С пива нестерпимо захотелось ссать.
— Пошли, школу обоссым! – предложил Базуй.
— Пошли, — сказал я.
Мы подошли к зданию школы – одноэтажной полуразвалившейся халупе – и взобрались на крыльцо. Я хотел отлить с крыльца на землю, но у Клима была идея получше.
— Давайте дверь замастим! – сказал он. – Суслиха завтра возьмется и замастится.
Базуй захохотал. С пива его совсем развезло. Я тоже заулыбался. Суслиха – это наша директриса и одновременно математичка. Редкостная дура.
Мы встали перед грязно-голубой, давно не крашеной дверь, расстегнули ширинки и принялись ссать. Ссали молча, с наслаждением вслушиваясь в журчание струй. Клим изо всех сил пытался обоссать дверную ручку, но напор его мочи был недостаточно силен для этого.
— Бля! – сказал он и, досадуя, плюнул. Смачный, зеленовато-желтый харчок повис на злополучной ручке.
Базуй снова захохотал. Его дебильное ржание уже начинало меня бесить. Старше меня на два года, осенью в армию пойдет, а дурак дураком.
— Чё ты ржешь, урод?! – сказал я.
— Дак чё…
— В натуре, Базуй, задрал уже… — начал было Клим, но вдруг осекся, уставившись куда-то в одну точку огромными глазами.
— Ни хрена! – просипел он и поднял руку с торчащим указательным пальцем. Я скользнул взглядом вдоль его руки и уперся базуевскую серую куртку, на которой сидела здоровенная черная муха или какое-то другое насекомое, похожее на муху.
Базуй опустил глаза, заорал и со всей силы вдарил себе по животу. Муха шмякнулась на бетон. Базуй поднял ногу и припечатал муху подошвой своего говнодава, превратив ее в пятно зееновато-белой, похожей на сопли, жидкости.
— Тьфу, мразь! – с отвращением плюнул Базуй.
— Овод что ли? – спросил я. – В мае?
— Хер его знает! – лениво ответил Клим.
Он достал из кармана куртки сигареты, закурил. Я присоединился к нему. Базуй, никогда не имеющий своего курева, выклянчил сигарету у меня. Мы сидели на перилах, ограждающих школьное крыльцо, и молча дымили.
— Эх, щас бы ганжубас! – мечтательно сказал Базуй.
— Куда тебе ганжубас! – презрительно сказал Клим. – Ты и так на всю голову отмороженый!
Базуй опять заржал.
Клим отвесил ему пендаля, так что Базуй враз умолк и отошел, обиженно потирая зад.
— Ты, Череп, куда после школы пойдешь? – спросил Клим.
— Не знаю, — сказал я. – Попробую в технарь поступить. А чего? Не к вам же в путягу идти?!
— Да не, в путяге тоже ништяк, — возразил Клим. – Учить ничего не надо. С места поднялся — уже тройбан, слово сказал – четверка, на! Три слова — «Садись, пять!». Жить, опять же, в общаге. Наконец-то от мамкиной титьки оторвешься. И стипуху платят. Так что, не ссы!
Клим еще что-то хотел добавить, но в этот момент из-за школы послышались голоса, как будто двое о чем-то оживленно говорили. Мы умолкли.
Тотчас из-за угла вывернула Ксюша Глобистова, или, как ее звали все в поселке – Ксюша Ку-Ку. Только она могла так громко и быстро разговаривать сама с собой. Раньше-то она была нормальной, с Базуем в одном классе училась, но год назад наши пацаны ее пустили по кругу, и она свихнулась. Теперь вот ходит – грязная, со спутанными волосами, вечно в одной и той же одежде – и разговаривает сама с собой. Бормочет чего-то, как будто молитвы читает, только ни слова не разобрать.
— Эй, Ксюша, сосать будешь? – заорал ей вслед Базуй. Ксюша не обернулась и даже не ускорила шаг, только ее речь, и без того до неразборчивости быстрая, стала еще быстрее.
— Дебил ты все-таки, Базуй! – сказал я. – Чья бы корова мычала, а твоя бы засунула язык в жопу и не бздела! Радуйся, что сейчас с нами тут размудаешь, а не на параше кукарекаешь.
Случай с Ксюшей я помню, потому что сам при всем этом присутствовал.
* * *
Мы тогда сидели с пацанами в одном из брошенных домов (у нас в селе таких полно) и бухали. Я, Клим, Базуй, Косой, Прыщ и Зона. Пили принесенную Косым бодягу. Я тогда впервые по-настоящему нажрался. Домой идти я не хотел: мать убила бы, а потому полусидел-полулежал на лавке, прислонившись к стене. Меня зверски мутило, перед глазами все плыло, и вообще я уже ничего не соображал.
Спирт допили, и кто-то из пацанов – кажется, Клим, — пошел за догоном. Только вместо спирта принес два литра браги и привел Ксюшу. Она тогда только-только девять классов закончила и собиралась в город ехать, в колледж поступать. Нормальная была девка: и фигура ничего, и целку из себя никогда не строила, если пацаны побухать звали.
Мне плеснули в стакан браги, и я сдуру выпил. И вырубился окончательно. Последнее, что помню: Ксюша, сидящая в обнимку с Зоной, и пьющая пиво из моего стаканчика.
Потом меня растолкал Клим.
— Всё, жопа, Череп, — сказал он. – Пацаны Ксюху трахнули.
Я открыл глаза и тут же проблевался.
— Херово мне, Клим, — сказал я.
— Это тебе-то херово?! – Клим выглядел совершенно трезвым, будто и не пил вовсе. – Вот нам будет херово, если эта дура заяву в ментовку накатает!
— Какая дура? – не понял я.
— Ты что, тормоз, в натуре?! Говорю же, пацаны Ксюху по кругу пустили!
— А ты?
— И я…
— А где все? – в избе были только мы вдвоем. Весь пол был завален окурками и захаркан.
— Умотали, суки, кто куда… Эх, бля, кабздец нам теперь!
Я все равно ни хрена не соображал. Сил у меня хватило лишь на то, чтобы встать, с кое-как добраться до дома и, еще раз проблевавшись, упасть на кровать.
Такая история. Ксюшина мать написала заяву, участковый наш, Чебурашка, и меня как свидетеля вызывал, да только какой из меня свидетель – что я, сука последняя, на своих-то стучать?! Короче, дело замяли. Говорят, Суслиха и химичка наша за пацанов встряли – Косой с Зоной им какими-то там родственниками приходятся. Да и Чебурашке лишние проблемы тоже не нужны. Сказал Ксюше: «Бухала с ними? Бухала. Ну, так, наверное, сама всем дала, а теперь ещё и жалуешься». Отмазались пацаны.
Вот только у Ксюши крышу совсем снесло. Да и мать её, библиотекарша, какая-то странная стала. Ни с кем из соседей не разговаривает, торчит у себя в библиотеке над книжками. А до того все по окрестным деревням ездила, со всякими бабками встречалась, ну, теми, которые, типа, колдовать умеют. Думала, наверное, что бабки её Ксюше колдовством ум обратно вернут.
* * *
— Слышь, Клим, а что Прыща давно не видно? – спросил я.
— Он, пидор, у меня полтинник занял и слинял куда-то, — сказал Клим.
— А у меня мамка говорит, что у Ксюши мать – ведьма, — ни к селу ни к городу вставил Базуй.
— Завали хлебало! – посоветовал я и спросил. — Как слинял?
— Пропал, сука. Уже третий день в путяге не появляется, дома его тоже нет.
— А мать что говорит?
— Да матери он на хер не нужен! – отмахнулся Клим. – Ей лишь бы набухаться да трахнуться с кем-нибудь. Её уже все колхозные мужики отодрали.
Базуй опять заржал. Я не сдержался и заехал ему кулаком в челюсть. Несильно.
— Чё-о ты?... – заныл Базуй, хватаясь обеими руками за ушибленное место.
— Щас добавлю!
Клим засмеялся.
— Эх, сейчас бы позалипать с какой-нибудь сучкой! – мечтательно сказал он.
— Тебе что, Олеськи мало? — спросил я.
— Баб много не бывает! – сказал Клим.
Некоторое время мы сидели молча. Солнце вдруг нырнуло в тучу, все вокруг помрачнело, воздух враз стал холодным.
— Пойду-ка я домой! – поежился я. – Слышь, Базуй, какие у нас завтра уроки?
— Я чё, Пушкин что ли?! – вытаращил глаза тот. – История, кажись, литература, алгебра и еще какая-то хрень… не помню… география, что ли.
Я попрощался с пацанами и поперся домой.
Навстречу мне попался Вася-Уо – еще один местный дебил. Только он, в отличие от Ксюши, был от рождения такой. Малые его обычно дразнили и кричали: «Вася, ну-ка пердани!», а он улыбался и послушно бздел. Он вообще почти всегда улыбался и говорил писклявым, бабьим голосом: «Ну ты меня насмешил!». Безобидный был, короче, хотя и здоровый – метра под два ростом и в плечах как шкаф.
Я уже собирался спросить у него что-нибудь смешное, но, поравнявшись, увидел прямо-таки обалденно серьезное Васино лицо. Почему-то говорить с Васей мне расхотелось, и я просто прошел мимо. Не то чтобы зассал, а… Просто никогда его таким не видел. Хер его знает, короче…
* * *
На следующий день первым уроком вместо химии директриса поставила алгебру. Химичка куда-то делась. Не пришла утром в школу и всё. Может, заболела, может ещё чего. Она, конечно, гнида редкостная, но Суслиха – ещё хуже. У меня настроение с утра и так всегда хуже некуда, а от этих изменений в расписании стало совсем хреновым.
Суслова принялась трындеть новую тему. Мне её трындеж был бы до балды, если б в технарь не надо было алгебру сдавать, так что я стал вяло записывать. Вот Вовке-Касьяну, который на алгебре всегда сидит со мной за одной партой, учеба на фиг не нужна – он поступать никуда не собирался и рисовал на последней странице тетради бабу, которую два мужика жарят одновременно спереди и сзади. Все-таки редкостный долболом Касьян, хуже Базуя.
— Так, кого сегодня нет? – Суслиха оторвалась от своих уравнений и стала отмечать в журнале отсутствующих. – Володина, доложи, кто не присутствует на уроке.
— Кургинян, Авдеева, Бабушкиной, — Катя Володина встала из-за парты и начала перечислять. Сегодня на ней была белая полупрозрачная блузка, сквозь ткань которой проступала застежка лифчика. Залезть бы ей под блузку руками, расстегнуть лифчик и сиськи-то пощупать. Вот это было бы зашибись!
— … Жуланова, Кичигиной и Базуева, — закончила Катя.
— А этот-то опять где? – изобразила удивление Суслова. Можно подумать, что для Базуева прогулять ее урок – это что-то невозможное.
— Базуй забил, — шепнул я. – Шляется где-нибудь.
Но Касьян со мной был не согласен.
— Базуй вчера домой не пришел, — шепнул он в ответ. – Набухался вчера опять, наверное, спит с бодунища.
— Не, мы вчера не бухали, — возразил я. – Так, баллон пива на троих распили.
Касьян пожал плечами. Я, впрочем, тут же засомневался в своей правоте: я-то вчера первым домой свалил. Кто их знает, этих Базуя с Климом – вполне могли и без меня нажраться. Если так – козлы они после этого.
* * *
Вечером пошли гулять: Клим со своей Олеськой, Касьян, Наташка Тарасова, Олеськина подружка, и я. Клим до того стряс с каких-то лохов полтинник – купили два пива.
— Пошли к старой церкви, — предложил Клим.
— Пошли, — пожал плечами я. Мне все равно, где пиво пить да чушь всякую базарить, просто Клим надеется, что Олеська ему даст. Зря, по-моему, надеется. Она не из тех баб, что в первый же вечер дыру подставляют. Потом, конечно, даст – недели через две. Она вообще-то девка видная: и сиськи, и ноги, и жопа – все при ней. И на рожу симпотная. Я бы сам ее отжарил, да только я для нее – малолетка, хотя младше-то всего на год.
Ну да пес с ней, с Олеськой. Тарасова тоже ничего, хотя и толстовата. Пацаны говорили, что она уже давно не целка, так может и я разок суну…
— Нацвай будешь? – оторвал меня от мыслей Касьян.
Не хватало еще, чтоб я куриное говно в рот пихал! Я послал Касьяна в жопу. Тот пожал плечами, высыпал нац себе за губу и поперся дальше, сплевывая через каждые три шага. Одно слово – дебил.
Мы прошли по узкой тропке между давно заброшенными полусгнившими сараями и вышли к оврагу, на противоположной стороне которого стояли развалины церкви. На дне оврага было еще полным-полно снега, а уж грязи – до и выше. Мы остановились, не зная, что делать дальше. Марать штаны и кроссовки никто не хотел.
— Базуй, сука, опять куда-то смылся! – ни к селу ни к городу сказал Клим.
— Не, не смылся он, — поправил Касьян, коверкая слова. – Его так дома и нету. Мать хочет в ментовку заявление писать.
— Вот урод! – в сердцах сказал Клим. С одной стороны, он все еще хотел поставить раком Олеську где-нибудь на куче кирпичей, а с другой – очень не хотел идти туда, утопая в грязи.
Так мы и стояли, как придурки. Клим открыл пиво, сделал глоток и передал бутылку Олеське, она – мне. Я сделал пару глотков и сплюнул: то ли пиво херовое, то ли настроение у меня сегодня не питейное. Я протянул баллон Касьяну, и тот присосался к горлышку как клещ.
— Э! – подала вдруг голос Тарасова. – Мне-то оставь!
Касьян оторвался от бутылки со словами:
— Совсем что ли?! Тут еще литр!
— Ты щас договоришь у меня! – ответила Наташка.
Касьян хотел выдать в ответ что-то обидное, набрал в грудь воздуха, но осекся и выбросил руку в сторону церкви:
— Ой, бля! Там ходит кто-то!
— Та-ак, Касьяну больше не наливать, — сказал Клим.
— Бля бу! – обиделся Касьян. – Сам видел! Ходит кто-то. Слово пацана!
— Бомж какой-то, наверное, — пожал плечами Клим.
— А вдруг это маньяк-насильник? – предположила Наташка.
— Ага, зоофил, — сказал я.
— Почему зоофил? – не поняла Тарасова.
— Потому что только зоофил захочет драть такую корову как ты! – сказал я.
— Ты щас дотрындишь у меня! – разозлилась Наташка. Клим, Олеська и Касьян загнулись от хохота.
— Уроды! Суки! – злобно выкрикнула Тарасова, собираясь, видимо, развернуться и уйти, но вдруг замерла на месте, вытянулась, как оглобля, растопорщила руки и завизжала:
— Снимите! Снимите ЭТО с меня!!!
Я пригляделся и увидел, что по ее куртке неспешно ползет здоровая черная муха, точно такая же, какую днем раньше убил на себе Базуй.
— Тихо! Стой, на! – приказал Клим и щелчком сбил насекомое с Наташки. Муха умчалась прочь, гудя, как самолет.
— Бр-р! – передернуло Тарасову. – Кто это был?
— Какая-то летающая мразь, — сказал Клим. – Откуда они взялись?
— Да мало ли откуда, — сказал я. – Из говна вывелись, как и все мухи. Откуда же еще?!
— Пойдем отсюда! – предложила Олеська, беря Клима под руку. – Что-то мне тут не нравится!
Тотчас порыв ветра ударил по нам с той стороны оврага. И нас окатило волной такой смертельной вони, что у меня аж дыхание сперло.
— Фу-у, бля-а! – выразил общие ощущения Касьян. – Ну и вонища, обосраться можно!
— Кобыла там сдохла, что ли? – откашливаясь, сказал Клим. – Падалью несет!
— Кобыла не кобыла, но если мы не уйдем, я сблюю! – сказал я. И это была чистая правда – от такого запашка у меня и впрямь ужин наружу вовсю просился. Второй волны я бы точно не перенес.
Мы развернулись и пошли в обратном направлении. Снова прошли узкой тропинкой между останками сараев, потом между гаражей и вышли на пустырь, который когда-то служил школьной спортплощадкой. Прямо по пустырю, отставив тощий зад, вышагивала Ксюша. Шла она прямо в нашу сторону, уперев взгляд в землю, не обращая внимания на прошлогоднюю траву, жидкую грязь и кучи мусора.
— Куда это она так прёт? – удивился Касьян.
— А ты у нее спроси, — посоветовал я.
Ксюша подошла к нам вплотную и остановилась. Я обратил внимание, что сегодня она на удивление молчалива.
— Слышь, Ксюша, куда пошла? – спросил Касьян.
Ксюша подняла глаза, пристально посмотрела на него и вдруг засмеялась. Я сто лет не слышал, как она смеется, и потому даже вздрогнул – очень уж тошно мне вдруг стало от этого смеха.
— Мухи ждут! – сказала она, улыбаясь. – Тебя! И тебя! И тебя, и тебя!
— Пошла ты, дура! – злобно сказал Клим, когда Ксюшин палец с грязным обкусанным ногтем уперся в него. Ксюша вновь засмеялась, запрокинув голову, отвернулась от нас и пошла прочь. При этом она не переставала хихикать.
В общем, вечер медным тазом накрылся. Ни пиво пить, ни с девчонками трындеть уже не хотелось. Херово вдруг стало на душе. Сам не знаю почему, но так херово, что хоть вешайся.
— Пойду я, — сказал я. – Что-то влом мне сегодня гулять.
— Ну и вали, — сказал Клим. – И Касьяна вместе с Тарасовой с собой забирай. А мы еще с Олеськой погуляем.
— У Тарасовой между прочим имя есть! – заявила Наташка.
— Пошли давай! – сказал я и шлепнул ее по жопе. Шлепок такой смачный вышел, аж зазвенело.
— Чё, ваще охренел?! – завопила Наташка. Обиделась, дура. Да ей «спасибо» надо мне говорить, потому как кто ж ещё, кроме меня, по жирной заднице её похлопает?!
* * *
Утром я приперся в школу, как всегда, минут за десять до начала уроков, и сразу почувствовал: что-то не то. Думал-думал, потом дошло – Суслихи нет. Я сколько учусь, такого не помню, чтоб Суслихи с утра в школе не было. Обычно её визг с порога слышно, а тут – тишина. Ну, не тишина, конечно, — пацаны чего-то меж собой перетирают, бабы тоже, малые по коридору носятся – а суслячьего визга не слыхать. Ну и зашибись.
Первым у нас была история. Историчка, Капустина, – тетка нормальная, особо не напрягает и сидеть разрешает, кому с кем захочется. Я сел на свое место, у окна, а ко мне подсел Касьян. Я вообще-то люблю сидеть один (если, конечно, не контрольная там какая-нибудь), но сегодня мне без разницы, с кем сидеть.
— Долго вчера ещё гуляли? – спросил я.
— Не, я сразу после тебя домой пошел, — сказал Касьян. – Клим с Олеськой одни остались.
Я промолчал. В этот момент раздался звонок, Капуста вошла в кабинет.
— О! – сказала она. – Опять половины класса нет. Девятый «а» в своем репертуаре! Кто куда подевался? Эпидемии вроде нет…
— Спят! – выкрикнул Касьян.
— Вова, когда ж ты перестанешь выкрикивать?! – Капуста укоризненно покачала головой. – Ладно. Здравствуйте, садитесь.
Я оглянулся. Половина – не половина, но не было многих: Бобер со Змеем наверняка на первый урок просто забили, Базуй так и не объявился, остальные или болели, или просто опаздывали. Для нашего класса это нормально.
Историчка быстро опросила нескольких человек, записала оценки в журнал, и принялась рассказывать новую тему. Я открыл тетрадь и сделал вид, что записываю.
— Курить охота, — шепнул Касьян.
— Молчи, падла! – шепнул в ответ я, потому что тотчас почувствовал нестерпимое желание покурить.
Касьян несколько минут сидел, не открывая рта, а потом вновь наклонился ко мне.
— К нам вчера вечером Базуевская мать приходила, спрашивала, не знаю ли я, где он. Зарёванная вся. Говорит, в милицию заявление написала.
— Ну и?
— А ты как думаешь, куда Базуй мог деваться?
— Уехал куда-нибудь, — сказал я. – Он же не первый раз из дома сбегает.
Честно говоря, судьба Базуя меня мало волновала. Мало ли что ему в башку взбрело. Идиот – он и есть идиот.
— Не, ну мало ли… — пожал плечами Касьян.
— Черепанов! Касьянов! – предупредила Капуста. Я был рад её замечанию – разговор с Касьяном меня напрягал.
Я посмотрел на часы – до конца урок оставалось ещё двадцать минут. Целая куча времени. Чтобы не сдохнуть с тоски, я достал из кармана сотовый и принялся играть. Мобильник мне нынче летом мамка купила. Звонить в нашей дыре один хрен некому, зато на уроках играть можно.
Я играл, Касьян рисовал в тетради машины, Капуста нудно зудела, изредка постукивая мелом по доске – что-то записывала. На меня она не обращала никакого внимания: то ли не видела, что я играю, то ли прикидывалась, что не видит.
От игры меня отвлек стук по стеклу над самым моим ухом. Словно кто-то камешком бросил. Я аж вздрогнул от неожиданности.
Это был не камешек. В стекло билась муха – та самая, здоровенная. Упорно так билась, зараза. Стукнет по стеклу, отлетит и снова в стекло – бамс! Будто решила попасть внутрь во что бы то ни стало. Касьян тоже муху заметил, стал в нее пальцем тыкать и гыгыкать, как дурак.
— Касьянов! Да сколько ж можно?! – историчка стукнула указкой по столу. Касьян заткнулся.
Я же продолжил наблюдать за мухой. А она ещё пару раз в окошко долбанула и на раму опустилась. Хоть и безмозглая тварь, а, видать, сообразила, что стекло-то ей не вышибить. Сидит, жопой ко мне повернувшись, лапки потирает. Я лёг на подоконник грудью, наклонился к самому стеклу – интересно мне стало, что это за мухи такие у нас появились. Вроде муха как муха, только большая. Тело черное, блестящее, волосками покрытое, два крыла, шесть ног. Плохо, голову толком не разглядеть, голова-то у этой мухи какая-то не такая. Вот если бы она ко мне передом развернулась…
Муха развернулась ко мне передом.
Я офигел.
У этой скотины была человеческая голова, только маленькая. Не такая голова, как у нормального человека, а как у покойника – голый череп. Только не белый, а черный, блестящий. Даже глаз нет – только две пустые дыры.
Тут-то у меня очко и сыграло… Да что там очко – сердце чуть не остановилось! Ужас меня пробрал такой, что аж тошно стало. Я замер, глаз от этой твари за окном оторвать не могу, а она, сука, на меня пустыми глазницами смотрит, ухмыляется и лапку о лапку потирает.
Я на секунду зажмурился, потом вновь глаза открыл – нет никого.
— Денис, тебе нехорошо? – голос Капусты звучал тихо-тихо, будто из-под земли.
— Да, — ответил я. – Можно выйти?
Она разрешила. Я с трудом вылез из-за парты и, шатаясь, как пьяный, вышел из кабинета. В туалете уселся на подоконник, достал сигарету, закурил. Руки тряслись, прямо-таки ходуном ходили. Сделал пару затяжек, посмотрел на знакомые надписи на стенах и немного успокоился. Скорее всего, приглючилось. Не выспался я сегодня, вот и мерещится всякая хрень. Всякое бывает. Базуй прошлым летом грибов нажрался, так ещё и не такое видел. С чайником разговаривать начал, придурок. Нет, стопудово приглючилось. Просто, наверное, у этих мух рисунок на башке такой, что издалека череп напоминает. Надо будет поймать одну да и рассмотреть как следует.
Я докурил, бросил окурок в унитаз и вернулся в класс.
* * *
Что-то слишком часто нам стали историю втыкать. Не, я не против, просто странно это. Куда учителя-то подевались? Суслиха с химицей так и не появились, а вчера еще и физрук наш, козел старый, в школу не пришел. Ну, козел – он и есть козел. Только и умеет, что девок за ляжки хватать, как бы нечаянно. Базуй говорил, что он в их классе половину девок, включая Ксюшу, перетрахал на матах в своей каморке. А сейчас забухал, наверное. Факт тот, что сегодня физру историей заменили.
Западло, что историю всё время первым уроком ставят. И так еле-еле встал, так у Капусты как назло голос такой нудный, гнусавый – спать охота, просто смерть. А я сегодня от силы часа три поспал. Змей вчера в город ездил, порнуху новую подкинул – «Школьница-2». Я эту «Школьницу» до двух ночи смотрел. Без звука, правда, смотрел, чтоб мать не услышала, но все равно прикольно. Утром с трудом глаза продрал. Если б матери дома не было – вообще забил бы на уроки.
— Ну, ребята, так как сегодня у нас с вами занятие не запланированное, домашнее задание я спрашивать у вас не буду, — сказала Капуста. – Ни учебников, ни тетрадей по истории, как я понимаю, у вас с собой нет. Поэтому достаньте листочки и просто записывайте всё, что я буду рассказывать. А потом просто вложите эти листочки в свои тетради.
Девки и ботаны тут же зашуршали листочками, Касьян опять взялся за рисование (хотя сделал вид, что собрался записывать каждое слово), я же сложил голову на руки и закрыл глаза. Буду просто слушать.
Капуста начала вещать. Её голос звучал все тише и тише, будто проваливался куда-то. Я понял, что ещё чуть-чуть и усну. А спать во время урока мне не хотелось: заметив подобное, Капуста легко могла обосрать перед всем классом.
Стук в стекло.
Точь-в-точь такой же, как вчера, когда мне приглючилась муха с человеческим черепом.
Сон пропал. Очко слегка заиграло. Я резко открыл глаза и выпрямился.
В классе стояла полнейшая тишина. Все сидели неподвижно, будто окаменели, а Капустина стояла у доски, открыв хавальник, глядя в одну точку, как памятник самой себе.
Что за лажа такая?
Не успев ничего сообразить по этому поводу, краем глаза я усек, что на улице, прямо перед окном, кто-то стоит. Понимая, что кабинет истории находится на втором этаже, а, значит, никто за ним стоять не может, я повернул голову.
Это был Базуй. Совершенно голый и мертвый.
То, что он мертв, сразу догадался бы и последний дебил. Потому что у живых не бывает такой бледной, покрытой синими пятнами, кожи; у живых не бывает мутных гнилых глаз; но самое главное – у живых не бывает таких уродливых проломов в голове. У Базуя же половина черепа напоминала смятую пивную банку. Внутри что-то шевелилось. Сначала я подумал, что это шевелятся мозги, но, чуть приглядевшись, понял, что это не мозги, а опарыши. Белые, толстые, в полпальца длиной.
Левая рука Базуя висела вдоль тела, а правая была согнута в локте. Он еще раз постучал в стекло ногтём. Под ногтями у него была земля, и меня это нисколько не удивило – а что еще должно быть под ногтями у того, кто выбрался из могилы?! Затем Базуй (или тот, кем он там стал) повернулся ко мне боком, выпрямил руку и показал ею куда-то вдаль.
Только тут я увидел, что местность за окном вовсе не та, которая должна там быть. Из окна кабинета истории должно быть видно футбольное поле, прямо за которым стоит мой дом. И всё. А сейчас я видел огромное, до самого горизонта, болото из жидкой зеленовато-бурой грязи, в которой что-то мерзко копошилось. Небо над болотом было такого же зеленовато-бурого цвета. А вдалеке, на границе грязи и неба стояла полуразрушенная церковь, та самая, что стоит у нас за оврагом. На неё-то и показывал Базуй.
— Мухи ждут, — сказал он. Когда он говорил, изо рта у него сыпались опарыши. Было это так гадостно, что я понял – сейчас сблюю. Я зажмурился и изо всех сил стиснул зубы, чтобы не дать потоку блевотины выплеснуться наружу.
— Денис, тебе плохо? – голос Капусты. – Выйди, если надо.
Глаза слезились, блевотина тонкими струйками текла между пальцев рук, которыми я зажимал рот, живот крутило. Одним словом, херово. Ничего не видя, распинав чьи-то рюкзаки и пакеты, я выбежал из класса, добежал до туалета и упал перед ближайшим унитазом на колени. Прямо на зассаный, обхарканный пол.
Отправив в унитаз всё, что съел на завтрак, я поднялся с пола, умылся, прополоскал рот, вытер сопли, подождал, пока перестанут трястись руки, и стал соображать, что же со мной творится. Грибы-галлюциногены я не жру, траву не курю, даже нацвай не потребляю, бухаю в меру. Отчего ж меня так глючит-то в последнее время? Это ж надо – заснуть на уроке и увидеть во сне Базуя, да ещё мертвого! Опупеть не встать! Уж не схожу ли я с ума, как Ксюша? Или Вася? Этого только не хватало! Н-да... Вот появится Базуй, надо будет рассказать ему, в каком виде он мне приснился. Хотя…
Почему-то меня не покидало ощущение, что сон этот – правда, и Базуй не сбежал из дома, а на самом деле лежит где-то мертвый, и в башке у него вместо мозгов копошатся черви.
* * *
Я хотя и раздолбай, но не бивень тупой, как Касьян какой-нибудь. В общем, башка у меня заработала. Стал я размышлять над тем, что увидел. Если, думаю, Базуй мне в таком виде явился – неспроста это. Мертвяки (а в то, что Базуй мертв, я вдруг поверил окончательно) просто так не являются. Я вернулся в класс, сел за парту и, не отвлекаясь на дурацкие вопросы Касьяна, стал думать.
Зачем вообще призраки приходят к живым? Я начал вспоминать все фильмы про привидений и живых мертвецов, какие когда-либо смотрел. Я фильмы ужасов не шибко люблю, боевики или порнуха – другое дело. Но, судя по этим фильмам, ситуация складывалась херовая: Базуй приходил меня либо просто убить, либо убить да еще и схавать мои мозги. с другой стороны, зачем ему тогда на церковь показывать? В церкви разгадка. Может, там его тело лежит? Вот только что Базую в церкви делать? Хотя… Нажрался, наверное, с какими-нибудь бандюками бодяги, в залупу полез, а те его накернили по башке да в церкву-то тело и сволокли. А что? Мало что ли Базуй люлей получал из-за того, что бухал с кем попало?! Да запаришься считать!
Тут звонок зазвенел. Пацаны курить побежали, а я к Капусте подошел.
— Ты что-то хотел, Денис?
— Ольга Юрьевна, а вы про церковь разрушенную, ну, которая за оврагом, что-нибудь знаете?
Капуста на меня болты вылупила:
— Кое-что знаю, — сказала. – А что именно тебя интересует?
— Всё, — ответил я. – Интересно вдруг стало.
Капустина сняла очки, засунула дужку в рот и изобразила задумчивость.
— Когда-то это была Крестовоздвиженская церковь, — сказала она. – Построена в первой половине семнадцатого века, причем, если верить легенде, построена на том самом месте, где воздвиг деревянный крест сам Стефан Великопермский… Знаешь, кто это?
Я не знал, но кивнул – побоялся, что Капуста начнет про него задвигать, а от темы уйдёт.
— Так вот. Стефан Великопермский воздвиг крест не где-нибудь, а на месте старинного языческого капища, на святой для вогулов земле. Говоря современно, хотел нейтрализовать силу языческих богов силой христианского храма. Предание гласит, что верховный жрец вогулов, увидев поверженных идолов, проклял эту землю самым страшным проклятием, какое знал. Тем не менее, церковь благополучно простояла до гражданской войны.
— А потом?
— Когда пришла Советская власть, приход разогнали, тогдашнего настоятеля куда-то сослали (слава богу, что не расстреляли), иконостас вывезли, а в церкви устроили то ли склад, то ли ещё что. Есть сведения, что какие-то богохульники из числа тогдашней молодежи устраивали в церкви что-то типа шабаша, чтоб, значит, над религией поиздеваться. Но это так, из области легенд… Потом Гражданская началась. Церковь превратили в тюрьму, говорят, даже расстрелы в её стенах производили. Осквернили храм, одним словом. А в 30-е, когда колхоз организовывали, решили её взорвать, чтобы кирпич для новой конюшни добыть. Ну и взорвали. Так мало того, что кирпич совершенно непригоден оказался, так ещё и при взрыве сколько-то человек пострадало, а двое или трое даже погибли. С тех пор эти руины и стоят. Такая вот грустная история, Денис.
Ни черта не понятно! При чём тут Базуй-то и все эти капища-шабаши и прочая херня? Однако я нутром чуял, что связь есть. Определенно есть.
* * *
Совсем я сам не свой стал в последние дни. Крестик свой дома нашел и на шею надел – я всё-таки крещеный, а крест, он от всего помогает и от привидений всяких тоже. Видений, слава богу, больше не было, но те, про муху и Базуя, мне покоя не давали. Базуев так и не появился, и теперь я на сто процентов был уверен, что он в самом деле лежит где-то с проломленной башкой и гниёт.
Стал я про привидений собирать всё, что мог. Особенно интересно мне стало, зачем они вообще живым людям являются. Все фильмы про призраков заново пересмотрел. Зато кое-что понял. Оказывается, причин-то, чтоб по ночам появляться, у привидений полным-полно! Вот, скажем, бывает так, что убьют кого-нибудь ни за что, так дух убитого начинает по ночам убийце являться, пока тот не раскается или с ума не сойдет. Или, к примеру, если у покойника что-нибудь украсть, ну, допустим, перстень золотой с пальца снять, — бля буду, в ту же ночь покойник к тебе придет и украденное назад потребует. А случается и так, что человек умер где-то и лежит незакопанный, так его дух может к кому-нибудь из родственников прийти и показать, где его труп. Вот это меня особо зацепило. Неспроста базуевский призрак мне на церковь показывал. Так что прав я был, наверное, когда подумал, что Базуев там лежит и ждет, чтобы его нашли и похоронили по-человечески. Вот только почему он ко мне пришел, а не к матери, например? Хотя к такой мамаше я бы тоже не пошел: она все равно решит, что у нее «белка».
Но даже если и так, что дальше-то делать? По идее, надо к развалинам идти, тело Базуева там отыскать да и закопать как положено. Вот только один я туда ни за что не пойду, а если сказать кому – пальцем покрутят и подумают, что совсем у меня крышак съехал. Да и кому скажешь? Клим куда-то пропал, Зона все мозги давно пропил, а Касьян слишком туп для таких вещей. Вот ведь попадалово…
— Денис, ты чего весь вечер взад-вперед по дому ходишь? Опять в школе проблемы?
Только мамки с её расспросами мне не хватало! И так-то настроения никакого нет…
— Да нет, никаких проблем! – сказал я. – Пойду гулять.
В натуре, на улице лучше, чем в четырех стенах. Мне хотелось найти кого-нибудь из пацанов, того же Касьяна, хоть он и лох, посидеть где-нибудь, покурить и хотя бы ненадолго забыть про всякую хрень, типа мертвецов с бубями вместо мозгов.
Я обулся, накинул куртку и вышел из дома. Хотел мобилу прихватить, а потом подумал – на кой она мне? – и не стал. Погода стояла странная: тепло, ветра вообще нет, и всё небо в тучах каких-то зеленоватых, как гной. И тихо как-то подозрительно. Никогда у нас в селе по вечерам так тихо не бывает, а тут как будто все уже набухались в жопу и вырубились до утра.
Мы с пацанами обычно собирались на автобусной остановке, возле ларька. Там всегда можно было какого-нибудь лоха на бабки развести. Поэтому я пошел туда.
Из пацанов возле ларька стоял только Зона, уже бухой с наполовину пустой двухлитровой пластиковой бутылью пива, и о чем-то бухтел с продавщицей, Лариской Семеновой. На потрах её развести, наверное, хотел. Зря только время тратит: Семенова ведь не Прыщёвская мамаша, кому попало не дает.
— О, здорово, Череп! – сказал Зона. – Куда пошёл?
— А! Пацанов ищу, – ответил я.
— А я что, не пацан что ли? – спросил Зона. – Пива хочешь?
— Хочу, — сказал я.
— На! — он протянул мне бутылку. Пиво было противное, натуральный ёрш, но я махом выхлебал почти всё. Очень уж хотелось мозги прочистить.
— Касьяна не видел? А Бобра? А Клима? – спросил я, возвращая Зоне бутылку с парой глотков на донышке.
— Не-а, — сказал Зона. — Клима я уже дня два не видал. В городе, наверное. По шалавам своим соскучился.
Я сплюнул.
— Погоди-ка! – сказал Зона. – Касьян мне что-то говорил днем, что они хотели к оврагу идти. Говорили, Змей браги раздобыл.
— Вот пидарасы! А мне не сказали! — я сделал вид, что обиделся. — А ты чего с ними не пошел?
— Да я в другом месте бухал, — сказал Зона. – А вот сейчас можно и сходить. Если, конечно, они, суки, уже всё не выбухали.
— Пошли! – позвал я.
— Слышь, Зона, а ты когда последний раз в церкви, ну, той, что за оврагом, был? – спросил я, когда мы шли по тропке вдоль бывшего колхозного гаража.
— Давно, ещё когда мелким был, — сказал Зона. – А чё я там забыл?
— Да так…
— А тебе зачем? Помолиться, что ль, хотел?
— Да нет… Мне… Ладно, проехали! – откровенничать с Зоной мне не хотелось. Зато вдруг нестерпимо захотелось ссать. Словно пиво из желудка прямиком перелилось в мочевой пузырь, минуя кровь, почки и прочую требуху. Дерьмовое у Зоны пиво, да и сам он – говно-пацан, хоть и отсидел два года на малолетке.
К этому времени мы уже почти дошли до самого оврага. Тропа ныряла вниз, в заросли, а прямо перед нами высилась церковь. На фоне вечернего зеленоватого неба она казалась совсем чёрной и больше походила не на реальное здание, а на вырезанный из картона силуэт.
— Что-то пацанов не видно, — сказал Зона.
— А ты крикни, – предложил я. – Может они в церкви замышились, бухают втихаря. А я пока поссу. Ссать хочу – не могу!
— Что, пиво прёт? – заржал Зона.
Я сошёл с тропы, повернулся к ближайшему кусту, расстегнул ширинку и принялся ссать. Где-то за моей спиной слышался треск веток, видимо, Зона спускался в овраг. Я слышал как он проорал: «Касьян! Змей! Вы где, суки?». Моча лилась на землю нескончаемой струёй. Зря я, наверное, ещё чаю дома напился… Когда поток, наконец, иссяк, Зоны уже не было видно – как я и думал, он спустился в овраг. Я уже хотел было крикнуть, чтоб он подождал меня, как услышал его голос, вот только обращался Зона не ко мне:
— Бля-а! Вася! – пьяно орал Зона. – Здорово, Вася! Чего это у тебя? Где опять молоток скоммуниздил?
Вслед за этим раздался звук, глухой и хлюпающий одновременно, как если бы с маху чем-нибудь тяжелым проломили деревянную бочку с водой. А потом – тишина.
И от этого звука, а ещё более – от внезапной тишины, мне стало так жутко, что я, сам того не осознавая, присел и гуськом отполз за куст, на который только что ссал. В жизни так не боялся. Даже когда в прошлом году ходили в Хлопонино биться с местными, и один урод меня чуть на перо не посадил, и то так страшно не было. И ещё ступор на меня напал такой, будто я вместо пива литр тормозной жидкости высосал. Сижу, трясусь, очко играет, в башке пустота.
Долго ли я так сидел – не знаю. Чувство времени потерял начисто. Хотелось бежать, а сил не было. А потом вдруг меня злость взяла. Непонятно, на кого или на что злился – на свой страх, наверное, — но только силы ко мне разом вернулись. Я выполз из-за куста и осторожненько, как разведчик, начал двигаться к краю оврагу. На самом краю, там, где тропинка уходила вниз, росла ива, ствол которой на высоте груди разделялся на два. Дерево это очень напоминало расшеперившую ноги бабу. Спрятавшись за стволом, я выглянул из развилки.
Вася-дебил взбирался по противоположному склону. Склон был довольно крутой, к тому же песчаный, но Вася шёл по нему, даже не согнувшись. Шёл быстро, несмотря на то, что на плече у него вниз головой висел Зона, который, судя по болтающимся как две глисты рукам, был мертв или без сознания. Странно, но я почти не испугался. Видимо, уже весь страх истратил. Я начал думать да только вот получалось плоховато. Ясно было одно: Вася окончательно свихнулся и начал убивать. А вот что делать мне? Бежать домой и обо все рассказать первому же встречному – матери, пацанам, да хоть Капусте? И надо же было сотовый дома оставить! Или всё же последовать за Васей? В одиночку. Я выбрал второе.
* * *
К церкви вела не одна тропинка. Была и вторая – ещё более грязная, более заросшая, но по ней Денис мог подобраться к развалинам, оставаясь незаметным для Васи. А в том, что Вася-дебил потащил тело Зоны именно к церкви, Денис был уверен на все сто. Внутренний голос подсказывал.
Денис побежал. Бежал, скрючившись, не обращая внимания на ветки, хлеставшие по лицу, на грязь, по колено забрызгавшую почти новые штаны. Перебежав через овраг, Череп вылетел на противоположный его склон, упал в прошлогоднюю мокрую траву и пополз. Ему вдруг совсем некстати вспомнилось, как прошлой осенью они с пацанами заставили Дохлого проползти на брюхе под всеми партами в классе, а чтоб тот полз быстрее, Бобер тыкал его в жопу указкой. Сейчас же сам Череп полз так, словно позади него тоже стоял кто-то, да только не с указкой, а с раскаленным ломом.
Метрах в двадцати от обвалившейся стены церкви был бугорок, поросший кустарником – идеальное место для наблюдения. Денис по-пластунски вполз на него, залёг и затаился. Спортивный костюм промок насквозь, а земля была совсем ещё холодной, и в другое время Денис наверняка задумался бы о воспалении легких, но только не сейчас. По правде говоря, ему вообще было безразлично – сухой он или мокрый, чистый или грязный, холодно ему или жарко. Всё его внимание, все его мысли были направлены только на то, что происходило в церкви.
А там творилось что-то непонятное и совершенно жуткое. Денис видел, как Вася, тяжело ступая, поднялся из оврага и бережно опустил тело Зоны на землю. Затем Вася выпрямился по стойке смирно, как солдат, и уставился куда-то в глубь церкви, так, словно ждал дальнейших указаний. Это означало, что в церкви Вася был не один! От неожиданной догадки Черепу стало совсем не по себе. Выходило, что это не Вася окончательно съехал с катушек, а кто-то другой, скрывающийся в сумраке развалин, заставил его убить или оглушить Зону и принести тело сюда, к развалинам!
— Последний! – сказал некто. Голос был женский, и Денис обомлел — это был голос Татьяны Клавдиевны Глобистовой, поселковой библиотекарши, Ксюшиной матери.
— Грязь людская да станет грязью земной! Кровь грешника да откроет Врата, — сказала библиотекарша. Говорила она негромко и не очень внятно, и, чтобы слышать её, Черепу приходилось напрягать слух. Денис решил, что она разговаривает сама с собой, потому что Вася был слишком глуп, чтобы понять такую хитрую фразу.
Денис видел, как Вася сделал шаг вперед и скрылся за обломком церковной стены. Там, внутри церкви, происходила какая-то возня, наверное, эти извращенцы что-то делали с Зоной, но что именно – Денис мог только догадываться. К тому времени его любопытство настолько пересилило страх, что он рискнул высунуть голову из-за бугра и даже чуть-чуть приподнялся на руках, как на уроке физкультуры перед отжиманиями.
В этот момент порыв ветра дунул Денису прямо в лицо. И его обдало такой невыносимой вонью, что глаза заслезились, а содержимое желудка поперло наружу. Это была та же самая вонь, что несколько дней назад отпугнула их весёлую компанию от оврага. Тогда они решили, что это воняет сдохшая в овраге кобыла, но теперь-то Череп узнал этот запах – это был запах покойника. Именно так воняло в избе его бабки, когда та пролежала в гробу целых три дня, прежде чем её отвезли на кладбище. Ерунда, что покойник пахнет так же, как и дохлая скотина. У мертвеца особый, ни на что не похожий аромат, сладковатый, как запах горячего железа, а от того ещё более мерзостный.
Денис машинально отпрянул от обдавшей его волны покойницкого смрада и тотчас почувствовал, как в спину упёрлись кончики чьих-то пальцев.
— Они ждут! – услышал Денис тонкий девичий голос. Это была Ксюша. Перед глазами потемнело, сердце остановилось, а кишки завязались тугим узлом и смёрзлись.
* * *
Всё, что происходило с ним дальше, Денис вряд ли смог бы объяснить с позиций здравого смысла. Вместо того, чтобы оттолкнуть Глобистову и убежать, он встал и на трясущихся ногах пошёл в сторону церкви, даже не пытаясь представить, что его там ждет. Голова стало вдруг совершенно пустой. Ни единой мысли. Ксюша шла за ним, как конвоир за арестантом, и всё время приговаривала: «Они ждут! Они ждут!».
Запах мертвечины усиливался с каждым шагом и внутри церкви стал просто убийственным. Там же Денис нашёл и его причину.
Посреди церкви располагалась огромная яма. Кто, когда и зачем её вырыл – одному богу было известно. Может, её вырыли давно, когда строили саму церковь, а может, тогда, когда приспособили церковь под склад. Только это Дениса не волновало – волновало то, что было в яме. А там были трупы. Она доверху была завалена трупами.
За свою жизнь Череп видел не так уж много мертвецов. Только свою бабушку да ещё если из соседей кто помирал. Но все эти покойники выглядели так же, как и при жизни. А сгнивших или изуродованных мертвецов Денис видел разве что в кино, да только там они были бутафорскими.
Он узнал Базуя, узнал Суслиху, узнал Клима, узнал Косого с Прыщом. Узнал, хотя все они были совсем без одежды, головы у всех были проломлены, а кожа, там, где она ещё оставалась, была зеленого цвета (точь-в-точь как сегодняшнее небо) в чёрных пятнах. Но не это было самым страшным. Вот от чего у Черепа по-настоящему потемнело перед глазами, так это от вида огромных, в мизинец, опарышей, отвратно копошившихся среди тел и внутри тел. Над самой ямой вниз головой висел Зона. Был он подвешен за ноги на перекинутую через балку веревку. Волосы его превратились в коросту от запёкшейся крови. Зона медленно раскачивался туда-сюда и хрипел. Он был ещё жив.
Денис Черепанов по прозвищу Череп стоял и смотрел. Всё прочее было не в его власти.
По бокам от раскачивающегося как маятник Зоны стояли Вася и Татьяна Клавдиевна. Вася стоял совершенно неподвижно, выпрямившись, будто лом проглотил. Библиотекарша бросила в сторону Дениса один-единственный взгляд и не сказала ни слова. Похоже, появление незваного гостя её нисколько не удивило. И вообще, все её внимание было сосредоточено на висящем над теле. Ксюша же прыгала вокруг ямы, как ребенок, и непрерывно приговаривала: «Они ждут! Они ждут!».
Денис стоял, совершенно оцепенев от страха. Осознавал только одно – здесь что-то готовится, какая-то жуткая богохульная мерзость, смысл которой он не понимал и не хотел понимать.
— Грязь людская да станет грязью земной, — повторила библиотекарша. – Кровь да откроет Врата Тому, Кто вечно рыщет у порога.
А потом она начала колдовать. По-настоящему. Череп подумал, что базуевская мамаша была права, когда говорила, что Глобистова – ведьма.
Заклинания, которые она выкрикивала, состояли из бессмысленных слов, вроде тех, что постоянно бормотала себе под нос Ксюша. Из всего словесного потока выделялся только регулярный гортанный выкрик «Йа!» и еще часто упоминаемый «Баалзебуб». В другое время Денис бы посмеялся над тем, что старая, похожая на мышь, тетка, которая и зимой и летом ходит в одной и той же выгоревшей коричневой кофте, произносит заклинания, как какой-нибудь волшебник из сказки. В другое время, и в другом месте…
Сейчас же Череп думал только о том, чтобы самому не свихнуться.
Глобистова всё колдовала и колдовала. Голос её с каждым вновь произнесенным заклинанием становился громче и грубее, и — самое страшное — Денису стало казаться, что кто-то ей отвечает.
Библиотекарша вдруг замолчала, словно рот ей запечатали сургучом. В церкви наступила тишина. Даже Ксюша, эта вечно бормочущая дура, заткнулась. И только Зона по-прежнему еле слышно хрипел.
Череп ждал, что будет дальше.
Глобистова-старшая подняла с камней что-то длинное, некий предмет, завернутый в мешковину. Она взяла его очень аккуратно, как вещь необычайно ценную и хрупкую. Но когда она размотала тряпье, Денис увидел внутри нож, большой, черный и, похоже, чрезвычайно древний. Лезвие его было простым, ровным, но Денис сразу понял, что этим ножом хлеб не режут – только головы.
В этот момент Зона перестал хрипеть и открыл глаза. Глаза у него были красные, как у быка, рожа тоже покраснела, жилы вздулись. У Дениса мелькнула мысль, что именно он, Череп, будет последним, кого Зона увидит перед своей смертью. Библиотекарша взяла нож в левую руку, подошла к Зоне и безо всяких заклинаний полоснула ему по шее.
Череп никогда не видел, как режут свиней, но решил, что человек, которому перерезают горло, мало отличается от свиньи. Кровь хлестнула фонтаном. Зона задергался и забулькал. На Дениса он больше не смотрел – кровь залила ему оба глаза. Пурпурный поток лил прямо на трупы, от чего и они, и опарыши стали одинакового красного цвета.
А затем началось самое страшное. Мертвяки зашевелились! Казалось, что сейчас они встанут и по команде библиотекарши, переступая обглоданными ногами, пойдут толпой в посёлок пожирать живых, как во всех фильмах про зомби.
Но только в этот раз фильмы ошиблись. Мертвецы шевелились не потому, что собирались вставать, а потому, что по их телам откуда-то снизу ползли мухи. Миллионы мух. Тех самых, здоровых и чёрных. И, наверное, вместо обычных мушиных голов у них были человеческие черепа. Сначала Череп подумал, что все эти мухи выплодились где-то на дне ямы, в крови, слизи и прочей пакости, вытекающих из трупов, но потом сообразил, что яма была не настолько глубокой, чтобы скрыть чудовищные легионы крылатых тварей. На самом деле они ползли откуда-то из самых бездонных недр Земли, ползли на запах свежей крови. Вылезая из-под тел, мухи расправляли крылья и взлетали к потолку церкви. Поток мух напоминал огромный чёрный смерч, вывинчивающийся из земли. Через несколько секунд воздух вокруг потемнел от мух, а все прочие звуки поглотило их оглушительное жужжание. Денис опустился на колени и заткнул уши. Очень хотелось зажмуриться, но веки будто кто-то скотчем к бровям приклеил. А потому-то он всё и видел.
Мухи, поначалу беспорядочно летавшие взад-вперед, принялись соединяться друг с другом, напоминая пчелиный рой. Высоко, под самым потолком, они образовали огромный ком, который то раздувался, то опять сдувался и всё время менял форму. Потом Денис заметил, что ком уплотняется, а те мухи, что до сих пор летали кругами по церкви, садятся на стены и сцепляются друг с другом в цепочки. Цепочки эти быстро росли в длину, становились всё толще и тянулись к мушиному кому, наверное, чтобы присоединиться к нему. Ком по-прежнему вспучивался и опадал, но теперь эти вспучивания уже не были бессмысленными. Денис вдруг увидел, что мухи образуют своими телами самые настоящие барельефы. Человеческие лица. Он стал вглядываться и тотчас узнал лицо Базуя, которое тут же сменилось суслихиным, а то – лицом Клима. Лица сменяли друг друга почти каждую секунду. И у всех рты были открыты, глаза выпучены – будто все они кричали от боли или страха.
Череп опустил голову и стал смотреть на древние плесневелые кирпичи под ногами. Так и сидел, согнувшись в три погибели и глядя, как падают на каменный пол капельки холодного пота. А потом вновь распрямился и отнял руки от ушей.
Мухи больше не жужжали и не летали вокруг. Тишина стояла смертельная.
Денис посмотрел вверх.
Под потолком, упираясь в наполовину обвалившиеся стены несчетными ногами-щупальцами, висело страшилище, подобное пауку или осьминогу, всё тело которого было создано из миллионов мух. И ещё у него было Лицо. У живых людей не бывает таких лиц. Какое-то оно было слишком правильное, ровное, не молодое и не старое, не мужское и не женское. Как у статуи. А ещё у него не было глаз – просто два бугорка из мушиных телец.
— Приветствую Тебя, Вечно Скитающийся Во Тьме! – сказала библиотекарша. – Приветствую Тебя, Повелитель скверны, Властитель мух и Бог скарабеев! Приветствую Тебя, Губитель Ханаана! Благодарю Тебя за то, что принял наши скромные подношения и открыл Врата Извечной Бездны…
Глобистова говорила и говорила, голос её звучал с каждым словом всё торжественнее, но Денис уже её не слышал. Он смотрел на Того, кто висел прямо над ним, вцепившись щупальцами в храмовые стены. Денис пытался вспомнить слова хотя бы одной молитвы, но не мог, будто господь наказал его беспамятством.
Библиотекарша вновь перешла на свой странный нечеловеческий язык, сказала пару фраз и умолкла. В наступившей тишине раздалось шуршание – это мухи начали расползаться в стороны – Череп понял, что вот-вот увидит ЕГО глаза. Денис не знал, какими они будут: выпученными и блестящими, как у огромной мухи, или же огненно-красными с вертикальными зрачками, как у демонов в фильмах.
Мухи расползлись – это поднялись ЕГО «веки». Но глаз не было. Была только пустота. Две чёрные всепоглощающие дыры. Глазами демона смотрела Великая Бездна.
* * *
Денис вышел из церкви и шатающейся пьяной походкой побрёл прочь. Руки его при ходьбе болтались из стороны в сторону, словно жили своей, отдельной от остального тела жизнью. Денис загадочно улыбался, не обращая внимания на спускающиеся из уголков рта ниточки слюны. Издалека могло показаться, что подросток не в себе от какого-то внезапно свалившегося на него счастья. Но если бы кто в тот момент подошел к нему ближе и посмотрел в его бессмысленно бегающие туда-сюда глаза, тот сразу бы понял, что перед ним безумец. Ведь безумие – наименьшая награда для того, кто осмелился взглянуть в лицо Обитателям Той Стороны Бытия.