I
Коляныч сидит на замшелом бревне, свесив вниз ноги. В руках бутылка пепси, купленная в магазине на углу. У меня мороженое и рогатка в заднем кармане. Внизу заросший дикими клёнами и заваленный не пойми чем спуск к речному берегу, сбоку пешеходная дорожка, в незапамятные времена вымощенная шестиугольными бетонными плитами, которые обычно используют на военных аэродромах для быстрого возведения взлётной полосы. Если пройти по ней, попадешь непосредственно к реке и диким пляжам, испещрённым пятачками песка и чёрными останками кострищ, но нам не туда. А хочется. День сегодня жаркий, градусов 30, и я поспешно глотаю восхитительно холодное мороженое, пока оно не успело растаять.
С мороженым покончено, как и с газировкой. Коляныч, размахнувшись, что было сил, швыряет бутылку в густую зелень внизу. Слышно, как она гудит в полёте и с шуршанием пропадает в зарослях. Спускаемся вниз по довольно крутому в этом месте склону, хватаясь то за стволы молодых тополей, то за чахлые кусты, иные из которых норовят предательски вырваться с корнем, как это случилось на нижней трети спуска. Если бы я в тот момент не успел каким-то чудом ухватиться за молодой ствол, почти прут, одинокого тополя, то летел бы кубарем прямиком в наваленный внизу сухостой, мусор и колючки. Коляныч верно говорил, мало кто тут ходит, тропинок нет, а если и есть, то почти незаметные, непредсказуемо петляющие между весенних ручьёв, поваленных деревьев и куч самого разнообразного мусора, копившегося здесь годами. Где-то неподалёку заняла своё место и Колянычева бутылка. Интересно, она разбилась?
Коляныч в нашей компашке появился где-то несколько месяцев назад. Одни пацаны говорили, что он из 46 дома, другие, что из 52-го, через дорогу, а сам он на расспросы отвечал так обтекаемо и расплывчато, что вот вроде бы ты все понял, а через пять минут опять не понимаешь. То ли у него тётка здесь, и он к ней приехал, то ли она куда-то там поехала, а его оставила на время у кого-то, так никто и не выяснил. Но в компашку его сразу приняли. Длинный, тощий, весь какой-то развинченный, с непредсказуемыми резкими движениями, но отчаянный и постоянно что-то придумывал интересное. То мы ночью, под разными предлогами свалив из дома, кто якобы на ночевку к друзьям, а кто на ночную рыбалку, собирались на пятаке — так мы называли уголок за школой, надёжно укрытый с одной стороны самой школой, а с двух других забором больницы и зарослями деревьев, отправлялись воровать кирпичи и цемент на близлежащую стройку, освещённую лишь одиноким прожектором неподалёку от будки сторожа. Планировалось затем из этих материалов строить настоящую крепость. То, вооружившись лопатами и фонариками, выкапывали в подвале нашего дома спрятанный старшаками ящик патронов, украденный ими откуда-то то ли с военного склада, то ли со стройки, один чёрт. Патроны те, кстати, так и не нашли, несмотря на то, что основательно разрыли полподвала, и соседи однажды даже вызвали милицию, от которой мы удирали, поспешно протискиваясь в продухи подвала. Дворники их регулярно заколачивали, а мы, понятное дело, не менее регулярно их вскрывали. То, поехав через весь район на старом, тарахтящем автобусе, лезли через дыру в заборе на старый аэродром, чтобы свинтить со стоящих там самолётов колпаки, делать потом из них бомбы. В состав авиационных сплавов входит магний, а если купить пузырёк марганцовки в ближайшей аптеке и смешать с ней стружку от колпака, а потом плотно упаковать всё это картоном и изолентой, то получится штука, ничем не уступающая взрывпакету.
Да и наши вечерние посиделки у костра Коляныч отлично разнообразил. Собственно, именно так мы и познакомились. Тогда у костра были почти все наши: Рустик, из 44-го, тощая Ленка из первого подъезда, толстый Стас из третьего, Димон и Лысый, два сапога пара, с четвертого этажа, и я. Было еще довольно светло, самое начало лета, и нас до довольно позднего времени не загоняли домой, чем мы усиленно пользовались, проводя практически всё свое время на улице. Этим вечером мы рассказывали друг другу всякие страшилки, пока в костре пеклась картошка. До сих пор лидировала Ленка, которая только что вернулась из пионерлагеря и принесла внушительный запас довольно жутких баек. Последняя байка про мертвецов-вожатых нагнала на нас страху, который, впрочем, каждый попытался тщательно скрыть, и тем не менее все дружно подпрыгнули, когда из-за костра раздался насмешливый голос:
— Да что страшного может быть в мертвецах? Ну вы как дети, честное слово. — Из-за куста сирени вывернулся длинный, костлявый, нескладный парнишка с широко поставленными глазами и кривой ухмылочкой. Ленка потом мне тайком призналась, что, когда эту ухмылочку увидела, чуть в штаны не надула от страха, но я списал всё на влияние момента. Что-что, а Коляныч умеет в эффектность, хоть сейчас в театральный поступай.
— Вот хотите, расскажу действительно страшную историю? — продолжил он, косясь на облезлое бревно, последние несколько лет верно служившее скамейкой для наших, а гораздо ранее и не только наших, посиделок, спросил он, и мы, переглянувшись, подвинулись, освобождая ему место.
— История совершенно реальная, мой дядька рассказал. А уж он-то точно врать не будет. Хотите? — Обвёл на с взглядом, всё так же кривовато ухмыляясь. Конечно, мы хотели, и он начал:
— Так вот, дядька мой работал биологом в институте сельского хозяйства, и вдобавок был заядлый рыбак. Он много рассказывал, как сделать снасть на любую рыбу. Смысл, в общем, такой: рыба видит снасть, похожую на ее повседневную еду, и клюет. А если сделать снасть, похожую на её любимую еду, то клюёт особенно охотно. Дядька всегда много рыбы приносил, потому что это знал, на какую приманку кто любит клевать, и благодаря этому его улов всегда был предметом зависти даже профессиональных рыбаков, которые годами ловили в этих местах. В природе, говорил дядька, такие приманки самое обычное дело: когда хищник не может догнать жертву, он делает так, чтобы жертва сама к нему пришла.
Например, орхидейные богомолы, живущие в дождевых лесах Юго-Восточной Азии, своим внешним видом буквально имитируют цветок, их лапы имеют форму лепестков, и именно такая расцветка, совершенно не различимая среди настоящих растений, не только дает им возможность замаскироваться перед атакой на насекомых, но и активно привлекает жертв. Хищное растение кувшиночник, или непентес, растет в тропиках, и своей яркой расцветкой и сильным запахом приманивает насекомых. Но когда насекомое забирается внутрь специального листа-кувшинчика, оно обнаруживает, что по его скользким стенкам невозможно выбраться назад. Остается один путь — вниз. Ну, а внизу, на дне этого кувшинчика, поджидает едкая жидкость, в которой тело насекомого быстро разлагается в жидкий коктейль, которым и питается непентес. Жужелицы рода Epomis употребляют в пищу земноводных, причём взрослые насекомые охотятся на амфибий традиционно: нападают из засады и парализуют жертву укусом в спину. А вот их личинки придерживаются другой стратегии: они притворяются безобидными жертвами, и когда лягушка или жаба пытается их съесть, намертво вцепляются в горло амфибии челюстями. Освободиться земноводные не могут — личинки пожирают их заживо.
Это то, что в природе называется конкурентной борьбой. Любое растение, животное, насекомое или хищник, или жертва, а иногда сразу и то и другое. При этом в процессе противостояния хищника и его жертвы вырабатываются приспособления, как жертвами, для противодействия хищникам, так и у хищников появляются механизмы преодоления этих приспособлений. В биологии есть такое понятие, пищевая цепь. Все живые существа связаны, так как служат объектами питания для других организмов, проще говоря, пищевая цепочка показывает, кто кого ест. Каждый организм, зависящий от следующего организма в плане пропитания, формирует линейную последовательность, через которую энергия переходит от одного организма к другому. Любая пищевая цепочка заканчивается на хищнике или же суперхищнике – самом сильном животном, не имеющего “врагов”, равных ему по размеру, весу и силе. Таких представителей относят к “хозяевам” своих природных условий существования.
Традиционно считается, что человек является таким хозяином, поскольку в процессе эволюции достиг уровня развития, не позволяющего ему быть съеденным другими животными. Однако, мой дядька однажды задумался, а нет ли признаков, говорящих о существовании хищника, способного охотится на людей, причём так, чтобы они и не подозревали о его существовании? Хитрого, отлично приспособившегося, умеющего мимикрировать? И он такие признаки нашёл.
Несколько лет он анализировал все упоминания о пропаже людей в прессе, и в результате определил несколько мест в городе, где люди пропадали, хоть и не слишком часто, но регулярно. Вероятно, суперхищник, как и многие суперхищники в природе, вёл одиночный образ жизни, и питался относительно не часто. Для того, чтобы приблизиться к предмету своих поисков, дядька Коляныча перебрался в один из таких подозрительных районов, и спустя какое-то время определил место, где, по его мнению, суперхищник устроил гнездо. Есть в тех краях заброшенное место, о котором очень мало кто знает. Даже местные, которые ещё в деревнях тут жили, отродясь про тот схрон не слыхивали. И недаром.
Коляныч сделал паузу и значительно продолжил.
— Суперхищник совсем не желает, чтобы о его месте обитания стало известно всем. Поэтому он тщательно охраняет своё гнездовье. И дядька мой очень удивлялся, как такое место может быть забытым и заброшенным практически в самой толще городской застройки. Вероятно, суперхищник планомерно выискивал людей, которые об этом месте знали, и уничтожал их.
А два месяца назад, — заключил Коляныч, — дядька пропал. Я думаю, он отправился на поиски этого гнезда.
— И нашёл его. А суперхищник, в свою очередь, нашёл моего дядьку.
Мы дружно впечатлились, и некоторое время провели в молчании. История была рассказана так живо, что я прямо в красках представлял себе, как дядьку Коляныча, рыча, утаскивает к себе в гнездо неведомый зверь. К тому же и повод помолчать был: как раз картошка пропеклась, пора вытаскивать, и, обжигаясь, есть, бросая шкурки в костёр. Так, в общем, Коляныч у нас и прижился, хотя в суперхищника, конечно, никто не поверил. Если бы такой и был, то его, конечно, милиция бы давно изловила и посадила в зоопарк. Но все, не сговариваясь, сошлись на мнении, что Коляныч парень мировой и язык у него подвешен как надо.
История эта спустя некоторое время получила неожиданное продолжение. Мы в тот раз с Колянычем торчали вдвоём на детской площадке, придумывая, чем себя занять, и тут чёрт меня дёрнул спросить начёт того секретного места, выдумал ли он его ради красного словца или оно на самом деле существует. К моему удивлению, Коляныч признался, что не выдумал. Ему дядька на самом деле про такое место рассказал. Оказывается, за ангарами на берегу реки, есть территория, которая по сей день никому не принадлежит. Почему так, неизвестно. Там когда-то была старая фабрика. Они с дядькой даже хотели туда сходить, но у того возникли какие-то неотложные дела, и ему пришлось срочно уехать.
А почему бы нам не сходить туда? — подумал я и получил в этом плане полное Колянычево одобрение. Прихватив с собой фонарик, который я хранил на лестничной площадке в электрощитке, никогда не запиравшимся на замок, и спички, мы отправились навстречу приключениям.
Справа тянулся нескончаемый забор из кривых, ржавых железных прутьев, местами разогнутых, и впоследствии завязанных чем попало. Встречались довольно удивительные вещи, например, дырявый металлический матрас от какой-то раскладушки, который криво привязали проволокой, чтобы заткнуть дырку. Тропинка вихляла, обходя разросшиеся наклоненные под разными углами деревья и кучи разного хлама, разбросанного то тут, то там. Мы добрались до дыры в заборе, которая была прикрыта искорёженным листом ржавого металла, и если не знать, то и не догадаешься, что в этом месте забор кем-то нарушен. Мы отогнули лист в сторону и, пригибаясь и стараясь не разодрать одежду о торчащие ржавые края, проникли внутрь. По ту сторону забора трава росла практически в человеческий рост, слева виднелись гигантские металлические ангары, в которых хранилось с незапамятных времён незнамо что, справа тропинка уводила куда-то в заросли, в которых годами не появлялись люди.
Именно там, по словам Коляныча, и было то что составляло цель нашего путешествия. Как он говорил, раньше, лет сто или может быть, даже больше, назад, в этих местах была фабрика по производству каких-то химических реагентов, а в своё время, когда большевики пришли к власти, ликвидировали и хозяев этой фабрики, и, соответственно, производство тоже умерло, так фабрика оказалась заброшенной. Советское правительство почему-то не нашло применение этим кирпичным баракам, тянущимся вдоль берега реки, а это на самом деле были действительно старинные здания, построенные еще в начале XVII века, с подвалами, которые тянулись далеко вглубь. Именно в этих подвалах было то, что нас интересовало.
Пройдя некоторое расстояние вглубь зарослей совершенно дикой зелени, отмахиваясь от торчащих во всю сторону веток и стараясь не попасть ботинком в особо хлипкие, подтопленные места, мы наконец дошли до старых корпусов фабрики. Это были приземистые одноэтажные здания с арочными окнами и плоскими, заросшими мхом и травой крышами. Коляныч говорил, что эти здания раньше были трехэтажные, но с течением лет ушли в землю, здесь очень влажно, поскольку неподалёку из склона выход подземного ручья.
Поэтому постоянно приходилось смотреть, куда поставить ногу, чтобы не угодить в глубокую лужу, в некоторых местах были набросаны камни и кирпичи, но далеко не везде, и по всему видно, что люди тут бывали редко и на облагораживание территории время не тратили.
Крайнее кирпичное здание, к которому мы держали путь, стояло на отшибе, особняком, оно было даже ниже всех остальных, практически пол-этажа, вросшего в землю, арочный проём входа едва ли полтора метра высотой маняще и угрожающе темнел под сенью клёнов. Интересно, когда последний раз вообще здесь был человек? Пригибаясь, мы проскользнули внутрь, в таинственный и зловещий сумрак. Пахло сыростью, гнилым деревом, и ещё чем-то, тревожащим и смутно знакомым.
Влажная размокшая глина хлюпала под ногами, поэтому приходилось передвигаться медленно и осторожно, контролируя каждый шаг.
Сквозь прорехи в стенах и заложенных кирпичами проёмов окон здания лучились тонкие струйки света, благодаря этому можно было хоть как-то определить, куда мы идём. Мы прошли длинное приземистое здание практически насквозь, лавируя между лужами грязной отдающей болотом воды и грудами трудно различимого поломанного хлама, и на дальнем его конце обнаружили маленькую низенькую дверь, наполовину открытую, ржавую настолько, что, скорее всего, она и закаменела в этом положении много-много лет назад.
Коляныч первый протиснулся внутрь, а я немного замешкался, доставая из маленького рюкзака фонарик. Коридор, узкий и какой-то непропорционально высокий, который начинался за этой дверью, был выложен старинным кирпичом, выкрошенным, местами чёрным, местами вообще каких-то непонятных цветов, с изредка встречавшимися дореволюционными клеймами. Полукруглые своды, которые я раньше видел разве что в церквях, наводили на мысль что это здание построено очень давно, не сто лет назад, а гораздо раньше. Удивительно, что эти корпуса до сих пор не раскопали какие-нибудь археологи, подумал я. В нашем районе есть одно старинное здание, начала 17 века, так оно и государством охраняется, и во всех справочниках есть, а почему же про эти фабричные постройки все забыли? Странно это. Коляныч достал откуда-то припасённый факел, сооружённый по дороге из подходящей палки и подобранного мусора, завозился, нервно чиркая спичками об коробок, несколько спичек сломалось, но наконец-то всё-таки запалил своё изделие и осторожно двинулся вперёд.
Подземный ход медленно, но неуклонно спускался вниз, и по ощущениям ещё заворачивал слегка-слегка налево, под берег. Меня несколько удивляло то, что он оставался сухим, в противоположность тому, что наблюдалось в его начале. Мы продвигались уже минут 10 или около того, в точности сложно было сказать, потому, что в этом подземном пространстве время шло как-то не так, как наверху: здесь смогли пройти минуты, а может быть, и года, а наверху, может быть, и не заметили бы нашего отсутствия. По крайней мере, именно такое было у меня ощущение.
И воздух здесь пах как-то странно. Когда-то давно я побывал в запаснике школы, который был законсервирован на 20 или более лет и замурован, а когда школе понадобились помещение, часть учеников старших классов отправили разбирать стену, и, после того как мы эту стену пробили, я увидел, что, оказывается, под спортивной площадкой школы находится помещение, размером даже больше, чем наш спортзал. Когда-то в послевоенные годы там был тир, а впоследствии надобность в нем отпала, и, чтобы не обслуживать это огромное помещение, а может, и по каким-то другим причинам, проход к нему, недолго думая, просто заложили кирпичом. Так вот, воздух в том помещении не пах ничем странным, разве что застарелой пылью, а вот в подземном ходе был такой запах, который я не мог ассоциировать ни с чем таким, с чем когда-то сталкивался до этого в своей маленькой жизни. Он отдалённо напоминал запах жженой резины, который иногда чувствуешь в метрополитене, но был не совсем на него похож, а имел какие-то резкие раздражающие нотки, от которых хотелось чихнуть, но чихнуть никак не получалось, и это очень мучило. Спустя какое-то время мы дошли до разветвления коридора и я в нерешительности запнулся, но Коляныч схватил меня за плечо и показал на правое ответвление.
— Давай сперва там посмотрим, — прошептал он и приглашающе махнул рукой, предлагая мне первому последовать внутрь. Было страшно, конечно, но что мне оставалось делать, признать что я трус, а как я потом пацанам буду в глаза смотреть? Изо всех сил сдерживая страх я шагнул вперёд, ответвление коридора почти сразу переходило в большое помещение, очень высокое, восемь, девять, может быть даже и десять метров в высоту и по меньшей мере двадцать или даже больше в ширину, в темноте очень трудно было определить истинные размеры. Странный запах резко усилился. Помещение это не было пустым, а было заставлено чем-то вроде огромных бочек, а когда я подошел поближе и посветил фонариком, выяснилось, что это не бочки, а что-то вроде тряпочных мешков, опутанных паутиной. Более того, когда я посветил фонариком наверх на потолок, то обнаружил, что такие же коконы свисают и сверху. По очертаниям они напоминали замотанных рваным тряпьём людей, причём значительное количество коконов были довольно небольшого размера. Чем-то это напоминало склад колбасных изделий, где колбасу вывешивают на просушку. Отшатнувшись назад, я налетел на один из этих странных коконов спиной, и почувствовал, как внутри него что-то зашевелилось... Страх взметнулся мне с новой силой, я даже не мог ничего сказать, шокированный происходящим. Обернувшись, я увидел сзади нервно подёргивающегося Коляныча, и, хотя его факел уже почти погас, в полутьме были хорошо различимы его широко расставленные глаза и растянутый в ухмылке рот.
— Ну да, вот примерно так мы питаемся, — сказал он и ухмыльнулся ещё шире, при этом часть его челюсти поползла вбок, обнажая вертикальную, усеянную многими рядами зубов пасть. — Консервируем, так сказать, впрок.
Я выронил фонарик. У меня не было никаких сомнений, кто именно станет следующей консервой.
II
Сижу на травке, привалившись спиной к замшелому пню. Жру травинку, совершенно безвкусную, ни о чем не думаю, отдыхаю. В глотке какая-то трудновыносимая горькая кислятина, которую сглатывать совершенно невозможно, а сплюнуть ещё труднее.
Мышцы гудят, как после скоростного марша по пересечёнке или подъема по скале. Всегда после охоты так. Организм выплескивает в едином мощном пароксизме действия накопленную годами энергию. Потом отходняк, несколько десятков минут, а иногда и час-другой, я физически неспособен пошевелиться. Тихонько сижу в уголке, играю в интереснейшую игру «не шевелись и не думай». Да и любое, даже самое маленькое движение, отдает в мышцах крайне неприятной дрожью, как будто отсидел ногу, и вдобавок тошнота накатывает.
В ушах у меня играет минимал, это максимум из того, что я могу вынести из современной музыки, и я продолжаю безмыслие, отдавшись несложным повторяющимся музыкальным фразам.
Внизу, возле ворот ангара, скучает обойма поддержки. Разумеется, они, и не только они, вели нас всю дорогу. Заметить их практически нереально, это десятки кажущихся случайно проносящимися мимо автомобилей, праздных прохожих, которые, на первый взгляд, просто прошли неподалёку, но, на самом деле, действуют как единый организм с отточенной пластикой движений, мгновенно и эффективно. В данный момент возле ангара тройка спецуры и один врач, чуть дальше в густой тени спрятался спецавто с дремлющим водителем и заведённым двигателем.
Ко мне сейчас нельзя подходить, реакция будет ассимметричная, проверено годами. Ждут. Маются на жаре, пьют холодную газировку из банок без надписей, которые потом заберут с собой, курят. Переговариваются. Снова курят. Бычки бросают в круглую серую пепельницу на ножках, которую тоже заберут. После нас тут следов не останется. В Гнезде работает бригада биологов, упаковывая коконы и то, что осталось от нашего самоуверенного друга. Я им совершенно не завидую, ибо смотреть на то, во что, со временем, после работы наших общих друзей, превратились их бывшие сограждане, лично мне невыносимо. Именно поэтому я, закончив, выметаюсь из подземелья из последних сил, так, будто за мной гонятся все демоны мира.
Я спущусь вниз сам, когда уровни гормонов, ферментов и прочей химии в крови опустятся хотя бы до приблизительной нормы, медик выдаст мне паёк и банку спецкоктейля, который мне поможет очухаться окончательно, и операция может считаться завершенной.
Когда Коляныч открывал пасть, с торчащими во все стороны рудиментарными зубами, я оцепенел. Пасть была похожа на редкостный цветок орхидеи, и завораживала. Оторвать от неё взгляд было решительно невозможно. Внутри что-то набухало, раскручивалось, в предвкушении напрягалось.
Не от страха оцепенел, конечно, хотя в такие моменты от страха никогда не избавится. Во мне бушевала мощная гормональная буря, инициированная запахом ферментов и феромонов, выделяемыми Логовом. Я готовился к этому дню, долго, тщательно. И остальные готовились. Но я — особенно. Ведь моя роль самая, пожалуй, трудная и ответственная. Ведь я — наживка. Именно меня должен притащить в своё гнездо Суперхищник.
Нет, словечко-то какое — Суперхищник. Твою мать. А чего ж не Король всея Земли? Самомнение у этих тварей дай бог каждому, поневоле позавидуешь. Мы их называем просто — паразит. А по сути, они ведь и есть паразиты, выбравшие выгодную стратегию присоединения к сильнейшему виду на планете. Ну что ж, Коляныч, когда читал свою лекцию в виде байки (позер!), во многом, в общем, был прав. Действительно, на каждого едока в природе найдётся свой едок. И хищник, использующий людей в качестве пищи, существует. Ест он, правда, не мясо, а питается исключительно психической энергией оцепеневших в коконах жертв, причём, как правило, похищает для своего нечестивого пропитания особей помоложе, поскольку их жизненный потенциал выше и они могут дать больше энергии.
Проводя долгие недели, а может, даже месяцы, в коконах, жертвы в опутанных плотной паутиной коконах непрерывно генерируют особый вид энергии, необходимый паразиту. Питается он большую часть жизни, подобно человеку, самой обычной едой, и только лишь в период размножения ему требуется особая пища.
Такая, которую сможет дать лишь существо, обременённое разумом. Поэтому каждые 100-120 лет паразит отправляется на поиски добычи. Взрослая особь по размерам не превосходит человеческого ребёнка возрастом 10-12 лет, а по силе и ловкости может дать фору хорошо тренированному взрослому бойцу с большим опытом. Тем не менее силовой путь захвата жертв паразиты предпочитают редко, чаще они хитростью заманивают свой будущий обед в своё логово. Мне очень хочется чего-то сладкого, мороженого, например. Сладкое я вообще способен есть килограммами. Такая биохимия. Но сейчас нельзя. Сглатываю горькую слюну. Двигаться по-прежнему больно.
Я очень аккуратно, медленно, по миллиметру, сдвигаюсь, тянусь к внутреннему карману джинсов. Трудно. Пальцы не слушаются. В глотке поднимается невыносимо горькая дрянь, закрываю глаза, усиленно дышу открытым ртом, вроде полегче. Продолжаю тянуться, и, наконец, нашариваю смятую пачку «герцеговины». Вытаскиваю не менее мятую сигарету, трясущимися пальцами заталкиваю в рот, пытаюсь прикурить от облупившейся зажигалки. Горький дым наполняет глотку, затем бронхи, лёгкие, по телу растекается волна никотинового расслабляющего одурения. Выдыхаю. Человеческая природа такова, что нам приятно не только то, что нас питает, но и то, что на убивает. Парадокс.
Когда Колян полностью открыл пасть, я так же оцепенел. Не от ужаса, ужас ушёл уже на второй план, в моём теле на полную мощь работала удивительная химическая фабрика, бросающая в кровь в запредельных концентрациях энзимы, ферменты, соли, белки. Под подбородком спазм, некая железа также сжалась, в едином импульсе выдав в кровь всю свою секрецию.
Я плюнул длинным, тягучим, шипящим плевком прямо в открывшийся передо мной зев, в котором вот уже почти поднялся стрекательный отросток. Паразиты обездвиживают свои жертвы ядом, представляющем собой крайне сложный фермент, а орган, которые они для этого используют, похож на язык хамелеона. До поры скрытый в пасти, наполненный ядом, он ждёт своего часа. Оконченный костяным отростком-иглой, именно он парализует, вылетая в считанные доли секунд, жертву, пока она заворожена видом полной зубов пасти, похожей на творение безумного художника-биомеханиста. Да, согласен, поглядеть есть на что. В отделении института паразитологии есть великое множество препаратов этих тварей, и каждый препарат завораживает. Удивительно, как эти звери умеют играть на тончайших струнах человеческой психологии. Многие миллионы лет эволюции они подбирали себя к нам, как ключ к замку. И получилось, надо сказать, на удивление удачно. Коляныч будто бы поперхнулся, икнул, его непропорциональные черты, вздрогнув, начали судорожно сокращаться. Пасть конвульсивно закрылась, с отвратительным мокрым хлюпающим звуком, истекая белесой пеной. Конечности подогнулись, руками он попытался вытащить из пасти чужеродное, тревожащее, злое, но не успел, и, всколыхнувшись, осел в темноте коридора.
Мне темнота помехой уже не была, включилось ночное зрение, поэтому я, хищно пригнувшись, быстро обследовал гнездо на предмет имеющихся живых паразитов; таковых не было, одни коконы. Понятно: Коляныч тут обитает один, и, подобрав с земли фонарик, я открутил его заднюю крышку и вынул одну батарейку. На торце последней имелась небольшая вмятина, я нажал на неё изо всех сил. Щелчок.
Всё, теперь осталось ждать команду поддержки. А долго, впрочем, ждать и не пришлось, ребята всё время были поблизости, с тех пор, как я известил их о близости охоты оставленным в том самом электрощитке, откуда я забрал фонарик, стеклянным шариком. Фонарик я мог взять в любой момент, это ничего не означало, но вот если него вдруг оказывался шарик, это сигнал к операции. Старуха, что постоянно выскакивает, как чёрт из коробочки, из-за обшарпанной деревянной двери своей неухоженной квартиры, тоже наш человек, и проверить маячки её непосредственная обязанность. Пригибаясь, поминутно сплевываю горькую слизь, сочащуюся из моих слюнных желёз, я пробираюсь к выходу. Больше мне в этой подземной юдоли скорби делать нечего. Волнами накатывает ярость и тошнота. Надо бороться. Ощущение, будто на плечи давят десятки килограмм. Это отходняк, такое после каждой охоты бывает. Ползу, ежеминутно спотыкаясь, кашляя и матерясь.
Я выползаю сперва из железной двери, оставляя на ней след покрытых потом рук, шатаясь, прохожу через корпус цеха старой фабрики, в глаза бьёт почти невыносимый солнечный свет. Не знаю, сколько раз падаю, но все равно, с матюками, потом, проклиная всё и вся, как-то продвигаюсь. Кое-как, помогая себе руками, ногами, и бог знает чем, я выползаю из заброшенного здания, и, обессилев, приваливаюсь к бревну, очень кстати оказавшемуся поблизости от входа. Пока у меня есть время, вытаскиваю наушники и сую в уши, плеер, подсоединённый дополнительно и к сети Легиона, всегда со мной. Нажимаю кнопку.
Вот теперь можно и отдохнуть. Какое облегчение. По телу словно растекается жидкий свинец, горячая, муторная тяжесть прижимает к земле. Тем временем все скрытые до поры службы приходят в движение. Внизу готовит аппаратуру группа поддержки, оцепление контролирует район, медики наготове, активируют свои контейнеры со льдом и чёрт знает чем ещё, напичканные по самое не могу электроникой, и не только ей, по заблокированному для гражданских, военных, и прочих граждан каналу радиосвязи передаётся неисчислимое количество команд, и не менее впечатляющее число профессионалов включаются в работу. Ибо имя нам — Легион. Недаром нас Церковники боятся, дали мы им жару в своё время. Грузовики с оборудованием следуют указанными маршрутами, останавливаются, откидывая борты, из части одних выгружают аппаратуру, из других выпрыгивает целая топа военмехов, и, не задерживаясь, пробегает, практически бесшумно, мимо меня, спецура в полной защите ныряет внутрь логова. Однако, хорошо их тренируют. Мне даже немного завидно. Я каждый раз трясусь, как сопляк, впрочем, я именно так и выгляжу.
Боевой ранг М13, это означает мужской пол, 13 биолет. Именно такие и представляют наибольший интерес для паразита, именно поэтому наше обучение начинается с 2-х лет. Институт определяет наиболее перспективных, а отбор этот очень жесткий, из тысячи кандидатов, в лучшие годы, хорошо если брали троих. Затем, после определенных испытаний, они отбираются в группы Охотников. Из сотни выживают, дай бог, двое-трое. Так выходит, что на сто тысяч людей, хорошо, если будет один Охотник. И это ещё хорошая пропорция.
Один Охотник способен избавить город от десятка паразитов за год, ведь эти твари инстинктивно тянутся к скопищам людей. В старые времена паразиты, и вправду, косили людей, как своё стадо, нимало не заботясь ни об удобстве последних, ни о численности.
Но все хорошее когда-то кончается. И однажды светлые умы человечества основали тайное, хорошо законспирированное общество, которое когда-то ещё очень давно задалось вопросом, а почему иногда исчезают люди, которым, казалось бы, ничто не угрожало, живи да живи себе?
Иногда, впрочем, если паразит был слишком молод и неумел, или ему просто не везло и что-то мешало, редким людям удавалось вырваться из смертельной ловушки. Отсюда и легенды про ночных чудовищ, вампиров, оборотней, и прочий бред. Феромоны паразита это ещё и очень сильный галлюциноген.
Итак, люди задались вопросом, а что же, собственно, с ними происходит. С теми, кто такие вопросы задавал вслух, довольно скоро происходили всевозможные происшествия. То вдруг ни с того, ни с сего человек, в жизни которого не происходило ничего особенного, выбрасывается из окна, то прыгает под поезд, вскрывает вены, стреляет себе из ружья в голову. И люди задумались, не является ли это чьей-то злой волей. В строжайшей тайне, с использованием всех мыслимых и немыслимых предосторожностей, было организовано общество суперпрофессионалов, работающих исключительно над этой загадкой. Множество учёных, воинов, инвестигаторов, да и простых людей приложили все свои силы, чтобы найти ответ. И этот ответ довольно скоро был найден, и он поражал воображение. Веками люди жили рядом с врагом, который, нимало не интересуясь их устремлениями, пожирал их, невозбранно плодясь и пользуясь плодами их труда. Выяснилось, что веками паразиты эксплуатировали человеческий род, так, как люди, например, используют свиней, пожирая их; занимая высокие посты, направляя развитие человечества в удобном лишь для них направлении. С той лишь разницей, что, люди, разводя тех же свиней, прилагали усилия, дабы их питомцам было комфортно жить и плодиться, а паразиты на подобные условности плевали с пожарной каланчи. Им удобство человеческого рода было абсолютно неважно, главное — результат.
Для паразита, в общем-то, дослужиться до значимого поста было несложно: во-первых, учитывая их видовую способность втираться в доверие и располагать к себе людей, подверженных атаке феромонов, а во-вторых, паразиты жили долго. Типичный паразит мог коптить небо лет триста, а может, и все четыреста, подпитываясь жизненной энергией тех, кого он пожирал. Так получилось, что, за время, пока человечество, фигурально выражаясь, встало на ноги, довольно значимую часть его верхушки составили именно паразиты. И им, ясное дело, было невыгодно, чтобы о них узнали, поэтому в какой-то момент сообщения об исчезновениях людей начинали усиленно замалчиваться. Подавалась это, понятно, под соусом нераспространения информации, могущей привести к панике, и все прочее. Хотя протечки в информационное пространство и случались, время от времени: взять хотя бы известные истории о Марии Целесте или Кроатоне.
Легион начал свою работу на заре времён, когда хомо сапиенс ещё бегал голый по равнинам Единого континета. Медленно, неэффективно, но уверенно, паразитов начали выбивать, и этому способствовало одно качество. Паразиты были исключительными индивидуалистами, каждый пасся на определенной отвоёванной им территории, и мысль о том, чтобы скооперироваться вместе для решения какой-либо задачи, никогда не приходила им в голову. Вероятно, это проистекало просто из того, что обычно таких задач никогда у паразитов не возникало. Естественных врагов у них не было, отчего они и возомнили себя князьями мира. Лишь в период размножения паразит мог подпустить к себе самку, да и то ненадолго. Легиону эта особенность очень упрощала задачу. За несколько тысяч лет поголовье паразитов было уменьшено в сотни раз, учитывая тот факт, что их, в пересчете на человеческое поголовье, было в сотни раз меньше. И это естественно: львов много меньше, чем антилоп, на которых те охотятся. И волков, соответственно, много меньше, чем зайцев. Развитие человечества отреагировало на это мгновенно: получили мощный толчок вперёд науки, ремёсла, общественные формации. И немудрено, ведь нерастраченная психическая энергия искала выход. С тех пор Легион стал незримой силой, контролирующей безопасность людей.
Мимо меня несут алюминиевые носилки, на которых обрюзгла туша Коляныча. Удивительно, как преображаются эти существа, когда теряют над собой контроль. Как могли принимать за подростка округлую, весом за 200 кило, одутловатую тварь? Удивительная вещь феромоны. Я, скрипя суставами и кряхтя, как старый дед, медленно поднимаюсь. Внизу, у ангаров, народ нервно курит. Ждут, лениво матюкаясь и покуривая, а то и прикладываясь к фляжке, а может быть, и кости мне перемывают. Ну что ж, всегда так было. Прихрамывая на не совсем ещё послушную ногу, по едва различимой тропинке я начинаю спускаться.
Работы ещё навалом. Позавчера сообщили, в Тропарёво пацан пропал.
Автор: 0urob0ros