1
Митя закрыл за собой дверь, повернул ручку замка до успокаивающего щелчка. Сердце его билось всё ещё часто, но уже успокаивалось, приходило опять в норму. Он, стянул с себя тапки, один за одним, прямо так, ногами, не нагибаясь — и привалился спиной к двери.
“Это невозможно, — подумал он. — Ты всё выдумываешь. Так не бывает. Показалось, наверное, а ты и испугался сразу же, как маленький.”
Вот только всё выглядело очень реальным. Чётким, настоящим и тревожным, словно визг шин по мокрому асфальту.
Митя, осторожно ступая, направился на кухню, откуда еле слышно раздавался голос телевизора. Приоткрыв дверь, он увидел папу — тот, замерев над тарелкой, смотрел на экран, где какой-то мужчина рассуждал о экономических штуках. Телевизор висел высоко, поэтому лицо у папы было такое, будто он задумался.
— Папа, — позвал Митя, и проскочил на кухню. — Я мусор выкинул…
— Молодцом, — папа, будто очнувшись, кусочком хлеба подтянул к себе размазанную яичницу, подцепил её вилкой. — Следи, чтобы ведро полным не было, а то высыпаться начнёт — крысы заведутся.
Митя пробрался между столом и диванчиком, уселся рядом с отцом.
— А крысы в мусоропроводе тоже живут? — спросил он.
— Нет, — папа качнул головой. — Крысы в подвалах… в вентиляции ещё, наверное.
— Понятно, — Митя помялся, потянул за растрёпанный край скатерти, но тут же одёрнул себя — на него ругались, когда он что-то рвал. — А крысы большими вырастают вообще?
— В смысле?
— Ну в смысле — могут они, например, вырасти размером, скажем — ну вот с обезьяну? Не с большую, как горилла, — зачастил Митя, поймав насмешливый взгляд отца. — Но вот с небольшую такую, вроде мартышки, или шимпанзе, например…
— Нет, — папа, улыбнувшись, покачал головой. — Бывают, конечно, большие, но не настолько…
— А насколько?
— Ну… не знаю, размером с таксу небольшую, наверное, бывали… но они тогда даже ходить не могут — только ползают…Жирные слишком.
— Ясно… А вот если макака?
— Что макака? — не понял папа. — Не трепи скатерть.
— Извини, — Митя убрал руки на колени. — Ну вот если макака сбежит — и в мусоропроводе поселится? Сможет она там жить?
— А ты сам как думаешь? — спросил папа.
— Я думаю , что нет… — сказал мальчик. — Но ведь я всего и не знаю… Может быть, бывали такие случаи, чтобы кто-то жил прямо в мусоропроводе?
— А питаться она чем будет, макака твоя? — папа собрал хлебом желток, отправил его в рот, прожевал. — Ну, положим, что питаться и мусором можно. Но вот в чём проблема — у нас тут четырнадцать этажей, и кидают иногда, особенно по выходным — целые пакеты всяких бутылок и прочего. Слышал, как они в трубе гремят?
— Слышал…
— С какой скоростью они летят? — папа хитро взглянул на Митю. — Ну-ка, посчитаешь?
Митя выпрямился, тоже улыбнулся. Ему нравилось считать для папы.
— Четырнадцать этажей — это, положим, сорок два метра… Ускорение свободного падения — девять и восемь в секунду…
— Считай по десять, — сказал папа. — А то в уме не сможешь.
— Значит, нужно два “же”, то есть, двадцать, умножить на сорок два…
— Умножай на сорок, — папа явно был в хорошем расположении духа.
— Двадцать на сорок — восемьсот. И скорость равна корню из восьмиста, а это… — Митя задумался, зашевелил губами… где-то двадцать девять, наверное… меньше тридцати, потому что тридцать в квадрате -= это уже девятьсот.
— Ага, — кивнул папа. — Только, скорее, двадцать восемь.
— Значит, двадцать восемь метров в секунду…— Митя с облегчением выдохнул. Самое сложное осталось позади. — Теперь надо умножить двадцать восемь на три и шесть десятых, так мы получим километры в час… Это у нас будет… — он зажмурился, считая в уме. — Это получится больше ста! Сто и восемь!
— Так какой ответ? — улыбнулся папа.
— Сто целых, восемь десятых километра в час — такая скорость пакета бутылок, скинутого с четырнадцатого этажа!
— Ну так что? — папа вновь повернулся к телевизору. — Сможет твоя макака выжить в мусоропроводе, когда там бутылки сто Кэ-Мэ в час лётают постоянно?
— Нет, — уверенно сказал Митя.
Ну вот и решено, — Папа вновь повернулся к телевизору. Рука его, слегка дрогнув, вновь застыла над пустой тарелкой.
Митя, поняв, что разговор закончен, вылез из-за стола и направился к двери.
“Никакая макака не выживет, — думал он про себя. — Вот и всё, и нет там никакой макаки. Почудилось просто. Папа всё, как всегда, объяснил и разложил по всем полочкам! Обезьяна там никогда не выживет! И точка!”
Вот только страх никуда не ушёл. Даже наоборот — если раньше он напоминал неясное, тревожное мерцание, то теперь оформился в густую, тёмную убеждённость.
Никакая обезьяна в мусоропроводе, конечно же, не выживет. Но Митя с самого начала знал, что бледная, худосочная лапа, утащившая мешок мусора наверх, в вонючую тьму мусоропровода, не могла принадлежать никакой обезьяне. Таких рук у обезьян не было никогда.
Вообще ни у кого таких рук не бывает.
2
Сашка сидела на диване, подложив ноги под себя. Пальцы её летали по экрану телефона, будто распутывая какой-то сложный цифровой узел, состоящий из эмодзи, мемов, сообщений и дизлайков. Растянутая толстовка с надписью “TRASHER” собралась огромными складками на её животе, внутри которых прятались конфеты из новогодних подарков.
— Я твой подарок вскрыла, — сказала она, не отрываясь от телефона. — Твиксы ты ведь всё равно не любишь…
— Ну не то, чтобы не люблю, — Митя аккуратно присел рядом с сестрой, но не слишком близко — Сашка не любила вторжения в личное пространство. — Просто ем их последними…
— Ну там скоро ещё Рождество, нам бабушки опять чего-нибудь подгонят, — она зевнула. — Бэдкомедиана нового смотрел уже?
— Мне ж не нравится…
— Ну и дурак. Может, и поумнее бы стал, если бы посмотрел.
— Он про какие-то странные фильмы говорит, — Митя, по примеру сестры, тоже подобрал под себя ноги, но тут же, под её насмешливым взглядом, спустил их обратно на ковёр. — Зачем смотреть, если я на такие фильмы не пойду никогда?
— Чтобы поржать, — Сашка закатила глаза. — Короче, всё с тобой понятно. Твой уровень — “Смешарики”.
— “Смешарики” смешные… Даже Сыендук говорил, то они классные.
— Сыендук отсталый, вот тебе мой диагноз, — Сашка отложила телефон и вытянула пальцами из толстовки маленький, будто игрушечный “Кит-Кат”. — Ты чего там опять решал на кухне?
— Про бутылки… — Митя помялся. — Слушай, а как ты думаешь — а может кто-нибудь жить, например, ну — в мусоропроводе каком-нибудь?
— Кто это?
— Ну — например, обезьяна…
— Какая ещё обезьяна? — Сашка вновь взяла в руки телефон. — Опять безумничаешь?
— Не безумничаю… обычная обезьяна…
— С чего бы ей там жить?
Митя осёкся. Сашка (хотя, конечно же, уступала папе с мамой в уме), могла так поставить вопрос, что сразу же начинаешь думать. Ну вот и действительно — а зачем обезьяне вообще жить в мусоропроводе?
— Ну, может, она сбежала, а теперь там прячется…
— Обезьяна бы на улицу сбежала… в лес. Да и холодно сейчас в мусоропроводе, не топят ведь совсем… Замёрзла бы сразу — и вылезла к батареям…
— Но в мусоропроводе ведь еда есть…
— Какая еда? Подгузники да бутылки? Очистки картофельные? Ей, наверное, фрукты подавай, или, на крайняк, орехи...
— А если это хищная обезьяна? — спросил Митя и облизнул губы. Вопрос почему-то ему и самому не понравился.
— Тогда мясо нужно. А мясо кто выкидывает?
— Ну а если, вот например, рыба тухлая? Она бы стала есть рыбу тухлую?
Сашка, наконец, оторвала взгляд от айфона и посмотрела на младшего брата своим особенным, “старшим” взглядом. Она была почти на три года взрослее Мити, и, как ему казалось, могла иногда прочитать все его мысли — прямо так, с лица, как текст с экрана мобильного.
— Ты же сейчас рыбу ходил выкидывать? Селёдку с балкона? Которую мама забыла?
— Ну…
— Ты видел кого? — Сашка спустила ноги на ковёр. Из толстовки на диван посыпались спрятанные конфеты. — Ты обезьяну, что ли, у мусоропровода видел?
— Нет… ничего я не видел…
— Чего врёшь? Видел ведь чего-то?
— Ну, — Митя посмотрел по сторонам, прислушался к звуку телевизора на кухне, а затем вывалил сразу всё. — Я лапу видел чью-то, прямо в мусоропроводе!
— Как? Настоящую лапу?
— Ага. Я мусор запихнул в ковш, а сверху лапа его хвать! И вверх утащила!
— Да может и показалось!
— Может и показалась, — мгновенно согласился Митя. — Наверное и показалось. Не было там лапы.
— Но ты подожди, — Сашка понизила голос. — А больше ничего не видел?
— Ну… — Митя сглотнул. — Я сначала испугался, но постоял ещё, и потом шум такой, как пакет рвали… и мусор вниз посыпался, прямо по проводу. Как будто кто-то пакет потрошил.
— И что дальше?
— Ничего… я дальше убежал уже…
— Погоди, — Сашка посмотрела в сторону коридора. — Так ведь это прямо сейчас, что ли, было?
— Ну да…
Сашка вскочила и, вытянув из-под стола тапки, стала их натягивать на ноги.
— Погоди! — испугался Митя. — Ты это куда?
— Пойдём посмотрим! Интересно же!
— Зачем? — Митя не торопился слезать с дивана. — Говорю ж — показалось! Нет там никакой обезьяны! Там бутылки летают со скоростью сто и восемь километров в час! Обезьяну бы убило на раз!
— А, может, она в ковшах прячется, когда они закрыты!
Митя замолчал. Такая мысль ему в голову не приходила.
— Ну… ведь всё равно — холодно же…
— Пойдём! — Сашка схватила его за руку и потянула в сторону двери. — Если действительно кто-то живёт — это ж бомба! Это ж на века! Давай, не бойся! Вдвоём же!
Митя неохотно пошёл за сестрой. Идти не хотелось, но он знал — если ей что-то пришло в голову — легче сдаться сразу. Иначе потом всё равно придётся сдаваться, но уже на других условиях.
3
Фонарик айфона осветил внутренности мусоропровода. Тускло блеснуло железо со стёртой от скользящих ударов краской и потёки чего-то тёмного на нём. Из нутра веяло кислым запахом, прилипшая к краю ковша бумажка слегка трепетала от сквозняка.
— Вроде никого, — сказала Сашка. Она стояла, согнувшись в запятую, снизу вверх стараясь заглянуть в трубу мусоропровода. — Никаких следов.
— А что за следы?
— Ну — например, от когтей… — сказала Сашка, выпрямляясь. — Должно же оно как-то пробираться вверх-вниз, правда? а держаться тут не за что…
— А если оно прыгает от одного этажа на другой? — Митя указал на ковш, измятый и поцарапанный. — И хватается лапой за ковши, когда они закрыты?
— А это идея, — сказала Сашка задумчиво. — То есть, как по лесенке… или, скорее, как по веткам в джунглях — прыг-скок… а если слышит, как что-то летит — ныкается в каком-нибудь ковше и ждёт…
Сашка вдруг засунула руку в мусоропровод почти по локоть. Щёлкнула камера, вспышка осветила глубину. Затем она перевернула телефон экраном вверх и вновь сфотографировала. Вытянув руку, она отскочила от мусоропровода и повернулась к Мите, расплывшись в улыбке.
— Видал! — крикнула она. — Вот так действует настоящий мастер! Гонзо-журналистика как она есть! Точнее — гонзо-блогинг! По локоть в истории!
— Саш, ты… — Митя сглотнул. — Не надо туда руки сувать больше.
— А то что? Обезьяна утянет? — Сашка, хихикнув, открыла сделанные снимки. — Ничего тут нет… одна труба только…
— Может, и не обезьяна… а бутылку кто-нибудь кинет — она тебе руку отшибёт.
— Ничего не отшибёт, я заранее услышу… — Сашка разглядывала снимки. — Смотри-ка, сверху что-то светится, видишь? — Она показала экран брату. Он неохотно взглянул на фото.
Труба мусоропровода казалось бесконечной в обе стороны. Вспышка осветила менее двух пролётов, а дальше путь уходил во тьму, словно туннель в метро, и если фото “вниз” показывало абсолютную черноту в трубе, то фото “вверх” светилось легким проблеском где-то не особенно далеко.
— Это на девятом, — сказала уверенно Сашка. — Пойдём глядеть!
Она толкнула дверь на лестницу и, ещё до того, как та закрылась, взбежала вверх на целый пролёт. Митя поспешил за ней. Лестница была чистая — после Нового Года её уже убрали, но тут и там валялись свежие бычки. В остальном пролёты были совершенно одинаковые, разве что цифра “7” сменилась на “8”, а затем — и на “9”.
Митя, запыхавшись, поймал дверь, закрывающуюся за быстроногой Сашкой, и вошёл на лифтовую площадку девятого этажа. Сестра уже исследовала открытый ковш.
— Смотри-ка, — сказала она, — здесь чешуя… и рыбой воняет. Может, селёдка наша? Как ты думаешь?
— Саш, — Митя посмотрел на неприветливую железную дверь к чужим квартирам с блестящим в ней зрачком “рыбьего глаза”. Площадка девятого была абсолютно такой же, как и площадка его, родного, седьмого этажа — но в то же время и совершенно другая. — Пойдём, наверное, отсюда. А то вдруг кто выйдет?
— И что? — Сашка пожала плечами, затем сфотографировала остатки чешуи в ковше. — Мы не делаем абсолютно ничего противозаконного. Нас даже прогнать отсюда по закону нельзя. Это наш подъезд, мы тут прописаны, можем ходить, где угодно. Разве что нельзя ломиться ни к кому, но это и не планируется… смотри, какая крипота! — она показала Мите экран, на котором фотография чешуи, после наложения какого-то фильтра, преобразилась в чёрно-белый мрачный арт. — Как будто фотка с места преступления, правда?
— Правда, — согласился Митя. А теперь давай пойдём?
— Пойдём уже, ладно… — Сашка с лязгом захлопнула ковш мусоропровода и двинулась на лестницу. Митя подержал ей дверь и начал спускаться сразу за ней. — Я фотки другие тогда тоже обработаю, и выложу их на борды… Оформлю, как крипипасту — там все уссутся вообще! Обезьяна в мусоропроводе, которая жрёт рыбу! Это же мифический пост будет, я тебе говорю…
— Куда выложишь? — не понял Митя.
— На двачи. Знаешь такое?
— Нет…
— Ну ничего… Вскоре чутка подрастёшь — и поймёшь, что ты двачер тот ещё… Потому как тебе, Митя, на судьбе написано — быть бедолжкой-омежиком. Пакеты бумажные лучше начинай уже собирать — в будущем понадобится!
— Чего? — Митя досадливо поморщился. По тону сестры он понял, что это оскорбление, но ничего больше он не понимал. — Никакой я не двачер!
— Пока нет, но вскоре…
Наверху резко, отрывисто лязгнуло. Сашка с Митей замерли и посмотрели на виднеющийся меж пролётов уголок двери на девятом.
— Это что? — спросил Митя. — Это ведь не…
— Мусоропровод, — закончила Сашка, улыбаясь. — Это мусоропровод на девятом этаже открылся.
Она рванула вверх, перепрыгивая сразу через три ступени. Митя, не успев даже испугаться, побежал за ней. Сестра всегда была препятствием на пути страха, ведь если она не испугана — Мите тоже бояться было нечего. Она брала обязанность бояться за них обоих.
К тому же это было действительно интересно.
— Открыт! — вскрикнула Сашка, едва выбежав на этаж. — Смотри, вот он! По-настоящему открыт!
Митя, вскочив за ней, увидел чернеющий провал мусоропровода и приглашающе открытый ковш. Сашка осторожно подошла к нему, заглянула внутрь.
— Никакой чешуи, — сказала он, тяжело дыша. — Представляешь? Он её, наверное, сожрал!
— Может, упала? — предположил Митя. В ковш он не заглядывал. Ему было интересно, конечно, но не настолько. — Ты же закрыла вон как резко!
— Не-е, она прилипшая была, — Сашка вновь включила телефон, приноровилась к кадру. Лицо её расстроенно сморщилось. — Так не видно, чтобы пятно… Иди сюда!
— Чего нужно? — Митя опасливо подошёл к мусоропроводу. — Подсветить? Я телефон дома оставил…
— Нет, приподними немного ковш, чтобы он наполовину закрыт был, — Сашка приподнялась на цыпочки. — Не бойся, сам в кадр не попадёшь. Только не подходи так близко! Встань подальше, и рукой дотянись до ручки, а то ноги твои влезли… Ага, примерно вот так… Выше чуть! Да, теперь примерно пониже немного всё-таки, но чуть-чуть, чтобы… ага…
Сашка, которой наконец-то понравился кадр, застыла, подняв подбородок вверх и нажала пальцем на экран телефона, который сразу же начал жужжать в поисках фокуса. Митя, пригнувшись и вытянувшись в струнку, чтобы не лезть головой в кадр, вдруг почувствовал лёгкое движение воздуха и едва уловимый шум, будто от парящей на ветру газеты — и поднял глаза, посмотрев прямо в темноту. От увиденного в нём что-тонапряглось, застыло, а потом — распрямилось, словно пружина. Он отпустил ручку ковша мусоропровода, и в тот же момент, вцепившись в свитер сестры, рванул на себя, не обращая внимания на её недовольный крик. Вспышка телефона резанула по глазам — и одновременно по темноте внутри мусоропровода, на мгновение остановив время, запечатлевая картинку навечно. Затем телефон стукнулся о металлический край и соскользнул в стремительно пропадающую тьму. Ковш со стуком закрылся. Стало тихо.
— Ты что, дебил?! Полудурок?! — очнувшаяся Сашка несколько раз ударила брата по голове, и тот расцепил пальцы. Сашка сразу же побежала к мусоропроводу, но Митя, не думая, что делает, вновь вцепился ей в руку.
— Не надо! — выкрикнул он. Сестра со злобой повернулась к нему, но вздрогнула, увидев его лицо. Младший брат выглядел перепуганным до смерти, но при этом был странно спокоен. В глазах его набухали слёзы, но губы не дрожали и лицо не кривилось так, как бывало перед рыданиями. Митя плакал будто бы автоматически, словно потел через глаза. — Не лезь к нему! Оно же там ждёт! Слышишь? Телефон никуда не упал! Удара снизу не было, и о края тоже! Оно же его держит! Ждёт, пока ты откроешь!
— Сашка несколько раз моргнула, затем обернулась к мусоропроводу, прислушалась. Вновь посмотрела на брата.
— Ты что, его видел? Видел, что там сидит?
— Нам надо домой, — пальцы Мити сжимали руку сестры. — Быстрее.
— Ты видел обезьяну?
— Нет…
— А что тогда, — сестра попыталась разжать его пальцы, но не вышло. — Чего тогда нагнетаешь? Ты ведь…
— Это не обезьяна, — Митя потянул её к лестнице. — Пойдём домой. Не надо здесь…
— Да что там такое?
— Не знаю… Но это совсем не обезьяна!
— Как так “совсем не обезьяна”? Человек что ли?
— Нет… там совсем что-то другое… там что-то с мордой…
— С какой мордой?
Митя, спиной открыв дверь, вытянул сестру на лестницу. Лицо его было мокрым от слёз.
— Пойдём, Саш… я дома расскажу… тут не хочу…
— Но там же мой айфон! — Сашка с болью посмотрела в сторону мусоропровода. — Там же столько всего! Как я вообще буду…
— Ну пойдём, Саш…
— Дверь с лёгким выдохом закрылась. Они пошли вниз по лестнице.
Позади них хрипло и медленно лязгнул открывающийся ковш.
— Не ходи, — мгновенно сказал Митя. — Даже не смотри. Не надо.
— Погоди, — Сашка, остановившись, смотрела на закрытую дверь. — Может, это просто сквозняки…
— Не сквозняки… Никакие это не сквозняки. Пойдём домой, а?
Сверху, сливаясь с дребезжащим металлическим звоном корпуса о металл, мягко провибрировал айфон.
— Айфон в ковше остался! — Сашка вновь пошла к двери, потянув за собой брата. — Поэтому и звука не было! Никуда он не провалился! Он здесь, надо только, — она с усилием дотянулась до ручки, рванула на себя. — Видишь? Видишь?! Никого!
Митя смотрел на ковш, в котором белел Сашкин айфон. Ковш был открыт почти полностью, но всё ещё оставался небольшой зазор, маленькая щель, будто что-то попало между двумя металлическими краями, будто что-то…
— Сашка, ты что, не видишь? Оно же придерживает его! — Митя потянул сестру обратно на лестницу. — Чёрт с ним, с айфоном! Пойдём!
Сашка дёрнула плечом, разворачиваясь на месте — и Митя отлетел к двери, ударившись о неё локтём. Сашка тем временем двумя крупными шагами подошла к ковшу и решительным резким движением выдернула из него свой айфон. Повернув экраном к себе, расплылась в торжествующей улыбке.
— Видишь? — она показала брату горящий экран. — Работает! Сообщения в “Телеграмме” всё ещё приходят! Оттого и вибрирует!
У Мити оборвалось дыхание.
Сашка проследила за его взглядом и, опустив голову, увидела, как закрывается, схлопываясь ковш, и как пропадает в темноте за ним длинный шнурок.
“Это что, мой…” — подумала было Сашка, а потом её голову, вслед за шнурком, рвануло к приоткрытому мусоропроводу. Сашка закричала. Балахон “TRASHER” собрался вокруг головы, погружая её во тьму. Капюшон макнуло в темноту трубы — и тот мгновенно устремился вниз, растягиваясь и треща, а Сашка закричала от боли в подмышках — её будто за верёвку тянуло в вонючую темноту. Где-то кричал Митя. Локоть девочки, застрявший в рукаве, внезапно вывернуло, и из её глаз брызнули слёзы. Стало тяжело дышать — ткань прижималась прямо ко рту. Она не могла пошевелить левой рукой, но правой всё ещё умудрялась держаться за железный край. Треснул, надрываясь, капюшон — но в тот же миг воротник толстовки, раскачивающийся в темноте, потянуло вперёд и Сашкино лицо, закрытое тканью, ударилось о ковш. По животу внезапно побежали маленькие ладони, и Сашка завизжала, но тут же поняла, что это Митя пытается выпутать её из толстовки. Он нащупал вывернутый, зажатый в рукаве локоть, и потянул его к себе. Сашка снова вскрикнула. Трещал, расходясь по швам, дорогущий балахон, купленный к прошлому Новому Году. Из открытого рта девочки вытекала слюна, которую не было сил проглотить, и она падала на подбородок, стиралась о ткань, скользящую по лицу.
Митя оттянул пальцами начало рукава — и Сашин локоть выскользнул из него. Рукав мгновенно заскользил во тьму, шею Сашки резанула боль — и балахон “TRASHER” сорвался с её плеч, исчезая в мусоропроводе. Хватая ртом воздух, Сашка отскочила от закрывшегося ковша, затем, вытянув ногу вперёд, ступнёй притянула к себе упавший на цементный пол айфон, подняла его и, схватив рыдающего брата за руку, выскочила на лестницу.
Один этаж мелькнул за пару секунд, перед глазами оказалась дверь восьмого этажа — за которой, скрипя, распахнулся ковш мусоропровода. Вскрикнув, Сашка понеслась вниз; Митя, раскрыв рот и тяжело дыша, спешил за ней. На седьмом, родном этаже, дверь оказалась приоткрыта, и Сашка, выпустив руку брата, понеслась вперёд, распахнула её и, подлетев к мусоропроводу, вздёрнула руки вверх, сложив их перед собой. Она выгнула спину и вытянулась вверх на мысочке левой ноги, подняв правое колено почти до подбородка, будто героиня из аниме-мультиков, или же бейсболистка за мгновение до того, как кинуть мяч.
Митя внезапно осознал, что она собирается сделать, и в тот же момент он понял, что это правильно. Сашка в очередной раз оказалась сильнее его, бесстрашнее… и мстительней.
— Давай! — заорал он, срывая голос, хотя Сашке не нужны были наставления. Весь свой вес она вложила в удар ногой по крышке мусоропровода, уже начавшей приподниматься, и, выдохнув, она впечатала ногу в тапочке прямо в его центр так, что та заметно прогнулась. А затем — Митя услышал это, — ковш ударил во что-то мягкое, впечатался изо всех сил — и это что-то отстало от ковша, полетело вниз. Снизу послышались громкие лязги и мгновенно за этим — удары открывающихся ковшей, будто что-то старалось зацепиться во время падения, а потом — глухой звон с самого низа, будто здоровенный пакет мусора упал на битые бутылки.
— Бежим! — крикнула Сашка, и они понеслись к коридорной двери. За спинами, из мусоропровода послышались скребущиеся звуки — но медленные и неуверенные, будто что-то тяжело и медленно поднималось вверх по трубе. Они прибавили шагу.
Оказавшись в квартире и закрыв дверь на замок, Сашка в первую очередь нагнулась к Мите, вытерла ему слёзы и пригладила волосы. Критически осмотрев, кивнула.
— Всё нормально, — сказала она. — С тобой всё нормально.
— Саш…
— И не спорь! Ничего с тобой не случилось, понял? Не сдавай меня родителям!
— Саш, ты…
— Или что ты предлагаешь? Чтобы папа туда сунулся?
— Да я же с тобой не спорю! — повысил голос Митя но, вздрогнув, покосился в сторону кухни. Там шумел телевизор, через полупрозрачную матовую дверь было видно, как папа сидит, развалившись, на диванчике. — Только вот это ты! По тебе всё понятно!
— В смысле? — не поняла Сашка.
— В смысле — шея! И лицо! И… и — вообще, — Митя взмахнул руками. — Ты как будто после драки!
Сашка выпрямилась, посмотрела по сторонам.
— В ванной зеркало есть! — подсказал Митя.
Сашка, слегка кивнув, направилась туда. Щёлкнул выключатель. Она всмотрелась в отражение и ахнула. На щеке, рядом с глазом, краснела стёртая кожа, глаз от удара заплыл. Шея была вся красная, а под ухом были две глубокие красные полосы с бусинками свежей крови.
“С какой же силой оно меня туда тянуло”, — подумала вдруг Саша, и только сейчас почувствовала неодолимый, нарастающий ужас. Она села на край ванны — ноги её тряслись, — и стала ощупывать шею, отозвавшуюся на прикосновения острой щипающей болью. На её глазах мгновенно выступили слёзы.
— Да что же, — она затряслась. — Что же это такое…
— Ничего, — сказал Митя. Он вошёл за ней в ванную, присел на корточки, положил ладошки на колени сестры, затянутые в джинсы. — Там ничего хорошего, просто… просто вонючая темнота, вот и всё… и не надо туда лезть больше…
— И что теперь делать? — Сашка смотрела на него сверху вниз и будто не слышала. — Кому нам об этом рассказать?
— Зачем рассказывать? — Митя покачал головой. — Просто надо теперь мусор выносить к бакам на улице, а не в мусоропровод. И близко не подходить. Вот и всё. Он оттуда точно не… — Митя осёкся. — Просто не подходим к мусоропроводу — и всё тут… И не надо больше фотографировать, руки к нему совать… Он нас не трогает — и мы его не будем, хорошо?
— Фотографии… — Сашка, внезапно вспомнив, поднесла к глазам айфон, быстро разблокировала большим пальцем и открыла фотографии. — Я же успела сфотографировать, помнишь? Там было… — она замолчала, разглядывая фотографию. Перевернула вверх ногами, вздрогнула. — Смотри, это же плечо, кажется? Или нет?
— Не хочу смотреть, — Митя покачал головой. — Не надо на него смотреть. Ему не нравится, когда его разглядывают.
— Кому? И откуда ты знаешь?
— Оттуда. Просто удали фотографию, и всё…
— Чёрта с два! Я-то думала… а теперь — это же доказательства! Ну — то есть, здесь мало, что видно, но…
— Он взрослым не покажется, — уверенно сказал Митя.
— Это ещё почему?
— Потому что они в мусоропровод не влезут, вот почему, — Митя протянул ей полотенце. — Давай помойся, а потом ты как будто в ванной подскользнулась, или ещё что-то… А фотографию оставь себе… Можешь не удалять, но никому не показывай…
Сашка, колеблясь, смотрела на полотенце в его руках, затем, вздохнув, убрала телефон.
— Ладно, — сказала она, — Всё равно там ничего не видно. Никто такой фотографии не поверит. Да и меня не тронул, так просто — толстовкой окарябал...
Митя почувствовал, что Сашка сдалась. Он улыбнулся ей, вышел из ванной комнаты и аккуратно закрыл за собой дверь. На кухне из телевизора доносилась ругань. Митя дошёл до своей комнаты, залез на диван, подогнув ноги, затем опустил голову и тихо, чтобы никто не услышал, расплакался, баюкая левую руку на груди. На разодранном рукаве у локтя проступала кровь.
У монстра оказались длинные, очень длинные руки...
4
Праздники прошли незаметно. Только что их было ого-го, и ещё столько же — впереди, а тут вдруг бац — и уже девятое. Надо в школу.
Митя все эти дни редко выходил на улицу, и всегда не в одиночку. С друзьями почти не встречалсяя — те постоянно взрывали петарды, кричали и кидались в друг друга снежками, а Митя теперь не любил резких звуков. иногда он вздрагивал даже дома, от слишком сильных фейерверков.
Сестру наказали. Подбитый в ванной глаз — ещё ничего, но уже на следующий день мама нашла толстовку “TRASHER” прямо у мусоропровода и принесла её домой. Толстовка была рваная, грязная, вся в каких-то мелких дырочках, будто её на шило насаживали. Сестра сказала, что была на лестнице с друзьями, и подложила толстовку, чтобы сидеть — а потом и забыла, но родители, кажется, ей не поверили. Мама даже немного поплакала.
Сашка про мусоропровод никому не рассказывала, как и обещала. Но и с Митей на эту тему тоже общалась неохотно. Чем больше времени проходило, тем больше она уверялась, что всё это было в порядке вещей — просто мешком мусора зацепило шнурок толстовки, и дёрнуло её за собой. Митя молчал, хотя бы он мог сказать, что никакой мешок мусора в трубе не пролетал, а даже наоброт — что-то поднялось по трубе снизу. Сестра выложила ту самую фотографию “на борды” с пометкой “что-то из мусоропровода”, и двачеры немного даже пообсуждали её историю, общим авторитетным мнением решив: фото не подделка, но на нём не белёсое вывернутое плечо, а куски белого пенопласта, которые вымазались в мусоре и, наверное, застряли посреди трубы. Сашка с ними согласилась — и на этом вопрос был закрыт. Никакого монстра не существовало. К тому же — ничего больше и не происходило. Сашка вскоре после начала учёбы, как только родители остыли, стала опять ходить на лестницу с друзьями, и там ничего не шелестело, не бухало, не грохатало, не поднималось вверх. Для неё всё осталось в прошлом. На Митю она теперь смотрела с лёгким недоумением, будто бы удивляясь, что такой малолетка смог чего-то там напридумать такого, отчего и она, взрослая почти девочка, испугалась.
— Вечно ты всё не так понимаешь, — говорила она, когда Митя в очередной раз завязывал уличные ботинки, чтобы вынести мусор к бакам. — Тебе надо поменьше думать. А то вырастешь неправильно мыслящим. Как сейчас.
— Правильно я мыслю, — Митя выпрямился, снял с вешалки куртку. — И всё я понимаю.
— Ну конечно, всё… — сестра улыбнулась. — Тебе даже концовки фильмов некоторых не показывают. Ты даже “Белый Бим Чёрное Ухо” не досмотрел…
— Досмотрел, — Митя насупился. — Это мама выключила, потому что расстраивать не хотела. А я досмотрел потом, когда один был, в “Контакте” нашёл — и досмотрел…
— Ну да, конечно… А чего тогда говоришь потом, что там конец хороший?
— Он и хороший, — сказал Митя. — Они же встретились.
— И он умер!
— Ну… не для всех конец прямо хороший… но Бим ведь переживал за хозяина… а потом увидел, что с ним всё хорошо — и обрадовался…
— И его убили! — кивнула сестра. — Вот так хеппи-энд!
Митя поднял пакет с мусором и повернулся к двери.
— Могло быть намного хуже, — сказал он, открывая замок.
— Это как?
— Например, он мог его не увидеть перед смертью… и умер бы несчастным…
— Но всё равно ведь он умер!
— Это другое, — Митя вышел в коридор. — Про собак вообще всегда грустно.
Сестра фыркнула.
— Ничего ты не понимаешь, — сказал она ему в спину. — Белый Бим — это слезодавилка. Там специально конец плохой.
— Трогательный, — сказал Митя и направился к лестнице. — Там трогательный конец, а не плохой.
За окном был январь. Пока Митя сбегал вниз по лестнице, он ничего не слышал, кроме звуков своих шагов. Улица встретила его лёгким морозом и запахом дыма — кто-то опять запускал фейерверки. Он добежал до угла дома, выкинул мешок в железное пузо мусорки — и двинулся обратно, уже не спеша. Он старался отсрочить момент, когда придётся опять входить в подъезд, несмотря на то, что холод пробирал даже под курткой.
Сестра перестала верить в монстра. Это можно было понять.
Пискнул домофон, и Митя двумя руками потянул железную дверь на себя. Зашёл в теплоту подъезда, направился к лестнице.
Монстр как будто пропал из её жизни — словно понял, что взялся за слишком большой кусок, который не сможет проглотить.
Митя направился к лестнице. Сердце его ускорило темп. Ноги готовы были бежать — но он пошёл не спеша, стараясь идти тихо-тихо…
Лифтом он перестал пользоваться с тех пор, как понял, насколько близко к мусоропроводу на самом деле расположена его шахта. Из лифта было слышно, как летит рядом бутылка — так, будто она летит прямо около твоего лица. И шелест опускающегося пакета. И мягкий, тяжёлый, проваливающийся звук — будто очень большой мешок неспешно скользит вниз по трубе, стараясь не отстать от лифта.
И ещё — звук когтей, скребущих по металлу. В первую очередь, конечно же, он.
Когда Митя поднялся на второй этаж, мусоропровод за дверью легонько лязгнул. Секундой позже раздался гулкий металлический выдох и на третьем.
Митя не знал, как монстр узнаёт, что это именно он поднимается по лестнице.
Но он узнавал всегда.
Митя ускорил шаг, затем перешёл на бег.
Вухх…. В-вуххх… Ввуххх…
На четвёртом. на пятом. На шестом.
На площадке седьмого этажа Митя остановился и отдышался. Затем, приоткрыв дверь, посмотрел на ковш — но тот был закрыт. Рядом с мусоропроводом лежали какие-то пакетики и подложки из-под курицы — с недавних пор они появлялись здесь всё чаще. На батарее слегка дымилась консервная банка с бычками — значит, совсем недано на площадку выходил покурить дядя Игорь.
Митя, распахнув дверь, изо всех сил побежал к входной двери, стараясь, чтобы между ним и мусоропроводом оставалось как можно больше расстояния. Руки у монстра были, конечно, длинные, но не настолько, чтобы достать его у противоположной стены.
По крайней мере Митя на это надеялся.
В квартире Митя торопливо разделся и прошёл в комнату. Сестра, оторвавшись на секунду от телефона, хмыкнула, увидев его лицо, и вновь уткнулась в экран.
— Опять по лестнице бегаешь?
Митя не ответил.
Он знал, что Сашка в мусоропровод не пролезет. И монстр это знал.
А вот насчёт него самого у Мити такой уверенности не было…
5
— Не смейте этого делать!
Старуха вздрогнула и, обернувшись через плечо, взглянула на Митю. Тот стоял, сжав кулачки, расправив грудь, как на картинках про храбрых мальчишек из сказок. Старуха, видимо, не впечатлилась, потому что вновь обернулась к мусоропроводу.
— Митя! — мама, держа трубку у уха, подошла к мальчику. — Что ты здесь кричишь? Здравствуйте, Рита Павловна… пойдём, давай…
— Не пойду! Зачем она его подкармливает?
— Кого подкармливает? — Мама нажала на кнопку удержания вызова на экране смартфона и улыбнулась старухе. — Извините, пожалуйста. Он у нас не любит, когда мусор валяется, такой белоручка...
— Никакой я не белоручка! Зачем она его кормит? Вон, смотри, она же туда какую-то… какую-то падаль выкидывает! — он ткнул пальцем на целофановый пакет. — Что там у вас?
— Это просто, — старуха заискивающе улыбнулась маме. — Мясо попортилось… с щей… я думала собакам вынести — а нет их… разбежались от холода, кто куда… вот я и выкинуть тогда…
— А чего у себя не выкидываешь, а? — закричал Митя. — Зачем по этажам рассовываешь в ковши?
— Митя! — мама, не выдержав, схватила его за руку. — Не смей так со взрослыми! Извините нас, Рита Павловна…
— И что, что она взрослая? Зачем она гадость всякую…
— Да пойдём же! — Мама с силой затащила в его лифт. — Перестань на неё кричать! Она немного…
— Немного что? — Митя нажал на кнопку этажа. — Зачем она бродит по этажам везде, куда хочет?
— Ну она же ведь живёт здесь… Ой, а чего вверх едем?
— Живёт она на одиннадцатом! — строго сказал Митя. — Почему же она там не выкидывает ничего?
— Ну странная она… а зачем вверх едем? Или мне кажется…
Лифт остановился. Двери раскрылись.
— Вот ,смотри! — Митя вышел из лифта, повернулся к маме. — Пойдём!
— Куда? — Мама вышла из лифта за ним, обернулась. На стене краснели две единички. — Это одиннадцатый? Зачем мы сюда… — мама почему-то испугалась. — Не надо на чужие этажи приезжать!
— А чего она к нам приезжает! — Митя подошёл к мусоропроводу смелым, уверенным шагом. — Смотри!
Мама подошла к нему, стараясь ступать тише, посмотрела туда, куда указывал пальцем Митя.
— Это что? — удивлённо спросила она.
— Замок, — Митя рукой подёргал за дужку чёрного навесного замка на ковше мусоропровода. — Видишь? Они свой мусоропровод заделали, а у нас… а у нас — подкармливают! Вот зачем она так?
— Митя, — мама притянула раскрасневшегося мальчика к себе, взяла руками за лицо. — У людей иногда страшные вещи в жизни происходят… Вот у Риты Павловны беда с ребёнком произошла… с тех пор она немного не в себе. Давай не будем к ней приставать, хорошо? Оставим женщину в покое…
— А что у неё произошло такое? — спросил Митя. Глаза его смотрели ясно, открыто и очень внимательно. — Он умер, да?
— Неизвестно, — Мама вздохнула и, отпустив его лицо, пошла к уже закрывшемуся лифту. — Пропал он… Не вернулся домой со школы. Вроде бы видели, как в подъезд заходил — а дальше всё, пропал… и камеры тогда ещё не стояли, посмотреть не смогли… Давно это было, дом ещё совсем новый был… Так и не нашли. А Рита Павловна с тех пор…
Лифт открылся, и мама за руку ввела туда Митю, пальцем надавила на первый этаж. Вздохнула.
— Когда пропадает человек, которого любишь… и не знаешь, что с ним стало… тогда человек может с ума сойти, может заплутать, и не вернуться обратно туда, где всё хорошо…
— А может он и не пропал никуда, — сказал Митя, рассматривая свои ботинки. Ему было стыдно за то, что он накричал на старуху — но не особенно сильно. — Может, он всё ещё где-то здесь.
— Не говори глупости, — мама поправила воротник. — Лучше извинись перед Ритой Павловной в следующий раз…
— В следующий раз, когда она в наш мусоропровод мясо будет класть? А, мам?
Мама не ответила. Она смотрела вверх, напряжённо щуря лоб.
— Слышишь? — спросила она. — Будто бы скрежетнуло что-то…
— Нет, — соврал Митя, не поднимая глаз. — Не слышу.
Лифт остановился и открыл двери. Мама, вытягивая перчатки из кармана, вышла первой. Митя, угрюмо взглянув вверх, где светилась щель в шахту, вышел за ней.
6
— Я придумала! — Сашка бухнулась на диван рядом с Митей. Тот, поморщившись, немного отодвинулся в сторону, продолжая читать. — Как твоего монстра поймать, говорю, придумала!
Митя оторвался от “Белого Бима” и посмотрел на сестру. У Сашки была новая толстовка с надписью “ЮНОСТЬ”, а в волосах теперь вызывающе синела одна прядь — ей на прошлой неделе исполнилось тринадцать, и мама разрешила “кардинально сменить образ”, как она сама выразилась.
— Ты же в него не верила?
— И не верю, — кивнула Сашка. — Потому и придумала, как доказать, что никого там нет.
— Не надо, — Митя покачал головой. — Не надо мне ничего доказывать…
— Смотри, — Сашка выдернула книгу из его рук. — Мне Юлька Алексеева рассказала, что по вечерам сюда таджик ходит. Он вывозит мусорную телегу, а потом едет по другим подъездам, и все коробки на телегу ставит. При этом — иногда не закрывает двери, чтобы телегу обратно поставить… А иногда — закрывает, а потом телегу свою в шестом подъезде оставляет. Понимаешь? Если с шестого начинает — на первом заканчивает, а если с первого, то есть — с нашего, то может в шестом, а может и не в шестом, а обратно вернуть…
— Нет, не понимаю… какой таджик?
— Да мусорщик… ну или, может, молдаванин, но Юлька говорит — таджик. Пускай таджик будет, или тебе это актуально?
— Что? — не понял Митя.
— Да ничего! Я говорю — если он собирается обратно тележку задвинуть — то и дверь в эту каморку мусорную не запирает, понимаешь?
— И что?
— “И фто-о-о”, — передразнила Сашка. — А то, что мы успеем тогда камеру достать оттуда!
— Какую камеру?
— А вот такую! — Сашка раскрыла ладонь, показав маленькую прозрачную коробочку, в которой темнела камера. — Это “Гоу-Про”, предпоследняя. В защитном чехле. Выдерживает падение с нескольких километров — я на ютубе краш-тесты смотрела! Противоводная и противоударная! И вот здесь ещё, в чехле, — она щёлкнула переключателем. — Фонарик есть!
— Ого, — сказал Митя, а потом понял. — Ты чего, её в мусоропровод хочешь кинуть?
— Ну да! Прямо с четырнадцатого этажа! Чтобы она пролетела прямо по всему мусоропроводу, с фонариком!
— Саш…
— И упадёт снизу! Мы её вытащим — и уйдём, а потом посмотрим, что она там наснимала…
— Сашка, не надо, — Митя покачал головой. — Это дурость… Нет там никого. Нам же почудилось…
— Но я ж камеру взяла! — Сашка потрясла перед ним “гоу-прошкой”. — Это брата двоюродного Юлькиного. Он её до вечера не хватится!
— Да дурости это всё… говорю же — нам показалось…
Сашка некоторое время смотрела на него, потом скривилась.
— Ясно всё с тобой, — она поднялась на ноги. — Ну и ладно. Я-то думала, ты ещё не сдался, веришь во всё это… А ты уже всё… Ты же в курсе, что в книге то же самое, что и в фильме? — спросила она внезапно.
— Да, — ответил Митя.
— Конец такой же плохой. Собака умрёт.
— Он не плохой, — сказал Митя, не поднимая глаз. — Просто немного грустный. Вот и всё.
— Как знаешь, — пожала плечами Сашка. — Ладно, пойду на кухню в телек попялюсь, пока никого нет. Форточку хотя бы раскрыл. А то у тебя тут воняет…
Митя на подколку не ответил — он уже привык. Дождавшись, пока Сашка выйдет, он вновь углубился в чтение. Теперь, зная незавидную судьбу пса по фильму, читать книжку было как-то интереснее. Все мелочи, все подробности его истории воспринимались гораздо острее… Будто бы ещё непрочитанная, но уже неотвратимая смерть накладывала отпечаток на всю его незавидную собачью жизнь...
Через какое-то время Митя сменил позу, улёгшись на спину, но удобнее не стало. Голову слегка ломило — то ли от долгого чтения, то ли действительно — от спёртого воздуха в его комнате.
Отложив “Белого Бима” в сторону, Митя подошёл к окну, отвёл в сторону штору. На улице было ещё светло, но сумерки уже надвигались на город. Митя открыл фрамугу стеклопакета и втянул в себя морозный воздух. Стало полегче. Он подставил лицо зимней прохладе, зажмурив глаза. Прислушался.
Кх-х-х-хр… Кхи-и-и-рк!
Митя отшатнулся от открытого окна, раскрыв глаза. Его взгляд обыскивал двор в поисках источника этого звука.
Сутулый человек в оранжевой спецовке тащил за собой тележку, на которой, сложенные в неровную пирамиду, покачивались коробки с мусором. Колёса мусорной тележки поскрипывали на поворотах — этот звук его и испугал.
Митя облегчённо выдохнул. Затем задумался.
— Сашка! — позвал он. — А ты ведь говорила, что он только по вечерам приезжает? Таджик твой? Или уже вечер?
Сашка не отвечала.
С— ашка! — Митя вышел из комнаты в коридор, заглянул в её комнату, затем — в родительскую спальню. Везде было тихо. — Сашка, ты где вообще?
Митя остановился в коридоре и только теперь осознал, что в квартире он совершенно один. И, кажется, уже давно.
Сашка ушла.
И он знал — куда.
Митя подскочил к двери, на ходу засовывая ноги в синие измятые тапки. Входная дверь оказалась открыта, коридорная дверь — тоже. Митя лихорадочно жал кнопки на своём стареньком телефоне, вызывая сестру.
Мусоропровод вдалеке маячил недвижимой колонной, будто он ничего не знал. Будто бы он был тут совсем и не при чём.
— Давай, отвечай, — Митя нажал кнопку вызова лифта. Сейчас было не до собственных страхов. — Ну же!
— Алё? — раздалось в трубке полушёпотом.
— Сашка! Ты где?
— Тише, не ори… я снизу!
— Выбирайся оттуда! Сейчас же!
— Тише, говорю! Я камеру не могу найти…
— К чёрту камеру! Дверь открыта?
— Открыта… я снегу немного насыпала, чтобы сама не захлопнулась… Тут под ним одна коробка стоит, но она перевёрнута… Мусор везде, а камеры нет…
— Ты её кинула? В мусоропровод?
— Да… блин, если я её не найду…
— Брось её там! Попросим папу — он поговорит с твоим таджиком — отдадут!
Лифт остановился, помолчал — и открыл двери, но где-то далеко внизу. Митя осторожно подошёл к мусоропроводу, из которого еле слышно доносился шелест.
— Это ты? — спросил Митя сестру.
— Что — я?
— Ковыряешься там, снизу?
— Да, я… коробки ворошу… нет тут ничего…
Ковш мусоропровода был задвинут неплотно — оставалась маленькая, тёмная щель. И в этой щели что-то отсвечивало, будто блестел солнечный зайчик. Митя медленно взялся за ручку мусоропровода и раскрыл его, уже зная, что в нём увидит.
— Камера здесь, — сказал он шёпотом в трубку. — В нашем ковше. На седьмом этаже.
Повисла пауза.
— А не врёшь? — спросила Сашка, и в этот раз он услышал из трубы её эхо.
— Нет. Правда здесь.
Вверху бухнул ковш мусоропровода, потом, почти сразу — ещё выше, и ещё. Трижды подряд, и так быстро, что внутри трубы мгновенно поднялся ветер, ударил вонью в лицо — а затем куда-то резко пропал, будто оборвался.
— Ой, — сказала Сашка.
— Что такое? — Митя уже стоял у окна, вглядываясь в черноту за ковшом. Ближе он подходить опасался. — Ты чего ойкаешь?
— Дверь… кажется, закрылась… Тут такой сквозняк чего-то поднялся, я…
— Беги! — Митю начала бить дрожь. — Это он, Сашка! Монстр! Я его слышал! Он специально!
Сверху вновь загрохотало. Теперь — приближаясь, спускаясь вниз.
— Не могу, — Сашка тяжело дышала. — Дверь же захлопнулась!
— Ну так открой!
Бум. Бум! БУМ!
— Она изнутри не открывается! Только снаружи! Я поэтому и подложила снега!
БУМ!!
Митя сделал шаг назад.
БУМММ!!!
Всего одним этажом выше. Совсем близко.
Митя хотел отвести взгляд в сторону — но не смог.
Оно протиснулось, зацепив своими складками край ковша — и тот почти закрылся, но затем жирная, вся в складках часть проскользнула дальше — и ковш вновь откинулся с металлическим грохотом, и теперь были видны худосочные, вытянутые лапы, все в мелких кудрявых волосках, вымазанные чем-то тёмным, и раздутый, лоснящийся зад, скользящий по стенке мусоропровода, оставляющий влажный след, и ничего, кроме этого потом.
А затем вновь — БУММ — но уже этажом ниже.
Внизу, там, где мусоропровод расширялся в огромную дыру, его сестра, крича, пыталась открыть дверь на улицу.
Митя развернулся и бросился обратно в квартиру.
— Митя, я его слышу! Он уже почти...
— Коробки! — крикнул в трубку Митя, открывая дверь в квартиру. — Пододвинь коробки, чтобы он не выбрался, СКОРЕЕ!
Коридор промелькнул неясным пятном, и Митя, наконец, вскочил в комнату. Ящик вылетел из стола, разбрасывая своё содержимое на ковёр. Нагнувшись, Митя схватил фейерверки — все, что вместились в руку, и побежал обратно, на ходу разрывая целлофан упаковок зубами и сплёвывая его прямо на пол.
— Митя, оно лезет! — Сашка кричала из его телефона. — Оно коробки отталкивает!
— Не пускай! — Митя выскочил к гудящим лифтам, которые, как всегда, не смогли прийти вовремя, и бросился к открытому мусоропроводу. На краю ковша, там где оно протёрлось о него, остались кудрявые волосы вперемешку с тёмной, будто подсохшая горчица, грязью. — Если оно влезет — беги к дверям и кричи! Слышишь?
— Я его вижу! — крики Сашки теперь доносились из трубы, били прямо в Митино лицо. — Оно своими лапами… а-а-А-А!
Митя засунул фейерверки в ковш, палками вниз, и потянулся к зажигалке…
Которою он не взял.
— Митя-я-я-я! — завузжала снизу сестра. Из трубы раздалось низкое, утробное клокотание, будто кто-то расстёгивал самую большую в мире молнию на сапоге.
Митя обернулся к дверям, понимая, что не успеет, понимая, какой он дурак… Кнопки звонков обжигали, стыдили его. Ты не справился. Звони в нас. Рыдай. Умоляй взрослых о помощи…
Соседи!
Дядя Игорь!
Митя развернулся к окну, опустил взгляд ниже, где на батарее стояла вечная консервная банка с бычками дяди Игоря.
И вечный же коробок спичек рядом с ней.
Снизу раздался визг сестры, полный нескрываемого желания жить, состоящий из одного только ужаса.
Митя раскрыл коробок и, чиркнув сразу горстью спичек, поджёг фитили. Один. Второй. Третий. Четвёртый.Искры сыпались прямо на прозрачный корпус лежащей в ковше “гоу-прошки”.
Митя схватился рукой за ручку ковша, второй рукой направил верхушку фейерверков в трубу — и захлопнул ковш. Из трубы, удаляясь, донеслось чирканье деревянных наконечников по металлу.
— Отойди! — крикнул Митя в трубку, не уверенный, что сестра его услышит. — Сейчас рва…
Он знал, что будет громко. Надеялся на это. Но не знал, НАСКОЛЬКО громко они взорвутся.
После третьего взрыва он перестал считать — всё слилось в один бесконечный, оглушающий грохот. Глаза закрылись сами собой, тело дрожало — инстинктивно, от ужасного, продирающего до костей шума. Резко запахло дымом.
А потом всё стихло.
Митя открыл глаза.
Из-под ковша мусоропровода валил дым. В ушах звенело, перед глазами летали белые мухи.
Он поднёс телефон к лицу. Экран показал, что Сашка всё ещё была на связи.
— Саша! — позвал он. — Саша, ты меня слышишь? Ты в порядке?
Тишина. Митя выглянул в окно. На улице всё было, как всегда. Людей почти не было.
— Сашка! — Митя подскочил к мусоропроводу, раскрыл ковш. Дым теперь выходил густым столбом — Сашка! — закричал он в дымную темноту и закашлялся. — Сашка ты меня слышишь?
Ничего.
Митя всхлипнул. Он не знал, куда ему бежать — на лестницу? К лифту? В квартиру? Звонить соседям? Или, может, сразу папе? Или в милицию? Но тогда придётся сбросить Сашку...
Он повернулся к окну, но слёзы мешали ему смотреть. Рукавом он вытер глаза, почувствовав вонь палёной шерсти. Посмотрев на руку, он ничего не увидел — ни ожогов, ни подпаленого рукава рубашки. Но вонь палёной шерсти продолжала бить в нос. Тогда он обернулся к мусоропроводу.
И в тот же момент понял, что надо было не смотреть.
Надо было бежать.
Оно поднялось из вонючего дыма, схватило его за руку и дёрнуло к себе. Лицо Мити ударилось о столб мусоропровода прямо над ковшом. В глазах потемнело. Телефон выскользнул из разжавшихся пальцев — и улетел в темноту.
Митя упёрся второй рукой в ковш, пытаясь оторвать лицо от столба, приподнял голову — и его глаза встретились с глазами существа во тьме.
Морда монстра напоминала сгнившую картошку, уже провалившуюся вовнутрь себя, с проросшими сквозь неё синими ростками вен, то тут, то там вылезших наружу, будто бы с человека сняли верхний слой кожи — да так и оставили. Подобие губ, загнутых кверху, будто ощупывали воздух неровными, влажными краями.
И вся его морда была в свежих, сочащихся ожогах.
И он, конечно же, понимал, кто был тому виной.
Следующий рывок приложил мальчика грудью о ковш, и Митя, наконец, закричал. Ноги заскользили по цементному полу. Вторая лапа, вытянувшись из темноты — длинная, со свисающей, будто оплывшей от жара кожей, нырнула вниз и схватила его за правую лодыжку, повращала немного — а затем вытянула ногу вверх, выламывая коленный сустав мальчика в обратную сторону.
— А-а-а-ах, — почти удивлённо выдохнул Митя. Ему вдруг стало холодно, очень холодно.
Выше, в темноте, прозвучал щелчок замка, затем лязгнуло. Сверху посыпались какие-то кости, с остатками супа или какой-то склизкой каши. Они падали прямо на морду существа, но то никак на них не реагировало, и кости, сползая по бледной восковой коже, улетали вниз.
— Пусти его, — раздался жалобный старушечий голос. — Смотри, какие вкусности… ну не надо его трогать, маленький… отпусти…
Митя попытался отвернуться от бледного, жадного лица, от горелой вони и обваренных костей, летящих сверху. Он не мог поверить, что это конец. не мог поверить ,что всё кончится так плохо. Он выпрямился на здоровой ноге, выгнул спину — и отвернулся к окну. По его лицу, из разбитой головы, наконец потекла кровь — но сразу же сильной, непрерывной струйкой, заливая правый глаз. Вторую ногу он не ощущал — будто её и вовсе и не было.
В окне — там, снизу, — человек в оранжевой спецовке помогал подняться стоящей на четвереньках девочке. Та, кажется, кашляла, а может быть — плакала.
Пальцы Мити на краю мусорпровода затекли и стали разжиматься.
— Сашка, — прошептал он в сторону окна. — живая…
Заходящее солнце, отразившись от окон верхних этажей дома напротив, осветило его лицо, мазнуло лучом по незалитому кровью глазу — и Митя зажмурился.
Пальцы его левой руки медленно соскользнули с края ковша.
“А ведь это не плохой конец, — понял вдруг Митя с ясной, нечеловеческой отстранённостью чувствуя, как его грудь всё ниже опускается к чернеющему горлу мусоропровода. — Совершенно не плохой, а просто... просто немножечко грустный…”
Его руки разжались, и он всем телом ударился об острые края, голова откинулась назад, живот провалился вниз — и в следующую секунду он уже полностью исчез. Ковш мусоропровода качнулся назад и, гремя, застыл в открытом положении.
Лифт, наконец перестав гудеть, открылся, выпуская из себя высокого полного мужчину. Тот, на секунду замерев, двинулся к окну, махая перед собой рукой.
— Вот сволочи! — сказал он, открывая форточку. — Прямо в подъезде уже взрывают! Засранцы херовы! — его взгляд опустился вниз, и голос стал вконец недовольным. — Спички мои стащили, нелюди…
Отвернувшись, он направился к дверям квартиры, но вдруг замер, уставившись на что-то снизу. Затем нагнулся — и выпрямилсявновь , держа в руках синий, измазанный в чём-то буром тапок.
— Ну надо же! — сказал мужчина. — До чего обленились! Мусор уже не могут пять метров донести куда следует! — он шагнул к мусоропроводу, из которого уже перестал валить дым, швырнул тапок в ковш, не заметив влажных розоватых следов на металлических краях, и одним движением захлопнул. Затем, что-то недовольно бурча под нос,он подошёл к дверям, попытался открыть замок — и, цыкнув языком, обнаружил, что он и не закрыт.
— Это не дети, — сказал он с уверенностью всё знающего человека. — Это ведь монстры какие-то!
Затем он ушёл с площадки. Хлопнула дверь. Загремели ключи. Открылась, со скрипом, входная дверь в глубине межквартирного холла. Зашелестели ботинки по коврику, туда-сюда, туда-сюда. Потом и входная дверь приглушённо захлопнулась — и стало совсем тихо.
Не гудели лифты. Не мигали лампы, для которых было ещё слишком рано. Не слышно было никаких шагов с лестницы или площадок этажей.
Только откуда-то сверху доносились жалкие, приглушённые старушечьи рыдания, тихие и никчёмные, словно плакать уже было вовсе и не обязательно...
А больше ничего не происходило.