Тусклая вспышка на периферии зрения. Гаснущее сознание выхватывает из вереницы образов лицо — кажется, я его знаю? Отовсюду летят красно-зелёные искры, закручиваются фрактальным вихрем, но их гармония стремительно распадается. Дальше — только темнота и тишина.
Способность связно мыслить возвращается резким ударом. Я понимаю, что последние образы были картинкой, которую погибающий мозг спешно собирал из пока ещё уцелевших сигналов и воспоминаний. Скорее всего, видение длилось лишь краткий миг, хотя кажется, что гораздо дольше. Паникующее подсознание ищет в пустоте точку опоры, но безуспешно. Здесь нет ни зрения, ни слуха, ни осязания, ни времени, ни направлений. Не чувствую абсолютно ничего — даже того, что обычно ускользает от внимания, сопровождая тихую работу организма. Не знаю, дышу я вообще или нет, бьётся ли сейчас сердце... Ну, на самом-то деле знаю, что тело уже умерло, поэтому за него переживать теперь бессмысленно — но разум инстинктивно отказывается мне верить. Не могу его винить — ведь это последнее, что у меня ещё осталось. В жизни не испытывал ничего более неприятного. И не видел //настолько// чёрного цвета вокруг. Хотя, о чём это я — здесь в принципе нет никаких цветов. Бесконечная, неохватная бездна, где само понятие пространства теряет даже намёк на смысл. Я почти растворяюсь в ней, и только благодаря судорожным рефлексам разума сохраняю свою личность.
Но вот что-то неуловимо меняется. Поначалу я лишь осознаю сам факт, затем ощущаю какое-то подобие движения. Мрак вокруг меня, если это понятие тут применимо, стремительно наполняется пятнами черноты, которые сразу же обретают форму. Быстрее, чем я успеваю это осознать, ко мне возвращается зрение. Следом приходит память, и я наконец понимаю, что произошло. Н-да, знал бы, где упасть... Почти забытые ощущения подключаются одно за другим. Сколько я был отрезан от всего мира? Сотую долю секунды, тысячную? Мгновение назад я был уверен, что прошла уже половина вечности, но сейчас начинаю понимать истинный срок. Нахлынувший поток мыслей вливается в океан только что пережитого опыта, разбавляя смерть жизнью... Вернее, заменителем жизни — хотя и он лучше, чем всепоглощающее ничто.
А ничто ли? Да, света в конце тоннеля не было, но //что-то// я определённо успел различить. Память услужливо выдаёт строчки формул. Так вот ты какой, мир призраков! Совершенно не похоже на рассказы учёных. Хотя оно и верно, мне же было попросту нечем его воспринимать.
Впрочем, простые чувства тоже стали непривычными. Приходится заново учиться видеть и слышать. Камень душ включился автоматически, но не сразу — ему потребовалось некторое время, чтобы заметить смерть мозга и подключить необходимые системы. Каким бы быстрым ни был этот механизм, даже он не может сделать так, чтобы переход в него произошёл мгновенно. В результате — «долгий джонт» и лёгкая психическая травма. Была бы тяжёлая, но здесь это предусмотрено. Вижу, как на границе сознания бегут символы лечебных мемагентов.
Я наконец отвлекаюсь от своего внутреннего состояния и осматриваюсь. Мой энайдер лежит на каком-то возвышении. На столе. Вспоминаю, что сам его туда положил. Мёртвое тело сидит в кресле поодаль, неестественно запрокинув голову. Над ним колдует тот, второй, прилаживая к трупу с моим лицом некие устройства. Пытаюсь понять, для чего они, однако непривычный угол обзора мешает сопоставить образы. Только теперь до меня доходит, что я вижу комнату вовсе не глазами. И что их гораздо больше, чем два. Некоторые закрыты, хотя они всё равно сейчас бесполезны — какой интерес в разглядывании столешницы? То же самое касается ушей, химических сенсоров и всего остального, что натыкано в маленький металлический диск. Здесь ещё много разных приспособлений, однако я могу добраться только до некоторых из них, и это по-настоящему раздражает. Я лишился собственного тела, освободился от его ограничений, но теперь меня сковывает собственный разум. Мне просто не хватает навыков, чтобы перешагнуть старые привычки. Слишком много глаз. Слишком чуткий слух. Слишком тяжело оставаться неподвижным. От всего этого почти тошнит. Хорошо хоть, ничего не чешется — у компьютеров есть неоспоримые преимущества.
Пытаюсь подать сигнал. Инстинктивно хочу заговорить или хотя бы крикнуть, но без рта это сложно. Слышится громкий треск, острый, как нож. И это мой новый голос? Человек вздрагивает и оборачивается. На его напряжённом лице появляется подобие улыбки. Что ж, он меня заметил, и это лучшая новость на данный момент. Прилагаю колоссальные усилия, стремясь высказать ему всё, что я о нём думаю. Вновь слышится жуткий скрежет, даже отдалённо не похожий на нормальную речь, хотя интонация вполне различима. На полпути к столу человек останавливается, виновато разводит руками и что-то говорит. Смысл его слов ускользает — уши болят от кошмарного подобия собственного голоса, так что приходится воспроизвести их в памяти ещё два или три раза. Наконец вспоминаю его имя. И своё тоже, что крайне приятно.
Пока я думал, он уже успел протянуть ко мне руку в серой перчатке. Мир вращается во все стороны, когда экспериментатор поднимает энайдер со стола. Приходится на секунду отключить зрение и гироскоп, вновь приблизившись к краю небытия. Чувствую, как к камню душ подключают холодные провода. Снова говорю, и на сей раз получается внятно. Это хорошо, потому что иначе пришлось бы использовать азбуку Ларка, морзянку или даже хортакс. Из памяти выплывает пара полузабытых ассоциаций, на миг парализуя меня безотчётным ужасом.
Ладно, всё это позади, осталось совсем немного...
Вспышка, треск, водоворот огней. Машина сломалась?! Нет, к счастью, всё работает исправно. Но болезненность возвращения я явно недооценивал. Ощущение такое, словно меня выдёргивают железными крючьями и запихивают в деревянный манекен. На сей раз периода полной отключки чувств нет, и я отчётливо воспринимаю каждую полудохлую клетку. Адски холодно. Меня пробирает дрожь, и оживающий мозг настойчиво пытается задёргать всеми мышцами сразу. Тело, однако, остаётся совершенно неподвижным. Мучительно жду. Всё кажется затёкшим и медленно отмирающим. Под кожу словно загоняют тысячи крошечных иголок. Нестерпимо хочется упасть на пол и кататься, сбрасывая с себя почти чужую шкуру. Отчаянно подавляю этот рефлекс, но не могу контролировать слабые дёрганные движения.
Наконец, всё заканчивается, и я расслабленно падаю обратно в кресло, даже не заметив, что почти успел вскочить. По телу разливается тепло — механизмы гонят кровь к оживающим органам. Гонят уже давно, но только сейчас я начинаю это воспринимать. Тяжело дышу, ощущая во рту мерзкий привкус гнили. Успокаиваю себя мыслью, что уже через пять минут мне будет так же хорошо, как утром, или даже лучше. Повторять приходится снова и снова, однако это помогает. Вновь начинаю ощущать родные ноги, руки, пустой желудок...
Напрягаю лицо и открываю глаза. Слишком ярко! Крепко зажмуриваюсь, выжидаю несколько секунд и повторяю попытку. Неуклюже поднимаю руку и довольно крепко бью себя по носу. Пытаюсь сориентироваться в пространстве. Со второго раза мне удаётся стереть выступившие на глазах слёзы. Тщательно проморгавшись, вновь обретаю такую приятную возможность видеть. Замечаю, что уже по меньшей мере минуту оглашаю лабораторию хриплыми ругательствами, от смысла, витиеватости и звучания которых ужасаюсь.
Глубокий вдох. Пауза. Медленный выдох.
Вижу перед собой лицо товарища и едва сдерживаюсь, чтобы его не ударить. Он выжидательно смотрит, периодически поглядывая на показания приборов. Экраны повёрнуты так, что сам я их не вижу, но по его выражению понимаю — всё в порядке. Ну, насколько это полуживое состояние можно назвать порядком... Я кашляю, проверяю голосовые связки и наконец отвечаю.
— Да, у диметилртути действительно сладковатый запах. Ч-чёрт, в следующий раз выберем другой способ, более гуманный.
— А как же бесценный личный опыт? — он ухмыляется и отскакивает назад прежде, чем я успеваю схватить его за горло.
— Хочешь посмотреть записи прямо сейчас?
Вижу, как он мучается выбором. Конечно же, ему безумно интересно узнать, что чувствует выходящая из тела и вернувшаяся обратно душа, поэтому его сомнения продлятся не более минуты. Будем надеяться, что Библиотекарем этот тип не станет. Студенты вроде нас вообще склонны к авантюрам для получения «бесценного личного опыта» — и это были только цветочки. Как говорится, век живи — век учись.