Рана в бедре оказалась пустяковой, почти не кровоточила. Значит, серьезные артерии не задеты. Дырка в животе – совсем другое дело. Упираясь спиной в стену, ногами взбивая ковролин в гармошку, я зажимал рану обеими руками, стараясь не заорать. Разорванные мышцы трепетали под пальцами, толчками выплевывали кровь. В полумраке квартиры она казалась черной и густой, как битум.
Сквозь пыльные плотные шторы просачивался ущербный свет. Серый, неживой. Какой неуютный рассвет! Ненавижу рассветы, но этот особенно гадок. Редкостное дерьмо даже для такой нерадостной штуки, как утро. Может быть это потому, что я умираю?
Боль оглушала, отнимала волю к сопротивлению. Что угодно бы отдал, чтобы это прекратилось! Осторожно попытался переменить позу, и громко выругался. Случайно оперся на поврежденную руку, и эта маленькая боль стала последней каплей в чаше моего терпения. Зубы заскрипели, запечатывая рвущиеся наружу крики.
— Болит? – долетело с противоположной стороны комнаты.
Размытый взгляд кое-как сфокусировался. Улиткой пополз вперед, через перевернутый стол, обломки стульев, погнутую металлическую стойку для одежды. Казалось удивительным, что взгляд-улитка не распорол нежное брюхо об усеивающие пол осколки.
Парень сидел у стены, совсем как я. Привалился, не в силах встать. Левая рука неестественно вывернута, спортивная куртка распорота на груди. Рваные полосы набухают красной влагой. Наголо бритый череп с плотно прижатыми ушами. В левом кровоточащая дырочка от вырванной серьги. Глаза бледно-голубые, водянистые и пугающе пустые. На впалой щеке глубокий порез. Густая рыжая щетина скоро превратится в бороду. Я впервые рассмотрел его вблизи. Так вот ты какой, цветочек аленький…
— Болит, да? — с притворным участием повторил он.
Я кивнул, экономя силы. Он тоже кивнул, удовлетворенно, как мне показалось. Не сразу, но я все же сообразил по взгляду, что спрашивал парень именно про руку. А следом, уже гораздо быстрее, понял, что это был он. Там, в арочном проходе, именно он нанес первый удар…
Меня уберег свист. Звук, с которым бита рассекает воздух, не спутаешь ни с чем. Не обрезок трубы или арматуры, не палка, а невесомая алюминиевая бита, что с равной легкостью отбивает бейсбольные мячи и почки припозднившихся прохожих. Угрожающий вибрирующий свист. Если слышишь его ночью, в темной подворотне, значит, ты стоишь непозволительно близко, и имеешь все шансы не услышать больше ничего и никогда.
Этой ночью удача оказалась на моей стороне. Я успел сгруппироваться, вскинул левую руку. Именно поэтому хрустнуло запястье, а не височная кость. Били умело, уверенно. Наверняка. Ночной бейсболист не боялся мокрухи.
Я зашипел от боли и злости. Подвыпивший мужик, идущий передо мной, обернулся. Истошный вопль зарикошетил под аркой. Мужик припустился со всех ног. Гулкое эхо преследовало его до самого подъезда. Заверещал домофон. Надежно клацнул магнитный замок. Безобидные, ежедневные звуки, не идущие ни в какое сравнение с хищным свистом алюминиевых бит.
Нападающих оказалось трое. Целая бейсбольная команда! Мягкие кроссовки, спортивные штаны, куртки с глубокими капюшонами, скрывающими лица. Ночь была их морем, а они – акулами. Парни двигались легко и проворно, скупыми взмахами заставляя меня прижиматься к стене. От их молчаливой слаженности щетинился загривок, и желудок покрывался ледяной коркой.
Еще несколько секунд, ускоренных бешено колотящимся сердцем, и меня попросту забьют до смерти. Размажут по стене, добавив в палитру убогих черных граффити немного красного. Я отшатнулся назад, вжался в камни лопатками, и сделал то единственное, что могло меня спасти. То, чего они не ожидали.
Парень справа громко хэкнул, когда я, нырнув под биту, боднул его в солнечное сплетение. Его друзья сориентировались быстро, бросились за мной, не дожидаясь, пока он поднимется, но я успел опередить их шагов на десять.
Я мчался, выбирая места потемнее. Это было несложно. Если в любом городе есть свой неблагополучный район, то Двинцево сшит из таких районов. Полумертвый городишко на юге Карелии. Работающий фонарь здесь можно встретить так же часто, как полицейский патруль. Исчезающе редко, в общем.
Ныряя из одного двора в другой, плутая в лабиринте панельных пятиэтажек, спотыкаясь об асфальтовые кочки, продираясь сквозь неопрятные кусты, шлепая по лужам, я надеялся, что преследователи отстанут. Но ребята попались упертые, к тому же явно знающие город лучше меня. Слушая, как приближается размеренное, экономное дыхание, я понял, что отделаться от преследователей смогу только одним способом.
Из последних сил я рванул в свой двор. Безумным калейдоскопом замелькали переулки, площадки с мусорными контейнерами, заросшие газоны. Безликие тени шарахались от погони, едва заслышав дробный топот четырех пар ног. Редкие прохожие торопились убраться с нашего пути, и я не мог их за это винить. В городках, подобных Двинцево, это основы выживания.
Вот и знакомая пятиэтажка. Ключ от домофона я вынул заранее. Вбежав в подъезд, так рванул за собой дверь, что, кажется, сломал доводчик. Секундой позже, с той стороны кто-то с досады врезал по двери ногой. Грубый голос негромко выругался. Хорошо, а то молчание нападавших начинало действовать мне на нервы.
Дома адреналин схлынул, и ноги подкосились от ужаса. Я свалился в кресло, дрожа от запоздалых переживаний. Они же, в самом деле, едва не убили меня! Три амбала с битами чуть не превратили меня в отбивную! Откуда в стране, где никто не играет в бейсбол, устойчивый спрос на бейсбольные биты?! Вот откуда, мать вашу! Гребаный Двинцево, и его гребаные жители! И занесла ж меня нелегкая! Я ведь и пяти месяцев здесь не прожил! Только-только обустраиваться начал!
Не знаю, зачем я выглянул в окно. Я вовсе не думал, что троица беспредельщиков все еще отирается у подъезда. Даже для Двинцево, с его отмороженными нравами, это было бы слишком. Но оказалось для Двинцево это в самый раз.
Они были там. Стояли под окнами, курили. Тлеющие сигареты подсвечивали лица на затяжке, но под капюшонами все равно ничего не разглядеть. Эти скоты даже биты не спрятали! И хотя они не могли меня видеть, я торопливо скрылся за шторами…
Квартиру я обустраивал без выдумки. Двинцево не тот город, в котором хочется пускать корни. Я не планировал принимать гостей, собирался переехать в место поприличнее через год, максимум — полтора. Уют мой был уютом холостяка, так что, несмотря на разгром, квартира серьезно не пострадала. Обломки, осколки, выбитая дверь — все приводится в порядок за пару часов. Но после такого оставаться здесь нельзя. Больше нет.
Мой убийца несловоохотлив. Молчал, разглядывая меня в упор. Кажется даже раны ему нипочем. У меня от него мурашки по затылку. Проскальзывало в его облике, что-то звериное, первобытное. Вожак стаи, альфа-самец, и вовсе не в том розовом смысле, что транслируют журналы для дурочек.
Одного из его ребят накрыло половинкой стола. Не двигается, но дышит ровно. Жив и даже почти не пострадал. Второй лежит в прихожей. Отсюда видна лишь нога в грязном берце, штанина форменных полицейских брюк. Костюмчик на случай, если соседи поинтересуются, кто это спиливает двери в столь ранний час. Ха! Ха-ха! Это в Двинцево-то!
Сложно сказать, как он. Надеюсь, мертв. Если он очнется, я не справлюсь с тремя. Черт, да я и с одним не справлюсь! Хорошо хоть у этой шпаны не было стволов, не то лежать бы мне в прихожей, вместо оборотня в погонах. Все они оборотни, грязные злобные стайные твари!
Я неудачно дернулся, и дыра в животе злорадно напомнила, что и без стволов разделали меня знатно. Вот паскудство, больно-то как! Чем же они меня, а?! Все случилось так быстро. Если б я не видел ножи, решил бы, что меня рвали на куски клыками и когтями.
— Сссука! – сквозь стиснутые зубы процедил я, и поразился, насколько жалко звучит мой голос.
Бритоголовый ухмыльнулся окровавленным ртом. На миг мне почудились алые завитки, что протянулись к нему от моих ран. Этот урод будто питался моими страданиями! Как же больно, зараза, как больно! Надо собраться с силами и уматывать отсюда, пока с силами не собрались налетчики. Парень под столом шевельнулся и застонал. Я поглядел на его руку. Даже без сознания он не разжал ладонь, и нож тускло отсвечивал кромкой лезвия…
Под утро сон свалил меня. Усталость, нервы и адреналиновый выброс измотали организм, и я проспал весь день. Сон выдался душным, маятным. Кажется, в домофон пару раз звонили, стучали в дверь, но кошмар поглотил меня без остатка. В лабиринте Двинцево, разросшегося до размеров Москвы, я убегал от безликих чудовищ. Разбуженное топотом эхо носилось за нами, как летучая мышь, сипело натужное дыхание, скрежетали зубы.
Проснулся от боли в челюстях. Это я, я сам скрипел зубами во сне. Подушка напиталась потом, как губка, простыню можно было выжимать. Я похлопал по щекам, приводя в чувство помятую физиономию. Сходил отлить. Умылся, стараясь не глядеть в зеркало. Пригладил пятерней растрепанные волосы. Да, видок у меня, наверное, тот еще.
Рука все еще плохо слушалась, но болела гораздо меньше. Я сорвал крышку с баночки аспирина. Засыпал таблетки в рот, не считая, разжевал. Хотелось избавиться от гадостного вкуса, запить теплой минералкой, но я где-то слышал, что так лекарство действует быстрее. Я бы памятник поставить человеку, который придумал аспирин.
Осторожно сдвинув шторы, я выглянул на улицу и застыл, как статуя. Холодок пополз по хребту, вморозил ноги в истертый линолеум. Пальцы затряслись, край шторы выскользнул. Горло сдавило. Во рту стоял мерзотный привкус таблеток. Сердце так отчаянно забухало в груди, что мне захотелось прижать его подушкой, чтобы не услышали стоящие под окнами.
Они никуда не ушли, и, похоже, пробыли тут всю ночь. Двое подпирали старенькую красную «девятку». Спортивные куртки с поднятыми капюшонами, подтянутые фигуры, штаны с лампасами. Это они, я не мог ошибиться… или мог? Черт, да все мужское население Двинцево так одевается! Тогда отчего сосет под ложечкой? Почему бросает в дрожь от одной мысли, чтобы спуститься вниз, пройти мимо тонированной «девятки»?
Потому что я чую, нет никакой ошибки. Это мои ночные преследователи. Расположились с комфортом, лузгают семечки, сплевывая шелуху под ноги, швыряют бычки на заросший газон. Ждут, пока я выйду, чтобы закончить начатое.
Я прикинул, могли они разглядеть мое лицо? По всему получалось, что нет. Ущербная луна, беззвездное небо, в арке стояла темень, хоть глаз коли. Да, они знают дом и даже подъезд… в котором, помимо меня, проживает еще семь молодых мужчин. Если только не… Вот тут меня проняло по-настоящему. Я вдруг подумал, а что, если в той арке они поджидали именно меня?
Вот чепуха какая, а? Да кто меня тут знает?! Кому я сдался?! Живу без году неделя, не отсвечиваю, из квартиры лишний раз не выхожу. Не располагает Двинцево к прогулкам. Нет, это я себя накручиваю. Надо успокоить нервы, обдумать все неторопливо, за завтраком… или это уже поздний ужин? Собрать растерянную в ночной погоне храбрость, и спуститься во двор. Выходить все равно придется, в холодильнике запасов – только на ужин и хватит.
Страх извивался скользкой гадиной, не желая отступать. Я с трудом загнал его поглубже, и снова выглянул за штору. Ночь надвигалась, неспешно подминая под себя дома, дороги, глотая неработающие фонарные столбы. Фигуры наблюдателей размылись, стали призрачными, нереальными. «Девятка» тарахтела на холостых оборотах. Лампочка освещала салон, и я представил, как там, на заднем сиденье, ждут своего часа, похожие на голодных рыбешек, биты.
В десять часов к «девятке», слепя ксеноновыми фарами, подъехала еще одна машина. Марки я не разглядел. Страх перерос в ужас, но удивления не было. Все правильно, смена караула. Даже неутомимые оборотни-ищейки нуждаются в небольшой передышке.
Сменщики заняли позицию напротив подъезда, а «девятка», утробно рыча двигателем, укатила со двора. Я пронаблюдал за ними всю ночь, различая лишь огоньки сигарет, да отсветы приборной панели. В шесть утра «девятка» вернулась, а я встретил самый отвратительный рассвет в своей жизни. Тогда я еще не знал, что самый отвратительный рассвет мне еще только предстоит…
Я поймал себя на мысли, что прислушиваюсь, не орут ли сирены. Нет, тихо. Двинцевская полиция не предотвращает убийства, а собирает трупы. В этом они едины с Двинцевской скорой помощью. Нехитрая философия, пока нет тела, нет и дела. Соседи тоже вряд ли придут. Рукопашная в моей прихожей была хоть и жаркой, но быстротечной. Этот город полон всякого дерьма, и привычен к ранним дебошам.
Захлебываясь болью, я стянул рубашку, скатал валиком, и обернул вокруг живота, стянув рукава тугим узлом. Как мертвому припарка, рана все равно кровоточила, клетчатая ткань быстро набухла красным. Но хоть так. Я потерял слишком много крови, не стоит усугублять своим бездействием. Закончив с перевязкой, я бессильно откинулся на спину. Дыхание лихорадило, нижнюю губу саднило. Я пощупал языком. Так и есть! Прокусил насквозь!
Бритоголовый следил за мной, злорадно посмеиваясь. Мои страдания будто исцеляли его, вливали силу в ослабевшее тело. То ли я уменьшился, то ли он стал больше? Мой убийца сжимал нож с такой силой, что сбитые костяшки белели. Откуда взялся нож? Был у него все время? Или он успел подобрать его, пока я был занят перевязкой? Я боялся смотреть на него, и боялся упускать из виду. Магнетическая животная ненависть, льющаяся из пустых глаз, накрывала меня с головой, сплющивала, вминала в стену.
— Тебе страшно.
Посеревшие губы улыбнулись, между крепких зубов сочилась кровь.
— Мне нравится. Хочу, чтобы ты боялся меня. Я отрежу тебе башку, слышишь, гнида?! Буду пилить так медленно, как только смогу. Чтоб ты, падаль, каждый миллиметр прочувствовал. А может…?
Он закашлялся, сплюнул на пол густым, красным. Не задумываясь, стер кровавую пену тыльной стороной ладони, размазывая по щеке.
— А может вывезти тебя за город? Посадить в контейнер, у меня есть хороший контейнер, слышь, да?! И резать тебя каждый день, понемногу. Пальцы, уши, язык, хрен… Посмотреть, сколько ты продержишься, пожирая сам себя…
Бледное лицо качнулось вперед, крепкая шея вытянулась, натянулась жилами.
— Смотри на меня, сука! – розоватые брызги вылетали из его рта вместе с пульсирующим яростью криком. – Смотри! Мне! В глаза!
Внутренне сжимаясь от ужаса, я все же сделал то, что он приказывал. Не смог, не посмел ослушаться. Должен, должен перебороть страх, или подохну здесь, как баран, с перерезанным горлом, или того хуже… этот парень сумеет сделать хуже, я верю, он не блефует.
Бритоголовый затрясся всем телом, заперхал, разбрызгивая кровавую слюну. Я не сразу понял, что он смеется. По-настоящему смеется, до слез, влажно блестящих в уголках глаз. Отсмеявшись, он с чувством хлопнул себя по колену.
— А ты сейчас, наверное, подыхаешь, и думаешь – а меня-то за что?! А?! Так думаешь, да? Тааак! Все вы, падлы, так думаете…
Бритая голова склонилась к плечу. Подушечка большого пальца прошлась по лезвию, издав еле слышный звон.
— Я тебе так скажу: даже святых есть за что…
Выспаться мне не дали. Трижды я подпрыгивал от трелей домофона, покуда не догадался отключить звук. Ближе к обеду начались звонки в дверь. Стараясь не скрипеть рассохшимися досками, я подкрадывался к глазку и тихонько сдвигал шторку.
Каждый раз там стоял один и тот же парень, белобрысый, щекастый, лет двадцати пяти, с фигурой деревенского увальня. Синий сантехнический комбинезон с серыми вставками был ему явно маловат, и парень, одной рукой держа чемоданчик с инструментами, другой оттягивал ткань в промежности. Потерзав мой звонок он вынимал из кармана лист бумаги, бегло сверялся с ним и ставил закорючку.
Вычисляют мою квартиру, холодея от ужаса, догадался я. Чешут мелким гребнем, отсеивают лишних. Настырные, гады… Я привалился к стене, стараясь дышать глубоко и ровно, но паника уже кружила надо мной, готовая спикировать в любой момент. Еще немного, и я начну совершать глупости. Захотелось немедленно выйти, если не из дома, то, хотя бы, из квартиры! Но единственный выход сторожила маленькая сплоченная стая двуногих хищников. Стены сжимались, учащалось дыхание, реальность плыла, и к вечеру я не выдержал.
Щелкнул замок, металлическая дверь тяжело поехала в сторону. Я шагнул на площадку, воровато оглядываясь. Сгорбившись, прокрался вперед, к перилам. Тусклой гнилушкой тлела лампа на сорок ватт, но даже этот мертвый свет больно резал привыкшие к полумраку глаза. Только поэтому я заметил его не сразу.
Пролетом ниже тот самый липовый сантехник, смотрел на меня, от изумления отвесив челюсть. Между тяжелых ботинок чемодан с инструментами, в руках бланк заказа, исчерканный пометками, незажженная сигарета прилипла к нижней губе – с виду самый обычный парень, может и в самом деле работает где-нибудь в ЖЭУ.
Стоило мне ступить на лестницу, и парня как ветром сдуло. Застучали по ступеням грубые подошвы, пискнул домофон. Я остался в подъезде один, с брошенным чемоданом. Лениво планировал между пролетами оброненный бланк. Домофон пискнул снова, и вот уже те же самые подошвы, только помноженные на три, бегут наверх. Ко мне бегут!
Я метнулся обратно, в мой дом, мою крепость, дрожащими руками защелкнул оба замка, набросил бесполезную цепочку и прильнул к глазку. Меня трясло, колени плясали от слабости. Все, что я мог сделать, это шептать про себя: хоть бы они пробежали мимо! Хоть бы они пробежали мимо! Может там целая бригада сантехников?! Может срочный вызов у них?! Хоть бы они пробежали…
Шаги остановились напротив моей двери. Два зловещих силуэта надвинулись, заслоняя обзор, третий проворно выкрутил лампочку. В дверь требовательно забарабанили, и я бессильно сполз на пол.
Видимость приличия сохранялась недолго. До вечера они отирались на площадке, общались с соседями, курили, освещая черноту капюшонов тревожным алым светом. Я видел все… ну, почти все… не выдержав напряжения, я иногда убегал в свою комнату, нервно мерил ковер шагами, но тут же возвращался обратно. Наблюдать за угрюмыми фигурами было страшно. Но не видеть их, не знать, что они делают прямо сейчас, было стократ страшнее!
Они выждали вечер. И ночь. На рассвете они пошли на штурм…
— …куртка серая, спортивная, джинсы рваные…
Я с трудом улавливал смысл. Голос тусклый, глухой, точно придушенный подушкой. Это мой убийца еле говорит, или я еле слышу? Точнее говоря, кто из нас двоих теряет силы?
— А? – глупо переспросил я.
— …под ноль, уши поломаны… это после борьбы… нос еще… нос поломан, это на боксе уже, — монотонно бубнил он. – В ухе серьга… Ну?
Я так и не понял, повторяет он, или продолжает. Вернулась резкость, боль в разбитом теле отошла на второй план. Зато ожесточенно зачесалась правая ладонь. Говорят, к деньгам.
— Че молчишь, гнида?! – пролаял бритоголовый. – Вспомнил его?!
Острозубая ухмылка растянулась во весь рот. Щетина на впалых щеках встопорщилась колючками. Вот оно… Вспомнил его? Вспомнил. Странно, но я действительно вспомнил. Сложил целостный портрет из сумбурного описания.
Вновь зачесалась ладонь. Я машинально потер ее о карман, и зашипел от боли. Скрипя зубами, поднес ладонь к лицу. В центре угла, созданного линиями жизни и смерти, в коросте свернувшейся крови запеклось гнутое колечко с шариком. Неброское украшение из уха лежащего напротив меня человека.
— Из одной пары, — он кивнул, осторожно касаясь разодранной мочки. – Одна у меня, вторая…
Первого я швырнул через всю прихожую, на стол. Тот с хрустом сложился пополам, приложив нападающего обломком столешницы. Второго я собирался, без выдумки, воткнуть мордой в стену, расчищая путь в подъезд, а там уж… Но не сложилось.
Я ударил сбоку, раскрытой ладонью. Силы инерции хватило отбросить парня к вешалке, но руку мою обожгло с такой силой, что заныли зубы. Пальцы свело, словно от удара током. Стиснув источник боли горящей ладонью, я заверещал, завертелся в тесной прихожей, начисто забыв обо всем на свете. В бешенной карусели мелькали стены, оклеенные дешевыми обоями, обломки стола и торчащие из под них ноги, дверной проем, в который уже вламывался третий, и страшное вытянутое лицо с пустыми глазами и кровоточащей мочкой. Оно зависло передо мной на мгновенье, а потом в живот мне воткнулся огненный прут, проткнув податливое мясо до самого хребта.
Боль, что я испытал до этого, не шла ни в какое сравнение с тем адом, что разверзся в моих внутренностях. Меня нанизали, как червя на крючок, как бабочку на иголку, и все, что я мог – молотить кулаками изо всех сил, в пустой надежде достать хоть кого-нибудь…
Покрытые подсохшей бурой коркой пальцы лихо крутанули нож. Клинок вниз, оборот, клинок вверх! Фокус-покус! Острие вонзилось в пол, пробив доску ламината, по кромке лезвия скользнул проклятый блеск. Напыление, наверное, но мне хватило. Истерзанное нутро, — вот этим самым ножом истерзанное! – вновь загорелось.
Бритоголовый бросил заинтересованный взгляд на окно. Отвратительный рассвет занимался все сильнее, протискивался даже через плотные шторы.
— Знаешь, что теперь будет, да?
Я промолчал, хотя знал отлично. Этот поганец все рассчитал, и правильно выбрал время для штурма. До позднего вечера мне из дома не выйти, но я и не доживу до позднего вечера. Если только… Я собрал остатки сил и всю храбрость, которой даже в лучшие дни у меня было не слишком много.
— Знаю, — я старался, чтобы голос звучал уверенно, с вызовом. – Я перегрызу глотку тебе и твоим дружкам. Спущусь на первый этаж, позвоню в двадцать вторую квартиру. Там старики, они откроют соседу. Вырежу их, и до ночи буду лежать в темной ванной, восстанавливая силы. Дождусь, пока менты опечатают место преступления, а медики вывезут ваши трупы, и свалю к чертовой матери из этого сраного городишки. Вот, как будет!
Бритоголовый без рисовки вытащил нож из доски. Сжал так, что заскрипела кожа.
— Э, нееет… все будет совсем не так! Но ты, конечно, можешь попробовать…
Я свалился на пол, всхлипнул, переворачиваясь на живот. Проглотив собственный вопль, злобой и жаждой жизни пережигая боль, я пополз к нему, цепляясь за ламинат кривыми когтями. На ходу выпуская клыки.
* * *
*El momento de la verdad (исп.) – в испанской корриде — решающий момент поединка, когда становится понятно, победит матодор или бык.