Работники общепита крайне суеверны, вы в курсе? Это утверждение справедливо также для продавцов одежды, маникюрщиц, парикмахеров и тарологов. Но нет более суеверного человека, чем тот, что наливает вам выпивку. Запомните это.
Пару лет назад я работал в одном из мытищинских баров. Место было странное, какое-то нелепое для рабочего подмосковья. Там подавали дорогое пиво, полусырые стейки, бургеры и вычурные коктейли. Наш барчик был втиснут между разливайкой, из которой постоянно несло арахисом, и парикмахерской “Пчелка”.
Завсегдатаями бара были местные мужики, у которых водились лишние деньги. Честно говоря, интересных людей было немного, но некоторых я помню до сих пор. Один из них изменил мою жизнь.
Каждую пятницу к нам наведывалась одна компания. Их было пятеро: Красная Кепка, Миша, Андрей, Игорь и Женя. Мне, в общем-то, нравились эти парни. Они были знакомы с самого детства. Им всем было лет пятьдесят, может, чуть больше.
Миша и Андрей были музыкантами и всегда собирались после работы в гараже, чтобы поиграть свой морально устаревший блюз-рок. Игорь был патологоанатомом. Когда он напивался вдрызг, то становился невыносимым, но, зная меру, умел интересно и с юмором травить байки с работы.
Красная Кепка был паршивой овцой в этом стаде. Не понимаю, как ребята умудрились не разругаться с ним. Он мне никогда не нравился, и я старался его избегать. Однажды мы даже подрались, и мне повезло, что он потом ничего не вспомнил.
Но эта история не про них. Они ни в чем не виноваты. Я жалею, что все вышло так, как вышло, и мне обидно, что теперь к воспоминаниям об этих приятных, в общем-то, людях примешивается страх.
Я хочу рассказать вам про Женю.
Он был учителем истории. Невысокий, худенький, с простым, каким-то советским лицом. У него были умные глаза. Он всегда носил одну и ту же кожанку, заказывал легкий лагер и говорил тихим голосом. О работе мы не болтали, хоть я и сам какое-то время учил детей. Мы говорили о его хобби, и это каждый раз захватывало меня так, что я забывал обо всем на свете.
Женя был копателем. Знаете, кто это? Эти отчаянные энтузиасты могут часами рыться в архивах, разыскивая упоминания о сражениях, курганах, сожженных церквях и поместьях, вместо которых сейчас зияют на картах зеленые дыры пустоты. Напав на след, копатели едут на место, иногда бросают машины и долго идут пешком. Несут за спинами металлоискатели, карты, лопаты, все эти кисточки и прочую ерунду.
Образование Жени идеально подходило для его хобби. Он был настоящим патриотом и, подозреваю, монархистом. Но я прощал ему даже такие замашки.
Иногда он не приходил по пятницам вместе с друзьями, и тогда я знал, что он на раскопе. После он обязательно старался заглянуть в бар и принести мне что-нибудь из своих экспедиций. У меня в столе до сих пор лежит конверт, в котором я храню сувениры от Жени — средневековые монеты, кусочки кольчуги и прочий хлам.
Я догадываюсь, почему он притаскивал мне все эти вещи. Скорее всего, я был единственным, кто слушал его истории. Он тогда был женат, но жена не одобряла его хобби. Лучшие друзья обсуждали только музыку, футбол и женщин. А школьные уроки, кажется, приводили Женю в отчаяние. Представьте, что пытаетесь заразить своей страстью к истории три десятка тупоголовых, насмешливых подростков. Представили? Тут любой сопьется.
История, которую я хочу вам рассказать, началась во вторник. Было начало сентября, но жара никак не уходила. Всё вокруг мучилось: люди, деревья, потолочный вентилятор, пытавшийся прогнать духоту. Я мыл пивные бокалы, когда вошел Женя. Я сразу понял, что с ним что-то не так.
Он молча сел за стойку и по-кошачьи сверкнул на меня глазами. На секунду растянул губы в улыбке — будто раздёрнул занавес. Я решил не донимать его и молча налил его лагер. Он хмуро кивнул, отпил пива. Со стуком поставил стакан на стойку. Его движения были такими аккуратными и механическими, что я не сразу понял, как сильно он уже успел набраться.
— Ленка, падла… — вдруг процедил он.
— Ленка? Жена?.. — осторожно уточнил я.
Женя кивнул.
— Жена, жена... Да какая она теперь, к черту, жена?
— Ох, ё…
— Да еще с кем! Черт… — он опрокинул в себя стакан и облился пивом. Его глаза заблестели. — Аким Петрович еще… Дед мой, — добавил он, — умирает, кажется. Вот же…
Тут он употребил несколько непечатных слов.
— Блин, Женя, — только и сказал я.
Он посмотрел на меня каким-то собачьим взглядом.
— Еще из школы скоро турнут. Я, видишь ли, не желаю брать на себя классное руководство. Загрызли совсем… А я не желаю! Нафига оно мне, Сашка? Ну скажи? Этим болванам же ничего не нужно! Ничего! Смотрят на меня, как на урода. Что ты, мол, прицепился?.. Все паршиво, — резюмировал он, — Только пить и осталось.
— Брось, Жень, — возмутился я, — не налегай! Помнишь, Семён тут сидел? На этом же самом месте. Тоже ныл: жена, работа, пить… Кричал: “налей мне, хлопец, еще стакан, самого крепкого!”, а потом ревел, что не может бросить. Это какая-то хрень, Женька. Ты ж не такой.
— Не такой. А ты самый умный, я погляжу, — набычился Женя. — Не пальцем деланный…
Я криво улыбнулся ему через стойку.
— В выходные опять искал?
Женя передернул костлявыми плечами.
— Ну…
— Что накопал?
Он злобно сверкнул глазами.
— Хрена лысого накопал, Сашка! Нашли могилу, — он отставил стакан и сцепил костлявые пальцы. — Думали, что-то ценное обнаружим. Могилка-то старая, там еще во владимирские времена хоронили. По архивам княжеское захоронение должно быть… — увидев мои глаза, он засмеялся. — Да не того князя, не Святославича! Ты чего! Думали, что-нибудь интересное найдем. А там фигня одна. Да и вскопано оно уже оказалось… — он прикрыл усталые глаза. — Ерунда это все, Сашка. Пойду я.
Как пьяный фокусник, он плавным движением вытянул из кармана полтыщи, кинул передо мной на стойку и соскользнул со стула.
Хлопнула входная дверь.
Мне вдруг стало его жалко. Махнув официантке, что иду на перекур, я пошел на улицу.
— Жень, погоди, — я перехватил его на ступеньках.
Он хмуро обернулся. Я протянул деньги.
— Пожалуйста, — неловко попросил я, — угощаю.
Копатель насмешливо вскинул брови.
— Пожалуйста, — повторил я. — Мы же друзья. Ну?
Он внимательно посмотрел на меня. Глаза у него были какие-то ядовитые. Затем аккуратно забрал купюру из моей руки и вдруг сильно ударил ладонью по плечу.
— Друзья.
И ушел.
Больше я его не видел.
Ладно, я прикалываюсь.
Женя вернулся через две недели, когда я уже начал немного переживать — все-таки он был точен, как морской барометр. Ввалился в бар в своей старой компании.
— Эгей, Сашка! — засмеялся он, увидев меня.
Признаюсь, сначала я напрягся. Кто знает, до чего этот тип мог дойти. Но пьяным он не выглядел. Я с облегчением понял, что он, кажется, счастлив.
— За мой счет! — объявил он и тут же заказал своим друзьям выпивки и закусок. Повара на кухне засуетились.
— Представляешь, Саша, — он перегнулся через стойку, когда я обслужил остальных гостей, — как попёрло-то!
И он, в общем-то, всё мне рассказал.
Жена от него ушла. А через три дня он спас жизнь девушке: она шагнула на проезжую часть и чуть не попала под машину. Женя, эдакий рыцарь в сверкающих доспехах, ухватил ее за капюшон толстовки и дернул на тротуар. Они познакомились. Девушка (“византийская красавица”, сказал Женя) оказалась преподавателем в РГГУ, и работала, можете себе представить, на кафедре истории. Узнав о проблемах со школой, она пообещала как-нибудь помочь. И помогла ведь! Женя прошел собеседование и приступил к работе — начал читать лекции для будущих бакалавров. А девушка эта, Ольга, явно им заинтересовалась.
Дед ни с того ни с сего оставил небольшое наследство. Женя всегда мечтал о даче — и теперь она у него была!
Компашка пировала до закрытия. Под конец я очень устал и с радостью спровадил всех на улицу. Я был главным на смене, поэтому, попрощавшись с поварами, позволил себе немного покопаться: не спеша помыл стаканы, подбил кассу, начисто вытер стойки.
Наконец, я вышел в прохладную ночь, спустился с крыльца и закурил. Чертов фонарь над нашим торговым узлом опять не работал, и улочка была погружена во тьму. Вдалеке раздался чей-то пьяный вопль. Кто-то со звоном разбил бутылку. На часах была полночь.
Когда кто-то схватил меня за плечо, я вскрикнул и резко повернулся, выхватывая из кармана баллончик правой рукой. Левой ударил в пустоту… Чертовы Мытищи!
— Эй, Саша! Ты чего? — воскликнула темнота.
— Женя?! — изумился я, — Ты чё творишь?
— Напугался?..
Глаза понемногу привыкли к полутьме, и в слабом свете дальнего фонаря я различил знакомый силуэт. Историк сделал шаг назад.
— Извини, — виновато сказал он. — Чего-то я… э-э… не подумал.
— Забыл что-то?
Он улыбнулся, а затем ни с того ни с сего попросил:
— Дай руку.
— Что?
— Давай.
Я неуверенно протянул ему руку, ожидая, что он пожмет ее. Женя засмеялся. А затем вытащил что-то из кармана и подал мне.
— Спасибо, Сашка, — тепло сказал он, — что поддержал тогда меня. Выслушал. Ты настоящий человек.
Я нерешительно принял его подарок.
— Что это?
— У тебя девушка есть? — спросил он.
— Чего?..
— Девушка, — Женя смутился. — Да слушай, я… подари ей. Красивая безделушка. Оценит. Ну, ты сам глянь.
И он щелкнул зажигалкой, чтобы я мог посмотреть.
У меня на ладони лежало хрупкое колечко. Оно было широкое, тоненькое, уже поеденное временем.
Я не очень разбираюсь в украшениях, но это кольцо мне сразу понравилось. Оно было какое-то… уютное, что ли. Никаких интересных узоров на нем не было — просто две выпуклые полоски, а между ними ряд круглых капель.
Я машинально надел кольцо на палец левой руки, и оно село как влитое.
Вы не поверите, как приятно было его надеть. Оно будто бархатное было внутри. И такое легкое, такое… нежное. Как касание добрых рук.
— Или сам носи, — тихо сказал Женя. По голосу было слышно, что он улыбается. — Тебе как раз. У тебя пальцы тонкие… Это женский курган был. Княжеский… Помнишь? Я говорил. Оно не особо редкое, но красивое. Бронза. Ты не бойся только… оно, похоже, на пальце было.
— Ты там кости нашел? — удивился я. — Что-то сохранилось?
— Ну нет, — засмеялся историк, — ничего там уже не сохранилось. Но по бронзе всегда видно, если под ней разлагалась органика. Дай-ка его… Видишь? Внутри позеленело.
Покрутив кольцо напоследок, Женя положил его мне в руку. Широко улыбнулся.
— Возьми на счастье, Сашка. Доброй ночи.
И ушел.
А в следующий раз мы встретились уже зимой.
Он перестал заходить в бар, но я не переживал. Все же у человека появилась новая работа, юная “византийка” и собственная дача. Какое там пиво. Его друзья тоже стали заходить пореже, но я не связывал это с Женей, пока в бар не завалился Красная Кепка.
Тот вечер мог закончиться новой дракой: Кепка приставал к официантке, нагрубил повару, опрокинул чужое пиво и напоследок принялся изводить меня.
Расплачиваясь, он фамильярно щелкнул меня по бейджику:
— Жека-то заходил?
Я почувствовал, как на скулах ходят желваки.
— У него спроси.
— Я б спросил, — икнул Кепка, — только его дома нет.
— Не мое дело, — сухо ответил я. — Сдача.
— Ты ему скажи, чтоб бросил, — он перевесился через стойку и наклонился ко мне, обдавая запахом пота. Я поморщился.
— Да что тебе надо?
— Скажи, ну. Он тебя послушает.
— Что сказать? — как можно спокойнее спросил я. Клянусь, в тот момент я был уверен, что ударю его.
— Чтоб пить бросил. Совсем спился он, Сань…
Я шел вдоль отделанного гадкой серой плиткой “дома быта”, когда меня окликнул Женя. Я остановился и посмотрел по сторонам. Никакого Жени я не увидел; лишь около цветочного, пожимаясь от холода, стояла кучка подозрительных мужиков.
— Сашка! — раздалось оттуда, — А ну подь!..
От кучки отделилась фигура.
Сначала я его не узнал. Женя был совершенно не похож на себя.
Куда делась его прямая осанка? Гладко выбритое лицо? Этот костлявый мужчина лишь отдаленно напоминал копателя. Кутаясь в потасканный пуховик, он заскрипел снегом мне навстречу. Я замер посреди тротуара, не понимая, что делать.
— Сашка! Привет! — он навалился на меня, сгребая трясущимися руками за плечи. Вблизи он выглядел еще хуже. Я увидел, что он пытался побриться, но порезал себе щеку. От него пахло чем-то кислым. Знаете, как пахнут монетки, если подержать их в руке? Я никогда еще не чувствовал такого запаха от людей. Думаю, так пахнет опасность. Смешайте запахи крови, металла и пота, и вы поймете, о чем я говорю.
Выпустив меня, он затараторил, подергиваясь и стреляя глазами. То, что он говорил, окончательно меня расстроило.
Он жаловался. Именно тогда я понял, что Женя прошел точку невозврата. Его слова были пропитаны желчью, он брюзжал, злословил, срывался на фальцет.
Ольга дура и гнида. Пытается вытянуть из него деньги. Прячет бутылки, тупая баба. Дача эта гнилая. Расползается по швам, как дохлая корова. Гниет насквозь. Все вокруг гниет. Университет этот — сил нет! Студенты — кретины, и еще смеют, плевки малолетние, смотреть сверху вниз. Он жаловался и жаловался. А я стоял и слушал. На моих волосах собирался снег.
Наконец, он спросил, растянув губы в ухмылке:
— Ну, Сашенька, а ты как? Как девушка? Оценила колечко?
— Де… колечко?
— Девушка? Оценила? — лающим голосом повторил он. Его остекленевшие глаза вцепились в мои зрачки.
— У меня нет девушки, Женя, — выдавил я, — Я…
И тут он бросился на меня.
Его хищная лапа впилась в мое запястье. От неожиданности я пошатнулся, но смог устоять на ногах. Хотел крикнуть, но глотнул ледяного воздуха и лишился дыхания.
Женя вцепился в мою левую руку. Словно в кошмарном сне, я увидел его собственные пальцы — грязные, покрытые узлами вен, с отросшими желтыми ногтями. Выкаченными из орбит глазами он пялился на мою левую руку.
— Где кольцо?..
Я понял, что пора валить.
— Дома. В ящике, — ответил я. И аккуратно, очень медленно, потянул к себе свою руку.
Хватка историка чуть ослабла. Он вновь переключился на мое лицо, поедая его глазами, будто хотел прочесть на нем правду: где мой дом, в каком ящике лежит подарок.
— Оно мне нужно, Сашенька, — мягко заметил он. — Пойдем, отдашь?
Не знаю, что меня напугало больше — сама просьба или то, как изменился его голос. Он будто бы стал прежним Женей, интеллигентным и обходительным.
Я медленно покачал головой.
— Я принесу завтра. Ладно?
— Ладно, — неожиданно легко согласился историк. — Я буду ждать тебя.
Домой я несся, как ветер.
“Не нужно мне это кольцо”, — думал я, выворачивая ящики совдеповского секретера. — “К черту эти кольца… монеты… всё!”
Я старался не думать о Жене. Пусть идет к черту. Я ему не друг и не брат. Если он так… то пусть забирает. Пусть.
Но кольца не было. Я перерыл всю квартиру, даже влез на антресоли и достал летнюю одежду — вдруг оставил где-то в кармане? Однако подарок копателя пропал.
По графику у меня были выходные. На следующий день я решил не выходить к Жене. Встречусь с ним потом после смены и все объясню.
Когда я проснулся, в окно лился мягкий белый свет. За ночь насыпало высокие сугробы. По подоконнику скакала синичка с синей макушкой и заглядывала в комнату. Я улыбнулся ей и протянул руку к оконной ручке, чтобы впустить в комнату свежего воздуха.
По подъездной дорожке прохаживался Женя.
Кажется, он давно меня ждал. Снег был вытоптан до самого асфальта. Ходил он по одной траектории, как планета, так что прямо под моими окнами пророчески зиял черный круг. Я шарахнулся от окна, дергая занавеску…
Я так и не решился выйти на улицу. Шторы я плотно закрыл, лишив себя зимнего света. Я боялся выглядывать в окно. До сих пор не понимаю, как он узнал, где я живу. В тот вечер мне понадобилось ополовинить бутылку водки, чтобы уснуть. Я знал, что Женя все еще ждет меня. Я почти слышал, как он скрипит снегом у подъезда.
На следующее утро я воспылал отвращением к себе. Испугаться Жени! Безобидного историка! Я встал, заварил чаю и злобно прошелся по квартире. Убрал выброшенные с полок вещи. Побрился. Нужно было сходить к “Дому быта” и переговорить с копателем. Хватит уже прятаться.
Перед уходом я решил почистить клетку Гамлета. Гамлет — это белая крыса, которую я нашел в подъезде. Я подошел к клетке и откинул крючок. Заглянул внутрь.
Гамлет вел себя очень странно. Обычно он скакал по лесенкам или прохаживался, важничая, на одной из полок. Но в то утро он был сам не свой. Длинные усы его топорщились во все стороны, красные глаза подергивались, как будто он готовился чихнуть. Я сунул руку в клетку и пощелкал пальцами, чтобы выманить друга на стол. Тот шарахнулся от меня. А потом, когда я попытался достать его, вдруг закрутился волчком, прыгнул и укусил меня в ладонь.
Я закричал и отдернул руку, заливая занавеску кровью.
— Твою мать! Гамлет! Ты сдурел?
Боль была дикая. В ужасе я уставился на свою руку. Под пальцем алел глубокий серповидный разрез.
— Да ты чего?!
Крыса сидела, забившись в угол, и тряслась от страха.
Я обработал рану и наложил повязку. Потом вернулся к клетке. Мой хвостатый товарищ, сверкая глазами, выбрался на стол и дробно засеменил ко мне.
— Гамлет, что с тобой? Ты заболел?
Он никогда меня не кусал. Я протянул ему раненую руку:
— Смотри, что ты натворил!
Крыс уткнулся в нее носом и на секунду зажмурился, словно извиняясь. А потом отпрыгнул, принял боевую стойку и зашипел.
Я не знал, что крысы умеют шипеть.
Гамлет смотрел на дверь.
На цыпочках я пересек комнату и вышел в прихожую. Свет в подъезде не горел, и освещение давали лишь окна на лестничных пролетах. Замирая, я приник к глазку.
На лестничной клетке крутился Женя. Каким-то образом он нашел мою квартиру. Сегодня он выглядел еще хуже. Глаза ввалились внутрь черепа, подбородок был покрыт мелкой сеткой бритвенных порезов. Он шаркал стоптанными туфлями по мокрой площадке и терзал руками воздух. Его голова мелко тряслась…
Соблазн сказаться больным был велик, но наутро выяснилось, что моя сменщица уехала. Пришлось идти в бар.
Мне было страшно. На площадке, к счастью, меня никто не ждал. Но на придверном коврике я нашел записку, сделанную на обороте квитанции за свет. “Верни мне мое!”
Надо ли говорить, что я целый день не мог успокоиться? Я надеялся, что Женя не придет, потом вдруг начинал мечтать, что он заявится в бар, чтобы наша встреча прошла при свидетелях. Чтобы кто-нибудь мог вызвать полицию, если он слетит с катушек, понимаете? Жизнь со всеми ее заботами, случайными улыбками, ссорами и огорчениями текла мимо, не задевая меня. Страх застыл в голове, как цемент.
В конце смены я закрыл бар на ключ и спустился по ступенькам, чувствуя себя приговоренным. Фонари опять не горели.
Из темноты ко мне шагнула острая, будто собранная из углов фигура в грязном пуховике.
— Сашенька.
От своего имени, произнесенного его ртом, меня прошила судорога.
— Ты принес?
— Нет.
Он молча стоял в паре метров от меня, укрытый благословенной темнотой. Затем бесцветно, как-то совсем по-новому сказал:
— Я умираю, Саш.
— Не говори глупостей.
— Мне нужно кольцо.
Я захотел подойти к нему, но передумал — какая-то аура, которую он распространял в зимней ночи, меня оттолкнула. Помявшись с ноги на ногу, я сказал:
— Если нужны деньги, я дам. На операцию или… что у тебя случилось. Ты скажи только. Мне не жалко.
Он залаял от смеха:
— Кольцо верни. Мне не надо денег. Кольцо.
— Я его потерял, — тихо сказал я. Сделал маленький шажок назад. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать: за спиной — освещенный перекресток, круглосуточные ларьки. Я могу убежать, если потребуется. Все в порядке.
— Ты его потерял, — выдохнул копатель. — Слушай. Я ошибся, Сашка. Не надо было его дарить. Я узнал. Нашел в архивах… Это родовое кольцо. Родовое наследное кольцо.
— Чего?..
Он шагнул вперед, сокращая дистанцию. На меня тяжело пахнуло перегаром.
— Мать умирала, — он пошел на меня, чеканя слова, — и дочь снимала кольцо с ее пальца. Вся сила была в кольце. Дочь надевала его и носила. Я его взял из раскопа. Надо было оставить. Взял грех на душу, — он мелко затрясся, еле выговаривая слова. — Надел. Хорошо сидело. А потом взял и тебе подарил. Сашка. Оно мне все отдавало, но потом я снял… и тебе подарил. Почему подарил… тебе-то? Теперь вся сила у тебя. Вся моя сила. Найди кольцо! — он вдруг закричал и кинулся на меня, растопырив руки. — Отдай! Не убивай, Саша!
Я вскрикнул и бросился бежать.
В ту ночь мне снилось кольцо. Я вновь надевал его на палец и ощущал живой, звериный жар металла. Оно разговаривало со мной на забытых языках. Шептало голосами давно сгнивших тел. Я чувствовал тепло нежных рук — прикосновения женщин, что носили кольцо до меня. И тепло Жениной руки, который получил от кольца так много, и потом отдал свое счастье мне…
Я заболел. Что-то случилось с моим телом: ломило суставы, крутило мышцы, в глаза словно попал песок. Похоже, проклятие кольца начинало действовать. Надо же было его потерять!
Я стоял за баром, наливая пиво. За глазными яблоками что-то ворочалось, вызывая дрожь в плечах. К стойке подошла женщина в красном свитере. Семафорная расцветка ударила меня по глазам. Она что-то сказала, медленно шевеля губами. Ее птичьи глаза. Воробьиные когти на правой руке. Она постучала ими по стойке, и я от этого перестука я дернулся, как наркоман.
— Простите!
Почему она так кричала? Пыталась заглушить музыку? Злилась на меня? Я смотрел в ее накрашенное лицо и ничего не понимал.
— Мое кольцо!
Стакан светлого лагера выскользнул из моей руки и звякнул об пол, обдавая кеды жирной пеной.
— Что?..
— Кольцо! Мое кольцо!
Я шарахнулся от нее, как от мертвой. А потом пространство раскололось на миллионы острых кусочков. И всё вокруг замолчало.
Я свернул пирамиду бокалов, которые стояли на сушилке. Посетители смотрели на меня: кто-то с пустым любопытством, кто-то с тревогой, а некоторые — с кровожадной радостью. “I’m on the highway to hell!” — заорал в полной тишине Бон Скотт из колонок. Я в аду. Точно, Бон. Так и есть. Я пошатнулся и схватился рукой за сушилку, напарываясь на осколки.
Через зал ко мне бежала администратор.
За бар встал официант, а администратор потащила меня через кухню к раздевалкам. Ее тонкие ноздри раздувались от гнева.
— Ты накурился? — закричала она. Глаза у нее буквально побелели от ярости. Она схватила меня за порезанную руку и принялась вытаскивать осколки. — Господи, кровищи-то… мама. Саша, скажи что-нибудь! Тебе плохо?
— Я в порядке, Насть. Все нормально, — пробормотал я. Она обратила ко мне белое лицо.
— Да ты весь… Что нормально-то? А? Принимал что-нибудь?
— Что с ним? — в раздевалку вошел повар, неся аптечку. Настя коршуном кинулась к ней, достала перекись.
— Что-то с сердцем, — наобум сказал я.
Коллеги мрачно переглянулись.
— Пойдешь в отпуск, — сказала администраторша. — Отдохни. Паш, вызови скорую.
— Не надо! Я сам схожу. Все хорошо, — запротестовал я, — У меня бывает. Это не в первый раз.
— Не в первый? Сашенька, ну…
Я дернулся, услышав свое имя.
— Ты чего отпрыгнул? — басил Паша, выводя меня на улицу. Он нес мои вещи. — Женщина там сидит, плачет… Кольцо обручальное потеряла. Думала, может ты видел…
Придя домой, я позвонил маме и попросил ее зайти через пару дней к Гамлету. Насыпал ему свежего корма, наполнил поилку водой. Погладил по мягкой спине. Зверек прильнул к моей искалеченной ладони и нервно задергал носом. “Я могу ведь его больше не увидеть”, — подумал я. В глазах защипало. “Малыш Гамлет, держись! Следи за квартирой! Будь молодцом!”
Я побросал какие-то вещи в рюкзак и вышел из дома. К голове приливала кровь. Ноги сами привели меня на станцию, где я купил какой-то билет, сел в какой-то поезд и куда-то поехал. В тот момент я был уверен, что еду умирать.
Через четверть часа я вышел из электрички и увидел в отдалении знакомые дома. Внутренний компас почему-то привел меня на Тарасовку. Умирать пока рано, решил я. Нужно сперва проведать друга.
В желтом сайдинговом доме неподалеку от станции жил мой товарищ по прозвищу Жуть. В тот вечер он сидел дома со своей племянницей и ждал сестру.
— Саня? Я тебя не узнал! — удивленно сказал он, открывая калитку. — Ты на мертвяка похож. В курсе?
— Впусти меня, — не своим голосом попросил я. — Нужна помощь.
Жуть втолкнул меня на участок, покрутил головой по сторонам и только потом запер калитку. Мы прошли в дом. На кухне сидела маленькая Ева и смотрела “Смешариков”. Жуть достал из холодильника пару банок пива. Затем покосился на меня, потер бритую макушку и вытащил из шкафа бутылку коньяка.
— Пойдем, присядем. Ты, Евка, здесь! — крикнул он девочке, которая оторвалась от экрана и теперь мигала на меня круглыми глазами.
— Проблемы? — деловито осведомился он, садясь на диван. Я остался стоять. Кивнул.
— Наркота? — уже тише спросил он. Я помотал головой. Глаза товарища расширились. — Бандюки? — я снова помотал головой.
— Да не молчи ты! На, — он протянул мне коньяк. — Пей. Рассказывай. Только по порядку.
Я рассказал ему всё. Помню, что напился тогда в стельку, что-то доказывал, злился на Женю, кричал. В какой-то момент вернулась сестра Жути, худая носатая девица, не говоря нам ни слова, забрала дочь и быстро ушла. Мы продолжили пить.
Друг применял различные тактики — высмеивал меня, пытался воззвать к здравому смыслу, ругал. Я упорствовал. Если бы Жуть видел, каким стал Женя, если бы он сам подержал то кольцо, он бы сразу все понял! Но он, самый закостенелый материалист на свете, отказывался верить. И запрещал верить мне. Я думаю, что если бы приехал к кому-то еще, в ту ночь я бы не выдержал. Можете считать, что я преувеличиваю, но мне было так страшно, что я без раздумий шагнул бы под поезд.
На следующий день Жуть повез меня домой.
Машина закладывала петли в плотно заставленных двориках. Еще пара кварталов — и покажется мой бар. Увидев у тротуара полицейскую легковушку, я машинально уцепился за нее взглядом.
Из-за припаркованных автомобилей тенью мелькнул острый козырек. Жуть поехал чуть медленнее, пропуская встречную машину. С праздным любопытством я оглянулся на мента, который сидел на корточках посреди тротуара. “Ручку уронил”, — подумал я. Эта мысль почему-то меня насмешила.
А потом я увидел тело.
На тротуаре лежал, вытянувшись в струнку, мужчина в грязном пуховике. Его бледный живот оголился. Рядом с трупом в омерзительном порядке были разложены его вещи: телефон, бумажник, пачка “орбита”, ключи. Мент сидел на корточках и что-то писал.
Я хочу, чтобы вы представили себе эту картину. Прямо сейчас.
Падающий снег. Мертвый живот, похожий на белый цветок. Ключи от квартиры. Осиротевший телефон. Острый козырек ментовской фуражки. Я жадно вцепился взглядом в лицо человека. Оно было бледное, серое, синеватое, асфальтовое. Какое-то ночное. Тихое. Все вместе. На подбородке струйкой запеклась кровь.
Это был Женя.
Жуть втащил меня в квартиру и усадил на кровать. Мои руки ходили ходуном. На пороге, помню, ему пришлось отобрать у меня ключи, чтобы открыть дверь. В прихожей он снял с меня куртку. Я лег на кровать, не раздеваясь, и уставился в потолок.
Все было кончено. Проклятие забрало Женю. Настал мой черед.
Жуть не уходил до самого вечера. Потом, уже одевшись, выругался, позвонил на работу, разделся, поставил чайник, сделал бутерброды. Постелил себе на полу.
Ночью мне снились белые цветы. В их бутонах лежали тысячи черных колец.
На следующий день Жуть развел бурную деятельность, пытаясь меня подбодрить. Заявив, что в квартире несет крысиным дерьмом, он выгнал недовольного Гамлета на прогулку, а сам бодро принялся чистить его клетку. Крыса пищала и пыталась прорваться на стол. Гамлет ненавидит, когда кто-то потрошит его заначки.
Жуть склонился над мусорным ведром, вытряхивая гамачок. Что-то звякнуло.
— Что ты тут заныкал, модник? — друг обернулся, и я не сразу понял, что он обращается к крысе. — Откуда у тебя цацки? Смотри, что нашел, — это уже мне, — ты его балуешь, Саня.
Он протянул мне какую-то покореженную железяку.
Вы не поверите, но чертов Гамлет украл мое кольцо. Он утащил его в свой гамак и разгрыз. Я взял кольцо дрожащими пальцами. Все перед глазами закачалось.
— Это оно, да? — голос Жути доносился до меня будто из глубины. — Оно?
— Да, чувак. Это оно, — тихо ответил я.
И тогда мой друг с облегчением рассмеялся.
— Переименовывай свою крысу! Теперь я буду называть его Разрушителем Проклятий.
Вечером я позвонил в бар, а на следующий день взял смену.
Там я встретил Игоря. Он был один.
Я подал ему бокал темного пива, который он осушил за несколько секунд. Его глаза покраснели, словно он тер их кулаком.
— Знаешь про Женьку? — тихо спросил он, принимая второй бокал. Я кивнул.
— Хороший был мужик. Это… — он помахал рукой, — убери пиво. Налей нам по стопочке. Помянем.
— Как он умер? — зачем-то спросил я. Игорь покачал головой.
— Драка. Схлестнулся по пьяни с соседом. Жека упал. Ударился головой. Всё… Пятьдесят три всего было. Пятьдесят три, Саш!.. Олька одна осталась. Плачет, — Игорь потер лоб ладонью, наклонился ко мне поближе. — Плохо сейчас скажу, Саш, но ей повезло. Она молодая, нормального найдет.
— Найдет, конечно, — ответил я.
— Нет, Сань, нет, — его глаза забегали, — Не понимаешь. У Женьки голова... Он с института лечился. Все хорошо было, а тут что-то… как-то навалилось на него все. Он ж не пил особо раньше. Нельзя с таблетками. А тут качели какие-то. То хорошее, то плохое. Видимо, опять проснулось это в нем. Он же… — голос Игоря дрогнул. — Он меня всё доставал последние месяцы. Сам на себя непохожий… Приходил под окна. Ходил там… Ты не представляешь. Я его к себе позвал, а он… Жену напугал. Сына. Говорит, у тебя там голуби сидят. В морзянку сложились. Говорит, надо идти, что-то там делать… Я так испугался, Саш, — зашептал он. — Психиатру знакомому звонил. Говорю, Жень, пойди. Бесплатно, только сходи. А он не пошел…
В день похорон я стоял у окна, уже одетый, и смотрел на дорогу. Позёмка крутилась на подъездной дорожке, как пес. Я еще мог различить черный круг асфальта под утоптанным снегом. В моей ладони лежали обломки кольца.
Я смотрел сквозь метель и, кажется, видел Женю. Видел, как он ходит. Ждёт.
Я знал, что должен вернуть ему кольцо. Но еще я знал, что не смогу этого сделать, потому что какая-то часть меня продолжала бояться.
А что бы сделали вы?