Кто качает колыбель
1. Начало
Мать для Гали была божеством. Свирепым, скорым на расправу и, одновременно, вызывающим восхищение. Девочке и в голову не приходило, что мать может ошибаться, быть неправой, совершать недостойные поступки. Всё, что делала мать, было неподцензурным. Точка.
Даже когда мать била Галю до синяков и красных рубцов на руках, ногах или на других, случайно подвернувшихся под горячую руку, участках тела, Галя закусывала губу как лошади закусывают удила, рыдала, но боготворила женщину, её породившую.
Даже, когда мать говорила: «Закрой рот! Мамочка тебя и побьёт, и пожалеет. И никто кроме мамочки не полюбит тебя так сильно. А будешь голос подавать, я тебе язык отрежу».
Мать бессовестно врала. Побить Галю могли все и всегда. Мир жесток. И особенно жесток он к тем, кто привык терпеть жестокость по отношению к себе. Но Галя не хотела этого замечать. Потому что в её сознании было выжжено огненными буквами – если тебя бьют, наказывают или тобой недовольны, значит это ты сама виновата, это ты урод. А поступают так с тобой, потому что любят и хотят исправить к лучшему. И согласно этим огненным словесам, мать была идеальна, неподсудна и обожаема. Она была всегда права. Она была – Бог!
Кто-то, может быть, решил бы, что детство Гали было очень горьким. Но девочка так никогда не считала. Она боялась даже попробовать думать в эту сторону. Она считала, что у неё самая лучшая семья на свете. Просто, это с ней семье не повезло. Надо же было родиться такому тупому, неуклюжему, ленивому и бездарному ребёнку у такой идеальной матери!
Мать хотела, чтобы Галя училась и стала каким-нибудь деятелем парткома, главой городской управы или чем-то таким ещё. На худой конец, Галя могла бы научиться торговать на рынке помидорами. Должен же быть хоть какой-то прок от настолько бесполезного порождения человеческого греха.
Однако не смотря на океаническое чувство собственной ущербности, иногда, в тайне ото всех, Галя мечтала стать баянисткой. Ей вспоминались восторженные взгляды публики, когда на очередном городском празднике местный баянист выдавал немыслимые музыкальные пассажи, создавая впечатление, как будто на сцене играет не один музыкант, а целый оркестр. Публика боготворила ярмарочного баяниста. И Галя тоже его боготворила. Но не потому, что он дарил радость. А потому, что ему поклонялись. Ведь девочке были доступны только два варианта отношения к людям: «божество» и ничтожество, недостойное внимания. Сама она, конечно же, мечтала быть божеством.
Каждый день, когда освобождалось время от домашних дел, Галя мучила клавиши старенького баяна, привезённого отцом с войны в качестве трофея. И там, где юной музыкантке не удавалось сыграть так же проникновенно или хотя бы технично, как это делал кумир местных ярмарок, она разражалась яростными слезами. Ей было невдомёк, что не получается у неё вовсе не из-за недостаточного количества репетиций. А из-за того, что музыканты играют, прежде всего, душой, которой у Гали не стало после первых жестоких побоев, устроенных ей матерью. Каждая ошибка в чтении партитуры сопровождалась вспышками злости и потоками бессильных слёз. Чтобы себя утешить, девочка погружалась в фантазии о будущем, ложась спать. Она представляла, что ей рукоплещет зал, что все рыдают от её «неземной» игры и вместе с ними рыдает она. И каждый раз, когда Галя играла «Дунайские волны», она тоже рыдала. Потому что «Дунайские волны» получались у неё лучше других произведений и тогда она могла позволить себе почти поверить в мировую известность и блестящую музыкальную карьеру.
А были моменты, когда Галя не плакала. Она не плакала, когда увидела, как мотоцикл соседского хулигана наехал на бродячую собаку. Он переехал животное пополам. Собака долго дёргалась, мучительно умирала и никто ей не помог. Единственным человеком, который мог бы помочь бедной псине, была Галя. Но Гале было просто любопытно. Она с напряжённым вниманием наблюдала за агонизирующим животным.
Чуть позднее Галя с повышенным любопытством наблюдала, как мучительно, с кровавой рвотой, умирает дворовая собака, которая сторожила дом её матери. Матери всегда было жалко качественной еды для собак, сидящих у плесневелых будок рядом с калиткой на улицу. Она говорила: «пусть радуются, что их вообще кормят». И однажды, пожалев очередной раз нормальной еды для питомцев, мать накормила собак говяжьими трубчатыми костями. Голодные животные поспешно разгрызали полученную еду и глотали, почти не жуя. Они так долго ждали, пока их накормят. Так они в одночасье проглотили собственную смерть. Мучительную изуверскую смерть. Острые осколки костей разорвали внутренности собак и заставили их метаться в агонии почти неделю. Они захлёбывались кровавой рвотой, исходили кровавым поносом и корчились от боли. Галя вместе с матерью наблюдали за происходящим, лузгая семечки, которые они доставали из газетных треугольничков, заботливо свёрнутых матерью для упаковки только что пожаренного лакомства. Такой подход был понятен и близок обеим. Зрелищ-то в их захолустье было немного. Вот и пользовались случаем. Они делились друг с другом соображениями, какие всё-таки глупые эти животные, не могут тщательно разжевать твёрдые кости.
Время шло. Галя не оставляла идеи поступить в музыкальное училище. В итоге, ей это удалось. Счастью, конечно же, не было предела. Вот она, мечта! Теперь ею все будут восхищаться. Теперь все будут подходить к краю сцены, кидать цветы, кричать «бис» и видеть, какая она божественная. Чудо и удача почти уже в руках.
Но чуда не случилось. Мода на артистов эволюционировала вместе со страной. Как это ни ужасно, богами всё чаще считали либо гитаристов, либо клавишников, способных создавать космическую гармонию на электронных инструментах. Гале пришлось закончить музыкальное училище по классу хорового пения и дирижерскому мастерству. Со второго курса баян отправился на пыльную полку в отцовском сарае. Она не смогла перевестись на гитару или в клавишный класс. Не хватило таланта, как сказал её честный классный руководитель. Теперь хотелось верить, что выбранные по остаточному принципу направления музыкальной специализации хоть сколько-то будут цениться. И, может быть, когда-нибудь ей будут кричать «браво» и видеть, какая она божественная. То, что стать гитаристкой не получилось, её не слишком расстроило. Занятия на гитаре представлялись слишком трудными и болезненными. Галя содрогалась каждый раз, когда воображала мозоли от струн на своих нежных пальцах.
Тем временем, социально-культурные перемены, набиравшие силу в советском обществе, сказывались во всех областях жизни. К окончанию музыкального училища полученные Галей знания и умения оказались ненужными в радиусе нескольких тысяч километров. Пришлось за последипломной практикой и работой ехать на Камчатку. Галя была готова. Камчатка, так Камчатка. Главное, чтобы обожающие лица толпились у сцены и кричали «бис». Пусть даже это будут аборигены Камчатки.
Но лица снова не толпились и не обожали. Совсем. На Камчатке требовались инженеры, уборщики, механики, рыболовы. В крайнем случае, учителя музыки в школе. И Галя смирилась с государственным запросом. Она устроилась на работу в среднюю школу Петропавловска-Камчатского. Она ещё не подозревала, какую стезю выбрала. Ведь, как и её мать, детей она не любила. Да что там, не любила. Ненавидела. Эти вечно тупые, орущие, непонимающие высокого искусства твари. По крайней мере, не понимающие так, как это искусство понимала Галя.
Галя устроилась учителем музыки в общеобразовательную школу. В местную музыкалку её не взяли. Все места были заняты.
В один из солнечных июньских дней она прибыла в город своей первой трудовой деятельности. И тут, к ненависти, питаемой ею к детям, прибавилась ненависть к тому краю, который дал ей возможность работать и зарабатывать на жизнь. Прямо из аэропорта, согласно распределению, молодая преподавательница музыки отправилась заселяться в общежитие, предоставленное ей министерством образования.
Двухэтажное здание общежития чем-то напоминало издыхающую от старости черепаху. Видно было, что сия причудливость строения, совсем не плод фантазии архитектора, а результат командной работы времени, головотяпства строителей и творческого отношения природы ко всему сущему. Каждый год выделялись деньги на ремонт несчастной постройки. Но, как и во многих хозяйствах того периода, одна десятая выделенных денег тратилась на косметические работы, а наибольшая часть растворялась в закоулках бюрократической логистики. Что касается косметических работ, они представляли собой замазывание дыр в местах, где отвалилась штукатурка. С течением времени дыры в штукатурке заделывать стало бесполезно, и одна десятая средств стала тратиться на установку новых деревянных подпорок под те участки стен, которые устали больше остальных. Подобно столетней старухе здание расплывалось и теряло способность к прямостоянию.
Галя решительно шагнула в сырой подъезд, предъявила документы похожей на здание дежурной и, в конце концов, добралась до второго этажа, где ей была выделена комната. В комнате уже жила девушка. Учитель русского языка и литературы. Девушку звали Томой. Тома радостно отреагировала на появление соседки. Она принялась рассказывать об особенностях проживания в «дохлой черепахе», то и дело прерывая рассказ заливистым смехом. Галя реагировала на всё вяло. Она чертовски устала и теперь мечтала только о том, чтобы рухнуть на какую-нибудь горизонтальную поверхность. Поверхность тут же попалась на глаза. Железная кровать, накрытая серым шерстяным одеялом. В изголовье была выставлена «треугольником» подушка. «Как в пионерском лагере», - подумала Галя.
Она оставила чемодан на половине пути к вожделенной горизонтальной поверхности и, оттолкнувшись ногами от досчатого пола, рухнула на кровать. На пике полёта к подушке она заметила какое-то движение между наволочкой и одеялом. Что-то чёрное юркнуло.
Если бы можно было затормозить в воздухе, она бы это сделала. Приземление затмило посадку военного вертолёта по децибеллам. Галя заорала так, что в дверь в скором времени ворвались дежурная и несколько местных обитателей. Тома бросилась исправлять ситуацию. Она шарила руками под подушкой Галиной кровати, приговаривая: «ничего-ничего, бывает, подумаешь тараканчик забежал на огонёк». Когда все немного успокоились и, дополнительные посетители вышли из комнаты, Тома продолжила знакомить новую соседку с особенностями местной жизни.
А особенности, надо сказать, были ничуть не бледнее заплутавшего таракана. Галя, когда только вошла в комнату, обратила внимание, что рядом с вешалкой при входе выставлены в несколько рядов не менее сорока пар обуви. Это было странно. И странность эта усугубилась ночью.
Тома предупредила соседку, что, ложась спать, кровать надо выдвинуть на середину комнаты. Нет, не потому что вокруг призраки. Хотя, как поговаривали местные, этих тоже хватало в «дохнущей черепахе». Однако, рокировка кроватей нужна была для того, чтобы не стать живым ужином для крыс. «…А потому, что крысы забираются на кровать, пользуясь пространством между ножкой кровати и стеной, как опорой. Под кровать нужно ставить много обуви», - подробно рассказывала Тома. «Зачем?» – спросила Галя. «Затем, что покажу всё позже», - загадочно пообещала новая знакомая. «Слушай, а откуда вся эта обувь?» - снова поинтересовалась Галя. «Ну, так… по соседям и помойкам набираем, чтобы было много», - ответила Тома. И вот, окончательное функциональное назначение обуви выяснилось в полночь.
В общежитии прозвучал отбой. Это был дребезжащий звонок, похожий на громогласный вой воентоговского будильника. Свет погас. Посреди комнаты, как две неприступные крепости, возвышались две скрипучих кровати. Подобно боеприпасам в окопах, под кроватями были сложены в штабеля старые тапки, ботинки, туфли, шлёпанцы, босоножки. Позже выяснилось, что особенно ценными являются армейские ботинки и туфли на платформе. У аборигенов на них можно было выменять разные вкусности, которые не продавались в местном магазине.
Тома деловито подпихнула подушку под щёку и тут же уснула. Гале не спалось. Неясные тени ползали по стенам. Мысли роились в голове, безуспешно силясь объединиться во что-то читабельное. Вдруг, рядом с Томиной кроватью послышался слабый шорох. Галя посмотрела в его направлении, но в густой темноте ничего не смогла увидеть. В этот момент, Тома, почти не прерывая сна, автоматически запустила руку в запасы обуви и с силой запустила в направлении звука босоножку на танкетке. Раздался злобный писк. Всё стихло.
Галя застыла. И, как ей показалось, так и пролежала в одной позе всю оставшуюся ночь. Тома ещё пять раз открывала огонь по подданным крысиного короля. И похоже, что происходящее никак не мешало ей видеть один сон за другим. «Человек привыкает ко всему. И ты привыкнешь», - сообщила она назидательно утром. И Галя привыкла. Вскоре она тоже могла похвастаться навыком пальбы тапками по крысам между фазами сна.
Но были вещи, к которым она привыкнуть так и не смогла за всю камчатскую ссылку. Она не смогла привыкнуть к клопам, демонстрировавшим чудеса эволюции насекомых. Они быстро научились находить еду в недрах «дохлой черепахи». Поскольку на человеческое тело нельзя было попасть со стен, они забирались на потолок. Непонятно, чем их не устраивали ножки кроватей. Возможно, с потолка получалось попадать прямой наводкой на самые вкусные участки, а не разыскивать их среди одеяла и простыней. В общем, эти твари собирались за ночь на потолке прямо над кроватями. А затем эпично планировали прямо на лица, руки и любые оголившиеся участки спящих. Обитатели «черепахи» просыпались изрядно покусанными. Руководство общежития раз в год проводило профилактическую обработку помещений. И ночные охотники уходили с отравленных территорий, чтобы через шесть месяцев снова вернуться на излюбленные охотничьи угодья.
Ещё Галя не могла привыкнуть к детям. Они её реально бесили. Бесили их записочки на уроках, рогатки и бумажные пульки. Их шёпот на задних партах и нежелание делать домашние задания. Когда злость доходила до наивысшей точки кипения, Галя срывала её на первом подвернувшемся ученике. Для этого она носила в руках гибкую линейку. Стоило кому-то из учащихся шепнуть что-нибудь соседу или мерзко захихикать, как линейка учительницы музыки рассекала воздух со свистом самурайского меча. Спустя мгновение, на тыльных сторонах ладоней провинившихся появлялся узкий отпечаток. Тогда было не принято сомневаться в учительской правоте. Никто не наказывал её за всё это. Родители пострадавших на музыкальном поприще учеников считали, что те сами виноваты. И помимо школьного класса дети получали по шее ещё и дома. Это был золотой век вседозволенности взрослых в деле воспитания детей.
Там, на Камчатке, Галю встретил Володя. Он засмотрелся на черноволосую девушку с огромными бездонными глазами. Засмотрелся и решил, что у себя в Москве, ему вряд ли повезёт заинтересовать похожую на Галю красотку. Недолго думая, Володя пригласил Галю прогуляться по набережной. Володя в те времена проходил срочную военную службу. И как только срок службы истёк, увёз черноволосую Галю в Москву. Знакомить со своими родителями.
Однако, до их отъезда произошли ещё кое-какие события.
(Продолжение следует)