В одно прекрасное утро, полное солнца и птичьих песен, добрая ведьма Сэнди решила нарвать букет маргариток.
– Пойду на свой любимый холм, – сказала она.
Там-то она и обнаружила труп.
Мистер Лапкинс услышал крики, пока подстригал розовые кусты у себя в саду. Когда он добежал до холма, там уже собрался почти весь Добровилль. Жители мирного городка вопили, плакали и воздевали руки к небесам.
– Что?!..
– Как?!..
– В нашей книжке!..
– Боже милосердный!..
Убитой оказалась крольчиха Дженни Прыгг. Её бедное пушистое тельце было буквально разодрано в клочья. Трогательный накрахмаленный передник в клетку был не в силах прикрыть красно-сизые петли, выпавшие из её разорванного живота. Рядом валялась опрокинутая корзинка земляники, и было невозможно определить, где кончаются раздавленные ягоды и начинается кровь.
Маленького эльфа-почтальона вырвало радугой. Мистера Лапкинса тоже замутило. Он знал, что в других книгах кошки часто едят мышей и птиц, но сам с детства питался исключительно сливками и консервированным тунцом.
Он в жизни не видел мёртвых.
– Что здесь стряслось?! – произнёс голос, мужественный и мелодичный одновременно, и толпа расступилась, пропуская вперёд величественного единорога.
– Горацио! – облегчение мистера Лапкинса было настолько огромным, что он едва не бросился старому другу на шею. – Хвала небесам, ты здесь!..
Как и все его сородичи, Горацио был мудрым и справедливым – самым мудрым и справедливым из всех, кого мистер Лапкинс вообще знал. Жители Добровилля любили Горацио и шли к нему за советом и разрешением ссор. Если кто-то и мог сейчас вернуть на место упавшее небо, то только он.
Горацио взглянул на тело Дженни Прыгг.
– Кто… – его голос дрогнул. – Бога ради, кто мог сотворить такое?
Толпа встревоженно загудела, а Сэнди зло крикнула:
– Чудовище!
– Но у нас не бывает таких чудовищ! – в отчаянии сказал мистер Лапкинс. – Мы же не в каком-нибудь… тёмном фэнтези! Мы – книжка детских рассказов!
Горацио молча смотрел на труп, и все, затаив дыхание, ждали, что он скажет.
– Позовите охотников, – наконец велел единорог. – Остальные – расходитесь. Пусть соседи присмотрят за Бабулей Прыгг, ей нельзя это видеть. И, главное, ничего тут не трогайте, слышите? Нам нужно будет провести расследование.
Он поглядел на мистера Лапкинса.
– Дружище, я ведь могу на тебя рассчитывать? Ты мне поможешь?
Мистер Лапкинс молча кивнул.
Неохотно, то и дело оглядываясь, жители Добровилля стали расходиться. Храбрая ведьма Сэнди, глаза которой всё это время были сухими, вдруг разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.
– Ну-ну, Сэнди, – мистер Лапкинс неуклюже похлопал её по плечу. – Крепись.
Она громко всхипнула и помотала головой.
– Я просто… Д-до меня только теперь дошло…
У мистера Лапкинса сжалось сердце. Бедная девочка первой обнаружила весь этот ужас, конечно, она не выдержала…
– Я ведь хотела собрать… м-маргаритки… – Сэнди подняла на Горацио безутешный взгляд. – А теперь!.. Они же теперь в-все запачкались…
Мистер Лапкинс прочистил горло и убрал руку с её плеча.
– Пойдём, мой друг, – сказал Горацио. – Нам нужна надлежащая экипировка.
* * *
Надлежащей экипировкой оказался реквизит городского театра. Пока братья-охотники Пиф и Паф по приказу Горацио прочёсывали окрестные леса в поисках невесть откуда забредших диких чудовищ, он сам не менее тщательно обыскивал сундуки за сценой.
– Ага! – торжествующе воскликнул Горацио и нахлобучил на свою благородную голову что-то вроде нелепой шляпы с козырьком. Для мистера Лапкинса он отыскал плащ с пелериной и шляпу-котелок. Если честно, мистер Лапкинс затруднялся сказать, как именно это всё поможет им найти злодея, но Горацио знал своё дело, и мистер Лапкинс решил ему довериться. К тому же, оглядев себя в зеркале, он пришёл к выводу, что всё это ему очень даже к лицу.
– Ну-с, с чего нам стоит начать, мой дорогой доктор Лапкинс? – осведомился Горацио.
– Но я не доктор, – возразил мистер Лапкинс. – Я окончил университет, но учёной степени у меня нет.
– Очень плохо. Доктор нужен обязательно, – постановил Горацио.
Врачей в Добровилле было двое: доктор Пеликан, который даже на ночь не снимал круглое налобное зеркальце, и старая Повитуха. Мистер Лапкинс сомневался, что дети, которые читают их книжку, знают, кто такие повитухи. Зачем её вообще здесь поселили? Возможно, у автора был план когда-нибудь написать сказку о том, как Дженни Прыгг вышла замуж и, по кроличьему обычаю, наплодила целый выводок детворы. Можно было бы комически описать занятые будни новоиспечённой мамаши, и…
Вот только Дженни Прыгг никогда уже не будет нянчить крольчат.
Она ничего уже не будет.
Мистер Лапкинс запретил себе думать, что скоро кому-нибудь всё-таки придётся сообщить Бабуле Прыгг.
Горацио и мистер Лапкинс тщательно осмотрели место преступления. Следов борьбы было полно – сломанные ветки, примятая трава, – но июль выдался сухим, летом в Добровилле в принципе не бывало пасмурных дней, и жёсткая земля не сохранила отпечатки ног убийцы.
Доктор Пеликан и Повитуха поднялись на холм.
– Ой-ой! – воскликнул Пеликан и уронил свой чёрный саквояж. – Да её как будто звери драли!
– Это мы и так видим, – нетерпеливо сказал Горацио. Вооружившись огромной лупой, он тщательно изучал лапки Дженни – им могло повезти, и в драке она могла оторвать нападавшему клочок одежды или волос. – Что ещё скажете, док?
Пеликан сглотнул, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Повитуха без лишних слов отодвинула Горацио и принялась осматривать тело.
– Б-боюсь, что я… – Пеликан не поднимал глаз, – я… Это совсем не мой профиль! Я могу, ну, наклеить пластырь на разбитое колено, подуть на ранку… Выписать мёд и малиновое варенье при простуде…
Мистер Лапкинс сжал кулаки от досады. От него никакого прока!
Повитуха подняла передник Дженни и подол её юбки, посмотрела под неё долгим тяжёлым взглядом. Ни к кому не обращаясь, сказала:
– Было насилие.
– Да, госпожа Повитуха, конечно, – терпеливо сказал мистер Лапкинс, стараясь не показывать, как раздражён. – Мы поняли, что она скончалась не от естественных причин. Если вы…
– Другое насилие, олух, – бесстрастно сказала Повитуха. – Острым предметом.
Мистеру Лапкинсу понадобилась секунда, чтобы осознать.
– Ох, – упавшим голосом сказал он.
Какое-то время они молчали и думали об одном и том же: что за тварь могла так поступить?
– Понятно, – наконец сказал Горацио. – Мы выяснили здесь всё, что могли. Теперь нужно опросить народ. Вдруг у преступления были свидетели? Доктор Пеликан, заберите тело.
Пеликан испуганно отшатнулся, и мистер Лапкинс едва сдержался, чтобы не сказать ему что-нибудь резкое. Жалкий трус, годный только на то, чтобы лечить мозоли и больные зубы!..
Стоп. Зубы.
У мистера Лапкинса вдруг появилась идея.
Ведь Пеликан был в чём-то прав. На Дженни как будто напали дикие звери, которые рвали её. Зубами.
– Знаете что, доктор? – сказал мистер Лапкинс. – Мне срочно нужно на приём к дантисту.
* * *
– Но они все здоровые! – в недоумении воскликнул доктор Пеликан, заглянув мистеру Лапкинсу в рот.
– Неважно! – отрезал мистер Лапкинс из стоматологического кресла. – Просто вырвите любой!
Тем вечером он положил свой зуб под подушку, забрался в постель и сделал вид, что спит. Кошки хорошо это умеют.
Ему пришлось ждать долго, но, когда он уже потерял надежду, оконная рама скрипнула, и в дом проник посторонний. Затаив дыхание, мистер Лапкинс ждал, пока гость подойдёт к его кровати. Пока запустит руку под подушку…
Неуловимо быстрым движением мистер Лапкинс схватил эту руку за запястье. Сел, ударил по кнопке настольной лампы.
– Томас Лапкинс! – с негодованием воскликнула Зубная Фея. – Обманщик! Я прихожу только к детям, а ты давно уже не ребёнок!
– Не сердись, – сказал мистер Лапкинс. – Ты ведь слышала, что случилось с Дженни Прыгг? Мне нужна твоя помощь.
Она вырвала руку из его лапы и гневно помотала головой.
– Нет уж! Не впутывай меня во всю эту грязь!
– Ты не поняла, Фея, – мягко сказал мистер Лапкинс. – Мне. Нужна. Твоя. Помощь. И ты согласишься. А если не согласишься, то, клянусь богом, я сделаю это.
– Нет! – вскрикнула Фея. – Ты не посмеешь!
– Раз…
– Нет!
– Два…
– Ни за что!
– Три…
– Будь ты проклят!
Мистер Лапкинс посмотрел ей прямо в глаза и чётко сказал:
– Пожалуйста.
Фее нечем было крыть. Никто не в силах противостоять магии волшебного слова.
* * *
Вчера мистер Лапкинс и Горацио даром потратили вечер на опрос горожан. Если бы те знали хоть что-то, то ни за что не стали бы скрывать – только не от Горацио. Они смотрели на него, как на спасение. Кто выручил Добровилль, когда паводком смыло плотину на реке? Кто разрешил спор о Самой Большой Тыкве на прошлом празднике урожая? Если бы не Горацио, один бог знал, до чего бы тогда дошло. Даже мальчишки, крадущие сахар у своих мамаш, приходили к единорогу с повинной головой. Он никогда их не ругал – только мягко качал головой, цокал языком, и их совесть доделывала остальное.
Добровилль был охвачен страхом. Опоссум миссис Сумкинс тоже ничего и никого не видела, зато утверждала, что у неё ещё вчера было самое дурное предчувствие. По её щекам текли слёзы; Горацио галантно предложил ей носовой платок, и миссис Сумкинс высморкалась сама и по очереди высморкала семерых детей, рассованных по карманам её платья. Уважаемый добровилльский Звездочёт поведал, что прошлой ночью увидел в небе кровавую луну.
Ничто из этого не помогало расследованию. Но утром всё изменилось. Братья Пиф и Паф нашли чудовище.
Вернее, чудовище нашло их.
Когда охотники не вернулись в город под вечер, все просто решили, что они остались на ночь в лесу. Однако они не объявились и утром, а это уже было странно. На поиски вышел почти весь город, и вышел вооружённым. Оглядываясь, мистер Лапкинс видел вилы, лопаты, мётлы, кухонные ножи, и ему становилось не по себе.
Пиф и Паф правда ночевали в лесу. Пепел их костра уже остыл; остыли и их тела. Добровилльцы нерешительно остановились поодаль, не смея подойти. Мистер Лапкинс сделал шаг вперёд, и у него под ногой звякнули гильзы: охотники пытались защищаться. Тщетно.
Некстати вспомнилось, как младший, Паф, праздновал весной семнадцатый день рождения. Всё ещё совсем ребёнок... Мистер Лапкинс однажды поймал его в своём саду: Паф ломал пионы с его лучшего куста – как потом оказалось, для молоденькой ткачихи по имени Полли.
Мистер Лапкинс по секрету знал, что тем вечером Полли поцеловала мальчишку за этот букет.
Сейчас Паф лежал обугленным лицом в кострище – похоже, на него напали сзади. Мистер Лапкинс поёжился, представив себе круг света от огня – и непроглядную темь за ним. Тело Пифа было на самом краю поляны, как будто он спасался бегством. Его мёртвые руки всё ещё сжимали приклад двустволки. Из разинутого рта тянулись засохшие потёки почерневшей крови. Грудь и живот были разворочены, как и у Дженни Прыгг, обломки рёбер вонзились в раздавленное сердце…
А ещё его ели.
Сегодня это было ещё ясней, чем вчера: на лицах обоих братьев остались синие следы от зубов, из рук и плеч были вырваны целые клочья мяса. Мистер Лапкинс, внезапно обнаруживший себя на грани обморока, ухватился за то, что знал наверняка.
– Горацио, – сказал он. – Я потребовал экспертизы у Зубной Феи. Она обещала результат нынче к вечеру. Если кто и знает, чьи это зубы, то только она.
– Нет времени! – Горацио отбросил лупу, с которой изучал место преступления, далеко в кусты и выпрямился в полный рост. – Мы не можем ждать, пока убийца на воле! Кто знает, когда он сделает следующий шаг?!
Мистер Лапкинс ещё ни разу не видел своего друга таким взволнованным.
– Очевидно, что на них напал хищник, – сказал единорог. Он посмотрел на добровилльцев, застывших в ожидании его вердикта, и спросил:
– Какие у нас водятся хищники?
– Волки! – выкрикнул кто-то. На самом деле, последний волк уехал из Добровилля ещё два года назад. Его провожали всем городом, и он иногда приезжал на ярмарки продавать морковь и капусту со своей фермы.
– Лисы! – сказала миссис Кудахс, хлопотливо оправляя пёстрые перья.
– Эй! – обиженно воскликнул мистер Лис. – Это предрассудки! К тому же я всю ночь играл в шахматы с Пеликаном. Он подтвердит.
Пеликан подтвердил. Он смущённо признался, что никак не мог уснуть, зная, что у него в подвале лежит труп Дженни Прыгг.
Толпа загудела, выдавая предположения одно страньше другого. Тигры! Львы! Крокодилы! Драконы! Мистер Лапкинс стиснул пальцами виски, пытаясь думать. Никто из этих опасных животных и близко не бывал в Добровилле. Он сомневался, что такие вообще есть в их книжке.
И тогда ведьма Сэнди вдруг крикнула:
– Медведьссон!
И все разом замолчали.
Как они могли забыть об угрюмом здоровяке Медведьссоне? Он всегда держался особняком, у него не было друзей, и – боже правый! – он ведь жил на самой опушке леса!
Сэнди бросила свою метлу, вырвала ружьё из стиснутых рук Пифа и воздела его к верхушкам ёлок:
– За мной!
Ни мистер Лапкинс, ни Горацио и слова не успели сказать – толпа двинулась к дому Медведьссона.
Они потрясали своими граблями и палками, выкрикивали угрозы, и, видит небо, им не хватало только горящих факелов, чтобы сойти за разгневанную толпу из романа об охоте на ведьм. Однако на подходе к усадьбе Медведьссона добровилльцы невольно замедлили шаг, и это позволило Горацио обогнать их и снова стать во главе.
Медведьссон жил на самой дальней окраине города и не потрудился окружить дом забором. Горацио поднялся на высокое крыльцо, спокойно постучал в дверь.
Ответа не было долгое время. Мистер Лапкинс успел решить, что им никто не откроет. Однако в доме раздались шаги, скрипнула щеколда, и на пороге появился Медведьссон.
На его рубашке расплывалось большое алое пятно. Что-то красное капало с могучих широких лап.
Толпа притихла. Медведьссон обвёл всех тяжёлым взглядом исподлобья и рявкнул:
– Чего вам надо? Уходите!
Все знали, что он грубиян, который ненавидит гостей.
Это не утешало.
– Что у вас с руками, мистер Медведьссон? – спросил Горацио.
Тот поглядел на собственные лапы, как будто видел их впервые.
– Нам нужно осмотреть дом, – сказал Горацио. – Отойдите с дороги.
– Нет! – крикнул Медведьссон. В его глазах сверкнул настоящий страх, и он сделал шаг назад, закрывая дверной проём собственным телом. – Уходите! Я не звал никого из вас в гости!
– Пожалуйста, Теодор, – негромко сказал мистер Лапкинс. – Тебе ведь нечего скрывать, правда? Мы просто посмотрим и сразу же оставим тебя в покое.
Часто дыша, Медведьссон замотал головой.
Сэнди вскинула ружьё к плечу.
– Отойди с дороги, чудовище! – крикнула она.
– Сэнди, не надо! – в хриплом голосе Медведьссона была мольба. – Не нужно тебе на это смотреть!.. Я…
Сэнди разрядила ружьё ему в грудь.
Медведьссон упал с крыльца. Сэнди стояла не слишком близко, да и целиться вряд ли умела, так что, пока он летел до земли, он был ещё жив. Может быть, раны от дроби и вовсе получились не смертельными – кто теперь разберёт? Стоило Медведьссону удариться о лужайку, добровилльцы набросились на него, как голодные псы. В исступлении они били его ногами, лопатами, мётлами, по голове, по животу, по всему, до чего могли дотянуться, и их зубы были оскалены, как у диких зверей, как будто – или не «как будто» – чудовищами на самом деле были они сами. Сначала Медведьссон кричал, потом хрипел и булькал, и мистер Лапкинс, не успевая подумать, бросился в самое пекло, чтобы защитить его, отбить, закрыть собой, потому что, убийца или нет, никто не заслуживает умирать вот так, но Горацио вовремя поймал его за воротник. Если бы не он, мистера Лапкинса растерзали бы точно так же.
Медведьссон оказался крепким: он дышал до тех самых пор, пока кто-то из фермеров с размаху не пригвоздил его к земле вилами. После этого с горожан как будто спали злые чары. Толпа отхлынула назад и в стороны; люди и звери, тяжело дыша, вытирали кровь и пот с разгорячённых лиц, и в их глазах читался общий, страшный вопрос: «что же мы натворили?».
– Нам всё-таки нужно осмотреть дом, – сказал Горацио. – Кто знает, вдруг очередная жертва лежит у него в подвале, и, если бог милостив, может быть, она ещё жива.
Но никакой жертвы в подвале не было. Её не было ни на чердаке, ни под кроватью, ни в шкафах. Мистер Лапкинс и Горацио прочесали все укромные уголки, но никого не нашли. Последней непроверенной комнатой осталась кухня, и, помня о крови у Медведьссона на руках, мистер Лапкинс постарался быть готовым к тому, что сейчас там увидит.
Он не был готов.
На круглом столе, усыпанном мукой, стояла форма для пирога. На плите подгорала большая кастрюля вишнёвой начинки.
Какое-то время Горацио и мистер Лапкинс молча слушали, как булькает вишнёвый сироп. Потом мистер Лапкинс заметил записку.
В ней неуклюжим почерком Медведьссона было написано: «Дарагая Сэнди. Мне жаль, што ты вчера пережила по трясение. Надеюсь, твой любимый пирог тебя подбодрит. Подпись: твой тайный поклонник».
Мистер Лапкинс перечитал записку дважды.
– То есть… – не веря самому себе, сказал он, – он не впустил нас потому, что не хотел портить сюрприз?
Горацио выключил плиту. Все кухонные полотенца и салфетки были в красных пятнах, таких же, как и на рубашке Медведьссона. В пятнах от вишни.
Было видно, что готовка для него в новинку. Но он хотел порадовать Сэнди.
Когда Горацио вышел на крыльцо и прочитал записку собравшимся добровилльцам, минуту или две было тихо. Потом горожане, не глядя друг другу в глаза, стали разбредаться по домам.
Здоровяк-фермер помог доктору Пеликану отнести труп Медведьссона в импровизированный морг – на скольких ещё хватит места в его подвале? Мистер Лапкинс не присягнул бы в этом на суде, но он был уверен, что именно рука этого человека держала вилы.
Их зубцы прошили грудь Медведьссона насквозь и вошли в землю так глубоко, что их едва удалось выдернуть обратно.
Когда тела Пифа и Пафа, накрытые простынями, под присмотром Горацио грузили на носилки, небо потемнело. Вот почему сегодня было так тяжело дышать: собиралась гроза. Они бывали в Добровилле очень редко, по пальцам сосчитать, но сегодня само небо словно чувствовало, что мир сошёл с рельсов.
– Не думаю, что убийца нанесёт новый удар уже сегодня, – сказал Горацио. – Я велел всем позакрывать окна и двери, да и буря нам на руку. Под ливнем никто точно не выйдет из дома.
Мистер Лапкинс рассеянно кивнул. Это было всё, что он сейчас мог.
– Не возражаешь, если я злоупотреблю твоим гостеприимством? – спросил Горацио. – Пойдём к тебе, выпьем чаю. Подумаем, что делать дальше.
Больше всего на свете мистер Лапкинс хотел побыть один, но ему не хватило сил отказать.
Они едва успели переступить порог, как небеса разверзлись, и на Добровилль хлынул ливень. Он словно хотел смыть всю эту грязь и кровь, но мистер Лапкинс знал, что вода этого не сможет. Только не из его памяти, нет.
Когда он разжигал плиту, его руки дрожали. Мистер Лапкинс любил исключительно свежий чай, но сегодня плеснул в чашки холодной вчерашней заварки.
Они с Горацио сидели на кухне – гостиная с её огромными панорамными окнами сегодня вызывала у мистера Лапкинса дрожь.
– Мужайся, Томас, – сказал Горацио. – Мы найдём убийцу. Всего-то и нужно, что выяснить мотив преступления.
Мистер Лапкинс молча мешал свой чай, в который забыл положить сахар.
Мотив. Мотив! Да какой мотив?! Кому могла перейти дорогу пушистая маленькая Дженни Прыгг?
– Разве ты не понимаешь, Горацио? – с отчаянием сказал мистер Лапкинс. – Даже если мы поймаем того, кто это сделал, это ничего уже не изменит. Добровиллю ни за что не стать таким, как прежде. Мы никогда больше не сможем спать спокойно. Я не смогу.
В глубине дома, в кабинете, зазвонил телефон.
– Брось, Том, – Горацио сжал его плечо. – Люди забудут. Ты же знаешь, как легко они забывают плохое.
Ну да. Порванное платье, новогодняя ёлка, сломанная снежной бурей, ссора сестёр или подружек. В Добровилле было принято охать, ахать и плакать примерно два абзаца, а потом забывать напрочь.
Телефон продолжал и продолжал звонить.
– С нами ещё никогда не случалось ничего настолько плохого, – сказал мистер Лапкинс.
Звон всё никак не унимался, и мистер Лапкинс резко встал, расплёскивая нетронутый чай. Нужно было ответить.
Тёмный кабинет освещали редкие вспышки молний. Мистер Лапкинс не стал зажигать лампу. Он сразу прошёл к телефону и схватил трубку.
– Мистер Лапкинс! – связь в грозу была ни к чёрту, но он узнал далёкий голос Зубной Феи. – Слава богу, я дозвонилась!.. Слушайте меня: немедленно бегите из дома!
Прямо над крышей взорвался раскат грома, и мистеру Лапкинсу пришлось напрячь слух, чтобы различить слова.
– Я сравнила отпечатки зубов со всеми моими образцами. Это не зубы хищника! Это…
Линия прервалась короткими гудками. Мистер Лапкинс замер с трубкой в руке.
Белый свет молнии на долгое мгновение озарил в комнате каждую деталь, и мистер Лапкинс увидел, что в дверях стоит Горацио. Он не слышал, как тот подошёл.
– Что ж, – сказал Горацио. – Браво. Ты сделал это. Ты нашёл убийцу.
Он сделал шаг вперёд. Мистер Лапкинс уронил телефонную трубку и попятился, упираясь в письменный стол.
– Но… – выдохнул он.
– Но? – повторил Горацио. – Но – что? «Но это не можешь быть ты! Ты ведь такой добрый, мудрый и хороший»?
Он улыбнулся. Мистер Лапкинс в жизни не видел улыбки страшней.
– Что она тебе сделала?! – крикнул он.
– Она? Милая Дженни Прыгг? – Горацио рассмеялся. – Она просто попалась мне под руку. Мне было всё равно, кого.
Он сделал ещё один шаг. Мистер Лапкинс до боли стиснул пальцами край стола.
Ему было некуда отступать.
– Но… почему, Горацио?!
– Ты хочешь узнать? – спросил Горацио. – Хочешь узнать мотив? О, Томас, конечно. Конечно, я расскажу. Ты ведь мой лучший друг. И ты всё равно умрёшь, так что…
Молния сверкнула снова, и мистер Лапкинс увидел его глаза. В них не осталось ни искры рассудка.
– Я просто не смог больше терпеть, – сказал Горацио. – Я не понимаю. Не понимаю, как вы все это выносите. Мы заперты в этой слащавой тюрьме, в этой ванильной радужной блевотине, где ничего никогда не происходит. Какие в этой чёртовой книжке вообще бывают конфликты? Мыши съели чужой пирог? Курица и самка опоссума случайно явились на праздник в одинаковых платьях? Боже правый! Я понятия не имею, как мы все ещё не сошли с ума!
Мистер Лапкинс слушал его, почти не дыша. Голос единорога доносился из невообразимой дали. Кровь стучала в ушах громче ливня по крыше.
– Ты сам всё видел, Том. Мы живём во вшивом мирке, где девушка видит труп и расстраивается, что он запачкал её маргаритки! Где чёртов медведь так стесняется признаться девчонке в любви, что предпочитает, чтобы его разорвали на части! Разве это нормально?! Видит небо, я пытался сдержаться, я сдерживался долго, очень долго, годами, но у любого терпения есть предел! Раз уж у нас нет ни напряжения, ни психологизма, ни сюжета, мне пришлось создать их самому!
– Ты чудовище, – прошептал мистер Лапкинс.
Горацио пожал плечами.
– Пожалуй. Зато играть в детектива было весело. Знаешь, что было ещё веселее? Слушать, как Дженни Прыгг кричит, когда я насилую её рогом. Это, похоже, был её первый раз, говорят, в первый раз бывает кровь, а там её хватало.
Он вздохнул.
– Видит бог, Том, я не хотел убирать тебя из игры так скоро. Но ты сам виноват. Твоя идея с Зубной Феей оказалась хорошей – слишком. Всё-таки напарник детектива должен быть глуповат, иначе какой смысл?
Горацио посмотрел мистеру Лапкинсу прямо в глаза.
– Хватит разговоров, – сказал он.
Мистер Лапкинс не успел даже понять: в одно мгновение Горацио стоял перед ним, делясь откровениями, а в следующий – летел прямо на него. Он нагнул голову, намереваясь пронзить мистера Лапкинса витым перламутровым рогом, но кошачьи инстинкты не сплоховали: в последнее мгновение мистер Лапкинс сумел увернуться, и Горацио врезался в него только плечом. Единорог всегда казался лёгким и изящным, но, когда его вес ударил мистера Лапкинса в грудь, это было как будто его сбил поезд. Сила удара бросила мистера Лапкинса на пол, головой прямо в камин. Хвала небесам, сегодня у него не хватило сил развести огонь, но мистер Лапкинс со всей силы приложился затылком об пол.
Зубы лязгнули, рот наполнился вкусом железа, перед глазами вспыхнул ослепительный взрыв боли, а Горацио уже снова был над ним. Единорог взвился на дыбы, чтобы размозжить мистеру Лапкинсу грудь, но тот чудом сумел перекатиться, и острые копыта выбили щепки из паркета там, где он только что лежал. Мистер Лапкинс попытался подняться, но Горацио навалился на него сверху, обхватил его горло, и мистер Лапкинс понял, что это конец. Свет померк перед его глазами, лёгкие горели, тщетно силясь вдохнуть, лапы беспомощно и бессмысленно шарили по полу…
Пока правая не нащупала лежащую у камина кочергу.
Горацио был так уверен в победе. Когда мистер Лапкинс с последней, отчаянной силой умирающего ударил его кочергой по затылку, глаза единорога не отразили боли – одно только удивление. Хватка ослабла, и мистер Лапкинс смог вдохнуть. Этот первый вдох был почти как оргазм, но он едва это заметил. Он ударил Горацио снова, и снова, и снова, и снова, и, когда мистер Лапкинс наконец перестал чувствовать руку с кочергой, Горацио уже не двигался и не дышал. Его голова превратилась в кашу. Горячая кровь стекала мистеру Лапкинсу на лицо.
Последним усилием он столкнул с себя труп, откатился и замер, лёжа на спине. Его пальцы всё ещё сжимали кочергу. По окнам кабинета стекали потоки дождя, молнии озаряли потолок. Мистер Лапкинс лежал, тяжело дыша, весь в своей и чужой крови, словно солдат в окопе, оглушённый взрывом.
Горацио добился того, чего хотел.
У их книжки получился чертовски неожиданный финал.