Этот день был прекрасен, как будто в него уместилось все лето. Сухой жар поднимался из трещин на тротуарах и, слегка мерцая, колыхал растущую в них коричневую траву. В застывшем воздухе висела тишина, солнце светило раскаленной монетой с бледного безоблачного неба, неподвижные зеленые листья, иссушенные и обожженные, томились от безветрия.
Вращающиеся оконные вентиляторы гнали раскаленный воздух с улицы в комнаты. Газеты шуршали страницами на кухонных столах, пока над ними пролетал искусственный ветерок, да так и замирали, горячие, никем не прочитанные. Тарелки, оставшиеся после завтрака, были позабыты на столе, тарелки с несъеденным обедом (скукожившийся черный хлеб, пожухлые листья салата, сухая, как бумага, клякса горчицы) стояли рядом. Утренний кофе, заваренный в двух кружках, от дневной жары все еще был тепловат.
— Фух, Мейбл, ну и жарища. — Джордж Мэдоус сидел в кресле, развалившись, как наевшийся до отвала человек. Рубашка и брюки его были расстегнуты, но не из-за переедания, а из-за жары.
Мейбл, его жена, лежавшая без сил на соседнем диване в халате с узором из пожухлых подсолнухов, которые в вялом диссонансе сливались с потертыми маргаритками на обивке дивана, попыталась что-то сказать и не смогла. Продолжая слабо обмахивать себя журналом в правой руке, она сделала еще одну попытку.
— Обычная… жара, — удалось вымолвить ей хриплым голосом, после чего она закрыла глаза, чтобы предотвратить дальнейшие замечания.
— Да, — слабо произнес Джордж, тоже закрывая глаза. Он всегда вставлял последнее слово и сейчас не смог промолчать. Собравшись с силами, он добавил то, что Мейбл и так было прекрасно известно: — По радио сказали, что может стать еще жарче.
Трое двенадцатилетних парней ненавидели лето.
Так было не всегда. Когда-то лето принадлежало им. С первого дня каникул до той минуты, когда снова раздавался жуткий школьный звонок, они распоряжались летом, как его хозяева. Были бейсбол, и теннис, и минигольф, и игра в шарики в горячей пыли. Была охота на бабочек, и были монархи с оранжево-черными крыльями, огромные, как птеродактили, и почти столь же неуловимые. Были походы к секретному озеру с кувшином, были капли озерной воды и микроскоп Лема для рассматривания живущих в них амеб. Они плескались с утра до самого вечера, и на закате из озера выползали раскисшие от воды существа, сморщенные, как изюм, чтобы обсохнуть и отдохнуть в последних лучах солнца. По ночам был телескоп Монка, огромная сухая холодная луна, проплывающая через окуляр, как рябой воздушный шарик, и Сатурн, висящий молчаливо и величественно внутри золотого кольца. Были ночевки во дворе, и была палатка Шепа, освещенная изнутри, но не светлячками, а фонариками мальчиков, читающих комиксы. Был запах «Стерно» и теста для оладий на следующее утро. Был металлический привкус теплой воды в скаутских флягах.
Лето было их временем, временем вдали от учебников и грозящих пальцев родителей, временем мальчишек. И в этом году оно началось так же, как всегда: тетради в черно-белых обложках засунуты подальше, карандаши заброшены под кровати в комки пыли, школьные формы спрятаны в самую глубину гардеробов.
А потом хватаешь промасленную, пахнущую кожей бейсбольную перчатку и айда на двор! В начале лета было всё: грязные кеды, короткие штаны, росистое утро, уступающее место свежей дневной жаре, вечерние грозы, распугивающие игроков теплыми и большими, размером с игральный кубик, каплями, неожиданная прохлада, заставляющая зябко поеживаться. Озеро, еще озеро и еще больше озера; ночная прохлада; резкий холодный вкус мороженого и колы из бутылки в ведерке со льдом, горячая сосиска, источающая пар из-под кучки тушеной капусты. Кино в автокинотеатре из грузовичка дяди Джеда, в котором двое прятались под брезентом. Утром, днем и вечером это было лето.
Настоящее лето.
Пока что-то… не начало меняться…
Первым это заметил Шеп, когда они сидели в домике на дереве днем где-то в середине августа. Они как раз закончили меняться карточками с бейсболистами и взялись спорить, сколько карточек (только парных!) нужно прицепить к спицам велосипеда, чтобы они начали трещать, при этом продолжая другой спор о том, кто из девчонок красивее, Маргарет О’Херн или Энджи Бернстайн, когда Шеп вдруг поднял голову и принюхался, точь-в-точь как собака. Нога, просунутая в одну из многочисленных дыр в полу, прекратила качаться, как маятник, и замерла.
— Ты чего? — спросил Лем, а Монк, нахмурившись, оторвался от нового выпуска «Склепа ужасов».
— Выключай мозг, Шеп, — недовольно буркнул Монк. — Сейчас лето.
— Только из-за того, что ты не хочешь говорить о девчонках, или о волосатых ногах, или о… — начал было Лем, но осекся, когда посмотрел на лицо Шепа.
— Что-то не так, — промолвил Шеп, оставаясь в позе пойнтера, почуявшего дичь.
Лем хохотнул, но тут же замолчал, увидев серьезные глаза Шепа. Шепотом он произнес:
— Что значит «не так»?
Шеп, не шевелясь, сказал:
— Разве ты не чувствуешь?
Монк, решительно тряхнув головой, вернулся к комиксу, но на лице Лема появилось озабоченное выражение. Шеп никогда не ошибался в таких вещах.
— Я… ничего не чувствую… — еле слышно промолвил Лем.
Лениво, не отрывая взгляда от «Склепа ужасов», Монк пихнул ногой кед, и тот упал на голень Лема. Комок рыжей грязи отвалился от рифленой подошвы и стек по его голой ноге.
— Ну что, чувствуешь что-нибудь, Лемник?
— Тихо! — резко произнес Шеп, и это была не просьба.
Двое других мальчиков замолчали, и Монк наконец сел, без труда найдя задом самую большую дырку в полу, которую они называли — разумеется! — «сортир». Нечто вроде легкого шипения, что-то похожее на жуткий стрекочущий звук, который издают цикады, прошелестело мимо его уха и скользнуло по щеке, хотя ни единое дуновение ветра не шелохнуло горячий утренний воздух.
— Что это?..
— Становится жарче, — просто сказал Шеп.
— Может, открылась Адская пещера? — засмеялся Монк, но никто его не поддержал.
Днем было слишком жарко, чтобы купаться. Так продолжалось и следующие три дня. Они покинули кривобокий домик на дереве, изготовленный из досок разного размера и кое-как сколоченных разрисованных оранжевых ящиков, и переместились в подвал Монка, где было сыро, но прохладно.
Еще никогда не бывало настолько жарко, чтобы нельзя было сходить на озеро.
Никогда.
Они перечитали всю коллекцию комиксов Монка, покрывшихся плесенью от долгого хранения в подвале. Из досок, слишком плохих даже для домика на дереве, Монк соорудил в углу лабораторный столик, и они принялись возиться с химическим набором, чтобы сделать такие штуки, которые сначала желтые, а потом становятся красными, и другие, из которых дым идет. Они поиграли с рогатой антенной старинного телевизора, огромного деревянного ящика с крошечным, размером с книгу, черно-белым экраном, и настроили канал фильмов про чудовищ. Какое-то время сквозь полосы и снежок на экране они наблюдали за тем, как человек с планеты Икс буйствует в шотландских болотах. Потом Монк принес миску винограда. Часть ягод они съели, а остальными принялись стрелять друг в друга, кладя их в рот и хлопая по щекам, чтобы виноградинки вылетали, как снаряды из пушки.
Но все это время они невольно косились на окна подвала, за которыми был свет и была жара.
— Может, нам все равно пойти искупаться? — наконец предложил Монк на второй день.
Пройдя полдороги до секретного озера, истекая потом и задыхаясь, они повернули обратно. Солнце на небе сделалось еще горячее и даже как будто больше.
Вернувшись в подвал, поиграли в дартс, потом выстроили рядами пластмассовых солдатиков и посбивали их стеклянными шариками и резинками.
Пока Лем и Шеп разговаривали о запахе пота из-под мышек и о бритье, Монк сидел насупившись.
И каждую минуту в течение этих трех дней их взгляды устремлялись на окна подвала высоко под потолком, наполненные светом и закрытые, чтобы не пропускать летнюю жару.
В ту ночь они взяли на секретное озеро телескоп Монка, палатку Шепа и радио отца Лема.
Радио транслировало музыку и рассуждения о жаре. Воздух был сухим и горячим, как в духовке. С безоблачного неба усмехалась Луна, наклонившаяся под каким-то странным углом, а через некоторое время в темноте появились и звезды, но в раскаленном воздухе они казались далекими и тусклыми. Телескопом они так и не воспользовались. Мальчики немного поплавали, но за эти три дня вода в озерце так нагрелась, что сделалась похожей на теплый чай. Внутри палатки было так же жарко, как снаружи, и, пытаясь заснуть, они долго беспокойно ворочались. Когда решили почитать комиксы, фонарики быстро потускнели, а потом и вовсе погасли.
В темноте Лем попытался снова заговорить о Маргарет О’Херн с Энджи Бернстайн и о том, как Шеп тоже запишется в их легкоатлетическую команду, когда осенью они перейдут в среднюю школу, но Монк велел ему заткнуться.
Потом совершенно неожиданно Шеп произнес:
— Что думаете об Адской пещере?
— А что пещера? — фыркнул Монк. — Думаешь, она правда ведет в ад?
— Так говорят.
Лем, помолчав, сказал:
— Думаешь, из-за нее жара не заканчивается?..
— Хотел бы я знать, — ответил Шеп.
— Ты что, и впрямь думаешь… — начал Лем.
— Спи! — прервал его Монк.
Утром стало еще жарче.
Над деревьями поднялось солнце цвета топленого масла. Монк поставил маленькую сковородку на две банки «Стерно», но никто не хотел есть, поэтому он даже не стал готовить завтрак. Воду из фляг вылили, потому что на вкус она была, как жидкий алюминий.
Жара усиливалась.
«Сегодня на градусниках девяносто девять градусов, — щебетало радио, — и кто знает, что будет завтра? Напомню, что ночью температура опустилась всего до восьмидесяти девяти. Надеюсь, ваши вентиляторы работают на всю мощность или у вас под рукой есть холодильник, куда можно засунуть голову!»
Далее диктор поведал, что бюро погоды не известно, почему установилась такая жара.
— Как это им не известно? — удивился Шеп. — Разве они не должны этого знать?
И словно в ответ жизнерадостный голос из радио произнес: «Судя по всему, друзья, эта жара не связана с погодой! Если верить метеорологическим показателям, сейчас должно быть около восьмидесяти с половиной градусов тепла с умеренной влажностью! Как вам такое?»
— Как вам такое! — презрительно скривился Монк.
Радиоголос, снова как будто в ответ, прощебетал перед самым началом рекламы: «Друзья, только представьте, а что если прохладно уже никогда не станет?»
Шеп посмотрел на друзей, и лицо его вдруг сделалось мрачным.
— Может быть, он и прав, — промолвил он.
Дождя не было следующие несколько дней. Темные грозовые облака собирались на западе, обещая прохладу и влагу, но, надвигаясь, разваливались на части и растворялись, как дым из трубки в высоком голубом небе. Трава из ярко-зеленой стала грязно-коричневой, ровные прямоугольные газоны за одну ночь изменили цвет и умерли. В городе немногие оснащенные системами кондиционирования воздуха заведения (универмаг «Фербер» и магазин «Полезные мелочи» с новеньким кондиционером, угнездившимся над входной дверью и поливающим входящих посетителей теплой водой из плохо установленного конденсатора) были забиты людьми, которые ничего не покупали, а лишь бродили, как зомби, между стеллажами, ища прохлады. Температура перевалила за сотню днем и по ночам опускалась градусов на десять. На дорогах брошенные машины с открытыми капотами и недовольно шипящими радиаторами приткнулись к тротуарам, напоминая доисторических рептилий. Похожие на бронтозавров пустые автобусы замерли без движения на остановках, зевая распахнутыми дверями на пустые белые скамейки.
Птицы перестали петь, утром было жарко, как в полдень. Собаки тяжело дышали в будках. Комары исчезли, а мухи неподвижно висели на оконных сетках. Пауки не выползали из темных уголков.
Вода из холодных кранов исходила паром.
Температура поднялась еще выше.
Трое двенадцатилетних парней совершили еще одно паломничество к секретному озеру. Им до смерти надоел подвал Монка, они поставили все опыты, перечисленные в руководстве химического набора, и даже по глупости начали наобум смешивать реактивы, пока из очередной кучки не повалил рыжий удушливый дым, от которого им пришлось убегать наверх. Все равно в подвале было уже слишком жарко, хоть с закрытыми окнами, хоть с открытыми. Холодильник на кухне Монка гудел, как недовольный робот, его дверь распахнули, чтобы хоть немного остудить воздух. Молоко прокисло, и его неприятный запах смешался с кислой вонью гниющих овощей. В раковине громоздилась гора немытой посуды. Радио жужжало надоедливым насекомым. Родители Монка уехали в «Полезные мелочи» остудиться кондиционером.
«…и даже жарче. Температурные рекорды побиты не только в Соединенных Штатах, но также в Европе и Азии… — вещало радио, хотя голос ведущего звучал уже не так жизнерадостно, почти устало. — Местные власти убедительно просят всех склонных к тепловым ударам…»
Монк с Шепом собрали все продукты, которые нашли, взяли палатку Шепа, которая валялась, кое-как свернутая, в углу, и отправились на озеро.
«Уже зафиксировано сорок смертельных случаев…» — трагическим голосом сообщило радио, прежде чем за ними захлопнулась дверь.
Это было все равно что идти по печи в хлебопекарне. Жару источали не только земля и воздух, но и все, что было вокруг. Они чувствовали ее ступнями через подошвы кедов, коленями, веками. Волосы на их головах стали горячими. В воздухе не было ни капли влаги.
Шеп посмотрел на солнце, и глаза сразу же заболели.
— Мне все равно, насколько теплая вода, — сказал Монк. — Хуже не будет.
Было. Добравшись до озера и начав раздеваться, они увидели, что от воды поднимается пар, в ней плавают мертвые рыбы, похожие на плоские пластиковые игрушки.
— Ну и ладно, — сказал Монк, ступил в воду и взвыл.
С ужасом на лице он повернулся к друзьям и показал им покрасневшую ногу.
— Тут правда горячо! — воскликнул он.
Лем сел на землю и взялся руками за голову.
Монк дрожащими руками начал снова натягивать на себя одежду.
Шеп убежденно сказал:
— Кто-то украл наше лето. Мы пойдем в Адскую пещеру и вернем его.
— А? — произнес слабый голос у кухонного стола. Джордж Мэдоус смотрел на пар, поднимающийся над наполовину пустой чашкой кофе. Кофе он налил себе полтора часа назад, но тот все еще не остыл.
Он поднял руку, чтобы взять чашку, посмотрел на оставшееся на столе пятно пота и снова опустил руку.
— Мейбл? — позвал он сухим скрипучим голосом. Вентилятора слышно не было, и, когда Джордж Мэдоус с трудом повернул голову, он увидел, что халат жены выглядит так, будто он тает вместе с ней, впитываясь в диван. Ее правая рука все еще сжимала журнал, но теперь замерла неподвижно, глаза будто остекленели. Дыхание почти прекратилось.
— Боже… — выдохнул он, закрывая глаза и вставляя последнее слово, хотя она ничего не сказала. — Стало еще жарче…
Трое двенадцатилетних парней стояли перед укрепленным гниющими бревнами входом в пещеру. С ними была ржавая красная тележка Монка, наполненная, как фургон пионеров Запада, всякими нужными и полезными вещами: радио; два фонарика с новыми батарейками (работал один из них); три пачки овсяных хлопьев; шесть комиксов (без повторов); большой термос чая со льдом; четыре жестяные банки теплой крем-соды; моток веревки для сушки белья, украденный со двора матери Лема; крысоловка, из-за которой они по дороге долго смеялись («А что, если там крысы будут?» — настаивал Лем. «Может, сразу гориллы?» — возражал Шеп. В конце концов Шеп устал спорить и просто бросил крысоловку на общую кучу); игрушечный пистолет; кухонный нож с поломанной ручкой; распятие; Библия. Последние два предмета добавил Шеп, сказав: «Мы же будем спускаться туда» и не пожелав слушать возражений. Вошли.
В пещере было темно и, по сравнению с открытым пространством, почти прохладно, но, чем дальше они шли, тем становилось темнее и жарче. Тела мальчиков покрылись потом, но они не замечали этого. Им встретился поворот налево, за ним крутой подъем, на котором не оказалось ничего интересного, а потом они вышли к обрыву, окружившему их настоящей темнотой и заставившему остановиться.
Лем, тащивший тележку, порылся в куче вещей, достал неработающий фонарь, потом раскопал исправный и вручил его Шепу.
Включив фонарь, Шеп обвел лучом лица друзей.
— Что, струсили? — спросил он.
— Может, останемся здесь на ночь? — предложил Лем.
Шеп взглянул на часы, посветив фонариком на руку.
— Сейчас только два часа дня!
Посмотрев назад, они увидели круто уходящий вниз склон, на дне которого лежал круг света, казавшийся горячим и далеким.
— Я есть хочу, — сказал Монк.
— Позже, — отрубил Шеп и направил луч вперед. Перед ними были темнота и почти отвесный спуск. Монк и Лем пошли вперед вслед за лучом.
После двадцати минут спуска, которые показались им бесконечными, черная ручка тележки выскользнула из потной руки Лема. Тележка с грохотом понеслась вниз.
— Берегись! — крикнул он. Монк с Шепом едва успели отпрыгнуть в стороны, пропуская тележку.
Какое-то время раздавался удаляющийся в земные недра грохот, потом он стих, и снова наступила тишина.
— Зачем ты сказал, чтобы мы отошли? — накинулся на Лема Шеп. — Мы же могли остановить ее!
— Ничего, мы ее найдем, — вставил Монк.
— Извините… — промямлил Лем.
— Ладно. Монк прав. — Луч фонаря снова устремился вперед, и они продолжили спуск.
Прошло два часа. Лему хотелось пить, а Монку — сделать привал, но Шеп упрямо шагал вперед Теперь здесь было, пожалуй, даже жарче, чем снаружи, и Лем, тяжело дыша, наконец робко спросил:
— Думаешь, мы почти… там?
— Ты хочешь сказать, в аду? — ответил Шеп и добавил: — Если мы там, то у нас больше нет распятия, и защищаться нам нечем. Оно уехало в тележке. Монк фыркнул. Шеп раздраженно направил луч фонарика на него, и в ту же секунду свет потух.
— О-о-о, — захныкал Лем.
— Тихо, — приказал Шеп. — Наверно, батарейка отошла.
Они услышали, как он в темноте потряс фонариком, но тот не загорелся.
— Может, крышка ослабла…
Они услышали металлический щелчок и звук рассыпавшихся по полу частей фонарика.
— Ну вот! — протянул Монк.
— Помогите собрать! — приказал Шеп, но теперь в его голосе звучали нотки отчаяния.
— Я слышу крыс! — вдруг воскликнул Лем, и все замерли.
Что-то быстро проскользнуло и зашуршало в темноте перед ними.
— Опускайтесь, давайте фонарик собирать, — сказал Шеп, и несколько минут слышалось только испуганное дыхание, хлопанье и шуршание ладоней по земле.
— Нашел стекло! — неожиданно воскликнул Шеп.
— А вот отражатель, — прибавил Монк.
— А что, если тут крысы ползают? — испуганно произнес Лем, но Шеп не обратил внимания на его слова.
— Осталось найти крышку и одну батарейку. Вторая осталась внутри.
— Нашел батарейку! — раздался через пару секунд ликующий голос Монка.
— А я не могу найти крышку, — упавшим голосом отозвался Шеп.
— Говорю вам, тут крысы! — едва сдерживая слезы, пролепетал Лем.
— Тоже не нахожу крышку! — сказал Монк.
Темнота снова наполнилась шуршанием рук и тяжелым дыханием.
Неожиданная вспышка света ослепила их, погасла и ослепила снова.
— Крышка не нужна… Могу пальцем придержать, — сообщил Шеп.
Держа фонарь двумя руками, он навел луч света на друзей. Монк все еще шарил руками по земле, а Лем стоял с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене.
Луч упал вниз, побегал по камням и замер на красном пластиковом кружочке.
— Крышка! — завопил Монк, бросаясь к ней.
— Дай мне! — сказал ему Шеп.
Опять сделалось темно, послышалось сопение, и через миг снова вспыхнул свет.
Друзья стояли, переводя дух.
Через минуту их дыхание успокоилось.
Но шуршащий звук не прекратился.
— Крысы! — закричал Лем и взвизгнул.
Луч фонарика опустился вниз и выхватил из темноты лежащую на боку искореженную красную тележку, коробку хлопьев с прогрызенным углом и длинную жирную серо-бурую крысу, которая, принюхиваясь, засовывала усатую морду в крысоловку.
Раздалось громкое «клац!», от которого луч фонаря дрогнул, и Шеп в темноте позади услышал нервный смешок Лема.
— Видали?
На ночлег остановились через два часа. Если верить часам Шепа, было десять. Фонарик снова погас, на этот раз из-за батареек, но Шеп переставил в него батарейки из второго, неработающего фонаря. Они устали, хотели есть, пить и изнывали от жары. Тележка была на ходу, но теперь при каждом повороте передних колес издавала громкий скрип. Ручка у нее погнулась, но Лему удалось ее выправить. Они нашли все, что в ней было, кроме одной банки шипучки, которую Монк благополучно раздавил ногой, как только они двинулись в путь. Теперь Монк источал сильный запах крем-соды, и друзья то и дело над ним подтрунивали.
— Нам на завтра батарейки понадобятся, — с серьезным видом произнес Шеп. Он нашел большое ровное место, где они смогли остановиться, что-то вроде уступа на склоне, за которым не было ничего, кроме пустоты.
Стояла плотная липкая жара, и они чувствовали, что жар поднимается снизу.
— А что будет, когда батарейки сядут? — поинтересовался Лем.
— Нужно экономить, — ответил ему Шеп.
— Но что будет..?
— Не бойся, — сказал Шеп, и в ту же секунду Монк прикрикнул:
— Да заткнись ты, Лем!
В темноте они ели, пили теплую шипучку и чай, в котором не осталось льда, и прислушивались. Но слушать было нечего. Ни крыс, ни гудения огня, ни капающей воды — ничего. Только неощутимый ухом звук нарастающей жары.
— Надеюсь, мы уже близко, — сказал Лем. — Я домой хочу.
— А что ты будешь дома делать? — отозвался Шеп. — Если мы не найдем чего-то здесь…
Остальное осталось недосказанным.
Они сели в тесный кружок вокруг фонарика, как вокруг костра.
Шеп со смешком сказал:
— Эй, а мы ведь так и недоговорили об Энджи Бернстайн!
Лем тоже рассмеялся.
— И о том, как у тебя подмышки воняют.
— И о твоих усах! — не растерялся Шеп.
Монк молчал.
— Эй, Монк, — повернулся к нему Шеп. — Ты уже брился?
— А бе-одорантом брызгался? Ты пахнешь, как крем-сода, но еще ты воняешь, как лошадь.
Монк изобразил сонный храп.
— Эй, Монк…
Храп прекратился.
— Отстаньте.
Лем засмеялся:
— Мальчик — крем-сода!
— Мальчик — лошадиная задница! — подхватил Шеп.
Монк ничего не ответил и вскоре захрапел по-настоящему.
Шеп разбудил их в семь по своим часам.
Сначала он не мог двигаться. Было трудно дышать и так жарко, что ему показалось, будто над ним повис паровой утюг. Он понимал, что так жарко быть не должно. Он почувствовал это, почувствовал запах и вкус жары точно так же, как почувствовал их в домике на дереве.
— Сегодня мы должны найти конец, — мрачно произнес он.
Поели и попили в темноте, как вчера вечером. Теперь они не разговаривали. Лем задыхался, он судорожными короткими вдохами глотал воздух.
— Мы… как будто… в… барбекю… — прохрипел он. — Невозможно… дышать…
Включили радио. По всем волнам раздавалось только шипение, пока вдруг не возникла местная радиостанция. Они услышали голос того же самого диктора, только теперь в нем от веселья не осталось и следа.
— …сто десять градусов сегодня, дорогие слушатели, — сказал он. — И это первое сентября! Местные пруды высохли, вчера три часа не было электричества. Это происходит повсюду. Ледники тают, а в Австралии, где сейчас конец зимы, вчера температура поднялась до отметки девяносто девять градусов…
Они выключили радио.
— Идем, — сказал Шеп.
Через полчаса заплакал Лем.
— Я больше не могу! — прохныкал он. — Пошли домой. Я хочу поплавать в озере, хочу готовиться к школе. Хочу осенние каталоги посмотреть, и чтобы ночью холодно было!
— Уже мало осталось, — невозмутимо произнес Шеп, хотя ему тоже было трудно дышать. — Мы должны это сделать, Лем. Если у нас получится, может, мы вернем все, как было.
Шеп навел луч фонаря на Монка, который молча тащился впереди.
Свет фонаря начал слабеть, когда они добрались до огромного завала из камней. Не обращая внимания на помеху, Шеп в тускнеющем луче фонаря снял крышку батарейного отсека радио и вытащил батарейки.
Они не подошли по размеру, поэтому он вставил их обратно и включил радио, оставив его шипеть фоном. Свет фонарика, дрогнув, погас, потом снова загорелся.
— Скорее! — закричал Шеп. — Проверьте с боков, можно ли здесь пройти!
Лем послушно бросился влево, но Монк не двинулся с места. Шеп нетерпеливо протиснулся мимо него, щелкая кнопкой фонарика и извлекая из него драгоценные желтые лучи.
— Здесь прохода нет, — коротко сообщил с левой стороны Лем.
Шеп, мигая фонарем, отчаянно водил рукой по краю завала, надеясь найти дыру, провал, лаз.
— Ничего… — задыхаясь, слабо произнес он и направил последний луч на Монка. — Может, тут есть трещина? Может, получится обрушить эту стену?
— Здесь нет трещины, — ровным голосом промолвил Монк. — И мы не сможем ее обрушить. — Неожиданно его ноги подкосились, и он плюхнулся на каменный пол пещеры.
Шеп выключил фонарь, включил и стал водить слабым, оранжевым, как тыква, лучом по всему завалу.
— Должна быть…
— Нет никакой Адской пещеры, — таким же лишенным интонации голосом произнес Монк. — Это сказка. Мой отец рассказывал ее мне, когда мне было семь лет. Это обычная шахта, которая выработалась, а потом обвалилась.
— Но…
— Это все из-за меня, — безвольным голосом прохрипел Монк. — Жара, бесконечное лето. Это из-за меня.
— Что? — удивился Шеп и подошел к нему. Лем с другой стороны сел на пол.
— Это все я… — повторил Монк.
Лем заплакал, замяукал, как раненый котенок, и снова погас свет. В темноте Шеп принялся щелкать фонариком.
— Я! — яростно воскликнул Монк.
Шеп еще раз нажал на кнопку, фонарик на миг загорелся, как гаснущая свеча, озарив призрачным светом лицо Монка, после чего опять погас.
— Я не хотел, чтобы оно закончилось, — раздался из темноты монотонный шепот Монка. — Я хотел, чтобы оно никогда не заканчивалось.
— Чтобы не заканчивалось что? — растерянно спросил Шеп.
— Это лето, — со вздохом просопел Монк. — Которое мы проводили вместе. Я не хотел, чтобы мы… менялись. Ведь мы менялись. Мы разговаривали о девчонках, а не о бейсбольных карточках, о волосатых ногах, а не о комиксах про монстров, о том, как воняют подмышки, а не об озере и телескопе. Раньше мы все делали вместе, а теперь и это начало меняться. Вот поступили бы мы в среднюю школу, ты захотел бы встречаться с Энджи Бернстайн, а ты занялся бы легкой атлетикой. Потом стал бы встречаться с Маргарет О’Херн, а карточки и комиксы засунул бы в чулан вместе с шариками, палаткой, фляжкой и сачком. Химический набор пылился бы в углу подвала. Я видел, что так будет. Все начало меняться, а я этого не хотел.
— Но как?.. — спросил Шеп.
В кромешной темноте он почти услышал, как Монк пожал плечами, а потом шмыгнул носом.
— Не знаю, как я это сделал. Я просто очень хотел. Каждую ночь, когда ложился спать, думал об этом. Каждый день молился. Каждый раз, когда вы с Лемом начинали говорить о девчонках, о волосатых ногах и о бритье, я молился все громче. А потом это как-то случилось. И я не смог все вернуть, как было…
Лем вскрикнул и начал тихо подвывать скрипучим голосом.
Стало еще жарче, а потом еще жарче. Радио, до сих пор работавшее, исторгло приглушенный звук статического разряда и замолчало.
В душной, тесной, невыносимо жаркой пещере фонарь последний раз брызнул тусклым светом, озарив заплаканное лицо Монка.
— Простите меня… — прошептал он.
— Мейбл? — прокаркал Мэдоус.
Он уже почти не мог говорить. Слова с трудом пробивались сквозь раскаленный воздух, который стал еще жарче. Его жена лежала без движения на диване, ее высохшая рука свесилась с края и касалась пальцами упавшего на пол журнала. Халат ее уже окончательно слился с обивкой дивана, как будто растворился в ней. Вентилятор в окне остановился. Небо сияло. Клубы пара поднимались с пола, из подвала, с земли. Сознание Джорджа вяло отметило запах дыма и огня.
— Мейбл? — позвал он, хотя уже не чувствовал под собой кресла. Он ощущал себя легким, как хлопья пепла, поднимающиеся над костром.
Глаза его нагрелись так, что перестали видеть.
Он сделал последний хриплый глоток обжигающего воздуха, когда мир вокруг него превратился в огонь и бушующее пламя.
И даже сейчас он не смог удержаться и вставил последнее слово. Выпуская из легких остатки воздуха, он надтреснутым шепотом произнес, хотя его уже некому было услышать:
— Да. Совсем жарко.
Автор: Эл Саррантонио
2006 г.