Нужную могилу Виктор Семёнович нашел не сразу. Несколько часов бродил он по небольшому кладбищу, оживляя в памяти почти забытый образ, пока направлявшая сила не вывела его к ухоженному участку с выбитыми на надгробии знакомыми фамилией именем и отчеством и датами жизни— 3.07.1910— 11.07.1991. С памятника глядел сухощавый старик с глубоко посаженными злыми глазами. «Всего год назад умер. Хорошо, что с женой не в одной могиле. Понятно, что семьи тоже всё знали, но всё равно не приятно было бы и её навсегда там оставлять. А здесь я работу с радостью сделаю.» Виктор Семёнович вытащил из небольшой наплечной сумки одиннадцать маленьких острых колышков, прочитал подготовительные слова, обращенные к тёмным и светлым духам, взял в руку собственноручно сделанный маленький деревянный молоток, и вбил первый кол туда, где должен был быть лоб покойного.
«Можно и по-русски говорить, разницы никакой. Слово оно есть слово, оно мир насквозь пробивает, понял?» Пожилой бурят улыбнулся. В лагере его называли дядей Женей, поскольку настоящее имя могли запомнить не все, но Виктор запомнил. Старика звали Дагбажалсан. Десятилетний срок он получил по пятьдесят восьмой статье, как и большая часть их барака. Бурятский шаман, чуждый Советскому государству элемент, его арест, в отличии от тысяч других, был не страшной случайностью, а печальной закономерностью. Священнослужителей в конце тридцатых на Колыму угодило предостаточно, вне зависимости от конфессии. Среди верующих нередко попадались те, кому среди страшной лагерной жизни удавалось сохранить достоинство, но Дагбажалсан отличался даже от них. Во-первых, выделяла его неимоверная физическая сила. Даже самые крепкие деревенские люди быстро перемалывались и выплёвывались лагерем. Но дядя Женя, несмотря на почтенный возраст, возил тележку с рудой так, будто это не доставляло ему никакого труда. А во-вторых, непохожая ни на что энергетика, сочетающая в себе силу духовную, и такой первозданный Холод, по сравнению с которым даже сибирские зимы казались лёгким морозцем. Старик мало с кем общался, но для Виктора он почему-то сделал исключение. Рассказывал ему о своей вере, о семье. Однажды научил, как с помощью особого дыхания лечить зубную боль. А вот теперь поднял среди ночи, сказал одеваться и идти за ним. И Виктор, сам не зная почему, подчинился, хотя обнаружение их охраной грозило смертью. Но ни одна собака не залаяла и ни одна веточка не хрустнула под ногой, пока шли они к располагавшемуся неподалеку от бараков лагерному кладбищу. Несколько дней назад здесь, в отдельной могиле— непомерной роскоши для политических заключенных, похоронили блатаря, смотрящего по бараку. «Думаешь, почему Чингисхана так похоронили, чтобы его не нашел никто? Чтобы ему Уурд Монх Ухэл не сделали. Сейчас я научу тебя, Слова на русском говорить буду, запоминай как следует». Старый бурят вытащил из рукава небольшие доостра заточенные веточки, и начал надрывно петь страшные, пробирающие до костей, слова.
«И как земля, где ты лежишь черна, и как душа твоя черна, так и участь твоя будет черна. И как небо вечно, так и муки твои вечны. Будет так!» Виктор Семёнович воткнул последний колышек там, где должен был находиться пах похороненного, вмял его в внутрь могилы, отряхнул руки и выпрямился. Потом убрал оставшиеся принадлежности в сумку, развернулся и пошёл к выходу. За спиной он услышал глухой, будто бы исходящий из под земли, стон. Это хорошо. Значит всё получилось с первого раза. Большего всего проблем было с стукачем, соседом по бараку. В лагере паршивец наушничал и блатным, и начальству, зато отсидев срок, стал ярым правдорубом, обличителем сталинского произвола. Однако, обличал всегда с присущей ему осторожностью, да и помогавшее ему выжить ремесло стукача не забросил, поэтому на воле жил в почете и сытости. Незадолго до смерти стал истово верующим, участвовал в ставших разрешенными крестных ходах и, говорят, даже собирался принять монашеский постриг. Но, то ли, дача в Новопеределкино ему помешала, то ли просто не успел, а может и не собирался в монахи идти, а языком по привычке молол, чтобы цену себе набить. Однако, с ним обряд с первого раза не получился, и, Виктору Семёновичу пришлось посещать могилу соседа еще три раза. От участи своей соседушка не сбежал, как и двести одиннадцать человек до него, и восемнадцать человек после.
«Каждая душа на том свете получает по делам своим. Всё, что ты делал, навсегда с тобой остаётся, либо вверх возносит, либо вниз тянет. Кто-то живёт в таком же мире, как и этот, кто-то к небу возносится. А кто-то муки получает. Языки рвут, в кипятке варят, ногти сдирают, иглы под кожу втыкают. И там времени нет. Ему может там казаться, будто тысяча лет прошла, или сто тысяч. Но здесь всегда проходит сорок лет. А как сорок лет пройдёт, душе еще один шанс дается, вновь родится она на этой земле. Так вот, если одиннадцать колышков в могилу вбить да слова прочитать, то душа навсегда в тех мирах останется, ничего ей не поможет уже, понял? Вот и с ним будет такое, много на нём крови людской. Никогда не ходить ему по земле этой, не топтать её. Ты не забывай, что я вчера сделал. Мне уже не вернуться отсюда, а тебе я дар свой отдам. Срок свой отбудешь, домой вернёшься. А когда время придёт, позовёт тебя Сила Высшая, найдёшь ты палачей этих, да каждому вот так колышки вобьешь, навсегда их в тех мирах оставишь. Жизнь твоя будет долгая, многое успеешь. И жить хорошо будешь, если не будешь от предназначения убегать.» Наутро вчерашний поход казался Виктору не более, чем сном, но после ужина дядя Женя снова подошёл к нему. «Сила в тебе есть, связан ты с духами, хоть и сам об этом не знаешь пока. Я сразу в тебе увидел это. Ты и лечить людей сможешь, если захочешь, но главное твоё предназначение— это Уурд Монх Ухэл»
Виктор Семёнович сел на скамейку рядом с кладбищем, закурил папиросу и улыбнулся. Дагбалжастан не соврал. Они виделись еще несколько раз после того похода, а через пару недель Виктора забрали с общих работ в столярную мастерскую, на них и отбыл он оставшийся срок. Сам дядя Женя пробыл в лагере до начала зимы, а потом, в одну из ночей незаметно вышел из барака и не вернулся. Его поискали с овчарками, а потом бросили— куда в пургу далеко убежишь? Дежуривших в ту ночь часовых отдали под суд, да и забыли об этом деле. Виктору потом еще раз повезло— в отличие от многих бывших заключенных, с Колымы уехать ему разрешили, запретив селиться только в крупных городах. Поселился он в Самаре, нашел работу, женился, был реабилитирован. А еще через двенадцать лет он почувствовал Зов. Перед лицом встало давно забытое лицо одного из лагерных надзирателей, и с таким трудом вытравленная из памяти сцена— дородный мужчина в военной форме мимоходом толкает стоящего возле барака заключенного. «Чего раскрылился, падла? Дороги не видишь? В карцер его, суку!» И удар ногой под рёбра пытающего встать человека. Постоянные унижения, напоминания о том, что ты здесь никто, убивали с неменьшей силой, чем голод, холод и тяжелая работа. Тот заключенный, бывший школьный учитель Яков Львович, добрейший человек и интереснейший рассказчик, из карцера уже не вышел. А ударившим его вертухаем был Андрей Николаевич Морозов, чья физиономия и стояла теперь перед глазами Виктора Семёновича. Зов тянул его в другой город, и Виктор не хотел ехать, думая пересидеть странное чувство дома, но физически не смог это сделать. Тогда он взял больничный, выточил одиннадцать колышков, и поехал туда, куда его тянуло, подумав, что приедет на место, ничего не найдёт, и вернётся назад. Но Зов, подобно нюху охотничьей собаки, привёл его на кладбище, к могиле недавно скончавшегося майора Андрея Николаевича Морозова. И тогда первый раз Виктор воткнул в могилу одиннадцать колышков, первый раз услышал страшный вой из под земли, и первый раз ощутил не на что не похожее состояние блаженства...
После смог оформить себе инвалидность, да так и ездил по всему Союзу, исполняя своё предназначение. Поначалу было тяжело супруге объяснить, но после она привыкла. Многих вертухаев, доносчиков и просто подонков, некоторых из которых никогда в жизни не видел, оставил Виктор Семёнович в Нижнем Мире на вечные муки. Очередной раз Зов привёл его в Москву, и Виктор Семёнович знал, что есть у него здесь еще одна цель. Да, более трудная, но отнюдь не безнадёжная, тем более, что время было уже на исходе, и более удачного момента никогда не будет. Всего-то, стоя возле могилы прочитать нужные слова, а потом встать на колени и быстро, очень быстро воткнуть в неё одиннадцать колышков. Раньше, чем безумного старика схватит под руки и вышвырнет вон охрана Кремлёвского Некрополя.