Пятно. Ещё пятно. И вон там, кажется, несколько.
Белесые глаза всматриваются в проекционный экран. Изредка они крепко закрываются, оставляют вместо себя смятое полотно век, но пару мгновений спустя всё становится по-прежнему. Ну и чудесная сегодня активность! Такую активность стоит наблюдать, наблюдать жадно и внимательно. А ещё записывать: три пятна в одной группе, два пятна отдельно, частно, в сторонке от остальных и друг от друга. Всего — пять штук.
Загоревшими руками на листе бодро царапается:
W = k(f + 10g)
И немного ниже:
f = 5
g = 3
Почерк размашистый, но аккуратный, готический, бритвенно острый. Мгновением позже — столько времени потребовалось бы, чтобы сосчитать «пять плюс тридцать» в уме, — лист украшает ещё надпись. Она немного крупнее предыдущей, чуть-чуть более угловатая, и, к тому же, оставлена слегка наискось:
22.10.17 W = 35
Звонит телефон. И руки, и глаза вздрагивают от неожиданности.
— Алло?
— Алёшенька!
— Привет, мам.
Мама Алексея живёт в другом конце России и звонит нечасто. Поэтому, а ещё из-за материнской заботливости, каждый такой разговор неизбежно затягивается на полчаса — за это время телескоп перегреется, чувствительная оптическая аппаратура испортится, и нужно будет искать ей замену. У Алексея нет на это ни денег, ни желания, поэтому он мягко прерывает живой рассказ матери:
— Прости, мам, я спешу. Я вам позже сам перезвоню.
Мать обижается.
— Не позвонишь, Алёш.
Вызов завершён.
Алексей тяжело вздыхает, кладёт записи на стол, предварительно убедившись, что он не мокрый и не липкий. Встаёт. Умело отворачивает телескоп, демонтирует его, накрывает куском ткани. Удовлетворённо потягивается, смотрит через прищур на солнце, потом — уже без прищура, — во двор. Наконец, он хватает свои рассчёты и идёт на кухню, чтобы за чашкой чая закончить сегодняшнее исследование.
На столе лежат несколько газет: «Комсомольская Правда», «Аргументы и Факты», «Ведомости». Все — свежие. Рядом с газетами листы, много листов, они исписаны датами, и каждой дате соответствует её W. W — это цюрихское число, показатель солнечной активности.
Алексей внимательно изучает заголовки:
«Трамп окончательно справился с задачей возврата промышленности в США»,
«NASA: к Земле движется что-то большое»,
«Один миллион смертей: о самой опасной геморрагической лихорадке в истории»
Параллельно просматривая свои собственные заметки и рассчёты, он пытается проследить причинно-следственную связь между солнечной активностью и крупными земными событиями, пытается вот уже пятый год. Безуспешно.
Это началось в детстве: он дожидался вечера, когда солнце наполовину закатится за изорванный горизонт, чтобы на него можно было почти безболезненно смотреть, после чего взбирался повыше и изучал царапины на медном полудиске. Уже тогда Алексей осознал, что нечто настолько величественное, могучее и большое попросту о б я з а н о влиять на всё вокруг. Теперь он повзрослел, успел поступить в университет и вылететь из университета, однако это детское убеждение никуда не делось, как не делось никуда и восхищение солнцем.
Алексей заканчивает только глубокой ночью. Он поднимает глаза от бумаг и смотрит прямо на лампочку — она делает больно, ослепляет, заставляет жмуриться. Закончив болезненно закрывать и открывать глаза, Алексей замечает мотылька — тот всё вертится вокруг лампочки, трётся своим чешуйчатым тельцем о люстру. Он, понимает Алексей, был в темноте и прилетел на свет.
Звонок.
— Алло?
— Алёш, у нас затмение здесь! Так красиво!
Он уже знал что увидит на рассвете: сияющий солнечный диск, наполовину закрытый гигантским чешуйчатым крылом. Длинные усы. Мохнатые лапы. То, что до этого жило в вечной темноте глубокого космоса, увидело свет.
А затем отправилось к нему.