Прохладный ветер обдувал неприкрытую голову. Григорий, нащупывая дорогу руками, сделал ещё шаг и обо что-то споткнулся. Падение отозвалось усилившимся звоном в ушах. Звенело так, будто бы он только что вылез из колокола, по которому ударили молотом. Десятки мыслей, новых и не очень, расплывались в этом звоне, перемешиваясь и превращаясь в непонятный шум. Ситуация ухудшалась тем, что перед глазами бойца устилался мрак. Он попытался ещё раз протереть их, но всё было тщетно. По ощущениям, всё его лицо, да и руки тоже, окутали пыль и сухая земля. Нужно было промыть глаза. Но чем? Последний снег сошёл ещё в марте, а весенние дожди ещё не начались.
Пока он лежал на холодной раннеапрельской земле и размышлял, паника стихла, и её место заняло усиливающиеся чувство усталости. Нужно было отдохнуть и прийти в себя. Сколько сейчас времени? Где он? Как долго он шёл через лес? Как ему удалось выжить? Жив ли он вообще? Ни на один из вопросов ответа не было.
Этим утром он стоял в дозоре. Бесконечно серые, как грифель, тучи с голыми деревьями давили на разум не хуже голода. В последний месяц дела отряда анархистов становились всё хуже. Красные преследовали их всё сильнее, значительно увеличились потери от болезней. Не хватало всего, особенно провизии. А там, где нет еды, нет и боевого духа. Всё больше людей дезертировало. Вот поэтому Григорий и стоял в дозоре – несмотря на привычное назначение, его первоочерёдную задачу все понимали. Однако он не хотел признавать этого, поэтому развернулся спиной от возможной встречи с неодобрительными лицами своих товарищей по оружию. Один боец с винтовкой, конечно, не мог сдержать хоть какую-то организованную группу “бегунков”, но вид стоящего на краю лагеря дозорного должен был посеять сомнения и умерить пыл что-либо задумывающих побратимов. Так, наверное, думали командиры. Ну а Григорий, наблюдая за ещё не ожившим лесом, думал скорее о том, когда же его сменят и чем бы наполнить свой желудок. Несмотря на общее упадничество и проблемы, ещё оставалась надежда на соседний, более крупный отряд. По слухам, после объединения с ним они вместе должны были прорываться к румынской границе. Однако отряд опаздывал уже на половину дня, что вызывало неприятные сомнения.
Внезапно в голове Григория промелькнула странная мысль: а почему бы ему самому не сбежать? Но только он стал о ней задумываться, как его окрикнули сзади.
– Гриша, сменяемся!
Ну наконец-то! Развернувшись на 180 градусов, боец пошёл в сторону сменщика. И тут всего в 10 метрах перед ним раздался мощный взрыв. Григория сбило с ног, глаза и голову обсыпало землёй, а уши наполнились оглушающим звоном. Немного придя в себя, он попытался протереть глаза, но зрение не возвращалось. Адреналин ударил в голову. Боец понял – нужно было скорее убираться с этого места. Красные узнали об их лагере и сейчас пойдут в атаку. С трудом поднявшись на ноги, он побрёл в, как ему казалось, противоположную от лагеря сторону. Ожидая, что вот-вот его заметят, и ему придёт конец, Григорий продолжал пробираться сквозь лес, пока обо что-то не споткнулся.
Картина событий чётко выстраивалась в голове. Даже слишком чётко. Однако это никак не помогало. Григорий почувствовал, как у него урчит живот. Последний раз он ел перед дозором. Но как ему добыть еду? Воду? Как понять, где он находится и куда идти? Он ничего не видел, не слышал. И был совсем один. Последняя мысль особенно сильно ударила по морали. За нуждами и раздражающим звоном он не придал ей такого значения, а зря. Его отряд, скорее всего, разбит. Вряд ли много кому удалось уйти. А красные, каким-то образом узнавшие про встречу, будут ожидать прибытие нового отряда. Забавно, ещё утром Григорий размышлял о побеге, а теперь по воле случая находится здесь. Бойся своих желаний.
Наступило отчаяние. Григорий ощущал себя беспомощным слепым котёнком, неспособным что-либо изменить. Возможно, если он сдастся красным, то сможет выжить. Однако был шанс, что его не возьмут даже в плен — для красных он был скорее бандитом, чем солдатом враждующей стороны. Чтобы избавиться от чувства безнадёги и переубедить себя, боец попытался приподняться. Он вытянул руки вперёд, нащупывая землю и листья перед собой, и ощутил что-то… мокрое?
Листва немного впереди от места его падения была вся пропитана влагой. Не успев толком обрадоваться, он кое-как протёр руки и начал оттирать лицо и глаза. Спустя минуту работы и множество неприятных морганий, Григорий наконец смог что-то увидеть. Это было дерево. Красивое и излучающее свет, оно было будто бы специально лишено деталей. Почти идеально ровная кора цветом напоминала смесь осины и берёзы. Изумрудные листья наполняли кроны и редкие ветки посередине ствола, и, в отличие от ствола и ветвей, все они имели уникальные, почти неповторяющиеся прожилки. На фоне обычного дерева, возможно, эта деталь бы была совсем незаметной. Однако вместе с практически однородным стволом листья создавали уникальное сочетание. Дерево имело и неописуемый размер. Вроде бы листья и ствол видно достаточно чётко и в деталях, однако Григория не покидало ощущение, что оно находилось где-то вдали и было в разы больше.
Вокруг дерева разливалась тёмно-синяя пустота. Она сочетала в себе одновременно и цвет только-только наступившей ночи, и цвет морской пучины. Её наполняли тусклые жёлтые и светло-голубые звёзды, педантично соединённые в созвездия. Будто бы кто-то измерил расстояние между небесными светилами в настоящих созвездиях и попытался улучшить их, расставив на одинаковом расстоянии друг от друга. Это выглядело несуразно и неправильно, однако тусклый цвет созвездий успокаивал и расслаблял. Шум в голове у Григория из раздражающего и дезориентирующего превратился в приятный поток, будто бы ветер или течение пронизывали голову и освежали. С трудом приподнявшись, боец не поверил своим глазам. Если бы Григорий знал про слово дежавю, то наверняка бы сейчас подумал о нём. Может, он действительно умер? Он не сильно разбирался в религии: из церковно-приходской школы, в которой ему пришлось учиться, он мало что запомнил. А вот полученные умения простейшего счёта и чтения не раз выручали его по жизни. Однако что-то внутри подсказывало – ни на рай, ни уж тем более на ад это не было похоже. Когда-то он здесь точно был. Вдоволь насмотревшись на подобие неба и прекрасное дерево, Григорий опустил взгляд ниже и подметил ещё одну интересную деталь. Земли, на которой росло дерево, не было видно. Но боец откуда-то знал, что там она есть. Может, он не видит ее лишь потому, что это образ, видение?
Земля же под ногами Григория виднелась чётко, она вся проросла короткой и крайне сочной травой. Но важнее было то, что на ней лежали корни. Мощные, но не особо длинные, они будто бы вырывались наружу, чтобы снова уйти вглубь. Все они были странного коричнево-оранжевого цвета, на середине выходящих наружу корней виднелись немного закруглённые тусклые полосы. Как будто до этого они формировали несколько входящих друг в друга кругов, которые – случайно или нет – разъединились. На корнях, но больше вокруг них, всё было в странной влаге. Та самая, что вернула Григорию зрение. Значит, дерево находится не так уж и далеко, раз достаёт своими корнями до сюда, подумал Григорий. Несмотря на свою невзрачность, эти корни будто бы манили бойца. Если вид величественного дерева и бесконечной тёмно-синей пучины над ним успокаивали, то корни наоборот, приводили его в движение, возбуждая чувства и усиливая его нужды. Голод и усталость снова заполнили сознание. Однако это было не бессилие, нет-нет. Это было чувство страсти. Бойцу захотелось попробовать корни на вкус. На удивление, снаружи они выглядели очень чисто. Сделав резкое движение, Григорий упал на колени пред ближайшим корнем и попытался сорвать внешний покров. Это вышло легко. Под тонким слоем коры виднелась бежевая, немного даже белоснежная мякоть. Она выглядела слишком аппетитно. Да и какие ещё есть варианты? Ему нужно отдохнуть и восполнить силы. Объяснив сильное желание впиться зубами в мякоть этих непонятных корней большим аппетитом, боец с удивлением обнаружил, что мякоть не так уж просто отделить от корня. Он попытался оторвать небольшой кусок ногтями, однако это удалось ему лишь с нескольких попыток. Вкус вызвал у Григорий эйфорию. Даже когда он впервые в пятнадцать лет попробовал пирожное, купленное на свою первую зарплату, он не испытывал таких чувств. Странная мысль пронеслась в голове спустя длившиеся вечность секунды удовольствия. Так на вкус могло бы ощущаться спасение. С каждым проглоченным куском Григорию становилось лучше, искренняя улыбка сменила недоверчивое и усталое выражение лица. Он жив. Он спасён. Он не знает, где он, но ему это и не нужно. В этом месте он ощущал себя как… дома? В тои самом, что он мог бы построить, если… да какая теперь разница? Он был один, но он больше ни от кого не зависел. Ни от удачи, ни от воли командиров, ни от другого отряда. Разве это не та свобода, за которую он сражался? Радостные мысли переполняли голову и превращались в смех. Григорий никогда не смеялся в жизни так долго и так громко. Кусок за куском, он ощущал, как входит в новую жизнь следом за корнями, входящими в его пищевод. Смех был уже неконтролируем. В голове вместо мыслей крутились короткие слова. Сытость. Кусок с трудом отрывается от корня. Безопасность. Григорий засовывает его в рот и начинает быстро жевать. Спасение. Яростно пережёванная мякоть отправляется вниз по пищеводу. Счастье. Григорий повторяет это раз за разом, голод постепенно отходит на второй план, но горе-анархист не останавливается. Этого мало. Ему нужно больше. Он заслужил ещё. Усталость ведёт борьбу с эйфорией. Но нельзя останавливаться.
Неожиданно всё замирает. Все слова покидают голову. Мысль, свежая и холодная, пронизывает жар страсти. Григорий не слышит её, но понимает суть. Дерево накормило тебя. И не раз. Нужно воздаяние. Спустя мгновение будто бы та же мысль пронзает его тело. И ещё раз. Падая рядом с недавно раздираемым корнем, Григорий всё понимает: вскоре он сам станет таким же. Смиренное спокойствие наполняет остатки угасающего сознания.
* * *
— Вот опять! Подонок! Ублюдок!
— Ну не горячись, там не так много работы осталось.
— Ага, не так много. Там до этого целый взвод корячился, и то не всех убрали. Ещё и перед обедом отправил, сука. Вот почему всегда Корд и Домин? Чем мы ему так не угодили?
— Кто ж его знает. Может, считает нас надёжными. Доверяет.
— Я это его доверие видал в…
Не успел он договорить, как, переступив кочку, вместе с товарищем оказался на нужном месте. Перед взором двух красноармейцев предстала небольшая поляна. По ней проходила узкая сельская дорога, окружённая по сторонам оврагами и лесом. Поляна была усыпана прошлогодними листьями, из-за чего в это время года она выглядела невзрачно и даже пугающе. Однако она представляла собой неплохое место для засады. Этим и воспользовались красные. Узнав о месте встречи двух отрядов, им удалось подготовиться к прибытию анархистов. Однако один из отрядов почему-то опередил график и почти прибыл на место на день раньше, чем чуть не разрушил весь план операции. Но это всё равно их не спасло.
Неубранная часть поляны была усыпана телами. Человеческие и лошадиные, они, лёжа в странном порядке, издалека могли показаться неправильно расставленными шашками на игральной доске. Многие из них даже не успели понять, что произошло. Основная часть трупов была уже перенесена в овраги, однако в разных частях поляны то и дело виднелись брошенные вперемешку с гильзами шинели и куртки, что напоминало о количестве погибших здесь душ. Ближе к месту соединения поляны с лесом стояло два “Максима”. С задранными вверх стволами они больше походили на своеобразный монумент погибшим, а не на забытое в суматохе грозное оружие.
Домин было захотел продолжить свою тираду об отношении к командиру и его приказам, о чувстве голода и творящейся несправедливости, как вдруг заметил фигуру, стоящую на коленях недалеко от забытых “Максимов”. Пыльная голова была непокрыта, по всему лицу растекалась кровь, особенно много её было около глаз и губ. Кровь стекала на тёмную однобортную шинель, к которой комьями липла земля со старыми листьями. Фигура рвала руками спину полураздетого трупа. На лице у отродья виднелась трудно различимая за налипшими кусками мяса и кровью улыбка. До двух красноармейцев донёсся заглушаемый ветром радостный смех. Смех наполнял погибшую поляну и растекался по ней, будто сама смерть радовалась безумству, творящемуся в её владениях.
— Ч… что это? Ты это видишь? — испуганно спросил Домин.
— Чертовщина, – тихо и неуверенно произнёс Корд, проигнорировав второй вопрос.
Усиливавшийся ветер качал окружающие поляну деревья.
Корд, выйдя из оцепенения, снял винтовку с плеча и прицелился в грудь трапезничающего существа. За секунду до первого выстрела смех прекратился, и фигура будто бы застыла. Внезапно прекратился и ветер. Громкий звук выстрела вытеснил отголоски смеха с поляны, восстанавливая нормальный порядок вещей. Правое ухо не ожидавшего стрельбы Домина неприятно заболело. Где-то вдалеке, возможно, в одном из оврагов, взлетели испуганные птицы. Лязг скользящего затвора. Запах пороха. Падающая на листья гильза. Ещё один хлопок. Домин окончательно пришёл в себя и, сняв винтовку с плеча, поглядел на прицеливающегося товарища. Корд был готов выстрелить ещё, но отвратительная фигура немного покачнулась и аккуратно упала, уложившись поперёк разодранного трупа. Зловещая поляна погрузилась в безжизненную тишину.