Сид опять проспал.
Когда он ехал в вагоне подземки, его мутило — напоминало о себе выпитое накануне вино. Сид закрывал глаза, и в его голове вспыхивал образ вчерашней ночи: чёрная в свете фонарей бутылка катится по мостовой, над ним высится Тощий Свен, от Свена пахнет перегаром, мятным «орбитом» и табачным дымом; его холодная рука, ложась на плечо Сида, сразу же становится тёплой, словно срастаясь с ним, словно всегда и была там, а над опустевшей площадью вдруг доносится откуда-то тоскливый голос саксофона.
Сид открыл глаза.
На сиденьях — прямо и левее от него — устраивался бродяга. С собой у него было очень много сумок, забитых книгами. И — даже так! — рядом, на почётном месте справа, примостился саксофон. У бродяги не было кейса, и инструмент в такой обстановке показался Сиду каким-то одушевлённым, будто присутствующим здесь по своей воле.
Сид расслабился, приняв позу задремавшего в поезде человека — колени в стороны, костлявый позвоночник растёкся по синей спинке кресла, голова клонится к груди. Его длинные, мышиного цвета волосы упали на лицо, как занавеска.
Готово. Парень принялся разглядывать саксофониста из своего укрытия.
Интересная, должно быть, личность. Лет пятидесяти, только вот такой пропитый и такой потёртый, что сказать точнее никак не получится. У него было полноватое, поплывшее лицо, грязные пальцы, покрытые жёлтыми сухими язвами, густые чёрные кудри, выдававшие в нем цыгана, и борода, которая выглядела так, будто мужчина вдохновлялся пластиковыми масками Гая Фокса. Он ехал, спокойно сложив руки на животе и чуть улыбаясь. Иногда его подвижное лицо меняло выражение, и Сид с любопытством отмечал, как мирная улыбка на мгновение смешивается с чем-то неприятным и даже яростным. «Когда-то он был красивым». Когда-то. Лет двадцать тому назад.
Бродяга мучительно зевнул и вдруг уставился на него.
Сид вздрогнул от неожиданности. Бомж ведь не увидел, как он пялился? Ему стало не по себе. Только в этот момент парень заметил, что в этой части вагона никого, кроме них, не было. Конечно, это не так уж и странно, если подумать: сегодня воскресенье, и все, кто должен работать, уже допивают свой кофе из автомата и приступают к делам, а иные счастливцы пока спят, потеплее укутавшись в одеяла.
Итак, они здесь одни. Ситуация неприятна. Поезд, оглашая тоннель упрямым рёвом, несётся по бесконечному перегону между Парад Штассе и Платц-дер-Люфтбрюк. Бродяга смотрит на него — внимательно, цепко, и Сид замечает, что его хитрющие глаза похожи цветом на внутренность тыквы. Его улыбка становится всё шире. Он начинает вставать...
Когда поезд остановился, Сид взвился в места, рванув на себя рюкзак, и бросился к дальним от бродяги дверям. Он, сам не зная, почему, обмирал от ужаса. Ноги понесли его привычной дорогой к эскалатору, оттуда наверх, на переход, где его чуть не сбил таксист, по мокрой, плаксивой от дождя улице к бару, где он работал официантом — он бежал и бежал, не сбавляя скорости, и внутри него что-то обрывалось каждый раз, когда его сапоги встречали твёрдый чёрный асфальт.
Сид ворвался в бар, тяжело дыша. Пара постоянных клиентов лениво подняли головы от своих завтраков; толстуха Фишер, барменша, цокнула языком и поставила на стойку стакан стаута.
— Даже не хочу слышать, Рауш, — сказала она, когда Сид, поправляя свой форменный фартук, вышел к ней из подсобки. Она была бледнее обычного, и, кажется, болела. — Тебе повезло, что я сегодня добрая. Не скажу Остербанну, что ты опять проебался.
— Спасибо, Молли, — кисло ухмыльнулся Сид, — Ты понимаешь, я...
— Неважно, — перебила она, — Иди-ка убери с третьего стола. Гости уходят.
* * *
Свен сменил его в восемь, вплыв в бар, как огромное насекомое. Сид исподтишка наблюдал, как тот ковыряется в карманах, выуживая блокнот, мобильник, сигареты и спички, и перекладывает своё добро в поясную сумку, какие носили здесь все официанты. Холодно поздоровавшись, они вместе спустились в подвал, где находилась раздевалка для персонала — Сид собирался надеть сапоги и куртку, а Свен, наоборот, переобуться в сменку.
Внизу они порывисто обнялись. Отошли друг от друга, обмениваясь изучающими взглядами, словно пытались понять, насколько они изменились со вчерашнего вечера.
— Как день? — наконец, подал голос Тощий, — Выглядишь, как заблёванная собака.
— Одни мудаки потоком, — Сид беспечно улыбнулся, но тут же увидел, что Свен в эту улыбку не поверил — тот недовольно нахмурился.
— Тебя кто-то обидел? Ты какой-то... в себе.
— Просто выпил вчера лишнего. До сих пор голова гудит.
— Понимаю.
Свен повязал фартук. Снял с магнитной доски над зеркалом свой бейджик. На секунду Сид увидел его отражение, искаженное дешёвым стеклом — белые брови вздрагивали, будто он собирался заплакать. Поколебавшись, Свен обернулся, быстро шагнул к Сиду, наклонился и поцеловал его в лоб.
— Если хочешь, я наберу тебе после смены, — предложил Свен, — Если снова будет бессонница — можем пойти шататься. Всяко лучше, чем обои грызть.
Сид неопределённо хмыкнул.
— Я что-то не то делаю, да? — тихо спросил Свен, — Тебе неприятно... Во что всё вылилось? Надеюсь, ты помнишь, что всегда можно попросить меня остановиться. Мы же друзья. Только не переживай, Сид. Тебе нельзя. Ты же не хочешь опять... как тогда?
Сид не ответил.
Сверху раздался крик Молли Фишер, которая желала знать, куда подевался второй официант.
* * *
Сид шёл по Дэмиенштрассе, с удовольствием зачёрпывая ногами бурую листву. Днём выходило солнце, и теперь улицы были сухими и тёплыми. Чуть покачивались над дорогой клёны, жёлтые, как грушевый сидр, и скрывали своими лапами окна жилых домов. Мимо прошла компания молодых панков, распространяя в остром осеннем воздухе запах пива и счастливый хохот; через полквартала встретились две однокурсницы, которые брели, взявшись за руки (Сид старательно закрылся волосами, чтобы не пришлось здороваться). Он шёл, удаляясь от центра; ему встречалось все меньше людей. Голова была приятно пуста. Сначала он, только выскользнув из бара, гонял набившие уже оскомину мысли о Свене, о том, «во что это вылилось» (умеет он всё-таки загнуть канцелярщину, где не просят!), потом почему-то о своём отце, о работе, о колледже. Утреннее происшествие в подземке уже давно выветрилось из головы, и, когда Сид вышел из переулка на маленькую площадь, раскинувшуюся у подножия старой лютеранской церквушки, он вообще ни о чём не думал. И уж точно не ожидал, что увидит там бродягу из вагона.
Бродяга продавал свои книги.
Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Сид пошёл к церкви. Из открытых дверей неслись звуки органной музыки — воскресная служба ещё не закончилась. Он постоял немного в пятнистом свете витражей, размазанном по земле; колени дрожали, внутри всё скручивалось в тугой грубоватый кулёк. Затем он, набравшись решимости, повернулся к церкви спиной и двинулся обратно на площадь.
Бродяга сидел на том же месте. Он раздобыл где-то складной стульчик, из тех, что обычно носят с собой рыбаки. Когда Сид подошёл, мужчина делал себе самокрутку. На бережно разложенных прямо на брусчатке газетах лежали старые книги. Сид испытывал понятную нежность к букинистическим изданиям — в колледже он учился на искусствоведа, а книги ему нравились с самого детства. Товар бродяги был, как на подбор, просто потрясающим. Сид, забыв обо всём на свете, присел на корточки и начал перебирать книги.
— Кхм.
Парень быстро поднял глаза. Бродяга, довольный, что смог привлечь его внимание, улыбался и — неужели! — протягивал ему руку. Сид, не позволив себе колебаться, обменялся с ним рукопожатием.
— Как тесен этот город, — голос у бродяги был неожиданно высоким, — Это ведь вас я видел сегодня утром в метро? Вас, конечно. Память меня пока не подводит. Как вас зовут?
Сид представился. Бродяга закивал.
— Я — Сойер. Приятная встреча. Вы быстро ушли сегодня, Сид, я так и не успел к вам подойти.
— З-зачем? — опешил Сид. Бродяга вновь улыбнулся ему щербатым ртом.
— У меня есть книга специально для вас. Я, как вас увидал, сразу понял, что она ваша. Это осенняя акция. «Книги ищут дом».
— Я думал, в ней участвуют только книжные магазины и букинисты, — Сид решил проигнорировать ширящуюся ухмылку Сойера, — Вы разве букинист?
— А разве нет? — поддразнил его бродяга, — Я бы и так вам её подарил, но, раз уж вы здесь, можете присмотреть себе что-то ещё. У меня много книг.
— Знаете, я, наверно, пойду, — Сид поднялся, отметив, что, как и в первую встречу, вокруг них нет ни души. Музыка в церкви смолкла, но из дверей никто не вышел. Почему-то резко стемнело — кажется, небо опять затянуло.
Бродяга тоже встал. Его улыбка мигом исчезла с помятого лица.
— Простите. Я не хотел вас обидеть. Мне очень жаль... Наверное, зря я тогда решил подойти к вам. Не нужно было.
Сид вдруг почувствовал укол совести. Мужчина оказался, в сущности, довольно приятным — теперь он был похож не на бомжа, а на таинственного, но доброго любителя искусства. И этот саксофон, примостившийся у каменной стены... Сид питал глубокую нежность к духовым инструментам. Люди, играющие на них, ему безотчётно нравились. Он вздохнул, надевая на лицо извиняющуюся улыбку.
— Нет, это вы меня простите. Я был резок. У меня выдался непростой день... Я бы с удовольствием посмотрел на ваши книги.
Бродяга расплылся в улыбке.
Сид выбрал «Тошноту» Сартра. У него дома, конечно, уже давно лежала одна, но в новом издании от «Фабера и Фабера» — эта же была в прекрасном синем переплёте из мягкой ткани, с золотым тиснением и на оригинальном языке. Сид неплохо знал французский, а свою любимую книгу последних лет, как ни странно, ни разу не читал в оригинале.
Расплатившись (бродяга спросил с него так мало, что Сиду показалось, будто он ослышался), он собрался уходить, но продавец остановил его.
— Акция, — напомнил он, — Одна книга хочет к вам домой. Вот, — он достал из стоящей на земле сумки какую-то книжку и протянул её Сиду, — Это вам. Пусть она изменит вашу жизнь.
«Ночные песни». Сборник стихов в обтянутой кожей обложке. Никакого автора, только пояснение на титульном листе: «Народный фольклор Германии».
Издание датировалось 1940 годом. Сид удивлённо поднял брови.
— Я думал, в тот период такие дорогие вещи даже не делали. И вообще... Художественные книги... Война ведь. Неужели правда — сороковой?
Бродяга таинственно улыбнулся.
— Были частные издательства. Тягу к прекрасному в крови не утопишь. Посмотрите, кто издатель.
— Издательство «Фавн», — прочёл Сид, — Никогда не слышал о таком.
— Маленькая мануфактура. Они печатали некоторые книги небольшими тиражами. На заказ. В этом тираже, например, книг было всего пять. Взгляните на задний форзац. Скорее всего, вы держите в руках последнюю.
Сид недоверчиво посмотрел на него.
— Тогда я не могу её взять. Она очень ценная.
— Возьмите, юноша, пожалуйста! Вы меня очень обрадуете. Она подойдёт вам.
«Она подойдёт вам…»
Словно он говорил о шляпе или паре новых сапог. Как книга может «подойти»? Сид, немного поломавшись для вида, убрал обе книги в рюкзак и собрался уходить. Бродяга поклонился ему.
— Надеюсь, вам придутся по вкусу эти ночные песни, Герр Сид. Они изменят вашу жизнь, вот увидите. Прощайте, прекрасный человек.
Сид, не найдя слов, смущённо кивнул и быстро зашагал в ночь.
* * *
На рассвете он проснулся от странной вязкой тишины. Тишина звенела. Тишина звала. Он потёр лицо ладонью, не открывая глаз; повернулся направо, чтобы обнять спящего Свена, и, наткнувшись на что-то липкое, ойкнул.
Он открыл глаза и закричал в голос.
Кровать просела под весом двух тел — живого и давно, давно уже мёртвого. Взгляд в панике цеплялся за сгнившие зелёные простыни, которые от прикосновения расползались по ниткам, за чёрную коросту на обнажившихся пружинах матраса... Просто чтобы не видеть Свена. Того, что ещё осталось от Свена.
Заходясь криком, Сид упал с кровати и, как был, в одних трусах, пополз по голому полу, собирая ладонями слой жирной пыли. Его вопль отражался от стен с облезшими выцветшими обоями, возвращаясь прямиком в мозг — многократно помноженный на самое себя, пугающий тем, что кто-то вообще может так кричать. Когда Сид отполз к коридору, он наткнулся на маленькую мумию, давно высохшую в лужице собственных телесных жидкостей. Это была Синичка, маленькая кошка, которую добрый Свен подобрал на улице этой весной. Синичка выглядела так, словно умерла по меньшей мере год назад. Маленькая оскаленная пасть, высохшие глаза, смотрящие прямо на Сида... Животное словно пыталось позвать на помощь.
Сид вскочил и бросился к двери. В голове всё раскачивалось, как будто он бежал по палубе во время сильного шторма. Не с первого раза справившись с замком, рыдая от ужаса, он вывалился на лестницу, больно ударившись коленями. Поднялся, кинулся на соседскую дверь, осыпал её градом ударов и воплей.
Ответом ему была тишина.
Когда он выбежал на улицу, уже встало солнце. Одуревший от ужаса и слёз Сид не сразу увидел, в каком мире он оказался.
Его окружала смерть.
Крыльцо дома, где снимал квартиру Свен, выходило на обычно оживлённую улицу. Сейчас на ней не было ни души. Парковка была полупустой, но то, что осталось от немногих припаркованных автомобилей, выжало из груди Сида отчаянный вопль. Истерически всхлипывая, он медленно побрел вдоль парковки в сторону главной улицы. Ржавые остовы машин и искорёженные фонарные столбы выглядели так, словно кто-то огромный жевал их своим беспощадным ртом. Ледяной асфальт под босыми ногами юноши покрывали чёрные густые пятна, в которых обнаруживались иногда кости и фрагменты ткани. Один раз Сид напоролся пяткой на чью-то челюсть.
Он шёл в неизвестном направлении, не переставая звать непонятно кого в этом новом мире, смердящем отчаянием и смертью. Пока он спал, прежний мир умер. Умер город. Умер Свен. Умерли все.
Дойдя до бывшей табачной лавки, от которой остался сгоревший остов, Сид без сил опустился прямо на грязный асфальт. Ноги его больше не держали. Слёзы закончились. Безумным взглядом он блуждал по пустой улице, замечая все больше трупов — кошки, голуби, люди, среди которых уже никого нельзя было опознать.
Поднялся ветер. Сид судорожно вздохнул, открывая рот, и почувствовал вкус бензина на языке. Ветер подхватил его волосы, как флаг, и махнул ими в сторону дома. Сид зажмурился и протяжно завыл.
* * *
Он не помнил, когда потерял сознание, но возвращаться в мир было страшно и холодно. Он пришёл в себя от того, что кто-то разговаривает с ним. Кто-то чужой.
Сид попытался вскочить, но тут же был схвачен и мягко обездвижен. Рот ему, однако, не закрыли, поэтому он закричал так громко, как только был способен.
— Наркота, — устало произнёс мужской голос откуда-то сверху, — Скорая тут? Сажайте его в машину.
Сид заморгал, пытаясь сориентироваться.
Его окружала жиденькая толпа людей — первые прохожие, привлечённые суматохой около табачного магазинчика. Прямо перед ним словно бы в воздухе висело печальное лицо немолодого копа; второй полицейский в такой же форме держал Сида сзади, не давая ему пошевелиться.
— Что происходит? — попробовал спросить Сид, но с губ сорвался только хриплый стон. За спинами зевак тем временем замелькало что-то белое – приехала, наконец, скорая помощь.
* * *
— Тебя нашли почти голого. Лежащим посреди дороги...
Сид закрылся рукой. Он всегда с трудом мог понять, злится Свен или грустит. Сейчас он окончательно запутался.
— Ты лежал, и... — голос друга дрогнул, однако тот взял себя в руки, — И плакал. Говорил, что все умерли. Никого не осталось. Это я виноват. Я же знал, что нельзя давать тебе пить. Это вызывает рецидивы. Зачем я только...
— Свен, не надо, — перебил его Сид, — Ты не виноват. То, что я видел... Такого раньше никогда не было. Это не галики, чувак. Это правда БЫЛО. Везде были тела. Всё было разрушено. Я попал в другой мир, Свен. Это правда. И я не знаю, как мне удалось выбраться.
Свен с жалостью посмотрел на него.
— Тебе нужно к врачу, Сид. Не к муниципальному. К Герру Харту. Он уже помогал тебе. Помнишь, мама советовала его, когда ты...
— Это другое! — взвился Сид, — Я был в другом месте, в другой вселенной! Это было реально! Неужели ты мне не веришь?!
— Я верю, что ты веришь в это.
— Ты, блядь, даже говоришь, как твоя мать! Откуда в тебе это?
Лицо Свена сморщилось.
— Да потому что я беспокоюсь за тебя, больная ты башка! Ты едешь с катушек! Неужели ты предлагаешь мне просто за этим наблюдать?..
— Я не собираюсь пить таблетки, — нарушил наступившее молчание Сид, — У меня от них член не стоит.
— Боже, Сид, какой же ты мудак…
Когда плачущий Свен вышел из комнаты, Сид откинулся на подушку и закрыл глаза. Его снова мутило.
* * *
Дни потянулись тоскливой чередой рабочих смен и однообразных пар. Город посерел. Однажды утром Сид выглянул в окно и увидел, что деревья в парке скинули свои золотые листья и теперь стояли голые, дрожа на ветру.
После своего «рецидива» Сид вернулся в общежитие — он понял, что не может спать в комнате, которая привиделась ему такой мёртвой и жуткой. Синичка начала его избегать, но Сид не находил в этом ничего странного — в первый же день, когда он увидел её, пьющую воду из своей мисочки, он так громко закричал, что животное в панике шарахнулось от него: ему показалось, что через светлую шкуру вылезает позвоночник.
Свен, конечно, пытался его оставить. Бедный, заботливый, влюблённый Свен. Свен, который всегда на подхвате. Умница Свен, которому не хватило мозгов выбрать кого-то нормального, чтобы его полюбить. Закончилось всё тем, что Сид собрал вещи, пока друг был на работе, и тихо ушёл (сбежал), бросив ключи под коврик.
Не было сил смотреть на эти стены. На эту кровать. На эту кошку.
Когда он ковырялся в рюкзаке, разбирая вещи у себя в общежитии, ему в руки попались «Ночные песни». Сид без интереса пролистал их. Он заглядывал в книгу в первый же вечер, но так и не успел её почитать, потому что Свен соблазнил его пиццей и новой игрой на приставке. Теперь он плюхнулся на свою койку и начал бесцельно переворачивать жёлтые страницы.
Сборник его разочаровал. В нем не оказалось ровным счётом ничего таинственного, даже ничего такого, что он бы не встречал раньше. Обычный местечковый фольклор, какие-то песни, стишки и сказки про фей, полевых духов и блуждающие огоньки. Муть. Даже культурологам будет неинтересно.
Само издание, конечно, оказалось красивое, спору нет. Бумага была приятно плотной и какой-то тёплой. Пахло от неё замечательно — не как пахнет от старых книг, поеденных жучками, но чем-то древесным и немного цветочным. Впрочем, подумал Сид, поднеся обложку к носу и принюхавшись, в этом запахе было что-то еще. Что-то гнилое...
Ночью Сид снова проснулся в Тишине. Он не спешил открывать глаза, потому что сразу узнал её. «Хотя бы Свена тут нет», — отстранённо подумал он. Хорошо. Хорошо. Смотреть на его труп ему больше не хотелось.
Справившись с первой волной тошноты, парень мысленно досчитал до трёх и открыл глаза.
Он не удивился и даже не испугался, увидев, во что превратилась его комната. Здесь произошёл пожар, только, похоже, уже давно, потому что в воздухе ничем не пахло. На соседней кровати лежала обуглившаяся потолочная балка. Сид мысленно поблагодарил небеса за то, что ему не пришлось увидеть сгоревшее тело Али — сосед ему нравился.
Он поискал свою одежду и с удивлением обнаружил её около кровати, сложенную точно так же, как и вчера вечером. Не спеша оделся, зашнуровал ботинки, взял рюкзак. Подумав, вытащил из него книгу и полистал её. Слабая надежда на то, что после этого ритуала царящее вокруг безумие прекратится, умерла, когда Сид услышал за дверью высокое хихиканье.
Он почувствовал, как волоски на руках встают дыбом. Хихиканье повторилось.
Сид тихо убрал книгу в рюкзак и достал из кармана складной нож. Он не представлял, что будет делать дальше — даже от живых противников нож был довольно посредственной защитой. Тот, кто хихикал за дверью... Сид готов был поклясться своей жизнью, что этот юморист не был человеком.
«Кто бы мог подумать, что этот ебаный пост-ап может быть населён».
С другой стороны, почему он должен быть единственным, кто нашёл сюда дорогу?
Дверь со скрипом, до отвращения похожим на звуки из ужастиков, отворилась. Сид выпучил глаза в темноте. К несчастью, света, проникающего в разбитое окно, было достаточно, чтобы он мог увидеть...
На пороге стояла его мать. Или это так только поначалу показалось: сутулилась она непривычно, голова клонилась под странным углом, улыбка на лице была ненормальной. Да и что вообще нормального могло быть в том, что она находилась здесь, в этом мертвом мире? Впрочем, подумал Сид, отползая к стене и невольно закрывая лицо руками, для неё, умершей шесть лет назад, это могло быть самым подходящим местом.
И это было самым ужасным. Мама стояла в дверях, отсекая путь к спасению, и под её синим халатом что-то ворочалось, что-то множественное, но цельное, что-то сильное и многоликое, и оно смеялось на разные голоса, смеялось над ним, Сидом, и над ней. Над его бедной мамой. Сид сжал лицо ладонями и зарыдал от страха и жалости.
* * *
— И как это каждый раз заканчивается?
Сид хмуро зыркнул на врача. Герр Харт вежливо смотрел на него через свои тонкие очки с увеличивающими линзами, покойно сложив чистые маленькие руки на столе. Лицо не выражало ничего, кроме мягкого любопытства.
— Я прихожу в себя, когда начинаю плакать. Но я плачу и до этого. Просто в какой-то момент это становится совсем невыносимым.
— Вы не думали о том, что виденное вами отражает только то, что вас действительно беспокоит? Мёртвыми вам предстали ваш молодой человек, ваша питомица, ваша мать, ваш папа, девушка, к которой вы неравнодушны...
— Нет, — перебил его Сид. От обнаружил, что грызёт ногти, и злобно отдернул руку от лица, — Нет, не думал. Я видел кучу других людей и животных. Это вы как объясните?
— Страх одиночества, Сид, свойственен всем людям. Это социальный момент. Экзистенциальный ужас... Вы же читали Сартра, вы должны знать... Это присутствует в той или иной мере в каждом из нас. В вашем случае он принимает весьма гротескные формы. Вы — юноша с богатым воображением, образованный, читающий. И, насколько мне помнится, у вас в прошлом были определённые эпизоды... К тому же, в анамнезе у вас есть не только хроническая депрессия. Раньше вы употребляли галлюциногенные вещества в большом количестве? Сид? Вы поссорились с родителями на почве вашего увлечения наркотиками? Они знали? Они знали, что вы употребляли кислоту? Отец видел эту книгу? Никому нельзя видеть эту книгу, вы об этом знаете, Сид? Знаете?
Сид вскочил с кресла. Лицо Харта вытянулось от удивления. Из его левой ноздри показалась тонкая змеиная головка.
— Куда вы собираетесь, мой дорогой? Поезда больше не ходят, а площади закрыты. Останьтесь лучше здесь.
То, что носило маску врача, начало подниматься из-за стола. Сид попятился к дверям, наткнулся на журнальный столик и чуть не упал. Харт, существо в побагровевшем от крови халате, начал оседать, как горящее полено. Из-под резиновой маски (лица, это было просто снятое с доктора лицо) потекли блестящими ручейками змеи.
— Останьтесь, Сид, и спойте мне этих ночных песен. Поезда больше не ходят... Площади закрыты...
* * *
Ночной город ухал голосами сов и звенел детским хохотом. Сид бежал по проезжей части, загроможденной остовами машин. Он не плакал и не кричал. В нем кипела ярость.
Ночные песни. Проклятый бродяга.
Поезда действительно не ходили. Это его не удивило — город изменился, но изменился совсем не так, как в прошлые разы. Это продолжалось уже долго, так долго, что сейчас он мог, оглядываясь назад, увидеть, что его безумие сбегало вниз по спирали, набирая обороты с каждым витком. Небо больше не было небом, и он боялся смотреть в этот чёрный котел, который мог болезненно отражать землю с её горящими глазами живых домов, нежно стонущими висельниками, мимо которых он бежал через парк, сшитыми воедино десятками людей и сгустками живого тумана, дремлющими вокруг фонарей. Сид мчался, не узнавая вокруг ничего. Но ему не нужна была карта. Его вело сердце. Безумное от ужаса, бьющееся от праведной ярости.
Лютеранская церковь светилась красным, и её огромный рот пережевывал что-то, смутно похожее на кричащих в экстазе людей. Алый свет языками лизал старую площадь.
Когда Сид увидел бродягу, кислотная пляска этой новой реальности замерла — будто в предвкушении, как замирает с удовольствием человек в тёмном зале кинотеатра, ожидая развязки.
Бродяга играл на саксофоне.
Сид остановился так резко, что чуть не упал. Бродяга был нормальным.
И он играл.
Сид сразу же узнал композицию. Чарли Паркер, My Melancholy Baby. Тягучая, сладкая музыка, полная тёплой грусти. Так звучит улыбка отчаявшегося человека. Так звучит любовь. Сид видел, как луна, изогнув лиловые брови сатира, склоняется к музыканту, и из её пустых глазниц начинает изливаться тоска.
А бродяга играл. Его глаза были закрыты. Он стоял в свете бушующего пожара — в огне, сжигающем остатки разума — и казалось, что инструмент играет сам по себе, что бродяга нужен лишь для того, чтобы удерживать эту музыку на земле, и что он всё-таки слишком мал, слишком слаб, чтобы сделать это. Музыка поглощала всё. Сид, ощущая тянущий ужас в сердце, пошёл к нему.
Он подождал, пока Сойер доиграет. Опустит свой инструмент, тут же лишившись столь мощного щита.
И только затем набросился на него, повалив на землю и сжав его горло руками.
Сойер захрипел, ужасно округляя глаза. Саксофон отлетел в сторону, зазвенев, как пустая кастрюля.
— Ты убил меня, — Сид закричал и не смог узнать свой голос — крик был похож на лай и явно не принадлежал ему, — Ты убил мой мир!
Бродяга схватил его за руки. Чёрные глаза наполнились слезами — боли или страха, Сид так и не понял.
— Сид... Сид... — он хрипел его имя, пытаясь ослабить хватку костлявых пальцев. Длинные волосы мальчишки пологом накрыли его лицо, и Сойер почувствовал запах безумия, исходивший из каждой поры этого несчастного существа, — Сид, я хотел подарить тебе счастье!
От неожиданности парень отпустил его, и бродяга воспользовался этим, чтобы столкнуть с себя тощее тело. Он сел на земле, хрипя и растирая грязное горло.
— Сид, — снова обратился он к юноше. Тот лежал подле и выл от страха, — Я думал, что дарю тебе счастье.
— Эту книгу мне подарил человек, который играл романсы на площадях в Зальцбурге, в Австрии. Двадцать лет тому назад. Он сказал, что она изменит мою жизнь. Он сказал, что я достоин. С тех пор я собираю старые книги, потому что чувствую их... Чувствую, кому они действительно нужны. Я почти никогда не ошибаюсь. Каждая книга — это дверь, мой мальчик. Некоторые двери по-настоящему велики...
— О каком счастье... О каком, блядь, счастье ты говоришь? — закричал Сид, — С тех пор, как я владею этой книгой, мир погрузился в безумие! И погружается все глубже! Я уже потерял всех, кого люблю! Меня окружают чудовища! Неужели ты не видишь?!
Бродяга изумленно открыл рот.
— Сид... — пробормотал он, — Чудовища? Я думал, что дарю тебе счастье. Посмотри вокруг...
И Сид посмотрел. На мгновение он увидел то, на что показывал ему этот странный, ненормальный человек.
…Вокруг была тихая, тёплая ночь. Перекликались вечерние птицы. У церкви стояли, держась за руки, люди, и негромко, счастливо пели. Луна в бархатном круге неба улыбалась, заслушавшись этой песней. Воздух пах корицей и кардамоном – так, как в детстве пахнет самый лучший октябрь.
— Книги — это двери, — печально повторил Сойер, — Просто двери, и больше ничего. Правда, вот в чём дело... Они всегда приводят тебя только к самому себе.