Так получилось, что осенью 2010 года нам с невестой пришлось покинуть уютную обжитую комнатку в центре Петербурга и искать новое жилье. Нашли мы его быстро — это оказалась небольшая комната в коммуналке на Шпалерной улице. Дом был построен в начале 20-го века — красивая модерновая громадина с традиционным двориком-колодцем и узкими коридорчиками. Невесте комнатка сразу понравилась в силу её эстетских убеждений по части архитектуры. Впрочем, видел бы это место я — ни за что бы не снял. В доме живут вполне приличные люди, а в подъезде обитает дружелюбная и интеллигентная консъержка. Коммуналка осталась только одна — на первом этаже. Куда мы, собственно, и вселились.
История эта научила нас одной бытовой мудрости: перед тем, как вселяться в новое место, не будет лишним познакомиться с соседями. Этот важный пункт мы пропустили, поскольку невеста не застала соседей в то время, когда ездила смотреть комнату. Хозяйка оказалась милой добродушной женщиной, психологом по образованию. Когда мы заключали договор, она сразу предупредила нас об одной детали — а именно о том, что старушка, живущая в соседней с нами комнате, отличается (тут она замялась и попыталась найти нужное слово), скажем так, излишней любовью к порядку. Мы подумали, что ничего страшного в этом нет. «Уживемся» — улыбнулась моя невеста и расписалась в договоре.
И вот настал день въезда. Вечером, ближе к ночи, мы собрали чемоданы и пошли в нашу новую квартирку. Но как только мы открыли своим ключом входную дверь, перед нами выскочила разъяренная бабка и с криком «По какому праву вы открываете дверь?» закрылась на щеколду.
Минуту мы постояли на лестничной площадке с раскрытыми ртами. Попытались вразумить бабку — эффект был нулевой. В результате консьержка предложила оставить вещи под лестницей, а мы пошли ночевать к моим родителям. Из разговора с консьержкой выяснилось, что хозяйка комнаты немного преувеличила адекватность этой старушки. Она терроризировала весь дом. Каждую неделю приезжала милиция. До нас эту комнату пытались сдать бессчетное количество раз, но жильцы убирались оттуда уже через неделю.
Мы поняли, что попали. Но что делать? Пришлось настроиться на войну. Или мы их, или она нас.
На следующий день мы вернулись в эту квартиру. Бабки дома не было — она работала уборщицей в банке напротив, поэтому мы спокойно вошли, занесли в комнату чемоданы и расположились. А вечером мы познакомились с остальными соседями, и тогда-то я понял, что в этой квартире все, абсолютно все сошли с ума.
Кроме бабки, в квартире жили также её сын и его жена. Они были похожи на рыболюдей из лавкрафтовских рассказов, с пустыми глазами и неровной кожей. Даже смотреть на них было неприятно. Они не давали нам спокойно жить, заставляли снимать обувь и не ходить ночью по коридору, мотивируя это тем, что (внимание) у них грудной ребенок, которому мы мешаем спать.
Впрочем, в квартире и без них было полно мерзости. Находясь в комнате, я чувствовал зверскую усталость. На меня наваливалась страшная апатия. Я стал раздражительным и нервным, из-за чего даже моя невеста начала бугуртить. Я всегда запоминаю свои сны, но в этой квартире мне не снилось абсолютно ничего. Я чувствовал себя растением. В коридоре никогда не было света. Ни разу мы не услышали человеческого смеха или каких-нибудь непринужденных разговоров — только перешептывания за стенкой и тишина. Но что самое странное — даже ребенка, из-за которого нам нельзя было шуметь, мы тоже не слышали. Вообще. Никогда. Понимаешь, анон, грудные дети имеют свойство обнаруживать свое присутствие криком, плачем или хоть какими-нибудь звуками. Ничего этого не было. И самого ребенка мы тоже ни разу не видели. Но терроризировали нас этим ребенком постоянно. Напоминали о том, что нельзя слушать музыку и смотреть кино, так как мы разбудим его.
Зато скандалить инфернальная бабка любила. Когда она начинала кричать, проснуться мог не только ребенок, но даже мертвецы встали бы из своих могил. Однако, никаких звуков ребенок не издавал за все те три недели, что мы провели в этом месте.
Еще в этой семейке был мальчик лет девяти — видимо, старший сын. Видели мы его редко. У него были вечно испуганные глаза, ходил он всегда в одной и той же нестираной футболке и создавал впечатление напрочь зачмыренного и зашуганного парня. Однажды я решил подбодрить его и заговорить. «Тяжело, наверное, быть старшим братом» — подмигнул я ему. Парень посмотрел на меня, как на чудовище из страшилки, и убежал в комнату. Больше он ко мне не подходил и всячески избегал нас.
В конце концов, я нашел новую квартирку и мы решили съезжать. Когда мы сообщили об этом инфернальной бабке, она тут же сменила тон разговора. Стала жаловаться на жизнь, по-приятельски давать советы, даже перестала терроризировать. Соседи, впрочем, по-прежнему смотрели на нас как на говно. Ребенка мы так и не услышали.
И все-таки в один прекрасный день мы съехали. Напоследок мы разговорились с консьержкой. Рассказали ей о своих злоключениях и высказали свое мнение насчет этого ребенка. На этом месте консьержка округлила глаза и удивленно переспросила: «Какого ребенка?». Я нервно сглотнул слюну. Ничего больше не сказал. Мы попрощались и ушли.
Однако, через пару дней нам пришлось вернуться в эту квартиру, поскольку мы забыли в комнате пару вещей. Консьержка была уже другая. С ней мы тоже поговорили. Она сказала: «Не стоит переживать из-за этой бабки, ребята. Она полоумная. У неё два года назад внук умер. Задохнулся во сне».