Анатолию было уже тридцать семь. В его возрасте погибли Пушкин и Маяковский. Они были великими поэтами. Но Анатолий не был великим поэтом, наверное, поэтому и был жив до сих пор.
Анатолий с детства боялся темноты. Буквально-таки до дрожи и визга, а также до позорного побега к мамке под одеяло. За это батя всегда пытался отвесить пендаль трусоватому сыну.
В темноте Анатолий видел самых разных чудовищ: волосатых, как снежные люди и лысых, как коленки альбиноса, трёхглазых и девятиносых, с клыками до пола и пупками, бездонными, как чёрные дыры. Все они улыбались Анатолию и манили его к себе, обещая fisting за three hundred bucks. Анатолий не знал английского языка, но подозревал: зловредные монстры предлагают ему что-то ужасное, или, как минимум, непристойное. Поэтому всякий раз он в истерике убегал к родителям.
Однажды отцу Анатолия это надоело.
— Так, сына-корзина, показываю в первый и последний раз. Смотри. — он подкрутил кончики густых и лихих усов, с хрустом размял могучие плечи и уверенной походкой подошёл к двери в тёмную комнату Анатолия.
Анатолий уже видел, как во тьме сладострастно облизываются, озирая могучие стати его отца, мохнатые гиганты с клыками в метр длиной, как алчно сжимают кривые пальцы тощие безлицые мужики в чёрных строгих пиджаках. Он хотел было упасть в обморок, но остановил интерес: а ну, как сейчас и правда батю утащат и, например, изнасилуют или съедят? Такого он не увидел бы даже в кино!
— Ну что, видишь темноту? — сурово спросил отец. Анатолий затравленно кивнул, теребя прыщ под верхним веком. — Если ты решил, что в темноте живёт чудовище, надо просто громко сказать: ХУЙ И СУКА! — последние слова отец и правда произнёс очень громко, самым свирепым взглядом таращась во тьму.
Анатолий проследил за его взглядом — и ахнул в изумлении. Монстры исчезли, все как один. Теперь его спальня была просто комнатой, в которой выключили свет. Он радостно пошёл спать, и даже кошмары в ту ночь решили обойти его стороной, точно испугавшись грозного отцовского мата.
С той поры Анатолий на всю жизнь запомнил заветную фразу. Ломкий детский голосок матерился с достойным сапожника умением и упорством каждую ночь — и вскоре его мать начала вздрагивать во сне и отказывать отцу в близости. Разъярённый батя пообещал выдрать Анатолия, как некоего «Сидорова козла». Это помогло, но недостаточно: теперь Анатолий стал лишь материться немного тише.
Но словарный запас необходимо было пополнять. В школе приятели радостно научили Анатолия новым матюгам, и теперь он сокрушал монстров во тьме с поразительной ловкостью. Мать хваталась за голову, а отец — за ремень, но это не помогало, ведь монстры, словно разозлённые его упорством, старались являться каждую ночь. Они улыбались ему безгубыми зубастыми ртами, манили корявыми когтистыми пальцами и лопотали что-то невнятное и явно не по-русски тихими, но от этого не менее мерзкими голосами. Но Анатолий неизменно встречал их руганью, и монстры, все, как один, ретировались. Легендарное же «ХУЙ И СУКА» он всегда оставлял напоследок, как своего рода контрольный выстрел в волосатые, шипастые и крылатые спины убегающим врагам.
Шло время. В свои восемь лет Анатолий научился материться так, что даже вечно воняющий куревом трудовик стал здороваться с ним за руку. Однако его успехи в учёбе катастрофически полетели вниз, из-за чего его дважды чуть не оставили на второй год. Одновременно с этим Анатолий потихоньку влился в местную компанию хулиганов — и после девятого класса, с кучей троек в аттестате и одной лишь пятёркой — по труду — поступил вместе с несколькими из них в ПТУ.
Монстры, к слову, ни на минуту не оставляли его. Они появлялись всякий раз, стоило лишь выключить свет, и начинали скакать вокруг кровати, призывно урча и топыря во все стороны страшные лапы. Но Анатолий твёрдо пошёл на принцип, ежедневно прогоняя их яростным матом. Он взрослел, и монстры взрослели вместе с ним — теперь короткого мата было недостаточно, чтобы их изгнать, теперь они даже заползали на кровать, оставляя следы из мерзкой слизи или иные не самые пристойные отпечатки, теперь их могли изгнать лишь заковыристые матюги — такие, Анатолий уже знал, именуют трёх— и пятиэтажными. И он всегда побеждал — заучивая новые ругательства куда старательнее, чем уроки в холодных и мрачных классах.
За свой неистовый, в каком-то смысле даже уникальный талант Анатолий получил почётное прозвище Толян-Матюган. Так его звали кореша, недруги же именовали не иначе, как Толькой-пулемётчицей, за способность выстреливать трёхэтажными матами как пулемётными очередями.
Окончив ПТУ, Анатолий пошёл на завод. В сущности, ему было всё равно, куда идти, единственное, что его действительно волновало — это ежедневный, точнее, еженощный поединок с монстрами. Те, похоже, были озабочены этим не меньше: каждую ночь к кровати Анатолия являлись целые стада, и кровь капала с ощеренных клыков, и свирепо топорщились длинные когти, и сотни глаз с вертикальными и раздвоенными зрачками, а то и вовсе без зрачков, таращились на Анатолия со смесью изумления и злобы. Но приходили всё равно. Каждую ночь. Каждую сраную ночь. Анатолий мог бы отвадить их, не гася свет, но уже давно пошёл на принцип и закусил удила.
Не сказать, что ему не было страшно. Монстры, навещавшие его были настолько жуткими, что к тридцати годам Анатолий поседел и начал покупать краску для волос. Но это была не беда. Гораздо хуже было то, что Анатолий постепенно забывал нормальную человеческую речь.
Работяги в цеху, конечно, матерились умело и часто. Но даже на их фоне Анатолий поражал и изумлял всех. Если бы мат был суперспособностью, им наверняка был заинтересовались спецслужбы — но на деле Анатолием заинтересовался лишь директор, прослышавший, что на заводе трудится фрезеровщик, недавно дикими матюгами обложивший начальника цеха за простой выговор о несоблюдении техники безопасности. Вызванный на разговор, Анатолий послал директора на три буквы, выразил сомнения в его сексуальной ориентации и признался в сожительстве с его, директора, матерью. За что, разумеется, был с треском и штрафом уволен.
В тот вечер обычно непьющий Анатолий налакался до зелёных соплей. Он ведь просто хотел извиниться и оправдаться, разум помнил, что надо говорить в таких случаях, но речевой аппарат, заточенный многолетним противостоянием с монстрами, безжалостно предал его — или, вернее, наоборот, послушно выполнил свою главную функцию.
Естественно, напившись в хлам Анатолий забыл о монстрах — но и свет не включал. Наутро же он с изумлением осознал, что монстры к нему не приходили. Похоже, ещё одно действенное средство от их появлений было обнаружено!
И Анатолий спился с ужасающей скоростью. Он брался за любую работу, от грузчика до дворника, стараясь по реже открывать рот — иной раз для этого он даже специально прикидывался немым. К тридцати семи годам он жил в маленькой, доверху засранной однушке и синячил так, что даже районные алкаши предпочитали обходить его из страха опъянеть от самого факта вдыхания одного с ним воздуха. Анатолий уже давно ни с кем не разговаривал, открывая рот лишь для того, чтобы запустить туда новую порцию спиртосодержащего. Но ему было плевать. Ведь уже семь лет, как монстры не беспокоили его.
Однажды Анатолий сломал по пьянке ногу. Сидя дома второй день он осознал, что весь алкоголь в квартире закончился. Но грядущего вечера он ждал с каким-то исследовательским интересом, и даже специально не погасил, а вырубил в своей квартире свет, чтобы проверить уж наверняка.
И монстры, конечно же, пришли. Их было много, казалось, все чудовища, виденные им ещё с детских лет, собрались подле его ложа. Иные даже теснились в коридоре, вытягивая длинные шеи и тараща выпуклые глаза, зрачков в которых было по доброй сотне. Чудовища тыкали в него когтистыми пальцами, шептались и тихонько гоготали.
Усмехнувшись, Анатолий приподнялся на кровати, насколько позволяла загипсованная нога. Открыл рот, чтобы встретить чудищ, как подобает, лютой площадной бранью. И обжигающий лёд прошиб его до самого пропитого нутра, когда из пересохшей глотки не сорвалось ни звука.
Нормальную, человеческую, речь он давно и необратимо произносить разучился. Что до мата — то за годы пьянства речевой аппарат перенастроился на поглощение алкоголя и нетерпеливого причмокивания при виде оного. Старые способности деградировали и атрофировались.
Монстры поняли всё в один миг. Их рты растянулись в жутких клыкастых улыбках. А потом они все, разом, шагнули вперёд.
И во тьме квартиры раздался лишь тихий отчаянный хрип, который, впрочем, тут же затих.