло выпалил он.
Работа началась. До обеда Мишка и Алексей практически не разговаривали. Мишка был необычно для себя хмур и напряжен. Только через несколько часов, когда дело уже шло к перерыву (для Алексея) Мишка заговорил с ним:
- Слушай, к тебе ведь тоже сегодня полиция приходила? – как-то тихо, почти шепотом, спросил он. – Что спрашивали-то?
- Да разное, про регистрацию, про то, кому принадлежит дом, - начал отвечать Алексей, но Мишка его не дослушал и произнес:
- А меня, прикинь, стали о моих займах спрашивать? Чего, говорит, есть займы просроченные? Представляешь?
- А меня тоже об этом спросили, - ответил Алексей.
Мишка, казалось, облегченно выдохнул
- Тебя тоже? Слушай, а с какого, они этим интересуются? Какого им вообще надо знать об этом?
Алексей покачал головой.
Мишка помолчал немного, а потом спросил:
- А что ты им ответил-то?
- Правду, - усмехнувшись сказал Алексей. – Сказал, что не просто в яме, а в долговой пропасти. Они еще попросили пару микрокредитных компаний назвать, где я брал, ну я так навскидку и назвал. А ты?
- Ну я вначале как-то уклончиво постарался отвечать, но… - Мишка, почесал затылок. – В общем, на чистосердечное они меня вывели за две минуты. А мне так мерзко стало, знаешь. Какое им дело, а я и так, все время на нервах, изо всех сил деньги собираю, чтобы все вернуть. Леха, я серьезно, по всем сусекам… уже в щелях в полу монетки ищу, чтобы долг отдать. Мысль была, что сейчас в отделение и увезут протокол составлять. Да знаю-знаю, - замахал он рукой, - что такого бы не было. Но все равно не по себе стало.
- Так уж не по себе? - горько усмехнулся Алексей. – Мне бы твои долги.
- Ну не скажи, - протянул Мишка. – Мне до чемпиона (Мишка кивнул на него), конечно, далеко, но и не копейки я им должен. Да и коллекторы, ты даже не представляешь, как эти суки меня достали. Мишка почти перешел на крик и выдал матерную тираду, характеризуя сотрудников отделов взыскания и коллекторских агенств, которые уже изрядно успели потрепать нервы и ему, и членам его семьи, и даже его друзьям. Это было необычно. Мишка матерился очень редко. Обычно мат он использовал, когда был крайне зол или растерян.
- А, кстати, - закончив материться, сказал он, - опер-то меня как раз и задолбал вопросами о том, звонят ли мне коллекторы и не достали ли они меня, жаловался ли я на них. Вот это я вообще не понял, к чему было.
- Та же история, - сказал Алексей и пожал плечами.
- Дела! – протянул Мишка.
* * *
У Алексея начался перерыв. Какао у Гюльнары он решил отложить на самый его конец, а сейчас он достал из кармана пуховика книгу и пошел к одному из выходов с крытого рынка, где стоял пустой стул.
Он хотел все же почитать.
Магнус Каэкский.
О Магнусе он узнал всего лишь недели две назад. В один из вечеров он сидел на диване и смотрел в телевизор. В голове бродила тяжелая мысль: пора уже наконец что-то менять! Он смотрел в телевизор, не видя, что там, и почти в автоматическом режиме переключал каналы.
Его привела в себя внезапно прозвучавшая с экрана реплика:
«… и он до сих пор определяет наше мышление!»
Реплика была сказана каким-то ученым мужем в строгом костюме настолько азартно, что Алексей поневоле заинтересовался. Это была передача религиоведческого толка. Алексей такие не смотрел, но обаяние и красноречие участвующих в дискуссии в этой передаче было заразительным. Из этой дискуссии он и узнал о средневековом философе Магнусе родом из Римской провинции Каэкии, жившем не то в четвертом, не то в пятом веке нашей эры и о его трудах.
Философ этот, как следовало, из программы, был одним из крупнейших мыслителей в истории, оказавшим огромное влияние как на религии Запада, так и религии Востока, и был чтим в них до сих пор. Алексею показалось, что он когда-то слышал его имя раньше.
Он смотрел передачу, и внезапно в его голове возникла мысль: а может с этого Магнуса и начать. Может с его книг начать что-то менять в своей жизни. Нет, Алексей не был воцерковлен. Его даже было сложно назвать стихийным верующим. Но если бы его спросили – верит ли он, что миром управляет какая-то высшая сила, он, скорее всего, ответил бы утвердительно. Впрочем, против религий он также особо ничего не имел. Тут дело было в другом. Алексей хотел фундаментальных перемен в собственной жизни. Он хотел изменить свое финансовое положение, он хотел, наконец, навести близкую к абсолютной чистоте в доме, где он жил с семьей, но также он хотел измениться и интеллектуально, и духовно.
Фигура Магнуса Каэкского увлекла его тем, что, из рассуждений участников передачи, Алексей представил его кем-то вроде повара, который из воды мог создать кулинарный шедевр. Религия и вера были доступны всем. Например, религиозными себя считали и многие родственники, и многие знакомые Алексея. Казалось их вера и религия были чем-то простым и понятным. В них были лица и имена, известные всему миру, включая атеистов.
Но Магнус массам не был знаком. Скорее, его можно было назвать представителем духовной и интеллектуальной элиты, владевшей сложным, доступным столь же элитарному кругу специалистов и посвященных, знанием о вере, раскрывавшим все ее тонкости, дававшим возможность свободно в ней ориентироваться.
Это интриговало Алексея, это привлекало его. Уже на следующий день он зашел в книжный и, недолго подумав, какой из трудов Магнуса Каэкского приобрести, купил его трактат под названием «Дозволь открыться Тебе» - по словам специалистов из передачи, этот трактат был одним из самых важных в наследии философа.
Он начал его читать в тот же день, и первые главы давались ему с огромным трудом. Это были сплошь восхваления Всевышнего, написанные чрезвычайно эмоциональной, переполненной эпитетами, витиеватой речью. Алексею все время переходилось перелистывать в конец, чтобы прочесть множество сносок с пояснительными комментариями. Ему приходилось заставлять себя. Он читал во время перерывов на работе и иногда дома.
На рынке он лишь пару раз поймал удивленные взгляды других продавцов, что даже польстило ему и придало сил. Но очень быстро он понял, что, в целом, всем абсолютно все равно, что он читает. Дело к тому моменту пошло быстрее – он привык к языку книги. Однако неделю назад он оставил это занятие, каждый день намереваясь к нему вернуться. И вот, наконец, он это сделал. Возможно, если бы не последние события, то и не вернулся бы.
Он нашел примерно то место, где бросил тогда чтение.
«Нет места, где бы не было Тебя! Даже в сердце моем есть Ты, хотя по злобе своей и слепоте в юные годы свои, я не чувствовал и не видел Тебя»
Он остановился на несколько мгновений. Он сидел на строительном рынке. Перед ним был магазин, где продавалась спецодежда, справа – еще один магазин с сантехникой, слева – выход. Вокруг стоял негромкий гомон продавцов и покупателей. Алексей продолжил читать.
Это был раздел о сочувствии.
«Те, кто сочувствуют попавшим в беду, не умиляются разве они себе и не думает разве они о себе часто: вот прекрасны мы! Но разве такой человек, радующийся своему сочувствию, умиляющийся ему, не хочет ли он хотя бы иногда, чтобы несчастья с другими происходили чаще, чтобы он и еще раз, и еще раз мог умиляться своему чувству? Не лучше ли, преисполнившись любви к Тебе, взглянуть на страдание другого, помня о том, что оно лишь испытание, Тобой созданное, Тобой осмысленное до каждой мелочи, до каждого вздоха страдающего. Возлюбить должно не само страдание, но замысел твой и повести другого, если можешь, к этой любви».
Алексей остановился и еще раз медленно перечитал эти строки. Затем продолжил.
«Но слеп и безумен также и тот, кто смеется над несчастием другого. И погибель его не в том, что осудят его окружающие, но потому что кинжал раскаленный он втыкает в сердце свое, в обитель Твою. Но Ты, как терпеливый отец, ждущий, когда чадо его по неразумию своему не слушающее его, одумается, не уходишь оттуда, а все ждешь и ждешь исцеления безумца. Так что же делать сочувствующим? Любовь к Тебе – один лишь путь. Я вижу несчастного – не скорблю о нем, протягиваю ему чашу испить воды и рассказываю ему о любви к Тебе, и сам Тебя ищу в нем»
Впервые Алексей читал трактат Магнуса Каэкского с искренней заинтересованностью. В детстве от взрослых и учителей он привык слышать повеления сочувствовать и испытывать сострадание. К предложению задуматься о природе и значении этих чувств, засомневаться в их полезности, он был не вполне готов.
Не скорби о нем. Не смейся над ним. Помоги. Поведи к любви и сам в нем ищи Высшее.
Алексей отложил книгу и несколько минут думал.
- Предложить той пожилой женщине, чей внук уже мертв, той женщине, что вчера в оцепенении стояла у дома № 34 по Апрельской улице, полюбить замысел – не странная ли затея?
Не придя к ясному заключению, он продолжил чтение. В следующем разделе речь шла злой природе человека. И он показался Алексею еще более необычным.
«… бесстыдный насмешник моет свою свинью, наряжает ее в тунику, учит ее выполнять простые приказы – по слову его выходить из загона и по слову его – заходить. Он может даже бить ее нещадно за то, что она валяется в грязи. Разве преобразится свинья тогда в человека? Нет, все так же она, завидев грязь, обрадуется ей как младенец груди материнской и бросится валяться в ней, даже зная о наказании. Чем лучше человек? Какими бы науками себя не совершенствовал он себя, как бы не пестовал в себе добрые мысли, каким бы страшным ни было наказание ему грозящее, все равно стремится он к нечистотам, ко злу. Любит нечистоты, помыслы к ним устремляет.
Таков человек всегда: в старости, в зрелости, в юности, в детстве. Но почему же мы умиляемся детям? Почему говорим: невинное дитя, почему говорим: младенец чист? Разве чисты они, разве святы они пред Тобою? Или не человеки они? Мать скажет – умиляться ребенку правильно и хорошо, и что чувство мое идет из нутра моего. Возможно, и так, но чему умиляемся мы? Ребенку, что идет на ногах своих впервые в своей жизни, чтобы забрать сласть себе? Чтобы крикнуть: «Хочу»?
Что мы чувствуем? Мы осязаем обман, но не желаем его осязать. От Тебя отвернуться хотим, ибо истина Твоя горька, хоть и несет спасение. Дети твои – от явления в этот мир и до обращения в прах до праха несут на себе отметину — след челюстей звериных. А мы видеть этого не желаем и говорим: невинные! И говорим: чистые! Но есть ли чистота, кроме как в Тебе?!
Чист разве ребенок, безгрешен ли он? Он все тот же человек, загнанный в грязь своим пращуром. Он не может до поры сквернословить, ибо еще не успел выучить страшных слов. Он не может убить, поскольку не имеет еще таких сил, чтобы заставить другого прекратить дышать, но разве чище он от этого? Нет. Крик его, еще лежащего в колыбельке, нетерпеливый и пронзительный, бездумный, которым он зовет мать, желая ее молока, желая ее рук, ее взгляда, не испытывая ничего, кроме своего желания, уже есть крик зверя, уже есть свидетельство проклятия – губительного наследства нашего праотца-человека. В одном ребенок превосходит взрослого. Еще не одурманенный разумом он восприимчивее к слову Твоему. А в остальном, умиляться ребенку мы можем, лишь видя в нем и пестуя в нем Тебя, и через него, стараясь приближаться к Тебе еще ближе».
Алексей невольно задумался о своих сыновьях – Максиме и Сергее. Он никогда не воспринимал их так – не видел в них того, о чем писал Магнус. Он долго подбирал слово. Наконец, вспомнил его: «патология»! Вот оно. То, что описывал философ, напоминало наследственную патологию, проклятие, передающееся по наследству от отца к сыну от поколения к поколению. Он даже не думал о том, что нечто подобное может существовать. Однако чуть позднее Алексей вспомнил, как иногда, когда в разное время Максим и Сергей еще были маленькими, он внезапно, глядя на них, начинал испытывать непонятное смятение. Не то, чтобы страх, хотя, нет, это было похоже именно на страх, когда каждый из его младенцев начинал кричать, и на этот крик бежала его супруга, никогда не прося его подойти к ним вместо нее, бежала, бросая любое дело, каким бы она не занималась. Он смотрел в те моменты на детей, совершенно непонимающим взглядом, отчужденным, ощущая их самих, как нечто чужеродное в собственном мирке.
* * *
Странно, но чтение трактата Магнуса Каэкского и размышления о его идеях, не только отвлекли Алексея от тяжелых раздумий, но и добавили ему сил. Утренняя, вызванная треволнениями слабость окончательно ушла, и остаток трудового дня он работал даже с легкостью, а домой после работы шел почти с воодушевлением. Мишка опять остался в центре по своим делам и Алексей быстро шел без намека на ощущение тяжести, каковое сопровождало его полдня. В голове его роились мысли, довольно хаотичные, неоформленные. Подстегнутый рассуждениями Магнуса, он вел бессвязный диалог с какими-то воображаемыми собеседниками о зле, как постоянном и неотъемлемом элементе человеческой сущности, о восприятии детей, о сочувствии. Чаще же всего к нему возвращалась мысль о поиске высшей силы, намеков на нее, каких-либо проявлений в другом человеке. Приближаясь к дому, он увидел, что новых цепочек следов, кроме его собственных и двух оперативников, от калитки не вело – жена и дети все же так и остались дома.
Войдя, он услышал веселый гомон на втором этаже – там во что-то играли. Постоял немного, прислушался и пошел в маленькую летнюю веранду, находившуюся после комнаты с его диваном. Он любил уединяться (домочадцы знали, что он не особенно любит, когда кто-то туда входил) там, за ноутбуком за просмотром видеохостингов. Но предыдущие две недели стоял сильный мороз, и веранду пришлось запереть. Сегодня на улице было не так уж холодно, и он мог легко и быстро обогревателем согреть небольшое помещение. Пока он возился с неуступчивой деревянной дверью, сзади по лестнице мимо, не глядя на него прошла его супруга и молча скрылась в уборной. Дверь подалась, и Алексей вошел в комнату, в свою пещерку.
Он включил ноутбук, но никак не мог сосредоточиться– в голове все сильнее роились мысли, и внутренние диалоги все так же одолевали его. Под конец он все же сосредоточился и начал смотреть видео, где ему обещали представить рейтинг самых страшных демонов ада.
Его просмотр прервал снежок, пущенный в окно. Алексей вздрогнул. Подойдя к окну, он увидел фигуру, стоящую за калиткой и машущую ему рукой.
- Какого лешего, опять полиция? - мелькнула мысль, когда в спешке Алексей надевал пуховик и сапоги. Но, уже подходя к калитке, успокоился: не полиция и не леший – Мишка зачем-то пришел. Только ему пришло бы в голову снежок запустить.
- Здорово, слушай – извини, что вот так, некстати, но ты к телефону не подходил, - начал Мишка.
- А, извини я просто… - начал отвечать Алексей.
- Да знаю-знаю, - прервал его Мишка. – Слушай! Тут ко мне пришел Валерич и попросил тебя позвать. Говорит, есть у него дело и очень важное. Ты к нам не присоединишься? Разговор буквально минут на сорок.
Алексей нахмурился, но отказываться не стал. Валерич – человек серьезный, жил в этом же районе Антоновска и пользовался авторитетом среди местных. Его знали по сути все, и он знал всех. К тому обязывали его две профессии. Сейчас он работал таксистом в местной фирме, а еще десять лет назад, служил в полиции, он был опером. Связей после увольнения он не разорвал. В отделении его помнили и, как понимал Алексей, для них он был своим все еще. Впрочем, Валерич был своим для всех.
- И чего он хочет? – размышлял Алексей, вернувшись домой за шапкой и перчатками. Он вышел за калитку, к ней тянулась цепочка его следов и следов Мишки, который ждал его у нее. Он вышли на Королева и прошли несколько метров к Апрельской. Там уже стояло четверо – Валерич и трое мужиков с разных участков на Королева – Вадим, Арсений и кто-то еще, которого Алексей знал совсем смутно. Но это были свои.
Валерич, как и всегда, окинул Алексея своим типичным настороженным взглядом, пробурчал: «Здорово», - и поздоровался с ним за руку, пробурчав приветствие.
- Ну, - начал он, обращаясь ко всем - о том, что случилось у нас, я думаю, все уже знают.
Мужики закивали.
- Значит так, ребята… - продолжил Валерич, но замолчал, пристально глядя куда-то поверх их голов, как будто взвешивал каждое будущее свое слово.
- Значит так, - все же решился он. – Дело по ходу очень серьезное. Об этом нашем разговоре, никому из вас, наверное, трепаться не стоит пока, а в особенности тебе, болтун!
Он грозно взглянул на Мишку – тот слегка съежился.
- Валерич, да ты че? – стал он оправдываться. - Дело же страшное! Конечно, молчать буду!
- Ладно, - кивнул тот. – Я вам в общем-то всех вас неплохо знаю и доверяю. Вы для меня свои…
«Свои». Это слово гулким эхом отдалось в голове Алексея.
- Короче, - продолжал Валерич, - мне немного в отделении тут рассказали, да и я как узнал, о том, что на Апрельской порешили семью, сразу понял, что что-то тут нечисто… Ну и в общем, так оно и есть.
- Нечисто? – густым басом произнес Арсений. – Ну да, а до этого, когда семьи кончали у нас и в Солнечном, все кристально чисто было-то. Обычное ж дело, когда…
- Заткнись! - тихо, но резко оборвал его Валерич. – И очень внимательно меня слушай. Хохмить над своей женой будешь.
Он выдержал паузу, а после задал вопрос:
- У вас вчера-сегодня опера о микрозаймах и коллекторах спрашивали? Мишка, Алексей, Вадим и мужик, имея, которого Алексей забыл, закивали.
- У меня только о микрозаймах, - сказал Арсений.
- Немудрено, - произнес Валерич. – Ну и почему думаете спрашивали?
Собравшиеся лишь пожимали плечами.
Бывший опер внимательно посмотрел на них и негромко, но ясно выговаривая каждый слог произнес:
- Людоед убивает коллекторов.
Повисла полная тишина.
- В каждом случае, в каждом помещении, - продолжил Валерич, - где происходила бойня, по крайне мере один был коллектором. В первом случае, в той хрущевке в Солнечном, коллекторами были оба мужика. Те самые, которые сидели и пили, когда все случилось. Все они из бывших наших, ну ментов то есть. Но по понятным причинам, никто о своей работе с соседями не трепался.
У Алексея не было ни одной, ну ни одной причины, чтобы хоть как-то сочувствовать коллекторам, но после прочитанного у Магнуса, ему как-то не хотелось злорадствовать. Он почему-то представил себе, как в глазах кого-то из тех растерзанных людей угасает свет. Он молчал.
Голос подал Мишка:
- Делааа… Так нас спрашивали о микрозаймах, как бы это… подозреваемых ищут что ли? Их мочит тот, кто должен им что ли? Так у меня долгов то по займам до хр… - все громче говорил он. – Меня теперь на допрос вызывать будут?
- Цыц, - прервал его Валерич. – Тише! Не ори тут. Может и вызовут, но, понимаешь ли, он поскреб затылок, если вызывать всех вас, то, чтобы допрос провести, работать должна вся московская полиция, вся ленинградск… тьфу питерская полиция и еще с пары областей привлечь сотрудников надо бы! У вас же, у чертей, у каждого второго долгов до седьмого колена…
- У меня нет долгов, - с гордостью и улыбкой как у отличника отчеканил Арсений.
- Садись! Пять! – прошипел Валерич. – Поэтому и не спросили тебя о коллекторах! А вот я свои только месяц как закрыл.
- Ты? - удивленно протянул Мишка.
Валерич вздохнул и продолжил:
- Повторяю, в каждом из случаев хотя бы один да был коллектором. На Южной коллектором был глава семейства, на Ясеневой – друг хозяина. Наши уже когда Южку разгребали сразу подумали, что это не совпадение, ну а после Ясеневой окончательно ясно стало. Выродок точно знает, что в квартире или доме в определенное время находится коллектор и приходит, но при этом мочит всех, кто там находится
- А точно мочит? – как-то вяло спросил Мишка.
- Поверь уж мне ! – Валерьич посмотрел на него. - Судя по количеству крови, он их сухими уже выносил из домов.
- Но никаких тел вы все еще… - продолжил Мишка.
- Никаких, но ты слушай, – ответил Валерич. – Слушай, чтобы понимать с кем мы имеем дело. Этот Людоед, он – палач поехавший. У него, как это называется, свой фирменный стиль. Тогда в Солнечном, когда женщине удалось, наконец, войти в квартиру в хрущевке, она на кухонном столе нашла голову своего мужа.
Бывший опер обвел не проронивших ни звука присутствовавших взглядом и продолжил:
- Людоед ему Голову отрубил и положил посередине стола. Красивенько так, как вазу, на скатерочку, вокруг стола стульчики аккуратно поставил и вокруг самой головы салфеточки положил. Жена увидела и сразу сердечный приступ, даже начать орать не успела. Ну, это мне наши, кто в курсе, рассказали. Южная улица теперь. Тоже самое. Только на этот раз жене хозяина...
- Который коллектором и был, - вставил безымянный мужик.
- Да да да да. – закивал Валерич. – Так вот, посреди стола нашли голову коллекторовской жены. И опять все красивенько так оформлено. Скатерочка, салфеточки вокруг, голова повернута в сторону двери так, чтобы каждый входящий ее тут же видел. Ясеневая. Тоже самое! Только на этот раз голову хозяина, как раз коллектора, дьявол насадил на верхушку новогодней елки, как звезду. Елка в комнате стояла. А у батареи в соседней комнате нашли кисть, отрубленную, кисть его сына.
- Так вот что за «останки»-то, – тихо пробурчал Вадим.
-Ну да, - Валерич вздохнул. – Такие вот останки. Ну и на Апрельской. Там нашли голову супруги хозяина дома. Он ее отрубил и положил на большое фарфоровое блюдо. Блюдо – на стол, мандаринки вокруг выложил узором (там мандаринки прямо в комнате в корзинке лежали).
И уже от одного этого жуть берет, понятное дело. Но более всего пугает, что он же реально какой-то демон бесплотный. Никто его не слышал и не видел, почти. Только сосед семьи с Ясеневой, музыкой разбуженный, который с улицы кричал – просил, чтобы музыку потише сделали.
Мужики переглянулись.
- Так он его видел? – спросил Мишка.
- Да, - как-то тихо произнес Валерич, - Он его увидел. Вернее, правильно, будет сказать, что Людоед его вначале увидел. Сосед потом рассказал, что когда кричать начал, то не сразу заметил, что на него из окна смотрел кто-то. Он не разглядел, сказал только, что высокая темная (свет сзади бил) фигура из окна на него пялилась, потом отошла и музыка стихла, ну он и успокоился.
Валерич помолчал и закончил:
- В общем, я считаю, что ему крупно повезло.
Собравшиеся молчали.
- Судя по тому, что говорят судмедэксперты, убивает он, ну, как минимум рубит головы, валочным топором…
- Так у меня ж такой есть…. – начал безымянный мужик и вдруг резко замолчал.
- Да знаю я, Олежа - устало пробормотал Валерич – а еще знаю, что во время Ясеневской и Апрельской ночей ты (ну как подгадал просто) Таньку из Филино трахал.
Олег, имя которого Алексей теперь постарается не забыть, побледнел. Было отчего. Танька была местной звездой, самой мастеровитой проституткой, принимавшей гостей в Филино и пользовавшейся популярностью у работяг из Антоновска в силу вполне демократичных цен и вполне сносной внешности. А вот у Олега еще были жена и дочь.
- Ты откуда… - начал Олег.
- Оттуда! – отрезал Валерич. - Я все знаю. К Тане мне самому ездить часто приходиться, - Он оглядел присутствующих очень строгим взглядом. – И не для того, о чем вы, дураки, подумали. Я к ней вот таких, как он – Валерич рукой показал на Олега - все время вожу.
- Да не сдам я тебя, - сердито проворчал он, - сейчас не в том дело, кого ты трахаешь, а в том, что тут повадился у нас кто-то людей на части рубить и что с этим делать, никто особо не знает. Московским спецам я не верю. Да и нашим я не верю. Я почти тридцать лет с этими кретинами работал, о чем говорю – знаю. Понимаете? Хотя и сказать, что не стараются – нельзя. Шутка ли, все коллекторы убитые – это бывшие наши. А он ведь реально следов не оставляет. Куда девает тела, тоже неясно. Как из хрущевки выволок непонятно, но там и тихо, и контингент среди жильцов так себе. Убитый чуть ли не единственный работоспособный был в подъезде. Остальные старухи, да алкашня. Да и камер там никаких. На Южной вроде от крыльца следы саней тянулись. Обычных больших детских санок. По ходу он тела убирал во что-то в доме, стаскивал с крыльца, на сани ставил и дальше вез по улице куда-то. Я думаю, что он на машине тела увозил. Там след на Южной уже исчез почти, когда обнаружили, но, по всей видимости, вел он к заброшенному участку рядом с шоссе. Неподалеку от кладбища нашего. Участок-то заброшенный, да вот машины там мимо ездят все время, и никаких следов шин уже остаться не могло. А камер, опять же, никаких.
- А почему он на санях вез до машины, почему машину рядом не поставил? – спросил Мишка.
- Ты – дебил? – мрачно спросил Валерич. – Ну машину то заметить проще, снегопадов тогда не было, следы бы остались. Звук ее бы услышали в конце-концов. А сани нужны, чтобы мешок не волочить – вдруг порвется!
- А мужика с санями трудно заметить? – спросил Вадим.
- Труднее, - утвердительно ответил Валерич. – Ночь же. Хорошо, если там раз в два часа хотя бы один человек пройдет. Да и отбрехаться можно, если кто спросит.
- Так на санях сколько заходов ему делать приходилось? – спросил Арсений.
- На Южной, видимо, два, а на Апрельской – три, - ответил Валерич. – И, зараза, в каждом случае неподалеку было место, где машину оставишь, и все, какая бы погода ни была, там уже через час следов шин не будет – все время кто-то ездит и камер нет…. Ребята – чует мое сердце, местный это кто-то, кто хорошо места знает, кто ориентируется прекрасно, кто знает, что если он мешок хоть с мертвыми младенцами потащит, никто его не встретит. И… если хотим спокойно жить дальше, нужно нам его, ну если не поймать, то хоть себе и другим безопасность обеспечить.
- А в чем опасность для нас? – спросил Арсений. – Мы же не коллекторы, да и друзей коллекторов у меня нет.
- И у меня, - заметил Олег.
Остальные также закивали.
Валерич помолчал, внимательно посмотрел на собравшихся и тихо и очень медленно произнес:
- А дело в том, что среди тех, кого порешили на Апрельской, ни одного коллектора не было. И среди знакомых и друзей их ни одного коллектора тоже не было.
Опять повисла тишина.
Валерич продолжил:
- Я знал Антона, хозяина то бишь. У него шиномонтаж в Юрьево был. Не только к коллекторам, так и к полиции никакого отношения он не имел. Да даже друзей оттуда у него не было. Да ни у кого из присутствующих. Жена – домохозяйка, сын в Москве, на юриста учился, две гостьи тоже домохозяйки. Вот о чем я, когда говорю, что там нечисто что-то. Почерк тот же. Сомнений, что Людоед это был, нет. Вот только в этот раз он других жертв выбрал. И я не знаю почему, но… чует мое сердце, что никто из нас теперь спать спокойно не будет.
- Что предлагаешь? - спросил Арсений после почти минуты всеобщего молчания.
- Патруль по ночам, - ответил Валерич, - что-то вроде дружинников. Чтобы ходили тройками по ночам, по этому району от Королева до Первомайской, с десяти вечера до трех ночи – в этот промежуток всегда бойня происходит. Ходили и смотрели, кто по улицам шастает. Предлагаю так. Арсений, Мишка и Алексей - одна тройка. Я, Вадим и Олег – другая. Дежурим поочередно. Одна ночь – одна тройка, другая ночь – другая. Да я знаю, что работа у всех с утра. Попробуйте спать в два приема, до дежурства и после. Ну мужики?! Ну надо что-то делать. Ведь придет выродок к вам, к кому-нибудь и все. Эта тварь в одиночку с несколькими справляется.
- А он точно один? – промямлил Мишка.
- Сто процентов, здесь я криминалистам верю – ответил Валерич. – Ну что скажете?
- Я согласен – первым ответил Олег.
- Ну, я тоже – присоединился к нему Вадим, потом Алексей, Арсений и Мишка.
- Значит так, - начал инструктаж Валерич, - увидите, что-то подозрительное или кого-то подозрительного – звонок мне, я в любое время отвечу, ну или в полицию. Увидите, что кто-то стоит и смотрит на дом где-то из-за дерева, или просто прохаживается по улице туда сюда без особой цели – звоните. Ведь, он же гад заранее готовится. Услышите, что в доме каком-то музыка ревет – звонок мне или, уже знаете куда. Услышите движение странное на участке – звонок. Если крики услышите, особенно, если они из какой-нибудь хаты доносятся – звонок, и соседей будите и пытайтесь… ну не знаю, в дом я вас посылать права не имею, шум просто поднимите максимальный. Начинаем с завтрашнего дня. Завтра выходит моя тройка. Послезавтра вы – он кивнул в сторону Алексея, Мишки и Арсения. Такие же тройки я сейчас организую еще в нескольких районах, сколько смогу. Договор?
Они разошлись. Алексей подходил к своей калитке. Его мутило от услышанного. Тяжелые мысли гнули его голову к земле. Он чувствовал – опасность близко.
III
Человеческий гомон и шум подъезжавших и отъезжавших машин наполнили строительный рынок. На первом этаже шел жаркий торг, где-то внизу в своем магазине Мишка кричал на очередного покупателя, откуда-то с улицы донесся пронзительный детский плач, на втором этаже, где располагались химчистка, магазин канцелярских изделий, парикмахерская, было значительно тише. Относительное спокойствие нарушал лишь громкий голос Андрея, который изо всех сил старался не сорваться на мат, ругаясь по телефону с дочерью. Алексей сидел в кабинке туалета и напряженно читал трактат Магнуса Каэкского. Он подошел к концу большого раздела, состоявшего из пятнадцати небольших глав. Чем больше Алексей вчитывался в этот раздел, тем более он казался ему странным. Магнус описывал в нем собственные грехи, точнее сказать, один грех. И он анализировал его буквально до самой мелкой детали, до самого мелкого помысла и чувства. Наконец, Алексей, дочитав последнюю страницу раздела, понял, что именно ему казалось неправильным в нем.
Соотношение масштабов греха, который, судя по подробности описания и глубине размышлений, казался Магнусу чуть ли не самым страшным в его жизни, и количеству глав ему посвященному.
На протяжении всех пятнадцати глав Магнус с бесконечными словами раскаяния перед Всевышним и бесконечными словами укора самому себе, рассказывал о том, как он, будучи ребенком, в компании друзей, на спор разбил вазу в доме соседей, метнув в нее камень с улицы. Ваза не была дорогой, соседи были богаты и могли позволить себе еще множество куда более дорогих вещей. Камень, брошенный в окно, не нанес более никакого ущерба соседям, кроме разбитой вазы. Поступок, конечно, мерзкий, но Алексею казалось, что Магнус каялся за него на страницах трактата так, как если бы он совершил преступление чудовищное настолько, что представить поступок чудовищнее было бы очень сложно.
- Так, наверное, кается убийца, - подумал Алексей, - осознающий, что от смертного приговора его отделяет только росчерк пера судьи.
Магнус плакал на страницах. Настолько эмоциональной была его речь, настолько подробно описывал он мерзость совершенного им поступка, казалось, упиваясь ей. Заканчивалась очередная глава, где, кажется, он все описал, сделал все выводы. Но следующая глава неизменно начиналась с фразы: «Так чем же грех этот приглянулся мне?», или: «Так зачем же я оставил Тебя, окунувшись в пучину порока?», или: «Так зачем же мне понадобилось стать виновным пред Тобою?» и все в таком роде. И снова на Алексея обрушивались «тонны» причитаний, и самобичеваний.
Андрей еще раз начал читать главу, где описывалось, как Магнус-ребенок со своими друзьями ночью подкрадывается к соседскому дому и как один из них компании предлагает ему для доказательства своей удали разбить вазу камнем. О том, как Магнус испугался, что его друзья подумают, что он трус, как берет он в руку камень, как кидает его, как слышит звук разбитой вазы, и как вместе они с громким хохотом убегают и потом весело обсуждают содеянное. Далее вновь следовали слова покаяния.
- А ведь он кается не из страха, - вдруг задумался Алексей. – Он говорит об изгнании божественной любви из себя, об одиночестве, но нигде, нигде он не пишет о наказании.
- А теперь слушай внимательно! Если ты, паскуда, не будешь сегодня дома ровно в восемь, то вещи свои найдешь у мусорки, а дальше, гадина, проваливай на хрен из дома – хоть на панель, дебилка! – проревели за стеной. У Андрея похоже сдали нервы.
Крик ненадолго вывел Алексея из размышлений, он почувствовал, как затекли его ноги. Пора было возвращаться к работе, но он еще ненадолго погрузился в чтение.
«И нет сомнений в том, что не только цель, но само богомерзкое деяние часто может возбуждать сладостные чувства. Ведь кидая камень тот, я не только боялся, что друзья мои надо мной посмеются. Я чувствовал мерзкое по природе, но сладостное по ощущению чувство. Кидая камень, я как будто ощутил, что на самой земле стал тверже стоять. И причину тому могу только одну усмотреть. Ты один владеешь правом карать, Ты один можешь судить, Ты один устанавливаешь Закон. Но безумец, каким был и остаюсь я, идя на мерзкий поступок, как бы сам начинает определять для себя закон и для других, сам начинает судить, как я, осудивший своих соседей жить без вазы. Преступление суть попытка бесплодная и жалкая, ведущая к смерти вечной и одинокой, человека безумного и слабого Тебе уподобиться».
В первый раз Алексей не обратил на эту фразу должного внимания, но теперь он остановился ней.
- Любопытно, - подумал он, - преступление или грех Магнус считает уподоблением Высшему Существу, априори трагической попыткой уподобления, убивающей Его любовь…
Положив книгу на пол, он потянулся к рулону туалетной бумаги – пора было возвращаться в магазин.
* * *
Уже стемнело, когда Алексей подходил к своему участку. Он снова был возбужден размышлениями об идеях Магнуса, снова вел внутренний диалог. Тревога и тяжкие мысли отступили. На дежурство по району надо было выходить только завтра, он предвкушал отдых за ноутбуком в своей «пещерке». К калитке вела цепочка его утренних следов, восемь цепочек от его жены и детей, вышедших с участка, и уже успевших вернуться.
Восемь цепочек. Восемь цепочек. Неясная мысль стремительно обретала свое содержание. Не может быть восьми цепочек! Их должно быть шесть!
Алексей пригляделся. Ну так и есть! Цепочка больших следов, явно от мужских сапог, больших, не меньше сорок шестого размера, вела к калитке от самого поворота на Королева. Да даже не к калитке. Владелец сапог прошел чуть дальше ее и, видимо, стоял у забора, а затем развернулся и пошел назад. Еще одна цепочка вела обратно к повороту.
Что-что, а вот следы своих домочадцев Алексей знал очень хорошо. Также хорошо, как и то, что чужих следов здесь быть не может. Сюда никто ни из своих, ни из чужих не заходил. С поворота же видно, что тут тупик и дальше чаща, зимой уже почти непроходимая. Кому ходить? Вчерашний Мишка и полиция стали тут первыми гостями с ноября, как выпал снег.
Алексей подошел к калитке. Последняя пара следов была расположена носками к забору. Огромный гость (Алексей почему-то был уверен, что пришедший был огромного роста) стоял у забора, его голова возвышалась над ним, и он смотрел на их участок, на их дом, в окна их дома.
- Кто ты, кто сюда забрел? – думал Алексей, быстро открывая калитку и закрывая ее за собой. Оглядываясь, он быстрым шагом направился к дому. – Надеюсь, что случайно, зашел, адрес перепутал, или просто пьяный. А может полиция приходила опять? Но почему не зашли?
Он вошел в дом и начал снимать сапоги и пуховик.
- Ты только пришел?! – окликнула его спускавшаяся с лестницы жена. – А я думала, что ты… .
Она махнула рукой, не став продолжать, двинулась на кухню, но остановилась в дверях и развернулась.
- Слушай, - начала она, - тут пару часов назад наш сосед с Королева заходил. Не знаю, знаком ты с ним? Я его так пару раз только видела. Старенький такой, еле ходит, Вениамин Яковлевич его зовут, ну живет через участок от нас.
Алексей отрицательно покачал головой.
- Он помощь искал тут у соседей, вот и к нам обратился, - продолжала супруга, - ему с почты посылку привезти какую-то надо. Тот, кто ему раньше помогал, то ли заболел, то ли еще что-то с ним случилось. А родственников у Вениамина Яковлевича нет, и сам он совсем бедно живет – денег на оплату доставки нет. Ему даже до почты дойти тяжело – ноги совсем больные. Очень просил помочь, шоколадом обещал угостить. Может поможешь? Человек-то он вроде хороший.
Алексей немного подумал и кивнул – почему бы и не помочь хорошему человеку, тем более, что завтра первая половина дня у него была свободна (Мишка отрабатывал свой долг за случай, когда Алексей тоже работал днем один).
- Ну, тогда я ему позвоню и обрадую, - сказала супруга.
- Значит, это его следы я у калитки нашел? - с облегчением спросил Алексей.
- Какие следы? - спросила жена.
- Следы у нашей калитки я чужие видел, - сказал Алексей.
- Неет, - протянула супруга. – Это не его. Вениамин Яковлевич через соседский участок к нам пришел со своего, ему тяжело по улице обходить, ноги-то совсем больные у него. Соседи разрешили пройти. А что за следы? Я ничего не видела, когда с Сережей и Максом из школы шла.
- Никто от калитки тебя не звал? – спросил Алексей. – Полиция не приходила снова?
- Нет, - коротко ответила жена. – Я бы услышала. Ну проходил кто-то значит, что ж.
Холодок снова побежал вверх по груди Алексея.
Супруга пожала плечами и хотела уйти на кухню, но на пороге опять остановилась, повернулась и добавила:
- Зря ты, кстати, полицию к нам пускаешь. Мне тут в чате написали, что не имели они права к нам заходить без нашего согласия или без решения суда.
- Ну, так я согласился.
- А ты не соглашайся, тут дети, а опрос провести можно и за калиткой.
Она окончательно ушла на кухню.
Алексей переоделся, и хотя от приятного настроения перед отдыхом практически ничего не осталось, он вышел на веранду, включил обогреватель, сел за ноутбук и надел наушники.
Алексей переключал видео на видеохостинге, не в состоянии сосредоточиться ни на одном из них. Пробовал послушать музыку – тоже никакого интереса. Беспокойство нарастало. Не только из-за чужих следов на снегу. Он начал чувствовать нечто странное, когда уходил со строительного рынка. Он думал о трактате Магнуса, вернее о том разделе, что прочел именно сегодня. И постепенно где-то очень глубоко внутри него как будто проснулось что-то и стало ползти вверх, на свет его сознания. Какой-то образ, или нет, скорее воспоминание, очень смутное, но существующее и желавшее, чтобы на него обратили внимание.
- Интересно, - через некоторое время задумался сидящий на веранде Алексей, - а что стало в итоге с той старушкой, матерью женщины, чью голову нашли на Апрельской? Старушкой, которую он увидел застывшей в оцепенении напротив участка № 34, когда возвращался домой позавчера.
Алексей открыл группу «Подслушано Антоновск» и, разумеется, ничего не найдя, поискал информацию на страницах и каналах местных антоновских блоггеров, освещавших городские. Только самые общие данные. Где произошло, кто был в доме, во сколько случилось. Никто из них и близко не был осведомлен так, как Валерич и те, кто вступил в его «дружину». Никакой информации о матери убитого владельца шиномонтажа не было. Вернувшись на видеохостинг, он вбил в поисковую строку: «Антоновск, убийство». Просматривая список выпавших видео он, сам не зная почему, обратил внимание на одно из них с названием «Кошмарное убийство на Ясеневой. Реакция одной из родственниц». Он, снял наушники с ушей, повесил их на шею, и включил его.
По всей видимости, снимал кто-то из прохожих – в кадр то и дело попадали ограждавшие место преступления ленты. На видео высокая пожилая женщина, находящаяся, по видимому, в состоянии близком к помешательству, прорвала оцепление (одного полицейского она даже смогла толкнуть так, что тот упал в сугроб) и с криком: «там мой сын!», - ринулась к шедшим к труповозу санитарам и полицейским. Один из них нес в руках большой черный пакет.
- Неужели, это мать убитого на Ясеневой? – подумал Алексей. – Похоже она.
Она, не разбирая дороги, врезалась в группу идущих.
- Смотри, смотри, женщине плохо, - раздались голоса рядом с камерой.
По всей видимости, врезалась она не специально – женщина действительно была дезориентирована. Основной удар пришелся на того, кто нес большой черный пакет. Он рухнул на снег, пакет отлетел куда вдаль, и на камеру попало то, как из него вылетело что-то круглое и укатилось за сугроб. И если не знать, что именно произошло в доме, разобрать, что именно это покатилось, было, конечно, невозможно. Да никто бы не стал всматриваться в эту «малозначительную» деталь. Алексей, разумеется, понял, что несли в пакете.
Женщина на видео находилась спиной к оператору метрах в двадцати. Один из полицейских приобнял ее за плечи и попытался оттащить. Он что-то говорил ей. Но та, казалось, одеревенела, ноги ее не гнулись. Алексею было ясно, что она смотрела за сугроб, но непосвященному, скорее всего, показалось бы, что она просто слушает полицейского.
Голоса вокруг оператора подтвердили это:
- Смотри, он ей говорит что-то.
Женщина довольно громко простонала «Ой» - она стала понимать, что видит перед собой. А потом она, немного выгнувшись, стала издавать странный звук. Он начинался как низкий приглушенный рык. Постепенно он нарастал, становился все более высоким и вот…
Справа, резко скрипнула дверь. Алексей отвел взгляд от экрана и посмотрел в ту сторону. Там было темно, после света от экрана ноутбука, он мог еле-еле разглядеть очертания двери.
- Опять сквозняк, - подумал он. – Щели надо заделывать.
- Ей плохо стало, смотри, - донеслось из наушников на шее.
Он вновь перевел взгляд на экран. Видео уже заканчивалось, женщину уже буквально волокли по земле к скорой полицейские. Алексей остановил воспроизводство следующего видео и стал смотреть в окно.
На улице было спокойно и красиво. Шел февральский снегопад. Большие пушистые хлопья ложились на ветви яблонь и елей, умиротворяющий свет фонаря шел с Гагарина. Алексей медленно переводил взгляд: темным размытым пятном из-за снегопада выглядел развалившийся сарайчик, слегка искрящееся в свете уличного фонаря полотно снежного покрывала, ветви елей у забора, ветви яблонь перед калиткой. В свете фонаря и через снегопад их переплетение стало похожим на какое-то неправильное большое лицо.
Чувства чуть отставали от мыслей. Алексей вначале понял, что неправильным было вовсе не лицо, и только потом его как будто ударило током. Лицо было правильным. Неправильным было то, что это было именно лицо и оно находилось над калиткой. Кто стоял за ней и смотрел в окна дома. Огромная черная фигура отпрянула от калитки, постояла несколько мгновений, развернулась и неспешно двинулась прочь к повороту на Королева.
Алексей продолжал сидеть в кресле, но мышцы его рук и ног почти свело от напряжения. Он увидел сквозь штакетник, что у самой земли, что-то шевельнулось, как будто что-то маленькое двинулось вслед за фигурой.
Он сглотнул и еще несколько минут в оцепенении сидел в кресле. Потом тяжело встал, направился к входной двери, очень медленно надел сапоги, поискал вокруг хоть что-то похожее на оружие и не найдя ничего, пошел к калитке. Выйдя за нее, он увидел две новые переплетавшиеся цепочки уже знакомых огромных следов, они действительно вели к повороту на Королева. Через полчаса их заметет. У Алексея не было желания идти сейчас по ним в надежде найти гостя. А вдруг найдет, и что тогда?
Но, прежде, чем вернуться в дом, он увидел, что рядом с этими следами тянутся две тонкие линии – следы, которые обычно оставляют на снегу своими полозьями сани.
* * *
Спал он не более двух часов. Лежа на диване, он все время думал о госте, о том, что будет после сегодняшнего визита. Наконец, уже под утро он провалился в тревожный сон. Ему снились мрачные, огромные обволакивающие его, как покрывала, тени. Пытаясь выпутаться из них, он отчаянно ворочался на диване, периодически выныривая из сна, чтобы сразу провалиться в него вновь. Лишь перед самым окончательным пробуждением ему приснился наиболее ясный за сегодняшнюю ночь образ. Это был другой, не связанный с гостем образ. Алексей это отчетливо почувствовал во сне. Он услышал пронзительный и почему-то странно знакомый детский крик. Отчаянный крик невыразимого ужаса, беспомощности и боли. Алексей вскочил с постели.
Ему почему-то хотелось плакать.
IV
Утром он пошел за своей шестеркой. Настроение после ночи было отвратительным. Он снова чувствовал себя разбитым и шел очень медленно. Пасмурное, бежевое небо буквально давило ему на голову.
- Зараза, а ведь после обеда еще и на работу переться, - мрачно размышлял он. Жене он вкратце поведал о том, что видел кого-то за калиткой поздно вечером и попросил быть осторожнее и, если они кого-то увидят, сразу звонить ему. Та не на шутку встревожилась. Нет, не встревожилась – она очень сильно испугалась. Она предложила ему обратиться в полицию или на крайний случай позвонить «этому, ну как его? Валеричу! Он же бывший мент, может чего посоветует». Алексей, сказал, что, наверное, так и поступит, также он поклялся, что ни на секунду не отключит телефон и с работы приедет за две минуты – сегодня он на машине.
Та находилась в соседнем от их района частном секторе. Там, раньше, в советское время, был элитный дачный поселок для высокопоставленных военных чинов. С 1990х годов поселок сохранил статус элитного, но в нем стали селиться бизнесмены, возводя на месте больших старых, построенных еще в 1950-е годы, домов на огромных участках экстравагантные дворцы и семейные коттеджи. Впрочем, там оставалось еще немало участков со старыми домами, владельцами которых были дети и внуки военных. Там жили только летом. На один из таких и шел Алексей.
Его владелец, некий Ефимов, купил свои восемь соток еще в 1970е годы у одного из владельцев огромного почти в полгектара участка. Но так и не смог построить на нем ничего внятного, кроме небольшой времянки, в которую он, правда, успел провести электричество. Ефимов был холост, родственников у него не было. В 1990е он то пытался построить там дом, то разбить огород, но в итоге он забросил все попытки благоустроить землю. Три года назад, Алексей после случайного знакомства с ним, вызвался помочь тому с переездом из одной московской квартиры в другую. У одинокого старика не осталось никаких родственников и средств, не говоря уже о физических силах для того, чтобы осуществить это без посторонней помощи. Алексей тогда спросил его – почему тот не хочет продать участок, раз так стеснен в средствах. На что Ефимов уклончиво ответил, что хочет подождать еще пару-тройку лет, но для чего, не пояснил. Конечно, ему нечем было расплатиться с Алексеем, и он предложил ему пользоваться этим участком и времянкой, с условием, что он будет оплачивать только электричество, а налог он будет по-прежнему платить сам.
Алексей был уже тогда стеснен в средствах, и даже те копейки, что надо было платить за электричество, были для него существенной суммой, но от такой благодарности от отказываться не стал. Из времянки он устроил некое подобие автомастерской и склад своих многочисленных инструментов. В поселке было безопасно. Камер на близлежащих участках, правда, не было, как не было и никакого КПП, однако Алексей все равно не боялся оставлять на участке машину без присмотра. В поселке не воровали и не грабили уже давно. Да и соседи были совершенно не против, что на заброшенном участке, который сильно портил общий вид из ухоженных газонов и подстриженных кустов пионов и шиповников, появился кто-то, кто хотя бы немного следил на участке за порядком.
Алексей доплелся до участка, расположенного на улице Маршала Жукова, и открыл старенькую калитку. Машина, накрытая брезентом, стояла перед почерневшим от времени деревянным строением. Он остановился и тоскливо посмотрел на него. А ведь и там порядок нужно уже очень давно навести, уже очень давно. Да все что-то никак…
Он выехал с участка и поехал на почту, где забрал для Вениамина Яковлевича тяжеленную коробку. Приехав на Королева, он оставил машину прямо перед калиткой нужного участка, отзвонился жене, сказав, что он совсем рядом, и набрал номер хозяина.
- Господи, - подумал Алексей, - ну как так? Живу столько лет здесь, а никогда ни на участок этот внимания не обращал, и жильцов его не знаю.
Прошло довольно много времени, прежде чем в доме за забором открылась дверь и с крыльца к калитке пошел, еле передвигая тоненькими ногами в старых с обвисшими коленями трениках, полный пожилой мужчина. Он был одет в грязную с наполовину оторванным капюшоном куртку. Доковыляв до калитки, он приветливо улыбнулся и помахал рукой.
- Здравствуйте, безмерно рад Вас видеть! Признаться, спасли Вы меня! Секунду, сейчас открою! Вениамин Яковлевич, к Вашим услугам, - закончил он приветствия, выйдя за калитку и протягивая руку.
Алексей поздоровался и вошел. Венимамин Яковлевич вовсе не был глубоким стариком. На вид Алексей не дал бы ему больше шестидесяти – шестидесяти пяти лет. Просто болезнь его измотала. Из под истлевшей шапки на уши опускались жидкие седые пряди. Обвислые щеки на овальном, заостренном к подбородку лице, капельки пота на широком лбе, строгий, с некоторым оттенком надменности, взгляд темно-карих глаз.
- Пройдемте, - пригласил его Вениамин Яковлевич, кряхтя развернулся и медленно двинулся назад. С коробкой в руках Алексей пошел вслед за ним.
К двухэтажному уродливому покосившемуся дому, первый этаж которого был деревянным, а второй был сложен, казалось, из каких-то панелей, вела тропинка из досок. Слева были заросли, справа валялись какие-то доски, пустые коробки, стояло деревянное покосившееся строение, назначение которого было определить сложно – не то старый туалет, не то подобие сарая, не то недостроенная баня. Справа, сзади дома виднелись кучи какого-то хлама.
- Вы уж простите великодушно за беспорядок, - произнес немного извиняющимся тоном Вениамин Яковлевич, - последнее время я испытываю некоторые затруднения в том, чтобы регулярно убираться.
- Да ничего! Что Вы?! - произнес Алексей, стараясь удержать коробку. Он машинально посмотрел на следы, которые оставлял на снегу Вениамин Яковлевич. Ничего похожего на те, что он видел вчера. На нем были маленькие кроссовки, не больше сорокового размера. Да и рост. Хозяин участка был явно ниже того гиганта, что вчера стоял за калиткой участка Алексея.
Наконец, они вошли в дом. В захламленной прихожей Вениамин Яковлевич попросил Алексея положить коробку на пол, предложил снять обувь и надеть почти развалившиеся тапочки. Затем жестом, он пригласил гостя проследовать в комнату, дверь в которую вела из прихожей, а сам, сняв куртку и оставшись в древнем и уродливом свитере, скрылся в темноте коридорчика слева.
Алексей вошел в дверь. Большая по меркам ветхого дачного домика комната, видимо, служила Вениамину Яковлевичу и чем-то вроде рабочего кабинета, и спальни. Неубранная кровать стояла у противоположной стены, из замызганное окно на которой в помещение проникал тусклый дневной свет. Перед кроватью, стоял маленький покосившийся журнальный столик.
Слева у стены стоял старенький телевизор, с потолка свешивалась включенная электрическая лампочка. Правую стену, часть левой, и стену, где была дверь, занимали книжные шкафы и поставленные друг на друга книжные полки с книгами. Книг в комнате было огромное количество. Алексей никогда не видел в жилых помещениях такого количества книг. Также они валялись и на полу, вперемежку с журналами, бумагами. Книгами и бумагами был завален и журнальный столик. При этом кое-где валялись пустые пластиковые бутылки и обертки от шоколадок.
Антон поморщился.
В комнату, наконец, переваливаясь, вошел и сам хозяин. Он держал в руках большую плитку шоколада, которую торжественно вручил Алексею. Немного опустив, глаза он произнес:
- Вы уж извините, что только этим отблагодарить могу, но Вы себе и представить не можете как Вы меня выручили, буквально спасли.
Он помолчал немного и тихо добавил, посмотрев в глаза Алексею:
К сожалению, в крайне неприглядном я сейчас состоянии, да Вы и сами видите, - Вениамин Яковлевич обвел пространство вокруг рукой…
- Да ладно, Вам. Все в порядке, - выдавил из себя улыбку Алексей. – Вы обращайтесь, если чем еще помочь нужно. Мы все понимаем, сами в ситуации непростой, потому сочувствуем…
- А вот сочувствовать, прошу не надо, - вдруг рассмеялся Вениамин Яковлевич. – Помните! Я вижу несчастного – не скорблю о нем, протягиваю ему чашу испить воды и рассказываю ему о любви к Тебе…
- … и сам Тебя ищу в нем, - неожиданно для самого себя закончил Алексей за Вениамина Яковлевича.
Тот застыл, удивленно уставившись на Алексея.
- Так что же Вы, Каэция почитываете? – спросил Вениамин Яковлевич Алексея таким тоном, как будто Магнус был его соседом по даче.
- Да, - немного смущенно ответил Алексей, - я читаю Магнуса Каэского.
Ну не обессудьте, я привык к несколько иной транскрипции его имени, «Каэций» - тоже допустимо – чуть снисходительно произнес Вениамин Яковлевич, - Впрочем, неважно! Вы знаете – это весьма неожиданно вот так случайно встретить человека, который читает Магнуса Каэция. А что, позвольте, поинтересоваться, Вы у него читали? Только «Дозволь открыться Тебе»? Или «Обитель человеческую» тоже, или может что еще? – с неподдельным интересом спрашивал хозяин разваливающегося жилища.
- Пока только «Дозволь открыться Тебе» читаю, - осторожно ответил Алексей. Он вспомнил, как в книжном магазине выбирал между этим трактатом и «Обителью». Решающим аргументом в пользу трактата стало то, что «Обитель» была уж слишком толстенной по меркам Алексея книгой, и он решил приобщиться к ней как-нибудь потом.
- И, позвольте спросить, как Вам? – спросил внезапно оживший Вениамин Яковлевич.
- Ну… - протянул, Алексей, - интересно, конечно…. – и тут же сам себя оборвал, подумав, что сказал в присутствии ученого человека страшную глупость (ну а в том, что хозяин дома человек ученый, он уже почти не сомневался).
- Вы знаете, - после некоторой паузы продолжил он, - мне многое в этой книге непонятно.
- Что, например? – живо поинтересовался Вениамин Яковлевич.
- Ну… вот, например, там вот мысль такая есть, что все дети уже являются… как бы это сказать, зло в них с самого начала есть, что нет ничего чистого в них. Как-то вот это странно для меня. Ведь…
Вениамин Яковлевич, немного подняв голову, так, что свет лампочки отражался в его очках, внимательно слушал его, изредка кивая головой, почти как опытный старый врач слушал бы волнующегося пациента.
Алексей продолжил:
- Ну и еще там мысль, вернее не мысль, место одно большое мне странным показалось. Там, где Магнус Каэкский пишет о том, как они с друзьями ночью, когда детьми были, в соседнем доме вазу разбили.
Хозяин дома энергично кивнул головой.
- Ну так вот, - продолжил Алексей, - это место, оно странное. Дело-то вроде ну не самое серьезное. Ну разбили, плохо конечно, но он об этом пишет как о страшном каком-то преступлении, и пишет очень-очень много про это, хотя мысль интересную в итоге выводит.
- Какая же именно мысль Вам показалась интересной, - спросил Вениамин Яковлевич, чуть подавшись вперед, как будто боялся пропустить хоть одно слово.
- Мысль о том, что каждый грех и каждое преступление это попытка себя уподобить Богу.
- Да, - удовлетворенно протянул Вениамин Яковлевич. – Что ж, хочу заметить, что о Магнусе я действительно могу Вам кое-что рассказать. Так уж вышло, что я доктор философских наук… - он замолчал и рассмеялся. –Вы не смотрите, что вокруг такой хаос, сейчас-то да, но еще каких-то десять лет назад я был профессором МГФИ, Московского государственного философского института, а европейская философия раннего Средневековья, это уж, извините, моя специальность.
Алексей завороженно слушал хозяина дома.
- Так вот, - тем временем, продолжил тот, - когда речь идет о таких гигантах средневековой философии, как Магнус Каэций, мастерство корректной интерпретации их текстов имеет огромнейшую ценность.
Слово «интерпретация» Алексей слышал, но не вполне понимал, что оно значит, однако перебивать Вениамина Яковлевича вопросом он не решился.
- Буквально истолковывать его тексты, конечно, нельзя, это тупиковый путь. Понимаете, они были созданы слишком давно. Нас с Магнусом разделяет больше полутора тысяч лет. Другое время, другая культура, другое мышление, другие ценности. Чтобы сейчас извлечь из его текстов подлинный смысл, смысл, который бы смогли понять мы, живущие сейчас, нужен очень сложный инструмент со множеством настроек. Вот в чем мастерство интерпретации – определить признаки подлинного смысла, извлечь смысл, адаптировать его к пониманию. Это требует очень многих умений, большого опыта, интеллекта, в конце-концов. Впрочем, в Вас я не сомневаюсь. Знали бы Вы как же много моих студентов, многие из которых уже стали кандидатами наук, бездумно читали эти строки, вообще не видя никаких противоречий.
У Алексея потеплело внутри.
- Лично я, да и не только я, - Вениамин Яковлевич даже вышел на середину комнаты, - считаю, что Каэций является одним из создателей не только наших представлений о добре и зле, о Боге, о вере, но и одним из тех, кто создал наш образ мышления. Да даже больше – он, возможно, один из создателей современной культуры, значительной ее части. Это поистине колоссальная личность. Шутка ли, он, средневековый философ, создал одну из первых революционных теорий о Вселенной, разрушившей наивные представления древних о том, что все Мир имеет четкие границы и в нем все всегда повторяется, и каждая эпоха, и каждая жизнь. И уже одним этим он навел человечество на мысль, что история это не круг, а путь, на котором могут быть и взлеты, и падения, прогресс и регресс. Он одним из первых попытался объяснить расцветы и гибели разных стран и создать своего рода «рецепт» того, как построить общество, где каждый мог бы обрести подлинное, а не мнимое счастье. О! Вам еще предстоит прочесть «Обитель человеческую» - поймете, о чем я. Он один из тех, кто радикально изменил отношение общества к женщине, осудив насилие в их отношении. Также и в отношении ваших вопросов. В своих рассуждениях он и здесь, на самом деле, значительно опережает свое время. Давайте еще раз: что именно Вас смутило в его рассуждениях о детях?
- Ну, - уже куда увереннее начал Алексей, - я так не могу ребенка видеть, как видел он. Ребенок еще ничего не совершил, как можно говорить о его злой натуре.
- Попробуйте взглянуть шире, - мягко начал Вениамин Яковлевич, - ведь Магнус говорит о грехе пращура. О чем-то, что досталось ребенку без его на то согласия в качестве наследства, о неких его личных чертах. Это можно понимать мистически, как родовое проклятие, а можно обратиться к современной психологии и узнать, что характер и поведение складываются у ребенка неосознанно, в том числе, и под влиянием поведения и отношений его родителей. И всю ту грязь, которую отец и мать ребенка демонстрируют в своих делах и в общении между собой, ребенок усвоит без всяких на то своих воли и желания. Каэций не выносит приговора детям, он лишь указывает на то, что с младенчества ребенок неосознанно впитывает зло от пращура, то есть от родителей, ну или их, а также бабушек и дедушек. Он усваивает зло, которое в итоге становится его неотъемлемой частью. Не может не стать. В этой своей идее Магнус предвосхищает гуманистическую психологию и психотерапию почти на тысячу семьсот лет. И, кстати, меня эта мысль его успокаивает, - Вениамин Яковлевич загадочно улыбнулся и сделал паузу, ожидая вопроса.
- Чем же? – задал его Алексей.
- Она слегка снимает бремя вины. Так проще принять себя. Не может человек – Я, Вы, любой из наших соседей– нести за все ответственность, поскольку не все мы наши качества получили по своей воле.
Алексей задумался.
- То же и с поступком, который Каэций совершил в детстве, за который он так истово кается. Ведь современная психология обожает работать с детскими травмами. Психологи считают, что часто травматический опыт из детства создает множество психологических проблем, когда человек уже взрослый. Сколько труда должен приложить иногда психолог, чтобы человек вспомнил о той травме и проработал ее? Так вот же оно – Магнус Каэций сам, без психолога, за тысячу семьсот лет до Фрейда, обнаруживает травматичный опыт в своем детстве, сам прорабатывает его, осознает, как этот опыт повлиял на его жизнь, да еще и делает на основе этого анализа великолепные философские выводы.
Алексей снова задумался над услышанным. Вениамин Яковлевич выдерживал паузу. Во время разговора, у него распрямилась немного спина, в глаза начал играть огонь.
- Интересно, - тихо сказал Алексей, - такая мелочь, и на всю жизнь влияние.
Размер и сила относительны, - улыбнулся его собеседник, - для кого-то - мелочь, не стоящая и миллисекунды внимания, а для кого-то - трагедия всей жизни.
Алексей снова умолк.
- Вот видите, как внимательно и широко нужно изучать наследие Магнуса, - торжественно заключил Вениамин Яковлевич, - иначе один страх от его текстов, страх и одиночество.
Пока он это говорил, Алексею показалось, что кто-то на втором этаже начал ходить, и заметил, как слегка смутился его собеседник – он явно тоже это услышал. Но задавать вопрос о том, кто там, Алексею показалось невежливым.
Вместо этого он спросил:
- А не слишком ли Магнус Каэкск… Каэций строг.
- В каком смысле? – уточнил Вениамин Яковлевич.
- Ну, он довольно жестко высказывается о поступках своих и других, очень много осуждает.
- Аааа, - протянул доктор, - мораль читает, значит. Ну что ж, да, действительно часто Магнус безапеляционен. И это может оттолкнуть от него. Но здесь опять же стоит помнить о том, в какое время это создавалось, в какие смутные годы – падение Рима, наступление, как это принято говорить, «темных веков». Мораль его строга, но на тот момент именно такая мораль – спасательный круг в бушующем море. И, кстати, - тут он хитро улыбнулся, - с моей точки зрения, эти морализаторство Магнуса сейчас бы, может и следовало бы понимать буквально, и популяризовать его, и навязывать, - Вениамин Яковлевич рассмеялся.
Алексей причин его смеха не понял, но «за компанию» улыбнулся.
- Шучу, - сказал философ. – Конечно, ни о каком навязывании речи идти не может, все-таки мораль Магнуса – специфична и актуальна для той эпохи. Просто все чаще мне приходит мысль, что наша эпоха все чаще напоминает ту. Признаки разложения и распада, говорящие, что новое Средневековье уже близко, я вижу повсюду. Да даже в моей профессии такого стало слишком много. Море снова разбушевалось, и, возможно, нужен новый, простой и крепкий спасательный круг.
Он очень грустно, даже как-то нарочито грустно (как показалось Алексею) улыбнулся.
- Понимаете, - бремя философии – указывать людям в разных культурах, в разные эпохи, где добро, а где зло. Философия была тем навигатором, к сожалению, часто ломавшимся, который вел корабль человечества так, чтобы тот окончательно не разбился о рифы порока, греха, зла. Кто из великих не говорил об этике? Да нет таких. Платон, Кант, Гегель, Шопенгауэр, Бахтин, Соловьев, Ильин, Гадамер (Алексей изо всех сил напрягся, чтобы запомнить эти имена) – Все! Но в последние сто лет этот навигатор стал сбоить особенно часто. И вот уже рифы кажутся не рифами, а чудесным подводным царством, от которого не надо бежать, а, наоборот, к которому надо стремиться. И вот уже порок относителен, и вот уже пошлость начинает, как ржавчина поедать мысль. А современные технологии усугубляют ситуацию – каждый мало-мальски освоивший письмо, может распространить свое тщедушное мнение на огромную аудиторию, которая перестала различать идиотов и тех, кто и правда может сказать что-то дельное. И появляются всякие!
Внезапно голос Вениамина Яковлевича стал дрожать и повышаться, становясь все более резким, сам он стал смотреть куда-то поверх головы Алексея. Рот его стал как-то нехорошо кривиться.
- И появляются уроды, которые соблазняют аудиторию ложью, которая будет страшнее, чем дела Святой Инквизиции. О я читал их письменный лай. Никогда не забуду! Лет двенадцать тому назад, кидает мне один мой студент, довольно паршивый, если честно тип, с большой так сказать, гнильцой, спорить со мной любил, ссылку на сайт, где разные тексты выкладывают. Ссылка на текст какого-то Белхова, трактат с названием «До различения добра и зла». Я почитал и, честно говоря, пожалел, что сжечь нельзя этот текст, - Вениамину Яковлевичу еще удавалось удерживаться от крика, но с трудом. - Мораль, говорит этот Белхов, относительна. Человек, он смеет писать, невменяем, релятивизм…
Скрип двери отвлек внимание Алексея, тем более, что профессор начал произносить уж какие-то совсем непонятные слова. Он продолжал смотреть на оратора, но реплики доносились как через пелену. Сам он задумался о том, что как же здорово, что он согласился помочь этому человеку, умному, который, возможно, и ему поможет стать хоть чуточку умнее и, может лучше.
- …и вот эти ублюдки и пытаются разрушить все, что могло бы нам помочь плыть через бурю, сами же потом утонут и поделом им! – бывший профессор закончил свою пламенную речь. Выдохнул и посмотрел на Алексея.
- Слушайте, Вы уж простите, что я так заговорился, Вас задерживаю, - начал он.
- Да что Вы, что Вы! Мне было очень интересно, - ответил Алексей. – Было бы приятно поговорить еще раз, но (он вспомнил, что его жена с Сережкой и Максом дома одна) сейчас мне, правда, пора домой, а потом еще и на работу.
- Что ж, - с некоторой грустью произнес Вениамин Яковлевич, - заходите обязательно, как будет возможность, поговорим еще!
Алексей развернулся и направился к прихожей, как вдруг его взгляд упал на лежащую сверху на одной из полок раскрытую книгу. Она была раскрыта на произведении, с названием – «Город Людоеда».
Вениамин Яковлевич подошел к нему.
- А это? – начал спрашивать Алексей.
- О, прелюбопытнейший рассказец, - ответил тот. – Это история о маленьком средневековом городе, на который повадился нападать людоед. Он проникал в жилища и поедал в них маленьких детей. От них оставались лишь косточки. Но ужас заключался в том, что никто не то, что поймать его не мог, но даже мельком увидеть. Родители ночью в комнатку заходят, а от детей одни кровавые косточки остались.
- Ну, так в итоге, поймали? – спросил Алексей.
- В итоге, - с улыбкой произнес Вениамин Яковлевич, - выяснилось, что жители этого города, погрязшие в грехах, попали во власть Сатаны. Он сами стали пожирать своих детей, только совершенно не помнили об этом. Они съедали детей и продолжали жить дальше, как ни в чем не бывало, а когда находили обглоданные останки, то и помыслить не могли, что это совершили они.
Они попрощались. Алексей вышел из дома. Беспорядок вокруг уже беспокоил его намного меньше.
* * *
Остальной день прошел в обычных делах и суете. Алексей был в приподнятом расположении духа. В хорошем настроении он и лег спать. А ночью ему снова приснился кошмар. Он не помнил его. Какие-то смутные, но почему-то знакомые из далекого прошлого образы. Все закончилось тем же страшным детским криком, что он услышал во сне вчера ночью.
Алексей проснулся. Он лежал на диване в поту, из глаз его текли слезы. Он вспомнил. Тот образ, то воспоминание, которое стало пробуждаться в нем позавчера, наконец, стало ясным.
Он тогда еще учился в первом классе. С ним в классе была девочка - Катя (он вспомнил ее имя). Они (дети) ее не особенно любили. Хилая, ни с кем особенно не общавшаяся, очень не охотно шедшая на контакт даже с учителями. На переменах она всегда держалась в стороне от ватаг носящихся и орущих детей. Катя очень быстро стала объектом нападок со стороны компании мальчишек, в которую входил и Алеша. Агрессивных нападок. В классической игре «дернуть за косичку и убежать, чтобы не получить пеналом по лбу» участвовал практически весь класс, за исключением только Сени, здоровенного и доброго мальчика, у которого признаки задержки психического развития стали проявляться еще в первом полугодии, но чья мать отчаянно хотела, чтобы он учился в обычной школе. А вот Кате доставалось куда сильнее. Не дернуть за косичку, а ткнуть кулаком было обычным делом для мальчишек из их класса. А также обычным делом было украсть пенал, больно ударить ногой по ноге во время физкультуры, облить замазкой тетрадь. Дважды у нее крали дневник, рвали на части, и Катя находила его остатки в урне. Несколько раз учительница вступалась за нее. Родителей обидчиков вызывали в школу. Самого Алешу ни разу не поймали за то, что он ее обижал. Но и не сказать, что он как-то усердствовал в этом. Так, за компанию, если только.
Меры учительницы не изменили ситуацию кардинально. За каждым уследить до конца не возможно. А удары можно наносить аккуратно, чтобы никто не заметил. А еще Катя не жаловалась. Не из-за какого-то милосердия, а просто очень хорошо знала, что если она так поступит, то ей отомстят.
Сеня никогда не трогал Катю. Интересно, что мамы этих двух необычных детей быстро сдружились и даже почти всегда вместе забирали их после уроков.
Стоял конец весны. Был теплый солнечный день. Алеша задержался в классе. Он опустел, а его друзей родители уже увели по домам. Алеша собирался медленно, поскольку был абсолютно расстроен двойкой по математике. Он предчувствовал нагоняй от родителей и общаться с друзьями, во что-то играть пока есть несколько минут до ухода домой, он совершенно не хотел. В классе с ним остался только Сеня. Тот всегда собирался очень медленно. Учительница проследила за тем, чтобы они ничего не забыли и отвела их к выходу, видя нежелание обоих ждать родителей в помещении. Охранник гулял неподалеку от входа и учительница попросила обоих оставаться рядом со входом, не отлучаясь никуда. После чего попросила охранника приглядывать за детьми, и удалилась. Алексей вспомнил, как Сеня стоял рядом с ним на крыльце, что-то лепетал и постоянно поправлял очки. Мама все не приходила.
Алеша стал прохаживаться по крыльцу, Сеня ходил за ним. С Сеней общаться у него не было никакого желания. Он только раздражал. Внезапно, Алеша увидел, что с другой стороны крыльца совершенно одна находится Катя. Она в одиночестве играла в классики. Их Катя не видела, поскольку находилась к ним спиной. Решение толкнуть ее пришло спонтанно и не вызвало никаких сомнений у Алеши. Должен же он был хоть как-то сегодня развлечься, ну хоть чуть-чуть? Он дождался, когда охранник отойдет к противоположному концу двора, тихо подбежал к девочке и сильно толкнул ее в спину, когда та в очередной раз прыгнула.
Она упала на асфальт.
Алеша ухмыльнулся и отошел. То, что с Катей что-то не так, он понял не сразу. Он обернулся, только сделав несколько шагов прочь. Над Катей стоял Сеня и протягивал к ней руки, а Катя лежала лицом вниз. Через мгновение до Алеши донесся ее плачь. Он пошел к ней, Катя продолжала лежать, не делая попыток встать. Краем глаза Алеша заметил, что к ним несется охранник. Катя кричала все громче. Подбежав, он осторожно поднял девочку и Алеша увидел, что из ее носа и рта хлещет кровь. Его буквально парализовало. Охранник осторожно понес Катю в школу, по-видимому, в медпункт.
- Катя!!! – раздался крик сзади. Это кричала ее мама, со всех ног бежавшая к охраннику. Бежала не она одна. К Алеше с Сеней, растерянно стоявшим на месте, неслась мама Сени.
- Сенька, Алешка! Что случилось?! – прокричала она.
Сенька стоял, теребил очки и всхлипывал, и, прежде чем, он что-то успел произнести, Алеша, полностью подчинившись как будто какой-то неведомой силе, показал рукой на Сеню и сказал:
- Это он. Она в классики играла, прыгала тут, он ее в спину толкнул.
Этой короткой реплики хватило.
Мама Сени подскочила к сыну. Тот только успел взглянуть на нее.
Тяжелый кулак опустился ему на лицо. Очки слетели с лица и разбились об асфальт.
- Выблядок!!! – заорала на него мать. Сеня пошатнулся, его лицо на мгновение приняло изумленное выражение.
Мать схватила его за шкирку, и нанесла еще один удар кулаком в лицо. Нос Сени сломался, и из него захлестала кровь. Сильно захлестала. На асфальт.
- Ебанный дебил, никчемный, дефективная блядь! – орала на него мать, продолжая наносить удары по лицу. Вид крови не смутил ее, она продолжала его бить по лицу то кулаком, то ладонью. Видимо, она посчитала, что сбылся один из самых главных ее страхов. Ее сын все же натворил что-то такое этакое, и он опасен для окружающих, и его теперь точно изолируют.
Она же так боялась, что он что-нибудь натворит.
И в этот момент Сеня заорал. Он не пытался сопротивляться, даже не пытался уклониться от ударов своей матери. Он просто заорал. Тем самым криком. Ужаса. Беспомощности. Отчаяния.
Никто так и не узнал. Камер слежения еще не было. Охранник не видел момента толчка. Сеня никому ничего не сказал. Да и кто бы ему поверил? В следующем учебном году его в классе уже не было. Его перевели в другую школу, вроде бы специальную. А еще через полгода перевели в другую школу хоть и быстро выздоровевшую, но окончательно замкнувшуюся в себе, Катю.
Алексей вспоминал происшедшее настолько отчетливо, как будто смотрел фильм. А ведь он, казалось, совершенно забыл об этом.
- Вот он, тот самый случай. Вот оно – начало моего пути. - подумал Алексей. Он плакал – ему было страшно жаль всех, кто там был. Себя, Катю, перепуганных мам. Но в особенности, Сеню.
Его мысли постепенно брали верх над эмоциями. Он все больше размышлял о той силе, которая заставила его поднять руку и указать на большого и доброго ребенка. Что это было? Почему он так сделал. Ответ он нашел очень быстро – это был страх. Страх перед наказанием. Страх перед поркой. Страх перед отчуждением. Страх, страх, страх.
И в этот момент его осенила простая, но потрясающая мысль. Так вот же! Вот оно откуда. Он всегда, всю свою жизнь был полностью подавлен невероятным страхом. Не только страхом наказания. Нет. Со временем этот страх приобрел куда больший охват. Любой человек, любой Другой – незнакомец или близкий родственник всегда являлся источником мощного страха. Поэтому общение и взаимодействие с Другими было всегда для него настолько мучительным. Вот почему, он так и не решился подавать на банкротство. Он задавлен долгами, но он уже привык к жизни на глубине. Неудобно, но привычно. А тут, что-то делать – это неприятно, это мучительно.
Но с близкими взаимодействовать ему было в особенности страшно. Они знают тебя, они знают куда бить.
Постепенно Алексей успокаивался. Пришедшая ему в голову мысль вносила некоторую ясность, и именно это и успокаивало. Его стало снова клонить в сон.
И когда он находился где-то на границе между явью и сном, в комнату вошел Чужой Человек. Алексей отчетливо ощутил его присутствие. Холод, исходящий от него, пронзил все его тело. Но сил двигаться уже не было. Лишь в голове носилась отчаянная мысль: Как я допустил, что здесь со мной Чужой Человек!? Почему он со мной в доме?! Почему он в моей жизни?!
Чужой Человек медленно прошел мимо дивана, где он лежал. Какое-то время он стоял где-то у окна, а потом также медленно двинулся обратно и ушел.
Алексей уснул.
* * *
На следующий день он чувствовал себя очень странно. Он был совершенно не сосредоточен на работе. С одной стороны, его обуревали тяжелые, пробужденные кошмарами, чувства. С другой – он был воодушевлен. Он обрел некоторую ясность. Теперь он может попытаться найти выход.
А еще он постоянно думал о Чужом Человеке. Что же ему теперь делать с ним. Идущий от него холод невыносим. Так жить нельзя. Так можно сгнить, сойти с ума, спиться. Уйти от него? Как же так вообще вышло, что Чужой Человек появился? Размышляя, постепенно Алексей пришел к выводу, что именно он создал его. Именно он своим страхом, заставил его быть именно таким. Но разве теперь он не сильнее, чем тогда, в первом классе. Разве теперь он все так же боится взглянуть в лицо, в глаза Другому. Ведь именно страх и мешает ему найти свет в других. Свет, о котором писал Магнус Каэций. Он не видел света в других ровно потому, что страшно боялся других. Не настало ли время, снова его поискать.
- С чего бы начать? – думал Алексей. – Наверное, с простого. Да, лучше всего, с самого простого.
- Иди домой! – сказал ему Мишка, видя жалкие потуги Алексея сосредоточиться и пересчитать в конце рабочего дня кассу.
Алексей поблагодарил его, попрощался и пошел домой. Рядом с рынком он зашел в цветочный магазин и купил три розы. В раздумьях он пошел домой. Никаких лишних следов у его калитки не было, что порадовало его.
Он вошел в дом, переоделся, взял розы и вошел в комнату к Чужому Человеку. Его супруга сидела на своей кровати, погруженная в свой смартфон. Она даже не услышала, как он вошел – продолжала сидеть, уставившись в экран.
- Ди… Диана, - начал он.
- Что? – жена подняла на него голову. – А, ты пришел уже?
- Это тебе, - смущенно проговорил он.
Диана вначале равнодушно, а потом с некоторым удивлением смотрела на розы.
- Зачем? – спросила она.
Ну, так, просто, - все еще очень смущенно продолжал говорить Алексей, - давно тебе не дарил. Возьми, это тебе, - еще раз зачем-то повторил он.
Диана взяла розы и осталась сидеть с ними на кровати. Алексей молча стоял. Повисла гнетущая тишина. Алексей спросил:
- Как там у тебя на работе?
- Да нормально, - ответила та.
Разговор был окончен. Алексей постоял еще несколько мгновений, жалко улыбнулся и вышел из комнаты. Выйдя, он некоторое время еще думал, правильно ли поступил. Не придя ни к чему, он лег ненадолго поспать перед тем как выйти патрулировать с Арсением и Мишкой улицы. И это ему вполне удалось. Целых два часа он проспал крепким сном безо всяких кошмаров.
Они встретились на углу Гагарина и Королева.
- Как пойдем? – спросил Мишка.
- Ща, погоди, дождёмся Валерича. – сказал Арсений. – Обещался приехать, дать напутствие.
Действительно, через пару минут на Королева повернула желтая Киа Рио с шашечками и остановилась рядом с ними.
- Ну что?! – без приветствия начал Валерич. - Готовы?
Всегда готовы! – отрапортовал Мишка.
- Значит, первое! Мы вчера ходили отсюда почти до Ясеневой по Королева, затем обратно по Московской, затем обратно по Королева и уже потом по поперечным улицам Гагарина, Апрельской, Восточной и так далее, ну вы поняли.
- Ниче себе, - присвистнул Мишка, это ж сколько Вы находили то!
- А ты как думал! Людей мало. Мне пока только шесть троек в Антоновске собрать удалось. На следующей неделе может побольше организую. А пока старайтесь ходить побольше. Сразу скажу – ничего особенно подозрительного не видели. За все пять часов нам попалось от силы человек тридцать, но ничего необычного – с последнего автобуса, с последней электрички – это основная часть тех, кто на улице был ночью. Из кино в Торговом Центре кто-то с последнего сеанса шел. Один, правда, попался, подозрительный. На Восточной встретили. Шел вроде ровно, а как нас увидел – зашатался сразу. Подошли мы к нему - вроде пьяный. Я, честно, подумал, что прикидывается, но когда он Вадиму на сапоги блевать начал, то поверил. Выяснилось на Восточной и живет – проводили, вручили жене.
А теперь, во-вторых, у вас-то как, никто ничего необычного не слышал, не видел?
- Так мы ж только сегодня идем первый раз, - недоуменно сказал Мишка.
Валерич глубоко вздохнул.
- Мишенька, - очень спокойно начал он, - ты сейчас должен быть крайне внимательным, не только раз в два дня, а круглосуточно!
Последнее слово он прокричал в лицо Мишке.
- Ты думаешь, что эта зверюга только в часы нашего патруля появляется?
Мишка скорчил недовольную гримасу.
- У меня у участка кто-то трется странный, - вдруг неожиданно для себя произнес Алексей. Он ведь не собирался говорить об этом Валеричу.
- В смысле? Кто странный? – вдруг напрягся тот.
- Я следы чужие у калитки три дня назад обнаружил, а потом вечером увидел, как кто-то высокий, в черном весь (хотя хрен там ночью разберешь, в что одет) за калиткой стоит и смотрит в окна. Может, заметил, что я его вижу и ушел. Я вышел за калитку, а там следы те же, а рядом еще следы – от саней, - выпалил Алексей.
Валерич немного помолчал.
- Три дня назад, и ты все это время молчал. Ни мне звонка, ни в полицию? – начал он. – А я думал, что у нас в команде только один дебил. Ты что молчал, придурок?
- Да я подумал, что это так, кто-то случайно зашел, - начал оправдываться Алексей.
- Какой случайный?!! – вскричал Валерич. – Алеша, какой случайный, к чертям? Целых два раза, с санями еще?!!! Нет сейчас никаких случайных – увидишь еще что-то подобное, да даже если увидишь, что вороны над твоим домом необычно низко летают – тут же звонок мне! Понял?!
- Понял, - кивнул Алексей.
- Алеша, это не шутки, - не унимался Валерич. – Те, кого он уже порешил, зарубил, съел – я не знаю – они ведь тоже, голову тебе на отсечение да… тьфу
Они ведь тоже, наверняка, кого-то видели за день, за два, за три, за неделю за воротами. Видели, да значения не придали. Нельзя о таких вещах молчать. Ты понял?
- Да понял, понял, - уже решительнее ответил Алексей.
- Значит так, - Валерич замолчал и несколько мгновений что-то обдумывал. – У него (он кивнул на Алексея) сейчас дома одни жена и дети. У дома замечен кто-то подозрительный. Значит ты, Алексей, идешь прямо в дом и находишься с семьей, а вы (он посмотрел на Мишку и Арсения) будьте до трех ночи рядом с его участком. Раз в час созвон.
Когда Алексей вошел в дом, из кухни навстречу вышла Диана.
- А ты откуда? - удивленно спросила она.
- Ой, - Алексей хлопнул себя по лбу, - я же не сказал. Валерич патруль организовал. Ходить теперь раз в два дня будем по улицам здесь, подозрительных выискивать. Я с Мишкой и Арсением (ну который с Королева) хожу.
- Ну идея, конечно, хорошая, хотя мы тут одни остаемся, а там, ты говорил за забором кто-то появляется подозрительный – сказала Диана.
- Вот поэтому сегодня я с вами, а ребята снаружи стерегут.
Алексей походил немного по комнате, зашел на свою веранду, включил ноутбук. Раз в час он созванивался с Мишкой и Арсением. Все было тихо. На улице вообще никого кроме них в эту ночь не было.
В три часа ночи, получив отбой, он наконец-то лег на диван и почти мгновенно уснул, забыв укрыться одеялом.
Он ненадолго проснулся, наверное, уже под утро. Было еще темно. Он не хотел вставать и постепенно снова стал проваливаться в сон. Он вновь был на границе, когда в комнату вошел Чужой Человек. От него снова исходил нестерпимый холод. Каждой клеточкой Алексей ощущал, насколько неправильным было то, что Чужой Человек находился рядом с ним. Они не могли и не должны были находиться рядом.
Алексей почувствовал, как Чужой Человек подошел к дивану и склонился над ним. Потом он укрыл его одеялом и тихо ушел.
Алексею стало тепло и хорошо, и он крепко уснул.
V
Прошло три относительно спокойных для Алексея дня. Полиция больше не приходила. У участка больше не появлялось лишних следов и огромных черных фигур. Он еще раз сходил в патруль с Арсением и Мишкой – ничего подозрительного ими обнаружено не было.
Алексей шел со строительного рынка к улице Королева в приподнятом расположении духа. Рабочий день внезапно закончился до полудня – на рынке была объявлена эвакуация – видимо, поступил телефонный звонок с угрозой минирования. А значит, у него появилось время до того, как встретить Диану и забрать с ней детей из школы. Он хотел зайти в гости к Вениамину Яковлевичу. Когда он позвонил ему, тот радостно сказал, что ждет его и пообещал оставить калитку открытой.
Алексей уже третий день подряд забирал Диану с работы и шел с ней встречать из школы детей. Он понимал, насколько нелепо они выглядели, когда шли из школы вчетвером. Двое детей постоянно о чем-то щебетали, а они с Дианой шли молча, испытывая постоянную неловкость, поскольку тем для разговоров у них не было. Не было уже давно. Но вчера, когда Максимка подбежал к ним радостный со словами: «Папа, мама, а знаете, что сегодня было?», - Алексей понял, что тот рад, что они вместе.
Была и еще кое-что, дававшее ему повод для оптимизма. Вчера они с Дианой впервые за долгое время вместе готовили что-то на кухне. Они молчали, но не испытывали никакого неловкого чувства, наподобие того, что сопровождало их во время прогулок. Общее дело, во время которого им не нужно было обмениваться своими обычными машинными репликами. То есть они могли взаимодействовать естественно, без напряжения, хотя бы во время простой готовки.
Алексей знал, что часто после инсульта человеку приходится учиться говорить заново. Сейчас как будто бы инсульт пережили их отношения. И им еще предстояло научиться говорить друг с другом заново.
Тускло-бежевое небо накрывало Антоновск. Снег радостно трещал под его сапогами. Он вышел на Королева, и прошел мимо местной школы, той самой из которой он через несколько часов с продленки заберет Максима и Сергея.
Тихо. Во дворе пусто. Уроки у основной массы ребят кончатся через час. А пока тишина. Никакого шума из корпуса со спортзалом, никого на территории. Все хорошо. Школьный шум Алексей не любил и не любил смотреть, как дети играют на школьном дворе. Теперь ему уже было понятно почему…
Он прошел школу. Справа началась небольшая рощица, выросшая на месте давно брошенного участка. За сугробами среди покрытых снегом темных елей виднелись остатки стен сгоревшего дома. Он не сразу увидел, что перед домом, всего метрах в десяти от него стоит человек. Приглядевшись, он увидел, что это был подросток лет пятнадцати, худой, с копной черных вьющихся волос, одетый в длинное черное пальто, он что-то держал в руках. Это что-то пискнуло, и Алексей, чтобы разглядеть получше, вышел на обочину, на границу брошенного участка. У мальчика был длинный острый нос и большие серые глаза, которыми он смотрел на беспомощно повисшего у него в руках щенка. Он держал зверя как-то неправильно, и Алексей в первые мгновения даже не понял, в чем именно заключалась «неправильность». Потом понял. Мальчик держал щенка не под лапки, а за мохнатую шею, на ней были сомкнуты его ладони – он душил его. Душил и смотрел на щенка очень внимательно своими большими пустыми, лишенными всякого выражения глазами. Его рот не был искажен злобной улыбкой. Губы были плотно сомкнуты. В целом, вид его можно было назвать немного скучающим.
Он сдавливал ладони все сильнее. У щенка, по видимому, сил сопротивляться уже не было. Он только слабо и хрипло скулил.
Алексей не любил подростков. Они всегда его пугали. А еще он терпеть не мог ссориться. Но здесь пройти мимо было как-то нехорошо, что ли. Он негромко окликнул парня:
- Эй!
Никакого эффекта это не возымело. Тот продолжал душить щенка, даже не взглянув на Алексея. Он спросил громче:
- Эй! Ты что делаешь?!
На этот раз парень лишь мельком посмотрел на него своим серыми равнодушными глазами, но душить животное не перестал.
- Чего это он? – подумал, Алексей. – Ну так же нельзя. Подойду к нему, если спросит чего мне надо, то скажу, что рассмотреть поближе хочу.
Он зашел на территорию участка и, еще раз окликнув парня, зашагал к нему. Тот начал пристально смотреть на него и, когда Алексею осталось буквально пара шагов, парень разжал руки и щенок плюхнулся в снег. Сам он, сунув руки в карманы, быстро зашагал прочь по Королева, не оглядываясь. Алексей подошел к лежащему животному. Щенок несколько секунд лежал в снегу, водя совершенно ошалелыми глазами. Потом он заскулил, встал на четыре лапы, и пошатываясь двинулся по направлению к чернеющим в глубине обгорелым стенам.
- Бесхозный, наверное – подумал Алексей.
Убедившись, что с животное живо и может ходить, он пошел дальше. Увиденное вывело его из душевного равновесия. Он не знал, что больше поразило его – сама жестокость подростка, хриплый писк щенка или равнодушное выражение серых глаз.
- Да как же так можно-то с таким маленьким?! – думал он, выходя с участка на Королева. Парень же, тем временем, быстро шел впереди него. Алексей смотрел ему в спину. – Что ты за урод-то такой?!
Он шел за ним. Парень шел быстрее, расстояние между ними увеличивалось. Внезапно он повернул к одному из участков впереди справа и зашел на него через калитку.
- Да это же участок Вениамина Яковлевича! – вдруг осенило Алексея. – Чего ему там надо?!
Он дошел до места, где парень ушел с улицы – сомнений быть не могло, это был тот самый захламленный участок, куда несколько дней назад Алексей доставил посылку с почты. Он достал мобильник и позвонил хозяину.
- Еще раз приветствую! – затрещал в трубке радостный голос. – Заходите, калитку открыл.
- А Вы один, у Вас все в порядке? – спросил Алексей.
- Я да, один, ну то есть не совсем, но заходите, – уже нетерпеливо произнес Вениамин Яковлевич.
Алексей подошел к калитке и потянул к себе – та поддалась. Парень не закрыл за собой ее. Алексей прошел по деревянной тропинке и зашел в дом. Венимамин Яковлевич, ждавший его в прихожей, крепко пожал его руку.
- Я видел, как тут к Вам парень какой-то зашел.
Вениамин Яковлевич вздохнул и после паузы ответил:
- Да, он тут живет, это Евгений, Женя, то есть, это мой внук.
Алексей был крайне озадачен:
- Так у Вас есть внук? – несколько недоуменно спросил он, будучи уверенным, что у старика на свете нет никого.
- Есть, - утвердительно кивнул тот, - и он сейчас в силу некоторых, скажем так, обстоятельств живет у меня.
Не знал, - протянул Алексей. - А Вам с ним нормально? – задал он вопрос, размышляя, стоит ли рассказывать о том, свидетелем чего он стал несколько минут назад.
- В каком смысле? – спросил Вениамин Яковлевич.
- Надо все-таки рассказать – решил Алексей.
– Я, тут, когда шел к Вам, буквально минут пять назад увидел как парень этот, Евгений чуть щенка не задушил. Он держал его в руках и так спокойно, как будто это для него обычное дело, мучил его. Ну, я, разумеется, помешал. Женя Ваш щенка бросил и ушел, а потом я вижу – он к Вам на участок зашел.
Вениамин Яковлевич ссутулившись, смотрел исподлобья на говорившего, и вид у него был как будто слегка виноватый.
- Да, - как-то совсем тихо заговорил он, - понимаете, Женя, он… давайте в комнату зайдем. Женя сейчас наверху. Я комнату на втором этаже целиком отдал.
- Так вот чьи шаги он тогда слышал, – подумал Алексей.
Они прошли в заваленную книгами и бумагой комнату.
- Наверное, чай поставить надо, - вспомнил Вениамин Яковлевич и удалился во тьму коридора.
Вернулся он с расстроенным выражением лица, как будто его застали за чем-то очень плохим.
- Как Ваши дела-то вообще? – несколько рассеяно спросил он.
- Да ничего у меня, спасибо, а что внук-то Ваш? С ним-то все нормально? – в ответ спросил Алексей.
Вениамин Яковлевич медленно, понурив голову, проковылял к неубранной кровати и грузно сел на нее.
- Понимаете, Женя, - начал он, - он… тяжело ему сейчас очень. Время непростое… - он замолчал.
- Но так животных мучить-то, что ж это такое?
- Да-да, я понимаю, просто у меня с Женей пока особо общаться не получается, а ему сейчас и, правда, так поддержка нужна. У него мать в больнице, болеет очень тяжело, да и не только в этом проблема - плохо ему, в общем. Не знает, куда деть себя.
Вениамин Яковлевич говорил медленно, и было видно, что говорить о своем внуке ему не доставляет ни малейшего удовольствия.
Алексею уже становилось неловко, что он рассказал хозяину дома о том, что видел.
Еще раз тяжело вздохнув, Вениамин Яковлевич, взглянул на потолок, и тихо, очень тихо, продолжил:
- Его мать, дочь моя. У нас с ней, как бы сказать, отношения не самые хорошие. Так вышло. В этом, наверное, и моя вина отчасти есть. Не уберег я ее, воспитал не совсем, видимо, правильно. Ушла она рано из дома. Мать ее, жена моя, умерла, когда ей только восемнадцать исполнилось, а через полгода она и ушла, от меня ушла получается. И общались мы с ней больше двадцати лет через пень-колоду. Больше скандалили. Выскочила она в двадцать лет замуж за не пойми кого. Муж ее, когда Женя родился, и бросил. И осталась она одна. Ни карьеру сделать не смогла, ни семью обустроить. Работала в основном продавщицей – ларьки на магазины меняла и так всю жизнь. Ну и, конечно, я внука изредка видел. Вынуждена она была меня иногда просить помочь с ним, посидеть, пока она по своим подработкам шлялась. Сидел я с ним то в общежитии, то в съемных комнатушках, где они ютились и которые она как перчатки меняла. Все как можно дешевле искала, денег у нее никогда не было.
А Женя, понимаете, очень рано выяснилось, что парень-то он не простой. Совсем непростой. Я, знаете ли, в детстве посещал музыкальную школу, фортепианное искусство осваивал, и мне даже педагоги рекомендовали в Училище поступать, однако я другую стезю выбрал. Да и, что тут уж говорить, мир музыкантов-то мне не особенно нравился. Меня на выпускном классе, как-то зарезали на муниципальном конкурсе, вот я и разочаровался в музыкантах, но музыку-то я любить не перестал, и Нинку (мать Жени) сам отдал в музыкальную школу. Но куда там, она – не та личность, чтобы такие вещи ценить, да, и уж откровенно если, талантом ее Бог явно обделил. А вот Женя… нет. Я и сам удивился, когда узнал, что она своего сына в музыкальную школу отдала. Подумал, мол, поняла свою ошибку, решила сына правильно воспитать. Я-то считаю, что музыке всех учить надо, хорошей музыке, конечно, а не вот этому, что из каждого утюга сейчас звучит. А Жене не просто все это понравилось – в нем талант, да нет, талантище огромный обнаружился почти сразу.
Он уже в конце второго класса, такие программы играл, что не каждому студенту-первокурснику в Училище под силу. А тут восьмилетний ребенок. Уж, поверьте, я знаю, о чем говорю. Меня тогда Нинка стала на его выступления приглашать. Хоть со мной и натянутые отношения были, но сыном она страшно гордилась и все делала, чтобы он учился, как можно усерднее и лучше.
А я настоящее мастерство отличить от пускания пыли в глаза могу. Я подростком с концертов Рихтера и Гилельса, можно сказать, не вылезал. Да и сейчас постоянно академическую музыку слушаю.
- Академическую? – впервые в общении с Вениамином Яковлевичем задал уточняющий вопрос Алексей.
Ну, в смысле, классику – с некоторым презрением к этому слову произнес его собеседник и продолжил рассказ дальше.
- В общем, то, что Женя будет музыкантом, уже всем стало ясно к третьему классу. Ну а уж в пятом классе он со всероссийских и международных конкурсов не вылезал. И практически всегда первые места, да гран-при брал. О нем даже в разных газетах писали, что, мол, новый Соколов, новый Кисин, новый Бессонов.
Один раз даже по телевизору, по «Культуре» показали. А уж я не мог не нарадоваться. В наше-то время парень и такой выбор сделал. Когда все вокруг в пошлятине вымазано, он в мир духа пошел, да как пошел! С блеском!
Но неудачи он всегда страшно переживал. Один раз взял второе место на конкурсе, мать на него страшно рассердилась, да и я после выступления, так сказать, слегка пожурил его. Так он два дня слез унять не мог, а потом молоток взял, да и разбил клавиатуру на фортепиано, которое у них в комнатушке стояло. Сколько денег потом на ремонт ушло… ну да не суть. И вот с начала этого года учебного готовится он стал к конкурсу Чайковского. Слышали о таком мероприятии, может быть? Один из самых престижных в мире музыкальных конкурсов. И в газетах и по телевидению о нем постоянно рассказывают.
Алексей неуверенно кивнул, ему казалось, что он что-то слышал об этом.
- А тут, понимаете, не только конкурс – тем временем продолжал Вениамин Яковлевич – ему же всего пятнадцать лет. Сам Григорий Соколов в шестнадцать лет, еще в шестидесятые этот конкурс выиграл. Сенсация была! Настоящее событие. А тут пятнадцать лет! Мать молилась, чтобы он смог этот, скажем так, «рекорд» побить. А помимо конкурса, он к поступлению в Училище готовиться начал. Он же, как раз, девятый класс заканчивает. Нинка столько сил потратила на то, чтобы он подготовился к этому конкурсу, как следует, практически режим спортсмена, когда тот к олимпиаде готовится, ему устроила, по секундам день расписан у него был. Да и сам Женя занимался просто как одержимый, про еду и сон забывал. Может, если бы рвения в нем было ну хоть самую малость меньше, и не случилось бы ничего. Но…- Вениамин Яковлевич сделал паузу – Женя переиграл руки. И все. Заниматься не может, играть толком не может… Педагог его так и сказал, что нужно перерыв сделать в занятиях, а потом постепенно, осторожно восстанавливаться.
Конечно, ни о каком конкурсе речи больше идти не могло. Да даже поступление в Училище под вопросом оказалось. А на Женю это вообще убийственное впечатление все это произвело. Он и так у нас господин не то, чтобы болтливый, а тут и вовсе разговаривать с окружающими перестал. Больше Жени только мать его переживала. Мне звонила когда, так от слез, даже когда о ценах в магазинах говорили, удержаться не могла.
Но, кажется, все налаживаться стало. Женя восстанавливать форму стал. Выдержал испытание судьбы. Конечно, в конкурсе он участвовать не будет в этом году, но вот поступление в Училище – это вполне вполне реально. И тут новая беда. Месяц назад Нинке рак груди диагностировали. В нехорошей стадии.
Вениамин Яковлевич замолчал, глядя в пол, и через несколько секунд продолжил:
- Шансы, конечно, есть, но положили ее в больницу. Сейчас химиотерапию делают. А Женю она страшно боится без заботы оставлять. Впервые за двадцать лет меня умолять о чем-то стала. Вот здесь, где Вы сейчас стоите, она стояла чуть ли не на коленях и просила за Женей присмотреть. Она боится, что он присмотра останется, сильнее, чем, если он заниматься не будет. Я, конечно, высказал ей все, что думал о ее жизни, намекнул, что и рак у нее не просто так, но решил не обижать ее и согласился Женю взять. Но, что ему до меня? Он раза три меня в детстве видел, когда я с ним сидел, да и на концертах и конкурсах видел, когда я как слушатель на них приходил. Я, конечно, общался с ним после выступлений, но разве это общение? Не дала нам Нина общаться нормально. Вот теперь и мучаюсь с ним. Не разговариваем практически. Он даже сегодня, когда я его попросил калитку открытой оставить и то не ответил мне. Хорошо, что все-таки оставил. Так бы мне помощь не помешала бы, Вас бы не беспокоил, но он не помогает. А я и не давлю на него. Понимаю его. Кто я ему?
Наверху раздались шаги.
- А еще, плохо ему оттого, что здесь он заниматься не может. В школу обычную с грехом пополам ходит. Но заниматься-то на инструменте системно надо. А где тут фортепиано возьмешь? Вот ездит он пару раз в неделю в Москву к педагогу, но дома нужно тоже все время заниматься. А покупку фортепиано нет денег. Вроде, говорят через интернет, можно найти чуть ли не бесплатный вариант с самовывозом. Но, во-первых, я не умею искать, а во-вторых, самовывоз мне никак не организовать. Лишней копейки нет. А тут грузчики нужны. Пытался я поговорить с директрисой нашей школы искусств. Я ее, можно сказать, с юности знаю. Тут в Антоновске одноклассниками были. Хотел ее попросить, чтобы дала возможность Жене в школе заниматься все время. Так знаете, что выяснилось? Гниль она же теперь повсюду. И нет сейчас в школе ни одного фортепиано. Да и сама школа на грани смерти. А, говорите, Подмосковье! Все сгнило. Раньше в каждой обычной школе по несколько фортепиано было. А сейчас… - Вениамин Яковлевич махнул рукой. – Вроде какие-то субсидии они получили и даже смогли купить новый рояль. Хотят, чтобы хоть класс фортепиано работал, но привезут его только в конце недели. Может хоть тогда возможность Жене заниматься будет. Вот так и живем! – грустно закончил свой монолог Вениамин Яковлевич. – Ну да что это я все о себе. Вы-то как? Я признаться очень рад Вашему визиту.
- Да Вы знаете, не так уж плохо, - произнес Алексей. – После Ваших слов тогда о Магнусе, я как бы, даже не знаю, как сказать…
- Да неужто просветление случилось? – рассмеялся его собеседник. – Ну, признавайтесь!
- Не знаю, просветление ли, но как будто я что-то понимать про себя стал и делать что-то начал! Как будто я увидел… - Алексей долго подбирал слова, - увидел, что, ну не знаю, как будто я был очень долго слепым, не видел многого, не понимал. И только сейчас по-настоящему видеть начинаю родных, друзей. И вроде что-то меняться начало.
Вениамин Яковлевич стал кивать:
- Мне кажется, я очень хорошо понимаю Вас. Я никогда не забуду, как стала меняться моя жизнь, когда я занялся своим духовным развитием. Как многое из того, что мне казалось раньше суетой и мелочами вдруг приобрело огромное значение. Как изменились мои приоритеты, как поменялись ценности. Как, например, я стал ценить семью. Хотя этот путь и полон множества страшных опасностей.
- Каких? – спросил Алексей.
- Вы готовы защищать свой выбор? – внезапно спросил Вениамин Яковлевич.
- В каком смысле?
- Духовный путь, путь к совершенству требует, прежде всего, не размышлений, а дел. Дел, которые позволят сохранить совесть в чистоте. А это страшно. Потому что существует огромное множество ситуаций, когда безопаснее и даже рациональнее поступить не по совести. Мы знаем о том, что поступать честно, по справедливости – это правильно. Нас так учат со школьной скамьи. Мы все со школьной скамьи осуждаем Иуду. Но каждый раз, когда нам самим приходится делать выбор в пользу совести, это становится внезапно очень тяжело. Как было тяжело Магнусу не бросать камень в вазу? Вокруг его друзья, его манит удовольствие от самого процесса запретного действия.
Вы знаете, какой поступок свой я считаю самым главным своим грехом в жизни, в чем заключалась разбитая Каэцием ваза в моем случае? – Вениамин Яковлевич поднял на Алексея тяжелый взгляд.
Он помолчал несколько мгновений и продолжил:
- Я не защитил от увольнения коллегу по институту. Это было еще в восьмидесятые годы. Тогда один из профессоров, не сказать, что мой друг, но, скажем так, приятель, выступил на кафедре с докладом на религиозную тематику. Человек, искренне верующий, он изложил некоторые свои взгляды на проблемы социального устройства с позиции религии. Это были перестроечные времена и свобода и гласность тогда не были пустыми словами. Но даже по перестроечным меркам, его идеи казались слишком радикальными, если не сказать экстремистскими. Так сейчас принято говорить? Признаюсь, что тогда, что сейчас, они, совершенно искренне говорю, мне весьма были близки. Хотя вслух об этом я не говорил ни с кем, даже с ним. А вот остальная кафедра была совершенно иного мнения. На заседании кафедры был поставлен вопрос о его увольнении. Слово давали всем по очереди. И когда она дошла до меня, я не выступил в защиту своего коллеги. Хотя симпатии мои были на его стороне. А я встал и промямлил что-то наподобие: «Присоединяюсь к мнению кафедры».
Вениамин Яковлевич стал говорить с огромными паузами:
– Коллегу уволили. Конечно, я бы не смог его спасти от увольнения. Выступи я тогда в его защиту, я бы только разделил его участь. Остался бы без работы. Так я себя и успокаивал. Какое, собственно, благо в том, что кафедра лишится двух человек. А как же студенты? Но с точки зрения совести, с точки зрения духа, разве не стоило выступить в его защиту? Стоило! Знали бы Вы, как часто я об этом жалею, как часто вспоминаю тот случай. Хотя определенный прок от этого и был. С того момента я работал над своей принципиальностью и не могу сказать, что безуспешно.
- А коллега? - спросил Алексей.
- После того заседания мы с ним больше никогда не общались. Когда он забирал свои документы, я его видел, но даже не решился к нему подойти. Потом говорили, что он умер в середине девяностых запойным алкоголиком.
Оба они замолчали.
Тишину нарушили шаги наверху.
- Я думаю, что выдержу, – медленно произнес Алексей. – Я думаю, что выдержу испытание. Но я сомневаюсь, насколько у меня хватит сил победить. Вступить в бой – сил хватит, но вот победить? Не знаю.
- Я думаю, что и это зависит от силы желания, - с отеческой улыбкой произнес Вениамин Яковлевич. – От того, насколько сильно Вы хотите победить.
Алексей задумался:
- А чего хотите Вы? – спросил он через некоторое время.
- Фортепиано в комнате Жени на втором этаже! – громко рассмеявшись, ответил Вениамин Яковлевич. – Фортепиано, на котором он смог бы заниматься. Инструмент, на котором он так хочет играть. Инструмент, который, быть может, станет ключиком, который отопрет дверь в стене между нами.
А представьте себе, - продолжил он, - вот появляется у него инструмент, он начинает заниматься, а, когда в школу искусств, наконец, привезут новый рояль, он выйдет и сыграет на нем концерт. Я договорюсь с директрисой, она, думаю, с радостью согласится. Еще бы! О Жене она слышала. Это будет, своего рода, презентация рояля. Можно собрать побольше народу детей из обычных школ, сколько влезет в залу их и продемонстрировать, так сказать, возможности и Жени, и инструмента. Они же хотят, чтобы в класс фортепиано кто-то пошел учиться? А, тем более, у Жени в репертуаре есть «Чакона» Баха, из Второй партиты для скрипки соло. Слышали?
Алексей отрицательно мотнул головой.
- Завидую Вам, - продолжил Вениамин Яковлевич. – Вас еще ждет потрясение, ведь это одно из самых гениальных сочинений Баха. Один выдающийся музыкант сказал об этой музыке так: «Окончательная победа духа над материей». Возвышенная и трагическая музыка, настоящее воззвание к Богу, и к человеку. Потрясающая, поверьте, потрясающая музыка. Женя ее играет в транскрипции Бузони.
- В транскрипции? – спросил Алексей.
- Да, да. Бах написал ее для скрипки, но играют «Чакону» на многих инструментах. А для фортепиано ее, как бы сказать, адаптировал выдающийся итальянский пианист и педагог Ферруччо Бузони. Виртуознейшая вещь. Настоящее испытание для пианиста. И, поверьте, звучит она на фортепиано не хуже, чем на скрипке. Может быть не так пронзительно, но, на мой вкус, глубже и задумчивее. И не каждый профессионал ее может исполнить, а вот Женя ее играет изумительно. Слезы в глазах у слушателей стоят.
В глазах Алексея все сильнее разгорался огонь.
* * *
- Зачем тебе это? – спросил его Андрей, когда они стояли на следующий день во время перекура у входа на строительный рынок. Андрей курил, Алексей потягивал какао от Гюльнары из пластикового стаканчика. Началась оттепель. С крыши падала капель, грязь вокруг стояла невообразимая. Было промозгло.
- Слушай, у тебя же все равно пианино без дела стоит. Дочь твоя явно не собирается дальше продолжать. У тебя выхода два: или на помойку его, или отдать кому-то. Ну вот и отдашь, он еще послужит, доброе дело сделаешь, а перевозку и грузчиков я оплачу .
- Да это понятно, я о другом, - сказал Андрей. – Тебе это лично зачем? Ты чего так в это вписался? Перевозку и грузчиков оплачивать собрался.
- Понимаешь, - задумчиво произнес Алексей, - ну вот представь: настоящий концерт. Парень этот, по всей видимости, действительно талантливый. Для взрослых, кто тут пашет с утра до ночи, для детей (мои, кстати, тоже пойдут) ведь это же большое событие будет. И ты знаешь, что я думаю? Это и правда что-то настоящее будет и чистое. Вот где мы тут, в грязи, в долгах, в бессоннице. Думаем с утра уже, как бы вернуться вечером и спать завалиться. А здесь, в грязном Антоновске и музыка Баха звучит. Что-то не из нашего мира, что-то вечное и прекрасное. Ты сам в юности почему научиться играть-то хотел, дочь зачем хотел, чтобы училась? Ведь именно для этого, чтобы в жизни было что-то большее, чем вот это все.
Андрей вздохнул:
- Ну, может, - задумчиво проговорил он.
- А еще, - продолжал Алексей, - этот инструмент парню этому, Жене помочь может. Ну у него, правда, же ситуация – не позавидуешь. У него сейчас кроме фортепиано, может, ничего хорошего в жизни и нет. Оно для него как лекарство будет. Дать ему его, разве не хорошо будет. Ну ведь я сам видел, парень уже готов на темную дорожку встать.
- Ну, может, - вновь повторил Андрей. – Помню я этого профессора, еще с детства. Мы его так и называли промеж собой – профессор. Ходил такой, в модном пальто, в очках, шляпу носил, весь такой важный. И дочь его помню. Нина. Я потом уже в юности даже бегал за ней. Ну не вышло, конечно, ничего. Профессорская дочка и я. – Андрей хмыкнул. – А потом, там какое-то дело странное вышло. Вроде она залетела от кого-то. Ну, так говорили. От отца, ясное дело скрывать не стала, а он…
Резкий скрип двери отвлек внимание Алексея, он покосился вправо, смотря на то, как из помещения рынка выходит целая семья – отец мать и двое маленьких детей. У всех были радостно-возбужденные лица, и каждый держал в руках по свертку. Слова Андрея доносились до него, как через подушку.
- Рассвирепел… ушла… говорили… выкидыш.
Алексей поежился – все же зима с ее морозами и оттепелями умеет изматывать.
- из больницы вышла… потом уже вышла замуж…
Алексей, наконец, посмотрел на собеседника.
- В общем, так и неясно, кто ее в живот ударил. Может ее отец-профессор, а может, - Андрей махнул рукой. – Темное дело, в общем. Ладно, когда заедешь за своей фортепьяной? – хохотнул он.
* * *
Вениамин Яковлевич с трудом сдерживал волнение. Они с Алексеем стояли в комнате на втором этаже. За дверью была другая комната, которую занимал Женя.
- Ну что, пора? – шепотом спросил он.
Алексей кивнул.
- Женя, - позвал философ дрожащим голосом внука. – Женя, выйди, пожалуйста. Тут сейчас дело важное очень! Тут для тебя… ой выходи и сам все увидишь, Женечка, пожалуйста.
За дверью была тишина.
Вениамин Яковлевич вздохнул, откашлялся, и начал погромче:
- Женя, ты, правда, не пожалеешь. Это очень важно для тебя. Выходи, пожалуйста. Если не понравится – уйдешь сразу.
За дверью, наконец, раздались неспешные шаги, скрипнула щеколда. Хозяин дома и Алексей сделали шаг назад. Женя вышел к ним. Все с таким же равнодушным выражением лица. Он не произнес ни слова. Алексея он не удостоил даже взглядом.
- Женя, Женя – засуетился Вениамин Яковлевич. – Сейчас-сейчас, посмотри, что для тебя тут приготовили.
Алексей быстрым шагом спустился по лестнице, сделал знак грузчикам и поднялся обратно, встав с философом по бокам от его внука.
Женя стоял в центре комнаты и смотрел в темный проем, где вниз уходила деревянная лестница. Взгляд его не менялся. Все так же плотно сжатые губы. Все те же равнодушные глаза.
Скрип, а затем громкий удар.
- Ставь! – раздался внизу крик. – Теперь заходи так!
Наверху никто из троих не издал ни звука. Вениамин Яковлевич, казалось, вообще перестал дышать.
Еще раз скрип. Внизу в дом вносили что-то очень большое. Снова удар. Казалось, дрогнул дом.
Глаза Жени дрогнули. Он слегка подался головой вперед.
Скрип снизу стал невыносимо громким.
- Теперь ты за торец, спиной поднимайся.
Несколько ударов на лестнице, а затем снова бесконечный скрип. Казалось, лестница не выдержит и рухнет.
Женя сделал шажочек вперед.
В проеме стала видна спина грузчика. Было видно, как он напряжен. Он что-то тащил, периодически оглядываясь.
Глаза Жени стали округляться, губы разомкнулись.
- Давай-давай, - закричал старший внизу.
Вошедший спиной в комнату грузчик, развернулся боком и в проеме показался торец фортепиано.
Глаза Жени стали сужаться, а рот стал изгибаться.
Алексей не сразу понял новое выражение лица, но потом осознал – это была улыбка.
- Поднажми! – раздался крик снизу.
Рывок. Удар. И вот фортепиано уже наполовину в комнате.
Вениамин Яковлевич умоляющим взглядом смотрел на Женю. А глаза того продолжали сужаться, а рот – кривиться в странной улыбке.
- Ну все! – крикнули снизу. Последний рывок и инструмент полностью оказался на втором этаже.
Глаза Жени теперь излучали восторг. Он смотрел на инструмент. Это был взгляд хищника. Это была улыбка хищника. Он получил свое оружие.
В глазах Вениамина Яковлевича стояли слезы радости.
* * *
На следующий день, когда уже стемнело, Алексей быстрым шагом шел с работы домой. Он был почти счастлив. Наконец-то он занимался чем-то стоящим. Вчера Вениамин Яковлевич поговорил с Женей, а потом позвонил директрисе Антоновской школы искусств и предложил ей идею устроить концерт в честь приобретения нового рояля, на котором выступит его внук. Директриса была в восторге от идеи. В восторге был и Вениамин Яковлевич, явно доволен был и Женя. Алексей взял на себя обязательство подвезти в школу стулья для того, чтобы рассадить всех желающих в большой зале, а также оповестить детей из классов Максима и Сергея о готовящемся концерте – школа искусств нуждалась в новых учениках.
Диана удивилась, когда он рассказал ей о готовящемся мероприятии. А когда он сказал ей, что хочет чтобы они с детьми в воскресенье посетили концерт, в ее глазах заиграл радостный огонек.
Когда они вместе куда-то выбирались-то? Очень давно. Алексей не мог вспомнить когда.
Сейчас он был занят хорошим делом. Он был занят настоящим делом.
Он повернул на Гагарина. Посторонних следов не было. Алексей выдохнул с облегчением. Он теперь каждый раз с тревогой проходил этот участок пути, ожидая увидеть следы темного гостя.
Его тень от света фонаря продолговатой искаженной фигурой легла на сверкающий снег. Тот успокаивающе поскрипывал под его сапогами. Ритмичные скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип-скрип.
- Как-то неритмично сейчас вышло, – мелькнула мысль у Алексея.
Потом также неритмично показалось и во второй раз, в третий.
Простая мысль, что это звук шагов того, кто идет за ним, оглушила его. До калитки оставалось каких-то пять метров, ноо Алексей оцепенел. Он замер и стоял на месте. Безумие какое-то – так стоять. Но поворачиваться он не хотел. Хотел просто застыть и стоять. Или проснуться. Но так не получится. Он не спал. Алексей невыносимо медленно стал оборачиваться. Казалось, голова превратилась в тяжелый жернов. Он страшно надеялся на то, что сзади никого нет, или он увидит удаляющегося случайного прохожего. Ну, пожалуйста, ну пусть так и будет.
Огромная черная фигура стояла в метрах десяти от него.
Черное пальто, руки по швам, огромные сапоги, черная шапка на голове. Кажущиеся черными глаза, которые, не мигая, смотрели прямо на него. И совершенно лишенное каких бы то ни было признаков жизни, будто посмертная маска, лицо. Именно этот человек тогда заглядывал через калитку. Именно ему принадлежали огромные следы. Он теперь стоял перед ним и не двигался.
Теперь его можно было разглядеть подробнее, и Алексей понял, что знает этого человека.
В кармане зазвонил телефон. Алексей вздрогнул и сделал шаг назад, схватившись за телефон так, будто он тонул, а это был спасательный круг. Стоящий перед ним человек никак не отреагировал на звук звонка и на движение Алексея. Звонил Валерич.
- Лёшка, здорово! Ты как?
- Я… я – да так, ничего, - ответил, заикаясь, Алексей.
- Чего, слышно тебя хреново! Короче, - затараторил Валерич, – я тут прошерстил еще раз списки твоих соседей, по кое-кому справочки навел, кое- с кем переговорил, Слушай, ты такого Елистратова знаешь?
- Ннет, - произнес Алексей, вперившись взглядом в черную фигуру.
- Короче, слушай, живет рядом с тобой на Королева 28 такой Елистратов Михаил Георгиевич. Мутный мужик. Может ты видел его пару раз. Он вообще странный очень. Практически не выходит с участка. Здоровый такой, высокий, мощный.
- Михаил-затворник – пролепетал Алексей.
- Чего? Ну да, кстати, соседи его так и называют – затворником, потому что живет так. Так, значит, знаешь? – спросил Валерич.
- Знаю, и он сейчас стоит передо мной – ответил Алексей.
- В смысле, перед тобой?
- Ну, я подхожу вот к дому, обернулся, а он за спиной стоит.
- Уебывай оттуда быстро!!! Бегом в дом и дверь запри и сидите там с Дианкой и детьми, от окон подальше отойдите, дверь забаррикадируйте, ножами вооружитесь!!! Ясно?! – заорал в трубку Валерич.
- Валерич, - начал Алексей.
- Заткнись и делай, что говорят! – Валерич уже почти визжал.
- Валерич, погоди, - начал Алексей.
- Делай, что говорят, дебил!!! Этот затворник непростой мужик. Кретины московские проглядели его. Он - бывший десантник, контуженный, крыша после Афгана и так поехала, а как мать у него померла, так он с катушек слетел окончательно. Судим несколько раз был за тяжкие телесные. Леша, слушай, у него займы есть!!! И с ними у него все очень плохо, Леша, беги сейчас же!
- Так, погоди, ты думаешь, он – Людоед? – спросил Алексей.
- Я ни хуя не думаю, я знаю, что он опасен – беги!!!! Мы с ребятами едем уже!!! – в исступлении орал Валерич.
Алексей медленно опускал руку с мобильником в карман. Из трубки продолжали доноситься крики Валерича. Он положил аппарат в карман и нажал кнопку сброса вызова.
Теперь он один перед затворником.
Тот так и не сдвинулся с места, но продолжал, теперь Алексей это ясно видел, пристально смотреть на него тяжелым как дубина взглядом.
- Смогу ли защитить свой путь? Хватит ли сил? – пронеслось в голове у Алексея. Он вдохнул и выдохнул. Распрямился. Звуки вокруг, казалось, исчезли. Мир замер. Первый шаг навстречу Михаилу дался с огромным трудом. Ноги были ватными. Второй шаг – проще, но в груди нарастало жжение. Он медленно двинулся навстречу Михаилу. Подойдя к нему, он почувствовал, что глотку как будто свело судорогой. Тот же продолжал пристально смотреть на него. Огромный, высокий человек почти на две головы выше Алексея.
- Зд… - не вышло, и Алексей кашлянул, чтобы прочистить горло. – Здравствуйте, - наконец, удалось ему.
Михаил ничего не ответил. Не протянул руку. Наклонил слегка голову и смерил Алексея каменным взглядом. Было видно, с каким напряжением сжаты его челюсти. Это придавало его лицу надменное и одновременно агрессивное выражение. Взгляд давил на Алексея так, что казалось еще чуть-чуть, и он упадет навзничь. Михаил двинул челюстями, как будто бы что-то жевал.
Алексей на мгновение почувствовал себя пищей:
- Здравствуйте, Михаил, - дрожащим голосом еще раз сказал он.
Тот опять ничего не ответил. Посмотрев на Алексея еще немного, он качнулся и двинулся вперед в направлении калитки.
- Куда он?! – пронеслось у него в голове.
Михаил сделал еще шаг, остановился на месте. Медленно и задумчиво развернулся, еще раз смерил Алексея каменным взглядом и медленно пошел назад, скрывшись через несколько секунд на Королева.
Алексей, не двигаясь, смотрел ему вслед.
* * *
- И это все?! Просто ушел?! – сорванным голосом спросил Валерич. Голос он сорвал во время двадцатиминутной матерной тирады. Они сидели на кухне у Алексея, дети были отправлены на второй этаж, насмерть перепуганная Диана была внизу вместе с ними.
- Да, и это все! Валерич, орать хватит уже, – проговорил Алексей, - детей и так перепугал.
- Нет, ты все-таки, дебил. А этот, уж точно бы твоих детей не напугал, голову им твою отрубленную показав, а потом и их самих порубив, - не унимался Валерич.
- Дела, - протянул стоявший у окна Мишка, - ну ты, конечно, Лешка даешь.
За окном мелькнула какая-то тень. Вероятно, это был Арсений, вышедший на улицу покурить.
- Все обошлось, все нормально, - произнес Алексей.
- А ведь ты и сам не понимаешь, как тебе повезло, - уже спокойнее промолвил Валерич.
- Не знаю я, - как-то тихо и грустно сказал Алексей, - Михаил же он свой.
- В смысле? – поинтересовался Валерич.
- Ну, также как и мы, кто на обочине оказался, - ответил Алексей.
- Слушай, ты тут философию не разводи. Обочина, шоссе, свой-чужой, - не знаю я какой он свой, - снова завелся Валерич, я на своем веку много таких «своих» повидал. Этот очень странный. Не работает нигде. Чаще всего его видят на кладбище на нашем. Он там часто на могиле матери остается ночевать. Вообще, это любимое его место. Придет и сидит на могиле. Ни с кем не общается, никуда не ходит. Займов куча. Сани у него есть. Да и справиться с несколькими людьми, он, не смотря на свой возраст вполне сможет.
Так, ладно. Наводку я своим дал. Сейчас подъедут его опрашивать. Пока у них на него точно ничего нет, но хоть припугнут. А мы, по возможности, последим за ним, если ребята добро на наружку не получат. Не знаю – у вас тут у всех семьи и работы, но, чует мое сердце, пока мы его не повяжем, спать спокойно нам нельзя, да и не сможем мы. И камеры, камеры видеонаблюдения, самые близкие к местам бойни надо еще раз проверить. Теперь хоть знаем, кого искать надо.
Снаружи показались огни проблесковых маячков. К затворнику приехала полиция.
* * *
Подготовка к концерту шла полным ходом. За ней Алексей стал забывать о тревоге, заполонившей его дом в ту ночь, когда он один на один встретился с Михаилом. Его, кстати, так и не взяли. Почему – Алексей не знал. Валерич бесновался, но добро на наружку так никто и не дал, и полиция более скрытного соседа не беспокоила. Валерич решил, что в эти дни именно за ним нужно следить больше всего, тройки теперь должны были дежурить неподалеку от участка на Королева. Конечно, установить круглосуточное наблюдение не удавалось, но это было хотя бы что-то.
Алексей ждал воскресного концерта. Он выступил перед классами своих сыновей с объявлением, и благодаря этому количество потенциальных слушателей достигло полусотни к огромной радости директрисы школы искусств. В общеобразовательной же школе он еще сумел договориться, чтобы на воскресенье для концерта было выделено не менее полусотни стульев, и потихоньку привозил их на место концерта. К концерту готовилась и Диана. Она обновила прическу (хотя это была для нее довольно существенная трата) и подготовила свое самое красивое платье.
За день до концерта Алексей заскочил к Вениамину Яковлевичу. Тот ждал его на лестнице у самого входа в комнату второго этажа, туда, куда несколько дней назад затащили музыкальный инструмент. Сейчас вход был завешен темной старой портьерой. Из-за нее доносились фортепианные рулады. Очень быстрые и красивые.
- Ганон – мечтательно произнес хозяин дома, вслушиваясь в звуки.
- Что? – переспросил Алексей.
- Упражнения Шарля Ганона на развитие виртуозной техники. Художественно незамысловатые, но в чем-то прекрасные – ответил Вениамин Яковлевич.
Алексей кивнул:
- Завтра должно прийти почти пятьдесят человек, дети и их родители.
- Да, - прошептал Вениамин Яковлевич, - если честно, я и поверить не могу, что это стало возможным. У меня было твердое ощущение, что я уже почти сгнил здесь заживо и возврата ни к чему хорошему не будет. А тут, как будто глоток свежего воздуха, как будто глоток самой жизни. Женя сыграет. Настоящий концерт. Я приду. Все как в прошлом. И все это, - он внимательно посмотрел на Алексея, - практически все, благодаря Вам. Давайте спустимся.
- Как с Женей-то, общаться полегче стало? - когда они вышли на крыльцо, спросил Алексей.
Вениамин Алексеевич отвел взгляд. – Знаете, все постепенно. Не все сразу. Путь к тому, чтобы восстановить, или вернее, сказать, создать наши отношения он, мягко говоря, не близкий, но я (он вымученно улыбнулся) исполнен оптимизма.
- Я думаю, что все должно получится, заметил Алексей. – Для меня теперь тоже стало многое меняться. Вернее, кажется, что стало меняться. Потихоньку я начинаю видеть новые краски. И концерт этот. Жена моя, Диана, и дети, они ждут его. И не только концерта, они ждут повода побыть вместе. И не только это. Извините, я немножко путано говорю.
Вениамин Яковлевич понимающе кивнул:
– Мне кажется я понимаю Вас.
- Благодаря чтению Магнуса Каэция, благодаря особенно Вашим объяснениям, знаете, так многое открылось… неудобно говорить, но я выяснил, что так многого боялся… А теперь как будто учусь ходить заново – немного запинаясь, потупив взгляд, произнес Алексей.
Вениамин Яковлевич положил руку ему на плечо и тихо сказал:
- Вы никогда не сможете понять, как я Вам благодарен. Спасибо Вам! А еще мне было так радостно встретить здесь такого человека как Вы – своего.
* * *
Вечер Алексей провел с семьей. В доме царило спокойствие, но вовсе не тишина. Когда он, пройдя через калитку, пройдя по тропинке, где пригнул голову, чтобы лапы яблонь не насыпали ему снегу за шиворот, по крыльцу вошел в прихожую, то увидел, что внутри царит энергичная и веселая суета. Максим, Сережа и Диана затеяли уборку. Они уже закончили протирать поверхности и стали подметать пол.
- Папа! Давай с нами! – радостно прокричал Максимка, держащий в руках тряпку.
* * *
Поздний вечер. Завтра надо пораньше встать, концерт начинался в полдень, а до него еще много нужно успеть сделать, но Алексей еще немножко захотел посидеть за ноутбуком на своей веранде, на своей чистой веранде, в чистом уютном доме. Он вновь переключал видео, пытаясь сосредоточиться хотя бы на одном из них. Не получалось. Но на этот раз мешала ему не тяжелая тревога. Наоборот, внутри него царило тепло и умиротворение. Было и радостное возбуждение от предвкушения завтрашнего события.
Внезапно взгляд его остановился на видео, под которым была надпись: «Дискуссия об этическом наследии Магнуса Каэкского. Запись Конференции по вопросам религиоведения на базе Научного центра «Квизас»». Он поразмышлял немного и включил его.
На видео спорили двое, по всей видимости, ученых-религиоведов. Спор происходил на глазах большой аудитории. Между ею и дискутирующими находился большой длинный стол, за которым сидели участники президиума, строго одетые, чопорного вида люди, скорее всего, тоже ученые.
Алексей заметил, что изредка то один, то другой из членов президиума начинал чуть заметно одобрительно кивать, когда выступал один из участников спора – сутулый худой человек лет шестидесяти, в сером пиджаке с небольшой козлиной бородкой. Кроме того, именно его речь иногда прерывалась спонтанными аплодисментами аудитории. Его визави, молодой еще, лет сорока высокий мужчина, гладко выбритый, со смеющимися ясными глазами, вздернутым носом, такого внимания не удостаивался.
Он говорил:
- Послушайте, Вам не кажется странным, что в трактате «Дозволь открыться Тебе» огромный раздел посвящен поступку, стоимость которого равна если не выеденному яйцу, то, как минимум, яйцу надтреснутому? И при этом Магнус ни слова, подчеркиваю, ни слова не пишет о тех своих поступках, которые действительно следовало бы обсуждать…
- За него решать будете? – перебил его оппонент с козлиной бородкой, ядовито ухмыльнувшись.
- Нет, не буду, - ответил вздернутый нос, - но неужели ни у кого не вызывает вопросов тот факт, что Магнус Каэций ни единого слова не написал об инициированных им репрессиях против нескольких направлений религии, которую он сам исповедовал. Нет же. Его интересует разбитая ваза – проступок, который что тогда, что сейчас не всегда и порки-то заслуживает. Он готов буквально обмусоливать каждый оттенок своих чувств в момент, когда он бросал тот злополучный булыжник, но не готов писать об искореженных им же судьбах людей.
- Я не могу это слушать, - тихо сказал козлиная бородка, выждав паузу, - не потому, что Вы как-то оскорбляете великого, но просто потому, что то, что Вы, живущий в XXI веке, по своей учености неизмеримо ниже средневекового философа. Вот скажите, пожалуйста, какие репрессии Магнус Каэций лично осуществил и против кого?
- Он осудил учение элефтхерийцев и анексартистов…
- Вот именно! Осудил, но никого не репрессировал – воскликнул козлиная бородка.
- Постойте, но неужели Вы думаете, - не унимался вздернутый нос, - что Римский император, прислушивавшийся к мнению Великих Собраний и лично к мнению Магнуса, мог игнорировать такие выводы.
- Оставьте Императора в покое! – гневно произнес козлиная бородка. – Это его ответственность, его совесть, его дела, а мы говорим о Магнусе, который осудил на нескольких Великих Собраниях опаснейшие антигосударственные элефтхерические и анексартистские идейки. Но который никогда, Вы слышите, никогда не предлагал силой воздействовать на их последователей. Никто так как Магнус не верил ни тогда, ни сейчас в силу слова!
Аудитория взорвалась аплодисментами.
- Простите великодушно, - еле сдерживая усмешку совершенно спокойно, дождавшись, когда аплодисменты утихнут, произнес вздернутый нос, - но если он так верил в силу слова, то почему он хотя бы разочек не использовал ее, чтобы слегка остудить пыл Императора. Он мог бы хоть намекнуть ему, что резню в отношении представителей обоих неугодных направлений устраивать не очень хорошо?
Козлиная бородка начал краснеть и слегка надул щеки, его глаза забегали.
- Послушайте! – его голос чуть дрожал. – О какой резне Вы говорите? Вы хотя бы исторические источники изучали?
- Я изучал, - с улыбкой кивнул вздернутый нос.
- Тогда Вы должны знать, что первыми агрессию стали проявлять именно элефтхерийцы и анексартисты, по велению своих руководителей…
Козлиная бородка затараторил так быстро, что Алексей почти перестал разбирать слова. Вздернутый нос несколько раз пытался жестами остановить явно вышедшего из себя оппонента, ему удалось это лишь спустя несколько минут ожесточенной панегирики.
- Вы так не волнуйтесь, - уже совсем не скрывая улыбки произнес он, - давайте совсем простые факты возьмем. Вы трактат «Дозволь открыться Тебе» читали?
И прежде чем козлиная бородка взорвался, тут же начал успокаивать его:
- Знаю-знаю, читали, как и все здесь, - он обвел нарочито строгим взглядом аудиторию (оператор успел показать несколько лиц из нее, некоторые опустили глаза). – Не нужно глубокого анализа исторических источников, чтобы понять, что идейные основы репрессивного поведения множества религиозных институтов присутствуют в этом без сомнения основополагающем трактате…
Алексея отвлек внезапный скрип слева, и слова вздернутого носа доносились теперь до него как через подушку:
- Как он пишет об оппонентах… тотальное отвержение…оскорбляет их страшными словами…
- Все-таки щели надо замазать, - подумал Алексей и вздохнул. – Слишком многое в доме еще нужно чинить и совершенствовать.
- …тотальное подавление любого инакомыслия. – закончил тем временем свой монолог вздернутый нос.
Алексей выключил ноутбук.
- Элефтхе… анекса… как их там, - подумал он. – Времена-то были какие, жестокие, опасные, сплочение нужно было.
Сон овладевал им. Он встал и пошел к своему дивану. На диване спала Диана. Он выключил свет и лег рядом с ней.
* * *
Он видел сон.
Он поднимался на высокий холм по тропинке, вокруг росла густая трава и красивые душистые цветы. Небо покрывали тяжелые грозовые тучи, но яркое и мягкое солнце не было скрыто за ними. Наверху кто-то сидел. Поднявшись, Алексей увидел, что на вершине на большом камне сидел облаченный в тунику старик. Перед ним лежал еще один камень, на котором лежал пергамент. Старик что-то записывал на нем маленькой палочкой. Старик благородный вид. Большой лоб, заостренный подбородок. Он был лыс, но носил небольшую белоснежную бороду. Губы плотно сомкнуты. Его взгляд был строгим и сосредоточенным. Когда Алексей приблизился к нему, старец посмотрел на него тем же строгим, пронизывающим насквозь взглядом. Внезапно Алексей почувствовал, как ком поднимается по его горлу. Нижняя челюсть его затряслась и он рухнул на колени, не в силах более сдерживать слезы. Он плакал навзрыд под взглядом старика. Но внезапно сквозь плач он увидел, как выражение лица старика стало меняться. Взгляд его стал ласковым, глаза стали как будто излучать мягкий свет, губы образовали мягкую, очень добрую улыбку.
Он, наконец, узнал старика, это был Магнус Каэций.
И по мере того, как менялось выражение лица старца, Алексей чувствовал как тело его и дух наполняется чем-то чистым и прекрасным. Все зло, вся скверна выходила из него со слезами. Ему становилось хорошо, его наполняло умиротворение и тихая радость.
Улыбаясь, Магнус жестом позвал его к себе. Алексей встал с колен и направился к нему. Но подойдя, он услышал какой-то шум с другой стороны холма. Он посмотрел вниз и увидел как к вершине оттуда в красной пыли с криками, напоминавшими звериные, поднималась толпа. Он узнал и их. Это были элефтхерийцы и анексартисты. Одетые в лохмотья, их лица были безумны, а некоторые и вовсе уже почти превратились в собачьи морды. Налитые кровью глаза их вылезали из орбит, во рту виднелись острые клыки. От них исходила неземная ненависть. Они поднимались наверх хаотичной толпой. По тем, кто оступался и падал, шли другие, даже не пытаясь помочь им подняться. Тем же, кто шел медленнее, идущие сзади впивались острыми клыками прямо в горло.
Толпа была уже совсем близко к вершине, когда Магнус Каэций поднялся и развернулся к ним. Его взгляд был грозен. Он взглянул на толпу и те, на кого падал его взгляд, в мгновение ока начинали гореть ярким пламенем и взрываться, как будто из глаз его исходил невидимый луч. Окропляя все вокруг ошметками плоти и заливая все лужами крови гибли воя дикими зверьми продавшиеся лжи элефтхерийцы и анексартисты. Никто не мог выжить под исполненным праведного гнева взглядом Магнуса Каэция.
Все так же мягко светило солнце, все также благоухали цветы. Алексей глубоко и свободно дышал.
VI
Темно-синее утро за окном. Звонок будильника как будто включил жизнь в небольшом двухэтажном деревянном доме. Кухня наполнилась движением. Алексей готовил детям гречневую кашу с тушенкой, обмениваясь шутливыми репликами с Дианой. Максим постоянно спрашивал о том, можно ли ему взять на концерт игрушечный пистолет, Сергей говорил о том, что боится контрольной по математике на следующей неделе.
После завтрака Алексей и Диана пару часов помогали детям сделать на завтра домашнее задание, чтобы весь остальной день был полностью свободным. Потом они стали собираться на концерт. Алексею еще нужно было съездить на участок на улице Маршала Жукова, чтобы привезти оттуда по просьбе директрисы школы искусств еще два стула (на всякий случай). А еще он вспомнил, что вчера, когда заезжал туда, то забыл выключить обогреватель.
Они вышли во двор. Алексей взглянул на отражение в окне двери машины. Там отражались они с Дианой. Как же она была красива сегодня! Каштановые вьющиеся волосы, огромные серые глаза, яркий платок на шее, добавлял ей элегантности
- Давай, я сейчас отвезу вас в школу искусств, а сам быстренько за стульями? – предложил он.
- Лёш, не спеши уж лучше, - ласково сказала она ему, поправив ворот его пуховика. Тут же недалеко, мы спокойно с Сережкой и Максом дойдем пешком, прогуляемся заодно, а ты езжай за стульями, перед концертом и увидимся.
Он ехал к участку на Маршала Жукова. Ему казалось, что машина шла очень мягко по проселочной дороге, буквально плыла. Небо было светлым и легким. Светло и легко было в его голове.
Он повернул на Маршала Жукова и через полминуты подъехал к участку. Открывать ворота и заезжать внутрь он, конечно, не стал. Только и надо – выйти, зайти во времянку и взять два стула, когда-то принадлежавших Ефимову, владельцу, который отдал участок в пользование Алексею.
Он вышел из машины и направился к калитке, все еще не веря в то, что видел перед собой. Взявшись за ручку, он чувствовал, как пульс все сильнее отдается в его висках. Он смотрел на большие следы, не меньше сорок шестого размера, уводившие от калитки. Он слишком хорошо знал эти следы.
Михаил. Затворник. Он был здесь. В Алексее что-то оборвалось. Он медленно зашел на участок, прошел через маленькую аллею из заснеженных кустов шиповника и вышел ко времянке. Следы тянулись от нее. Дверь была настежь открыта…
Алексею стало трудно дышать. Он вошел во времянку. Внутри было тепло. Он осмотрелся. Конечно, Михаил был здесь, это было заметно и без детальной проверки. У Алексея подкосились ноги.
А ведь он все время сомневался. До последнего считал Михаила, хоть и странным, но своим. Когда он пошел ему навстречу той ночью, узнав того, то после встречи, когда ужас немного утих, в нем даже забрезжила надежда, что это Михаил, вовсе не тот урод, кто пришел уничтожить Алексея и его семью. Но это он, тот самый хищник.
Алексей посмотрел на стену справа, у которой он держал огромный валочный топор, принадлежавший раньше Ефимову. Топор, которым он обычно рубил на участке высыхающие деревья. Топора не было. Конечно, Михаил забрал его. Но зачем? Стоп! Ведь на этом топоре, его Алексея, отпечатки. Что он задумал?
Слабость накатила на него. Он без сил сел на крыльцо и обхватил голову руками. Алексей не любил конфликтовать. Он не любил бороться, он любил тишину. Одно дело пойти навстречу неизвестной темной фигуре, еще толком не понимая, что за человек, что он задумал. Но совсем другое знать, что хищник рядом и уже разинул свою клыкастую пасть.
Сейчас сил бороться он в себе не чувствовал.
Слова о защите своего пути, которые тогда так помогли ему, сейчас звучали где-то очень далеко, в самом дальнем уголке его разума. Звуки вокруг как будто стали ярче. Он как никогда ощутил, как спокойно и хорошо вокруг. Где-то рядом на дереве вдруг запела, совсем по-весеннему птичка, где-то скрипнуло дерево. Было прохладно, но не морозно.
Вокруг было хорошо, но не в нем самом. Алексей сидел, как ему показалось достаточно долго, хотя на самом деле прошло всего лишь несколько минут. Постепенно мысли его прояснялись. Ужас первых мгновений схлынул, осталась лишь кислое, гнетущее чувство внутри.
- Ну, вот и все, - думал он.
Он сделал глубокий вдох и выдох, и ему стало еще чуть легче. Постарался сосредоточиться на том, что видит и слышит вокруг себя, чтобы хотя бы просто отвлечься. Взгляд его упал на следы, уводившие от крыльца. Он смотрел на них, вглядывался в них. Он снова почувствовал, как бьется его сердце – не бешено, но интенсивно, производя неумолимый ритм.
Мысль сформировалась чуть позже, чем в нем возникло странное чувство.
Что-то не так.
Что?
Следы, кажется, совсем свежие. Каждый рельеф на подошве сапога отчетливо виден. Ну и что – снегопада ведь пока нет. Затворник мог побывать здесь и сегодня ночью Да, но… во времянке тепло. Отопление включено, но помещение не успело охладится, хотя дверь была открыта.
Михаил здесь был совсем недавно!
Возможно, они разминулись буквально на несколько минут.
Алексей медленно встал. Сил и решимости действовать быстро у него все еще не было. Он пошел по следам. За калиткой они вели в противоположный конец улицы Маршала Жукова от той улицы, с которой подъезжал Алексей.
Биение сердца стало отчетливей. Следы вели к улице, которая вела на железнодорожную станцию Дубки. На электричке он сильно сэкономит путь. Тут идти минут двадцать пять а значит… Значит Михаил, если он действительно решил ехать на электричке еще может идти к ней.
Алексею казалось, что у него на плечах невыносимо тяжелая ноша. Действовать? Но на это нет сил. Но ведь попробовать, хотя бы попробовать стоит. Он медленно развернулся и пошел закрывать дверь во времянку, как будто стараясь оттянуть время. Чем ближе он подходил к двери, тем более понимал, насколько безумна эта затяжка. По крыльцу он уже взбежал. Захлопнул дверь. В голове набатом гремела мысль: если сейчас он не попробует остановить Михаила, то, как минимум, до конца жизни, который может быть уже очень скорым, он будет жалеть об этом. Звуки вокруг как будто исчезли.
Он побежал к машине. Рывком открыл дверь. Попробовал завести. Не получилось! Черт! Еще раз, рывком повернул ключ. Получилось. Он нажал педаль газа. Машина двинулась.
Пот застилал глаза, и картинка впереди чуть расплывалась.
- Так, - думал Алексей, - если он сейчас поднажмет, то сможет догнать Михаила на улице Маршала Бирюзова, которая ведет к станции. Скорее всего, догонит либо за несколько метров, либо уже на платформе. Черт, он же совсем потерял счет времени.
Пот застилал глаза все сильнее. Биение сердца казалось уже было слышно снаружи. Дыхание перехватывало. Алексей увеличил скорость. Машину стало чуть заносить. Хорошо, на улицах никого не было.
Он сглотнул. До поворота на Бирюзова остается еще метров пятьдесят, еще тридцать метров, еще пятнадцать. Поворот! Машина чуть не вылетела в заснеженную сточную канаву. Алексей справился и направил шестерку вперед. Он сдавил до боли пальцы на руле. Сердце колотилось все быстрее и громче. Вперед. Он снова увеличил скорость. На улицах никого.
Нет! Кто-то есть впереди. Высокая темная фигура идет впереди по направлению к станции. Еще быстрее, рев мотора звучал на мощном крещендо. Темная фигура все ближе, ее видно все отчетливей. Рев мотора все громче -
- Стремительный пассаж привел к аккордам, которые разорвали пространство залы. Трагическая тема «Чаконы» в последний раз величаво развертывалась перед слушателями. Никто не позволял себе даже шелохнуться. Все они застыли. Похожая на отчаянный возглас восходящая интонация пронзила всех, кто слушал, как Женя играл. И вот последние шаги, или удары молотка, заколачивающие гвозди в гробовую доску. Мрачные медленные аккорды завершали сочинение Баха. Алексей слушал их и тяжело дышал. Его состояние напоминало состояние выздоравливающего от гриппа. Ему уже легче, но еще так тяжело двигаться, страшная слабость опутывает тело. Он сидел на сломанной табуреточке, рядом с одним из рядов – он ведь так и не привез стулья. А рядом сидела Диана и притихшие дети. Диана держала его ладонь в своей.
И вот он – последний, уже негромкий, но самый тяжелый аккорд. Движения и надежды больше нет. Женя отнимает пальцы от клавиш. И некоторое время в тишине он сидит, постепенно опуская руки.
Один хлопок, другой, и вот уже зала с большими немытыми окнами, за которыми дневной свет кажется всегда тусклым, взрывается аплодисментами. Директриса, сидящая в первом ряду, первая встает, аплодируя, за ней встают другие, встает и продолжает аплодировать весь зал. С заднего ряда кто-то кричит: «Браво!». Даже те, кто плохо знаком с музыкой Баха понимают, что слышали только что что-то прекрасное.
Женя встает перед роялем и кланяется. В его глаза ликование. Он торжествует. Пусть и на короткое время, но сейчас он повелитель душ этих людей. Они принадлежат ему полностью, без остатка. Он упивается их восхищением. Выждав несколько секунд, он кланяется еще раз. Затем еще раз.
Аплодисменты постепенно затихают. Люди снова садятся на места. Один человек остается стоять. Он громко, так, чтобы на него обратили внимание, откашливается. Это Вениамин Яковлевич. Сегодня он одет в ветхий серый пиджак и ветхие серые брюки, под пиджаком относительно чистая рубашка и неопределенного цвета галстук. Он явно попытался уложить седые пряди на лысеющей голове в подобие строгой прически. Он улыбается директрисе и жестом показывает ей, что хотел бы сказать несколько слов. Та с улыбкой приглашает его на «авансцену».
Женя немного недоуменно смотрит на него. Он явно не ожидал этого. С трудом Вениамин Яковлевич пробирается к роялю. Он быстро пожимает руки своему внуку и что-то с улыбкой говорит ему. Потом смотрит на директрису, и та представляет его: коренной житель Антоновска, известный ученый, философ, доктор наук, профессор и дед сегодняшнего блистательного солиста.
Звучат аплодисменты.
Вениамин Яковлевич начинает говорить медленно и торжественно, смакуя каждое слово.
Он что-то говорит о вечности музыки Баха. О том, как важно, чтобы во времена всеобщей деградации она звучала как можно чаще и как можно чаще проводились такие концерты. Как он надеется, что юные сердца слушателей, ставших свидетелями этого потрясающего исполнения, прониклись этой музыкой и, возможно, слушатели эти уже совсем скоро придут учится в эту школу искусств, приобщившись к святыням мировой культуры. Как он надеется, что они, или став музыкантами или просто полюбив подлинную музыку, понесут свет будущим поколениям…
Женя смотрит на него исподлобья со все большим раздражением. Его явно злит то, что дед отбирает у него его аудиторию, его подданных. Вениамин Яковлевич продолжает.
Алексей не может сконцентрироваться на его речи, он ловит лишь отдельные слова и фразы. Напряжение уходит – слабость все сильнее.
Вениамин Яковлевич говорит минут пятнадцать. После аплодисментов он остается у рояля, его окружают директриса, классный руководитель Максима и Сергея, несколько педагогов из школы искусств. Он находится в кругу и с удовольствием начинает вести с ними беседу. Женя стоит чуть поодаль у самого рояля.
Алексей медленно встает и идет к ним. Директриса, отвлекается от разговора с Вениамином Яковлевичем, обнимает его и горячо благодарит за помощь. Классный руководитель говорит, что «конечно, конечно, стулья обратно можно привезти завтра и послезавтра, они все равно из актового зала, а там пока ничего не будет в ближайшие дни». Алексей приближается к Вениамину Алексеевичу, здоровается и протягивает ему руку. Тот нехотя, с несколько брезгливым выражением лица смотрит на него, и снисходительно улыбаясь, протягивает руку в ответ. Быстро убирает ее после слабого и торопливого пожатия. Он возвращается к беседе. Алексею это непонятно и неприятно, но думать об этом он сейчас не хочет.
Он смотрит на Диану, та дарит ему бесконечно теплый и благодарный взгляд. И вот, пока она помогает одеться детям, он, наконец, выходит на улицу.
Вокруг школы искусств так и не выпал снег. Тоскливые облезлые стены. Голые кусты вокруг. Алексей глубоко вдохнул холодный воздух. Кажется, силы возвращались к нему. Внезапно, он увидел, как прямо к нему быстрым шагом шел Валерич.
- Откуда он здесь? – недоуменно подумал Алексей.
- Здорово! – Валерич протянул руку. – Мне Мишка сказал, где ты сегодня, я на рынок заехал. Ну это конечно, - он взглядом показал на школу искусств, - дело хорошее. Слушай, я вот по какому делу к тебе, - Валерич заговорил внезапно очень тихо. – Короче, ты, когда приедешь домой, не удивляйся и жену предупреди с детьми. Там сейчас полиции полно. Идет обыск дома Михаила, затворника нашего. Подтвердились наши подозрения. Представляешь? На двух камерах наблюдения, ближайших к двум местам преступлений, его все же удалось засечь. Мы не знали про эти камеры. Я же говорю, что ни наши, ни московские работать толком не умеют. А там на видео он голубчик. Да так отчетливо. Да только поздно идиоты приехали! Санки складные дома у него нашли, а его самого - нет. Думаю, что он в бега подался. Почуял, что охота на него начинается, и деру дал. Ищи его теперь, но в федеральный розыск точно сегодня объявят. Ты это жди, тебя на допрос вызовут, расскажешь им, как этот хрен за тобой следил.
Алексей поблагодарил Валерича за информацию, дождался Дианы с детьми и пересказал им услышанное.
Диана погрустнела на мгновение, а затем заметила, что теперь-то уж они точно знают, кого искать, а то, что полиции там полно, так это хорошо.
- Слушай, Диан, - начал Алексей, скажи, пожалуйста, ты меня не отпустишь сейчас на несколько часов по делам. Мне в мастерскую свою заехать надо на Жукова, а потом Мишку съездить на рынок поблагодарить, что сегодня и завтра меня подменит. А потом я торт куплю и к вам сразу.
Диана улыбнулась:
- Леша, ты такое дело здесь провернул. Вымотан. Стулья вон на рынке по рассеянности потерял. Мы сами дойдем, а ты давай заканчивай со своими делами поскорее и к нам. Ждем тебя.
Она поцеловала его.
Алексей сел в машину и поехал обратно на Жукова. Он чувствовал себя все лучше. Постепенно к нему возвращались силы и уверенность. Подъехав к участку, он медленно вылез из машины и огляделся. Подошел к воротам, отпер их, вернулся в машину, и задом въехал на участок. Вышел, закрыл ворота и вернулся в машину. Он медленно повел ее к самому входу времянки, чтобы багажник оказался прямо перед крыльцом. Нужна была осторожность и аккуратность. Он вылез из машины. Нужно было проверить вначале, все ли в порядке внутри.
Он вошел во времянку и пошел в большую комнату, где стояли две здоровенные морозильные лари.
Алексей не любил решать насущные проблемы. Выход за пределы зоны комфорта, даже недалеко, как он сам это теперь прекрасно понимал, был для него делом всегда болезненным. А тут речь идет о таких проблемах.
Он оперся на один из ларей двумя руками и просто стоял, хоть немного стараясь оттянуть время.
Ладно. Хватит оттягивать. Пора.
Он открыл ларь.
Завернутые в полиэтиленовые мешки куски разрубленных им тел коллекторов и их близких лежали тут, на своем месте. Все было в порядке.
Он проверил второй ларь. А вот там не все было в порядке. Посиневшая голова с черными волосами была извлечена из мешка и лежала на упакованных частях тел. По всей видимости, затворник, когда обнаружил этот схрон Алексея, открыл ларь, вытащил отрубленную голову, а обратно запихивать в мешок ее не стал.
- Хорошо, хоть не с собой унес, - подумал Алексей.
Он снова посмотрел на голову. Она принадлежала четырнадцатилетнему подростку, сыну хозяина дома с Ясеневой, чью кисть обнаружили на месте бойни.
- Дурак, ты дурак, - подумал Алексей про обладателя головы, - и чего ж ты тогда за батарею-то цепляться стал, меньше бы мучился.
Алексей достал из шкафа новый мешок, убрал голову в него, положил ее в ларь и закрыл его. Он вернулся к машине и на всякий случай огляделся. Разглядеть его в этой точке участка было вроде бы невозможно, но сейчас осторожность важна как никогда. Никого не было ни видно, ни слышно.
Алексей открыл багажник и с трудом вывалил труп Михаила-затворника на крыльцо. Какой же он тяжелый! Он затащил его во времянку, вернулся к машине, вытащил из багажника свой любимый валочный топор, вернулся в дом и запер дверь. Он внимательно посмотрел на труп.
- Мда…, конечно, целиком он не влезет, да и не нужно это, - подумал Алексей, - да рубить придется снова, работы часа на полтора.
Он продолжал внимательно смотреть на труп. Убивать его, конечно, было сложно. Такого здорового и сильного. Хорошо, что легкого удара бампером хватило, чтобы Михаил улетел вперед, ударился головой и несколько мгновений не мог подняться. Алексей несколько раз ударил его по голове, а затем задушил ремнем от своих джинсов. Он еще никого не душил, и это было очень необычно.
- А я ведь думал, что ты свой, - вслух проговорил Алексей, - а свои друг друга не сдают, в дела друг друга не лезут. Алексей стал очен беспокоиться, что его вычислят, как только услышал репортаж по телевидению о трагедии на Апрельской улице. Когда впервые он увидел чужие следы рядом со своим участком он забеспокоился очень сильно. Но он все же не верил до конца, что именно Михаил-затворник может стать его палачом.
Хорошо, что на улице Маршала Бирюзова никого не было. Подъезды к окрестным участкам были завалены снегом. Что к воротам, что к калиткам. Значит, участки и дома пустовали.
- Возможно, - подумал Алексей, - мне действительно стоит задуматься как можно серьезнее о Боге. Еще серьезнее, чем раньше. Мне так повезло. Везло несколько раз. Как будто без вмешательства высшей доброй силы, которая хотела бы мне помочь, не обошлось.
В принципе, он уже понимал, почему Михаил повел себя так странно. Да, понятно, контуженный. Да, понятно, психически больной. Но не в этом только было дело. Еще там, на Бирюзова он достал его старый кнопочный мобильник. Ну какие смартфоны у такого человека? Мобильник был разряжен. Он не мог вызвать полицию прямо туда, на Жукова. И вокруг, считай никого на участках, попросить телефон не у кого. Он спешил на электричку, потому что следующая станция в Антоновске располагалась в пятидесяти метрах от отделения полиции. Он хотел их привести за собой. А для того, чтобы казаться убедительным, он взял с собой улику – валочный топор. Ничего из частей тел взять он с собой не решился. Но на топоре ведь действительно были его, Алексея, отпечатки. И доберись он до отделения и покажи топор, менты бы проявили к этому интерес. И все, конец.
- Когда же ты меня вычислил? – обратился уже про себя к покойному Алексей. Здесь у него тоже была догадка. Скорее всего, это произошло на Южной. Улица же располагалась у кладбища, где была похоронена мать Михаила. А он, как сказал Валерич, там чуть ли не дневал и ночевал. Вероятно, поздно ночью, возвращаясь домой, он увидел одинокую фигуру, которая что-то везла в санках, что-то большое, мешок. Человек вез его, одной рукой держа вертикальную ручку, другой придерживая его. Алексей тогда в первый раз использовал складные сани, которые сейчас стояли рядом с ларями, и очень боялся, что мешок с очередным покойником, упадет с них. Он не смотрел по сторонам и не заметил Михаила. Тот же, скорее всего, его узнал, несмотря на зиму, но ничего не понял, но потом, узнав об убийстве, начал что-то подозревать. А может и не узнал. Значит, догадки стали его одолевать уже в какой-то другой раз. Либо на Ясеневой, либо на Апрельской. Валерич же сказал, что камеры его сняли у двух мест. Значит где-то он был поблизости. И уже точно опознал его. Только Михаил не думал, что попадет на камеры, в отличие от Алексея, который знал, где они расположены досконально – готовился он серьезно к своим «схваткам», как он их про себя называл.
Опознал и стал следить. Неумело, бездумно, как и положено одинокому сумасшедшему. Санки с собой зачем-то на слежку брал. Вероятно, мусор в них отвозил и решил на обратном пути заглянуть через калитку, как это Алексей там поживает.
Но как же он узнал об участке на Маршала Жукова? Неужели он проследил за ним прямо на следующее утро, когда Алексей в расстроенных чувствах шел туда, чтобы забрать машину и поехать за посылкой для Вениамина Яковлевича?
Скорее всего. Проследил и взял на заметку и решил зайти как-нибудь потом. Но почему сразу не проверил? Не решился что ли? Ведь зайди он тогда, все обнаружь, то Алексей уже несколько дней бы как сидел в СИЗО, или что похуже. Наверное, постеснялся или испугался сразу зайти. Как и за ночь до этого, только из-за забора смотрел. Он же не знал, что там, на участке. Может кто-то еще есть? Потом ходил вокруг несколько дней, наверное, пока не убедился, что участок пустует. Но это тоже везение. В целом, везение заключалось в том, что его вычислил местный сумасшедший, а не адекватный человек.
Алексей задумался: как же правильно он поступил, поверив своему чутью и рассказал Валеричу во время второй встречи, что кто-то следит за его участков из-за забора. Ведь иначе бы Валерич и не вышел бы на Михаила и не вывел на него следствие.
- Долго тебя теперь искать будут, - обратился он к трупу. – Ну, да и хрен с тобой.
Потом он с некоторой тоской посмотрел на лари. А ведь проблемы, лежавшие в них, придется решать в самом скором времени. От тел надо избавляться. Но как? Тихо куда-то вывозить – сжигать, топить? Алексей не любил решать насущные проблемы, выход, даже непродолжительный из зоны комфорта был всегда для него болезненным. Он не любил думать о проблемах.
А придется. Ведь и так, он по-хорошему, все еще ходит по лезвию. Ну, вот кто залезет сюда и откроет лари. И все. Михаил так легко с дверью справился, как будто ее и не было вовсе. Алексей сам удивлялся иной раз своей легкомысленности. Ему слишком долго везло.
Наверное, сильнее всего повезло в первый раз, когда он расправился с двумя мужиками в хрущевке. Вначале ему повезло в том, что он вообще узнал, что они коллекторы. У двух, пьющих пиво в грязной забегаловке мужиков развязались языки, а он был рядом. Тот разговор стал для него последним толчком. Кого-кого, но коллекторов, которые, как он полагал, сломали ему жизнь, он не особо считал людьми. Не то что не своими, а попросту считал их нелюдьми. Жгучее желание попробовать отомстить за уничтоженные отношения с семьей овладело им.
Выследил. Особо не готовился. Примерно наметил план действий, разузнал, кто прописан в квартире, выяснил имена родственников. Для этого и стоило всего-то поговорить с парой алкашей из соседних квартир. Купил сменную одежду, замотал целлофаном ботинки, рукава, купил маску. Пришел, представился братом жены. Он сам не верил, что ему откроют. Но пьяный хозяин открыл и сразу же получил удар топором. Заорал, Алексей ударил еще. В квартире играла музыка. Он пошел дальше. Друг хозяина, тоже пьяный, уже выходил в коридор, и ударить его несколько раз топором по голове было легко. Тот начал кричать. Алексей увидел колонки и усилил звук, вернулся и добил.
Уже потом он думал, убил ли он коллекторов потому что ненавидел их, или дал волю давно зревшей в нем потребности, нет не потребности – дикому желанию?
Алексей не нашел ответа.
Он знал только одно. Чувство, с которым он рубил коллекторов, было отчасти похоже на то, что возникало в нем, когда он получал всеми правдами или неправдами очередной микрозайм. Удовольствие, пьянящее, здесь и сейчас. А дальше будь, что будет. Неважно. Как-нибудь отдаст долг. Как-нибудь выкрутится. Непонятно как, но ведь это будет потом. Выкрутится. Правда, чувство, когда он рубил было куда ярче, куда сильнее – пьянящая ярость.
Алексей даже не был уверен, что в подъезде хрущевки нет камер, но даже если они и были в подъезде, то не работали. Потому что прямо из машины в подъезд он вышел с огромным валочным топором наперевес. Если бы его засняли, то он давно был бы уже под арестом.
Когда он убедился, что оба мужика мертвы, он посмотрел вокруг, и ему было страшно неприятно из-за того, какой жуткий беспорядок приходится оставлять. Уходить так, было как-то неправильно. Стоило ли забирать с собой трупы, Алексей не знал. Но как показало время, это, вероятно, было правильным решением. Во всяком случае, потом, свой принцип он менять не стал. Но тогда его решения были иррациональными и внезапными. Он осмотрел комнату. Подошел к трупу хозяина и одним ударом отрубил ему голову. Водрузил голову на стол, расставил стулья, салфеточки. Это было изумительно красиво. Это было настоящее послание. Вот, что будет с тем, кто пошел на меня! Вот голова его, взирает на вас и говорит вам – не делайте так.
В квартире он нашел большие мусорные мешки. По очереди он спустил их по лестнице на улицу, засунул в багажник. И опять дикое везение, опять никто не видел. Чудны дела Твои!
Куда их везти? Вначале хотел выбросить, но побоялся, что найдут. Вспомнил про времянку. Приехал сюда, выбросил из ларей, которые ему с огромной скидкой позволил приобрести его же начальник, заготовленные на зиму продукты (для чего и покупал изначально эти лари), разрубил на части трупы положил их в мешки и убрал по частям две огромные морозилки.
Неделю его трясло от ужаса. От ужаса, что найдут. И вновь повезло. Мужчины, которых он убил, работали в агентстве, которое не сотрудничало ни с одной из тех контор, что давали ему займы. А потом он почувствовал азарт, и его снова потянуло. Это было потрясающее приключение. Он хотел повторения.
Он стал готовиться. Тщательно. Он не хотел далеко уезжать от дома. Да и возможностей для этого особенно не было. В процессе подготовки Алексей удивился, что она как таковая оказалась не сильно сложной. Ему удалось минимизировать все свои несовершенства в организации. Наоборот, здесь как раз он чувствовал себя очень комфортно, готовя очередное убийство. Он думал, ему понадобится покупать какие-то базы данных, чтобы находить места, где они жили. Нет. Просто нужно внимательно слушать, ездить по разным адресам, осторожно консультироваться со знакомым юристом на предмет того, как коллекторы работают. И он находил их адреса.
По большому счету для этого требовалось только внимание и время. А время у него было. Довольно много времени. Ведь Диана, на тот момент, из-за почти полного разрушения отношений с ним и финансовых неурядиц полностью была погружена в себя. Дело дошло до того, что она и правда не знала, находится ли ее супруг дома. Он понял это еще задолго до того, как начал охоту. Ему было достаточно сказать ей, что сегодня он будет дома с таких-то часов, и она на полном серьезе так и считала, что он реально находится дома с такого-то момента. Это же обеспечивало ему алиби. Его начальник, сам того не зная, давал ему время, отправляя охранять склад. Пост, который он легко мог бы оставить и никто бы этого никогда не заметил. А проверять начальник никогда бы не стал. Он очень хорошо относился к Алексею.
Впрочем, без ошибок не обошлось. Уже идя на вторую «схватку» Алексей не хотел ограничиваться только одним коллектором. Ему нужно было больше. Их семьи и их друзья. Почему?
Алексей и сам этого толком не знал.
Для себя он объяснил это так: раз коллекторы угрожали его близким, то и он может поработать с их близкими.
Но он не был готов к тому, что в одном из домов окажется подросток. Ни детей, ни подростков он убивать не хотел. Детей особенно. Слава Богу, этот оказался подростком. Хоть чуть-чуть пожить успел. В этот раз он, ради разнообразия оставил голову его отца в качестве символа своей победы. Одно важное новшество. Он отрубил ему голову, когда тот еще была жив.
Алексей никогда не забудет как буквально через несколько секунд после того, как ее голова откатилась в угол, он подошел к окну и увидел как на улице кто-то стоял и размахивал руками. Из-за музыки ничего не было слышно, и Алексей оцепенел тогда от страха. Он был почти уверен, что сейчас тот вызовет полицию. Прижавшись ухом ко окну, он услышал крик стоявшего снаружи, это был, которому мешает музыка. Алексей отошел от окна и выключил ее. Сосед ушел. Как же это придало ему тогда сил.
Другая, намного более горькая ошибка - дом на Апрельской. Во-первых, это было непростительно близко к его собственному дому. Он по-настоящему это осознал только во время репортажа по телевидению, когда о случившемся сообщили на всю страну. Нельзя было в такой непосредственной близости от собственного дома делать это. Выбери он адрес подальше и никогда бы к нему не нагрянула полиция.
А во-вторых, Алексей уже никогда не забудет, как плохо ему стало, когда Валерич сообщил, что там никаких коллекторов не было и отродясь не бывало, как мутило его, когда он шел домой.
Он до сих пор не понимал, как так он мог ошибиться. Ведь он же все точно рассчитал. Там должны быть коллекторы, обязательно.
Но их не было.
Впрочем, сейчас это уже неважно. С этим делом он закончил. Диана теперь уже не будет не замечать его отсутствий. Да и вообще, сейчас его жизнь стала меняться и меняться ощутимо.
Он переоделся в рабочий комбинезон. Поставил на электроплитку подогреваться два ведра для мытья, вытащил труп Михаила на середину маленькой комнаты, включил свет, взял топор и тихо и деловито пробормотал:
- Ну’с начнем!
Когда он закончил, вымыл пол, помылся и переоделся, то вышел на улицу и стал смотреть вдаль. Небо прояснилось. Занимался закат.
А все-таки последние дни стали одними из лучших за последнее время. Диана, концерт, Вениамин Яковлевич. Идеи Магнуса. Неужели все, наконец, идет к лучшему. Он столько про себя понял за эти дни, он вроде бы начал менять все вокруг себя. Но проблемы не давали ему успокоиться, их надо было решать. Ладно, разберется. Он не хотел думать о проблемах.
Он представил, как сейчас приедет на рынок, поблагодарит Мишку и купит какао у Гюльнары, потом купит торт и поедет домой. Он вспомнил вкус какао, и ему стало хорошо. Он даже рассмеялся. Все-таки в душе он — большой ребенок.
Он смотрел на закат. Он устал от зимы. Зимой ему всегда было тяжело. Он любил тепло. Он ждал весны. Весной ему обязательно станет легче.
Весной ему будет хорошо.