Как? Да так же, как все. Приехал на поезде.
Я проснулся на нижней полке плацкарта, на свежем хрустящем белье. Солнце из окна било прямо в лицо.
Я потянулся и сел. Спал я, как оказалось, одетым. Соседей по купе у меня не было; старые матрасы улитками свернулись на незаправленных постелях.
Сунув ноги в кроссовки, я огляделся. Не увидел ни чужих вещей, ни своих. На столе тоже было пусто – только у моего края ждал стакан чая в красивом никелированном подстаканнике.
Ложечка не прыгала. Поезд стоял.
Над стаканом вился заманчивый парок, и я вдруг понял, что умираю от жажды. Чай был ещё горячий, но не обжигающий, как раз такой, что можно пить. И сахара кто-то заботливо положил ровно столько, сколько мне нравится.
Только уговорив полстакана, я понял, какая вокруг тишина.
Колёса молчали. В пределах слышимости не раздавался ни единый человеческий голос.
Я выглянул в окно. Ветер гонял по перрону травинки и тополиный пух.
Ни души.
Я встал и пошёл по вагону. Признаков жизни не обнаружилось нигде. Ни мусора, ни скомканного постельного белья, ни самих путешественников, поглощающих варёные яйца и растворимую лапшу.
Проводницы в её купе я тоже не нашёл.
Мне не было страшно. Мне было просто очень странно. Куда это все подевались? Конечная, что ли?
Я неуверенно высунулся наружу из вагонных дверей. Здесь даже не было здания вокзала – только билетная касса, наглухо закрытый ларёк и щит с названием станции.
– Снежнокотск, – прочитал я вслух.
Это слово ровным счётом ничего мне не говорило.
Я попытался вспомнить, куда и откуда я ехал. Не получилось.
К бабушке в деревню? Или домой из летнего лагеря? Мне пятнадцать, я уже могу ездить на поездах без взрослых, но я что-то не припоминал, чтобы делал это часто.
Не было похоже, что состав собирается трогаться. Проторчав в тамбуре минут десять, я решил вернуться на своё место.
Не знаю, сколько я ждал. У меня в кармане лежал телефон, но он, похоже, разрядился. Сначала я допил чай, потом просто сидел и смотрел в окно. За ним так и не показалось ни одного человека.
Позднее утро перетекало в слепящий летний день, и у меня наконец кончились силы делать вид, что это просто долгая остановка.
У меня с собой не было даже рюкзака, или, по крайней мере, я его не нашёл. Только джинсы и футболка, которые на мне, и сдохший мобильник. С этим багажом я и выбрался на перрон.
Не уверен, был ли у меня план. Возможно, я собирался пойти к голове поезда проверить, на месте ли машинист. Но куда скорее мне просто захотелось выйти на воздух – в пустоте брошенного вагона было что-то жуткое.
Прямо за платформой шелестели густые заросли ивняка; за ними ничего не было видно, поэтому казалось, что эта станция – крошечный замкнутый кусочек мира посреди ничего. Стены ларька были обклеены афишами, выгоревшими на солнце до полной нечитаемости. Дверь будки с гордой надписью «КАССА» выглядела так, словно её не открывали давным-давно; окошечко для билетов закрывал лист мутного пластика. Я поискал записку типа «перерыв 10 минут» – ну и пускай неизвестно, с какого времени эти минуты начинаются и сколько по факту продлятся, – но не нашёл даже этого утешения. Я с полной и бесповоротной уверенностью видел: на станции никого нет.
– Мя?
От неожиданности я дёрнулся, как припадочный, и мысленно поправил себя: всё-таки не совсем никого. Не знаю, как я не заметил этого кота: он развалился на перроне, задрав заднюю лапу, словно сидел тут и умывался уже давно. Морда у него была глуповатая и добрая. Знаете, бывают высокомерные кошки, глядящие на вас, как на челядь, бывают кошки себе на уме, а по этому комку белого пуха было сразу понятно, что он при первой возможности полезет обниматься, мурлыкая, как паровоз.
Паровоз?..
Мне в затылок словно выстрелило электрической искрой, и я резко повернулся обратно к путям.
Поезда не было.
Клянусь, я не слышал, как он отходил. Не было ни гудка, ни вот этого воздушного «пфффф», будто от большой металлической лошади, ни дробного стука колёс, всё быстрее и быстрее, дальше и дальше. Поезд просто исчез. Как будто нарочно хотел избежать всей этой суеты, когда он начинает разгоняться, а я бегу за ним и кричу ему вслед. Просто взял и ушёл на цыпочках.
Какое-то время я стоял, тупо глядя на пустые рельсы. Паника попыталась было заверещать внутри дурным голосом, но скоро выдохлась. Может быть, потому, что я всё равно так и не вспомнил, куда ехал.
На самом деле, запаниковать стоило бы именно из-за этого. Но у меня не получалось.
Я просто задумался: а что дальше? Задумался так, как думают, когда никуда не спешат и знают, что ничего плохого не случится. Как будто играл в компьютерную игру и немного подзавис над очередной головоломкой, вот и всё.
– Мя? – повторил кот. Не знаю, о чём он спрашивал, так что я просто наклонился почесать ему за ушком. Кот с готовностью повалился на спину, подставляя мягкое пузо, и даже не впился в руку зубами и когтями, когда я повёлся на эту приманку. Урчал он правда так громко, что, наверное, с луны было слышно.
Вдоволь повалявшись на пыльном перроне, он вдруг вскочил. Встряхнулся и засеменил прочь.
– Эй, ты куда? – вслух сказал я. – Нормально же общались.
Кот затормозил, обернулся, бросил на меня взгляд круглых голубых глаз. Как будто звал за собой.
Я пожал плечами и, за неимением белого кролика, последовал за белым котиком.
Он уверенно протопал вниз по ступеням в конце платформы, нырнул на грунтовую дорогу в ивовых кустах. В колеях от велосипедных шин темнела мокрая грязь – наверное, день или два назад прошёл дождь. Ветер шевелил листья, и на белой кошачьей шкурке возникал и менялся узор света и тени. Время от времени кот оглядывался, словно хотел убедиться, иду ли я следом, и бежал дальше.
Ивняк кончился, мы с котом вынырнули на асфальтовый тротуар и очутились в городе. Небольшая окраинная улочка была обсажена пеньками тополей – похоже, их как раз недавно обкорнали. По проезжей части без особой спешки катили машины; мимо, обдав меня вихрем, промчалась стайка детворы на великах. Я задумался, какой сегодня день, но решил, что это неважно. Всё равно сейчас лето – тополиный пух не даст соврать, – а значит, каникулы.
Выходит, мне самому тоже некуда спешить?
Кот уверенно трусил по улице – вроде такой толстяк, а я за ним едва поспевал. В киоске у обшарпанной автобусной остановки продавали пиво и лимонад, рядом голуби клевали уроненное кем-то мороженое. Небольшой местечковый универмаг с выцветшими вывесками на фасаде предлагал рыболовные снасти, посуду и ивановский трикотаж. Люди шли туда и сюда по своим делам. На нас с котом никто не обращал внимания.
Он привёл меня во двор, в котором я никогда не был раньше.
В первую секунду, когда я прошёл через арку между двумя домами, я остро понял: я никогда в жизни не видел этого места. Вот только оно было… таким знакомым. Сильнейшее чувство дежа вю ненадолго выбило меня из колеи – и схлынуло. Мой мозг вроде как решил, что у всего наверняка есть объяснение, простое и разумное. Ну, то есть… Раз уж этот двор колышет что-то в памяти, значит, я наверняка бывал здесь, просто забыл. Или, может, даже не здесь, а в каком-то другом дворе, просто очень похожем. Типовая советская застройка, все дела – вон, в «Иронии судьбы» же весь фильм на таком завязан.
Кот потёрся об мою ногу, оставив на джинсах белые шерстинки.
Мы с ним больше не спешили: у меня вдруг появилось ощущение, что я пришёл. Панельные пятиэтажки уютно окружили двор, как наседки – гнездо, и от этого почему-то казалось, что здесь ты в безопасности. По газону бегала большая лохматая собака, за ней со смехом носилась пара маленьких хозяев. Несколько подростков хрустели чипсами на лавочке в тени расцветающей сирени.
В центре двора стремилась к небу большущая ржавая ракета. У нас во дворе, там, где я вырос, тоже долго была такая. И советские качели, железные. Их, казалось, ничем не сломать, но всё-таки с годами они исчезали, одна за другой, а потом остатки детской площадки и вовсе снесли, чтобы построить новую. На современных качелях могли качаться только маленькие дети, да и то если не толстые – иначе не влезали. А тут, в этом дворе, всё осталось – и карусели, и железная горка, которая на таком солнце, как сегодня, наверняка превращалась в раскалённый гриль… Всё немного облупленное, но до сих пор любимое – площадка кишела детьми. В песочнице кто-то дрался лопатками, с горки как раз с залихватским гиканьем съезжал пацанёнок в голубых шортах.
Жизнь била ключом. Я даже залюбовался – и тут заметил мальчика, с которым никто не хотел играть.
Ну, то есть, тут же поправил я себя, может быть, он сам ни с кем не хочет играть. Просто он был совсем один, в стороне от всеобщего веселья. Он нашёл себе невесть как выживающую по жаре лужу и ковырял палкой смесь из листьев, земли и травы около её края.
Мне почему-то захотелось подойти к нему. Кот следовал за мной по пятам, как будто точно знал, что у меня по карманам распиханы колбаса и сосиски.
– Привет, – сказал я. – Подкоп роешь?
Мальчишка посмотрел на меня исподлобья. На вид он был, может быть, классе в третьем. Ну, то есть, наверное, второй окончил, а в третий пошёл бы в сентябре, как-то так.
– Водосток забился. Видишь? – он указал палкой на решётку коллектора. Тот был отделён от лужи бордюром, в котором действительно имелся небольшой желобок, закупоренный всяким мусором. – Надо просто…
– Ой, Мякиш, вот ты где!
Какая-то девчонка, моя ровесница, радостно бросилась к коту, и тот прямо-таки запрыгнул в её объятия. Девчонка не без труда подняла его, прижала к груди. Не глядя на мальчика с палкой, бросила:
– Привет, Тём, – и тут же переключилась на меня.
– А ты недавно приехал, да? – она вгляделась мне в лицо с живым любопытством. – Меня Лина зовут, а тебя?
Она была рыжая, прям натурально рыжая, не крашеная, и с веснушками. Я никогда раньше не видел человека, у которого веснушки не только на лице, но и на плечах – выцветшая майка цвета хаки целиком открывала руки, расписанные солнцем.
– Саша, – я кивнул на кота. – А его – Мякиш?
– Ага. Знаешь, почему? – Лина подула ему в морду. – Мякиш, скажи ему.
– Мя, – послушно высказался тот.
– Вот почему, – довольная, заключила она. Улыбнулась мне широкой и какой-то сразу очень располагающей улыбкой. – Ты с какого дома?
Она так и сказала – «с какого», не «из какого». Это мне тоже почему-то очень понравилось.
Я хотел было признаться, что не знаю, что я только со станции и вообще отстал от поезда, но, когда я открыл рот, с губ само собой сорвалось:
– Вон из того, – и я указал на одну из пятиэтажек.
– О! – обрадовалась Лина. – Так мы соседи! Я в первом подъезде, а ты?
По идее, я не знал и этого, но, стоило мне задуматься, и ноги сами понесли меня к нужному крыльцу. К тому самому первому подъезду.
– Давай провожу тебя домой, – предложила Лина, спуская Мякиша на землю. – Ты же с дороги, есть, наверное, хочешь, и душ принять. Горячую воду, правда, отключили, но ничего, погреть можно.
Я поднялся на пятый этаж и даже не запыхался, как будто делал это каждый день. Сразу безошибочно узнал из трёх незнакомых дверей свою. Неуверенно затормозил перед ней, нажал на кнопку звонка.
Ответа не было.
– Родители на работе, да? – с пониманием хмыкнула Лина.
Я похлопал по карманам и с удивлением обнаружил в одном из них ключ. Он подошёл. Я даже вставил его правильной стороной с первого раза.
– Ну, давай, отдыхай, – бодро сказала Лина. – Я, если что, в сорок седьмой квартире. Станет скучно – заходи.
Я в замешательстве кивнул и переступил через порог.
Знаете, у каждого жилища есть свой особый запах. Здесь пахло домом. Это был мой дом.
Рука сама нашла выключатель на стене в прихожей. Кровать в моей комнате казалась родной, как будто тело помнило, каково это – спать в ней по ночам. Знакомые вещи были раскиданы в моём, привычном беспорядке. Футболки на спинке стула, учебники и тетради, отодвинутые на дальний край стола, рюкзак с голубыми пятнами – это я как-то раз прислонился спиной к свежепокрашенной стене.
– Мам? – позвал я. Не получив ответа, пошёл на кухню.
На столе ждала записка. «Малыш, прости, что не смогла встретить. Сегодня на сутках. Обед в холодильнике. Целую».
Мама до сих пор называла меня «малыш». Если честно, иногда это раздражало, но она носила меня в себе целых девять месяцев, потом мучилась со всеми этими пелёнками, первыми зубами, первыми классами – кто я такой, чтобы запрещать ей звать меня так, как ей хочется?
В холодильнике нашлась полная кастрюля фасолевого супа. Моего любимого. И ещё компот из смородины.
Так я оказался в Снежнокотске. И остался в нём жить.